Маска времени

Габриэль Мариус

V

ОХОТНИЧЬЯ БАШНЯ

1992–1993

 

 

1

НОРТАМБЕРЛЕНД, АНГЛИЯ

Женская фигура в белом медленно двигалась по саду под холодным голубым небом. Был канун Рождества, но опавшая листва еще лежала на дорожках и повсюду алел морозник.

Огромная сетка, прикрепленная к широкополой шляпе, придавала женской фигуре загадочный вид — некая жрица, совершающая мистическое таинство. Женщина держала дымящийся сосуд, пытаясь направить клубы дыма в отверстие улья. Но пчелы реагировали на это слабо, словно нехотя. Она приподняла крышку улья и вытащила деревянную рамку с сотами, сплошь усеянную черными тельцами пчел. Стряхнув насекомых, женщина поднесла пластину к лицу. Затем, немного прихрамывая, направилась к Анне и Филиппу Уэстуорду.

— Я так и думала, — заключила Эвелин Годболд и протянула пластину. — Не пугайтесь, у них нет жала.

Золото меда было покрыто каким-то налетом.

— Что это, бабушка?

— Пчелиные вредители. Они проникли в улей вместе с пчелами и отложили яйца. Теперь личинки пожирают мед. Самые настоящие паразиты. Как я их ненавижу! Надо выжечь все поврежденные места и основательно окурить улей.

— Ты прямо сейчас собираешься этим заняться? — с сомнением спросила Анна. — Ведь ты только начала поправляться после операции.

— Через полчаса я сделаю перерыв, чтобы выпить чаю. Не стойте на холоде. В гостиной уже развели огонь. Уоллас! Пойдемте!

Старый шофер присоединился к своей госпоже. Филипп и Анна стояли и смотрели вслед двум фигурам, укрытым белыми сетками. Они подходили к ульям и вытаскивали рамки, чтобы сжечь их.

— Она великолепна, не правда ли? — спросила вдруг Анна.

— Да. Она не собирается сдаваться и готова сражаться за каждое мгновение своей жизни. Эвелин мне очень нравится.

Они направились к дому, остановившись ненадолго, чтобы постоять под великолепными ливанскими кедрами. Дом горделиво возвышался на холме, снисходительно поглядывая позолоченным фасадом на сады, раскинувшиеся внизу. Это было великолепное здание с многочисленными окнами, с трубами, глядящими в холодное зимнее небо.

Они вошли в гостиную. Здесь пахло так же, как в детстве Анны: дровами в камине, пчелиным воском, которым обычно натирали мебель.

— Здесь всегда такой запах. Наверное, он сохранился еще с 1650 года. — Лицо Анны исказилось от боли, когда она присела на диван.

— Болит?

— Спина.

Ломовик так ударил тогда Анну гаечным ключом, что на лопатке остался след.

Диваны были тоже прежними, какими их помнила Анна с детства. Старинный камин украшала великолепная лепнина.

Филипп взял одну из диванных подушек и прочитал вышитое на ней изречение: «Одно сегодня стоит двух завтра».

— Думаю, что твоя мать была поражена всем этим, когда очутилась здесь после фермы на озере Гарда.

— Ты имеешь в виду это великолепие?

— Во всяком случае, здесь все так необычно…

— Думаю, что больше всего ее поразила английская погода. Чтобы полюбить здешний климат, надо родиться на острове.

Филипп разглядывал другую подушку, на которой было вышито по-латыни: «Время бежит».

— Бабушка сама вышила это. У нее суровый характер.

— Я бы сказал, что слишком суровый. Впрочем, моя мать тоже любила вышивать всякие пословицы.

— Правда? — оживилась Анна. О матери Филиппа они никогда не говорили. — Какие же у нее были любимыми?

— «Не разбив скорлупы, не сделаешь омлета» — это любимое. А еще: «У савана нет карманов». Думаю, она тоже поразила бы тебя своей суровостью.

— Расскажи мне о ней.

— Как-нибудь потом.

— Всегда потом.

Филипп улыбнулся.

— Бабушка кончила читать дневник?

— Да. Я уже видела пометки на полях. Филипп, я так волнуюсь.

— Почему?

— Что она обо всем этом скажет? И почему до сих пор молчит?

Филипп нагнулся и нежно погладил Анну по щеке.

— Успокойся. Настанет время, и она все скажет.

Решиться провести Рождество в Европе было нелегко. Сознание того, что Эвелин умирает, только осложняло дело. Английские врачи предупредили Анну, что речь идет о нескольких месяцах. Анна была намерена быть с бабушкой вместе до ее кончины, но хотела встретиться с Эвелин, пока та в состоянии вести обычный образ жизни.

Мать Анны только что вышла из коматозного состояния и вряд ли сознавала, что сейчас канун Рождества. Эвелин же была пока в полном сознании, и поэтому Анна приняла это непростое для себя решение.

Она поняла, что бабушке обязательно следует прочесть дневник, хотя эффект мог быть неожиданным. И не только потому, что ставилось под сомнение отцовство Дэвида Годболда, но раскрывалось также и предательство мужа Эвелин по отношению к Джозефу Красновскому и ко всей семье Киприани в 1944 году.

Но Анна знала, что Эвелин имеет право на правду — ведь дневник касался всех членов этой необычной семьи, а бабушка — самая старшая в ней, поэтому должна знать все.

Впрочем, Эвелин могла знать и еще что-то об этой тайне. Анна сгорала от нетерпения выспросить обо всем у бабушки. Поиски таинственного Джозефа Красновского стали для нее такой же манией, как и для ее матери.

Филипп предложил ей поехать в Европу вместе. Анна была тронута и с нескрываемой радостью приняла его предложение.

Они решили провести Рождество в Нортамберленде, а после Нового года отправиться в Италию. Прошло немало лет с тех пор, как Анна видела озеро Гарда. Она решила еще раз взглянуть на эти места, зная теперь обо всех событиях далекого 1944 года. Анне хотелось увидеть, место, где скрывался Джозеф Красновский от фашистов, чтобы лучше понять этого человека.

Путешествие оказалось возможным, конечно, потому, что Кейт наконец-то начала поправляться. Анна знала, что доктор Синкх и его помощники делают все возможное, чтобы вернуть мать к жизни. Речь теперь шла только о времени, необходимом для полного выздоровления. Хотя ощущались серьезные провалы в памяти, но Кейт начала двигаться и говорить.

Эвелин вошла в гостиную, вытирая на ходу руки. Она была очень бледна, хотя от холода на щеках появился слабый румянец. Анна и Филипп встали, чтобы приветствовать хозяйку дома.

— Я рада, что все удалось сделать, — удовлетворенно сказала Эвелин. — Знала же, что что-то не в порядке, просто чувствовала. Садитесь, пожалуйста, Сэлли сейчас подаст чай. Дитя мое, подбрось дровишек в огонь.

С трудом верилось, что тень смерти уже нависла над этой энергичной женщиной.

Аристократические черты лица ее были по-прежнему красивы, и брови все так же иронично поднимались вверх, когда она говорила. На Эвелин был ее любимый твидовый костюм, а ноги в черных чулках по-прежнему привлекали своей элегантностью.

Анна потянулась за небольшим дубовым поленцем, которое до этого — так здесь было заведено — пять лет сушилось, перед тем как сгореть в камине.

Эвелин устраивалась поудобнее в кресле. Ей понадобилось какое-то время, чтобы принять нужную позу. Все знали, что боль не оставляет ее ни на минуту, но ничто не выдавало страданий в благородном облике старой женщины. Только когда она садилась, слабый вздох напомнил о смертельном недуге.

— Пчелы ведь очень способны к общению. Они могут сообщить тебе, когда что-нибудь неладно, и намекнут, что следует сделать.

Филипп и Анна не прерывали ее рассуждений. Сквозь огромные окна им хорошо был виден дым от костра — это Уоллас сжигал пораженные вредителями рамки.

— Ненавижу паразитов. Они высасывают кровь из других живых существ, выдавая себя при этом не за тех, кем являются на самом деле.

Неожиданно наступило молчание, которое с каждой секундой становилось все тягостнее. Наконец Эвелин посмотрела куда-то вниз, с силой оттирая от чего-то невидимого свои красивые руки с длинными пальцами. Она по-прежнему носила золотое обручальное кольцо, которое в 1946 году ей подарил Дэвид Годболд.

— А вас интересует пчеловодство, Филипп?

— Я первый раз вижу все это так близко.

— И что вы думаете?

— Пчеловодство требует высокого мастерства. Прекрасные ульи, соты, белые сетки — все просто завораживает. В этой вуали вы выглядите как невеста.

— Да. И при этом каждый из нас отлично знает, кто жених, не правда ли? — спросила Эвелин с какой-то подчеркнутой легкостью. — К чаю у нас всегда есть свой мед. Сейчас вы сами попробуете плоды этого, как вы сказали, мастерства.

В этот момент в гостиной появилась женщина средних лет с чайным столиком на колесах, где находился огромный рождественский пирог и все необходимое для чая. Анна помогла ей расставить на столе китайский фарфоровый сервиз с розами и тюльпанами, которым неизменно пользовались в Грейт-Ло с девятнадцатого века.

Мед поместья Грейт-Ло был очень прозрачный и с легким привкусом вереска. Это вновь вернуло Анну в детство, в летние каникулы в огромном доме с особой, незабываемой атмосферой. Выпечка была приготовлена Сэлли и оказалась превосходной. Анна знала, что все это феодальное великолепие должно произвести впечатление на Филиппа, но он старался тщательно скрыть свою реакцию. Анна собиралась рассказать возлюбленному, что особая расторопность и услужливость слуг — это не чванство или сумасбродство хозяев, а отношение людей к хозяйке дома. Ведь каждый здесь воспринимался как член одной большой семьи.

Хотя Эвелин положила себе на тарелку пшеничную лепешку, Анна заметила, что бабушка не притронулась к еде, а только несколькими глотками черного чая запила пилюли. Пили чай молча, поглядывая в тишине на языки пламени в камине.

— Сегодня утром я дочитала дневник, — неожиданно начала Эвелин, и Анна почувствовала, что сердце ее учащенно забилось. — Прошу прощения за столь долгое чтение. — Эвелин медленно поставила на стол чашку. — Спасибо, что показали его мне. Потрясающий документ. Сколько раз я пыталась представить себе Кандиду Киприани. И наконец я многое смогла понять. У меня сейчас такое чувство, будто мы с ней встретились в жизни.

Эвелин вновь погрузилась в долгое молчание. Анне пришлось подавить свое обычное нетерпение. Наконец она не выдержала:

— А что ты скажешь о самих событиях, бабушка? О том, что произошло?

Эвелин слегка склонила голову, и солнечный луч коснулся ее седых волос.

— Да, пожалуй, содержание должно тебя волновать больше всего, это можно было предположить.

— Ты что, знала?

— Я знала только Дэвида, его характер. Мы были женаты немало лет, вруном он всегда был неважным. Поэтому не составляло особого труда догадываться об истине.

— Ты думаешь, он знал, что мама не его дочь?

— Пожалуй, они оба догадывались об этом, но по-разному. Твоя мать никогда не относилась к Дэвиду как к отцу. Ничего общего у них никогда не было. Когда она приехала в Англию, то напоминала раненое животное, способное укусить любого, даже того, кто предлагал ей помощь. Кейт возненавидела Дэвида задолго до встречи с ним. И это чувство было взаимным. Я старалась изо всех сил сгладить конфликт, но ненависть буквально разрывала на части твою мать. Кроме того, Дэвид умер всего через несколько месяцев. Как бы то ни было, дневник, должно быть, сильно подействовал на психику Кейт. Она наконец-то нашла объяснение и разгадку тайны, которую пыталась постичь всю жизнь.

— Однако Дэвид в этих записках предстал не с самой лучшей стороны. Прости, если это огорчило тебя.

Эвелин только слабо улыбнулась, а потом добавила:

— В моем возрасте понимаешь, что важны не поступки людей, а их душа. Душа, дух — отец всех деяний, а природа — мать наших поступков.

— Ты говоришь как-то загадочно, бабушка.

Эвелин взглянула на Филиппа.

— Неужели я не ясно излагаю свои мысли?

— Я думаю, твоя бабушка хочет сказать, что понять — это значит простить, — вежливо вмешался Филипп.

— Да. Нечто подобное я имела в виду. Многое в жизни теряет загадочность, как только мы начинаем видеть людей изнутри. Я не философ и, видит Бог, не претендую на роль психолога. Дневник ничего не смог мне объяснить, но передо мной предстал еще один характер этой истории, который дал слабую надежду увидеть все в истинном свете. Но сейчас я, кажется, опять очутилась во тьме.

Анна принялась разглядывать фотографии в серебряных рамках:

— Дэвид был блондином с голубыми глазами, не правда ли? А Джозеф — брюнетом, и с темными глазами, как мама и я?

— Да, как ты, — произнесла Эвелин с легкой иронией, прекрасно понимая, что сейчас творится в душе внучки. — Значит, ты все-таки веришь, что именно Джозеф Красновский — твой настоящий дед, дитя мое?

— Думаю, что именно так представляла себе все моя мать, — медленно проговорила Анна, глядя на Филиппа. Он молча и неподвижно сидел на своем месте, внимательно наблюдая за двумя женщинами. — Думаю, мама наполовину была уверена, что именно Джозеф Красновский является ее подлинным отцом. Она, может быть, пришла к выводу, что Красновский до сих пор жив, и во что бы то ни стало хотела разыскать его. В этом сущность моей матери. Раз вопрос задан, то любой ценой на него надо найти ответ.

— Здесь мы с тобой расходимся, — спокойно и еле слышно произнесла Эвелин, не обращая внимания на возбуждение, охватившее Анну. — Я верю, что сущность твоей матери мало связана с биологическим моментом зачатия. Но мне ясно, что ты во что бы то ни стало собираешься найти Красновского, чтобы осветить все темные пятна в этой истории.

— Но этот поиск касается и самой Анны, — неожиданно вмешался Филипп. — Это стало и ее делом.

— Поэтому вы так настойчиво помогаете ей? — спросила Эвелин, склонив голову в сторону Филиппа. — Вы горите желанием помочь Анне разобраться в самой себе?

— Отчасти да, но в этом деле у меня есть и свой эгоистический интерес. Если вы знаете, я всю жизнь занимаюсь чем-то подобным.

— И как же ваш поиск связан с поиском Анны?

— Просто это одно расследование. Мои попытки обнаружить следы исчезнувшего отца зашли в тупик. Временно, надеюсь, но в данный момент мне уже некуда идти. Вот почему я связался с Кейт Келли. Анне я начал помогать, потому что она решила пойти по свежим следам. Думаю, что эти же следы способны привести меня и к моему отцу. Мы располагаем информацией, что все иностранные заключенные прошли через одни и те же лагеря. Если нам удастся разыскать Джозефа Красновского, то это дало бы мне исчерпывающую информацию и о моем отце. Скорее всего, они даже встречались. И если отец погиб, то Джозеф подтвердил бы мне это.

— Видишь, бабушка, — начала Анна, — мы делаем с ним одно дело, которое нас связывает. С тех пор как я прочитала дневник, мне кажется, что я вся горю: я просто не могу не думать об этом. Поэтому мне понятны чувства Филиппа и чувства матери.

— Неужели это для тебя так важно?

— Что именно? Выяснить, кто был мой дед? Да, и даже очень.

— Но это ничего не изменит, Анна. Ты взрослая женщина, и мне непонятно, что ты собираешься найти в конечном счете.

Анна только пожала плечами.

— Это трудно объяснить. Вот ты, бабушка, ты все знаешь о собственном происхождении. Ты знаешь, кто твои родители, деды, прадеды. Род никогда не прерывался. Но мама, Филипп и я — совсем другое дело. Мама, вообще, была сиротой, у нее даже нет ни одной фотографии бабушки. Ты перевезла маму в Англию, когда ей исполнилось пятнадцать лет. Ты сказала, что она возненавидела Дэвида с первого взгляда, и это понятно. Ведь она попала в чужую страну, была оторвана от своих родных мест, родных корней. Прости бабушка, но это все правда. Мама готова была отдать все, чтобы выяснить, кем она является на самом деле. Оглядываясь в прошлое, я хорошо могу представить все мамины проблемы: ведь в какой-то степени они напоминают мне и мое детство. Мама не смогла дать мне какое-то руководство в жизни, потому что ощущала себя потерянной в этом враждебном мире.

— Мы все чувствуем себя потерянными, — мрачно добавила Эвелин.

— Но каждый по-разному, бабушка! Степень своей потерянности я ощутила, только когда прочитала дневник. До этого мне казалось, что я сама цельность: хорошая работа, уравновешенный характер, никаких проблем, потому что есть куча кредитных карточек.

— В чем же дело?

— Если бы не дневник, я бы ничего не узнала. Читая его, я чувствовала, будто у меня под ногами разверзлась земля. И мне стало ясно, что я — человек без корней. Извини, бабушка, если тебя это задевает. Но я так чувствую, да и мама, пожалуй, испытывала нечто подобное.

— Ты меня совсем не задела. Мне просто стало интересно, не слишком ли серьезно ты ко всему этому относишься.

— Обращаясь к своему опыту, могу только сказать, — вмешался Филипп, — что это можно сравнить с тем, как усыновленный ребенок пытается найти своих истинных родителей. Причем ребенок не очень-то благодарен приемным отцу и матери за все, что они сделали. Страсть поиска оказывается сильнее него. Так и ты, Анна, во что бы то ни стало хочешь встретить тех, кто был твоим предком, хочешь услышать наконец их голос, взглянуть им в глаза, чтобы найти нечто в себе самой. Без этого ты как бы теряешь свою целостность. Эвелин, я сам знал немало усыновленных детей, и почти каждый из них пытался найти своих истинных родителей. Без этого вы никогда не узнаете, что вы есть на самом деле.

— Да, — с энтузиазмом подхватила Анна. — И если Джозеф Красновский действительно прошел через ГУЛАГ и остался жив, я хотела бы поговорить с ним.

— А если Джозеф Красновский сам не хочет, чтобы его нашли?

— Не понимаю.

— Но он не давал знать о себе все эти годы, Анна.

— Так ему неизвестно, что мама ищет его.

— Кому-то это известно, — резко ответила Эвелин.

— Что ты имеешь в виду?

— Кто-то прекрасно знает о поисках Кейт, — мрачно повторила Эвелин. — И кто-то не хочет, чтобы Красновского нашли. Ведь ворвались же в ее квартиру в Вейле и пытались ее убить, выкрав все необходимые документы, связанные с поиском. Ведь пытались убить и тебя, дитя мое.

Анна почувствовала, что внутри у нее похолодело.

— А я даже не думала, что здесь существует какая-то связь.

— Ты — нет, — прервала ее Эвелин, — а я догадалась. Думаю, что мистер Уэстуорд тоже кое-что знает, хотя и сидит, словно леопард, молчаливо облизывая лапы. Но если он увлек тебя в темный лес, то обязан предупредить о нападении тигра.

И с этими словами Эвелин холодно взглянула в сторону Филиппа.

Филипп продолжал молчать, но Анну будто отбросило на спинку стула.

— О, бабушка!

— Ну как, Филипп, она в опасности или нет?

— Кто знает, — тихо ответил он.

— И от кого исходит опасность?

— Этого я не знаю. Но в любом случае я смогу защитить Анну.

— Искренне надеюсь. Но лучше всего мистеру Красновскому так и оставаться пока в тени, не правда ли? — Эвелин схватилась за подлокотники: ее лицо исказилось от боли. Филипп вскочил, чтобы помочь ей. Эвелин изо всех сил старалась держаться прямо. Теперь она впилась длинными тонкими пальцами в запястье Филиппа.

— Если говорить о том, почему Кейт верила, что Красновский до сих пор жив, то этому есть объяснение.

— Что же это за объяснение? — спросила Анна.

— Дай мне время сосредоточиться, дитя мое. — Эвелин, справившись с болью, отпустила руку Филиппа. — А сейчас мне надо пойти посмотреть, как Уоллас управляется с сотами. Оставляю вас в обществе друг друга почти на целый день. Поговорим после обеда.

Эвелин пошла в сад, и спина ее по-прежнему оставалась безукоризненно прямой.

— По-моему, она рассердилась, — предположила Анна.

— Нет. Просто хочет все обдумать.

— Как ты считаешь, что она знает?

— Дай ей время, и мы все узнаем. Успокойся.

— Легко сказать «успокойся». Я так нервничаю.

— Послушайся моего совета, — произнес Филипп, коснувшись руки Анны. — Не торопи ее: Эвелин явно что-то знает и скажет, когда настанет время. Иначе она уйдет в себя и спрячется, как улитка в раковину.

Анна рассмеялась неожиданному сравнению.

— Пожалуй, ты прав. Хорошо, постараюсь быть хладнокровнее.

— Пойдем прогуляемся пока.

Поместье Грейт-Ло было расположено на высоком холме, поэтому небо здесь казалось необъятным. Внизу до самого горизонта расстилались поля и луга, а дальше шел густой лес. Среди долины, извиваясь, как змея, бежала река Тайн, устремляясь к морю.

Ветер, словно гигантская метла, пригибал к земле траву. Собаки Эвелин весело бежали впереди, задрав хвосты.

Анна крепко держалась за руку Филиппа, пока они спускались вниз по холму.

— Как ты все-таки думаешь, он жив или нет?

