Константин Романовский был послан царем Петром надзирать за работами в будущей столице Российского государства. Новый город уже имел название – Санкт-Петербург, но все еще представлял собой странную смесь недостроенных каменных домов, временных деревянных мостовых, глубоких ям, предназначенных для фундаментов будущих прекрасных дворцов. Уже в юности царь начал горячо мечтать о строительстве города, совершенно нового для Руси. И с возрастом горячность Петра не уменьшалась. В пылких речах он рисовал своим сподвижникам дивную северную столицу, красотой и величием не уступающую Парижу и Венеции. Он дал этой столице европейское имя – Город Святого Петра, в честь своего небесного покровителя, одного из апостолов Христа! Однако воплощение в жизнь пылких мечтаний встречало на своем пути все новые и новые препятствия. Над болотистой местностью поднимались болезнетворные туманы, гуляли промозглые вихри, волны реки Невы широко и бурно разливались, сметая постройки. В Москве иные шептались, утверждая, что новая столица никогда не будет достроена; осмеливались даже осуждать царя, выбравшего для города столь неудачное место. Но после того, как несколько болтунов очутилось в тюрьме, толки стихли. Петр сжимал зубы, его яркие темные глаза метали молнии, он не слушал никаких возражений.

– Санкт-Петербург будет воздвигнут! – И мощный кулак царя опускался на столешницу. Лицо внезапно охватывали мелкие судороги. Он, высокий, худой, чуть откидывался назад, и, казалось, что он вот-вот упадет, грянется оземь в страшном припадке.

И непонятным образом почувствовав, что мужу худо, прибегала из своих покоев легконогая, улыбчивая молодая супруга царя, Катерина; бросалась к мужу, обнимала за пояс, нежные ладошки тянулись к его лицу, к его огромным глазам, нежные губы раскрывались, вполголоса приговаривали:

– Петруша!.. Петруша!..

И государь успокаивался. Да, государь успокаивался…

Константин живо представил себе эту картину, уже несколько раз виденную им. Красивое лицо Константина Романовского приняло задумчивое выражение. Склонившись над грубо сколоченным деревянным столом, молодой человек прочищал голландскую трубку. Царь любил курить, и многие его сподвижники – вольно или невольно – также пристрастились к курению, или жевали табак. Константин не составил исключения.

Ветер бил в окно. Константин поежился, потянулся к плащу, небрежно брошенному на стул, накинул плащ на плечи. «Должно быть, вода снова поднимется!» – подумалось досадливо. В прибывшем обозе с продовольствием опять привезли порченую солонину. Значит, рабочие, копающие яму под фундамент очередного дворца, снова будут шуметь. Придется уговаривать их, обещать… Множество забот, мелких и крупных, одолевало Константина. И немало пришлось ему пережить в эти два года. Он совершенно отвык от своего прежнего имени – Кантор де Пейрак. Старший брат Флоримон в далеком Париже, отец и младшие брат и сестра в еще более далекой Америке, все они казались Константину почти не существующими. Он являлся вернейшим сподвижником царя, вместе с ним горячо мечтал о новой столице, с большим рвением исполнял свои обязанности интенданта большого строительства. Но все же события последнего времени сделали его меланхоликом. Страшная гибель возлюбленной, принцессы Наталии, младшей сестры царя Петра; бегство друзей, Митрия Кузьмина, Андрея; отчаяние матери, потерявшей любимую дочь Онорину…

Уже почти два года Аделаида Романовская, некогда звезда парижского света Анжелика де Пейрак де Монбаррей, гостила у сына. Приехав, она ужаснулась, видя, в каких условиях живет ее мальчик. Ей всегда была свойственна жажда деятельности, и теперь она отправилась в ближайшую к строительству финскую деревню, наняла там кухарку и двух служанок. Деревянный одноэтажный домик, в котором жили Аделаида и Константин, преобразился, насколько это было возможно. Мать следила за тем, чтобы кушанье было вовремя приготовлено, чтобы одежда сына была вычинена. Простые материнские заботы успокаивали Аделаиду-Анжелику. Ей казалось, будто она почти внезапно постарела и лишилась своего женского очарования. Но теперь это не огорчало ее. Ночами она тихо плакала в своей маленькой спальне, где щелястые стены пропускали дуновения зимнего ветра. Она вспоминала Онорину, строптивую и такую любимую дочь, бежавшую из Москвы вместе с мужем Андреем. Ее любимая Онорина. девочка, родившаяся от отца-насильника, отчаянная, упрямая; думает ли она о матери, там, в далеких краях… Да и как знать, где она сейчас!.. И Аделаида-Анжелика тяжело вздыхала… И снова и снова стремилась заглушить свое горе многими и многими делами. Отправлялась вместе с сыном на строительство, помогала ему советами…

Вот и сейчас Аделаида возвращалась с поварни, где готовили еду для рабочих. И нелегко это было: варить съедобную пищу из дурных припасов. Аделаида порою выбивалась из сил, надзирая за кухарками…

Она отворила дверь. Константин отложил трубку и повернул голову на скрип. По губам его скользнула улыбка, но глаза продолжали хранить выражение грусти. Мать также улыбнулась сыну, искренне желая подбодрить его. Она присела у голландской печи, протянула руки к теплу.

– Должно быть, вода снова поднимется, – обронил Константин.

– Я приняла меры, – отозвалась мать.

Сын подошел к ней и поцеловал ее руку, затем вернулся за стол и закурил трубку.

– Что бы я делал без тебя, матушка! – произнес он, выпустив колечко дыма.

– Снова привезли совершенно испорченную солонину, – сказала мать, еще ближе склоняясь к теплу печи.

На некоторое время воцарилось молчание. Затем Константин-Кантор задал вопрос, который давно уже приходил ему в голову:

– Ты не скучаешь по Москве, мама?

– Нет, – быстро откликнулась Аделаида-Анжелика. Казалось, она ждала подобного вопроса и теперь спешила ответить отрицательно.

Но Константин, сам не зная, почему, продолжал говорить.

– Все же Москва – столица… – Он не закончил фразу.

– Москве недолго осталось быть столицей. – Мадам Аделаида говорила спокойно и уверенно. – Столица будет здесь, в Петербурге.

– Но покамест здесь только грязь, холод, болотная лихорадка и бесконечное строительство. – Константин положил дымящуюся трубку на стол. – Вчера умерло еще пятеро землекопов…

– Надо сообщить государю, что в бараках необходимы печи.

– В этих бараках холоднее, чем снаружи, на ветру! Я не хочу хвастаться, мама, но, если бы не я, приказы царя Петра не исполнялись бы вовсе!

Аделаида кивнула и вдруг коротко рассмеялась.

– Я думаю, – тихо заговорила она, – я думаю, неужели царь Петр действительно полагает свои приезды внезапными? Неужели он не догадывается, что множество людей успевают заранее узнать о его поездках и предупредить кого следует о приезде государя с инспекцией?

– Разве ты не знаешь, мама, что Петр наивен, как дитя?

– Да, это весьма симпатичное свойство его натуры – наивность! Он не любит интриговать, он прям и честен…

– Но он и жесток… – заметил Константин.

– Не более, чем положено правителю! – возразила мать. И в ее голосе сын расслышал горячность.

– Я знаю, ты готова все простить ему, – Константин усмехнулся.

Аделаида повернула голову от печи:

– А кому же, по-твоему, я должна прощать все? Неужели этой тряпке, Людовику XIV? Фу!

– Мама, прости, но ведь ты…

– Да, я была его любовницей! – Аделаида повысила голос. – И что с того? Мне просто-напросто надоело отказывать ему! Мое странное целомудрие в отношении короля уже переходило все мыслимые границы! Ни с кем я не была настолько целомудренна, ни с одним своим любовником! Я отдалась Его Величеству королю Франции, потому что продолжать отказывать ему было нелепо! – В голосе мадам Аделаиды явственно слышались ирония и веселость уверенной в себе женщины.

– Мама, ты великолепна! – воскликнул Константин. – Но если уж зашла речь о прощении, то не простишь ли ты какую-нибудь мелкую провинность и моему отцу?

Конечно, сын лукавил, поддразнивал ее, но она отвечала серьезно:

– Не напоминай мне об этом человеке. Да, он был моим первым мужчиной, он распахнул передо мной дверь в мир телесной любви. Я была зеленой заносчивой девчонкой, он лишил меня девственности, а вместе с девственностью исчезла и некоторая доля глупости. Но Боже! Я расплатилась с ним годами несвободы! Столько лет я думала о нем, искала его, любила его! Даже когда я заводила любовников, я прежде всего сознавала, что изменяю ему! В конце концов птица в неволе может или умереть, или вырваться из клетки! Я предпочла второе!..

Константин слушал мать, покуривая трубку.

– Ты великолепна, матушка, но мне бы не хотелось, чтобы моя жена оказалась похожа на тебя, – произнес он наконец.

– Ничего подобного не случится! – парировала мать. – Я не только великолепна, я – единственна!..

В окошко заглядывала вечерняя тьма, ветер звучал тихим пением.

– Как рано темнеет в этих северных краях, – мадам Аделаида поежилась.

– Да…

Голоса матери и сына вновь сделались меланхоличными. Мадам Аделаида зевнула.

– Завтра опять рано вставать, – бросил Константин. Они поговорили о делах, которые предстояло сделать на следующий день.

– Пожалуй, Петр приедет не раньше чем через месяц, – сказала Аделаида.

– Ко мне царь никогда не приезжает без предупреждения, – отозвался сын с гордостью. – Царь знает, что ему нет необходимости заставать меня врасплох! Когда бы он ни прибыл, он застанет здесь одно лишь исполнение своих приказов! Но почему ты полагаешь, мама, что Петр приедет не раньше, чем спустя месяц?

– Вот вопрос мужчины! – Мадам Аделаида покачала головой. – Ты совсем забыл о том, что молодая царица ожидает ребенка! Должно быть, роды уже произошли или произойдут со дня на день. Петр с нетерпением ждет рождения сына от любимой женщины. Если все пройдет благополучно, как я надеюсь, то последует череда праздников. Затем царь несомненно посетит именно те участки строительства новой столицы, которые управляются людьми, куда менее честными и исполнительными, чем ты, мой мальчик!..

– А я так думаю, что государь, обрадованный рождением наследника, прежде всего посетит нас, меня и тебя, мама! Ведь он приезжал уже три раза! И я знаю, зачем! Царь хочет, чтобы ты вернулась в Москву.

– Да он сам и весь двор с ним, все скоро переедут в новую столицу!

Даже если это произойдет через полгода, Петр и его придворные и сподвижники очутятся всего лишь в недостроенном, продуваемом всеми ветрами городе. Нет, только через год, а то и через полтора года здесь возможно будет жить более или менее прилично. Поверь мне, Петр снова приедет звать тебя в Москву.

– Но мне вовсе не хочется возвращаться в московский дом! Печальные воспоминания, которые не оставляют меня и здесь, там набросятся на меня с удвоенной силой и будут терзать мое сознание, как собаки терзают загнанного оленя! Нет, я не могу вернуться в Москву!..

На этот раз Константин ничего не сказал. Они обменялись еще несколькими незначащими репликами, после чего разошлись по своим спальным комнатам, пожелав друг другу спокойной ночи…

***

Однако начавшаяся ночь явно не обещала Аделаиде-Анжелике спокойствия. Молчаливая служанка-финка поспешно убрала грелку с углями, которой нагревала постель госпожи; затем быстро раздела мадам Аделаиду, распустила ее пышные волосы по плечам и спине, надела на нее ночную сорочку.

– Ступай, Трина, – коротко приказала госпожа. И девушка поспешно выскользнула за дверь.

Оставшись в одиночестве, Аделаида-Анжелика присела на край постели, задумчиво вертя красивыми пальцами серебряный колпачок, предназначенный для тушения свечей. Две свечи горели достаточно ярко в серебряном подсвечнике. Она отложила серебряный колпачок на мозаичный столик и решилась приблизиться к зеркалу. Из глубины стекла выплыла зрелая красавица; она, казалось, навеки застыла в обаянии пышной осенней прелести… Анжелика зажмурилась…

«Нет, нет, нет! Не могу видеть себя. Это ужасно! Это ужасно: быть женщиной, женщиной, словно бы лишенной возраста!.. Что может быть страшнее, чем вечная осень! Уж лучше зима. Что же делать, что делать? Наверное, надо перестать употреблять пудру, духи, всевозможные протирания и снадобья для освежения кожи. Лучше вовремя пришедшая зима, чем вечная осень! Явлюсь перед всеми старухой с некрашенными седыми космами. Пусть морщины станут видимы всем, всем!..»

Она с досадой отошла от зеркала. Она сама не верила, что сможет отказаться от косметических средств, лишающих женщину возраста, заставляющих ее замереть в состоянии зрелой прелести…

Анжелика загасила свечи и легла. Но сон не шел, не смежал усталые глаза. Мысли по-прежнему лихорадочно метались в мозгу…

«Я смешна, смешна! – повторяла Анжелика про себя и ощущала, как горят ее щеки. – Кто я? Добрая тетушка, которая всем помогает, вмешивается в чужие дела, дает добрые полезные советы… – Она выпростала руки и вытянула их поверх одеяла. – До чего я дошла! Как низко я пала! Петр взял меня не потому что я женщина, а только лишь для того, чтобы научиться любви! И я отдалась ему, как развратница, которая в публичном доме учит любви юношу, а потом его отец платит ей! Я никому не нужна! Смешная, раскрашенная старуха! Да, старуха! И если бы я умела играть роль матери семейства! Но ведь у меня нет семьи, да и никогда не было, в сущности! Ольга-Онорина, Константин-Кантор… Разве я мать им? Нет, скорее тетка, старшая подруга… Я могу выручить из беды, но я знаю, что я комична в роли благородной матери… Кто я? Как мне найти свое место в жизни? Где ты, девчонка Анжелика, где та, что хотела поскорее сделаться взрослой женщиной?.. О, как я была глупа! И почему только не умела я наслаждаться юностью? А, впрочем, кто из живущих на земле людей умеет насладиться своей юностью, как должно? Никто!..»

Анжелика-Аделаида порывисто вскочила с постели. Нащупав трутницу, она зажгла свечи. Теперь движения ее сделались быстрыми и уверенными. Она распахнула дверцы маленького шкапчика, вынула крохотный бархатный футлярчик, раскрыла его… В пальцах блеснуло кольцо с красным камешком. Она откинула камешек, словно крышечку, высыпала какой-то порошок в стакан, налила воду из графина, взболтала мутную жидкость… Со стороны могло показаться, будто она твердо решилась… Не могло быть сомнений – она подмешала в воду яд!..

Анжелика схватилась за стакан, как хватается одержимый страшной жаждой за сосуд, содержащий освежающий напиток. Вот сейчас она залпом выпьет отравленную воду и все будет кончено, жизнь прервется навеки. Она уже никогда больше не будет смешной и нелепой, но не будет и счастливой. Она не будет никакой, ее просто-напросто не будет вообще, она исчезнет… Вдруг Анжелика удивилась тому, что не думает о загробном существовании, о рае и аде… Она стояла, держа стакан… Вот сейчас она выпьет смертоносную жидкость, осушит стакан, выпьет все до последней капли!.. Но что-то – она сама не знала, что же именно! – заставляло ее медлить!.. По-прежнему держа в руке стакан, она вновь присела на постель… Мысли куда-то улетучились, будто каким-то ветром выдуло их из головы… Анжелика перестала чувствовать свое тело… Время прекратило свой быстрый путь вперед и вперед, время замерло… Миновало несколько часов, затем еще несколько часов… Анжелика сидела на постели, готовясь выпить яд, но почему-то не пила…

Она опомнилась внезапно. Босые ноги совсем замерзли, ее била дрожь. Дрожала рука, держащая стакан…

Анжелика подошла к окну, раскрыла, распахнула окно настежь, впустила в спальню промозглый туман. Вылила за окно воду из стакана, ополоснула его чистой водой из графина… Постояла у раскрытого окна, глубоко дыша, наполняя легкие сыростью предутреннего воздуха. Затем плотно прикрыла окно, поставила пустой стакан на столик рядом с графином, пробежала босыми ногами по деревянным половицам, бросилась в постель, закуталась в одеяло и провалилась в глубокий сон без сновидений.

***

Анжелике снился стук. Она ничего не видела во сне, но она слышала этот стук. Кто-то стучал. Куда? Где? Стук бился в ее уши, становясь до ужаса реальным, настоящим. Глаза открылись и мгновенно увидели знакомую обстановку скромной спальни. Стук продолжался. Аделаида-Анжелика невольно прижала ладони к ушам и позвала служанку:

– Трина!..

Из-за двери тотчас отозвались два голоса, мужской и женский. Мадам Аделаида узнала эти голоса. Константин и Трина звали ее из-за двери:

– Матушка!..

– Госпожа!.. Госпожа!..

Волнение в голосе девушки-служанки слышалось еще сильнее вследствие не совсем правильного произношения русских слов…

– Госпожа!.. Госпожа!.. Государь!..

– Матушка!..

Замолчите же!.. – сердито откликнулась мадам Аделаида. – Константин, ступай к Его Величеству! Как ты мог оставить царя, какая неучтивость! А ты, Трина, входи и одень меня!..

Раздались быстрые шаги, Константин поспешно удалялся. Трина вбежала в спальню. Выражение ее лица и порывистые движения ясно показывали ее волнение и страх. Ей недавно минуло шестнадцать лет. Мадам Аделаида наняла ее в ближайшей финской деревне, куда девочку-сироту из деревни, еще более отдаленной, взяла тетка. Крепкая девушка с голубыми глазами и льняными волосами, сколотыми на затылке, отличалась определенной привлекательностью. Трина служила у Аделаиды не так давно и потому никогда еще не видала государя. При ней он приехал впервые. Одно время Аделаида с любопытством поглядывала на Трину и Константина. Одиночество сына тревожило мать. Она ничего не имела бы против любовной интрижки между Константином и молодой финкой. Но Константин не оказывал Трине ни малейших знаков внимания. Однажды мать решилась все же спросить, не тяготит ли сына одиночество; проще говоря, не нужна ли ему женщина? Константин учтиво, но твердо уклонился от этого разговора. Тогда Аделаида почувствовала себя униженной, назойливой и неприятной матерью-наседкой!..

Сейчас Трина металась по комнате и чуть не опрокинула умывальный кувшин. Мадам Аделаида досадливо махнула рукой и выкрикнула с невольной грубостью:

– Да что ты, ополоумела, что ли?!

– Простите, госпожа!.. – пробормотала девушка. И тотчас, видя, что мадам Аделаида хотя и молчит, но явно сменила гнев на милость, осмелилась робко спросить: – Мадам, а правда ли, что государь женат на совсем простой девушке?..

Круглые щеки девушки окрасились густым румянцем. Анжелике захотелось подразнить ее. Неужели молодая финка настолько наивна и так открыто высказывает свои самые заветные чаяния? Нет, нельзя дразнить такую девушку, но она должна знать, насколько нелепы ее мечтания!..

– Государь женат на Ее Величестве государыне, – строго произнесла мадам Аделаида.

Трина поняла ее тон и не проговорила более ни слова. А хозяйка снова принялась высказывать недовольство:

– Какая же ты неловкая! Не дергай волосы, причесывай осторожно…

Служанка сосредоточенно уставилась на пышные светлые волосы мадам Аделаиды, пальцы девушки проворно двигались с гребнями и шпильками…

Наконец зеркало отразило пышную зрелую красавицу в голубом платье, отделанном кружевом и декольтированном достаточно смело. Аделаида приказала Трине прибрать в спальне и направилась в скромную гостиную.

***

– Здравствуй, кума! Здравствуй, дорогая! – Петр двинулся навстречу Аделаиде, раскинув широко руки.

– Здравствуй, Пьер! – отвечала она по-французски, не чинясь. – Здравствуй, друг!..

На столе дымился кофейник. Ей бросилось в глаза веселое лицо Константина.

– Я тут распорядился без тебя, матушка! – Он указал на кофейник, чашки саксонского фарфора, сливочник и сахарницу. – Мы ждем хозяйку! – добавил он. – Кофий некому разливать!

Расселись за столом, ароматный темный горячий напиток полился в белые чашки. Заговорили, смеясь, перебивая друг друга.

– Нам бы не кофию, нам бы водочки сейчас!.. – Ч Петр сиял яркими темными глазами и лоснистыми черными усами. Лицо его выражало искреннюю радость, Выпьем за обедом! – весело проговорила Аделаида. – И я догадываюсь, за что именно мы будем пить! Вернее, за чье здоровье мы будем пить! Кто же? Сын?

– Дочь! – отвечал царь весело и с гордостью. – Дочь, но будет получше иных сыновей!

– Да, – заметил Константин, отпивая глоток из своей чашки, – ведь в России не принято салическое право, как во Франции; то есть престол не обязательно передается по мужской линии. Дочь русского царя может стать полноправной правительницей государства…

Анжелика нахмурилась. Эти рассуждения Кантора-Константина показались ей не очень уместными. Но Петр оставался весел.

– Да, – прервал он сына мадам Аделаиды. – Русская принцесса может унаследовать престол, если я ей завещаю этот престол! Отныне в государстве принят новый закон: наследником престола явится тот, кого изберет в своем завещательном распоряжении правящий государь! С прежней анархией покончено…

Аделаиде вовсе не хотелось беседовать о серьезных материях. Она приподняла чашку с кофием, будто рюмку с водкой:

– Все пьем здоровье русской принцессы, дочери славного царя Петра и царицы-красавицы Катерины!..

