Поздним московским утром, после бесконечной дороги, от которой во сне лишь мелькание белой полосы:

— Снова плачешь?

— Вместо того, чтобы упрекать, лучше бы пожалел меня!

— За что пожалел? Что я занимаю чужое место?!

Он вскочил и вышел из комнаты. Потом стал собираться. Пытаясь удержать — Оксана стала опять вспоминать его вины (им несть числа).

— Помнится, ты говорила, что вспоминаешь вины, потому что тебе так легче.

— Что легче?

— Обосновать разрыв.

— Я этого не говорила. Ты неправильно меня понял. И я совсем не хочу тебя винить. Ты просто не жалеешь меня, когда мне плохо, вот все, что я хочу сказать.

— Ну, скажи мне, почему тебе плохо?

— Просто проснулась, а мир такой ужасный…

— Неправда! Разве я не знаю, почему тебе плохо?!

— Да, я люблю его и продолжаю любить! Это несчастье, я ничего не могу с собой поделать! Разве надо меня за это ненавидеть?!

— И ты считаешь, что я могу с этим жить?

— Ну, мы же жили раньше.

— Разве это была жизнь?!… Я ухожу, пожалуйста, не останавливай меня.

— Ты уверен, что хочешь уйти?

Захар все в себе взвесил и твердо сказал “да”.

— Ты думаешь, я не понимаю, что я мучаю тебя? — Она подошла к нему совсем близко. — Прости… Моя жизнь кончена, в ней не может быть ничего хорошего.

— Из любой ситуации можно сделать свои выводы, чтобы жить потом, исходя из этого опыта.

— Какие выводы я должна сделать? Что я дрянь, что я все всем испортила?! Может быть. Ты не можешь думать иначе. Это ситуация, из которой нет выхода. Я не могу тебе ничего объяснить… С одной стороны, я не могу признать возможности в моей жизни адюльтера… с другой — я не могу перешагивать через людей.

— Я тысячи раз говорил тебе, что мне этого мало — жалости!…

— Нет, я тоже люблю тебя…

— Но странною любовью… Как родину…

Она обняла за плечи:

— Я не хочу, чтобы ты уходил… Тебе надо научиться закрывать глаза на некоторые вещи.

— Какие же веки надо иметь в таком случае…

Через полчаса ей уже весело. Вспомнила, как однажды сидя за компьютером сказала ему: “Я узнала, как можно возвращать то, что прежде было на экране: Сtrl-F3.” — “Кисонька, — воскликнул Захар, — нажми скорее Сtrl-F3!”

Вечером она зашла к нему на кухню.

— Когда ты будешь такой, как сейчас (“Рожа у меня, что ль, кислая?” — подумал он), я буду звать тебя Кафкой.

— Лучше Поллаком.

— Почему Поллаком? Я знаю только художника Поллака.

— Это муж Милены, которому его друг Кафка наставлял рога.

…Как ему не стыдно, что он делает?! Живет с нелюбящей (или очень нелюбившей) его женщиной, все отдавшей другому. Вернувшейся к нему из-за его слабости. И в пределах квартиры любящей лишь Кирилла, что и показывает в минуту дурного настроения. Она привыкает к этой жизни, но он не привыкает. Он ни ей не мог простить, ни так взять и уйти (пока ее нет). И себе простить не мог — за возвращение. И простить себе ту прежнюю дурацкую наивную жизнь, в которой она занимала не первое место.

Стены были почти покрашены, можно было уходить.

Раньше он существовал в мире, где некоторые вещи были невозможны. Теперь ему либо надо начать жить в мире, где возможно все, либо уйти. Уметь примириться с фактом — это, может быть, мудрость, но не счастье. Это значит, что люди могут жить друг с другом несмотря ни на что. Ради чего? Ради спокойствия. Идеал невозможен, и его более не ищут. Захару надо пожертвовать Оксаной ради формы своего мира. Пожертвовать любовью, которая требует ничтожества. Которая не только терпит факт, но и принимает жертвы от другого.

А утром снова козырные карты его вин в ее руках:

— …Мне наобещали, что дача строится для меня. Что ж, люди склонны произносить какие-то слова. Сама виновата: зачем обольщалась…

Какой дурацкий театр!

— Тебе надо бороться за право быть оскорбленной: мисками, тапками, кастрюлями моих родителей, — и бороться за право мстить обидчикам. Иначе как же: я, такая хорошая, и вдруг обо мне не думают! Не видят, не помнят — если и не делают это назло!… Если нет борьбы, значит, я подчиняюсь! Ни за что!… Они, кстати, делали тебе не одно лишь зло.

— Ты попрекаешь меня, что я пользуюсь их вещами? О, много раз!… Из-за того, что ты не работаешь, они компенсируют недоданное тобой. Поэтому и беру. Без всякой благодарности: беру от них, потому что не даешь ты!

И это после того, что случилось (будто они вернулись в до). Может быть, истерическое состояние. Может быть, ничему не научились, не стали щепетильнее друг к другу. Не стала (тем более) любить его, чтобы прощать “привилегии”, вроде временной нетрудоспособности по причине сентиментального ранения в грудь.

И затем она уходит (как проигравший — Захар не посмел спросить куда и когда вернется?). А на кухне сидел поселившийся у них Женя из Симферополя — и он не мог плакать и молиться (чтобы вернулась).

Отчаянием называется место, где заблудилась любовь.