Филипп понял, о ком идет речь: эту тему они обсуждали постоянно.

— Он родился в 1917 году, значит, сейчас ему должно исполниться семьдесят пять лет. Немало людей в этом возрасте ведут активный образ жизни. Пожалуй, он может быть жив.

— Знаешь, что меня беспокоит больше всего? Я никак не могу избавиться от мыслей.

— Каких?

— Что он лежит сейчас где-нибудь в больнице, тихо умирает и даже не знает, что мы ищем его.

— Не будь смешной, — улыбнулся в ответ Филипп.

— Надеюсь, скоро мы все узнаем. Хотя я иногда думаю, что мы никогда не найдем Джозефа.

— Но мы используем каждый шанс и все свои силы в этом деле, Анна.

Задыхаясь от быстрого бега, она оказалась у подножия холма в крепких объятиях Филиппа.

— Но почему Эвелин против моих поисков?

— Мне это понятно.

— Из-за того, что привыкла к тому, что она моя бабушка, а Дэвид — отец мамы, да? Просто она не хочет перемен?

Собаки нетерпеливо крутились вокруг, словно желали выяснить, что произошло. Филипп поднял палку, забросил ее подальше в кусты, и они с радостным лаем бросились за ней.

— Необязательно так. Анна.

— Но мне надоело смотреть на фотографии этого голубоглазого выродка в серебряных рамках. Дэвид был голубоглазым блондином с квадратным, типично английским лицом. Но мама с черными волосами и смуглой, как у цыган, кожей совсем не похожа на него. А я — вообще ни на кого не похожа. В дневнике Кандида описывает Джозефа как человека с темными волосами и славянским типом лица. Ведь должна была проявиться разница между голубоглазым типичным англичанином и темноволосым русским евреем в их детях? И ты не можешь убедить меня в том, что мне должно быть все равно, кто мой отец — предатель или страдалец.

— Успокойся. Пулитцеровскую премию за это расследование тебе все равно не дадут. Но твои чувства вполне понятны.

Собаки с лаем выскочили из кустов, и Анна хотела забрать у одного из псов палку, как вдруг в ужасе закричала.

— Филипп! Сделай же что-нибудь! Пожалуйста!

В слюнявой пасти одного из псов бился кролик. Анна закрыла лицо руками, и слезы брызнули из глаз. Филипп бросился к собаке.

Когда Анна опустила руки, то увидела, что Филипп держал в руках безжизненное тело кролика. Головка запрокинулась, солнце просвечивало рубиновым светом сквозь длинные прозрачные уши.

— Пока тащил его из пасти собаки, я сломал ему шею, — извиняясь, пояснил Филипп.

Животные сгрудились у ног Филиппа, сгорая от нетерпения получить назад добычу.

— Не давай, не давай им его! — взмолилась Анна.

— А что же делать? Похоронить кролика? — с сомнением спросил Филипп.

Но он все-таки зашел в кусты и оставил там мертвого зверька, пока Анна пыталась удержать разъяренных псов.

— Лисица или ласка все равно съедят его до темноты. Сегодня у них будет замечательное английское чаепитие, — спародировал Филипп английский акцент, заставив Анну улыбнуться.

— Ты думаешь, бабушка права? — неуверенно спросила Анна. — Неужели кто-то пытался помешать маме в ее поисках Джозефа Красновского? Это по-настоящему пугает меня. Не могу представить себе, кто это мог бы быть. Кому пришло в голову так жестоко обойтись с женщиной только из-за того, что она пытается найти своего отца.

Филипп взял Анну за руку.

— Я здесь, чтобы защитить тебя. И если поблизости снова появится какой-нибудь сумасшедший, то во второй раз ему так просто не уйти.

— Верю, — еле сдерживая смех, ответила Анна. Филипп казался таким надежным, таким сильным, что Анна впервые ощутила себя защищенной. Именно это она видела в своих снах и теперь поняла, что ее любовь постепенно перерастает в настоящую страсть.

— Иногда я думаю, почему я влюбилась в тебя. Наверное, от чувства надежности, которое исходит от тебя, от всего твоего облика. Ты для меня — воплощение отцовства.

— Надеюсь, не совсем так. — Филипп привлек Анну к себе.

В ответ она нежно провела кончиками пальцев по его губам.

— Твой рот кажется очень жестким, а на самом деле губы мягкие и теплые. — Анна со страстью ответила на поцелуй Филиппа.

Она по-прежнему побаивалась и стеснялась своего возлюбленного. Даже влюбленный, Филипп сохранял между ними дистанцию. После прочтения дневника Анна открыла для себя, как близки и похожи они были в поиске, идя к цели одной дорогой. И в то же время какая-то загадка была в этом человеке.

Даже когда они занимались любовью. Анна ощущала, что Филипп сейчас не с ней, а где-то еще. Это делало тело Уэстуорда холодным и чувственным одновременно.

Анна попыталась освободиться от объятий, стесняясь своей страстности.

— Прости.

Но Филипп еще сильнее прижал ее к себе и поцеловал в висок.

— От тебя всегда такой потрясающий запах.

— О, Филипп… — Она закрыла глаза, когда Филипп принялся целовать ее веки, чувствуя, как ее охватывает дрожь.

Анна никогда не ощущала такого эротизма в простом поцелуе. Филипп целовал ее, а казалось, будто совершается сам акт любви, словно он что-то пил прямо из ее губ, и душа ее сама раскрывалась навстречу ему.

Филипп начал расстегивать жакет и уже коснулся ее грудей. На ней не было бюстгальтера, поэтому она вздрогнула от прикосновения. Соски тут же стали твердыми, а тело вновь пронзило желание.

Собаки продолжали яростно лаять. Неожиданно Анна отстранилась от Филиппа, прошептав:

— Это уже не так романтично.

— Черт с ними, — блеснул он в ответ глазами цвета кобальта. Он отдал команду псам замолчать, и они успокоились, поджав хвосты. Филипп вновь привлек к себе Анну, жадно ловя ее губы.

Она провела ладонью у него между ног, почувствовала его восставшую плоть. Его желание всегда возбуждало Анну. Она расстегнула молнию и просунула руку внутрь.

— Господи, он у тебя такой большой и твердый. Смогу ли я удовлетворить тебя. Я ведь люблю тебя, Филипп, ты знаешь это.

Она встала на колени и взяла его плоть в рот. Он попытался остановить Анну, но она обхватила руками его бедра. Мускулы его мощных бедер напряглись до предела — Анна ощущала это своими руками. Пальцы Филиппа стали плести узлы в ее волосах. Но он остановил Анну и произнес.

— Не здесь, не сейчас.

— Когда же? — спросила Анна возбужденно и страстно.

— Сегодня ночью. Я приду к тебе сам.

— Нет. Лучше я приду к тебе. А то ты еще потеряешься по дороге. И потом, я просто не выдержу ожидания.

Обедали в столовой. Это была даже не комната, а внушительных размеров зал. Но Анна чувствовала себя здесь неуютно из-за отсутствия окон. С XVII века стены столовой были обиты деревянными панелями. Сегодня здесь зажгли свечи, и стол был убран, как и полагается в рождественский сочельник. В центре стола поместили корзину, которую Эвелин украсила ветками падуба, омелы, сосновыми шишками и красными свечами.

За обедом присутствовал пожилой седовласый джентльмен с лицом римского сенатора, которого Эвелин представила как своего неизменного друга многие годы, Родерика Кина — нейрохирурга. Было ясно, что Эвелин пригласила его, чтобы поговорить о состоянии здоровья Кейт.

По традиции, в Грейт-Ло рождественскую индейку подавали ближе к вечеру, а не на ленч. Она была прекрасно приготовлена, с хрустящей поджаренной корочкой золотистого цвета, и подана с овощами и жареным картофелем.

Несмотря на почтенный возраст Кина, Эвелин попросила именно Филиппа сесть во главе стола и разрезать индейку. Со своей задачей он справился великолепно. Анна была и приятно удивлена, и смущена теми комплиментами, которые вполне заслуженно получал со всех сторон Филипп, разрезая индейку на равные кусочки. Такое внимание как бы подтверждало факт их помолвки, делая тем самым Филиппа полноправным членом семьи, а не только гостем.

Эвелин слегка прикоснулась к маленькому кусочку мяса, и затем промокнула губы салфеткой.

Анна была в черном: простой черный с высоким воротником и длинными рукавами трикотажный верх, черная короткая юбка, черные чулки. Платиновая цепочка с тремя бриллиантами — подарок Филиппа — великолепно смотрелась на этом фоне. Анна знала, как хорошо она сейчас выглядит, и взгляды Филиппа подтверждали это.

Родерик Кин задал Анне несколько вопросов, касающихся Кейт.

— Это только шепот, но с каждым днем она произносит все больше слов. Она спрашивает о музыке, просит воды или хочет, чтобы ее передвинули. Когда мама видит меня, то, улыбаясь, произносит мое имя, — рассказывала Анна, чувствуя, что начинает волноваться.

— Что ж, раз она начала говорить, — это весьма положительный факт, — заключил Кин хорошо поставленным голосом, который вполне подошел бы римскому патрицию.

— Не могу передать вам, что я почувствовала, когда она в первый раз назвала меня по имени.

Кин понимающе улыбнулся.

— Всякое возвращение человека из комы похоже на чудо. Это даже большее чудо, чем само рождение.

— Пожалуй, — согласился Филипп. — Ведь это возвращение из могилы.

— Верно, — согласился Кин. — Он отпил из своего бокала и промокнул губы салфеткой. — Уверен, что если бы не Анна, подобного никогда не произошло. Она проявила невероятное мужество и выдержку. Будь я на месте врачей в Колорадо, то подтвердил бы, что после таких повреждений всякие надежды очень зыбки. Но непрерывные стимуляции, отказ перевезти Кейт в богадельню и, самое главное, неистребимая вера — все это спасло вашу мать, помогло ей выкарабкаться из кромешной тьмы.

— И каковы перспективы? — вмешалась Эвелин.

— Состояние Кейт внушает оптимизм. Выздоровление будет, конечно, медленным, но в течение года, может быть, полутора, больная придет в свое обычное состояние.

— По возвращении в Вейл я займусь только здоровьем мамы. Я решила пока оставить работу, чтобы быть только с ней. Никто не обеспечит ей такой уход, как я. Как только они выпишут маму, я привезу ее в квартиру. Самое главное, это стимулировать работу мозга, значит, нужно создать самые благоприятные условия, — заключила Анна, поигрывая бокалом. — Обо всем этом я уже сказала маме и уверена, что она прекрасно поняла меня. Думаю, это будет началом ее новой жизни.

— Ты уверена в этом? — сухо спросила Эвелин. — Думать так — значит лишить Кейт всякой самостоятельности и нрава самой принимать решения.

— Не будь такой мрачной, бабушка!

— Забери мать из Вейла, Анна. Отвези ее в Майами, поближе к солнцу, а лучше в Калифорнию, туда, где тепло и спокойно. И забудьте прошлое, в нем гнездится только ужас.

— Я и сама думала о том, чтобы перевезти маму туда, где потеплее. Может быть, я сделаю это в конце лета. Ведь лето в Вейле такое красивое, и мама любит это время года. А когда наступят холода, переберемся куда-нибудь к солнцу.

Обед подходил к концу.

— В гостиной разожгли камин, — заметила Эвелин, — не перейти ли нам туда?

Вечер кончился рано. Несмотря на выдержку и силу воли, Эвелин около десяти часов почувствовала себя уставшей, и Родерик Кин, вежливо извинившись, покинул их.

Втроем они продолжали молча сидеть возле камина. Первой прервала молчание Эвелин:

— Ты хотела узнать, почему твоя мать была уверена, что Джозеф Красновский до сих пор жив.

Анна от неожиданности подняла голову; Это было так похоже на бабушку — сразу говорить о том, что занимает сейчас всех.

— Да. И ты сказала, что знаешь.

— Думаю, что да. Я просто могу представить себе ход мыслей твоей матери, поэтому мне кажется, что права. Кейт думала, что тот ужасный человек со шрамом был Джозефом Красновским.

— Человек со шрамом?

— Это возвращает нас к событиям, о которых тебе никогда не рассказывали, дитя мое. Событиям, связанным со смертью Дэвида. Ты ничего не знаешь об этом, Анна, но твой дед был убит.

— Убит? Я думала, что он умер в результате несчастного случая.

— Нет. — Эвелин в изнеможении откинулась на спинку стула. Филипп смотрел на старую женщину с обостренным вниманием. — Нет. Его убили, и твоя мать видела все своими глазами. В тот день мы отправились на прогулку верхом, но лошадь Кейт потеряла подкову. Кейт шла пешком домой, к конюшням. Никто из нас до конца не знает, что же все-таки видела Кейт — ведь несколько дней она находилась в истерике. Тогда твоей матери было пятнадцать лет. Несколько деталей четко запечатлелись в ее сознании. Кейт ясно видела мотоцикл неподалеку от человека с изуродованным шрамами лицом. Он держал маленький пистолет у самого виска твоего деда, а затем раздался выстрел.

— О Господи! — не выдержала Анна.

— Кейт описала убийцу как человека высокого, темноволосого, в кожаной куртке. Страшные шрамы и почти полное отсутствие челюсти не могла скрыть даже борода. Кейт успела заметить также хищный волчий взгляд черных глаз. Полиция потом обыскала всю Англию, но безрезультатно. Об этом тебе никогда не рассказывали.

Анна побледнела и не отрываясь смотрела на Филиппа: страшные образы пронеслись в ее сознании.

— Это был 1960 год, — медленно произнесла она, — а сведения, полученные от генерала КГБ, обрываются 1959 годом, да еще и знаком вопроса. Что, если Джозефа все-таки отпустили или ему удалось бежать из лагеря? И он специально приехал в Англию, чтобы найти Дэвида, потому что именно он предал Джозефа во время войны?

Анна ощутила дрожь во всем теле и взглянула на Эвелин.

— Это бесспорно был он. Джозеф явился сюда, чтобы наказать Дэвида за предательство.

— Анна, отнесись ко всему легче, — мягко произнес Филипп.

— Да кто же еще это мог быть? Он явился, чтобы совершилось возмездие. Он не знал, что маму удочерили и она здесь. А в момент убийства Джозеф поднял голову и узнал свою дочь, потому что мама очень похожа на Кандиду. И дочь в это время видела, как ее отец совершает убийство. С этого момента Джозеф понял, что он уже никогда не сможет вернуться к дочери. Ведь в ее глазах Джозеф остался убийцей. Вот почему он пропал, как иголка в стоге сена, бабушка! Вот почему Джозеф никогда не сможет рассказать дочери обо всем, что случилось в 1944 году. Он решил: пусть Кейт думает, будто ее отец — Дэвид. О Господи! — Анна закрыла лицо ладонями: — Другого объяснения нет.

— Что ж, — на губах Эвелин мелькнула ироническая улыбка, — вот ты обо всем и догадалась. Твои мысли прекрасно уловили ход рассуждений Кейт.

— Но ведь это так. Я чувствую правду всем своим существом так же, как ты определила, что в улье завелись вредители. Разве не так?

В ответ Эвелин Годболд только тяжело вздохнула, и выражение легкой иронии сменилось состраданием.

— Похоже, дитя мое, очень похоже, но я все равно сомневаюсь в том, что это окончательная истина.

— Прости, бабушка. — Анна протянула руку, чтобы коснуться ладони Эвелин. — Все это должно быть ужасно для тебя. Но мне непонятно, почему ты против моих попыток найти Джозефа. Хотя, с другой стороны, понятно. Если Джозеф и человек со шрамом — это один и тот же человек, то получается, что именно он убил твоего мужа. Но познать истину — значит достичь гармонии и примириться.

— Я достигла такого состояния, — холодно заметила Эвелин, с трудом приподняв веки. — Я примирилась с этим очень давно. Если Красновский и убил когда-то моего мужа, то зла на него у меня не осталось никакого.

— Потрясающе, бабушка. Тебя просто невозможно понять, и вряд ли мне это удастся когда-нибудь.

— Но если у вас нет никаких злых чувств по отношению к Красновскому, — неожиданно вмешался Филипп, — то почему же вы тогда не хотите, чтобы Анна нашла его и завершила дело, начатое Кейт?

— Потому что я не вижу в этом ничего хорошего, — отрезала Эвелин.

— Обычное и понятное стремление познать истину.

— Или удовлетворение своего любопытства. По этому поводу существует немало пословиц, не правда ли, Филипп?

— Пожалуй. Я вижу. Эвелин, вы любите пословицы.

— Конечно, в сжатой формуле они норой выражают самую суть вещей. Но мне все это не нравится. Это старо, как мир, — преступления, кровь. Как сказано в древней книге: мы не знаем, кто мы есть на самом деле. Поиски человека, который давно уже исчез. Психопат, получающий удовольствие от убийства женщин, который к тому же верой и правдой служит тому, кто почему-то не хочет, чтобы Джозефа Красновского нашли. Нет, Филипп, все это не внушает мне доверия. И я бы посоветовала Анне забрать мать из Вейла. И уберечь от этих поисков. Поселиться там, где много тепла, солнца, счастья, где можно начать жить заново. И куда не проникнут тени из прошлого.

— Бабушка, ты говоришь сейчас, как ведьма. — Анна почувствовала, как по телу побежали мурашки.

— Что ж, я привыкла. Меня называли и похуже. — С этими словами Эвелин отодвинула кресло, готовясь встать. Филипп бросился помогать ей. Он поцеловал руку Эвелин и отправился наверх, в свою комнату. Анна нашла, что этот предупредительный жест очень трогателен.

Вместе с бабушкой Анна поднялась в спальню, где их ждала ночная сиделка. Спальня Эвелин почти не изменилась со времени детства Анны — такая же уютная и простая, с горящим камином. О роскоши говорила только просторная кровать — фамильная принадлежность старинного дома. Сиделка принялась помогать Эвелин готовиться ко сну. Анна хотела уйти, но Эвелин остановила внучку.

— Не уходи, дитя мое. Побудь со мной. Мне так приятно, что ты здесь.

Анна почувствовала, как комок подступил к горлу. Эти теплые слова были столь необычны для Эвелин. Анна послушно села на край постели, наблюдая за тем, как сиделка расстегивает молнию на вечернем платье Эвелин.

— Спасибо, что рассказала мне о человеке со шрамом. Могу представить, какое это было потрясение для тебя, бабушка.

— Ты никогда не знала своего деда, — сказала Эвелин, продевая руки сквозь узкие рукава шелковой ночной рубашки. Ее плечи не выдавали возраста, и кожа по-прежнему оставалась гладкой, словно слоновая кость. — Может быть, не стоит называть этого человека твоим дедом?

— Нет, уж лучше зови.

— Мне было бы неприятно, если у тебя сложится впечатление, что Дэвид не имел никаких положительных качеств.

— Я так не думаю. Ты ведь его любила. И Кандида тоже испытывала к нему самые нежные чувства. Он, должно быть, обладал каким-то очарованием.

— Он был просто соткан из чар, — тяжело вздохнула Эвелин, — и отличался какой-то особой красотой. Такой высокий, сильный. Он был похож в молодости на крестоносна. О его слабостях трудно было догадаться…

Пальцы молчаливой и исполнительной сиделки завернули рукав ночной рубашки на тонкой руке Эвелин, а затем принялись нащупывать пульс. Анна увидела, как на шее у бабушки пульсирует голубая жилка, и подумала о том времени, когда Эвелин была молодой и красивой и была способна свести с ума не одного мужчину.

— Твой Филипп, — начала старая женщина, глядя на Анну, — тоже очень красив и обладает каким-то магнетизмом. Я понимаю, почему ты так любишь его.

Анна почувствовала, как кровь прилила к щекам.

— Неужели это так заметно?

— Я знала тебя еще ребенком. Трудно представить себе, чтобы женщина твоего возраста не потеряла рассудка от такого мужчины, как Филипп.

— Надеюсь, я выгляжу не очень глупо?

— Это он купил тебе бриллианты?

— Да. — Анна слегка коснулась платиновой цепочки на груди.

— Королевский подарок. Платина и бриллианты. Он, видно, специально выбрал самые дорогие материалы на земле.

— Но я не знаю, любит ли он меня, бабушка. И полюбит ли когда-нибудь.

— Не это беспокоит меня в Филиппе.

— А что же?

— Не знаю.

Сиделка между тем послушала пульс и достала тонометр.

— У вас немного поднялось давление, миссис Годболд. Я думаю, что вы переутомились сегодня. Вам надо быть осторожнее.

Затем она сделала какие-то записи и дала Эвелин пилюли. Бабушка проглотила их, скорчив гримасу. Анна поправила подушки, и Эвелин улеглась, вздохнув облегченно и закрыв глаза. Анна расправила простыни вокруг ее худого тела. А сиделка заняла свое привычное место в кресле у камина, надела очки и принялась читать книгу.

Анна вглядывалась в лицо бабушки, держа ее за руку:

— Как бы то ни было, я всегда думаю о тебе как о своей бабушке.

Легкая улыбка промелькнула на губах Эвелин, и ее пальцы слабо сжали ладонь Анны, а веки немного приоткрылись.

— Если бы он не любил тебя, то зачем бы он отправился с тобой в Европу? И почему ему так хочется помочь тебе найти Джозефа Красновского?

— У него есть свой план, бабушка. Филипп горит желанием узнать, что произошло с его собственным отцом. Явно он его очень любит.