Константин и Аделаида, смеясь, потянулись своими чашками к чашке Петра. Чокнулись, раздался тонкий звон фарфора о фарфор.

– Здоровье принцессы Анны! – воскликнул Петр и опрокинул кофий в широко раскрытый рот, как будто в чашке была водка, а вовсе не самая горячая на свете жидкость.

– Осторожно, кум! – крикнула Аделаида. – Ты обожжешься.

– Я и сам горяч! – отвечал Петр, отирая кулаком усы. – Меня не скоро сожжешь!

– Анна – прекрасное имя, – говорила Аделаида. – А как чувствует себя моя милая Катерина?

– Она уже здорова, – ответил Петр, – уже на ногах. Цыганская кровь! – Он раскинул руки в стороны и потянулся так, что кости хрустнули. – Эх! И выпьем мы за обедом!..

– Стало быть, осматривать строительство будем завтра, – заметил Константин.

– Зачем же завтра? – удивился царь. – Не завтра, а сегодня! Поедем сейчас же! А к обеду воротимся. Да ведь покамест я здесь прохлаждаюсь горячим кофием, инспекция уж идет! Верный мой человек уж осматривает все! Погоди, кума, вот я за обедом представлю тебе его! Верный человек!..

Разговор шел на французском языке.

Выпив кофе, Петр и Константин отправились осматривать строительство. Аделаида вернулась в спальню, переоделась с помощью Трины в простое платье и занялась на поварне обедом, отдавая распоряжения кухарке и двум помощницам кухарки. С ними Аделаида говорила по-немецки, изредка вставляя финские слова и фразы.

За работой Аделаида-Анжелика совсем позабыла о своих горестных раздумьях. Даже ночная попытка самоубийства теперь казалась какой-то ирреальной, как будто ничего и не было. Но все же Аделаида смутно чувствовала какую-то душевную горечь. Хлопоча по хозяйству, она отгоняла смутные мысли о предстоящей ночи… Но ведь она может сколько угодно гнать прочь эти мысли! Все равно ночь настанет. А вместе с ночью придут, вернутся и неотвязные тоскливые размышления. А потом… кто знает!.. Может повториться и попытка самоубийства!.. Кто знает!..

И Аделаида, резко мотнув головой, царила среди котлов и горшков, распоряжалась шумно; сама бралась показывать, как разделать тот или иной кусок мяса, какие пряности использовать…

***

Накрытый стол, казалось, ломился под грузом посуды и лакомых блюд. Обед был приготовлен в смешанном стиле, старорусский и в то же время европейский. Петр вернулся довольный, хвалил Константина, уверял, что уже на следующий год царское семейство и двор переедут в новую столицу. Бросив быстрый острый взгляд на пышный накрытый стол, Петр воскликнул:

– Ай да кумушка-кума! Наготовила добра!..

Аделаида склонилась в придворном поклоне. Теперь она не хотела показывать свою короткость с царем, потому что вместе с ним пришел тот, кого Петр еще утром назвал своим «верным человеком». Царь велел мадам Аделаиде сесть во главе стола. Она охотно подчинилась. Петр сел рядом с ней. А против них заняли свои места Константин и тот самый «верный человек». Петр еще не представил его, но Аделаида и ее сын не торопились спрашивать, кто это. Они слишком хорошо знали, когда возможно быть накоротке с царем, а когда лучше не стоит фамильярничать!..

– А вот и золотая данцигская водка! – Петр сохранял веселое, приподнятое настроение. Он теперь соизволил вспомнить о своем «верном человеке». Аделаида знала, что царь вовсе не желал унизить своего подданного, а просто-напросто и вправду позабыл представить его тотчас же! Но теперь он рад был представить его своим друзьям… – Прошу любить и жаловать! Чаянов, Александр Васильевич! Имеет офицерский чин бригадира, первый мой помощник в инспекциях!

Чаянов встал, поклонился мадам Аделаиде и снова сел. Она с любопытством поглядывала на него. Голову его прикрывал пудреный парик прусского образца – с косицей. На вид Чаянову могло быть лет тридцать. Аделаида-Анжелика встречала в Москве немало подобных лиц, в меру худощавых, с носами хорошей формы и светло-карими или светло-серыми глазами. Для себя она классифицировала такие лица, как «простые русские». В сущности, такое лицо имел и Андрей, ее зять. Но вспомнив об Андрее, она тотчас вспомнила и о своей дочери Онорине-Ольге. Где они теперь? Оба исчезли бесследно… Однако Аделаида понимала, что предаваться печали, сидя за одним столом с веселым государем, нельзя! Легким движением полных женственных рук она отвела от лица пышные локоны. Теперь никто не узнал бы раскрасневшуюся от кухонного жара хозяйку, еще совсем недавно распоряжавшуюся на поварне. Мадам Аделаида вновь была одета и причесана, как одевались и причесывались дамы в парижских салонах. Она приметила быстрые взгляды, которые кидал на нее «верный человек» Петра.

«А почему бы и нет! – подумала она. – Ночь с молодым здоровым самцом отнюдь не повредит мне!..» – На миг она помрачнела, подумав о том, что, оставшись ночью в одиночестве, она, пожалуй, вновь может решиться повторить попытку самоубийства. Но надо было оставаться веселой, потому что государь был весел! И Аделаида улыбнулась. На всякий случай она посмотрела на Чаянова поощрительно…

Государь провозглашал тост за тостом. Но Аделаида приметила, что Чаянов пьет не так много…

– Что загрустила, кума? – спросил Петр, протягивая ей бокал, полный красным вином.

– Нет, нет, государь! – живо отозвалась она. – Я счастлива вашим счастьем!..

Она стала пить.

– Врешь, кума! – Петр энергично махнул длинной рукой. – Врешь! Только уж ты ври, да не завирайся! Меня, стреляного воробья, на мякине не проведешь! Закисла ты здесь, кума! Пора тебе в Москву! Поживешь там, а через год, Бог даст, сюда воротимся, на новое житье!..

Аделаида внутренне напряглась и возразила, стараясь быть чрезвычайно сдержанной:

– Я предпочла бы оставаться здесь, с сыном, государь…

Петр осушил еще один бокал:

– А вот это ты брось, кума! Перечить вздумала?! Кому? Мне, царю?! – Он внезапно захохотал. – Или ты хочешь дочь мою первородную некрещеной оставить? Какое же крещенье, ежели крестная мать не приедет!..

Теперь уже не было никакой возможности отказаться! Значит, придется ехать! Снова Москва, снова нахлынут горькие воспоминания… Но сейчас нужно улыбаться, нужно радостно благодарить царя. Еще бы! Ведь он оказывает ей такую честь!..

– Благодарю вас, государь! Вы удостаиваете меня такой чести!..

– Полно, полно! Эх, кума! Дожить бы нам до того дня, когда будет праздноваться свадьба твоей крестницы! Только представьте себе! Самая прекрасная, самая образованная, самая изящная из принцесс Европы выходит замуж за… А за кого? За кого же?..

И тут вдруг раздался тихий голос Чаянова:

– Принцесса Анна Петровна, дочь императора всероссийского, удостаивает своей руки императора Священной Римской империи…

– Браво! – крикнул Константин.

Петр ухмыльнулся:

– …императора, всероссийского! Ну, это уж ты загнул, друг ситный Чаянов! Ой, врешь!..

– Почему бы и нет, Ваше Величество? – вмешалась Аделаида. – Почему бы вам не принять титул императора?

– Да какое там! – Петр широко повел длинной рукой. – Тут со Швецией воюем без толку уже сколько лет! А вы – император, император! Чудаки!..

– Когда-нибудь Северная война закончится и вы примете титул императора, потому что война закончится вашей победой, – спокойно произнес Чаянов.

– Чудной ты человек! – обратился к нему царь. – Чудной ты человек, Александр Васильевич! Иной раз такое вдруг предскажешь!.. И ведь сбывается! И когда же, по-твоему, закончится Северная война? Через сколько лет? В каком году?..

– Не знаю, – отвечал Чаянов спокойно. – Знать не знаю, а врать не хочу!

– Мудрец!.. Мудрец!.. – Государь резко подался вперед: – А дочь моя, Анна, сделается ли супругой римского кесаря?

– Чего не знаю, того не знаю! Но почему бы и нет! Вот и мадам Аделаида то же самое полагает!..

Он не посмотрел на Аделаиду, но она уловила некоторую дрожь в его голосе, когда он упомянул ее имя…

– Чудак ты, Чаянов! – Петр фыркнул совсем по-детски. Затем повернулся к Аделаиде: – Славный мужик этот Чаянов! Крестьянский сын. Отец – из царских крестьян, Василий Иванов Чаянов. Ныне ткацкую мануфактуру ладит под Москвой! Да и сын хорош! Умен, исполнителен, как немец! По-французски и по-немецки болтает, как на родном российском природном наречии. Да он еще и пиит! Русские стихи пишет… Ну-ка, брат Чаянов, прочти-ка!..

Чаянов поднялся из-за стола и поклонился сидящим, выйдя на середину комнаты.

– Охотно, охотно прочту! – сказал он своим спокойным, ровным голосом. И, заложив руки за спину, принялся читать. Смотреть на его ладную фигуру, затянутую в бригадирский мундир, было бы весьма приятно любой даме. Аделаиде, во всяком случае, было приятно!.. Чаянов читал:

Сегодня, милая Альвина,

Жасмина отцветает куст,

На завтрак с молоком малина

Припасена для ваших уст.

Итак, начнем: в саду Альвина

Из лейки клумбы георгина

Свежит дождевою водой,

Ее поклонник молодой -

Из ловеласов – на листочке

Строчит стихи в честь именин

АЛЬБИНЫ. И дворянской дочке

Дарит пунцовый георгин…

– Прелестно! Прелестно! – воскликнула Аделаида. Прочтите еще!..

Чаянов поклонился учтиво, но быстрый взгляд, брошенный им на нее, отнюдь ей не понравился. Что-то странное было в этом мужском взгляде, что-то, пожалуй, излишне проницательное, слишком проницательное!..

Люблю про подвиги Ахилла

В саду осеннем почитать.

Чаянов снова начал читать:

Глядя с улыбкой в глазки милой,

Вдвоем с Альвиной замышлять

Разнообразные прогулки

И, чтоб Альвине поднести,

Из листьев кленовых плести

Венки. Забраться в закоулки

Осеннего большого сада

И под покровом листопада,

Под звон осенних аллилуй

Сорвать украдкой поцелуй…

Сидящие за столом царь Петр, Аделаида и Константин громко захлопали в ладоши.

– У русской поэзии – великое будущее! – проговорил Константин веско.

– А кто же эта прекрасная Альвина? – спросила Аделаида по-женски, чуть капризно.

Но Чаянова не так-то просто было смутить.

– Это моя жена Ольга, – отвечал он спокойно…

Ольга!.. Звучание русского имени любимой дочери раздражило Аделаиду… Ольга!.. Онорина!.. Боже мой!.. Надо было сказать этому Чаянову что-нибудь кокетливое, но она молчала, пышноволосая голова ее склонилась над тарелкой с половиной пирога, начиненного курятиной…

Петр дружески коснулся ее руки:

– Устала, кума?

– Немного… – призналась она.

Петр приказал Чаянову сесть. Обед продолжался еще некоторое время. Все утомились и опьянели. Пора было расходиться по спальным покоям. Константин, более трезвый, чем остальные, отдал распоряжения слугам. Аделаида видела, как денщик провожал Петра, поддерживая его за локоть. Зрелище невысокого солдата, который удерживал за локоть гиганта-царя, показалось Аделаиде смешным. Она расхохоталась нервически. Она приблизилась, слегка пошатнувшись, к Чаянову и спросила, ощущая свой голос пьяно неверным:

– Не хотите ли вы… не хотите ли вы отправиться… отправиться со мной… в мою… в мою спальню!.. – Она выпрямилась, глядя в его спокойные глаза… Кажется, светло-серые… или светло-голубые…

Потом она увидела знакомую обстановку спального покоя. В зеркале отразился стройный Чаянов в бригадирском мундире. Она медленно протянула руки и расстегнула ворот его мундира… Мелькнула белокурая Трина с подсвечником в руке…

– Ступай, Трина, – приказала Аделаида. – Я разденусь сама.

Трина исчезла.

– Кто это? – спросил Чаянов спокойно.

Аделаида не ответила. Она уже расстегнула все пуговицы на его бригадирском мундире. Раздражение зрелой женщины, которой нужен, сию минуту нужен мужчина, уже овладевало ею.

– Раздевай меня… раздевай… – шептала она по-французски. Его сильные мужские руки неохотно, будто налитые свинцом, приподнялись. Она ощутила, как его пальцы равнодушно мнут ее груди под атласистой тканью нарядного платья…

Ей хотелось рвать на себе платье, рвать жесткую ткань его бригадирского мундира… Она размахнулась и ударила его по лицу, по щеке… Она видела, как вспухло красное пятно…

На постели он наконец-то овладел ею. Его мужской орган вошел в ее лоно опять же равнодушно… Она приподняла колени и ерзала голой спиной по голландской простыне… Она не была удовлетворена… Он лениво отвалился в сторону на широкой постели…

– Где я могу умыться? – спросил он.

– Зачем? – отозвалась она. – Ведь семя не выходило. Ты что, хочешь поскорее смыть мои прикосновения к твоей коже?..

– Мне жаль… – Он произнес это лениво.

Ей показалось, что он вовсе не огорчен своей неудачей, вовсе не стыдится… Но она еще надеялась… На что? На то, что он все же хотел, хотел ее!..

– Ты думал о своей жене? – спросила она. И с ужасом осознала, что в голосе ее звучит нечто нехорошее. Что же? Да, она заискивает перед ним… Ужас, ужас!..

– Нет, – ответил он. – Я не думал о жене. Моя жена давно умерла, и я еще не женился снова.

– Давно… – машинально повторила она. – Но ведь ты молод. – Как же давно?..

На этот раз он ничего не ответил, встал с постели, поднял с пола свой мундир и… вышел, хлопнув дверью…

Аделаида лежала, помертвевшая, уже равнодушная ко всему на свете. Зачем всё? Она должна была покончить с собой прошлой ночью! Она верно, правильно поняла себя. Да, она состарилась. Она больше никому не нужна, то есть она больше не нужна мужчинам. Напудренное лицо, нарумяненные щеки, стянутая талия… Все эти ухищрения еще ни одной женщине не заменили юности и свежей красоты!.. Достоинства старости? Мудрость? Уважение, почет? О нет! Все это ложь, ложь, ложь!.. Надо умереть!.. Но ей почему-то вдруг захотелось выйти в одной сорочке, босиком, выйти на снег… Она поднялась с постели, глянула на простыни, ощутила приступ отвращения… Надела сорочку…

Аделаида шла по коридору в полутьме. Смутное подозрение зародилось в мозгу. Ей захотелось испытать унижение в полной мере! Она знала, куда она направляется, что именно она хочет, да, да, хочет увидеть!..

Она прокралась к двери каморки Трины. Припала ухом. Да, так и есть! Слышались прерывистые стоны. О! Такие знакомые стоны!.. Так и она стонала, перекатываясь по широкой постели, составляя единое целое с мужчиной… Когда это было?.. Этого больше никогда не будет. Все кончено, жизнь кончена… Сейчас она выйдет босая, в одной сорочке, на крыльцо. Северный снегопад окружит ее, мокрые хлопья покроют ее. И утром на крыльце найдут замерзший труп состарившейся женщины, никому не нужной женщины, одинокой женщины!..

Она теряла самообладание, столь ей присущее. Гнев охватывал все ее существо. Нет, ей надоело быть мудрой, милосердной, доброй!.. Довольно!.. Хотя бы один раз в жизни она даст себе волю!..

Аделаида ударила в утлую дверцу обеими ладонями. Дверца распахнулась.

***

Зрелище, открывшееся мадам Аделаиде, отнюдь не удивило ее. Именно это она и ожидала увидеть. Живые полуобнаженные тела корчились на узкой постели… Лицо Трины показалось ей чрезвычайно бледным…

Она уже не понимала, что же она делает! Вся та агрессия, что копилась в ее душе, мучительное желание делать гадости, творить зло вырвались наружу…

О, какое наслаждение испытывала Анжелика!.. Нет, уже не Аделаида, а именно Анжелика!.. Она ощутила свои руки, свои пальцы на теплой шее Трины… О, какое это было удовольствие – слышать хрипы девушки; это было приятно – ощущать, как обмякло после предсмертных судорог молодое, крепкое женское тело; какое это было наслаждение, когда ее руки, ее состарившиеся руки оросились кровью и слизью изо рта умирающей служанки!.. Агония вызвала естественное опорожнение мочевого пузыря и кишечника. А ноздрям Аделаиды был приятен запах свежего кала и теплой мочи… Аделаида в последний раз сжала, сдавила пальцами девичье теплое горло; громко пукнула от натуги, с шумом испустила вонючие ветры из заднего прохода… Пути назад не было. Прежняя Анжелика-Аделаида, всегда склонявшаяся к добрым делам, умерла; умерла вместе с этой несчастной финской девушкой…

– Я – Анжелика, ангел! – произнесла хрипло растрепанная женщина-убийца. Она представила себе свое лицо, страшное лицо, оскаленные зубы…

Теперь ей было хорошо. Она всем телом ощутила удовлетворение. Снадобья, притирания, пудра, душистая вода, румяна, новые платья – зачем все это состарившейся женщине? Зачем ей притворяться, заманивать холодных любовников, заискивать перед ними?! Старая женщина должна убивать, убивать молодых девушек, прекращать раз и навсегда течение их глупых жизней!.. Миновало несколько мгновений, и Анжелика почувствовала, что ей все же чего-то недостает для того, чтобы удовлетворение было полным! Она смутно сознавала, что же она должна сделать, сотворить, но не решалась…

Спокойный мужской голос принудил ее опомниться. Чаянов!

– Я знаю, чего тебе хочется. Так сделай же это, решись. Я с первого взгляда на тебя понял, что с тобой происходит. В сущности, я – твоя удача, подарок судьбы! Разумеется, если ты сумеешь, если ты найдешь в себе силы…

Анжелика-Аделаида окончательно опомнилась. Она встала у стены, оправляя на себе сорочку. Она была противна сама себе, но она знала, теперь она знала, что же она должна сделать!..

– Ангел смерти! – все так же спокойно произнес он. – Я знаю твое прежнее имя, Анжелика…

Он приблизился к ней, полуголый, и повторил:

– Сделай это, решись…

– Я не знаю, кто вы, зачем вы здесь и чего вы от меня хотите… – Она с радостью чувствовала, что ее голос звучит по-прежнему ясно и мелодично. – Я решилась, – твердо произнесла она.

– Если решилась, то – делай! – сказал Чаянов.

– Ты не понял меня. Утром я признаюсь в убийстве. Здесь государь. Пусть у меня отберут все мое имущество и сошлют в далекую Сибирь, на каторгу, на поселение, куда угодно! Я совершила преступление и должна понести наказание!..

– Ты говоришь глупости, – ответил он, по-прежнему на диво спокойно.

Она тряхнула пышными волосами:

– Чаянов! Оставь меня! Я не знаю тебя…

Тихими шагами он приблизился к трупу девушки.

– Я сейчас сделаю именно то, что тебе хотелось бы сделать. Ты не решаешься, ты поспешила надеть на свои желания узду. Ты просто-напросто труслива!..

Она слушала его молча, смотрела на него.

Чаянов наклонился над мертвым телом… Анжелика вздрогнула… Мужчина наклонился над мертвым телом, и… она видела это совершенно отчетливо, это не приснилось ей!.. Он впился зубами в шею мертвой девушки… Анжелика видела, как он сосет кровь!.. Надо было бежать. Надо было спастись. Возможно, следовало позвать на помощь, позвать людей… Но она стояла, словно окаменев, и не сводила с него глаз…

Он распрямился и отер мокрый от крови трупа рот бязевым рукавом рубахи. Он спокойно смотрел на женщину, застывшую от ужаса…

– Ты боишься меня? – спросил он… Этот ужасный спокойный голос!..

– Да, – она говорила тихо, едва шевеля непослушными губами. – Да, я боюсь вас… тебя… Ты… ты – вампир?.. Да… Как это называется по-русски? Упырь? Вурдалак?..

– Послушай!.. – Он протянул к ней руку…

Она выставила вперед ладони, крепче прижалась к беленой стене, вскрикнула:

– Оставь!.. Оставь меня!.. Чаянов отошел и повторил:

– Послушай!..

Она не удержалась и снова пукнула. Только теперь ее ноздри ощутили вонь и запах человеческой крови. Она закрыла лицо руками. Но все же теперь она была спокойна, потому что она знала, что именно она должна делать!..

Чаянов коротко усмехнулся и повторил:

– Послушай!.. Открой лицо и послушай меня… Она замотала головой, не отводя ладоней от лица…

– Вампиров не бывает, – сказал он. Аделаида-Анжелика опустила сначала одну руку, потом – другую.

– Зачем ты пил кровь?

– Я пользуюсь любой возможностью для того, чтобы проделать это.

– Зачем? Ведь это гадко!

– Это гадко?! Что ты говоришь мне? Кто говорит мне, что это гадко? Кто говорит? Женщина, которая только что убила ни в чем не повинную девушку! Прекрасно!..