— Этого человека он никогда не знал.

— Но он же его отец, бабушка. Как и мою мать, его неотступно преследует эта мысль. Как и меня, — после небольшой паузы добавила Анна.

Эвелин протянула руку и коснулась кончиками пальцев бриллиантов на шее Анны.

— Очень дорогие камни, — прошептала она. Веки Эвелин слабо дрогнули, и Анна поняла, что бабушка вот-вот погрузится в сон. — Надеюсь, что Филипп найдет, что ищет, да и ты тоже. Но будь осторожна, дитя мое, будь осторожна.

Когда бабушка заснула, Анна тихо поднялась с места и нежно поцеловала ее в бровь. Шепотом она пожелала доброй ночи сиделке и вышла из спальни Эвелин. Старый дом погрузился во тьму, коридоры были пустынны. Отовсюду веяло холодом. Зима в Нортамберленде — это не сезон теплых ласковых ночей. Отопление и освещение в Грейт-Ло были далеки от совершенства, несмотря на все усилия Эвелин осовременить эти системы в 1950 году. Правда, спальни еще как-то обогревались каминами и теплом батарей от работающей котельной. Стоя в пустом коридоре, Анна слышала, как щелкнул замок в двери и где-то внизу послышался шепот прислуги.

Она направилась к двери Филиппа и тихо поскреблась кончиками пальцев, прежде чем войти. В комнате царил полумрак. В отблесках пламени горящего камина угадывался силуэт Филиппа, стоящего у окна и вглядывающегося в ночь.

Анна закрыла дверь и тихо подошла к Филиппу.

— Что ты там ищешь? — прошептала она.

— Смотрю во тьму.

— И что же увидел?

— Полную тьму. Ночи в Вайоминге точно такие же. Так долго живу в городах, что стал забывать, как выглядят настоящие ночи.

Анна прижалась к нему сзади и почувствовала, как рука Филиппа скользнула по ее плечу. Она отдалась этой теплой силе. Филипп успел переодеться, и сейчас на нем был шелковый халат.

— Ты прав, — прошептала Анна, — тьма великолепна.

— Вечер оказался для тебя тяжелым?

— Да. Настоящее потрясение. Я даже не представляла, что узнаю что-то новое о Дэвиде, мне никогда об этом не рассказывали. Но сейчас, кажется, все сходится. Мать, наверное, всю жизнь преследовал этот ужас: как у нее на глазах убивают отца. И когда она прочитала дневник, все встало на свои места. Мать узнала наконец, кто же этот человек со шрамом и почему он убил Дэвида. Она разыскивала его не только потому, что это ее отец, но и чтобы предложить ему…

— Прощение, да еще полное, — добавил Филипп.

— Да, может быть.

— Но ведь он же убил Дэвида Годболда. Просто взял и размазал его мозги по земле.

— Хмм… Этим, наверное, объясняется, почему он до сих нор прячется.

Филипп с любопытством посмотрел на Анну.

— Значит, это убийство для тебя ничего не меняет?

— Ничего.

— Но Джозеф Красновский совершил свое преступление не в порыве страсти, а совершенно хладнокровно, причем через пятнадцать лет после войны.

— Пятнадцать лет для Дэвида, а Джозеф только успел выбраться из России, не забывай об этом. Поэтому назвать его хладнокровным я не могу.

— Но разве сам факт убийства не потрясение для тебя?

— Потрясение. И сейчас мне не хотелось бы говорить об этом, Филипп. Мне нужно время, чтобы все обдумать и понять.

— Хорошо. — Филипп провел ладонью по волосам Анны. — Ты сегодня особенно хороша, как настоящая цыганка. А пламя свечей будто мерцает в твоих глазах. Ты совершенно не похожа на англичанку.

— На одну четверть я, пожалуй, еврейка. Моя мать — наполовину еврейка. Довольно странно, не правда ли, для католички сделать такое открытие?

— Ты чувствуешь себя теперь как-то особенно?

— И даже очень.

— Как это?

— Ты будешь смеяться надо мной.

— Постараюсь не смеяться.

— Ладно… — Анна положила голову на плечо Филиппу, и ее волосы заструились по его груди. — У меня такое ощущение, будто я нащупала свои истинные корни. Учиться мне пришлось в Бостоне по курсу европейской истории, а затем я стала журналистом. Как и всем другим, мне пришлось видеть документальные фильмы о фашизме, читать книги и документы. Но все увиденное и прочитанное будто не касалось меня. Понятно, о чем я говорю? Евреи всегда были какими-то особенными. И не потому, что у меня предубеждение против них, нет. Просто в них была некая таинственность, которую я никак не могла определить для себя. И вдруг все это стало частью моей собственной жизни. Холокост. Ужас. Это часть меня, а я прежде даже не догадывалась. И вдруг мне захотелось узнать больше, несмотря на весь ужас, который вдруг обрушился на меня.

— Но узнать, что твой дед был евреем, не означает полностью поменять свое самосознание, Анна.

— Конечно, но часть еврейской крови что-то перевернула во мне.

— Еврейская кровь? Ты начала говорить, как Геббельс. Ты дочь ирландского католика и такой и останешься до конца своих дней. Анна, ты неожиданно заглянула в старый семейный шкаф и нашла там скелет — вот и все. И после этого ты еще пытаешься убедить меня, что лишена предрассудков?

Анна только расхохоталась в ответ.

— Жестоко, Филипп, но верно. О'кей. Может быть, ты и прав. Но я совершенно искренне говорю обо всем. И мне действительно очень многое еще хочется узнать.

Филипп замолчал на несколько мгновений, а затем продолжил:

— Концентрационный лагерь в Варге — сейчас там мемориальный центр. Он находится недалеко от Риги. Из Стокгольма мы можем долететь туда, а на Стокгольм есть рейс из Лондона. Пока ты не представишь себе, что пережил Джозеф Красновский, ты не поймешь его.

— Да, мне надо там побывать. Поедем, Филипп! — после небольшой паузы заключила Анна.

— Ты уверена, что тебе это необходимо? Ведь ничего подобного тебе еще не приходилось видеть?

— Нет, не приходилось. Но это неважно. Я должна поехать туда. Пожалуйста. Ведь у нас есть два дня перед путешествием в Италию.

— Что ж. Раз хочешь, то давай. Думаю, что прошлое Восточной Европы должно отрезвляюще подействовать на такую молодую, богатую девушку, как ты.

— Но я не избалованная молодая штучка.

— Да? А что тебя окружает здесь, где мы находимся? Лакеи, дворецкие, садовники — ну прямо средневековье!

— Это дом Эвелин, не мои. Уверяю тебя, что ни мне, ни маме никогда не нравилось здесь.

— Но ты пользовалась привилегиями и богатством с самого рождения.

Анна чувствовала, что Филипп решил подразнить ее, и не удержалась, чтобы не ответить колкостью.

— А ты? Личные самолеты и лимузины вряд ли говорят об аскетизме.

— Я сам заработал каждый пенни своего состояния.

— Да и я не ленилась, дорогой. Никогда ничего не выпрашивала ни у матери, ни у Эвелин. Все, что имею, — это заработано мною.

Филипп взял ее за талию и легко повернул, подталкивая к постели. Анна не удержалась и рухнула на нее, успев только сбросить в последний момент туфли, которые с шумом упали на пол.

— Избалованная, высокомерная.

— А ты свинья!

Филипп убрал волосы с лица Анны. Огонь заиграл красными бликами в его глазах:

— Избалованный ребенок. Трахаешься, как богатая, избалованная девчонка, говоришь и сердишься, как избалованный ребенок.

— Все, мое терпение лопнуло! — с сердитым смехом выпалила Анна и принялась молотить кулачками по мускулистой руке Филиппа.

— Хорошо, хорошо, — только и приговаривал он. — Прекрасная игра, дорогуша. А теперь — коктейль или горячая ванна — что выбираешь?

— Чудовище! — Анна понимала, что в его словах есть правда; секс с Филиппом был для нее таким необычным. — Я никогда не занималась этим в ванной. Что ты от меня хочешь? Что-нибудь из «Кама сутры»? Да?

Филипп мягко поиграл ее грудями.

— Тебе не отличить «Кама сутру» от дерби в «Кентукки».

— Так чего же ты хочешь? Чего-нибудь неприличного?

Филипп расхохотался.

— А как ты это себе представляешь?

Анна вздрагивала каждый раз, когда пальцы Филиппа касались ее сосков.

— Не знаю. Думаю, у меня нет достаточного опыта. Ты сам меня научишь.

Филипп нежно поцеловал Анну в губы.

— Мне нечему тебя учить. Я люблю тебя такой, какая ты есть.

— Тогда на что же ты жалуешься?

— Я и не жалуюсь. Просто сказал, что ты трахаешься, как богатая, избалованная девчонка.

— Ты хочешь сказать, что активен только ты. Но я не знаю, как вести себя с тобой. Когда мы с тобой близки, я не знаю, где я — в аду или раю. А ты разве сам не догадался об этом?

Филипп помолчал. Затем взял край ее свитера и начал стягивать его. Анна подняла руки, чтобы помочь Филиппу. Она тряхнула волосами, и ее груди поднялись как два маленьких вулкана в отблесках огня. Филипп поцеловал каждый сосок.

— Мне нравится, как пахнет твоя кожа — словно солнце и персик.

Желание буквально переполняло Анну.

— О, Филипп, прости, если я не очень хороша с тобой в постели.

— Совсем нет. Ты сводишь меня с ума. Ты похожа на греческую амфору.

Филипп неожиданно замолчал, нащупав рукой черные чулки на резинках и тонкую полоску, едва закрывающую треугольник вьющихся волос.

— Я оделась так для тебя, — прошептала Анна.

— Для меня?

— Это тебе мой рождественский подарок. — Анна вдруг застеснялась. — Тебе не нравится? Ведь мужчинам нравятся чулки на резинках.

— Ммм…

Филипп наклонился и поцеловал шрам на бедре, который остался от удара гаечным ключом. Выглядел он еще ужасно, но доктора сказали, что со временем он исчезнет и станет незаметным. Как сотрется в памяти и сам вечер в Джипсэме.

— Во всяком случае, мой опыт подсказывает мне, что это так, — произнесла Анна, подняв одно колено так, чтобы ноги в чулках соблазнительно потерлись одна о другую.

— Сколько же, дорогая, у тебя было любовников?

— Много.

— Много?

— Да.

— Сколько же?

— Трое.

— Расскажи мне о них, — потребовал Филипп, снимая с Анны чулки.

— Что же ты хочешь знать?

— Расскажи для начала о первом. Кто лишил тебя невинности.

— Что это? Допрос?

— Да, причем инквизиторский. — Филипп обмотал один конец чулка вокруг запястья Анны, а другой привязал к спинке кровати.

— Что ты делаешь? — прошептала Анна.

— Люблю кровати с высокими спинками. Так расскажи мне о своем первом любовнике. Как его звали?

— Ден. Даниель.

Сейчас Анна чувствовала себя необычно, лежа в полной темноте с поднятыми над головой руками. А Филипп между тем снял второй чулок.

— Он работал на киностудии в Белфасте, редактором. У него была жена и двое детей.

— А сколько лет было тебе?

— Немного.

— Кто же кого соблазнил?

— Он меня. Я была еще совсем невинна. Он даже не сказал мне сначала, что женат.

— Ну и как ты чувствовала себя в первый раз?

— Очень хорошо. — Анна нервно засмеялась. — Очень странно, Филипп, исповедоваться тебе, да еще в полной тьме.

— А оргазм ты испытала тогда?

— Не помню.

— Об этом ты должна помнить.

— Думаю, что нет. Я очень нервничала. И он тоже. Представь себе это чувство вины.

— Вины? — Филипп обвязал второй чулок вокруг свободного запястья Анны. — Почему вины?

— Его воспитывали в традициях католической семьи — все ведь случилось в Ирландии. Но эти обстоятельства придали всему особое возбуждение, хотя и убили что-то во мне навсегда. Ведь я впервые спала с мужчиной.

Филипп между тем завязал чулок вокруг запястья другой руки и начал привязывать его к спинке кровати.

— Ну а позднее у тебя были оргазмы?

— Я же здоровая женщина. И ты это прекрасно знаешь. Филипп — это все необычно.

— Расстроена?

— Немного нервничаю.

— Не надо, — спокойно сказал Филипп. — Ты сейчас чертовски сексуальна. — Он коснулся кончиками пальцев губ Анны. — Я привязал тебя слабым узлом. Один хороший рывок — и ты свободна.

Анна попробовала, насколько силен узел.

— Но ты ведь не хочешь освободиться, не правда ли?

Анна расхохоталась:

— Горю желанием узнать, что же произойдет в следующий момент.

Филипп встал и сбросил с себя халат. Анна услышала, как он с шуршанием опустился на пол. Она знала, что ее возлюбленный стоит сейчас перед ней во тьме совершенно голый. Филипп присел рядом на кровать.

— Расскажи мне о своем чувстве вины, которое переполняло тебя, когда ты трахалась с женатым человеком.

— Поначалу это очень возбуждало, но затем он по-настоящему влюбился в меня. Я хочу сказать, что он просто с ума сошел. Он начал говорить, что готов бросить жену и детей. Тут я поняла, какое зло совершаю. Мое маленькое приключение могло разрушить счастье другой женщины, уничтожить семью. Для меня это было невыносимо.

— И ты убежала.

— Да. Я убежала. И с тех пор не имела дела ни с одним женатым мужчиной.

— Расскажи о втором твоем любовнике.

— Об Уильяме?

— Об Уильяме так, об Уильяме. Он что, тоже был намного старше тебя?

— Да. К этому времени он разошелся с женой, но детей у них не было. В сексе он оказался настоящим профессионалом.

— Профессионалом? — Филипп медленно провел ладонью по всему телу Анны, нежно помассировав ее груди. — Что ты имеешь в виду?

— Уильям относился ко мне как к женщине. Ден считал меня ребенком и любил называть малышкой. Билл был чем-то большим… — Анна замолчала, почувствовав, как теплые губы Филиппа коснулись ее сосков.

— Продолжай, — потребовал Филипп, и Анна всей кожей ощутила его жаркое дыхание.

— Не могу, когда ты так целуешь меня.

— Можешь. — Он слегка укусил сосок Анны, и от боли она вся выгнулась. — Расскажи, расскажи мне о Билле, который относился к тебе как к женщине. Ты всегда с ним кончала?

— Да, — прошептала Анна.

— Всегда?

— Часто. Но не как с тобой. Ты это хотел услышать?

— Я хочу только правду.

— У меня ни с кем не было такого, как с тобой. Помнишь, тот первый раз в Вейле… Это было больше, чем все прежде, вместе взятое. Думаю, что это ты и хотел услышать.

— Нет. — Филипп поцеловал ее в шею, а затем язык его скользнул между грудей. — Об этом ты можешь не говорить. Я и без слов все знал.

— Невозможное чудовище. Я люблю тебя, Филипп.

Анна поклялась никогда не произносить больше этих слов, но сегодня она призналась ему в любви уже дважды. Слегка пристыженная своей слабостью, Анна рванулась было, чтобы освободиться, но у нее ничего не вышло.

— Ты же сказал, что я в любую минуту могу освободиться?

— Еще не время. Расскажи мне о третьем. Как его звали?

— Курт. Он работал со мною в Майами в газете. Он был моим боссом.

Голос Анны стал мягким, даже сонным: она ощущала возбуждающее прикосновение языка Филиппа. Он мягко скользил по животу и ниже, где ее жаркая влажная плоть была едва скрыта тонкой кружевной полоской.

— И как долго он был твоим любовником?

— Прошлое лето. Мы вместе ходили купаться на пляж ночью. Он обычно приносил с собой бутылку вина, и мы занимались любовью прямо под звездами. Курт иногда давал мне покурить травку.

— И тебе это нравилось?

— Иногда было противно и подташнивало, а иногда ничего, даже возбуждающе.

— Скромным любовникам это очень помогает.

— Развяжи меня.

— Я же сказал, что освободиться ты сможешь и сама. Филипп просунул пальцы под трусики и одним движением снял их.

— Но я не могу освободиться, а мне так хочется коснуться тебя.

Филипп начал целовать ее бедра, а затем язык коснулся и самой плоти. Он начал проникать туда все глубже и глубже, как в первый раз: нежно и настойчиво одновременно. Анна еще раз попыталась освободиться и не смогла, а язык Филиппа то выходил, то вновь входил в нее, вызывая невыразимое желание. Анна выгнулась и обхватила ногами спину Филиппа, приподнявшись так, чтобы продлить удовольствие, сделать его сильнее и доставить радость Филиппу, открывшись ему до конца.

Шелковые чулки больно резали запястья. Но узел наконец-то поддался, и правая рука освободилась. Анна тут же развязала другую. Теперь она обхватила руками голову своего возлюбленного и с глубоким вздохом выдавила из себя: «Иди. Иди ко мне…», сама удивляясь звуку своего голоса.

Филипп неожиданно засмеялся.

— Я же говорил, ты легко можешь освободиться и сама.

Анна жадно поцеловала Филиппа в губы и прошептала:

— Не смейся надо мной. И больше не привязывай меня к постели.

— А тебе это не понравилось?

— Ты больной человек, Филипп Уэстуорд.

Он лег на спину, а Анна устроилась у него на груди, вглядываясь в его лицо. Она чувствовала, что вся горит.

— Тебе нравится целовать меня… там?

— Ммм…

— Почему?

— Потому что это тебя дьявольски возбуждает, да и меня тоже. Это самая женственная твоя часть.

Анна бедром ощущала твердый пенис Филиппа.

— А я всегда была против орального секса. Я кажусь тебе мещанкой, да?

— Нет, только ирландской католичкой. Ты так красива, Анна. Ты самая красивая женщина, которую я когда-нибудь видел.

— Иди, иди ко мне. — Голос Анны прервался.

Когда все кончилось, Филипп принялся целовать ее веки, каждый раз повторяя:

— Анна, дорогая.

Она же ощутила на губах привкус соли от его слез.

— Этот раз ты был только со мной.

— Да, с тобой.

— Сейчас ты открылся полностью.

— Да.

— Так больше не скрывайся от меня, Филипп. Мне не вынести этого.

В ответ он только молча целовал ее губы.

Наконец-то они нашли его. Они нашли Джозефа.

Анне снилось, будто она бежит по длинному коридору, а сердце готово вот-вот вырваться наружу. Это госпиталь, вроде того, в котором находится ее мать. Джозеф здесь, в одной из палат за белой дверью.

Анна, волнуясь, сворачивает за угол и бежит вниз по лестнице, громко выкрикивая имя Джозефа, но в ответ — молчание и безразличие на лицах врачей в белых халатах. Они только пожимают плечами и проходят мимо. Но Джозеф здесь, Анна прекрасно знает об этом.

Она видит дверь с надписью: «Джозеф Красновский». Наконец-то она нашла его!

Анна с разбегу толкает дверь и оказывается в большой ярко освещенной комнате с настежь распахнутым окном. Занавески раздуваются от сильного ветра. Сердце готово остановиться. Она уже знает, что значит это широко раскрытое окно.

Медленно Анна подходит к постели. Голый человек лежит на кровати, его руки скрещены на груди.

— Джозеф! — кричит Анна. Но этот крин, как и полагалось во сне, похож на шепот.

У постели появляются люди в белых халатах, на их лицах — плохо скрываемое недовольство. Медленно, в унисон они качают головами.

— Нет. Он не может! Не может умереть просто так! — кричит Анна.

Тогда сестра медленно поворачивается и спокойно показывает на монитор у постели больного. На черном экране зеленая ровная полоска ясно говорит о том, что сердце уже давно перестало биться. А душа вышла из тела и вылетела в распахнутое окно, куда-то в вечность.

— Нет! — закричала Анна в отчаянии. — Нет! Филипп!

Он здесь же, большой, сильный, а руки его уверенно обнимают сейчас Анну. Она открыла глаза и посмотрела через его плечо на брезжущий из окна свет, не понимая, где она находится.

— Филипп! — прошептала она. — Мне приснился кошмарный сон.

— Пора вставать. Уже почти половина восьмого.

— Ну и что? Разве ты собираешься уходить куда-то?

— Нет. Просто это моя комната, поэтому уйти придется тебе.

— Ты что, собираешься меня выставить?

— Горничные скоро будут разносить чай в постель. Думаю, тебе не хотелось бы, чтобы они застали молодую хозяйку в кровати гостя? Иди.

— Черт побери!

Камин догорел, и в комнате было очень холодно. Анна быстро вскочила с постели и нашла свою одежду на полу.

— Ты бессердечный тип, Филипп, — произнесла она, вся дрожа. — Здесь же можно умереть от холода.

Когда она собралась наконец, то наклонилась к постели и поцеловала своего возлюбленного.

— Ничего похожего мне не приходилось испытать в жизни. А тебе?

— Тоже.

— Что ж, поверю тебе на слово.

— Конечно.

У двери она повернулась и послала Филиппу воздушный поцелуй. В ответ он улыбнулся ей. Анна закрыла за собой дверь и оказалась в холодном пустом коридоре.

Они уезжали из Грейт-Ло второго января. Анна с болью в сердце расставалась с Эвелин — ведь эта встреча могла оказаться последней. За прошедшую неделю Эвелин стала ближе Анне, которая увидела бабушку совсем другой, близкой по духу женщиной.