– Я понесу заслуженное наказание. А ты? Зачем ты пил кровь?

– Это так просто не объяснишь.

– Ты хочешь объяснить мне это?

– Да. Я полагаю, что и ты захочешь стать такой же, как я.

– Никогда.

– Ты не знаешь, о чем я говорю.

– Я не хочу знать! Слышишь, не хочу!..

– Что ж, подождем. В конце концов ты захочешь выслушать меня.

– Оставь меня.

– Ты намереваешься провести ночь в этой каморке рядом с трупом?

– Уходи. Ступай в отведенную тебе комнату. Сейчас я разбужу всех, государя, моего сына, слуг и служанок. – Анжелика-Аделаида говорила твердо и решительно. – Я скажу, что ты стал моим любовником, а потом ушел из моей спальни, после чего я прокралась следом и застала тебя в каморке служанки. Ты испугался и убежал, а я, не помня себя от гнева, убила девушку.

– Говори. Можно подумать, ты в первый раз убиваешь!

– Я убила невинного человека.

– Не смеши! И прежде по твоей вине погибали невинные люди.

– Зачем ты мне говоришь это? То, что произошло сегодня ночью… Нет, прежде я никогда в жизни не поступала так!

– Да, конечно, прежде ты убивала, потому что так надо было, потому что убийства приносили пользу, пользу государству, к примеру. А невинные люди при этом погибали совершенно случайно. Да и кого возможно назвать невинным? Каждый в чем-то виновен…

– Мне не нужна казуистика. Уйди. Я не хочу видеть тебя.

Он пожал плечами. Она молча смотрела, как он надевает мундир. Он вышел из комнаты, не оглянувшись, не посмотрев на нее.

Она опустилась на пол и заплакала.

***

Анжелика-Аделаида не помнила, сколько времени просидела она на полу, в крошечной комнате, рядом с трупом убитой, задушенной ею девушки. Слезы иссякли. Она попыталась подняться, это удалось ей не сразу. Ныла спина, болели ноги, икры сводило судорогой.

Она поднялась с пола и огляделась. В каморке отвратительно пахло. Она увидела деревянный сундучок, в котором Трина хранила свое нехитрое девичье имущество. Мадам Аделаида откинула крышку. В сундуке оказались два платья, дешевый веер, пара жемчужных сережек, жемчуг был речной, мелкий… Аделаида стояла над раскрытым сундучком служанки и не понимала, зачем она откинула крышку… Наконец до ее сознания дошло, что она хочет найти какую-нибудь ленту, чтобы привести в порядок свои волосы…

« Но зачем? – подумалось ей тотчас. – Ведь я могу одеться у себя в спальне…»

Она захлопнула крышку сундучка.

Ей показалось, что в коридоре очень холодно. Она прошла вперед, но вернулась в каморку, чтобы погасить свечу. Однако в каморке не оказалось горящей свечи.

В спальне она умылась и переоделась, уложила волосы, свернув их жгутом на затылке. Она была тверда в своем решении.

***

Петр досадливо протирал глаза. Кажется, до утра было еще далеко.

– Что? Что случилось? – бормотал царь. Он понял, что перед ним – Константин.

На молодом человеке лица не было.

– Ваше Величество! Простите, Ваше Величество!.. Несчастье!.. Ваше присутствие необходимо… Непременно!..

– Черт!.. – Петр сел на кровати, спустил ноги, оглянулся. Свечи были зажжены, денщик держал наготове одежду.

– Что случилось?.. Да побыстрее ты!.. – Царь торопил слугу.

Константин молчал.

– Что случилось? – Петр досадовал.

– Убийство, – тихо произнес Константин.

Глаза царя широко раскрылись.

– Какое убийство? Кого убили? Говори! Опущенные руки молодого человека невольно дрогнули. Лицо побледнело еще больше.

Петр, уже одетый, стоял посреди комнаты. В несколько широких шагов он приблизился к юноше почти вплотную. Глаза царя засверкали.

– Кто убит? Говори! Неужели убита твоя мать? Нет! Где Чаянов?..

– Все уже на ногах. А моя мать жива. Но с ней случилось несчастье. Она убила…

– Кого? – бросил Петр.

– Свою служанку… ту девушку, финку…

– Девку?.. Убила?.. За дело, должно быть…

– Я ничего не знаю. Мать требует правосудия.

– Какое, к черту, правосудие! Если девка в чем-то и провинилась, то уже достаточно наказана!..

– Простите, Ваше Величество, мать сама хочет наказания для себя…

– С ума, что ли, спятила кума?! Дай ты ей водки… – Петр обернулся к денщику: – Снимай с меня сапоги!.. – Царь сел на кровать. Денщик склонился к его ногам. – Будят, черт знает, зачем!.. – ворчал Петр.

И вскоре он уже похрапывал, накрывшись одеялом. Константин прошел в гостиную. Его мать сидела у стола, опираясь локтем на столешницу. Пальцы ее нервно теребили кружево, которым был оторочен вырез платья.

– Где государь? – спросила она по-французски, увидев сына.

Константин помялся и отвечал тихо:

– Государь говорит, то есть он полагает, что происшедшее с тобой – пустяк. Государь приказал не будить его.

Она хотела было что-то сказать, но промолчала. В комнату вошел Чаянов. Поклонился почтительно даме. Аделаида-Анжелика не обратила на него внимания. Чаянов повернулся к ее сыну:

– Не оставите ли вы нас вдвоем, Константин? Я хотел бы побеседовать с вашей матерью…

Мадам Аделаида резко вскинула голову:

– Оставьте меня оба!

Но Чаянов не отставал. Он был спокоен, и весь его вид излучал такую уверенность, как будто он никогда в своей жизни не видел никаких убийств!

– Я все же хотел бы побеседовать с вами, мадам, – спокойно произнес он.

– Я не хочу ни с кем говорить… – пальцы Аделаиды сжимались и разжимались на скатерти.

Чаянов сделал знак Константину, затем что-то шепнул ему на ухо. Молодой человек тихо покинул комнату. Аделаида все это видела. Она уже понимала, что разговора с Чаяновым не избежать, но закрыла глаза.

– Я знаю, что вы не уйдете, – сказала она Чаянову.

– Я не уйду, – ответил он. – Откройте глаза, мадам. Это все же нелепо – закрывать глаза на жизнь.

Она открыла глаза и посмотрела на него.

– Александр Васильевич! Неужели так трудно понять, какие чувства я испытываю, как я противна сама себе! Я никого и ни в чем не виню. Виновата я одна. Зачем вы преследуете меня? Если вы опасаетесь за свою репутацию, то вот вам еще один вариант того, что я намереваюсь сказать. Я вовсе не упомяну о вас. Я скажу, что убила девушку, будучи в состоянии аффекта, раздраженная ее неловкостью.

– Благодарю вас! Я уже понял, что покамест мне не удастся переубедить вас. И потому я прошу вас лишь об одном: пойдемте снова в каморку, где лежит труп этой несчастной девушки!

– Нет, нет! Я не хочу!..

– Ладно. Тогда позвольте мне пойти туда одному. Ничего не предпринимайте, покамест я не вернусь…

Она вдруг посмотрела на него пристально.

– Вы снова хотите пить кровь? – в ее голосе не было любопытства.

– Допустим, – ответил он осторожно. – Но, может быть, мы снова будем обращаться друг к другу на «ты»?

– Не будем, Александр Васильевич.

– Я более не досаждаю вам. Я прошу лишь об одном: подождите здесь, в этой комнате, моего возвращения. А как только я вернусь, делайте, что хотите. Согласны, мадам?

Она кивнула и отвернулась.

– Благодарю! – Чаянов вышел.

Оставшись в одиночестве, Аделаида явно нервничала. Она то принималась кусать губы, то закрывала лицо ладонями, то наклонялась низко над столешницей. Она изнемогала от стыда и отчаяния. Ей нужно было понести наказание. Наказание необходимо было ей, как воздух – умирающему, который задыхается в агонии! Но она уже решила, каковы будут ее дальнейшие действия. Она не строила ни малейших иллюзий относительно действенности российского правосудия. Но она кое-что задумала.

– Ведь эта девушка – не крепостная, не крепостная!.. – шептала она.

Ей казалось, что время тянется долго, очень долго. Но в окнах по-прежнему стояла непроницаемая тьма.

«Боже! – подумала она. – Как страшно будет жить в этом новом городе! Туманы, холод, темнота долгих ночей – все это будет поглощать, высасывать человеческие жизни. Но несомненно эта новая столица все же, несмотря ни на что, будет прекрасна! Я знаю вкус Петра. В северном краю холодной тьмы будет воздвигнут город, который напомнит здесь, на севере, об изяществе Венеции…»

Дверь скрипнула. Вошел Чаянов.

– Я окончил свое дело, – сказал он. – Теперь вы можете начинать свое.

Она ждала новых уговоров, просьб, но он тотчас покинул комнату.

Теперь можно было начинать действовать. Аделаида вышла в сени. Слуга дремал, разложив господские шубы наподобие постели. Аделаида вздохнула и потрясла его за плечо:

– Никита, проснись…

Слуга открыл глаза и приподнялся. Увидев мадам Аделаиду, он поклонился, все еще сонный.

– Дай мне шубу, Никита, – сказала кротко Аделаида. И не удержалась от упрека: – И почему ты всегда спишь на шубах, Никита?

Слуга поспешно рылся в груде шуб, отыскивая ее шубу. – Да что шубам сделается! – ворчал он. – Ведь это же шубы, а не медведи живые!..

– Шубы мнутся и плешивеют, когда на них спят, – заметила мадам Аделаида машинально.

– Не могут шубы меховые мяться! – возразил Никита авторитетно. – Это холст мнется, который на платья идет, а шубы, те не мнутся!

У Аделаиды пропала всякая охота спорить. Никита с победным и снисходительным видом встряхнул ее шубу. Она сунула руки в рукава и застегнула крючки.

– Продолжай спать, – сказала она Никите и невольно усмехнулась.

Он тотчас принялся исполнять ее приказание: повалился на шубы и захрапел.

Мадам Аделаида вышла на крыльцо. Странная улыбка не сходила с ее лица. Она знала, куда сейчас направится, но внезапно приостановилась. Легкая поземка швырнула в глаза и на волосы горсти снега. Аделаида поняла, что не накинула платок. Но ей уже не хотелось возвращаться. Она подняла голову. Темное небо слабо прояснилось. Женщина решительно шагнула с крыльца в снег. О! Надо было надеть сапоги поверх туфель. Но она не станет возвращаться, не станет! Пусть она простудится и умрет, пусть!.. Впрочем, она твердо знала, что обладает железным здоровьем.

Холод и снег взбодрили ее. Да, она низко пала, она была отвратительна. Но она понесет заслуженное наказание… Однако вдруг Аделаида поняла, что умирать она не хочет. Нет, только не смерть, только не смерть!.. Странно (или не странно!), но теперь она уже не думала о том, что состарилась. Парадоксальным образом ей казалось, что впереди ее ожидает нечто новое, какая-то новая полная жизнь…

Аделаида вышла на заснеженную дорогу, по которой уже потянулись финские сани, большие розвальни и маленькие вейки. Мадам Аделаида подняла руку. Вскоре одни небольшие санки остановились. Возница, невозмутимый финн, наклонил голову в меховой шапке, приветствуя женщину, которая явно была знатной госпожой. Аделаида заговорила с ним по-немецки, примешивая и финские слова. Она спрашивала, не может ли он отвезти ее в деревню, она назвала эту деревню…

– Это не так далеко, – сказала она.

– Нет, это не. близко, – невозмутимо возразил возница. Аделаида хотела было дать ему денег, но вдруг обнаружила, что у нее нет денег при себе. Возница смотрел на нее. Он явно догадался, что она хочет дать ему денег, но тотчас понял, что денег у нее нет! Однако и она не растерялась. Склонила голову набок и пальцами обеих рук вынула из мочки правого уха золотую сережку с изумрудом.

– Вот, – протянула она сережку вознице, – это дороже любой платы. Возьми!

Финн спокойно взял украшение, попробовал золото на зуб и кивнул, предлагая даме садиться в санки. Вскоре они уже были далеко от деревянного дома, где мадам Аделаида и ее сын помещены были на жительство.

Легкий снег кружил в воздухе и медленно опускался на землю. Аделаида сунула руки в рукава. Она вдруг почувствовала себя почти молодой, почти девчонкой, которая едет навстречу своей судьбе, куда глаза глядят… Но нет, она ехала не наугад. Она знала, куда она едет. Она ехала в финскую деревню, где жила тетка убитой Трины. На всякий случай она спросила возницу:

– Ведь вы, финны, – не крепостные, так ведь?

– Нет, – лаконически отвечал он. – Наши мужики – не крепостные. Русские мужики – крепостные, а наши – нет.

Дальше они ехали в молчании.

***

Завиднелись черепичные крыши финской деревни. Аделаида жадно вдыхала морозный воздух. Сейчас ее жизнь снова изменится!

Да, со стороны может показаться, что она сейчас совершает глупость, но она должна это сделать! В сущности, она делает это для себя. После того, что произошло, она не будет жить по-прежнему, не будет!.. Внезапно она вспомнила своего зятя Андрея, мужа Онорины-Ольги, который столько раз в своей жизни убивал. Кажется, его совершенно не мучила совесть. Или он просто-напросто предпочитал таить, таить свои истинные чувства?..

Санки въехали в деревню.

– Куда везти госпожу? – спросил возница на ломаном немецком, говоря об Аделаиде в третьем лице.

– Вези к дому старосты, – велела она.

Он выбрался на снег и оглянулся. Вокруг никого не было, он подошел к окну ближайшего дома и постучал кнутовищем в ставню. Вскоре на крыльцо вышла закутанная в платок женщина. Возница о чем-то спрашивал ее на финском языке. Конечно, он спрашивал, где дом старосты. Женщина отвечала. Возница вернулся в сани, и лошадь тронулась с места.

Дом старосты мало отличался от прочих домов деревни. Возница вызвал старосту, который оказался приземистым хмурым мужиком. Староста не говорил ни по-немецки, ни по-русски. Аделаида попросила возницу быть переводчиком, но тот сказал, что это возможно лишь за дополнительную плату. Аделаида, не споря, вынула из уха вторую сережку. Староста хмуро посматривал на странную даму. Аделаида сказала, что произошло убийство жительницы этой деревни. Возница переводил. Аделаида знала, что тетку Трины зовут Лееной.

– Произошло несчастье, убита Трина, племянница старой Леены.

Староста, стоявший на крыльце, повернул голову к сеням и кого-то позвал по-фински.

В достаточной степени быстро выбежал на крыльцо мальчик-подросток и, подчиняясь приказу старосты, который, должно быть, приходился ему отцом, побежал между домами. Аделаида ждала. Снегопад унялся. Она не чувствовала холода. Мальчик вернулся в сопровождении старухи, кутавшейся в темную шаль. Старуха тотчас принялась спрашивать старосту, в голосе ее явственно слышались вопросительные интонации.

– Она спрашивает, кто убил ее племянницу? – перевел возница.

Аделаида все же не решалась здесь, в деревне, признаться в совершении убийства. Она боялась самосуда.

– Если ты, старуха, поедешь в поселок, где живет боярин, надзирающий за строительными работами, ты все узнаешь. Там сейчас царь, он будет судить убийцу, – перевел возница.

Старуха аккуратно вытерла глаза краем шали и что-то сказала. Возница снова выступил в роли переводчика:

– Старая Леена боится ехать одна. Она одинокая женщина, она просит, чтобы помощник старосты поехал с ней…

Старуха заговорила со старостой, тот отвечал.

– Госпожа, старуха, помощник старосты – это трое, – сказал возница. – В моей вейке не могут ехать трое…

Какое-то время ушло на решение вопросов о том, поедет ли помощник старосты с Лееной. Помощник, очень похожий на старосту, заявил, что, поскольку убитая девушка не была его родственницей, он не станет гонять свою лошадь. Все-таки решено было выделить для поездки сани и лошадь, принадлежавшие общине. У старой Леены не было ни саней, ни лошади.

– Она бедна, ее племянница посылала ей деньги с оказией. Она очень горюет, потому что теперь никто не будет посылать ей деньги. Она думала, что племянница накопит денег на порядочное приданое и сможет выйти замуж… – переводил возница простые фразы старой Леены.

Аделаиде-Анжелике все это вовсе не казалось смешным. Она не могла бы упрекнуть старуху в скаредности и бесчувствии, потому что понимала, что такое жизнь в труде и бедности. Аделаида вновь и вновь ужасалась своему поступку. Она убила человека! Она убила обыкновенного человека, обыкновенную девушку. Да именно в этом и заключается весь ужас, в том, что она убила самого обыкновенного, очень обыкновенного человека!..

Лошадь довольно быстро бежала по дороге. Снег уже успел затвердеть, сделаться накатанным. Лошадь бежала рысью.

***

Далее все происходило со скоростью событий, происходящих во сне. Вот они все, то есть Аделаида, помощник старосты и тетка убитой Трины, стоят у крыльца дома, где совершилось убийство, это дом Константина и мадам Аделаиды; это дом, где остановился царь Петр. Вот царь выходит на крыльцо, и Аделаида с изумлением слышит, – как он начинает говорить с финнами на их родном языке! А она стоит, по-прежнему с непокрытой головой. И рядом с ней почему-то оказывается Чаянов и тихо переводит ей слова Петра и финнов.

– Так что же вам надо? – спрашивает царь.

Помощник старосты отвечает, что убийца должен быть наказан. Старая Леена просит отдать ей тело племянницы для похорон. Царь говорит старухе, что тело будет выдано ей, затем обращается снова к помощнику старосты:

– Скажи-ка мне, братец, вы ведь мои подданные?

– Да, – степенно отвечает финн, – мы теперь подданные русского царя.

– Стало быть, – продолжает Петр, – если вы – мои подданные, то вы и подчиняетесь законам моего государства.

Финн подтвердил кивком.

– Я, – говорит царь, – собираюсь кое-что исправить в законах моего государства, но это будет еще не так скоро. А покамест правосудие вершится по старым законам. Стало быть, дело в том, что надо найти убийцу…

Аделаида-Анжелика резко подалась вперед:

– Убийца – я! Я убила эту девушку; она была моей служанкой, и я убила ее в состоянии аффекта, раздраженная ее неуклюжестью. Она опрокинула на меня умывальный кувшин… – Аделаида лгала почти вдохновенно, уверенная в том, что Чаянов правильно переводит ее признание финнам.

Помощник старосты и Леена повернулись к знатной даме и смотрели на нее, оторопев.

– Госпожа лжет, – спокойно сказал Петр, – но даже если бы она говорила правду, ее пришлось бы допрашивать с пристрастием, то есть пытать. Потому что, согласно действующим законам, только признание, данное под пыткой, является доводом в суде. Но и это еще не все! Кто обвиняет эту даму в убийстве? Ты? – Он уставил палец в помощника старосты.

Тот покачал головой и проговорил:

– Нет, не я! Она! – он, в свою очередь, указал на старую Леену.

– Ты, старуха, обвиняешь госпожу в убийстве? – спросил Петр.

Тетка Трины побледнела, затем все же сказала:

– Но ведь кто-то убил ее…

– Верно! – сказал Петр. – Верно, кто-то убил ее? Стало быть, ты обвиняешь госпожу?

– Нет, – отказалась старуха. – Я не знаю, кого обвинять. Я хочу, чтобы суд узнал…

– Ладно. Ты хочешь, чтобы суд узнал. Ты подашь прошение. Но по существующим законам тебя тоже следует пытать. Иначе как доказать, что ты права, подавая прошение? Я не полагаю эти законы справедливыми, но у меня все еще руки не доходят, никак не соберусь распорядиться об изменении таких дурацких, в сущности, законов. Так ты, старуха, согласна, чтобы тебя подняли на дыбу?

Старая финка молчала. Петр усмехнулся в усы:

– Вижу, что не согласна. Тогда я тебе вот что предлагаю: сейчас тебе выдадут тело девки для похорон, а я вот прямо сейчас дам тебе денег, потому что я – государь этой страны и понимаю твое горе. Ну, а теперь ты согласна?

Старуха облизнула кончиком языка сухие тонкие губы.

– Да, согласна я, согласна.

Петр приказал денщику принести кошель и тотчас отдал кошель старой Леене. Затем распорядился о том, чтобы финнам выдали тело Трины. Старуха и помощник старосты поклонились и поблагодарили.

– Пойдем, кума! – обратился Петр к Аделаиде. – Я с тобой после поговорю.

Аделаида, склонив покорно голову, поднялась на крыльцо и пошла вслед за государем. Она вдруг ощутила страшную усталость, слабость в ногах и ломоту во всем теле. Через несколько минут она очутилась в гостиной. Ее поразило почему-то, что в комнате ничего не изменилось. Она совершила мерзкий поступок, она ощутила себя грязной, она искала правосудия и не нашла, а в скромной гостиной ничего не изменилось. Но ведь так и должно было быть! Да, да!

– Ну, кума, – начал Петр, – своевольница ты, но такого я и от тебя не ожидал!..

Аделаида-Анжелика понурилась.

– Это ужасно… – пробормотала она. – Я – убийца… – Она не договорила.

– Да кто же говорит об этой девке! – Петр хохотнул, затем посерьезнел. – Поверь, кума, я дал ее тетке достаточно денег. Но зачем ты подняла шум, зачем поехала в деревню? Ты, кума, дорога моей душе, но иной раз ведешь себя, как дитя, право! И все же ты запомни: я добр, но и мое терпение не безгранично! Ступай к себе, отдохни, ты вся дрожишь. А завтра ты едешь со мной в Москву!..

Тон царя явственно указывал на то, что возражений он не потерпит. Аделаида ушла в спальню. Она безмолвно сидела на застланной постели, тупо глядя прямо перед собой. Вошла кухарка с одной из своих помощниц. Кухарка принесла на подносе кофейник и чашку, а также хлеб и вкусное финское масло.

– Подкрепите ваши силы, госпожа, – пригласила кухарка. Затем обратилась к своей помощнице: – А ты, девушка, переодень барыню!..

Мадам Аделаида безвольно отдалась в руки служанки, не очень, впрочем, умелые. Но все же вскоре усталая женщина уже сидела в пеньюаре и пила кофе. Вдруг она ощутила голод и с удовольствием откусывала от ломтя хлеба с маслом. Но глаза уже слипались, хотелось спать. Аделаида поставила пустую чашку на поднос и легла. Она даже не заметила, как ушли кухарка и девушка. Последней смутной мыслью засыпающей женщины оказалась мысль о том, что следует нанять новую служанку. Эта мысль показалась Аделаиде парадоксально комичной… Служанку… Да, служанку… Надо будет привезти ее из Москвы… Темнота окружила мадам Аделаиду со всех сторон, обволокла усталое тело. Она крепко заснула.

***

Аделаида проснулась бодрая, освеженная долгим сном. В утреннем простом платье она завтракала в столовой одна. Никто не беспокоил ее. Сейчас она не хотела никого видеть, даже царя Петра, даже сына. И более всего она опасалась столкнуться с Чаяновым, с этим загадочным Чаяновым! Но и он не вышел в столовую. Вскоре она догадалась, что и он не хочет попадаться ей на глаза. После завтрака начались поспешные сборы. Она была уже готова, когда Петр вышел в сени.

– Вот что, кума, – сказал он, – я с верным моим человеком останусь здесь еще на пару дней для инспекции. А ты поезжай в Москву, покажись Катерине, она рада будет. А там и я возвращусь и справим крестины на диво!..

– Да, государь, – мадам Аделаида склонила голову.

Петр вдруг схватил ее крепкими пальцами за подбородок, приподнял ее лицо, пристально взглянул в глаза. Аделаида невольно зажмурилась.

– Открой глаза, кума! – приказал Петр. Она послушалась, хотя ей и не хотелось открывать глаза. Она не посмела ослушаться. – Ты помни, кума, – произнес Петр сурово, – ты – мой человек! Помни!

Аделаида смотрела на него, глаза ее были печальны.

– То-то! – Петр отпустил ее. Сын также простился с ней.

– Прости меня, – сказала мать.

– Как я могу судить мать, – Константин пожал плечами и поцеловал ей руку.

К счастью, Чаянов не явился прощаться с ней. Она уже садилась в сани, когда Петр появился на крыльце и легко сбежал на дорогу.

– Прощай, кума! – И с этими словами он расцеловал ее в обе щеки и размашисто перекрестил.

Укатанная зимняя дорога снова потянулась перед глазами Аделаиды, глядящей из крытых саней. «Вечная путница…» – думалось о себе. Хотелось предаться приятным меланхолическим мыслям, но нет, нельзя было! После той ночи, когда она совершила мерзкое убийство, когда она была такой гадкой, такой отвратительной… Нет, после той ночи она уже не сможет стать прежней, уверенной в себе, в своих словах и поступках. Душа уже не была охвачена смятением, уже не хотелось умереть. Да и зачем наказывать себя смертью, если жизнь с постоянным чувством вины – она и есть самое страшное наказание!..

Началась поземка. В потемневшем воздухе закружились странные столбики, смутные клочья мрака. Заснеженная равнина казалась бескрайней. «Не было бы бури!» – подумала Аделаида. Но ее тревожное предположение не оправдалось. Поземка стихла. Яркий месяц выглянул из-за туч и осветил дорогу. Эх! Ехать бы так долго-долго, всю жизнь! Ехать бы так, успокаивая мучительное чувство вины, укачивая душевную боль быстрым движением саней…

Вдруг Аделаида вздрогнула. Она услыхала четкий перестук копыт. Лошадь скакала быстро. Взволнованная Аделаида приказала кучеру остановиться. Всадник подъехал совсем близко. Она узнала Чаянова. Его спокойные глаза смотрели на нее из-под надвинутой на лоб треуголки. Ей было неприятно видеть его, свидетеля ее позора. Он молчал.

– Что вам нужно от меня? – спросила она тихо. – Вы преследуете меня. Зачем? Погодите!.. – Она приказала кучеру ехать медленно. Чаянов пустил лошадь рядом с санями. Негромкий разговор продолжился.

– Я вижу, вы успокоились, – сказал Чаянов, не отвечая на ее вопросы. – Я с первого взгляда на вас понял, что именно вы, вы… – Он не договорил.

– Я не понимаю вас, – Аделаида чуть качала головой, – вы не обманете меня! Вы вовсе не влюблены в меня; более того, вам безразлично мое тело, моя внешность; я теперь понимаю это ясно. Чего же вы хотите от меня? Зачем гонитесь за мной?

– О женщины! – Чаянов потрепал гриву своей лошади правой рукой, затянутой в кожаную перчатку. – Вам знакомы только два мужских настроения: или мужчина должен без памяти влюбиться в вас, или вы ему безразличны в качестве объекта влюбленности, и тогда все дела и разговоры теряют смысл!

Аделаида вздохнула.

– Да, я понимаю, вы не влюблены в меня. Но если мужчина не влюблен в женщину, чего же он хочет от нее? Денег? Каких-то одолжений? Но каких? Я признаюсь вам, мне тяжело видеть вас. Вы – свидетель моего позора. Но я прямо спрашиваю: чего вы хотите от меня? Чем я могу вам быть полезна? Можете ли вы коротко и ясно ответить на мои вопросы?

– Нет, – сказал Чаянов, – коротко я не могу ответить на ваши вопросы. Мы поговорим в Москве. Мы непременно встретимся! Я вовсе не преследую вас. Вы все поймете после того, как мы побеседуем в Москве. Тогда все прояснится и, я думаю, вы во всем согласитесь со мной! А покамест прощайте!.. – Он поворотил коня и поскакал прочь.

Аделаида велела кучеру ехать быстрее. Она вдруг почувствовала, что ей все безразлично. Чувство вины не отпускало ее, но она уже привыкала жить с этим грызущим душу чувством вины.

***

Молодая царица Катерина сияла прелестью материнства. Она гордо подвела мадам Аделаиду к нарядной колыбели, в которой лежала будущая крестница француженки. Личико крохотной Аннушки поразительно напоминало красивое лицо Петра, это не укрылось и от взоров юной матери.

– Вылитый Петруша! – радостно восклицала Катерина.

– Да, быть может, в этой колыбельке дремлет будущее России… – в задумчивости проговорила Аделаида.

(Самое любопытное, конечно, то, что Аделаида не ошиблась в своих предположениях. Будущее России действительно дремало в колыбельке новорожденной Анны Петровны, ибо именно ей предстояло сделаться вместе с мужем, герцогом Голштин-Готторпским, родоначальницей той ветви династии Романовых, которая и правила Российской империей до самого конца этой империи, а с ней и династии Романовых! Эта ветвь называется Голштин-Готторпской ветвью и включает в себя российских монархов от Петра III до Николая II и его брата Михаила, правившего лишь несколько дней!)

– Я знаю, – весело сказала Катерина, – вы будете крестной матерью моей Аннушки!

– А кто же будет крестным отцом? – спросила Аделаида-Анжелика. Она только что сообразила, что и вправду не знает, кто же будет крестным отцом новорожденной принцессы и, соответственно, кумом Аделаиды.

– Неужели Петруша не сказал? – удивилась молодая царица. – Крестным отцом Аннушки будет граф Яков Вилимович Брюс! Человек замечательный, право! Он выходец из Шотландии, отличался и в Крымском походе, и в Азовском, а теперь и на севере отличается. С такими, как он, Петруша одолеет шведов!.. – Глаза царицы блестели.

Аделаида улыбнулась.

– О! Ваше Величество! Вы сделались настоящей сподвижницей Его Величества государя!

– Зовите меня по-прежнему Катериной! – Царица, в свою очередь, заулыбалась. – Конечно, я стараюсь входить во все Петрушины дела, но только для того, чтобы говорить с ним, ободрять его. Я не из тех женщин, которые вмешиваются в дела своих мужей, допекают мужей советами. Я не такая. Мне совершенно не интересно быть царицей, Ее Величеством, я хочу быть женой царя и матерью его детей!..

Аделаида искренне любовалась оживленным лицом Катерины, излучающим живой ум и жизненную энергию. О Брюсе мадам Аделаида, конечно же, слышала, но видеть его ей еще не доводилось; он почти постоянно находился на театре военных действий затяжной Северной войны.

***

В доме Аделаиду встретили слуги. Они знали и помнили Онорину-Ольгу, пылкого Андрея, Митрия Кузьмина и его сестру; они видели в свое время хрупкую Анхен Монс и страстную принцессу Наталию… Аделаиде было неловко с ними. За ужином она почти ничего не ела. А ночью долго не могла заснуть. Да, совсем еще не так давно в этом доме кипела жизнь, раздавались молодые голоса. А ныне – запустение и тоска. Что делать? Как жить дальше? Катерина, разумеется, узнает о совершенном мадам Аделаидой преступлении! Но Катерина умна, очень умна, умна очень по-женски. Она если и узнает что-то запретное, то виду не подаст. И неужели она совсем забыла о пасторе Глюке и фрау Марии, которые воспитали ее? Неужели она совсем не думает об их дочерях, Марте и Елене, своих названых сестрах?.. Но если и помнит, если и думает, то наверняка таит эти мысли, эту память в своей душе, да, умна, по-женски умна!..

Аделаида закрыла глаза. Надо было заставить себя заснуть!

На следующий день Петр еще не приехал. Она не знала, куда себя деть. Сидела в гостиной у камина, смотрела на огонь, пыталась вспоминать прошлое. А прошлое у нее было большое, разнообразное; богатое прошлое, богатое. Но теперь оно представлялось усталой женщине смутным, странным, нелепым. Нет, желание уйти из жизни не было таким уж нелогичным. Ей надо умереть, она должна умереть.

Ее жизнь потеряла смысл. Она никому не нужна в этой жизни…

Огонь в камине ярко пылал. Она всматривалась в сверкание пламени. Огненные язычки преображались в странных существ, наделенных зыбкими алыми телами и смутными яркими ликами… Нет, еще несколько таких одиноких дней и она сойдет с ума, просто-напросто сойдет с ума!..

Но на следующий день прибыл государь.

***

Никто не мог бы узнать измученную, отчаявшуюся женщину в моложавой крестной матери новорожденной принцессы Анны. Аделаида принарядилась, на ней было одно из ее лучших платьев, шея, уши и пальцы сверкали драгоценными камнями украшений. С ее лица не сходила любезная улыбка. Она твердо решила не думать о том, что знают и чего не знают о ней в Москве. Она вела себя, как должно было себя вести знатной доме, довереннице государя и крестной матери принцессы!

Очень ободряло Аделаиду и внимание государя и то, что она не видела в толпе придворных Чаянова, хотя и не сомневалась в том, что он вернулся вместе с царем.

Яков Вилимович Брюс оказался статным мужчиной с красивыми, несколько суровыми чертами лица. Он был весьма любезен со своей кумой, но никакого особенного интереса не проявлял к ней. Это даже немного удивило мадам Аделаиду. Ведь все-таки она – не последнее лицо в окружении государя. Но особенно задумываться о причинах равнодушной любезности Брюса она не стала.

***

Обед, состоявшийся после крестин принцессы, продлился долго, отличался пышностью и обилием блюд и напитков. Пожалуй, впервые мадам Аделаида смогла распробовать многочисленные кушанья старорусской кухни. Поданы были: папашник, щучий присол, белужье огниво в ухе, севрюжий варанчук, щи с тешею, звено с хреном, схаб белужий, тельное из рыбы, пироги, расстегаи, кулебяки, раки, всевозможные ботвиньи, черный и красный виноград, апельсины, яблоки… Вино лилось рекой, крепкие водки и настойки разливались морем разливанным…

Царь не любил, когда во время пира гости пренебрегали горячительными напитками.

– Пить всем! – Темные глаза сверкнули огненно.

После такого приказа бокалы, стаканы и рюмки опоражнивались еще скорее, чем прежде. Государь провозглашал тост за тостом.

– Здоровье новорожденной и новокрещеной принцессы Анны Петровны!.. Здоровье государыни царицы Екатерины!.. Здоровье Александра Данилыча Меншикова!.. Здоровье Брюса!.. Здоровье Дивьера!.. Здоровье Апраксина!.. Здоровье Гордона!..

Пили здоровье сподвижников Петра.

Аделаида заметила, что теперь ей нравится пить; ей хотелось забыться, забыться! И она осушала бокал за бокалом. Перед глазами плясали раскрасневшиеся лица опьяневших сподвижников царя Петра. Затем грянула музыка, и тогда заплясали и ноги, ботфорты и туфельки. В окна огромного зала ворвались пушечные громы, давался салют в честь крещения принцессы Анны. Затем гости, стоя у окон, любовались роскошным фейерверком. Но мадам Аделаида не в силах была подняться со стула. Откинувшись на высокую, резную и жесткую спинку, она смотрела прямо перед собой, полузакрыв глаза. Голова кружилась; непонятное веселье, нечто наподобие лихости, охватывало душу…

Аделаида не удивилась, когда мужская рука пожала ее руку. Ей было все равно. Она смотрела, щурясь. Ей показалось, что мимо нее прошел спокойный Чаянов. Затем над ее лицом, словно из тумана, выплыли точеные черты лица Якова Брюса. Мужественный голос произнес негромко:

– Я прошу вас поехать со мной…

Конец фразы растаял в сумраке опьянения. Аделаида ничего не отвечала. Ей было безразлично. Щурясь, она протянула руки навстречу сильным мужским рукам в рукавах темно-зеленого кафтана.

Затем ясно возникло видение Чаянова. Она ощутила, как ее ведут, обхватив крепко за талию. Вот ее подхватили и понесли. Она запрокинула голову. Перед глазами начали свой танец огни свечей и лепные украшения потолка.

Карета, укрепленная на полозьях, покатилась. Странно, но Аделаида была в карете одна. Должно быть, Чаянов и Брюс ехали в другом экипаже или верхом. Вяло шевельнулась в мозгу мысль о возможности бегства. Ведь, в сущности, ее увозят, ее похищают. Карета все же ехала не так уж быстро. Может быть, стоит толкнуть дверцу? Или нет, она слишком пьяна для таких рискованных прыжков…

Ее укачивало в карете, клонило в сон. Она и сама не заметила, как уснула.

***

Аделаида-Анжелика очнулась на постели и, едва раскрыв глаза, поняла, что она лежит на незнакомом ложе в незнакомой комнате. Нет, она не испугалась. Она множество раз в своей жизни просыпалась в чужих комнатах, на чужих простынях. О, как она устала от всего этого, как она устала от жизни. Если бы сейчас, вот сейчас, закрыть снова глаза и легко-легко перестать дышать. Но нет, вряд ли ей это удастся именно сейчас. Виски ныли. Она приподняла голову, растрепанные волосы были тяжелы ей. На стене она увидела шнурок сонетки – колокольчика для вызова слуг. Аделаида-Анжелика позвонила, дернув шнурок. Раздался тонкий звон. Спустя несколько минут дверь отворилась и в комнату вошла высокая стройная девушка. В окна уже бил солнечный свет белой зимы. Окна выходили не на улицу, а в сад. Можно было видеть облепленные снегом черные ветки деревьев. Аделаида посмотрела на вошедшую девушку. Это действительно было любопытное зрелище, потому что девушка была арапкой, чернокожей. На ней было обычное платье служанки из хорошего дома, но на голове – экзотический тюрбан из пестрой ткани. Молодая арапка улыбнулась, присела в изящном поклоне и, обнажив белоснежные зубы, крепкие и большие, спросила учтиво:

– Что будет угодно госпоже?

Она говорила по-французски.

– Это ты раздела меня? – спросила Аделаида. Она и вправду была раздета до сорочки.

– Я, госпожа, – улыбнувшись, отвечала чернокожая девушка. – Прикажете одеть вас? Теплая вода для умывания готова. Господа ждут вас в столовой пить кофе…

«Господа! – подумала Аделаида. – Господа – это, должно быть, Брюс и Чаянов…» А вслух она сказала, тяжело вздохнув:

– У меня ужасно болит голова! Принеси мне что-нибудь, какое-нибудь снадобье, помогающее от головной боли!

Девушка снова белозубо улыбнулась, снова присела в изящном поклоне и вышла. Мадам Аделаида откинулась на подушки. «Должно быть, я в доме Чаянова, – вяло думала она, – или в доме Брюса… Не все ли равно…»

Дверь снова отворилась, девушка принесла на подносе небольшой кувшин и стакан, а также блюдо с кусками холодной говядины. Легко изогнув стройный стан, она водрузила свою ношу на стол.

Аделаида встала с постели и приблизилась к столу. Арапка предупредительно налила в стакан из кувшина мутноватую жидкость. Аделаида попробовала. Жидкость отдавала острым и пряным. Аделаида поморщилась. Чернокожая девушка заметила это.

– Не бойтесь, госпожа, пейте. Это огуречный рассол – самое верное средство от головной боли! И говядина – тоже!..

– Что – тоже? – полюбопытствовала дама, чуть скривив губы. – Что? Холодная говядина – тоже средство от головной боли?

Чернокожая девушка весело рассмеялась:

– Да, госпожа, от головной боли, вызванной горячительными напитками, простите за откровенность!

– А ты – бойкая особа, – заметила дама.

– Да, госпожа, я – бойкая особа!..

Обе женщины расхохотались.

Аделаида, сидя за столом, заедала огуречный рассол ломтиками холодной говядины. Арапка приготовила все необходимое для умывания.

– Мое платье в порядке? – спросила Аделаида.

И уже спустя полчаса, одетая и причесанная, она входила в столовую, где ее ждали за кофием Брюс и Чаянов. Да, она не ошиблась!..

***

Царь Петр вернулся поздно в жилые покои своего дворца. Он уже привык к тому, что Катерина ждет его и ни за что не ляжет в постель, покамест он не вернется. Вот и сейчас молодая жена не спала. Он застал ее сидящей в креслах. Акулина, одна из ближних служанок, расчесывала черные, как вороново крыло, волосы царицы. Заслышав шаги мужа, Катерина резко мотнула головой. Он вошел, и она бросилась ему навстречу.

– Матушка! – воскликнула Акулина, опуская частый гребень.

Петр обнял жену, жадно вдыхая запах ее волос, нежный и странно мускусный.

– Что случилось? – Катерина чуть запрокинула голову. Даже когда Петр молчал и притворялся, что все идет хорошо, ему не удавалось обмануть ее! Она всегда угадывала, когда он особенно тревожился. И теперь она тоже угадала.

– Что, что случилось, Петруша? Ты можешь сказать мне?

– Ты не знаешь? – тихо спросил Петр. Катерина замотала головой, совсем по-детски:

– Нет, нет, не знаю…

Катерина бросила быстрый взгляд на служанку, но тотчас поняла, что случившееся является тайной лишь отчасти.

– Как Аннушка? – спросил заботливый отец.

– Здорова, пузыри пускает, – улыбнулась Катерина.

– Слава Богу! А ты не падай духом, беда случилась.

– Акулина, ступай! – быстро распорядилась царица.

Акулина отложила гребень на туалет, перед зеркалом, и, поклонившись, вышла.

– Беда, душа моя, беда! – Петр усадил жену на постель. Он и сам уселся рядом и обнял ее крепко за плечи. – Беда! Мадам Аделаиду убили!

Катерина вздрогнула в его объятиях:

– Кто?.. Как?.. За что?.. Почему?.. Нет!.. – вырвалось у нее невольно.

– Да я и сам ничего еще не пойму! Тело ее нашли в спальном покое ее дома…

– Нашли? Но кто?..

– Одна из служанок. Слуги все уже посажены под крепкий караул. Пытаны будут накрепко, а покамест спрошены.

– И что же говорят?

– Разное говорят. Госпожа-де вернулась поздно после крестинного обеда. Только одни говорят, будто вернулась в тот же день, а другие – будто вернулась на другой день. Поди пойми!

– Это ужасно! Надо дать знать ее сыну, Константину.

– Уже отправлен гонец.

– А тот ее сын, который во Франции, в Париже? Ты прикажешь отправить письмо?

– Да, но прежде будут допрошены слуги.

Катерина, призадумавшись, накручивала на палец длинную блестящую черную прядь.

– А как все же она убита? – спросила молодая царица. – Ну, ножом, или как?

Умный вопрос, – Петр и сам несколько успокоился, видя, что жена не теряет самообладания. – Умный вопрос, – повторил он. – И знаешь ли, Катеринушка, я ведь тебе не все сказал. Прежде скажу тебе, что мадам Аделаида найдена задушенной. И вот это-то и наводит меня на некоторые мысли… – И он рассказал Катерине о смерти Трины. Молодая царица слушала внимательно. – Понимаешь, – говорил царь, – ты понимаешь, где собака зарыта?! Девка была задушена, а теперь и мадам Аделаида задушена…

– А ты уверен в том, что эту девушку, Трину, убила, задушила мадам Аделаида? – Катерина размышляла.