Анна из последних сил старалась не расплакаться.

— Я буду звонить тебе каждую неделю, бабушка. Сообщу, как мама. А как только ей можно будет путешествовать, я обязательно привезу ее в Англию, повидаться с тобой.

— Хорошо, — согласилась Эвелин. — Обязательно привези ее ко мне, прежде чем я уйду из этого мира. А теперь прощай, дитя мое.

Анна была подавлена и не могла произнести ни слова. Эвелин сама отстранилась от нее.

— Иди. Оставь прошлое и иди туда, где его тени не имеют власти.

— Такого места нет, бабушка.

— Нет, есть, дитя мое. Где-нибудь на вершине холма, где солнце светит особенно ярко. И помни, прошлое боится будущего. Иди в это будущее и забери с собой мать и своего удивительного мужчину.

Они подошли к старому «бентли». Уоллас сел за руль и надел кепи на седую голову.

— Готовы, мисс Анна?

Анна кивнула головой.

Лимузин тронулся по гравиевой дорожке. Анна долго махала рукой одинокой женской фигуре на пороге дома, а затем уткнулась лицом в грудь Филиппа.

Прошло немало времени, прежде чем она пришла в себя, открыла сумочку и поискала там зеркальце, чтобы привести в порядок заплаканное лицо.

— Господи, как мне жаль бабушку. И сколько у нее мужества. А что она хотела сказать, когда говорила о солнечном свете?

— Думаю, что это цитата из Уинстона Черчилля, не так ли, Уоллас? — сказал Филипп.

Уоллас слегка повернулся:

— Да, сэр. Совершенно верно. Во время войны Черчилль любил выступать по радио перед народом, и он говорил о холмах, освещенных солнцем, и о будущем, чтобы хоть как-то поддержать людей. По-моему, сказано великолепно, не правда ли, мисс Анна?

Анна устало улыбнулась в ответ.

— Не знаю, Уоллас, мне кажется, я никогда не увижу бабушку.

— Вы увидите ее, мисс Анна. Ведь вы обещали ей привезти сюда свою маму.

— Да. Вы правы.

— Мы были рады услышать, что ваша мама поправляется. Было ужасно узнать о случившемся.

— Спасибо.

— Ведь я возил мисс Кейт в школу, когда она была девочкой. И возил ее в этом же автомобиле. Да, она наделена особым духом и особой страстью к борьбе. Дочь явно унаследовала многое от отца.

Анна быстро взглянула на Филиппа.

— Я обязательно передам маме ваши слова, Уоллас. Думаю, ей это будет приятно слышать.

— И не беспокойтесь о миссис Годболд слишком сильно. Мы здесь затем, чтобы ухаживать за ней. Ее трудно, почти невозможно выбить из седла.

Через сорок минут они были в ньюкаслском аэропорту, купили билеты и оформили багаж. Анна на прощанье обняла Уолласа, отчего тот слегка покраснел.

— Позаботьтесь о своей маме. Прощайте, мисс Анна. Прощайте, сэр.

Они увидели, как старый шофер сел за руль «бентли», по-прежнему прямой и представительный в своей ливрее, и лимузин тронулся с места.

Аэропорт был переполнен людьми. Анна пробиралась вместе с Филиппом, боясь потеряться в толчее. Они купили газеты и кофе.

Анна твердо решила про себя, что это не последняя их встреча с Эвелин. Настанут и другие времена — счастливее и радостнее.

Постепенно печаль прошла, и на душе стало немного веселее. Анна наблюдала, как Филипп читает газету — сдвинув слегка черные брови от напряжения. Он был так красив… Так представителен и уверен в себе. Анна знала, что многие женщины хотели бы быть на ее месте.

Сердце сжалось, когда Анна вновь вспомнила прошедшие ночи. Жизнь изменилась, и изменилась бесповоротно. Только сейчас Анна поняла, что такое по-настоящему любить. Она прикоснулась к руке Филиппа.

— Что с тобой? — спросил он.

— Ничего. Ты рядом.

— И ты, — улыбнулся Филипп в ответ.

— Спасибо тебе.

— За что?

— За все.

— Не будь глупышкой. Надеюсь, вылет не задержат.

Анна перехватила взгляд Филиппа. Погода, оказывается, очень сильно изменилась к худшему, и начал накрапывать дождь. Облака тяжело нависли над землей, и неожиданно стало темно, как ночью.

 

2

РИГА, ЛАТВИЯ

Поезд из Риги был переполнен до отказа. Студенты толпились в тамбуре, окликая друг друга сквозь неумолкаемый стук колес. Люди постарше разместились на деревянных лавках, глядя в окна ничего не выражающими глазами. Два солдата сидели напротив Анны и Филиппа — почти мальчишки с розовыми от мороза щеками, в серой военной форме и меховых шапках-ушанках. Они выглядели так молодо, что Анна невольно подумала о Джозефе Красновском и Дэвиде Годболде.

В вагоне было не намного теплее, чем на улице. Система отопления, если она была, явно не работала. Все здесь было прокурено, и окна запотели так, что с трудом можно было разглядеть размытые неясные силуэты зданий девятнадцатого века и голые ветви деревьев.

Неожиданно для себя Анна нашла Ригу весьма красивым городом. Здания в стиле барокко напоминали Стокгольм, который находился как раз по другую сторону Балтики.

На фоне обветшалого, но прекрасного прошлого этого города многие современные вывески магазинов выглядели убого. Правда, отовсюду убрали красные звезды и коммунистическое лозунги.

На некоторых площадях еще остались пустые постаменты: совсем недавно здесь возвышались статуи Маркса и Ленина. Филипп показал Анне дворец, где не так давно располагалось управление КГБ. Кто-то с юмором нарисовал указатель в виде стрелы с надписью внизу: «Кремль — 800 километров». Латвия сбросила наконец советское иго.

Город производил впечатление сгустка какой-то нервной энергии с беспорядочными потоками автомобилей и красно-желтых трамваев. Везде мелькали вывески и рекламы западных компаний и неоновые щиты, предлагающие японскую электронику или корейские автомобили.

Но за этим внешним всплеском энергии Анна ощутила и царящее повсюду чувство безнадежности. Роскошь отеля, в котором они остановились, никак не сочеталась с плохим обслуживанием и скудным меню. Когда Филипп попытался дозвониться до своей инвестиционной компании в Нью-Йорке, то столкнулся с большим количеством проблем, связанных с международной телефонной связью. В фирменных кафе официанты подавали хорошо приготовленные биг-маки, а витрины мясников были удручающе пусты. Купить компьютер фирмы IBM можно было легко, а хлеб — с трудом. На мостовых толпились люди, и Анна мысленно разделила их на три категории: полные женщины, типичные домохозяйки, напоминающие комоды; подростки в кожаных куртках, шатающиеся бесцельно по улицам, и мужчины в ушанках, которые собирались небольшими группками и много курили.

Перестройка освободила Латвию, но в республике преобладало русскоязычное население. Кроме того, Кремль не торопился выводить отсюда свои войска. И два солдатика, сидящие напротив на деревянной лавке, — прямое тому доказательство. Всего в нескольких сотнях километров на восток отсюда стояли в боевой готовности пятьдесят тысяч танков. Балтийское море просто кишело русскими атомными подводными лодками. Будущее в таких условиях выглядело весьма туманно. Филипп оказался прав: атмосфера Восточной Европы заключала в себе нечто болезненное.

Поезд тем временем въехал на железнодорожный мост, соединяющий берега Даугавы. Сквозь запотевшие стекла река казалась похожей на гигантскую саблю, положенную прямо между домами. Было ощущение, что зима, которая только что началась, уже никогда не кончится. Дождь шел не переставая с момента их приезда, но сегодня, возможно, выпадет снег. Явно не лучший день для посещения нацистского концентрационного лагеря. Анна невольно прижалась к Филиппу.

— Холодно? — спросил он.

— Чертовски.

— Иди сюда.

Он прижал ее к себе, и Анна растворилась в тепле его сильного большого тела. Русские солдаты переглянулись и обменялись репликами. С самого начала они не сводили глаз с Анны. То ли их поразила ее внешность, то ли то, что она была иностранка, — для нее так и осталось непонятным.

Вчера Филипп водил ее в рижское гетто. Он кратко рассказал о том, что здесь происходило во время войны. Это была относительно небольшая община — всего сорок пять тысяч человек. Фашисты уничтожили почти всех жителей.

Перед окончанием войны в гетто оставалось около ста пятидесяти евреев — остальных убили.

От этого места сохранилось несколько улиц — все остальное было разрушено. Пожилые люди, которых они встретили здесь, напоминали привидения с трясущимися головами. Анне казалось, будто у нее в ушах стоит крик и плач замученных здесь детей.

Она была очень подавлена увиденным, и, заметив это, Филипп увел ее.

— Ты уверена, что хочешь поехать в Варгу? Это может произвести еще более тяжелое впечатление.

— Да. Иначе зачем я сюда приехала.

И сегодня в поезде она была рада, что не отказалась от поездки, не проявила слабость.

Анна положила поудобнее голову на плечо Филиппа и осмотрела вагон. Он успел опустеть. Студенты вышли на одной из остановок, и в вагоне стало тихо. Солдатики мяли в пальцах дешевые сигареты, запах которых напоминал марихуану.

На одной из лавок сидели крестьяне — старик и старуха с морщинистыми руками и лицами. Они держали вместе одну газету и медленно, с трудом, читали написанное. Девочка на другой лавке вязала что-то из голубой шерсти, иногда бросая взгляд на дорогую обувь и перчатки Анны. Рядом с девочкой сидел толстый чиновник и с шумом поедал соленые орешки из пакетика. Иногда он нехотя взглядывал в окно. Никого из присутствующих, отметила для себя Анна, нельзя было по виду назвать счастливым.

Поезд нещадно трясло. Дверь в тамбур постоянно открывалась, по всему вагону были разбросаны окурки и обрывки газет.

— Как легко начать ненавидеть эту страну, — не удержалась Анна. Филипп улыбнулся ей в ответ.

Они миновали городские постройки, поезд шел в пригородной зоне, за окном замелькали сосны и ели. Анна попыталась протереть стекло платком, но оно промерзло снаружи. Поэтому из этой затеи так ничего и не вышло. Сквозь маленький незамерзший кусочек окна были видны грязь, деревья и серая река.

Филипп был одет в серую кожаную куртку, потертые джинсы и зимние сапоги. Этим утром он не успел побриться. Анна, привыкшая к безупречному виду Филиппа, отметила необычный его облик.

Она представила своего возлюбленного лет на двадцать моложе и произнесла вслух:

— Армия тебя очень сильно изменила.

— Думаю, да.

— Когда-нибудь расскажешь мне об этом?

— Я изо всех сил стараюсь забыть о тех годах, — ответил Филипп улыбаясь.

Но Анна не поверила ему.

Через двадцать минут поезд прибыл в Варгу. Анна и Филипп оказались единственными пассажирами, которые вышли на этой станции. Платформа была почти пустой, только какая-то старуха мела окурки березовым веником. Туман почти рассеялся.

За железнодорожным полотном виднелась деревня. Возле здания станции росли такие могучие деревья, что их вершины терялись в тумане. Поезд тронулся с места, будто желал как можно скорее оставить это проклятое место, и Анна заметила, что солдаты через оконное стекло продолжали таращиться на нее. Поезд скрылся из виду, а Анна не отрываясь смотрела на рельсы. Она пыталась представить себе, что, может быть, по этим же рельсам привезли когда-то и обреченных на смерть. Пожалуй, где-то здесь поблизости их и высадили из вагона.

Стало холоднее, промозглый туман, казалось, проникал в самые легкие.

— Куда дальше? — спросила Анна, поежившись.

— Никаких указателей, — произнес Филипп, оглядываясь вокруг.

Осмотревшись и не найдя никаких ориентиров, он решил подойти к старухе со щеткой. Филипп заговорил с ней по-немецки. Та в недоумении подняла голову, и было ясно, что она не поняла ни слова. Но вдруг женщина изменилась в лице, ее черты исказил гнев. Старуха быстро махнула рукой куда-то налево и отвернулась от Филиппа, вновь принявшись за свою монотонную работу. Когда они проходили мимо старой женщины, та весьма выразительно сплюнула в их сторону, и Анне едва удалось увернуться от плевка.

— Что это с ней?

— Пожалуй, здесь не очень любят гостей.

— Конечно, раз нет даже указателей.

— Думаю, что организаторам мемориала холокосту живется трудно. Народу нелегко признавать себя виновным, и мемориал организован под давлением русских, а местные жители чувствуют себя в связи с этим обиженными.

— Да пошли они! — не выдержала наконец Анна. — Они ведь сотрудничали с нацистами, не так ли?

Указатели так и не попались им по дороге. Наверное, они когда-то существовали, но местные жители их убрали. Наконец они оказались на тропе, ведущей в лес. Деревья здесь были невероятно огромными. Развесистые лапы ельника нависали над тропой, потом пошли черно-белые березы с голыми ветвями. В лесу туман не рассеялся, и тишина царила полная. Анна крепче схватила за руку Филиппа, стараясь идти с ним нога в ногу. Этот лес напоминал Анне ее детские кошмары, где обитали призраки.

— Я рада, что ты здесь, — тихо прошептала она. Фотоаппарат висел у нее на плече, но Анна сомневалась, что ей удастся сегодня сделать хотя бы одну фотографию.

Тропинка повернула и вдруг закончилась у вымощенной камнем площади. Были видны низкие бараки и что-то вроде монумента в центре.

— Похоже, мы дошли, — заключил Филипп.

— Интересно, сколько людей совершили сюда паломничество, как мы?

Они решили подойти к монументу. Это оказалась скульптура, изображающая группу изможденных людей.

— Смотри, — заметила Анна. — Первый знак.

Стрелка указывала направление движения к лесу. На доске на русском и на латышском языках было что-то неразборчиво написано.

— Ты хочешь пойти по направлению этой стрелки или зайти в один из бараков? — спросил Филипп.

— Пойдем туда, куда указывает стрелка.

Они шли, не говоря ни слова. Анна крепко держала Филиппа за руку. Ветер шумел в верхушках деревьев. Иногда лапы елей нависали так низко, что приходилось сгибаться в три погибели, чтобы пройти.

Минут через пять тропинка привела их к более широкой дорожке. Сквозь густой туман можно было различить какие-то бугры. Анна даже и отдаленно не могла себе представить, что это такое.

— Массовые захоронения, — сразу определил Филипп.

— Здесь? — Она в ужасе вглядывалась в бесконечные холмики и вдруг поняла: она стоит на том месте, где кончили свою жизнь несколько десятков тысяч человек.

— Мы прошли той дорогой, по которой их вели сюда. В лагере их раздевали донага, затем гнали сюда, а по бокам стояли эсэсовцы и латыши. Солдаты с пулеметами уже ждали их здесь.

Скорбь охватила сердце Анны. Она отпустила руку Филиппа и сделала несколько неуверенных шагов вперед.

— Филипп, смотри.

Маленькие памятники возвышались над торфяными буграми земли. На одном надгробном камне была выведена фамилия погибшей здесь семьи: «Розенберг».

В другом месте — просто на земле — фотография ребенка на эмали и надпись: «Рахиль».

Повсюду лежали пластиковые цветы.

Еще фотографии в эмалевых овалах — лица будто из земли смотрят на живых.

В глаза бросился выцветший портрет мужчины в очках и с бородой. Внизу надпись: «Равви Абрам Виленский».

Были еще портреты и фамилии, но из-за нахлынувших слез Анна не могла прочитать эти имена — малую часть из шести миллионов казненных.

Никакое красноречие, никакие пышные надгробия не могли бы тронуть сердце так, как эти простые памятники.

Она перевела дыхание и вытерла ладонью мокрые щеки.

— Я не знаю, что делать, Филипп. Я хотела бы помолиться, но знаю только христианские молитвы. Как ты думаешь, это уместно здесь?

— Во всяком случае, ты не оскорбишь их памяти. По дороге назад Анна призналась:

— Я, конечно, понимала, что увижу нечто ужасное, но столько печали и горя я не ожидала.

— В бараке тоже могут быть всякие ужасные вещи.

— Знаю.

Барак, превращенный в музей, был маленьким, почти квадратным, на темном гранитном фундаменте. Дверь оказалась открытой, горел свет, но у этого странного музея не было даже служителей, что производило неприятное впечатление.

— Наверное, кто-то приходит сюда каждое утро из деревни, открывает двери и уходит. Здесь нам никто не помешает.

Шаги гулко отдавались в пустых коридорах. Музей выглядел очень просто, даже аскетично. Видимо, его устроителям не хватило средств на большее. На стенах висело несколько больших картин, рассказывающих о прибытии евреев в Варгу.

За стеклом витрин находились фотографии, которые сделали немецкие солдаты. Это были сцены массовых убийств, на одной — заключенные рыли себе могилу. Один из обреченных в момент съемки через плечо посмотрел в камеру — изможденное лицо, покрытое густой бородой. На другой фотографии были только эсэсовцы в черной форме, за ними угадывалась груда голых тел. На третьей — мертвые свалены с общую могилу; их голые руки и ноги напоминали корни деревьев.

Наверное, сюда и отправили Джозефа Красновского после того, как его схватили в Италии. Здесь он провел почти год. Что делал? Рыл могилы? Анна еще раз взглянула на фотографию с заключенными: один из них мог быть Джозефом. Может быть, этот бородатый человек с черными глазами? Отец ее матери, ее дед, затерявшийся сейчас где-то в огромном мире.

Анна почувствовала, как мурашки побежали по телу. Она подошла к витрине и вгляделась в бородатое лицо. Затем отступила назад. Подняла фотоаппарат и сделала снимок, надеясь, что вспышка, отраженная стеклом витрины, не испортит фотографию.

В другой витрине лежала книга со списком жертв. Анна обернулась и увидела Филиппа, неподвижно разглядывавшего что-то за стеклом.

Бесшумно она подошла к возлюбленному и тоже посмотрела вниз.

Под стеклом находилась групповая фотография палачей, эсэсовских офицеров. Лица без всякого милосердия. Филипп указал пальцем на одного из них:

— Джекелн. Шеф СС и полиции в Северной России. Анна вгляделась в жестокое лицо.

— А это его заместитель по лагерю. Клаус фон Ена, — продолжал Филипп. — А эти отвечали за аресты, перевозку и конфискации у еврейских семей. Они повинны в смерти многих тысяч людей.

Рука Филиппа безжизненно опустилась. Анна продолжала смотреть на эти лица. На многих были форменные черные фуражки и на воротничках красовались дубовые листья. Эти люди выглядели уверенными в себе, словно гордились хорошо исполненной работой. Но ни одно из лиц не несло на себе печать абсолютного зла, не напоминало монстра. Убрать всю эту символику с черепами — и каждый из них мог вполне сойти за банкира или адвоката.

— Выглядят такими обычными, — наконец заметила Анна. — Такими нормальными.

— Может быть, выглядят так, но нормальными они никогда не были.

Анна перешла к другой витрине, где находилось около дюжины фотографий, посвященных процессу суда: русские в военной форме — в зале заседания. Немцы в форме — на скамье подсудимых. Некоторые лица Анна узнала: люди с предыдущих фотографий, включая Джекелна, только здесь они не выглядели так уверенно.

Судя по всему, Красная Армия не была озабочена соблюдением всех формальностей, но расправа была скорой. Следующие фотографии запечатлели сцены казни: немцы стояли на грузовике с открытым бортом, через несколько секунд они окажутся в петле. Анна спокойно смотрела на повешенных и испытывала при этом чувство странного удовлетворения: собаке — собачья смерть.

Анна хотела обратить внимание Филиппа на эти фотографии. Но он еще не отошел от первой витрины, внимательно вглядываясь в лицо каждого эсэсовца.

Она прикоснулась к нему и тут же почувствовала его напряжение. Скулы лица были сведены, взгляд — очень жесткий.

— Пойдем, Филипп, дорогой. На сегодня хватит.

Но Филипп еще какое-то время смотрел на фотографии, а затем повернулся к Анне. Его глаза испугали ее.

— Что тебя так разозлило?

— То, что эти выродки еще выдают себя за солдат.

Анна почувствовала, что теперь не она, а он нуждается в поддержке. Что-то ужасное было в самой атмосфере этого места.

— Пойдем, — настойчиво повторила Анна.

Они двинулись к выходу и вышли на пустынную сельскую дорогу, ведущую назад к железнодорожному полотну.

Старуха на перроне показала им кратчайший путь через лес, а сейчас они оказались на другой дороге. Покидая мемориал, они заметили самодельные доски с надписями на латышском языке, прикрепленные к колючей проволоке. Смысл слов не был понятен Анне, но изображение свастики все объясняло.

— Не могу в это поверить, — сказала она в ужасе, поворачиваясь к Филиппу. И он как-то странно смотрел на все эти самодельные вывески. Горькая ирония сквозила в его улыбке.

— Ну и ну, — только и произнес он еле слышно.

Анна переводила в недоумении взгляд от одной вывески к другой, рассматривая все эти черепа и скрещенные кости.

Увиденное поразило ее даже больше, чем то, что хранилось в витринах музея. То, что должно было остаться навсегда в прошлом, вдруг ожило.

— Мне просто трудно поверить. Кто способен был сделать это? Кто?

— Обычные, с виду нормальные люди.