– Да ведь она сама об этом заявила!

– Но она такая странная женщина… – Катерина не договорила.

– Ты думаешь, она кого-то покрывала? Настоящего убийцу? Но кого? И зачем?

– Да, пожалуй… – Катерина по-прежнему смотрела задумчиво.

Петр также выглядел напряженно размышляющим.

– Кажется, у нее что-то было с Чаяновым… – наконец произнес он.

Катерина поморщилась, но черные глаза ее смеялись.

– Прости, Петруша, – сказала она, – я ведь воспитана в немецкой строгости и никак не могу привыкнуть к простоте французских нравов!..

– Нет, – сказал Петр, чмокнув ее в щеку, – нет, Чаянов тут ни при чем. Для чего ему убивать эту несчастную девку? Да если и было что между ним и мадам Аделаидой, девку-то к чему душить?! И Брюс, Яков Вилимович, в дружбе с ним и с его отцом. Нет, я уже успел узнать Александра Васильевича, он верный человек, а до его амурных дел я не касаюсь…

Катерина слушала молча, затем кивнула. Ночь прошла как обычно. А когда царь, удовлетворенный и счастливый, крепко заснул, его молодая жена все еще лежала с открытыми глазами. По своему обычаю, она не стала спорить с мужем, отстаивая свою версию преступления, во всем с ним согласилась, но теперь размышляла про себя, раскинув на постели юные живые члены, нисколько не утомленные любовными утехами…

«Конечно, мадам Аделаида способна на убийство, – думала Катерина, – ведь это она убила бывшую царицу Софию и младших сестер Софии, да, я знаю, это она! Вся Москва говорила об этом. Много было слухов о том, что творилось в доме мадам Аделаиды. Но как же все произошло? Кажется, просто… Мадам Аделаида застает свою служанку с Чаяновым и… и душит ее!.. Предположим, предположим… Но кто задушил мадам Аделаиду? Не понимаю… Чаянов?.. Зачем?.. Нет, это не Чаянов. А кто? Странное происшествие. Ничего не могу понять… Но я чувствую ясно, что произошло нечто чрезвычайно странное!.. Да, произошло нечто такое, что вне моего понимания. Конечно, я человек простой, но я думаю, что никто не разберет, кто убил мадам Аделаиду. Даже Петруша не разберет!..»

И тут Катерина заснула крепким сном юной женщины.

***

Константин получил известие о смерти матери и должен был ехать на похороны. Собственно, он намеревался выехать уже в день прибытия гонца, но некоторые неотложные распоряжения, за исполнением которых он должен был проследить лично, задержали его. И теперь он приказал запрячь в сани самых быстрых лошадей, чтобы вовремя поспеть в Москву. Однако в пути ему не повезло. Разыгралась настоящая снежная буря.

– Здесь поблизости есть один постоялый двор, – сказал возница. – Придется нам заехать туда. Гляньте, ни земли, ни неба не видать! Пропадем!..

Константин и сам видел, что продолжать путь опасно.

– Да ты найдешь ли этот постоялый двор? – спросил он.

Возница отвечал, что постоялый двор совсем близко.

Тем не менее сани какое-то время плутали в снежной круговерти, покамест наконец в мороке метели не возникли смутные очертания утлых строений постоялого двора. Константин принялся отдавать приказания сумрачному хозяину, стряхивая с одежды снег. Надо было поместить лошадей в конюшню, напоить и накормить их, приказать подготовить комнаты для ночлега, а также и обед. Хозяин кликнул служанку, она принесла дрова и щепу, присела на корточки у печи, и вскоре холодное помещение задышало теплом, исходившим от беленой русской печи. Сидя у стола в ожидании кушанья, Константин задумчиво смотрел на девушку. Он с удивлением заметил, что фигура ее необыкновенно стройна и гибка. Ее темно-русые прямые волосы были заплетены в длинную косу, черты ее лица отличались необыкновенной правильностью.

«Какая красавица! – подумал Константин. – Все-таки Россия – страна чудес! Что за лицо, что за стан! И у кого? У холопки на постоялом дворе!..»

Девушка распрямилась и быстро ушла. Затем явился сам хозяин и сказал, что подать щи с говядиной никак не представляется возможным.

– Может быть, с солониной изволите съесть?

Усталый постоялец махнул рукой:

– Подавай с солониной, только побыстрее, я голоден. И не забудь накормить возницу и моего слугу! – Хозяин повернулся, чтобы уйти, но Константин окликнул его: – Послушай, кто эта красавица, которая растопила печь? Неужели твоя холопка, крепостная девка?

Хозяин осклабился:

– Да нет! Приблудная она. Вчера только приблудилась. Девка всем взяла, одно нехорошо – немая, говорить не может.

– Это, может быть, и не так уж плохо, – Константин улыбнулся. – Если с ней что-нибудь случится, она не расскажет, кто это сделал!

Мужчины засмеялись.

– Я бы не прочь, – сказал хозяин, – да вот баба моя больно люта!

– А где же твоя баба? – рассеянно спросил Константин.

– На поварне.

– Так пусть побыстрее приготовит обед!..

Оставшись в одиночестве, Константин попытался думать о смерти матери. Гонец привез письмо от самого царя, но в этом послании говорилось лишь о том, что мадам Аделаида скоропостижно скончалась. Константин чувствовал, что за скупыми строками стоит нечто страшное… Но что?.. Неужели мать убита? Но кем? И зачем?.. Он попытался вспомнить мать молодой, но в детстве он не так часто виделся с ней. Конечно, она любила его! Но все же этой ее любви так подходило бы определение: «по-своему»! Да, она по-своему любила своих детей. Одну лишь только Онорину она любила, как подобает матери любить дочь! Одну лишь только Онорину!.. И все же Константин сожалел о смерти матери. В Москве они хорошо узнали друг друга, сделались близкими людьми. Да, может быть, она не была похожа на обыкновенных матерей-наседок, но она спасла его от гибели… Константин прикрыл глаза. Все-таки путешествие в пургу утомило его. И тотчас перед его внутренним взором возник смутный облик молодой красавицы, которую он только что видел. Да, он был бы не прочь увидеть ее вновь! После ужасной гибели Наталии, которую он искренне и горячо любил, ему было очень тяжело. Он никому не признавался, даже матери, которая наверняка догадывалась, но он не признавался в том, что после гибели Наталии он ни разу не познал женщину! У него просто-напросто не возникало такого желания. Молчала плоть, молчало сердце. И вот теперь он вдруг ощутил их зов. Ему хотелось обнять этот стройный стан, поцеловать эти нежные щеки. Хорошо бы выяснить, кто она…

Тяжелые шаги пробудили Константина от приятных мечтаний. Вошла хозяйка, бережно удерживая перед грудью, колыхавшейся под грубой тканью сарафана, горшок с горячими щами. Она поставила горшок на стол, не покрытый скатертью, затем принесла миску и деревянную ложку.

– А что, хозяюшка, – спросил постоялец, – кто же эта девка, которая печь растапливала? Уж больно хороша!

Хозяйка поклонилась знатному гостю и отвечала:

– А бог весть, кто она! Девка справная, никакой работы не боится… – Хозяйка вдруг запнулась.

Заинтересованный слушатель поощрил ее парой монет, принятых ею с восторгом.

– Говори все, что знаешь, – сказал он. – Не бойся! – И дал ей на всякий случай еще одну монету.

Теперь она заговорила более охотно.

– Молодой барин, должно быть, знает, что в Москве-то творится… – начала она.

Константин не выдержал и перебил ее:

– А что творится? Я и вправду не знаю!

– Беда, что творится! Государь-то наш большие перемены затеял. Вот многие бояре и попали в опалу. Я так думаю, что девка эта – не из простых! А только отец да мать в опалу попали да в ссылку. Имение в казну отошло. А девку – ясное дело! – в монастырь! А девка-то молодая, кровь играет. Ну и сбежала, ясное дело! Государь-то хорошие перемены затеял, да не все бояре с ним согласны…

– И ты думаешь, она из монастыря сбежала? – спросил Константин, глотая горячие щи. Он так проголодался, что даже это кушанье, очень дурно приготовленное, казалось ему вкусным!

– Может, из монастыря, – говорила хозяйка, – а может, из отчего дома, чтобы в монастырь не идти… А только, ежели ее искать будут, мы ее отдадим…

– Это хорошо, это ладно, – произнес Константин невпопад. – А скажи-ка, матушка, девица эта немая, слышит ли?

– Слышит, как не слышать! Да она, может, и не немая вовсе! Небось притворяется!..

Константин доел щи. Хозяйка принесла жесткое вареное мясо.

– А ежели этой девке велеть, чтобы пришла ко мне – постель постелить… – Константин не договорил.

Хозяйка, глядя на него по-женски умно, молчала.

– Так что же? – спросил Константин.

– Ежели вы прикажете, барин… – уклончиво отвечала баба.

– Я, пожалуй, прикажу. А вот ты мне скажи, она, девка эта, она что же, такая? – Константин выразительно посмотрел на бабу.

Она всерьез призадумалась.

– Не знаю, барин, не пойму. Что-то в ней есть чудное, этакое чудное! А ежели вы прикажете…

– Ты ее ко мне сюда пришли. Я сам с ней поговорю.

Хозяйка поклонилась.

– Что ты еще мне подашь? – Постоялец доедал жесткое мясо.

– Сбитень будете кушать?

– Давай сбитень! – настроение гостя улучшилось. – И не бойся. Ежели девка угодит мне, я тебе еще денег дам…

Хозяйка поспешно принесла сбитень, приготовленный так же дурно, как и все остальное.

Когда Константин покончил со сбитнем, хозяйка показала ему помещение, где ему предстояло ночевать. На жесткой деревянной лавке брошена была жесткая же перина.

– Зови девку! – решительно приказал Константин.

Но тут, как нарочно, поднялся шум в сенях. Мужчина грубо бранился. Прислушавшись, Константин узнал голос своего слуги. А выйдя в сени, увидел любопытную картину. Его Илюха матерно бранился, физиономия бедняги была сильно исцарапана. Давешняя девушка прижалась к бревенчатой холодной стене и вскинула вверх руку с ухватом.

– Ишь, сука!.. – кричал Илюха.

– Что случилось? – спросил Константин сурово, но все же едва сдерживая насмешливую улыбку.

– Да вы, барин, гляньте только на эту тварь! Ишь!.. – Илюха погрозил девке кулаком.

В сенях было не очень светло, однако Константин мог разглядеть красивое лицо девушки и ее на диво стройную фигуру.

«Какие правильные черты!» – вновь подумалось ему. А зрелище стройного стана, который не могла скрыть даже просторная русская женская одежда, вызывало невольное ощущение огня в чреслах!

– Неужели эта девица напала на тебя? – спросил Константин, сам забавляясь своим вопросом, поскольку прекрасно понимал, кто на кого напал!

– Да я ведь этой суке денег хотел дать! – крикнул Илюха.

Константин насмешливо поднял брови:

– Ты хотел дать ей денег? И за что? Ты, должно быть, пожалел бедную сироту!

Но Илюха не уловил иронии в голосе своего барина.

– Да кто она такая?! – говорил слуга, повышая голос. – Кто она? Тварь бездомная! А я ей деньги давал, как путной бабе! В бане она бы столько не заработала!.. Сука!

Девушка опустила руку с ухватом. Константин снова мельком глянул на ее лицо. Выражение этого лица поразило его умом и отчаянием.

– Довольно! – сказал Константин. – Ты, Илья, хотел взять эту девушку силой, но она, я вижу, не из таких. Оставь ее в покое. Тебе же лучше, деньги твои целее будут!

Илья уже успел хорошо изучить характер своего хозяина. Константин мог быть очень суровым, мог сурово наказать даже за небольшую провинность. Насупившись, Илюха пошел из сеней.

– Не бойся! – обратился Константин к девушке. – Никто не тронет тебя.

Она наклонила голову. Он ясно увидел, как хороши ее шелковистые русые волосы, заплетенные в косу по русскому обычаю. Константин подошел к ней поближе, оперся ладонью о стену.

– Ты и вправду немая? – тихо спросил он. – Ты можешь довериться мне… – Она молчала, но Константин видел, как на ее красивом лице отразилась растерянность. – Если придешь, – сказал он, – если придешь ко мне постелить постель, кивни… Он волновался, но она вдруг решительно кивнула!

– Ну и ладно, – тихо произнес Константин.

***

Константин нетерпеливо ждал. Придет ли она? Или все же не решится? Кто она? Он присел на лавку. Он дивился сам себе. Не думалось о смерти матери. Даже к Наталии, которую он страстно любил, он не испытывал такого сильного чувства, какое испытывал сейчас к этой незнакомке. Слух его обострился. Он расслышал ее шаги, легкие шаги красавицы. Дверь скрипнула. Она вошла. Константин вскочил и невольно произнес:

– Ну, здравствуй!

Она встала у двери.

– Постели постель… – Он отошел от постельной лавки, показывая, что не желает овладевать ею насильно.

Красавица принялась проворно разбирать постель, разложила перину, взбила, насколько это было возможно, жидкую подушку… Вскоре постель была готова. Константин и девушка стояли друг против друга. Он внезапно растерялся. Ведь она не говорит. Стало быть, ее нельзя ни о чем спросить. Но этот хмель юности, юной красоты, прелести уже ударил ему в голову. Константин уже не владел собой. Он резко протянул руки и обнял девушку. На миг ему показалось, что она не противится его объятиям. Но это была лишь иллюзия! Тотчас она с силой оттолкнула его; оттолкнула так сильно, что он не удержался на ногах и упал на постельную лавку. А она выбежала из комнаты, мелькнула, как молния!..

Но Константин уже совершенно не владел собой. Он бросился догонять ее. В доме было тихо. Он бежал следом за ней. Никто не показывался на его пути. Она бежала в конюшню. Константин кинулся следом. Она быстрым движением повернулась, схватила вилы, которыми бросали сено, и выставила их вперед. Глаза ее сверкали отчаянием и решимостью. Константин понял, что его жизни действительно угрожает опасность. И вдруг он представил себе мгновенно, как стоит перед этой странной красавицей, похожий на Илюху! Это, конечно же, смешно! И, не произнеся ни слова, Константин круто повернулся и вышел из конюшни. На крыльце дома он приостановился и увидел весьма любопытную картину: девушка удалялась прочь от постоялого двора на неоседланном коне. Константин узнал одну из своих лошадей, но пускаться в погоню теперь было уже поздно. Таинственная незнакомка мчалась во весь опор. Конская грива и русые волосы, расплетенные ветром, развевались, вскидываясь вверх. Видно было, как прекрасная женская фигура пригнулась к шее лошади… Налетевший порыв ветра взвил поземку. Вскоре прекрасную всадницу уже нельзя было разглядеть…

Константин медленно шел в свою спальню, где его ждала приготовленная ее руками постель. Он не стал звать Илюху и разделся сам. Какое-то время он не решался лечь. Затем нагнулся и припал лицом к жидкой подушке. Ему показалось, будто набитая жестковатым куриным пером, почти плоская подушка все еще сохраняет каким-то немыслимым образом нежный аромат юных женских рук…

Константин откинул перину и лег. Уже засыпая, он сообразил, что красавица бежала в том же платье, в каком он ее застал, то есть без верхней теплой одежды и с непокрытой головой!

«Одна! Без платка, без шубы, на неоседланной лошади!.. Сверхъестественное существо!..» – подумал Константин, засыпая.

Несмотря на ночное происшествие, спал он крепко и проснулся бодрым. На этот раз одел его Илюха. За ночь царапины на лице слуги не исчезли. В комнате, которую возможно было счесть столовой, хозяйка подала постояльцу черный хлеб, нарезанный крупными ломтями, и парное молоке в большой глиняной кружке. Константин завтракал молча, но женщина хотела поговорить и, скрестив руки на груди, сказала:

– Девка-то сбежала!

Она надеялась услышать от постояльца-барина хоть какие-то подробности бегства девушки, появившейся в ее доме так неожиданно и так же неожиданно исчезнувшей. Но Константин молчал, жуя хлеб и отпивая из кружки.

– Слава Богу, ничего с собой не унесла, не обокрала нас! – снова попыталась начать разговор хозяйка.

Константин по-прежнему не намеревался отвечать ей. Но тут, весьма кстати, вошел хмурый Илюха. Впрочем, его хмурое лицо выражало и некоторое торжество. Кажется, он догадался, что ночью его хозяин потерпел такое же поражение, какое он сам потерпел в сенях.

– Каурую лошадь украли, – объявил Илья. Теперь наконец-то Константин соизволил заговорить:

– Я знаю… – Хозяйка и слуга смотрели на него. – Пошли ко мне мужа, – велел он хозяйке.

Она поклонилась в ответ.

Хозяин явился в достаточной степени быстро. Константин объявил, что хочет купить у него лошадь взамен украденной. Разумеется, мужик заломил немыслимую цену. Начался торг. В конце концов барин напомнил, что лошадь украдена на постоялом дворе и украдена служанкой хозяев постоялого двора!..

– А еще следует донести царю, да, да, самому государю, что у тебя на постоялом дворе укрывалась девка не из простых! Должно быть, она дочь какого-нибудь важного лица! Достанется тебе на орехи!..

Угрозы возымели свое действие. Хозяин сбавил цену, и лошадь была куплена, а Константин пообещал ничего не говорить о странной девице в Москве.

***

Лошади быстро бежали по накатанному снегу. Погода выдалась ясная. Константин кутался в шубу. Мысли летели в такт резвому конскому бегу…

«…Мать… Бедная Анжелика… моя мать… С непокрытой головой… без верхнего платья… Верхом на неоседланной лошади… Да, сверхъестественное создание!..»

Константин заметил, как смешиваются в его путаных мыслях умершая мать и случайно встреченная красавица. Интересно было бы рассказать о ней Митрию или Андрею… Но он остался без друзей… Не Петру же рассказывать!..

«Но все же я осторожно попытаюсь разузнать о знатных боярах, подвергнутых в последнее время опале…»

***

На похоронах Константин невольно разрыдался, что, впрочем, было сочтено совершенно естественным. Царь был с ним ласков, но следствие явно зашло в тупик. Слуги мадам Аделаиды, допрошенные с пристрастием, ничего толкового не сказали. Константин распорядился об устройстве поминального обеда. Сам государь почтил поминки своим присутствием. Многие явились почтить память мадам Аделаиды. О ней сожалели, пытались догадаться, кто же мог убить ее. В конце обеда под влиянием красного вина гости очень оживились. Провозглашались тосты за здоровье государя и государыни, а также и маленькой принцессы Анны! Когда наконец-то начался разъезд гостей, люди подходили к сыну покойной и выражали соболезнование. Внезапно перед Константином вырос неловкий и долговязый юноша, почти подросток, и произнес соболезнующие слова, отчего-то на немецком языке. Константин пожал ему руку, как пожимал всем.

– Что, узнал моего Алешку? – раздался громкий голос государя.

– Так это принц Алексей! – Константин невольно повысил голос.

– Да, это мой Алешка! Подрос, да? – Государь был несколько пьян.

– Да, он очень вырос, – отвечал Константин.

– А престола ему не видать! – проговорил громко государь. И повторил: – Нет, не видать Лешке престола!..

Эти слова слышали все. Константин подумал, что Петр напрасно высказывает столь откровенно свои заветные мысли. Царь стоял по-прежнему рядом с Константином. Принц снова приблизился к ним, снова протянул руку Константину и произнес:

– Примите мои соболезнования! Я понимаю вас, как никто, ведь я и сам с детства лишен матери!..

Это были дерзкие слова. Принц Алексей напоминал всем о давней ссылке своей матери, прежней царицы. Глаза Петра сверкнули мгновенным гневом.

– Ступай вон! – почти крикнул он царевичу. Алексей послушно вышел. Царь сказал Константину, что рад будет видеть его во дворце, поговорил еще с несколькими гостями, затем также уехал следом за своим сыном, которого несомненно ждали суровая брань и нарекания отца.

Уже все разъехались, когда усталый Константин вдруг обнаружил, что в обширном столовом покое остаются еще два гостя. Кажется, они хотели бы говорить с ним. Александра Васильевича Чаянова Константин уже знал, но с Яковом Вилимовичем Брюсом почти не был знаком. Видя, что оба явно не намереваются уходить, он подсел к ним. Теперь Брюс, которого он смог разглядеть вблизи, показался ему человеком умным и уверенным в себе.

– Я думаю, вам не стоит оставаться в одиночестве. – Начал разговор Брюс. – И если вы позволите, мы задержимся, выпьем для некоторого протрезвления кофию и поболтаем!..

Константин вдруг понял, что и вправду не хочет оставаться в одиночестве. Лица слуг, выпущенных из тюрьмы после допросов с пристрастием, имели вид мрачный и печальный. Константин приказал убрать со стола, а также подать кофий в малую гостиную.

Трое мужчин поспешно переместились туда.

– Люблю кофий! – сказал Брюс.

– Да, этот напиток отрезвляет не хуже огуречного рассола! – рассмеялся Чаянов.

Константин сидел, подперев кулаком щеку.

– Это погребальное застолье действительно утомило меня, – сказал он хмуро. И тотчас же пожалел об этих необдуманных словах. Выходило так, будто он устал от застолья, на котором присутствовал сам государь!.. – Если бы не присутствие Его Величества, я не вынес бы… – поспешно добавил он.

Брюс и Чаянов смотрели на него понимающими взглядами. Константин сказал, что собирается вернуться на строительство новой столицы.

– Я уеду через несколько дней и пробуду там не менее года. Этого хочет и государь! Строительство должно быть как возможно скорее завершено!..

Чаянов спросил, что станется с московским домом мадам Аделаиды. Константин отвечал, что не думал об этом.

– А если бы я предложил вам продать дом вашей покойной матушки? – сказал Чаянов.

– Продать? Не думал об этом. – Не если это ваше предложение, стало быть, и покупатель – вы?!

– Да, я. Хочу завести в Москве открытый дом. Быть может, женюсь…

– Да, ваша супруга умерла, я знаю…

– Умерла молодой…

Брюс поглядывал на них испытующе…

Константину пришло на мысль попытаться расспросить этих двоих, исподволь наведя разговор на попавших в самое недавнее время в опалу.

– Пожалуй, я продам матушкин дом, – согласился Константин.

– Ваша цена? – спросил Чаянов.

– Нет, назовите вы вашу цену! – В сущности, Константин испытывал своего собеседника, желая узнать степень его честности, порядочности.

Но, кажется, Чаянов понял, что Константин испытывает его, и назвал весьма приемлемую цену. Константин согласился, не раздумывая долго.

– Мы покончим с этим делом до вашего отъезда, – предложил Чаянов.

На том и порешили.

Затем разговор продолжился. Чаянов стал расспрашивать Брюса о первой гражданской типографии, которую намеревался учредить государь:

– Верно ли, что именно вы, Яков Вилимович, будете назначены ведать этим учреждением?

– Да, – отвечал Брюс, – полагаю, государь не раздумает. И ведать гражданской типографией буду назначен именно я. – Затем он повернулся к хозяину, радушно угощавшему гостей кофием и сладкими булками, и попросил Константина рассказать подробнее об издаваемых в Париже гражданских календарях, на страницах которых помещались полезные хозяйственные советы, описания церковных праздников, занимательное чтение…

– Мне хотелось бы, – говорил Брюс, – издавать подобные календари и на русском языке.

– Прекрасное начинание! – одобрил Константин, и припомнил добросовестно все, что знал о французских гражданских календарях.

– Однако в России мало кто умеет читать! – Константин все же не удержался от этого замечания.

Но Чаянов надеялся на лучшее:

– Благодаря правильной внутренней политике нашего государя, все больше и больше людей будут уметь читать и писать! – произнес он энтузиастически.

Константин и Брюс дипломатично не стали возражать ему.

Но что-то настораживало Константина. Нет, вовсе не для того, чтобы расспросить об устройстве гражданских календарей, затеян этот разговор! То есть не только для этого!.. Константин чувствовал, что его собеседники сами хотят о чем-то расспросить его. Но покамест он не мог понять, о чем же…

Они говорили друг с другом осторожно, обиняками, намеками, пытаясь что-то выведать. Константин знал, что именно пытается выведать он, но не мог понять, что же интересует Брюса и Чаянова…

– Я достаточно долго не был в Москве, – говорил Константин, – что нового в городе?

Брюс и Чаянов явно не догадывались, что он имеет в виду. Они рассказали о нескольких незначительных происшествиях. Кажется, и вправду никто из знати не попадал в опалу… Впрочем, возможно, таинственная красавица происходила не из Москвы!..

В свою очередь, Брюс деликатно заметил:

– Ходят слухи, будто на дороге из будущей новой столицы в Москву порою орудуют разбойники…

– Нет, – сказал Константин. – К счастью, на меня никто не нападал!..

– То есть ничего необычного, неожиданного с вами не произошло? – спросил Чаянов.

Константин не мог не заметить быстрый сердитый взгляд Брюса, брошенный на Александра Васильевича.

«Вот как! – подумал сын мадам Аделаиды. – Конечно же, этот вопрос задан неспроста и по неосторожности !»

– А что могло случиться? – спросил, в свою очередь, Константин. – Быть может, какая-нибудь неожиданная встреча?

Это была ловушка. Константин поставил капкан и теперь нетерпеливо ожидал, попадется ли дичь! Но, кажется, ожидал напрасно. Брюс поспешил ответить:

– Разве бывают неожиданные встречи на дороге из будущего Петербурга в нынешнюю Москву? – И, ответив вопросом на вопрос, он коротко засмеялся, ясно показывая этим смехом, что шутит.

Но Константин твердо решился не говорить правду.

– Я никого не встретил…

Брюс поспешно, и даже, пожалуй, слишком поспешно, заговорил о том, какие меры предпринимает государь для борьбы с дорожными разбойниками.

Разговор продлился еще некоторое время, затем естественным образом прекратился. Гости попрощались с хозяином.

Константин предполагал почти с уверенностью, что Брюс и Чаянов имеют какое-то отношение к таинственной незнакомке.

«Едва ли она действительно была немой! Возможно, она просто плохо говорила по-русски и потому боялась, что дурное произношение изобличит ее! Быть может, она родственница или служанка Брюса, которой по каким-то причинам пришлось бежать? Но нет, едва ли такая красавица может быть служанкой! Вероятно, Брюс похитил ее у себя на родине и тайно привез в Москву… Возможно, она очень знатного происхождения… Ее ищут… Или все эти предположения нелепы?..»

В следующие несколько дней Константин продал дом мадам Аделаиды Чаянову, совершив все необходимые формальности. Государь принял сына Анжелики-Аделаиды во дворце и беседовал с ним милостиво. Петр сожалел о том, что убийство так и осталось нераскрытым. Но присутствовавшая при беседе молодая государыня вдруг вмешалась, хотя обычно это было ей не свойственно. Обычно она предпочитала молча слушать, а не говорить самой. Но теперь она вдруг сказала:

– Возможно, это преступление еще будет раскрыто… – И лицо ее на миг приняло выражение напряженной задумчивости.

Государь посмотрел на Катерину с легким удивлением. Разговор зашел о проданном доме. Петр пришел в веселое расположение духа и шутил:

– Если Чаянов станет брать пример с Якова Вилимовича, то вполне вероятно, что мы еще увидим этот отличный дом в виде обители самых разнообразных нег и наслаждений!

Константин насторожился:

– Отчего? – спросил он сдержанно.

– Да ты не знаешь! Мой Брюс – отчаянный ловелас. Все окрестные мужики, когда ему приходится ехать по моим поручениям, выставляют своих девок, нарумяненных и набеленных, в надежде тронуть любвеобильное сердце моего шотландца! Он хорошо платит родителям своих любовниц. Но он слишком часто меняет их!..

– Кого? Родителей? – спросила с невинным видом Катерина.

Мужчины рассмеялись.

– Нет, Катенька, не родителей, а любовниц! – отвечал царь, ласково глядя на жену. – Я слыхал, будто он держит у себя даже арапку и никому не показывает ее!

Константин настороженно слушал.

– Какая невидаль – арапка! – прозвенел тонкий голосок молодой царицы. – Прикажи, Петруша, своему послу в Стамбуле, он привезет тебе сколько захочешь арапов! Там их продают!

– Не велеть ли и арапок привезти? – лукаво полюбопытствовал царь.

– Ну нет! – Катерина явно озорничала. – Они такие страшные, черные! Какой мужчина решится любить такую? Разве что твой отчаянный Брюс, Петруша!..

Напоследок государь пообещал Константину совершенно серьезно великокняжеский титул, если строительство будет завершено в течение года!

– Такое вполне возможно, – сказал сын мадам Аделаиды.

Константин теперь был почти уверен в том, что явление таинственной красавицы имеет отношение к Брюсу! Уезжая из Москвы, он приказал ехать через Лефортово, зная, что сани должны проехать мимо дома Брюса. Так и произошло. Константин, когда показался фасад прочного двухэтажного жилища, нарочно спросил возницу:

– Ты знаешь, чей это дом? Хороший дом!

– Уже многие знают в Москве, – отвечал возница. – Это дом звездочета Брюса, государева колдуна!

– Колдуна? Отчего колдуна?

– Да оттого, что государь поставил его делать книги, да не духовные книги, не жития святых, а какие-то богомерзкие басни! Да еще и звезды этот Брюс назначен считать, а это ведь тоже противу божеских установлений!..

Константин подумал, что царю Петру не так-то легко будет избавить своих соотечественников от множества самых диких предрассудков!..

«А в доме Брюса, должно быть, есть телескоп. Да, это человек всесторонне развитой; как раз такие люди и склонны к любовным излишествам!..»

Константин не хотел останавливаться на том постоялом дворе, где довелось ему встретить таинственную незнакомку. Но все же надо было дать отдохнуть лошадям, на этом настаивали возница и слуга Илюха. Вдруг Константин понял, глянув мельком на лицо этого последнего, что его крепостной человек, так же как и он, хотел бы снова увидеть красавицу!

Да, Константин хотел бы увидеть ее, но слышать о ней из уст хозяина постоялого двора и его жены ему вовсе не хотелось! И все же он, сам не зная почему, решился уступить просьбам возницы и своего Илюхи.

– Но ночевать мы не останемся! – строго сказал Константин.

– Ночью поедем? – боязливо спросил Илья.

– Да, ночью. – И по тону, каким были произнесены эти слова, Илюха и возница поняли, что возражения бесполезны.

Хозяин и хозяйка на постоялом дворе, конечно же, узнали Константина, но он заметил, что они держатся настороженно, поглядывают искоса и в разговоры пускаться не желают. Константин перекусил на скорую руку, лошади отдохнули, сани вновь пустились в путь.

– Барин, – обратился к задумавшемуся Константину Илюха, – а хозяйка-то на постоялом дворе, экая дура! Она спрашивала меня, не вяжетесь ли вы с нечистой силой! Вот дура-то!..

– С нечистой силой? – Константин поднял брови. – Для русских простолюдинов всякий разумный человек выглядит связанным с нечистой силой!..

– Вы говорите мудрено, а только с девкой той дело нечисто! Помните девку? Ведь красавица была!..

– А при чем тут я?

– Да ведь она при вас-то сбежала! Пошла вам постель стелить, а после и сбежала. Или до того сбежала…

– Сбежала, но я не пойму, при чем же тут я!

– Как это? Пошла к вам, а после сбежала…

– Все-то знают на этом постоялом дворе! А если она из-за тебя сбежала? Пришла ко мне жаловаться на тебя…

– Да я… – Илюха замялся.

– Ну, и что ты?

– Не могу сказать!..

Константин, кажется, догадался:

– Потому что я француз, не так ли? Поэтому меня возможно подозревать в колдовстве, а тебя – нет!

– Да я за вас душу отдам! Это все хозяйка, дура!

– Ладно! А что же толкуют о девке?

– Даже я не пойму! Только дело нечисто!

– Запомни: колдовства не бывает. Все на свете имеет естественные причины.

– А что же, и чудес не бывает?

– Смотря что полагать чудом…

Путники замолчали. Константин чувствовал, что Илюхе очень страшно.

– Не бойся! – Константин попытался ободрить слугу.

– Да я и не боюсь. Чудес-то не бывает!

– А ты насмешник!

– Вы уж простите меня, барин, а только никак не могу я поверить в то, что чудес не бывает!

– Не можешь поверить, стало быть, верь в чудеса.

Константин закутался в шубу и уже начал было дремать, когда сильные толчки разбудили его. Он открыл глаза. Илюха безбожно тряс его за плечо.

– Ты что, Илья, с ума сошел?!

– Да вы глядите, глядите!

Константин недоуменно повернул голову, но не увидел ничего заслуживающего внимания.

– Видели? – спрашивал меж тем Илюха. – Видели?

– Что я, по-твоему, должен увидеть?..

По дороге мимо саней тянулись вереницы финских крестьян; люди, казалось, бежали, спасались поспешно. Они шли молча, но чувствовалось, что они напуганы и торопятся.

Мужчины несли факелы.

– Зачем ты меня разбудил? – обратился Константин к своему слуге. – Позови кого-нибудь с дороги, пусть расскажет мне, что произошло, куда и откуда они идут.

Илюха выбрался из саней. Константин подавил зевок. Он видел, как Илья тянет за рукав одного из МУЖИКОВ: тот уписался, явно не желая идти. Илюха погрозил ему кулаком. Константин в распахнувшейся шубе подошел к ним.

– Это боярин, боярин, который самим царем поставлен! – кричал Илья.

– Замолчи! – Константин оттолкнул слугу. – Что ты ему по-русски толкуешь, он не понимает тебя.

Константин заговорил с финном по-немецки:

– Куда вы идете на ночь глядя? Что случилось?

Мужик понял и ответил на ломаном немецком, вставляя финские слова:

– В деревне (он произнес название деревни) нечистая сила появилась. Мы в нашей деревне не верили долго, а после сами видели…

– И куда же вы идете?

– Сейчас к большому боярину идем. Пусть пошлет русских солдат…

– Я – этот боярин. Следуйте за моими санями…

***

Странный караван добрался до места, когда уже рассвело. Константин сбросил шубу на пол, умылся на скорую руку ледяной водой, чтобы прогнать сон, и вышел в сени к посланцам финских крестьян. Он приказал им подробно рассказать, что же заставило их уйти из родных деревень. Мужики говорили о нечистой силе.

– Вы должны разойтись по домам, – приказал Константин. – Вы производите беспорядок.

Мужики помотали упрямо головами.

– Не можем уйти. Нечистая сила…

– Но вы замерзнете здесь, в холодных палатках, детей поморозите!

– Не можем уйти! Нечистая сила…

Константин задумался, затем спросил:

– На дороге мне что-то говорили о деревне, где эту вашу нечистую силу увидели впервые. Кто из этой деревни? Есть здесь кто-нибудь из этой деревни?

Подошел поближе один из финнов.

– Я из этой деревни, – сказал он. – Ты, господин, знаешь, что у нас случилось перед твоим отъездом в Москву. Девка наша служила в твоем доме. Трина ее звали. Кто-то убил ее, но мы довольны, потому что сам царь дал деньги ее тетке. Я видел, как девку хоронили, закопали в землю. Я видел. А только недавно видели эту девку за околицей, в заброшенной избе. Стояла у дороги, коня в поводу держала. Красавицей стала…

Константин вздрогнул, но спросил строго:

– Тетка узнала ее? Приведите тетку!

«Я помню Трину, – размышлял он. – Конечно, это была хорошенькая простолюдинка, но я бы не назвал ее красавицей!..»

Он понимал, кого видели крестьяне, понимал, но поверить все же не мог!

«Должны быть естественные причины… Должны быть естественные причины…»

Привели тетку покойной Трины. Константин начал допрос:

– Тебя, кажется, зовут Лееной?

– Да, ваша милость, – старуха смотрела встревоженно и растерянно.

– Ты похоронила племянницу?

– Да, ваша милость.

– Ты была уверена в том, что она мертва? Может быть, она могла очнуться?

– Ваша милость, она была мертва, мертва, убита, – твердо отвечала старая Леена.

– И ты утверждаешь, будто видела ее вновь, живую?

– Не знаю, как сказать, ваша милость. Девица эта вовсе и не похожа на мою Трину, а только я чую: что-то в ней есть от моей племянницы, что-то есть!..

– Но эта девушка – не твоя племянница?

– Пожалуй, что нет.

– Возможно одно из двух, Леена! Или это твоя племянница, или нет.

– Это не она.

– Стало быть, не она?

– Да, это не она, но я чую, что есть в ней что-то…

– И что же она делает здесь, в окрестностях?

– Она подходила к избам, просила хлеба…

– Но ей не подали, должно быть?

– Боялись ее…

– И что она?

– Да заскочит в избу, схватит хлеб со стола и убежит.

– Ты пыталась заговорить с ней?

– Нет, боялась я…

– Довольно. Я сам поеду с солдатами. Ждите! Эта девушка – всего лишь человек. Привидений не бывает. Я привезу ее сюда, и ты, Леена, будешь говорить с ней…

Старуха поклонилась, но на лице ее ясно выразилось сомнение. Мужики стояли вокруг нее, держа шапки в опущенных руках.

***

Подъехав к околице покинутой деревни верхом и во главе отряда солдат, Константин приказал спешиться финскому парню, взятому в качестве проводника.

– Вон та изба… – парень боязливо указал на заброшенное строение.

Константин обнажил шпагу и приказал солдатам:

– Вперед!..

Но никто не двинулся с места. Константин понял, что гнать этих суеверных мужиков вперед – дело безнадежное. С обнаженной шпагой он решительно двинулся вперед в полном одиночестве. Кое-кто из солдат осмелился робко окликнуть его, но последовать за ним не осмелился никто!

Константин испытывал чувство радостного возбуждения. Он почти не сомневался в том, что сейчас увидит таинственную незнакомку!..

В избе царили холод и темнота. Конского ржания Константин не слышал. Он замер на пороге, выставив вперед обнаженную шпагу… Здесь ли она? Прислушался внимательно. Да, здесь человек… Это она!..

– Девушка! – крикнул он по-русски. – Девушка, выходи! Ничего не бойся. Выйди. Я не прикоснусь к тебе даже пальцем! Выходи, слышишь! Я не уйду отсюда без тебя! – Последнюю фразу он выкрикнул с отчаянием.

Он услышал ее легкие шаги. Сердце забилось, как не билось еще никогда в жизни! И вот она вышла к нему из полумрака. Его жадный взгляд тотчас охватил ее всю. Она стояла перед ним в своей просторной русской одежде. Взгляд его невольно скользнул вниз. Она была босиком. Вид ее маленьких точеных ступней мог свести с ума! Она сунула пальцы в холстинковые рукава, скрестила руки под грудью. Он подался к ней. Он страдал, видя выражение усталости на ее красивом лице. Нет, она совершенно не походила на Трину!..

– Ты пойдешь со мной? – тихо спросил Константин, бросая шпагу на полусгнившую половицу.

– Да, – обронила она полушепотом.

Значит, она все-таки могла говорить!

Константин едва сознавал, что же он делает. Он шагнул еще раз и оказался совсем близко от нее. Он ощущал нежный аромат ее кожи. Он подхватил ее на руки и вынес из избы. И пока он шел, невольно прижимая ее к своей груди, солдаты нестройно гомонили.

– Вот, – заговорил Константин, – вот она, эта девушка; она всего лишь человек, обыкновенный человек! Кузьма, – обратился он к одному из солдат, – ступай в избу, подбери мою шпагу! И не бойся, там никого нет, ни людей, ни чертей!

Кузьма, несмотря на уверенные слова своего командира, пошел в избу не очень охотно. Товарищи Кузьмы замерли, глядя во все глаза на заброшенное строение. Константин держал пленницу на руках. Он не ощущал тяжести, его ноша казалась ему легкой, ему было жаль опустить ее на землю, ведь она была босая. Но прошло совсем немного времени, и Кузьма воротился, неся шпагу Константина.

– Прицепи шпагу! – приказал солдату командир.

Константин высоко поднял девушку, солдат прицепил шпагу на надлежащее место. Константин посадил девушку на коня, затем легко взобрался сам. Вскоре вереница всадников потянулась по гладкой белой дороге.

Константин невольно вдыхал аромат нежной кожи красавицы. Похоже, она ощутила его нарастающее возбуждение. А он, в свою очередь, почувствовал, как она дернулась, явно пытаясь соскочить. Он поспешно откинулся, отстранился, насколько это было возможно, когда двое едут на одной лошади.

– Не убегай, – тихо, но властно проговорил Константин, – я не стану насиловать тебя, верь. А бежать тебе некуда. Тебя все равно поймают…

Он не ожидал, что она послушается так скоро. Должно быть, она очень устала.

***

Константин приказал объявить крестьянам, покинувшим свои дома, что напугавшая их девка поймана. Мужики вновь собрались у широкого крыльца.

– Сейчас я все улажу, – быстро говорил Константин пленнице, – и тогда мы поговорим и я сделаю все возможное для того, чтобы помочь тебе…

По его приказу слуги принесли ей взятый у кухарки платок, шубку и сапоги. Одевшись на скорую руку, пленница вышла на крыльцо. Константин начал допрашивать ее на глазах у собравшихся. Но прежде всего он обратился к мужикам, мешая немецкие и финские слова.

– Вот она, ваша нечистая сила! – громко проговорил он. – Вы можете видеть, что это всего лишь человек! Вы можете спокойно вернуться в свои дома. Никакая опасность не грозит вам. Более того, те, которые не подчинятся приказу и не вернутся, будут наказаны, подвергнуты денежному штрафу и тюремному заключению! А сейчас я допрошу эту девушку. Но сначала пусть выйдет вперед старая Леена!..

Тетка Трины вышла послушно вперед. Она смотрела на красавицу с удивлением, которое со стороны могло показаться странным.

– Леена, – обратился к старухе Константин, – эта девушка – твоя племянница Трина?

– Не-ет… – отвечала Леена с легкой запинкой. Константин снова обратился к толпе:

– Здесь многие знали покойную Трину. Это она? Мужики загомонили, отвечая отрицательно.

– Вы видите, что это не дух, не привидение, не оживший мертвец, – продолжал Константин, – это живая женщина. – Он повернулся к девушке: – Ты – человек, живой человек? – Он решился спросить по-немецки. Ему показалось, что покамест он говорил с крестьянами, девушка прислушивалась и понимала…

– Я – человек, я – живой человек, – отвечала она, стараясь говорить громче.

Константин отметил про себя, что она говорит по-немецки не так плохо.