— Бешеные псы, ты хочешь сказать. Неужели те, кто написал это, заходили внутрь музея?

— Конечно. Они заходили туда, чтобы посмеяться.

— Уведи меня отсюда, Филипп, я хочу домой.

Когда они добрались до отеля, Филипп заставил ее съесть ленч и выпить два стакана чаю. В Милан они должны были улететь на следующий день, поэтому Филипп проводил Анну в номер и уложил в постель. Она легла не раздеваясь, чувствуя, что голова идет кругом. Безымянные могилы.

Фотографии эсэсовцев — злые лица и дубовые листья на лацканах.

Глаза. Полные отчаяния глаза заключенного, которые смотрят через плечо прямо на Анну.

Самодельные надписи на латышском языке, украшенные свастикой.

Сон подкрался незаметно: Анне просто показалось, будто она сорвалась с утеса и упала в темную бездну.

Разбудили ее обычные городские звуки: звон трамваев, гудки автомобилей, шум дождя. Пробуждение не избавило Анну от кошмаров: тени прошлого по-прежнему владели ее мыслями.

Она поняла, что наступил вечер. Дотянувшись до выключателя, зажгла лампу на тумбочке у постели. Она была одна в комнате. Филипп оставил записку на ночном столике. Анна сразу же узнала его четкий почерк: «Ушел прогуляться. Вернусь в 19.00». Анна взглянула на часы. Уже 18.45. Она встала и отдернула занавески. Падал снег, все мостовые были мокрыми, и свет окон отражался в них. Трамвай, казалось, плыл, а не шел по рельсам. Где же, интересно, он прогуливается?

Раздевшись, Анна приняла душ. Когда минут через десять она вытиралась махровым полотенцем — одно из проявлений местной роскоши, — услышала, что Филипп входит в комнату.

Его плащ, джинсы и зимние сапоги промокли насквозь, будто он прошел не одну милю под дождем. С темных волос Филиппа стекала вода. Выглядел он очень усталым.

— И где это ты пропадал? — спросила Анна, целуя любимого.

— Просто прогуливался.

— По такой-то погоде?

— Хотелось проветрить мозги.

— Ты с ума сошел. Пойдем, — произнесла она твердо, расстегивая его куртку. — Горячей воды хватает. Тебе надо быстрей согреться, пока не схватил простуду.

Анна сама раздела Филиппа, чувствуя, как промерзло его тело. Пока он стоял под душем, Анна позвонила вниз и заказала кофе с булочкой.

Кофе принесли, когда Филипп выходил из ванной. От раскрасневшегося тела шел пар. Анна с жадностью разглядывала его мускулистое тело, повторяя про себя, что это самый красивый мужчина в ее жизни.

Завернувшись в халат, Филипп взял чашку кофе и сел рядом с Анной на диван. Она прижалась к Филиппу и коснулась рукой его груди.

— Наконец-то ты согрелся. Ты сошел с ума — бродить по городу в такую погоду.

— Ты говоришь со мной, как жена, — устало улыбнулся Филипп в ответ.

— Разве это плохо? Я не переставая думаю о Варге и об этих надписях.

— Неужели какие-то надписи могут удивить тебя после всех ужасов фашизма?

— Но, Филипп, те, кто написал эти мерзости, издеваются и над еврейскими могилами, не говоря уже о синагогах.

— Даже теперь?! — произнес он скептически. Анна взглянула на него.

— Ты что, не знаешь, что творится сейчас в Европе?

— Ты имеешь в виду хулиганов-тинэйджеров? Знаю, конечно.

— Нет. Я имею в виду нечто посерьезнее, чем просто хулиганство подростков. Я говорю о новой, самой большой волне неонацизма с 1930 года.

— Это несколько тысяч дураков, одетых в фашистскую форму.

— Нет, это миллионы, которые думают, будто Адольф Гитлер был не таким уж плохим парнем. Включая и политиков, стремящихся попасть в парламент и мелькающих на телеэкранах.

— Ты серьезно?

— Конечно. Почти в любой европейской стране есть ультраправая партия, и она пользуется уважением среди населения. Каждый день в эти партии записываются все новые и новые члены.

— Но что заставляет людей становиться фашистами?

— Думаю, вакуум. Коммунизм как система умер и оставил после себя политический вакуум. Он и притягивает всевозможных экстремистов. Распад советской империи — самое большое политическое событие со времен распада Австро-Венгерской империи в начале века, что явилось причиной мировой войны.

— Но европейское сообщество не допустит новую бойню.

— Европейское сообщество стремится что-то сделать, но перспективы не очень обнадеживающие. Я занималась в прошлом этой проблемой как журналист. Жизненный уровень продолжает падать, безработица растет. Если все эти проблемы не разрешатся скоро, то приход неофашизма к власти превратится из угрозы в реальность.

Филипп поднес бокал с бренди к губам, а затем предложил его Анне.

— Ультраправые появились и здесь, в бывшем Советском Союзе, — продолжала Анна. — Наибольшую оппозицию Борису Ельцину составили не коммунисты, а именно фашисты. Ельцин был предупрежден о возможном контрреволюционном перевороте фашистского толка, но никто не воспринял это серьезно. Старая гвардия всеми правдами и неправдами хочет вернуться к власти, и у них хватит сил для этого. Только на этот раз на знаменах будут не серп и молот, а свастика.

— Да, фашистский тоталитаризм мало чем отличается от марксистского.

— Это все то же зло, только другие демагогические приемы.

Филипп встал и подошел к окну. Снег по-прежнему бил в окно.

— Откуда ты все это знаешь?

— Я — журналист. А европейская история — это моя первая любовь.

— О'кей. Но все-таки это относится в большей степени к Восточной Германии, Анна. Дети, выросшие в Восточной Германии, не имели представления о современной демократии, поэтому сейчас они должны успокоиться.

— Но дело не ограничивается только Восточной Германией. Гельмут Коль обещал провести реформы, но налоги растут, а заработная плата понижается, и нет никаких надежд на быстрое выздоровление экономики. Как-то мне пришлось слушать некоего Михаила Сверчика. Он один из лидеров группы неонацистов, именующих себя «Национальной обороной». Приличный на вид парень в костюме. А заявил он следующее: «Немцы всегда ненавидели хаос и неопределенность, они нуждаются в сильном порядке. И во время кризисов немцы всегда примыкали к правым». Этому парню удалось привлечь на свою сторону немало голосов на выборах.

С этими словами Анна встала и тоже подошла к окну. Рига стала вся белой. Снег мягко ложился на крыши и опустевшие улицы.

— Ты веришь, что история может повториться? — спросил Филипп, беря руку Анны.

— История все время повторяется.

— Пожалуй. Но то, что в первый раз было трагедией, затем оборачивается фарсом. Немцы сейчас кажутся намного цивилизованнее. Может, потому, что стали богаче. Они не могут просто так отбросить пятьдесят лет благосостояния и вновь двинуться на Польшу.

— Конечно же нет. Но посмотри внимательнее на югославскую катастрофу. Все напоминает 1940 год, и достаточно какого-нибудь неожиданного поворота событий и…

— Мисс Келли, а ты обладаешь очень ясным умом.

— Я не вчера родилась, мистер Уэстуорд. А ты действительно специалист по инвестициям? И что же ты делаешь целый день у себя в Вашингтоне? Смотришь на экран компьютера и подбираешь нужные цифры?

— Это моя жизнь.

— Не обманывай меня. Филипп. Потому что если ты сделаешь это, то разобьешь мое сердце.

Он внимательно посмотрел на нее потемневшими глазами, прижался к ней, и Анну как будто током ударило от вспыхнувшего желания.

— Я и не собираюсь обманывать тебя, — прошептал Филипп, подталкивая Анну к постели. — Но сейчас мы займемся другим.

 

3

ОЗЕРО ГАРДА, ИТАЛИЯ

Из-за плохой погоды они приземлились в Милане на час позже. Пассажиры спокойно сидели на своих местах, пока «Боинг-757» совершал необходимые маневры на земле. Снаружи оказалось невероятно холодно. Италия напомнила Анне неприветливый Нортамберленд.

В аэропорту они взяли напрокат машину — огромная «ланча» показалась Анне экстравагантной — и вырулили на дорогу к швейцарской границе. Дорога была не из приятных — мимо проносились фабрики да силуэты мрачных, дымных городов.

Но когда они добрались до Сало, Анна вспомнила, какое замечательное озеро Гарда. В долине было теплее, туман поднялся выше, и перед их взорами открылась серебристо-голубая водная гладь на фоне высоких гор.

Они все ближе и ближе подъезжали к озеру. Голые ветви деревьев казались прекрасными и печальными. Анна и Филипп решили остановиться в отеле «Маджестик» в пригороде Сало. Он сохранил прекрасный стиль модерн конца прошлого века, столь типичный для подобных заведений Италии и Швейцарии. Они вошли через великолепные железные ворота. Повсюду их встречали экзотические деревья. Особенно хороши были пальмы, которые прекрасно прижились в этом климате, около озера, где почти никогда не было ветра.

Другой берег казался каким-то заколдованным королевством. Там находилась ферма. Они решили остановиться здесь, а на ферму каждый раз добираться по озеру.

Анна взглянула на часы.

— В Колорадо сейчас утро. Я позвоню в госпиталь. Подойдя к телефону, она набрала номер. Через короткое время ее соединили с Синкхом.

— Доктор Рам Синкх, это Анна Келли. Как моя мать?

— Она быстро поправляется. Сейчас уже вполне свободно может двигать руками и ногами. Мы верим, что в ближайшем будущем она сможет восстановить свои двигательные функции.

— Прекрасно! А ее сознание, память? Она понимает, где находится? Понимает, что с ней произошло?

— Ваша мать слишком долгое время находилась без сознания, поэтому нельзя от нее требовать так много сразу. Мы стремимся добиваться результатов постепенно.

— Конечно, конечно.

— Мы консультировались с невропатологом, и он сказал, что могут возникнуть сложности с восстановлением моторных функций мозга, но мозг и то, что касается структуры личности, не нарушено.

— Я очень благодарна за все, что вы сделали для моей матери, доктор Рам Синкх. Передайте маме уверения в моей любви.

— С удовольствием.

— На следующей неделе я вернусь в Вейл. — Повесив трубку, Анна повернулась к Филиппу: — Ты слышал?

— Да.

— Это прекрасно.

— Просто чудо, — улыбаясь, согласился он.

Им пришлось пробираться сквозь заросли засохшей ежевики.

— Береги лицо, — предупредил Филипп.

— Думаю, мы уже почти добрались до цели.

Им посоветовал идти этой дорогой один из каменщиков, занимавшихся реставрацией старого дома. От фермы мало что осталось. Дом почти разрушился, рамы облупились, стекла давно выбиты, а черепица почти вся осыпалась. Подвал, где скрывался когда-то Джозеф, был завален и туда невозможно было пройти.

Комнаты Кандиды уже не существовало. Старую кухню перестроили, и камина больше не было. Даже двор, где когда-то зарезали поросенка, аккуратно разровняли бульдозером и заложили фундамент для оранжереи.

Но хлев, место свиданий Дэвида Годболда и Кандиды, стоял на прежнем месте. Правда, сейчас его превратили в дровяной склад. Если здесь еще и бродили призраки прошлого, то перед Анной они почему-то постеснялись появляться.

Старая ферма «Ореховое дерево» почти не существовала — вот-вот она должна была превратиться в домик для уик-эндов какого-то богатого миланского бизнесмена и его семьи.

Никто из строителей не слышал об Охотничьей башне. Только старый каменщик закивал головой, понимая, о чем идет речь.

— Да, она еще там стоит, — подтвердил старик. — Идите по этой тропинке и прямо на нее выйдете. Сначала увидите крышу, если она, конечно, еще не обвалилась.

И вот сейчас старая крыша действительно показалась за деревьями. За сорок лет деревья стали намного выше, а тропинка успела почти полностью зарасти.

Неожиданно Анна услышала какой-то странный звук, похожий на крик боли, и замерла на месте.

— Что это? — спросила она у Филиппа.

— Птица какая-то.

Анна шла вслед за Филиппом, и его широкая спина была все время впереди. По дороге им никто не попался. Анна вспомнила фразу из дневника: «Это самое одинокое место во всем Божьем мире».

Наконец они выбрались на поляну, на которой возвышалась высокая каменная башня.

— Кажется, это она, — заключил Филипп.

— Пожалуй, — согласилась Анна. — Смотри-ка, еще стоит. Точно такой я ее себе представляла — словно из сказок братьев Гримм.

Квадратная и мрачная, башня напоминала палец гиганта, указующего на небо. Анна взяла руку Филиппа, молча всматриваясь в башню. Окна и двери напоминали пустые глазницы.

А на крыше, как и было описано в дневнике, по-прежнему находился флюгер, который показывал сейчас в сторону Альп.

Они пересекли поляну и подошли к башне, к пустому дверному проему. Анна первая решилась переступить порог.

И тут же что-то странное бросилось ей в лицо с диким криком. Анна инстинктивно подняла руки вверх, чтобы защититься от удара. Что-то белое пролетело мимо через всю поляну прямо к лесу.

Филипп крепко обнял ее.

— Это просто сова, — успокаивал он Анну, улыбаясь.

— Господи, я чуть не умерла от страха. Все-таки первым пойдешь ты.

Анна вошла в башню вслед за ним.

Та была мрачной и пустой, с прогнившим в некоторых местах деревянным полом. Огромный черный камин находился на своем месте. Они прошли на верхний этаж. Явно сова, которую они спугнули, свила себе гнездо здесь, потому что повсюду валялись маленькие белые косточки мелких обитателей леса.

Анна прижала платок к носу, спасаясь от неприятного запаха, и подошла к окну, ступая по хрустящим косточкам. Из окна были хорошо видны вершины деревьев. Филипп направился к камину и стал перебирать там что-то руками.

— Смотри, — позвал он вдруг.

Анна подошла к нему. На камне были высечены буквы Д.К.

— О Господи! — Анна слегка коснулась кончиками пальцев букв. — Это его инициалы.

Филипп кивнул головой. Он смотрел на каменную плиту с выражением тоски и печали.

— Он, наверное, высек свои инициалы перед тем, как фашисты пришли за ним.

— Мне бы хотелось забрать этот камень с собой.

Для Анны это было первое реальное доказательство того, что Джозеф когда-то был здесь. Она взяла в руки фотоаппарат и сделала два снимка.

— Пойдем отсюда. Здесь такой невыносимый запах гнили.

Они покинули совиный дом. Анна безуспешно старалась оттереть руки от сажи.

Они побродили вокруг башни, пытаясь найти еще какие-нибудь следы пребывания Джозефа. Но за сорок лет в башне побывало немало гостей, включая и сов, которые уничтожили старые следы и оставили свои.

Но само место обладало какой-то особой притягательной силой. Здесь все словно застыло в прошлом, не то что на ферме. С 1944 года башня почти не изменилась, и строки из дневника приходили на ум сами собой.

— Я чувствую, что прошлым словно пропитан здешний воздух, — призналась Анна Филиппу.

— Чувствуешь что?

— Трагедию и отчаяние.

— Это впечатления от остатков совиных обедов.

— Нет. Я чувствую его. Ощущаю присутствие Джозефа. В этом месте мы ближе всего к нему.

Филипп подошел к ней, держа руки в карманах.

— И что же это за присутствие?

— Говоря по правде, немного мрачное. Я все спрашиваю себя: каким должен быть человек, способный жить здесь в полном одиночестве.

— У него не было особого выбора. И что еще тебе говорят твои чувства прорицательницы?

— Не знаю точно. Это трудно объяснить словами. Пожалуй, слова «сила» или «влияние» подходят лучше всего. Ведь он явно обладал особой силой.

— Бесспорно, сила какая-то была, — согласился Филипп.

— Нет. Не была, а есть. Ведь Джозеф жив. Я чувствую это. Я поняла, что он жив, когда ты нашел эти инициалы. Джозеф существует где-то на свете.

Филипп какое-то время молча смотрел на Анну, а затем сказал:

— Если твои предположения и верны, то все равно Джозеф Красновский остается убийцей. Он совершенно хладнокровно убил Дэвида Годболда. Поэтому не рассчитывай на теплую семейную встречу в конце поисков.

— Ты думаешь, что бабушка была права и Джозеф просто не хочет, чтобы его нашли?

— Я думаю, он может быть очень опасен.

— Что ж, я об этом думала. Но ведь он старик, Филипп, — семьдесят пять лет. Как описала его Кандида в дневнике, Джозеф — человек, многое в жизни понявший. Вряд ли он слишком сильно изменился с тех пор, хотя и прошел через концентрационные лагеря.

— Ты так думаешь?

— Что бы ни произошло между ним и Дэвидом Годболдом. я испытываю жалость к этому человеку, Филипп. В конце концов именно из-за Дэвида Джозеф столько лет провел в нацистских, затем в советских лагерях. Тот отнял у него все: женщину, жизнь, даже ребенка. Может, только жажда отмщения и возмездия и сохранила ему жизнь? Филипп, неужели ты не поступил бы так же на его месте? Ведь и тебе тоже захотелось бы убить Дэвида Годболда?

— Я постарался бы найти другие способы отомстить.

— Каким образом? Пытаться разоблачить его? Не имея доказательств, после стольких лет. Я много думала о Джозефе. Филипп, о той чаше страданий, которую ему суждено было испить. Половину жизни он провел в аду. И этот ад не кончился с убийством Дэвида. Просто пришлось пройти еще один круг страданий. А ведь он потерял навсегда дочь. Ты можешь представить себе подобное? Узнать, что у тебя есть ребенок от женщины, которую любил больше жизни, но что этого ребенка ты уже никогда не увидишь, потому что в глазах дочери ты навсегда останешься чудовищем, убийцей? Это ужасно!

— Но все это не меняет того факта, что Джозеф Красновский — убийца. Это делает его поиск непростым, Анна. Может быть, ему не понравится копание в семейной истории. Он может воспринять это как угрозу.

— Я не верю. Мне кажется, он сам хочет очищения.

— Ты наделяешь Джозефа чувствами, которых он, скорее всего, не испытывает.

— Он мой дед, значит, у нас должно быть нечто общее в чувствах.

— И опять ты забываешь, что он убил человека.

— Все не так просто, Филипп. Я не собираюсь судить Джозефа, и ты не должен этого делать.

— Пойдем. Нам нужно вернуться, пока не стемнело.

Анна сделала еще несколько фотографий башни, и они двинулись в обратный путь. Когда они подходили к лесу, Филипп задержался и, показывая на вершину дерева, сказал:

— Смотри, нынешний хозяин башни ждет, когда мы уйдем.

Анна посмотрела, куда указывал Филипп, и увидела белую сову. Птица смотрела на непрошеных гостей большими подслеповатыми глазами.

— Мама всегда считала сову плохой приметой. Анна повернулась, чтобы на прощание взглянуть на Охотничью башню. Она мрачно возвышалась над поляной. Вновь вспомнилась запись в дневнике Кандиды о том, что это место как будто из сказки. Только не из доброй диснеевской сказки, а из какой-то мрачной и кровавой.

Анна почувствовала, как сильные руки Филиппа обняли ее.

— Пойдем, пойдем отсюда, дорогая.

Они не успели добраться до Сало засветло. Продрогшие, голодные, Анна и Филипп брели по городским улицам среди нарядно одетой толпы: люди вышли на обычную вечернюю прогулку. Лодки слегка покачивались на темной глади озера. В воздухе носились запахи вкусной еды и звуки приятной музыки, доносящиеся из открытых дверей бесчисленных кафе. Сало напомнил Анне знакомый ей Вейл с его лавками и магазинами, с присущей городу атмосферой роскоши. Они купили пиццу, которая совсем не походила на обычный американский вариант, и съели по дороге в отель. С восхищением и удивлением Анна разглядывала гуляющих итальянцев и итальянок, одетых ярко и пестро, но с безупречным вкусом.

— Мне кажется, это самый элегантный народ в Европе, — призналась она Филиппу.

— Тебе так кажется, потому что на четверть ты сама итальянка.

— Да, а на четверть — латышка, — напомнила Анна, вновь представив себе бедно одетую толпу на улицах Риги.

— А наполовину — ирландка, — продолжил Филипп. — Ну и смесь!

— Настоящее ирландское рагу, чем и горжусь.

С этими словами они вошли в холл, держась за руки и посмеиваясь.

— Синьор Уэстуорд, мы получили для вас факс, — произнес портье, передавая ключи и послание.

Анна не обратила на это внимания, но затем она увидела, как выражение лица Филиппа изменилось.

— Что? Плохие вести?

— От моих адвокатов в Нью-Йорке. Они пишут, что им удалось напасть на след Джозефа Красновского.

 

4

НЬЮ-ЙОРК

Улицы города еще сохранили рождественское убранство, на мостовых повсюду валялся праздничный мусор. В магазинах бойко шла новогодняя распродажа. Холодный ветер играл крышками урн для мусора.

Адвокатская контора находилась на Лексингтон-стрит, 50, недалеко от квартиры Филиппа, и поэтому они добрались туда пешком. Анна всю дорогу молчала, не замечая обычного уличного шума. Филипп тоже был чем-то очень озабочен.

Здание конторы снаружи находилось в лесах. Красные предупредительные знаки говорили об опасности. Они поднялись на лифте на четырнадцатый этаж. Звук отбойных молотков слабо был слышен даже здесь, в царстве роскоши и респектабельности.

Секретарь, встретившая Анну и Филиппа, извинилась за состояние, в котором находилось сейчас здание, и проводила их в комнату ожидания.

Анна села в кресло и крепко сжала руку Филиппа. Кажется, ее поиски приблизились к концу. Наконец все тайны и неясности прояснятся.

Появился господин Лефковитц. Двумя днями раньше они уже встречались с ним в конторе адвокатов Филиппа. Ему было за пятьдесят. Он обладал приличным животиком, розовыми ушами и умными глазами, поблескивавшими за стеклами очков в дорогой золотой оправе.

В офисе царила какая-то диккенсовская атмосфера.

Мебель была обита красной кожей, а стены от пола до потолка уставлены книгами. Адвокат перехватил взгляд Анны, обращенный в сторону этих бесчисленных томов.

— Эта библиотека — результат семидесятилетней адвокатской практики, мисс Келли. Мой отец основал фирму в 1917 году. Мой сын в следующем году окончит Гарвардскую школу права и, надеюсь, присоединится к нам.

Адвокат рассказывал о своей конторе и внимательно изучал Анну — ее лицо, руки, фигуру.

— Не хотите ли кофе? Нет? Что же, тогда перейдем к делу. Устраивайтесь, пожалуйста, поудобнее.

Они опустились в мягкие кресла, пока Лефковитц убирал какие-то папки с письменного стола. Он устроился напротив своих клиентов с папкой на коленях.

— Я прочитал дневник. Это потрясающе. Уникальный документ.

Анна кивнула в знак согласия. При первой встрече они передали ему перевод дневника Кандиды.

— Это единственное наше доказательство, мистер Лефковитц. Вижу, что он произвел на вас впечатление.

— О, очень большое, уверяю вас. Дневник почти разрешил некую загадку, над которой я бился последние тридцать лет. Хочу предупредить, что я никогда не злоупотребляю доверием клиентов. Надеюсь, вы понимаете меня, не правда ли?

Она кивнула в ответ.

— Я готов полностью содействовать вам во всем. Мы имеем дело с такой информацией, которая требует от адвокатов очень много времени, чтобы ее собрать, а от клиентов — немало денег, чтобы оплатить все расходы. Я готов предоставить ее вам. По многим причинам, надо сказать, я испытываю радость. Первая причина — это сам дневник, а о других я вам скажу позднее. Скажите, вы хотя бы отдаленно знакомы с законами о наследстве в штате Нью-Йорк? Нет? Не беспокойтесь, я не буду утомлять вас лишними подробностями, а перейду к делу.

— Это нас устраивает, мистер Лефковитц, — согласилась Анна.

— Хорошо. — Глаза адвоката блеснули, как у хитрой лисицы, за стеклами очков. — Я знал семью Красновских. Я был совсем мальчиком, но все помню. Я помню очень хорошо Жюстин и Александра. Они были клиентами моего отца, и мы ходили в одну синагогу. Мой отец являлся их адвокатом с момента их прибытия в Америку в 1917 году. Красновские были очень богатыми людьми. Им удалось привезти с собой немало денег. Не все, конечно, но даже и этого хватало. Они обратились к моему отцу по двум причинам. Первая — Красновский-старший был евреем, вторая — они оба прекрасно говорили по-русски. Ведь никто из евреев из Латвии или Литвы не говорил на идише, только по-русски. В лучшем случае по-французски. И имена у них — Жюстин и Александр: одно — французское, другое — русское. Их род начался со знаменитого рижского равви — Моше Красновского. Вы не знали этого?

— Нет, — призналась Анна.

— Что ж — проверьте. Это очень интересно. Его имя упоминается даже в еврейской энциклопедии. Великий знаток талмудской мудрости. Что ни говори, Красновские — очень интересная семья. Александр был партнером в банке «Красновский» — семейное дело, частный торговый банк, который был связан с Германским имперским банком еще до Первой мировой войны. Александр переехал в Америку из-за большевистской революции, а также из-за поднявшейся волны антисемитизма. Это был хороший ход. Почти вся семья Красновских погибла во время холокоста. Мой отец и я наводили справки об этом после войны. Когда Александр появился здесь в 1917 году, то сразу же установил связь с некоторыми нью-йоркскими банками, в основном частными и еврейскими. Джозеф, сын Александра, родился в Латвии и младенцем был привезен в Америку. Вы что-нибудь о нем знаете, помимо сведений из дневника?

— Только то, что он был корреспондентом «Нью-Йорк таймс», — сказала Анна.

— Совершенно верно. Прибавьте еще, что он был социалистом. — Адвокат улыбнулся, когда увидел, насколько удивлена Анна. — В сороковых считалось очень модным быть немного красным. Но увлечение Джозефа завело его дальше, чем других молодых людей. Он собирался дать бой фашизму задолго до Пёрл-Харбора. Я встречался с ним раза два, и он произвел па меня особое впечатление. Джозефа нельзя было назвать красивым. Очень энергичный брюнет с запоминающейся внешностью. Он был очень похож на свою матушку. У вас есть какая-нибудь семейная фотография?

— Ни одной.

— Я думал, может быть, что-то осталось. На всякий случай я принес вот эту — из отцовского альбома.

На старой черно-белой фотографии была изображена группа. Человек двадцать расположились среди деревьев на пикник. Все одеты по моде тридцатых годов: женщины — в длинных юбках, мужчины — в шляпах и жилетах. Лефковитц водил пальцем от одного лица к другому.

— Это мой отец с матерью. Маленькая девочка — моя старшая сестра. Я еще не родился. Мужчина с бородой — Александр Красновский. Мальчик, который стоит рядом с ним, — Джозеф.

Анна слегка наклонилась вперед. Отец напоминал бурого медведя, его черная борода покрывала почти все лицо. Мальчику было лет шестнадцать, его фигура отличалась стройностью. Джозефу, наверное, неловко было стоять рядом с отцом. Он даже немного отвернулся от объектива и хорошо был виден угловатый юношеский профиль. Анна жадно вглядывалась в черты его лица, рисунок щек и подбородка.

— На этой фотографии трудно что-либо разобрать, — наконец промолвила она.

Лефковитц согласился:

— Но это единственная фотография, которую мне удалось найти.

Его палец продолжал двигаться по фотографии:

— А это Жюстин.

Все женщины сидели на одной скамейке. Та, на которую указывал Лефковитц, была без шляпы: она лежала у нее на коленях. Мать Джозефа открыто и приветливо улыбалась прямо в камеру. Анна внимательно вгляделась в изображение.

— Она очень похожа на мою мать.

— Да и на тебя тоже, — не вытерпел Филипп, голос его прозвучал как-то странно. — Позвольте. — Филипп взял фотографию из рук адвоката. — О Господи, один к одному ты.

Анна еще раз вгляделась в фотографию, чувствуя, как по спине пробежали мурашки. Филипп был прав. В лице угадывались и черты Кейт, но эта женщина все-таки больше походила на Анну. Незнакомка, которая нежилась на летнем солнце шестьдесят лет назад, была Анна Келли. Смотреть на старую фотографию было все равно что разглядывать себя в темном зеркале.

Анна заметила, как пристально Филипп смотрит на нее. Странная улыбка заиграла на его губах:

— Что ж. Ты действительно принадлежишь к семейству Красновских.

Лефковитц не сводил глаз с обоих.

— Интересно, не правда ли? Сходство поразило и меня тоже, стоило только мисс Келли войти в мой кабинет. Это одна из причин, по которой я и разговариваю сейчас с вами. Если бы мы встретились при других обстоятельствах, то мне бы показалось, что передо мной призрак. Жюстин была очень привлекательной женщиной. Очень, очень красивой. Я знал ее мальчиком, но не забыл этого лица. Даже в голосе у вас есть что-то от нее. Она всегда тихо и мало говорила, но часто улыбалась доброй улыбкой.

Анна сделала движение, чтобы вернуть фотографию, но адвокат возразил:

— Нет. Подержите ее пока у себя и сделайте копию.

— Спасибо.

— Я не могу назвать точную дату, когда была сделана эта фотография. Думаю, что в 1932 году. Если хотите, я могу определить имя каждого в этой группе. Думаю, моя тетушка все прекрасно помнит. Я могу продолжать?

— Да, пожалуйста.

Лефковитц переплел пальцы на животе и продолжал:

— Джозефу было тогда пятнадцать или шестнадцать. Уже тогда он стал отбиваться от рук. Александр хотел, чтобы его сын посещал колледж и получил хорошую профессию. Но Джозеф мечтал стать писателем, он собирался изменить мир. Это были не пустые мечты юноши. Он обладал очень сильным характером. Джозеф не кончил колледжа. После двух лет обучения он его бросил. Он предпочел реальный мир академическим наукам. Он не был типичным сынком богатых родителей. Скорее его образ жизни соответствовал тому, что мы называем богемой. Джозеф легко знакомился с писателями, художниками, артистами и революционерами. Связь с отцом становилась все слабее и слабее. Джозеф проводил больше времени за редактированием журнала колледжа, чем на лекциях. Но этого казалось ему недостаточно. Окружающий мир уже был объят пламенем, и Джозеф захотел побывать во всех горячих точках с пишущей машинкой под мышкой. Он договорился с «Нью-Йорк таймс», что его отправят в качестве корреспондента за границу. Так Джозеф оказался в Европе. Александр был вне себя от гнева. Жюстин от этого заболела, но Джозефа уже ничто не могло удержать. Вас интересует литература, мисс Келли?

— В немалой степени.

— Путешествуя по Европе, Джозеф, по-видимому, встречался со многими знаменитыми писателями своего времени: Джеймсом Джойсом — в Швейцарии, Эрнестом Хемингуэем — в Испании, Томасом Элиотом — в Лондоне, Эзрой Паундом — в Италии. Эти имена вам известны?

— Конечно.

— Джозеф знал о том, что собираются делать нацисты с евреями в Европе. Он пытался предупредить остальных, но его почти никто не слушал. Невероятно, не правда ли?

— Продолжайте. Продолжайте, пожалуйста, мистер Лефковитц.

— Говоря честно, я уже почти все вам рассказал. Приблизительно в это же время Джозеф записался добровольцем в британскую армию, чтобы воевать с нацистами. В Африке его захватили в плен и отправили в Италию. В 1943 году он бежал. И неожиданно исчез. Этот дневник частично объясняет, что же с ним произошло в дальнейшем. Информация, которую получила ваша мать в России, дополняет общую картину. Я очень благодарен вам за предоставленный материал. Он значит очень много. Но вернемся к 1943 году. Когда Джозеф исчез, то Александр и Жюстин не могли найти себе места от горя. Они тщетно пытались отыскать пропавшего сына. Родители Джозефа погибли в один день в автомобильной катастрофе в штате Нью-Джерси перед Днем победы. Их автомобиль врезался в цистерну с химическим веществом и произошел страшный взрыв. Останки нельзя было даже опознать. Стариков похоронили в Джерси-Сити в прекрасном месте. С могилы отлично видна статуя Свободы. Но важно то, что Александр завещал все свое состояние Джозефу, словно не сомневался в его возвращении.

— Однако Джозеф так и не вернулся? — спросил Филипп.

— О, вот и самое главное. Вернулся. Понадобилось время, но в конце концов он вернулся.

Анна словно приросла к месту от услышанного.

— Как? Джозеф вернулся в Америку?

— Да. — Адвокат очень выразительно помолчал, явно наслаждаясь неподдельным удивлением посетителей.

— И в каком году? — после небольшой паузы спросила Анна.

— В 1960-м.

— Вы встречались с ним лично? — резко спросил Филипп.

— Нет. В это время я еще учился в колледже и готовился к выпускным экзаменам. Джозеф пришел к моему отцу сюда, в офис.

— Он пришел, чтобы потребовать наследство? — так же резко продолжал Филипп.

— Да. Ведь он был объявлен единственным наследником.

— Следовательно, все перешло в его руки?

— Совершенно верно. В один миг мальчик стал миллионером.

— Мальчик?

— Простите. О Джозефе я всегда думаю как о мальчике. Но вы совершенно правы. Тогда Джозеф уже был сорокалетним мужчиной и очень пострадавшим в этой жизни. Все его лицо было в шрамах и изуродовано, несмотря на пластические операции. Теперь он уже не походил на представителя богемы.

— Но это был Джозеф, так? — вновь спросил Филипп.

— Мой отец в этом не сомневался. У Джозефа оказались нужные бумаги, которые полностью подтвердили его личность. Но и без этого, я думаю, отец сразу же узнал сына своих давних друзей, несмотря ни на какие изменения.

— Можно ли поговорить с вашим отцом? — спросил Филипп.

— К сожалению, отец мой скончался в тот же год, через несколько месяцев после возвращения Джозефа. Сердечный приступ.

— А как Джозеф объяснил свое столь долгое отсутствие, мистер Лефковитц?

— Этого я не знаю. Но на основании вашей информации все мало-помалу проясняется. Как я уже говорил вам, меня в тот момент не было в офисе, но я дважды разговаривал с отцом перед его смертью по этому поводу. Речь шла об уплате налогов и прочем. Помню, что отца сильно потрясло возвращение Джозефа; ведь он в течение многих лет считал его мертвым. Джозеф словно вышел из могилы. Интересная история, не правда ли?

— Мистер Лефковитц, — с нетерпением вмешалась Анна, — пожалуйста, скажите нам, где мы можем найти Джозефа сейчас?

— Мисс Келли, вы мне предлагаете нарушить конфиденциальность клиента.

— Но мы хотели бы знать это.

— Простите, но здесь я должен прервать свой рассказ. Моя история кончается именно здесь.

— Тогда хотя бы скажите, жив он или нет?

— Фирма прекратила представлять интересы Красновских с 1960 года. Больше я вам ничего не могу сказать.

Вежливо, но твердо Лефковитц дал понять, что дальнейшие расспросы уже ни к чему не приведут.

— Мистер Лефковитц, — настаивала Анна, — я хочу сказать, что мы не продвинулись в своих поисках.

— Как знать. Записи в фондах Красновского доступны. Это и есть подсказка, мисс Келли.

С этими словами Лефковитц передал папку Филиппу и, поклонившись, вышел.

Анна с Филиппом последовали за ним. В кабинете были две двери, чтобы ожидавшие в приемной не могли встретиться с теми, кто выходил из кабинета. Адвокат вывел посетителей через вторую дверь, и они оказались в небольшой гостиной, которая также была уставлена полками с книгами. Адвокат решил задержаться в этой комнате.

— Моя личная библиотека. Это все материалы по холокосту.

Анна принялась разглядывать корешки бесчисленных томов.

— Похоже, что вам пришлось заняться самым настоящим исследованием.

— Тема обязывает. Она привлекает меня не только из соображений гуманности. С точки зрения юриспруденции холокост — величайшее преступление во всей истории человечества. Десять миллионов человек были убиты и ограблены сотней тысяч разбойников. Сумма ущерба сегодня равна триллионам долларов, не считая недвижимости. Причем назад было возвращено меньше одного процента. Как еврей, я подавлен, как юрист — увлечен.

— Просто никого не осталось, чтобы требовать возмещения убытков.

— Совершенно верно. Целые города были уничтожены в лагерях. Только очень немногие выжили после войны, но они встретились с бессердечием и бюрократизмом. А награбленное по-прежнему находится в неправедных руках. В швейцарских банках никто не может коснуться этого золота.

— Может быть, это объясняет хоть в какой-то мере причины холокоста? Похоже, что это убийство из корыстных целей.

— Ничто не может объяснить причины подобного преступления. Но добыча действительно была огромной. Она шла из Освенцима и других лагерей в третий рейх, главным образом — в управление контрразведки.

У дверей Лефковитц пожал им руки, сказав на прощание:

— Надеюсь, вы его найдете. После всего, что вы знали, это было самым главным достижением.

— Что вы имеете в виду?

— Вы установили, что Джозеф Красновский вернулся из царства мертвых.

— Ты уверен, что этих сведений достаточно, чтобы напасть на след? Ведь прошло более тридцати лет, — нерешительно спросила Анна Филиппа.

— Все, что нам остается, — это надежда, — пожал в ответ плечами Филипп. — Мои адвокаты сделают все, чтобы уцепиться даже за самый малый след, о котором говорил Лефковитц. А пока запасись терпением.

— Мне кажется, что я все ближе и ближе подбираюсь к нему.

Квартира Филиппа поражала своеобразной элегантностью. Мебель — смесь антиквариата и модерна. Картины — в основном абстрактная живопись в спокойных серых тонах — на стенах кремового цвета. Огромные окна давали великолепное освещение, а с высоты пятнадцатого этажа открывался потрясающий вид на парк.

— Не могу передать тебе, что я почувствовала в тот момент, когда Лефковитц отдал мне фотографию, — продолжила разговор Анна. — Нечто неведомое открылось во мне для самой себя.

— Анна, научись управлять своими эмоциями. Мы почти достигли цели, так что всякое может быть, и надо держать себя в руках.

— Но как? Все происходящее просто сводит меня с ума. Я не перестаю думать об этом даже во сне, Филипп. Только ты помогаешь мне оставаться в норме.

Он обнял ее сильными руками.

Анна тут же почувствовала, как нужен ей он, с его силой и уверенностью. С тех пор как она нашла дневник в сейфе матери, по-настоящему только Филипп продолжал расследование. Постепенно Анна отошла на второе место, погрузившись почти полностью в свои смутные переживания.

Она, всю жизнь занимавшаяся журналистскими расследованиями, с радостью передала бразды правления своему любовнику.

Выпустив Анну из объятий, Филипп мягко произнес:

— Давай что-нибудь выпьем. А может быть, сходим куда-нибудь?

Анна отрицательно покачала головой.

— Я не совсем хорошо себя чувствую. Мысленно я все время возвращаюсь к тому, что сказал Лефковитц. Неужели у евреев забрали безвозвратно все их имущество?

— Похоже на правду.

— Но куда же делись эти сокровища? Ведь почти всех нацистов схватили и осудили. Неужели ни с кого нельзя потребовать взятое назад?

— Это не так легко сделать. Они же не оставили награбленное просто так?

— Так где же все это? Как сказал Лефковитц, в основном в швейцарских банках. А часть награбленного была уничтожена во время войны. Определенное количество разошлось среди союзников, когда подбиралось в качестве трофеев все, что плохо лежало; часть спрятана в заброшенных шахтах, на дне озер, в пещерах на оккупированных в прошлом территориях. — Филипп подошел к бару и занялся коктейлями. — Награбленное также осело в Латинской Америке, куда нелегально переправлялись немало фашистов. Но швейцарские банки — это самое надежное. Почти до самого конца войны именно нейтральная Швейцария находилась под непосредственным влиянием фашистской Германии. Там легче всего было спрятать награбленное. — Филипп налил два мартини и передал бокал Анне. — Кстати, до войны большинство богатых евреев также хранили именно в швейцарских банках свои сбережения. Во время холокоста эти счета не аннулировались, а так и оставались в банке, который уже давно выполнял роль государственного департамента.

— Так ты хочешь сказать, что все богатства по-прежнему находятся в Швейцарии? — неуверенно спросила Анна.

— Сомневаюсь. Думаю, что через несколько лет после войны эти люди приехали и спокойно забрали все.

— Омерзительно.

— Пожалуй.

— Так значит, так и было, как говорил Лефковитц?

— Вероятно.

— А почему ты обо всем этом знаешь так много? — спросила Анна. К мартини она не притронулась.

— Холокостом я интересовался не меньше этого адвоката.

— Но ты же не еврей.

— Нет.

— Так почему же тебя интересуют нацисты? И откуда у тебя такая осведомленность о холокосте?

Филипп не ответил, а только поднял бокал с мартини к свету и начал внимательно рассматривать, как алкоголь оставляет маслянистый след на стеклянных стенках.

— Филипп, ты что-то скрываешь от меня, — Анна поставила бокал на стол и подошла к нему. — Пожалуйста, скажи мне правду.

— Я тебе говорю только правду, — произнес Филипп тихо. Его красивое лицо стало неожиданно непроницаемым.

— Нет. Ты обманывал меня. Обманывал с самого начала.

— И в чем же я тебе лгал?

— Не знаю, но здесь что-то не так. Твои интересы никогда не совпадали с мамиными или с моими. Ты ищешь нечто иное.

— Нет. То же самое, Анна, то же самое.

— Неправда. У тебя есть какой-то свой план, о котором ты мне ничего не рассказываешь.

Филипп повернулся и подошел к мраморному пьедесталу с бронзовой женской головой. Глаза женщины были закрыты. Наверное, это был символ смерти. Он провел рукой по поверхности скульптуры, стоя спиной к Анне. Она почувствовала внутреннюю борьбу в душе возлюбленного, словно он сомневался, говорить правду или нет.

Правду? А может быть, еще одну ложь? Анна ждала, чувствуя, будто какая-то пружина сжимается в груди.

Но когда Филипп повернулся к Анне, лицо его ничего не выражало.

— У тебя нет никаких оснований в чем-то подозревать меня, Анна.

Она почувствовала, что готова разрыдаться, и бросилась к двери.

— Анна! — Филипп устремился за ней следом и перехватил на полпути, развернув к себе лицом. — Почему ты не веришь мне? Почему?

— Потому что знаю, что ты обманываешь меня. Я уже могу разобраться, когда ты что-то от меня скрываешь.

Филипп наклонился, чтобы поцеловать Анну.