«Но она не похожа на финку, скорее на русскую…» – подумал он.

А вслух спросил:

– Ты – местная жительница?

– Нет.

– Откуда ты?

– Из Москвы.

– Ты из хорошего дома?

– Да…

Она отвечала коротко и четко, но откровенничать не хотела. Ему, в свою очередь, не хотелось, чтобы ее принимали за особу благородного происхождения, сейчас это могло повредить ей.

– Ты служанка, ты камеристка боярыни?

– Да.

Константин смотрел на лица мужиков, казавшиеся ему непроницаемыми. Только лицо Леены выражало изумление, недоумение и страх. Константин спустился с крыльца, ведя пленницу за руку, и подошел совсем близко к тетке Трины.

– Ну, Леена, посмотри на нее! Ты знаешь ее? Я снова спрашиваю тебя, ты знаешь ее?

Леена отрицательно замотала головой. – Скажи, – потребовал Константин, – скажи громко, знаешь ли ты эту девушку?

– Нет, – громко и напряженно произнесла Леена.

Константин схватил девушку за руку и принудил ее коснуться пальцами щеки Леены. Женщина задрожала. Константин вел девушку за руку и заставлял ее касаться кистей рук, а также и щек собравшихся мужиков. Одни отшатывались, другие охотно подставляли свои ладони и лица. Обойдя почти всех, Константин и девушка вернулись на крыльцо.

– Теперь вы убедились, – начал Константин, – теперь вы убедились в том, что перед вами живой человек? Отвечайте!

Раздались возгласы нестройные:

– Да…

– Да…

– Да…

– Человек…

– Возвращайтесь в свои дома, – повторил Константин. – Те, которые не вернутся, будут подвергнуты штрафу и посажены в тюрьму. Итак, вы возвращаетесь?

И снова зазвучало нестройное:

– Да…

– Да…

– Да…

– То-то! – произнес Константин удовлетворенно.

***

Девушка сидела в кабинете Константина. Она расположилась в простых креслах, обитых дешевой материей. Для нее уже принесли обычную одежду русских простолюдинок: сарафан и блузку, а также чулки и плетеную из лыка обувь. Она умылась на скорую руку и теперь заплетала длинную русую косу. Константин снова убедился в ее необыкновенной красоте. Но лицо ее было грустным и утомленным.

Константин приказал слуге раскурить трубку. Илюха исполнил приказание, не смея глядеть на таинственную незнакомку. Он знал, что барин может быть очень суровым, даже и жестоким!

– Ты будешь пить кофе? – спросил, усаживаясь на канапе, Константин. Он взял свою голландскую трубку, устраиваясь поудобнее.

– Да, – ответила девушка.

Константин приказал подать горячий кофе, нарезанный хлеб и чухонское масло…

– И топленые сливки, поскорее!..

Оставшись наедине с красавицей, Константин безмолвно разглядывал ее. В этой безупречной, совершенной красоте действительно чувствовалось нечто странное. Сколько же ей могло быть лет? Пожалуй, лет восемнадцать. Нет, не более. И при этом такая совершенная, такая точеная красота. Нет, она не может быть москвичкой! Если бы она жила в Москве, о ней обязательно ходили бы самые разнообразные слухи. Такую удивительную женщину разве возможно скрыть? Нет, ее не могли держать в темнице; она не похожа на человека, изнуренного длительным тюремным заточением… Кто же она?..

Он ни о чем не спрашивал ее теперь. В том, как он любовался ею, теперь не чувствовалось угрозы. Она сидела спокойно и словно бы охотно позволяла ему любоваться своей дивной красотой…

Илюха принес на подносе кофейник, хлеб, масло, сливочник. Константин лишь бросил на него быстрый взгляд, и слуга тотчас ушел.

– Будьте хозяйкой, – радушно предложил Константин. – Думаю, вы умеете разливать кофе в чашки и мазать тартинки свежим маслом!

Она обронила короткое «Да» по-русски.

– Прошу! – он светски повел рукой.

Незнакомка спокойно принялась хозяйничать. Движения ее были изящны и легки. Было совершенно ясно, что подобное светское кофепитие – ее призвание. Константин продолжал любоваться ею. Они одновременно отхлебнули из чашек; заметили эту одновременность и улыбнулись, затем рассмеялись. Константин смотрел на ее нежные губы, увлажненные напитком, они виделись удивительно розовыми, сочными и в то же время чрезвычайно нежными.

– Вы полагаете, – начал Константин, – что сейчас я стану сурово допрашивать вас, но вы ошибаетесь. Я решил оставить вас в покое. Вы будете жить в комнатах моей покойной матери. Вы можете пользоваться ее одеждой. Я полагаю, что платья знатной дамы пойдут вам больше, нежели сарафан простолюдинки. Я ни в чем не ограничиваю вас, вы можете прогуливаться по окрестностям. Вам нужна служанка…

Красавица, внимательно слушавшая, перебила его речь:

– Какая же местная жительница решится пойти в служанки ко мне? – В голосе незнакомки не слышалось насмешки.

Константин усмехнулся.

– Я велю одной из девушек, помощниц кухарки, прислуживать вам. Я заплачу ей, она не откажется. Все видели, что вы – человек, а не привидение…

– Мне кажется, – ответила она спокойно, – что вы не вполне логичны. Да, сквозь мое тело не просвечивает убранство вашего кабинета, мои руки теплы, мое сердце бьется. Предположим, я действительно не призрак. А если я – вампир?

– В вас есть нечто странное, согласен. Но все на свете странности рано или поздно объясняются естественным образом! А вампиров не бывает!

– То есть вы хотите сказать, что не бывает людей, пьющих кровь других людей?

– Ас вами интересно беседовать! Жаль, что при первом знакомстве вы не доверились мне. Скольких неприятностей и хлопот мы могли бы избежать!

– Я была в растерянности. То, что мне пришлось пережить, повергло бы в растерянность даже самого стойкого человека!..

– Я не требую от вас рассказов о ваших горестях. Успокойтесь. Да, вы спросили меня, существуют ли люди, пьющие кровь других людей?

– О нет! Я спрашиваю вас, верите ли вы в существование подобных людей!

– В существование подобных кровопийц я верю, но я не верю в существование бессмертных сверхъестественных существ, которые имеют огромные клыки и проводят ночи в гробах. Таких кровососов, конечно же, не существует…

– Вы правы, – произнесла она задумчиво. – Остается только предполагать, что действительность может являться людям более страшной и непонятной, нежели самая страшная и непонятная выдумка.

Она спросила его, позволяет ли он ей уйти в отведенные ей комнаты.

– Да, – он встал. – Сейчас придет девушка и проводит вас…

Красавица поблагодарила. Он позвал Илюху и велел ему привести кухонную помощницу.

– Да, кстати, – по лицу Константина скользнула улыбка, – можете ли вы сказать, где моя лошадь, на которой вы так браво ускакали от меня?

Красавица отвечала серьезно:

– В одной избе я украла много еды и утвари. Лошадь я оставила во дворе, взамен унесенного мной…

– Я – хотел бы узнать ваше имя, – неуверенно произнес Константин.

Она покачала головой:

– Не сейчас…

Вошел Илюха, следом за ним шла, опустив глаза, кухонная помощница, православная финка по имени Дарья. Лицо ее выражало столь явный страх, что не заметить это нельзя было.

– Не бойся, – сказал ей Константин, – ты будешь прислуживать этой женщине. Она – не дух и не привидение, она – обыкновенный живой человек! Я положу тебе дополнительную плату…

Дарья смотрела на хозяина прямо. Лицо ее медленно бледнело. Внезапно она сделала шаг вперед.

– Нет, – сказала она по-русски, – простите, барин, не могу! Все вы говорите верно, а только не могу. Можете прогнать меня. Я уйду, а только служить этой даме не буду!..

Константин растерялся. Эта девушка не была крепостной, он не имел права высечь ее или как-то еще наказать. Он мог прогнать ее, но ведь она сама хотела уйти! Положение спасла незнакомая красавица. Поднявшись из кресел, она заговорила спокойно:

– Господин, пусть эта девушка исполняет свою работу на кухне. А мне не нужна служанка. Я вполне могу сама одеться, умыться и причесаться…

Константин взглянул на нее испытующе, затем обратился к Дарье:

– Ступай на кухню. Дама желает обходиться без служанки…

Дарья хотела было тотчас уйти вместе с Илюхой, но тут раздался мягкий и нежный голос красавицы:

– Но погодите же! Пусть девушка покажет мне мои комнаты!..

Константину послышались в ее голосе странные нотки нарочитости. Дарья взглянула на Илюху. Она боялась остаться наедине с незнакомкой даже на миг! Илюха и кухонная помощница пошли вперед. Таинственная красавица, легко ступая, пошла вслед за ними.

Константин курил трубку и размышлял.

Впереди его ждало занимательное распутывание чрезвычайно запутанной истории. Впрочем, он полагал, что нет, никакого распутывания не будет! А что же будет? Он не сомневался в том, что она просто-напросто сама расскажет ему все, раскроет ему все свои тайны!

***

В течение нескольких дней ничего странного не произошло. Константин занимался своими делами; с утра уезжал на строительство, следил за работами, входил во все подробности жизни занятых возведением нового города мужиков; посылал курьеров государю, требуя солонины без червей и своевременного привоза строительных материалов. Он поздно возвращался домой и даже не видался с незнакомкой. Она также не выражала желания побеседовать с ним. Он немного побаивался, опасался, что она сбежит, но она не предпринимала попыток бегства. Иногда ночью, усталый после тяжелого дня, в полусне, он вспоминал, как впервые увидел ее; вспоминал, какое впечатление она произвела на него, как мощно пробудилось в нем тогда мужское начало, как ему хотелось тотчас овладеть ею… Тогда она явилась ему странной, немой, никем не защищенной и потому манящей. Теперь он сам защищал ее, она заговорила, они оказались по воспитанию и образованию явно людьми одного круга… И все это охлаждало его горячие мужские желания… Он хотел ее, но уже без отчаянной страсти, без жажды насилия. Он предпочел бы теперь, чтобы она сама пошла ему навстречу, сама отдалась, как отдалась некогда принцесса Наталия, сестра царя Петра!..

Константин не просил слуг следить за таинственной красавицей, но ему казалось, что Илюха взял на себя функцию шпиона совершенно добровольно. Илюха явно жаждал пересказать барину свои наблюдения. Но Константин не спешил поощрить его к откровенному рассказу. И все же Илья решился. Одевая барина утром, он сказал:

– Девка эта или дама… уж не знаю, как называть ее!.. Два дня сряду гуляет в березовой роще, а ходит к ней туда тетка Трины…

Константин не похвалил слугу за усердие, но дал ему денег, что, разумеется, возможно было рассматривать именно как поощрение.

Константин отменил намеченную инспекционную поездку и остался дома. Он засел в кабинете, как это с ним также бывало, и занялся разбором проектов и планов дворцов, которые должны были воздвигнуться в самое ближайшее время в этой болотистой местности. Ему казалось, что таинственная гостья ничего не заподозрит. Так оно и случилось! Илюха вошел в кабинет без стука и с довольным видом полушепотом объявил, что девка, мол, отправилась на свою ежедневную прогулку. Константин приказал подать одеваться.

Ветки берез припорошены были снегом. Роща была совсем небольшая. Он узнал стройную девичью фигуру, одетую в салоп его покойной матери. Незнакомка бродила в задумчивости, словно кого-то поджидая… Казалось, она и не подозревала, что за ней могут следить…

«Тетка Трины!.. – напряженно размышлял Константин… – Стало быть, они знают друг друга!.. Но, быть может, мать лгала, оговаривала себя, а на самом деле вовсе не убивала финскую девушку? Но почему? Зачем?.. И если передо мной теперь убийца Трины, то не она ли убила и мою мать?..»

Осторожно и ловко Константин взобрался на дерево. Оттуда он мог расслышать любой разговор, происходящий в роще. Спустя недолгое время он и вправду увидел старую Леену. Впрочем, трудно было сказать, сколько ей на самом деле лет… Она приблизилась к девушке, которая явно ждала ее появления, однако встретила вовсе не ласково.

Они говорили по-немецки.

– Почему ты преследуешь меня? – спрашивала девушка.

– Но ведь ты уже три дня приходишь сюда. И зачем же ты приходишь? Разве не для того, чтобы видеть меня? Совесть твоя не чиста, вот что я тебе скажу!

– Я пытаюсь понять, чего ты хочешь от меня!

– Скажи, что ты сделала с моей Триной?

– Что я могла сделать с ней?! Ты видела ее мертвое тело, ты хоронила ее. А меня здесь никогда не было…

– Э-э! – Леена почти касалась своим длинноватым носом нежного лица красавицы. – Морочь кого хочешь, а я знаю, кто ты!

Красавица вздрогнула, но собравшись с силами, возразила:

– Никто не поверит твоим выдумкам! Мертвецы оживают только в сказках!

– Я доберусь до русского царя! Ему-то интересно будет узнать, кто ты такая!..

Женщины услышали громкий топот бегущих мужских, обутых в сапоги ног и невольно подались с протоптанной тропки, где стояли. Обе тотчас увязли в снегу. Константин спрыгнул с дерева и подбежал к ним.

– Леена! – воскликнул он. – Стой! Мне тоже интересно узнать о вас обеих, кто же вы такие!.. Раскрой мне, Леена, тайну этой девушки! Что ты хочешь получить за раскрытие подобной тайны? Деньги? Сколько?..

– Она безумна, ей нельзя верить! – крикнула красавица.

– Я допрошу ее и узнаю, безумна ли она! – решительно оказал Константин. – Леена!..

Но тетка Трины припустилась бежать со всех ног к проезжей дороге. Константин и девушка бросились в погоню. Теплая шаль соскользнула на плечи, русая коса красавицы расплелась, внезапный порыв ветра взметнул шелковые волосы…

К удивлению Константина нагнать старую Леену удалось отнюдь не сразу. Жилистая финская крестьянка бегала быстро. Но все же Константину удалось ухватить ее за ворот ветхой шубейки и толкнуть в снег. Девушка остановилась рядом. Константин заметил, что она совсем не запыхалась. С распущенными волосами она была необыкновенно хороша. Леена сидела в небольшом сугробе, отирая снег с лица. Девушка внезапно кинулась к ней. Перед глазами Константина мелькнул острый блеск взметнувшегося кинжала. Он успел схватить красавицу за руку и больно сжал ее нежные пальцы. Кинжал упал в снег.

– А ты опасна! – произнес Константин.

Спустя несколько минут возможно было бы наблюдать странноватую картину. Константин шагал по направлению к дому, а по бокам шли две женщины, каждую он крепко держал под руку. Они уже не пытались вырываться. Впрочем, никого не видно было вокруг и потому и некому было дивиться этому зрелищу. Константин тащил женщин, заставляя их поспевать за ним. Старая задыхалась, молодая шла скорыми шагами, лицо ее выражало сосредоточенность…

Константин прошел мимо дремавшего в сенях слуги-сторожа и, протащив своих пленниц почти волоком по темному коридору, вбросил их в кабинет. Затем он и сам вошел туда и спустя мгновение дверь кабинета была заперта на ключ изнутри.

Женщины поднялись с пола и жались к стене, не глядя друг на друга. Заперев дверь, Константин погрозил им кинжалом, который еще недавно взметнулся в руке таинственной красавицы.

– Теперь я намерен допросить вас обеих, – произнес Константин сурово. – Я представляю здесь особу Его Величества государя, а вы обе явно замешаны в преступлении…

– Я все расскажу, – сказала глухо красавица, – только я не хочу говорить при ней. Уведи ее!

– Ладно, уведу, – пообещал Константин. – Но прежде хочу кое-что узнать. Скажи-ка, Леена, зачем ты преследовала эту девушку? Чего ты хотела от нее? Ты полагаешь ее убийцей твоей племянницы? Ты хотела правосудия? Только не лги мне! Не правосудие занимало тебя и не месть, а что же? Ответь кратко и ясно, это поможет тебе!..

– Я хотела бы сделаться такой, как она, – потупившись, словно юная девица, произнесла Леена.

Красавица вскрикнула:

– Нет, нет, позволь сначала мне говорить! Допроси меня первой!..

Константин кивнул, затем снова обратился к Леене:

– Я не сделаю тебе зла, однако тебе придется побыть взаперти некоторое время!..

Он вышел из кабинета и запер за собой дверь. Леена не сопротивлялась; он втащил ее за собой в свою спальню и запер в небольшом помещении, которое служило ему гардеробной.

– Не вздумай кричать, – предупредил он. – И не бойся; еще раз повторяю, что я не сделаю тебе никакого зла!..

Старая Леена молча кивала.

Константин возвратился в кабинет. Красавица ждала. Они расположились друг против друга; он – на канапе, она – в креслах. Константин усмехнулся:

– На этот раз мы обойдемся без кофе! Итак, я начинаю допрос. Назови мне свое настоящее имя.

– У меня два имени. – Красавица волновалась. Видно было, что она то решается говорить правду, то все же одержима сомнениями.

– Назови мне оба твоих имени.

Она закрыла глаза, сильно сжала веки, затем снова открыла глаза.

– Если я назову вам мои имена, вы тотчас поймете, кто я! Быть может, мне лучше сначала сказать вам, кто я, и тогда вы сразу поймете, как меня зовут!

– Ты говоришь загадками, но я не сержусь на тебя. Я вижу, что тебе страшно признаться, страшно сказать, кто ты на самом деле. Соберись с силами…

Она вздохнула.

– Дело в том, что я и сама не знаю, кто же я на самом деле. Я не знаю, как начать, с чего начать мне свой рассказ… Но я все скажу вам! Только прошу вас, не удивляйтесь моим словам! Умоляю вас, не вскрикивайте, не говорите: «Нет, нет, нет!» Слушайте меня молча, молча. Не прерывайте меня. Молчание, только молчание! Молчание и сдержанность! Молю вас!..

Она говорила предельно искренне. Нельзя было не верить ей.

– Ладно, я буду молчать. Обещаю тебе, что я не вскрикну, не прерву твой рассказ. Говори!

Она тяжело вздыхала; охватывала ладонями нежную шею, будто хотела задушить себя; затем руки ее внезапно падали безвольно на колени.

– Говори же! Говори! – убеждал ее Константин. Он и сам был взволнован.

– Обещай мне, обещай, что будешь молчать во все время моего рассказа! Обещай! Умоляю!

– Я буду молчать, буду. Начинай говорить, начинай…

Лицо ее было так бледно, что казалось, будто она сейчас упадет в обморок. Но она взяла себя в руки, глаза ее широко раскрылись, и она заговорила.

– Я скажу тебе, кто я, и ты сразу поймешь, как меня зовут. Я – твоя мать, Константин-Кантор! Меня зовут Анжелика-Аделаида. – Константин невольно подался вперед на канапе; можно было подумать, что он сейчас закричит. Анжелика вытянула руки вперед и закричала сама: – Нет, нет, нет! Молчи, молчи!.. – Он кивнул. Она продолжала говорить: – Ты знаешь, что я стала крестной матерью новорожденной дочери государя, – сказала она. – Тотчас после крестин состоялся великолепный обед. Вопреки моему обыкновению я много пила. Я почувствовала, что теряю сознание. Очнулась я в спальном покое, совершенно мне незнакомом. Чернокожая девушка одела меня, прислуживала мне. Затем она проводила меня в столовую, где ожидали моего прихода, коротая время за кофием, Яков Вилимович Брюс и Александр Васильевич Чаянов. Увидев этого последнего, я испытала сильнейшее раздражение. Но для того, чтобы ты понял причину моего раздражения против Чаянова, я должна вернуться в моем рассказе назад и поведать тебе всю правду о смерти несчастной Трины. Да, это я убила ее. Чаянов тогда остался со мной на ночь, я этого хотела. Но он ясно дал мне понять всем своим поведением, что я не нужна ему как женщина. Ты и без того уже имеешь все основания думать крайне дурно о своей матери, поэтому я буду говорить, избегая по возможности подробностей, которые могли бы шокировать тебя. В ту же ночь я застала Чаянова с Три-ной в ее каморке. Я подозревала, что найду его там! Я вовсе не была влюблена в Чаянова, я давно уже ни в кого не влюблялась. Вряд ли ты поймешь мои чувства, но я признаюсь тебе, что самое мучительное и страшное для женщины – это когда ее полагают просто человеком, другом, матерью, сестрой, доброй советчицей… Это самое страшное! И вот… я поняла, что перестала быть женщиной!.. Дальше… Я утратила всякое самообладание. Я набросилась на несчастную Трину и задушила ее. Я не стану описывать, в каком виде лицезрел меня Чаянов… Дальнейшее тебе более или менее известно… Я искала правосудия, я хотела, жаждала наказания! А вместо этого я оказалась участницей фарса, глупой комедии… Но довольно об этом!.. – В ее нежном девичьем голосе Константин с изумлением расслышал властные нотки столь знакомого ему голоса матери. – Довольно об этом! – повторила она. – Когда я ехала в Москву, Чаянов догнал меня… Я зачем-то нужна была ему! Но я совершенно отупела, сломленная осознанием того, что я более не женщина… Я не понимала, чего он хочет от меня, чего он может хотеть, если я не женщина, не женщина!.. О, я была глупа, как никто, как никогда!.. И войдя в столовую в лефортовском доме Брюса, я при виде Чаянова подумала лишь о том, что я более не женщина, не женщина!..

Брюс и Чаянов встретили меня ласковыми возгласами, преисполненными дружества. Я села к столу. Яков Вилимович налил мне кофе. Я молча пила.

– Ну, каково же вам, мадам Аделаида, в гостях у московского звездочета? – осведомился Брюс, улыбаясь.

Я знаю, Константин, как дурно ты думаешь о женщинах, наблюдая за мной, за матерью, но я скажу тебе правду: я даже не спросила Брюса, почему его называют московским звездочетом. Я мало знала о нем. Но тогда меня волновало лишь одно, лишь одно мучило меня: вот, я сижу за столом с двумя красивыми зрелыми мужчинами и я для них – всего лишь добрая тетушка, друг, советчица, только не женщина! От этих мыслей мне снова захотелось свести счеты с жизнью…

– Снова? Значит, ты уже пыталась покончить с собой? – Константин почувствовал жалость. Впрочем, он сам не мог понять, кого же ему жаль, мать или красавицу, сидевшую перед ним во всем блеске юной красоты…

– Умоляю, не прерывай меня! – воскликнула она: то есть кто же была она, кем же следовало полагать ее, его матерью, Аделаидой-Анжеликой, или… или… этой прелестницей…

– Я молчу, – почти прошептал он.

Она продолжала говорить:

– Да, я уже пыталась покончить с собой. Кто бы это заметил? Я не нужна никому. Прежде я нужна была хотя бы Онорине, а теперь, после ее бегства, я не нужна никому, никому! И тебе тоже!..

– Я плакал на твоих похоронах, – тихо сказал он.

И снова его поразил этот странный контраст между прелестной внешностью юной девушки и властностью матроны!..

– Да, плакал, плакал… – повторила она. – Плакал, а потом влюбился… – теперь в ее голосе прозвучало что-то детски капризное…

– Так я в тебя и влюбился! – Он едва сдержал смех.

Она вдруг тоже попыталась удержаться от смеха, но не смогла и звонко рассмеялась. Смех ее, конечно же, был молодым, золотистым, прелестным…

– Я все же хочу выслушать твой рассказ до конца! Итак, Брюс спросил, каково тебе в гостях у московского звездочета, то есть у него…

– Да… – Она провела легкой ладонью по волосам, русым и шелковистым. – Да… Я ответила ему, что в гости ездят добровольно, а я не гостья, а, в сущности, пленница в его доме. Впрочем, я не боялась ни его, ни Чаянова. Я только не понимала, зачем я им! Ясно было только одно: я не нужна им в качестве женщины!.. Ах да, и еще второе было более или менее ясно: они намеревались втянуть меня в какую-то авантюру. Но в какую? Ни в каких заговорах против государя я, разумеется, не намеревалась участвовать!.. И я спросила Брюса, чего им, то есть ему и Чаянову, нужно от меня.

– Мы не посягаем на вашу честь, – шутил Брюс.

Но меня подобные шутки не веселили, а раздражали. Я попросила Брюса и Чаянова прямо сказать мне, каковы их намерения в отношении меня. И тогда лицо Брюса посерьезнело и он сказал, что хотел бы вовлечь меня в некий опыт…

– Я не буду участвовать в заговоре против государя, – быстро перебила я.

Мои собеседники расхохотались.

– О каком заговоре может идти речь! – воскликнули они в один голос. – Мы верны царю Петру, нашему благодетелю. Мы предлагаем вам всего лишь поучаствовать в маленьком химическом эксперименте!..

– Последствия этого маленького химического опыта должны быть очень благодетельны для вас, – сказал Чаянов.

Брюс широко повел рукой, предоставляя говорить своему другу, и Чаянов продолжил, глядя на меня глазами исключительно честного человека:

– Видите ли, прекрасная мадам Аделаида, мы, то есть ваш покорный слуга и почтенный Яков Вилимович, имеем в своем распоряжении некий замечательный эликсир. Мы не станем лгать вам, будто снадобье это представляет собой наше изобретение; нет, это не так!..

Настроение мое улучшилось.

– Я решила, что вы астроном, – обратилась я к Брюсу. – Ведь это астронома здесь, в России, могут назвать звездочетом. А вы, оказывается, химик…

– Я увлекаюсь химией, дражайшая мадам Аделаида, но, вероятно, я не самый лучший химик в этом лучшем из миров. А кроме того, у меня много занятий и помимо химии. Я и стратег, и тактик, и географ, и типограф… Но я и химик, да, я и химик… Однако замечательный элексир, о котором идет речь, я лишь пытаюсь усовершенствовать, а разработал его, увы, не я…

– А кто? – задала я естественный вопрос.

И снова лицо Брюса посерьезнело.

– У нас достаточно времени, – сказал он, – достаточно времени для подробного рассказа?!. Вы, вероятно, знаете, что я родом из Шотландии…

– Не знаю… – откликнулась я весело.

То есть теперь вы не можете сказать, что вы этого не знаете, потому что я вам только что об этом объявил. Я по рождению шотландец. Моя родина, равно как и Ирландия, являются самыми мятежными частями Британии. Отец мой, Вилим Брюс, принимал участие в нескольких восстаниях, однако в какой-то момент он понял, что Шотландия никогда не будет независимым государством. Род Брюсов – один из самых знатных шотландских родов. Когда король Карл I английский еще только пришел к власти, мой отец уже понял, что это правление вполне может закончиться катастрофой! Бедный Карл, недаром он приходился внуком Марии Стюарт, которую казнила Елизавета Тюдор, блистательная правительница Англии. Карл попал на престол случайно, вследствие ранней смерти своего старшего брата, принца, подававшего большие надежды. И правление Карла I завершилось катастрофой, разразилась революция, к власти пришел диктатор Кромвель, а король погиб на плахе и на то была воля народа! Несовершеннолетние дети Карла бежали во Францию. Да, началось настоящее бегство аристократов из Британии. Чаша сия не миновала и шотландцев Брюсов и Гамильтонов. Сейчас монархия в Англии восстановлена, правит Карл II, сын несчастного Карла I, но мы уже не вернемся на родину, мы останемся в России. Однако я отвлекся. Вернемся к временам смуты и поспешного бегства короля Карла I. В эти тяжкие дни моим родителям сообщили о смертельной болезни моего деда по матери. Старик был истинным шотландцем, горцем, носившим старинный шотландский костюм – килт; может показаться странным, но это, в сущности, подобие женской юбки. Дед жил в небольшом укрепленном замке в горах. Родители привезли к нему меня и моего старшего брата. Мой брат, носивший отцовское имя Вилим, был старше меня всего на год. Всю дорогу до замка деда мать казалась мне очень взволнованной, но ведь это было естественно: она теряла отца!

Прежде я никогда не бывал в дедовой вотчине. Мой отец служил в Лондоне, в особом отряде шотландских стрелков, охранявших королевскую особу. Несколько раз дед приезжал к нам в гости, но тогда мы с братом были еще малы. Замок выглядел чрезвычайно мрачным, суровым. Извилистые коридоры, каменные стены, покрытые чем-то вроде плесени. Слуг было всего несколько человек. Меня и брата провели в спальню, где лежал дед. Он лежал на огромной кровати под ветхим балдахином. Я едва мог разглядеть лежащего. Дед приказал слабым голосом, чтобы мать подвела своих сыновей поближе к нему. Она послушалась. Я видел ясно, что она встревожена и огорчена. Но ведь это было так естественно!

Дед приподнялся, он был очень худ, щеки его впали, глаза были глубокими и темными. Он посмотрел на нас, на меня и брата пристально. Мне вдруг сделалось не по себе от этого пристального взгляда, который, казалось, пронизывал насквозь все мое существо.

Дед слабо кивнул матери и проговорил голосом, почти замогильным:

– Я выбрал. А теперь отошли их, а сама останься…

Я подумал, что дед выбрал одного из нас, того, которому он хочет оставить в наследство замок. Я уже знал, что в семье моей матери родовое поместье почему-то всегда достается одному из сыновей старшей дочери главы рода. Но сейчас мне отчего-то совсем не хотелось становиться наследником деда. Я готов был молиться про себя, в уме, просить Бога устроить так, чтобы дед выбрал не меня, а моего брата!..

Мать велела нам выйти из спальни. Мы прошли по коридору, брат спустился по лестнице. Я сказал ему, что пойду в свою комнату. Он ушел к отцу. Похоже, мой брат Вилим тоже был взволнован свиданием с нашим дедом. Я немного проводил брата, а когда убедился, что он уже не может видеть меня, побежал назад, к спальне деда. Да, стены были тяжелыми, каменными, но я заметил щель в двери, у самого порога. Нимало не раздумывая, я лег на пол, на паркет, выложенный дубовыми плитками, и прижался ухом к щели.

Разговор, случайно расслышанный мною, насторожил и еще более встревожил меня.

– Да, это он, – произнес дед каркающим голосом.

– Но они оба – мои дети, – мать говорила, чуть не плача.

– Ты все знала, ты всегда знала…

– Но как же быть мне?

– Никто не виноват в том, что у тебя нет дочери.

– Неужели мне придется… – она не договорила.

– Да, когда-нибудь каждому из нас придется пройти через это.

– И что ждет нас там… – она снова не договорила.

– Ты не должна верить в сказки, Мэри!

– Я знаю, что ты, Джон, не веришь ни в Бога, ни в дьявола, но я так не могу!

– Я не прошу тебя отказываться от веры! Ты должна понять, наконец, что мы не сектанты, не поклонники дьявола… Мы всего лишь самые обыкновенные люди! Ведь когда ты больна и вынуждена принимать лекарство, ты не считаешь себя грешницей!

– Смотря какое лекарство! Наше лекарство, оно все же существует вопреки божеским установлениям!

– Ты опять за свое! В сущности, еретичка – это ты! Пойми, что все, что существует в этом мире, существует не вопреки, а благодаря божеским установлениям! И благодаря божеским установлениям не существует для человека бессмертия! Только потом, после вторичного сошествия Сына Божия на землю…

– Я, стало быть, уйду, а ты останешься…

– Когда-нибудь уйду и я.

– Нет, Джон, я не отдам тебе моего сына!..

– Подожди! Открой дверь…

Мне показалось, будто мать догадывается, что за дверью кто-то подслушивает. Возможно, она даже поняла, догадалась, что это я! Она медлила. И я, конечно же, понял причину этого промедления. Она давала мне возможность бежать!

И когда она распахнула дверь, за дверью уже никого не было, то есть там не было меня!

В тот же день, вечером, мать принялась уговаривать отца как можно скорее покинуть замок.

– Уедем, – говорила она, – уедем сейчас же, у меня дурные предчувствия! Уедем!

– Но наш отъезд будет выглядеть странно! – возражал отец.

Мне было известно, почему он не соглашается с матерью. Мы ведь были разорены, нам нужны были деньги.

– Не беспокойся, – сказала мать, – других наследников, кроме наших сыновей, нет!

Но отец в этом сомневался. Ему известны были буйные и вольные нравы вождей шотландских кланов.

– У твоего отца могут найтись незаконнорожденные дети. Нашим сыновьям он может предпочесть кого-нибудь из внуков, о которых мы ничего не знаем!

Мать убеждала его, что такого быть не может! Но отец не верил ей, отец говорил, что она ничего не может понять в мужских нравах!..

Они долго спорили. Наконец усталая мать согласилась. Ночью я никак не мог заснуть. Я ничего не сказал брату Вилиму о подслушанном мною разговоре деда и матери. Брат заснул быстро, а я ворочался с боку на бок. И, откровенно говоря, я не удивился, когда вошла мать. Мы обменялись взглядами. Она знала, что я понимаю ее, угадываю ее намерения. Она разбудила нас, меня и брата. Он недоумевал. Она ничего не стала объяснять, только приказала нам побыстрее одеться и следовать за ней. Я растормошил брата. Мы быстро оделись и тихо спустились вниз. Мать вывела из конюшни пару лошадей и сама запрягла в легкий экипаж. Нам предстоял путь по горной дороге. Брат то и дело спрашивал, что произошло, почему мы покидаем замок деда в такой спешке, почему отец не с нами… Но мать отвечала, что объяснит все после. Я понимал, что нам грозит некая таинственная опасность. Холодный горный воздух окончательно прогнал сон. Мать гнала лошадей, колеса крутились все быстрей и быстрей…

Я уже совершенно уверился в том, что нас не хватятся и, соответственно, погони за нами не будет. Но, увы, я ошибся! Мы были в пути уже не менее часа, когда раздался позади нашего экипажа топот копыт. Я оглянулся. Нас догоняла группа всадников, на головах их надеты были черные колпаки, лица были спрятаны под черными глухими масками с прорезями для глаз и рта. Они не кричали, но как-то странно завывали. Я с трудом сдерживал плач. Слезы навернулись на глаза, из горла рвался дикий вопль.

Всадники подскакали совсем близко, окружили нас. Один из них схватил нашу мать поперек туловища. Она вскрикнула. Другой уже держал вожжи. Я бросился на него, оскалив зубы. Я хотел бить его руками и ногами, кусать его, но его сильная рука одним взмахом отбросила меня на дно повозки.

Через несколько минут мы оба, я и брат, лежали связанные в нашем экипаже. Мать положили рядом с нами, руки и ноги ее также были связаны веревками. Лицо ее было искажено отчаянием. Она закричала, срывая голос, но никто не обращал на нее внимания. Некому было спасти нас.

Нас привезли назад в замок. Когда мы подъезжали, один из тех, что пленили нас, наклонился над моей матерью и тихо пригрозил ей, что если она закричит снова, нас, ее сыновей, тотчас же заколют кинжалами! Разумеется, мать стихла совершенно. Она, кажется, даже боялась дышать!

В просторном холле нас развязали. Тот человек, который недавно грозил матери, обратился к ней снова:

– Госпожа! Ступайте к себе и смиритесь. Господин, ваш отец, велел мне передать вам, что, ежели вы и дальше будете сопротивляться его справедливому решению, он убьет обоих ваших сыновей, убьет навсегда, обоих!..

Мать опустила голову; молча взяла за руку моего брата Вилима и двинулась с ним к лестнице. Но вдруг она оставила его и бегом вернулась назад ко мне. Она покрыла мое лицо, мои руки поцелуями, почти страстными. Затем она махнула моему брату, который неприкаянно маялся у лестницы. Он понял ее жест и подбежал ко мне.

– Простись с Якобом! – Мать едва сдерживала слезы.

Брат смущенно и растерянно поцеловал меня в щеку. Они ушли, а люди в масках повели меня в покои деда…

Но прежде чем рассказать, что же произошло той ночью в покоях деда, я расскажу о том, как прошел следующий день. Ночью дед умер. Отец ничего не знал о наших ночных приключениях. Я полагаю, что мать подмешала в его пищу снотворное. Теперь она горько плакала. Я приблизился к ней, но она протянула руки, словно пыталась отмахнуться от меня, словно боялась меня. Брат Вилим по-прежнему пребывал в растерянности. Мать не осушала глаз все дни до похорон, но это всем казалось вполне естественным, ведь она потеряла отца! После похорон она прожила лишь год. Умирала она тяжело, но меня с ней уже не было. Судьба занесла меня в снега Московии…

А теперь я расскажу вам, что же случилось со мной в дедовых покоях.

Меня подвели к его постели. Мне было страшно. Своим каркающим голосом дед пытался приободрить меня:

– Не бойся, мальчик, не бойся, – приговаривал он.

Теперь он казался мне не таким немощным, а даже и парадоксально веселым. Люди в черных масках окружали его. Один из них подал мне серебряный стакан.

– Пей, голубчик, пей! – ласково каркал дед.

Я держал стакан обеими руками, крепко сжимая пальцами ребристое серебро. Трудно описать мои чувства. Наверное, так чувствует себя человек в ожидании скорой и неминуемой смерти! Но выхода не было. Я взглянул на жидкость в стакане. Она пенилась и цветом напоминала доброе пиво.

– Не бойся, – поощрил меня дед. – Не бойся, это даже вкусно!

Я зажмурился и начал пить. И тотчас ужас мой миновал. Жидкость и вправду была точь-в-точь как пиво! А может, это и было пиво? Я не почувствовал никаких коварных привкусов.

Выпив все до дна, я стоял у постели деда, не зная, что мне предложат сотворить теперь. Голова не кружилась, горло не жгло.

– Садись, мальчик, – доброжелательно каркнул дед. – Садись, ничего страшного не произойдет. – Я послушно присел на край постели, а дед продолжал говорить со мной. – Я ничего не стану тебе рассказывать, – сказал он. – Завтра ты все равно будешь знать все то, что тебе следует знать!

Я не смел спросить, что же именно я узнаю завтра. Дед протянул костлявую руку и потрепал меня по плечу.

– В сущности, я очень люблю тебя, мальчик! – проговорил он. Затем он велел мне лечь и попытаться уснуть. Я оглянулся, ища глазами постель, и обнаружил ее на узкой деревянной скамье без спинки. Я послушно разделся до сорочки, лег и укрылся одеялом. Я ничего не понимал.

Проснулся я почти на рассвете. У меня немного болела рука, повыше локтя. Я посмотрел и увидел небольшое вздутие. И тотчас ко мне приблизился один из слуг деда и участливо объяснил, что боль скоро пройдет. Я посмотрел на него. Кто знает, быть может, именно он в черной маске связал ночью мою мать, моего брата и меня. Но сейчас это был спокойный учтивый человек. Надо сказать, что боль и вправду прошла через несколько дней, исчезло и вздутие.

Слуга сказал мне, что дед умер ночью. Разумеется, я не мог оплакивать смерть незнакомца. Ведь я, по сути, не знал деда. До похорон ничего удивительного не случилось. Деда хоронили ранним утром. По завещанию деда я становился наследником замка. На следующий день мы должны были уехать. А ночью со мной начало происходить нечто странное. Прежде всего я отказался лечь в одной комнате с братом. Отец и мать не уговаривали меня. Мать даже выслушала мою просьбу уложить меня в отдельном покое с какою-то странной готовностью.

– Да, – сказала она, всхлипывая, – конечно, конечно!..

Мать велела слуге постелить в одной из небольших комнат, предназначение которых никто не знал. Войдя, я увидел при свете неяркой свечи скромную постель, один стул с вытертым бархатным сиденьем и маленький комод. Прежде всего я подошел к этому комоду и начал выдвигать ящики. Но там ничего не обнаружилось. Ящики оказались совершенно пусты. В них не было ни крошек, ни лоскутков, ни забытых колец… Пусто!.. Вдруг я понял, что эта пустота является намеком на что-то… Но на что же именно?! Покамест я никак не мог догадаться…

Я лег и тотчас вспомнил, как ложился прошлой ночью в дедовой комнате. Сходство ситуаций было весьма явным.

Лежа на постели, не очень мягкой, я невольно вытягивался всем телом, сам не знал, почему. Кажется, никогда прежде я не ощущал свое тело таким сильным и в то же время легким и гибким. Я уже понял, что со мной происходит нечто необыкновенное. Но я не испытывал ни малейшего страха. Что же происходило со мной?

Я понимаю, что вы, мадам Аделаида, имеете полное право не поверить мне. Более того, я знаю, что вы поверите мне лишь после того, как сами испытаете нечто подобное!..

Я пожала плечами. Конечно, я не верила ни одному слову Брюса! Но я пыталась понять, для чего он все это рассказывает именно мне… Между тем он продолжил свой рассказ:

– Да, я знаю, тот, кто не испытал ничего подобного, никогда мне не поверит! Я оставался собой, внешне я совершенно не изменился, мои мысли и чувства оставались моими мыслями и чувствами. Однако… в моем сознании все явственней звучали мысли, все ярче прояснялись чувства другого человека! Конечно же, это было непривычно. Постепенно я осознал, что в моем мальчишеском теле теперь существуют два склада мыслей и чувств. Как это? Два человека в одном теле, два существа в одном теле… Сначала я все же несколько растерялся, затем попытался прислушаться к моему новому сознанию… И спустя недолгое время меня охватило чувство непомерного ужаса!.. Нет, это было невозможно: быть привычным собой и в то же самое время – и кем-то другим!.. И от этого состояния мне теперь некуда деться! Нельзя убежать от своего тела, нельзя спрятаться, скрыться!.. Я вскрикнул в отчаянии, вскочил с постели, забегал по комнате, колотил ладонями по стенам… Моя мальчишеская суть уже захотела в нетерпении оборвать нить моего телесного существования. Но моя вторая, новая суть решительно воспротивилась такому концу. Я вдруг почувствовал, что моя вторая суть всячески стремится успокоить мою первую суть. Моя вторая, новая суть представляла собой человека старого, умудренного опытом большим, разнообразным, порою необычайным. Подчиняясь ее спокойным уговорам, я снова подошел к постели и присел, поджав под себя правую ногу и чуть покачивая левой. Обе моих сути вступили в нечто наподобие диалога. Суть старика уже совершенно успокоила мальчишескую суть, а мальчишеская суть, в свою очередь, поняла, что старик – не кто иной, как мой дед по матери…

Я сидел, склонив голову, прислушиваясь внимательно к жизни своего сознания, своей души. Я медленно привыкал к тому, что и я прежний и я новый, обе этих сути – это всего лишь я, единый в двух душах, в двух сознаниях!.. Дед, который теперь стал частью меня, принялся очень мягко просвещать меня. А что еще оставалось ему делать! Ведь его существование зависело теперь от жизни моего мальчишеского тела!.. Дед говорил со мной внутри меня, то есть это я говорил сам с собой! И вот что я узнал, то есть вот о чем я думал!..