— Нет! — вскрикнула она и попыталась высвободиться из его сильных объятий. Но все оказалось напрасным. Его губы заглушили крик. Он поднял Анну и понес к постели.

Они любили друг друга при расшторенных окнах с видом на нью-йоркское небо. Такого Анна не испытывала даже с ним. Филипп шестым чувством угадывал, что ей нужно, и предупреждал любое ее желание. Когда все кончилось, Анна расплакалась, будто освободившись наконец от страшного напряжения.

— Прости, прости меня. Филипп, что я не доверяла тебе.

На следующее утро они уже были в Вейле, который встретил их великолепной белизной горных вершин. Везде еще сохранились рождественские елки. Бридж-стрит была украшена праздничными огнями, и гирлянды висели на фасадах зданий.

Даже госпиталь «Kapp Мемориал» встретил Анну рождественскими елками. Дети из соседних школ сделали самодельные поздравительные открытки, которые пестрели теперь на дверях больничных палат.

Мать сидела на постели и слушала музыку. Анна почувствовала, что сердце ее вот-вот остановится, когда она увидела радостную улыбку Кейт. Та подняла руки и обняла дочь.

— Анна, Анна, — не переставая, шептала она.

— Ты соскучилась по мне?

— Да…

— Я кое-что привезла тебе, — сказала дочь, роясь в сумке. — Серебряный браслет из Милана, кашемировый джемпер — из Лондона, и целая гора книг. А эту банку меда я привезла тебе из Грейт-Ло.

Анна смотрела, как мама взяла мед — пальцы еще не слушались ее. Банка готова была выскочить, но Анна вовремя перехватила ее. Улыбка еще раз осветила лицо матери.

— Эвелин… — Кейт посмотрела на Анну. Анна кивнула ей в ответ.

— Она сейчас не в лучшей форме, мама. Хотя выглядит неплохо. Эвелин очень больна. Она умирает.

Глаза Кейт повлажнели.

— Надо… к ней, — с трудом прошептала она.

— Да, мама. Как только ты выйдешь отсюда, мы тут же отправимся в Англию.

— Мне нужно…

— Да, мама. Ты ей очень, очень нужна.

— Больно…

— Эвелин? Ты имеешь в виду Эвелин? Ей дают наркотики. Сиделка находится с ней по ночам. Мне обещали, что бабушка не будет очень сильно страдать.

— Печально. Эвелин больна… я здесь…

— Скоро ты тоже сможешь отправиться в путешествие. И тогда мы снова будем все вместе.

Радостно было видеть, как вновь оживает лицо Кейт, исчезает маска болезненного равнодушия.

От неожиданности Анна даже вздрогнула, когда перед ее мысленным взором на мгновение мелькнул образ Кейт, неподвижно лежащей в кровати.

Отрастающие волосы придавали Кейт очень молодой вид. Сейчас она напоминала девочку. Создавалось такое ощущение, будто этот инцидент вернул Кейт ее молодость. Она по-прежнему говорила с трудом и часто переходила на шепот, но Анна теперь точно знала, что мозг матери каким-то чудом остался неповрежденным. С помощью специалистов и координация движений должна была быть восстановлена.

— Я беспокоюсь, Анна… — прошептала Кейт.

— Беспокоишься обо мне, почему?

— Будь осторожна.

— Не волнуйся за меня. Сосредоточься на себе. Ты быстро поправляешься, каждый день тебе все лучше.

Кейт удалось надеть браслет, и она начала любоваться им.

— Прекрасно. Спасибо.

Анна налила в бокал апельсинового сока и передача его матери:

— Мама, наши поиски Джозефа Красновского очень продвинулись.

— Джозефа?..

Анна увидела какое-то странное выражение, мелькнувшее в чертах Кейт.

— Не можешь вспомнить?

— Нет.

— Ведь ты так долго искала его. Ты забыла, как нашла дневник? Забыла о своем путешествии в Россию?

— Ничего… ничего не помню. — Кейт отрицательно покачала головой.

— Не беспокойся. Память должна вернуться к тебе.

— Джозеф… — Кейт повернула голову к окну. Ее большие темные глаза не отрываясь смотрели на снежный горный склон. Она еще несколько раз повторила это имя. Анна начала почему-то молиться. Рам Синкх предупреждал ее, что в памяти Кейт могут образоваться самые неожиданные провалы.

Слава Богу, что она хотя бы не помнила все ужасные подробности бандитского нападения. Кейт объяснили, что она очутилась здесь в результате автомобильной катастрофы. Но, кажется, мать забыла все подробности поисков, связанных с Джозефом Красновским. Рам Синкх просил Анну как можно меньше волновать больную. Она еще не показывала матери фотографию, которую дал ей Лефковитц.

— Не беспокойся, мама, — решила отступить Анна. — Это не так важно.

— Не могу вспомнить… Россия… Джозеф.

— Со временем все восстановится в памяти.

— Я ездила… в Россию?

— Да.

— Правда?

— Правда.

— Но зачем?

— Хороший вопрос, — рассмеялась Анна. — Немного погодя, я думаю, ты сама сможешь на него ответить. У нас для этого хватит и времени, и терпения. Может быть, примеришь джемпер?

Этот джемпер стоил триста английских фунтов стерлингов, и он как нельзя лучше подошел Кейт.

— Великолепно.

— Я рада, что тебе понравилось.

— Эвелин… любит эту ткань.

— Знаю. Она передала тебе письмо. Хочешь, я прочту его вслух?

— Нет. Спасибо… могу сама. Медленно… но лучше сама. Бедная Эвелин… Я так люблю ее. Как я смогу это выразить?

— Во время моего посещения мы с ней стали ближе. Она всегда держалась со мной на дистанции, но сейчас все изменилось.

В дверь неожиданно постучали, и на пороге появилась Конни Граф.

— Я не помешала?

— Нет, — приветливо улыбнулась Анна. — Входите, Конни.

Конни села по другую сторону от Кейт и взяла ее за руку.

— Управляешься без меня? — спросила с расстановкой Кейт.

— Я ничего не собираюсь делать без тебя.

— Вернусь… как можно быстрее.

— Знаю. Ты всегда для меня была удивительным ребенком.

Три женщины сидели и мирно разговаривали еще в течение часа, наслаждаясь солнечными лучами, проникавшими в палату через большие окна. Но их беседу прервала психотерапевт.

— Мы уходим. — Анна встала.

— Нет, — возразила Кейт. — Подождите. Я покажу вам что-то.

Психотерапевт, улыбнувшись, помогла Кейт сесть в постели, затем встать и отошла в сторону. На лице больной было написано выражение какой-то сверхконцентрации воли. Медленно Кейт начала выставлять вперед одну ногу. Затем, ухватившись за специальную раму, перенесла свой вес на нее и сделала шаг.

— Ты можешь ходить, мама! — в восторге закричала Анна.

— Скорее… ползать.

— Но это все равно великолепно. Это чудо.

— Миссис Келли — очень упорный человек, — улыбнулась в ответ молодая женщина-психотерапевт. — Именно таких пациентов мы любим больше всего. Она сама создает это чудо.

Через некоторое время Анна вместе с Констанцией покинули палату. Конни выглядела неподражаемо в элегантном костюме, а бусы из жемчуга как нельзя лучше подходили к цвету ее кожи.

— Действительно, Кейт привыкла творить чудеса своими руками, — еще раз подтвердила Конни. — Анна, твоя мать — замечательный человек.

— Я знаю, — согласилась дочь.

— Кемпбелл Бринкман навещал Кейт во время твоего отсутствия.

— И как она отреагировала на это?

— Была рада видеть его.

— И больше ничего?

— Мне кажется, что она забыла о своих отношениях с этим человеком.

— Вы хотите сказать, что она полностью забыла его?

— Не совсем. Скорее, она воспринимает Кемпбелла как друга, но не более.

— Ему, наверное, трудно перенести это.

— Что ж, во всем есть какая-то справедливость. Он ведь не верил в ее выздоровление и в тяжелый момент отвернулся от Кейт. А теперь она отвернулась от него.

— Бедный Кемпбелл.

— Обычный эгоист и повеса. Он не подходит Кейт. Она заслуживает нечто лучшего.

— А может быть, мама хитрит немного?

— Не думаю, иначе я догадалась бы об этом. А как далеко ты продвинулась в поисках этого таинственного человека?

— Думаю, что очень далеко. Я уже уверена, что Джозеф Красновский жив. И мне придется разыскать его.

— Зачем?

— Зачем? Во-первых, я надеюсь тем самым окончательно излечить мать и помочь ей вновь обрести себя, а во-вторых, помочь и себе.

— А что, если это вызовет не ту реакцию у Кейт?

— Но она же так долго его разыскивала, Конни. Такое не может пройти бесследно. Кейт необходимо узнать все до конца.

— Значит, ты сама тоже в этом нуждаешься?

— О, Конни…

— Судя по всему, Джозеф Красновский является отцом Кейт?

— Когда мы найдем его, то окончательно обо всем узнаем.

— Если он жив.

Анна еще раз перечитывала дневник, когда ей позвонил Дрю Маккензи.

— Анна? Это Маккензи.

— Привет. Какие новости?

— Слышала что-нибудь о Левеке?

— Нет, а что с ним?

— Три дня назад он покончил с собой в тюрьме.

— О, не может быть!

— Да. Повесился. И опять попал в заголовки газет. Не в состоянии сдержать дрожь, Анна присела, почувствовав тошноту:

— Господи, как это все ужасно.

— К тебе эта шумиха не имеет никакого отношения. Слышишь? Никакого.

— Если бы я не взяла у него интервью…

— Тогда кто-то другой сделал бы это. В конце концов, это я свел вас. Все дело случая.

— Не так просто, мистер Маккензи.

— Если бы Левек не убивал своих пациентов, то он был бы жив.

Анна вспомнила последние слова Левека: «Увидимся в Чистилище».

Он, конечно же, был злым человеком, хотя и великим хирургом, спасшим немало жизней. Но какое право она имела судить Левека? Он был целителем и делал свое дело ради блага многих сотен ценой жизни нескольких людей.

«Однако Левек убивал детей, — подсказал Анне ее внутренний голос. — Он был детоубийцей?»

Нравственная сторона дела словно ускользала, и Анну раздирали на части неразрешимые противоречия. Как бы там ни было, а всего несколько дней назад Анд-ре Левек был жив, а теперь его уже нет. И в этой смерти была виновата также и Анна.

— Ты меня слышишь? — в трубке снова послышался голос Маккензи.

— Да.

— Поверь мне, мир только выиграл от потери этого человека.

— А как насчет его пациентов? Как насчет его клиники в Гаити?

— В мире хватит и других врачей.

— Но не таких, как Левек.

— О, перестань!

— Он был гений.

— Послушай, детка, ты же знаешь о клятве Гиппократа? Любой, ее давший, обязан быть врачевателем, а не убийцей. Эти две вещи в одном лице соединить невозможно. Никто не может, как Бог, решать, кому жить, а кому нет.

— А разве мы с тобой не делали то же самое?

— Мы делали свою работу — говорили правду. И никогда не забывай этого, Анна. И других функций мы себе не присваивали. Мы не крестоносцы, но мы и не ангелы. Просто мы стараемся говорить правду. Поэтому мы не убивали Левека. Правда, истина убила его. Поэтому забудь о нем. У меня есть и другая информация, которая тебя тоже касается.

— Слушаю тебя.

— Мы все проверили и выяснили, что Филипп Уэстуорд никогда не появлялся на свет в Каспере и вообще в округе Натрона последние пятьдесят лет. Такое имя нигде не зарегистрировано.

— Ты уверен?

— Филипп Уэстуорд не зарегистрирован и в армейских списках. Правда, само дело Филиппа Уэстуорда действительно существует и даже процветает. Его компания пользуется хорошей репутацией, и о самом Уэстуорде говорят как об очень богатом человеке. Но до основания фирмы в 1978 году этого человека словно и не существовало. Он прибыл в Нью-Йорк, но никому не известно откуда. Я могу попросить, чтобы с этим делом покопались еще, если хочешь, конечно. Но мне хотелось бы знать, с чем это все связано?

— Не имеет значения. Спасибо, Маккензи.

— Раз твоей матери стало легче, то, значит, мы скоро вновь увидим тебя в Майами?

Когда Маккензи положил наконец трубку, Анна еще долго сидела неподвижно на одном месте. Крик поднимался в ней из глубины сердца.

Филипп.

Он соврал ей все-таки. Все ее сомнения оказались не напрасными. Конечно, этому можно было бы найти сотни объяснений. Скорее всего, Филипп изменил свое имя после того, как мать вновь вышла замуж. А может быть, мать Филиппа никогда и не была замужем за его отцом? Или вкралась какая-нибудь компьютерная ошибка, некий нерадивый клерк дал не ту информацию?

Существовали сотни всяких «может быть». Но что бы ни говорил ей отныне Филипп Уэстуорд, его слова неизбежно превращались бы в одну сплошную ложь.

На следующий день Филипп позвонил из Нью-Йорка и сообщил, что в пятницу будет в Игле. Он обещал привезти с собой какую-то важную информацию.

Анна поехала его встречать. Она ждала в аэропорту и все время чувствовала внутреннюю дрожь, но не от холода.

Когда она увидела, что знакомый белый самолет заходит на посадку, у нее перехватило дыхание. Через несколько минут на трапе появился Филипп. Он привычно помахал пилоту.

Анна ждала у дверей и смотрела, как Филипп тащит за собой тяжелый чемодан на колесиках. В последний момент она отвела губы, и его поцелуй пришелся в холодную щеку. Филипп пристально посмотрел на нее.

— Что с тобой?

— Ничего. — Анна заставила себя улыбнуться. — Замерзла.

— Тогда поехали домой.

Анна молчала на протяжении всего пути, сосредоточившись только на дороге. Ее пальцы побелели от напряжения, крепко сжимая руль. Она пыталась из последних сил избежать прямого взгляда Филиппа. Анна знала, что озадачила его своим странным поведением.

— Как твоя мать?

— Лучше.

— Прекрасно. Очень хочется увидеть ее.

— Да?

— Что все это значит? Рассказывай, и без всяких отговорок.

Анна из последних сил заставила себя заговорить.

— У меня плохие новости.

— Что за новости?

— Относительно Андре Левека, хирурга, у которого я брала интервью на Гаити.

— И что же?

— Он умер. Покончил жизнь самоубийством в тюрьме.

Филипп помолчал немного.

— Печально. Винишь себя во всем?

— Да, — коротко отрезала Анна. В отличие от Маккензи. Филипп не пытался что-то объяснить. Он надолго замолчал.

В квартире было тепло и уютно. Анна к тому же поставила баранину в духовку, и по всей квартире распространился особый, домашний запах.

— Мне жаль Левека, — сказал Филипп и вновь попытался притянуть к себе Анну, но она вновь увернулась от него.

— Я приготовлю обед, пока ты будешь распаковываться, — предложила она и пошла на кухню. Анна была напряжена как струна.

Она занялась приготовлением обеда. Губы от напряжения вытянулись в одну тонкую линию. Анна решила все-таки после обеда подробнее рассказать Филиппу о разговоре с Маккензи. Ей необходимы были объяснения. Ей надо было понять, кто же такой Филипп Уэстуорд и что же он в конце концов хочет.

Что он чувствует по отношению к Анне на самом деле?

Или эта влюбленность была тщательно спланирована заранее, как и все остальные романтические моменты их отношений? Любовь, бриллианты — все имело свою цель. Неужели Анна оказалась настолько глупа, что не могла заподозрить обман сразу?

Она попалась в ловушку. И хотя глаза Анны были все время открыты, она ничего не смогла увидеть.

Филипп использовал секс, чтобы ослепить ее и погасить всякие подозрения. Это почему-то задевало больше всего. Оглядываясь назад, Анна вспоминала некоторые неловкие моменты, которые могли бы вызвать определенные вопросы, но все кончалось постелью, и вопросы отпадали сами собой. Секс стал сильнодействующим наркотиком.

Теперь Анна хотела только объяснений. Черт возьми, теперь нужна была только правда, какой бы горькой она ни оказалась. Никогда в жизни Анна никого не любила так, как этого человека, и если Филипп действительно предал ее, то и ненависть ее тоже не будет знать границ.

Руки Анны предательски дрожали, когда она накрывала на стол и разрезала на куски баранину.

— У меня есть кое-что для тебя.

Анна посмотрела на Филиппа, по-прежнему сжимая нож. Сейчас он стоял в проеме двери, одетый в широкую рубашку и джинсы. На подбородке появилась легкая щетина, а глаза были по-особому серьезны. Филипп казался таким красивым, что это разрывало сердце Анны на части. В руках он держал книгу.

— Смотри.

Анна вытерла руки и взяла книгу. Это было какое-то очень дорогое издание. Анна с недоумением смотрела на фотографию на обложке: трехцветная, очень красивая змея, выразительно играющая кольцами на желтом песке, предупреждающе подняла хвост. «Гремучие змеи Соноранской пустыни». Автор — Джеймс Каплан.

— Что это значит? — с недоумением спросила Анна.

— Это Джозеф Красновский, — ответил Филипп, при этом как-то странно улыбнувшись.

— Что?

— Лефковитц оказался прав. След все-таки был, и он привел к Джозефу.

Анна открыла книгу и тупо уставилась на бесчисленные фотографии змей, под которыми были соответствующие надписи на латыни.

— Это он. Джозеф Красновский. В 1966 году ему пришлось поменять фамилию и имя на Джеймса Каплана.

Анна почувствовала шум в ушах.

— Неужели Джозеф?

— Да, он.

— И где же он сейчас?

Странная улыбка Филиппа стала еще шире.

— В Нью-Мексико. Он живет там тридцать лет. Твоя мать ездила в Москву, чтобы разыскать Джозефа, а он жил все это время в соседнем штате, всего лишь в пятистах милях от дома Кейт. Ты понимаешь, о чем речь, Анна? Джозеф действительно жив, и мы нашли его.

Через сорок восемь часов Филипп вновь улетал в Нью-Йорк. В воскресенье вечером Анна отвезла его в Игл. Уик-энд прошел словно в тумане. Все это время они почти не разговаривали. И только одна вещь была реальной в этом призрачном мире: им все-таки удалось найти Джозефа.

В Игл Филипп и Анна приехали пораньше, и все оставшееся время просидели в холле, где пили кофе, ожидая вылета. Филипп положил свою теплую ладонь на руку Анны:

— Надеюсь, что твое настроение изменится к лучшему, а то это начинает меня беспокоить.

— Со мной все хорошо. Обо мне не беспокойся.

— Не могу. Прежде ты никогда не была такой.

— Может быть, это результат потрясения.

— Похоже.

Филипп был с ней подчеркнуто вежлив все эти дни. Во время уик-энда они даже не были близки любовью. Анна отказалась спать с Филиппом в одной постели, ссылаясь на бессонницу. Это он принял без возражений, хотя казался озадаченным. Анна была рада такой спокойной реакции, потому что выяснять отношения ей совсем не хотелось.

Лгать Анна, в отличие от Филиппа, тоже не хотела. В связи с тем, что им удалось найти Джозефа, Анна осознала, что она должна сделать в ближайшем будущем.

Филипп принес ей Джозефа Красновского буквально в дипломате. Он потратил немало времени, объясняя Анне, какую хитроумную задачу ему пришлось разрешить.

Она слушала его рассказ рассеянно. В течение нескольких месяцев Анна жаждала получить необходимую информацию, и сейчас должна была начаться новая жизнь. Теперь прошлое ее не волновало, только настоящее. Анна во что бы то ни стало хотела увидеть своего деда.

Но она делала вид, будто ее интересует рассказ Филиппа о предпринятых поисках.

Лефковитц указал очень точное направление поиска. Без его помощи вряд ли положительный результат был возможен. Адвокаты Филиппа использовали наводку относительно фондов Александра Красновского. След оказался весьма запутанным, как сама жизнь.

Но все-таки удалось проследить маршрут Джозефа Красновского из Нью-Йорка в штат Нью-Мексико, предпринятый в середине шестидесятых.

Компьютеры очень точно отследили человека по уплаченным налогам, по суммам за купленные или взятые в аренду автомобили. С помощью же других компьютеров удалось установить нынешнее имя Джозефа — Джеймс Каплан. В 1968 году он приобрел огромное ранчо Сан-Андрес, недалеко от города Аламогордо. Затем в семидесятые годы Джозеф купил и соседние земли.

Хотя он поменял имя, но хранить молчание все эти годы оказался не в состоянии. Под именем Джеймса Каплана он напечатал немало статей в научных журналах, посвященных в основном рептилиям, живущим в пустыне. В 1982 и 1987 годах Джеймс Каплан опубликовал две книги, посвященные змеям, и завоевал немалый авторитет среди специалистов-серпентологов.

Третий компьютерный поиск установил, что бывший Джозеф Красновский никогда не обращался в министерство обороны, чтобы вычеркнуть свое имя из списков без вести пропавших. Скорее всего, это соответствовало его желанию сохранять инкогнито.

И теперь им предстояло нарушить тайну.

— Я приготовлю все необходимое для нашего путешествия в Нью-Мексико, — заявил Филипп. — Мой пилот Пол доставит нас в Эль-Пасо, а дальше мы сможем взять напрокат автомобиль. Я знаю хороший отель, где бы мы могли остановиться. О'кей?

— Идет.

— Мне жаль, что я не могу заняться этим сразу же. Я представляю, как ты сейчас себя чувствуешь. Ты похожа на призрак. Но ехать нам обязательно надо вместе, Анна. Тебе несомненно понадобится помощь.

— Да.

— Попробуй ни о чем не думать эту неделю. Как можно больше времени проводи с матерью. И, ради Бога, не возлагай на эту встречу особых надежд. Он, может быть, даже не согласится тебя увидеть.

— Я знаю.

— Джозеф зачем-то изменил свое имя.

— Конечно.

— Все не можешь простить себе смерти Левека?

— Ужасная весть.

— Послушай, никогда не забывай о том, каким он был человеком. Бесспорно, Левек — великий хирург, но он не был чист, а считал себя чуть ли не Богом. Ты не несешь за случившееся никакой ответственности. Понимаешь, о чем я говорю? И помни, что тебе удалось спасти немало других детских жизней. Левек мог совершить и куда более ужасные преступления.

Анна отсутствующим взглядом смотрела сквозь большие окна, как падает снег. Она думала о том, что боль придет позднее, когда пройдет оцепенение, а ложь окончательно всплывет на поверхность.

Оставалось сделать несколько шагов, чтобы дойти до конца трудного поиска.

— Думаю, это самолет Пола, — услышала Анна голос Филиппа.

Яркие огни рассеяли густой туман, и появилась тяжелая воздушная колесница.

Они встали и направились к выходу. Анна вновь ощутила предательскую дрожь во всем теле, как и тогда в пятницу, когда ожидала Филиппа. Он обнял Анну, и она прижалась лицом к его плечу.

— Пожалуйста, будь осторожна, — прошептал он в самое ухо Анне. — Ни во что не ввязывайся без меня.

— Все будет в порядке.

Филипп вытер ей слезы и поцеловал в губы.

— В конце следующей недели мы уже будем в Нью-Мексико. А пока наберись терпения.

Анна молча кивнула головой в знак согласия. Филипп впился пальцами в плечо Анны:

— Помни, что я сказал тебе. Без меня ни в коем случае даже не пытайся связаться с Джозефом. Никаких телефонных звонков; никаких писем.

— Не буду.

— Хорошо.

Филипп взял багаж и направился к самолету. Уже на трапе он оглянулся, еще раз посмотрел на Анну и помахал на прощание рукой.

«Ты никогда не говорил мне, что любишь меня», — подумалось вдруг Анне.

Фигура Филиппа исчезла в черном проеме люка. Пилот вошел вслед за ним.

Анна стояла на месте, глядя в огромное стеклянное окно, и ждала, когда самолет поднимется над вершинами гор.

Когда он наконец исчез в небе, Анна быстро направилась к билетной кассе.

— Куда ты собираешься?

Анна нежно взяла мать за руку:

— Мне это необходимо, мама.

— Что?

— Надо встретиться с одним человеком. Может быть, после этого разговора я принесу тебе хорошие вести.

— Надеюсь. И надеюсь, что ты не очень задержишься. Не более чем на несколько дней. Может быть, все-таки расскажешь мне… в чем дело?

— Не могу, мама.

— Это… касается… этого Джозефа?

— Да.

Анна видела, как Кейт с трудом подбирает нужные слова.

— Анна… я беспокоюсь за тебя.

— Здесь не о чем волноваться.

— Будь осторожна.

— Не волнуйся.

— Пожалуйста, поосторожнее веди машину.

— Я всегда осторожна, мама.

— Далеко ты отправишься?

— Не очень. В соседний штат Нью-Мексико.

— Там сейчас теплее.

— Береги себя мама, я скоро вернусь.

Затем Анна взглянула на часы, встала, подошла к двери и оглянулась на прощание. Мать сидела на стуле у самого окна и внимательно глядела на дочь. Неужели она что-то вспомнила? Неужели поняла? Поняла, что Анне удалось что-то отыскать?

Анна улыбнулась и поспешно вышла из палаты.

Ее машина стояла у главного входа в госпиталь. Анна села за руль, еще раз проверила билеты и поехала прямо в аэропорт.

 

5

ЭЛЬ-ПАСО, НЬЮ-МЕКСИКО

Анна припарковала взятый напрокат «крайслер» рядом с маленьким баром, примостившимся у заправочной станции, и вошла внутрь.

Это была обычная забегаловка: почти никакой мебели, только бутылки рядами за стойкой. На одной стене висели старое седло, керосиновая лампа, винтовка «винчестер» со сломанным затвором. А на противоположной стороне — чучела антилоп.

Несколько человек сидели за стойкой — все в широкополых шляпах и ковбойских сапогах. Анна удивилась, откуда взялись здесь все эти типы: ее машина была единственной у входа в бар. Мужчины тут же прекратили разговор, как только увидели входящую Анну, и все повернулись в ее сторону. Раздался характерный свист, кто-то хихикнул.

Барменша, средних лет женщина, недружелюбно оглядела Анну с ног до головы.

— Чего желаете?

— Пива, пожалуйста.

Женщина открыла бутылку и пустила ее скользить по стойке по направлению к Анне:

— Возьмите.

— А стакан у вас найдется?

Барменша нехотя повернулась, сняла с полки стакан, протерла его и передала Анне. Анна чувствовала, что все мужчины смотрят на нее. Она налила пива в стакан, подняла его и произнесла: — Ваше здоровье.

Все приветливо закивали головами в ответ. Кожа многих посетителей так задубела от палящего солнца, что напоминала старые ковбойские седла. Стаканов ни у кого не было видно.

На Анне были джинсы и футболка, и мужчины восхищенно изучали ее фигуру. Она с наслаждением выпила пиво, закрыв глаза от удовольствия. Жажда стала мучить ее, как только она покинула населенные берега реки Рио-Гранде и поехала по пустыне. Проезжая долину Тулароза, Анна уже судорожно считала дорожные столбики. Была зима, и жара еще не стала такой уж невыносимой, но места поражали своей пустынностью.

По иронии судьбы, Джозеф Красновский и Кейт Келли на протяжении многих лет жили в соседних штатах. Но какое различие между лесными долинами Вейла и этой раскаленной пустыней. Перед одиноким автомобилем иногда мелькал какой-нибудь сумасшедший кролик да валяющаяся по обочинам дороги падаль, вокруг которой собиралось ненасытное воронье. Но пустыня рождала в сознании и мрачные исторические параллели. Эта земля древних битв сейчас была новым ракетным полигоном, военной зоной. Следующим должен был быть город Аламогордо, сразу же за горами город Тринити, где пятьдесят лет назад над миром впервые вырос атомный гриб, и человечество медленно, но необратимо перешло в другое свое состояние.

Анна снова и снова задавала себе вопрос: что могло заставить человека перебраться в такую глушь? И не могла найти ответа.

Осушив стакан, она уставилась в окно на плакат, рекламирующий пиво и чипсы. Ковбои вновь вернулись к своему неторопливому разговору, по один из них все-таки решил обратиться к Анне.

— Похоже, ты ищешь здесь дырки? — спросил он, постукивая пальцем по стойке бара. — В старые времена, выпив, ковбои теряли доллары в дырках деревянной стойки. А бармены потом выковыривали их оттуда.

Анна посмотрела вниз и заметила, что в некоторых щелях поблескивают мексиканские песо.

— Тут даже попадались старинные. Алиса, у тебя ведь есть старинные монеты? — присоединился к разговору еще один ковбой.

— Были когда-то. Да я их продала коллекционеру, — сказала барменша, хитро взглянув на Анну.

— Мне нужно ранчо Каплана, — напрямик сказала Анна.

— Каплана?

— Да. Джеймса Каплана. У него где-то здесь неподалеку есть ранчо. Кажется, оно называется Сан-Андрес.

— Ни о каком таком ранчо мы не слышали, — мрачно заметил один из усатых ковбоев. — И о Каплане тоже.

— Не слышали, — хором подтвердили другие. — Какой скот он разводит?

— Не знаю в точности. Он занимается змеями.

Вдруг один из посетителей расхохотался.

— Она имеет в виду того придурка. Его и вправду зовут Каплан.

— Черт, так это же и не ранчо вовсе, а больше похоже на городской парк, — вмешался кто-то еще.

— Он не держит скот, — пояснила Алиса, — только змей и все такое.

— Да, это скорее всего он, — согласилась Анна. — Вы не могли бы указать мне дорогу?

— Конечно, — ответил усатый, обнажая редкие зубы. — Если вы не боитесь гадюк, то пожалуйста.

— Я журналист, и мне надо задать несколько вопросов мистеру Каплану.

— Насколько я знаю, за последние тридцать лет он старался ни с кем не встречаться.

— Но вы не найдете дороги, потому что уже сбились с пути, — опять вмешался усатый. — Но даже если ехать правильной дорогой, то все равно не встретите никаких указателей. Каплану явно не нравятся посетители. Хотя пойдемте, я покажу вам.

Анна потянулась за деньгами.

— Сколько я должна? — спросила она у барменши.

Но один из ковбоев уже высыпал горсть монет на стойку.

— Я плачу, мэм.

— Спасибо.

И тогда каждый коснулся пальцем своей шляпы. Анне оставалось только последовать за усатым ковбоем.

Пустынное солнце показалось ей еще более жестоким после полумрака, царившего в баре.

— Вы должны ехать по этой дороге. — Ковбой указал в сторону одного из дорожных столбов. — Держитесь колючей проволоки, которая будет тянуться около десяти миль. Затем увидите деревья. Это и есть ранчо Каплана. Вход там, где изгородь из колючей проволоки оборвется. Дом находится на расстоянии четырех миль.

— Спасибо.

— А из какой вы газеты?

Анна назвала первую, что пришла в голову.

— Каплан сам назначил вам встречу?

— В каком-то смысле да.

— Что ж. Он человек образованный, хотя и немного дикий. Когда будете там, то бойтесь змей.

Анна повернула на нужную дорогу и довольно скоро достигла изгороди из колючей проволоки. Филипп все не выходил у нее из головы, хотя она и старалась не думать сейчас о нем. Еще будет время, когда настанет час поставить точки над «i».

Анне очень хотелось добраться до Джозефа раньше Уэстуорда. Для нее это было намного важнее, чем для Филиппа.

Анна чувствовала себя очень напряженно, дыхание стало прерывистым, а действия, казалось, были лишены всякой логики. Смешанное чувство надежды и страха овладело ею. Несколько часов Анна с такой силой сжимала челюсти, что начала даже ощущать боль, но расслабиться, хотя бы на короткое мгновение, так и не смогла; пришлось, чтобы заглушить боль, сжать еще и кулаки.

Она все ближе и ближе приближалась к разгадке тайны.

Анна проехала наконец первый указатель на всем пути: «Аламогордо, 17 миль». Само название вызвало странные ассоциации. Почему из всех мест Джозеф выбрал именно это? Что это? Вариант самонаказания? Каин удалился в пустыню после убийства брата своего. Оставалось только догадываться, какой след в душе Джозефа оставило убийство Дэвида Годболда.

Джозеф, или Иосиф. История, будто взятая из Ветхого Завета. Там, в Библии, Иосифа предали его собственные братья и бросили в глубокий колодец. Как и библейский герой, этот Джозеф-Иосиф оказался волею судьбы в чужой стране, прошел все испытания и возродился вновь.

Столб пыли, поднятый теплыми потоками воздуха, появился на дороге и начал приближаться к автомобилю. Анна притормозила и дождалась, пока пыль не разбилась о радиатор «крайслера». Мелкие камешки рассыпались по ветровому стеклу.

Когда пыль рассеялась, Анна увидела, что ей предстоит небольшой подъем. Впереди выделялась группа деревьев. Сердце готово было выскочить из груди. Перед Анной наконец открылись владения Каплана.

По мере того как она подъезжала все ближе и ближе, ее взору открывалась целая плантация, поражающая своей живописностью среди пустынных диких мест. Анна узнала деревья — это были австралийские эвкалипты. Высокие белые стволы поддерживали пышную крону, длинные листья источали потрясающий запах. Этим растениям не было страшно палящее солнце пустыни. Эвкалипты казались чужаками в здешних местах, но их зелень так радовала глаз. Сколько же лет, денег и трудов понадобилось, чтобы вырастить такое чудо? Продолжая ехать вдоль дороги, Анна любовалась этим великолепием — стройными рядами деревьев, — словно бравые солдаты, готовые к военному параду.

Здесь, в стране скотоводов, сотни акров Джеймса Каплана не считались каким-то исключительным имением. Хотя в любом другом уголке мира это владение могло бы считаться целым королевством. Пожелай он превратить эти земли в настоящее ранчо, здесь бы нашлось место для тысяч голов скота. Но Каплан превратил пески в настоящий рай. Человек, которого искала Анна, обладал необыкновенным характером.

Она проехала мимо въезда во владение, прозевав то место, где неожиданно расступились стволы деревьев. Вернувшись немного назад, Анна направила «крайслер» в нужном направлении.

В тени эвкалиптов было намного прохладнее. Они отбрасывали густую тень, которая спасала от жары. Анна приоткрыла окно, и в салон автомобиля ворвался неподражаемый запах. Он был очень сильным и пряным.

Когда она проехала еще мили две, стали появляться и другие виды деревьев. Показалась целая фисташковая роща, рядом росли смоковницы и какие-то растения с огромными зелеными листьями. Анна только сейчас заметила трубы ирригационной системы. Почва регулярно поливалась, и следы влаги были еще заметны. Воды здесь было много, и ее не жалели. Анна вновь подумала о труде и затратах, о железной воле человека, который заставил даже пустыню цвести.

И вновь напрашивалось сравнение с библейским героем. Ведь Иосиф совершил нечто подобное, когда превратил пески Египта в плодородные земли. Неужели Джозеф чувствовал библейский смысл собственного имени и решил привести в соответствие с Ветхим Заветом свою жизнь?

Неожиданно Анна почти уткнулась бампером в железные ворота.

Это были два цельнометаллических листа высотой в десять футов на массивных каменных постаментах. За ними ничего нельзя было рассмотреть. К каждой стороне ворот прилегала изгородь, тянувшаяся через заросли эвкалиптов. На воротах красовалась одна-единственная надпись: «Осторожно — гремучие змеи». На одном из каменных постаментов была решетка из нержавеющей стали и кнопка звонка. Больше ничего — ни имени, ни обычного вежливого приглашения «добро пожаловать».

Анна вышла из машины и несколько секунд держала кнопку звонка пальцем, но никакого звука не было слышно. Она стояла и ждала, прислушиваясь к стуку сердца да к характерному звуку остывающего двигателя. Ветер пустыни нес с собой зной и духоту, а здесь чувствовалась прохлада, исходящая от зарослей эвкалиптов.

Анна уже собралась нажать на кнопку звонка еще раз, как за решеткой переговорного устройства что-то треснуло, и женский голос спросил:

— Да?

Анна прижалась губами к нержавеющей стали:

— Я бы хотела поговорить с мистером Капланом.

— Кто вы?

Анна поколебалась несколько секунд:

— Меня зовут Анна Келли.

Она ждала ответа или следующего вопроса, но через некоторое время ворота громко скрипнули, а на одном из каменных постаментов загорелся желтый огонек. За железной створкой открылся вид на длинную ухоженную дорожку.

На какое-то мгновение Анна застыла в нерешительности и смотрела на вытянувшуюся перед ней дорогу. Никого. Тогда она решилась, села в машину и въехала в имение. В зеркальце заднего вида Анна заметила, что ворота закрылись. Было во всем этом нечто странное и будоражащее душу.

К удивлению своему, Анна увидела озеро и дорогу вдоль него. Вода так и сверкала на ярком палящем солнце. Озеро явно было искусственным. Лебеди и другие водоплавающие птицы мирно сновали по нему. Пальмы живописно отражались в водной глади искусственного водоема.

По другую сторону дороги располагались фруктовые сады, и Анна впервые заметила людей. Один человек управлял трактором, а два-три других орудовали мотыгами. Скорее всего, это были мексиканцы. Они прервали работу, разглядывая проезжающий автомобиль.

Это был цветущий оазис среди пустыни с густыми зарослями эвкалиптов. Анна вспомнила все прошлые сценарии своей первой встречи с Джозефом. То это происходило в больнице, то в старом заброшенном доме где-нибудь в убогом городском квартале. Но самые буйные фантазии Анны не могли подняться до такого великолепия, которое окружало ее сейчас. Это был созданный руками и волей человека Эдем в пустыне.

Так вот что привело Джозефа сюда. Он не собирался жить отшельником, а решил улучшить окружающий мир. Один из ковбоев в баре говорил, что это парк. Он ошибся. Перед Анной открылся во всем великолепии Египет Иосифа Прекрасного из Ветхого Завета.

Обогнув озеро, она увидела дом. Анна полагала, что это будет роскошный особняк, но впереди показалось низкое строение в типично западном стиле с черепичной крышей, вытянутое в длину. Дом был украшен тенистой террасой. Подъехав ближе, Анна поняла, что именно такой дом, а не пышный особняк лучше всего подходит этому месту. Особняк казался бы здесь смешным и неуместным.

Пальмы живописно поднимались над домом, а перед фасадом был разбит экзотический цветник с прекрасными яркими цветами.

Несколько машин были припаркованы у лестницы, ведущей к входной двери. Анна поставила свой автомобиль рядом с новеньким «кадиллаком» и перевела дыхание. Она вновь ощутила дрожь во всем теле и пот, обильно выступивший на коже. Наконец-то она добралась.

Путешествие завершилось.

Как бы ей пригодились сейчас хотя бы несколько минут, чтобы взять себя в руки, но времени уже не осталось. Она открыла дверцу автомобиля и вышла. В отдалении слышался звук тракторного мотора, кряканье уток на озере. Глядя прямо на стену дома, Анна двинулась к главной лестнице, прижимая к груди сумку, в которой находился дневник Кандиды.

— Держитесь правее, мэм!

Неожиданный крик испугал Анну. Она оглянулась. Огромный мужчина с черными волосами направлялся прямо к ней. Его широкое скуластое лицо выдавало индейца; в руке он держал метлу.

— Здравствуйте, — приветствовала незнакомца Анна. — Это я звонила в ворота.

— Разве вы не видели вывеску? — спросил мужчина.

Анна посмотрела туда, куда указывал пальцем незнакомец. Надпись у основания лестницы предупреждала: «Оставайтесь в машине — подождите служителя».

— Простите. Я не обратила на нее никакого внимания.

— Не двигайтесь.

Мужчина обошел Анну, держа соломенную метлу прямо перед собой. Анна смотрела на него, застыв на месте. И тогда прямо перед метлой она увидела, как неожиданно ожил один из камней, развернувшись в жирную могучую змею, которая начала раскачивать из стороны в сторону голову, похожую на наконечник стрелы.

Анна похолодела от ужаса.

Змея замерла на какое-то мгновение у основания лестницы. Человек продолжал орудовать своей метлой. Хвост змеи ту же взмыл в воздух. Анна увидела сверкнувшие ненавистью черные глаза рептилии и выскользнувший изо рта язык. Человек не отважился далее беспокоить хозяйку пустыни. Анна заметила, что на ногах у него были резиновые сапоги. Змея нехотя уползла в сторону сада под лестницу.

— Проблема не в том, что они могут напасть на вас без всякой причины, а в том, что они похожи на кучу грязи, пока вы вдруг не наступите на них, — начал здоровяк, оборачиваясь к Анне. — Зимой они обычно не попадаются под ноги, но всего предусмотреть невозможно.

Анна и не взглянула на своего собеседника. Она не отрываясь смотрела на то место, где только что была змея. Оглядевшись, Анна начала повсюду различать такие клубки. Сад буквально кишел рептилиями.

— Мэм?

Анна была парализована. Она и не подозревала, что так боится змей. Раньше она никогда не страдала ни одной из фобий, которые приносят столько мучений другим людям. Сейчас она находилась в нескольких футах от сотен гремучих змей, свободно ползающих, где им вздумается. Анне казалось, что стоит ей сделать хоть одно движение, как все эти гады тут же бросятся на нее.

Каждый мускул ее тела был буквально парализован. Она с трудом переводила дыхание.

— Мэм? — повторил здоровяк, а потом мягко взял Анну за руку. — Не надо бояться. Идите как можно осторожнее и медленнее.

Мужчина даже подтолкнул ее, чтобы заставить сделать первый шаг. В ужасе она закрыла глаза, каждую секунду ожидания нападения. Но здоровяк не позволял ей останавливаться.

— Пожалуй, вы слишком наслушались всяких небылиц о гремучих змеях, — добавил незнакомец. — Рассказывают, будто некоторые из них способны преследовать резвую лошадь на протяжении двадцати миль. А если вы вдруг убьете самку, то самец найдет вас и отомстит за смерть подруги. Какая чушь!

Незнакомец тянул Анну за собой по ступенькам лестницы, крепко сжимая ее руку. Раз они остановились, и здоровяк метлой вновь прогнал непрошеную гостью.

Анна ощутила невероятную тяжесть в мочевом пузыре. В горле у нее пересохло. Она боялась взглянуть на ступени под ногами, но, даже не замечая этих мерзких существ, все равно ощущала их присутствие, словно видела их маленькие черные глазки, устремленные прямо на нее, их раздвоенные язычки, высовывающиеся из пасти. Некоторые змеи были огромными, около двух ярдов длиной. И если бы они напали, ничто не остановило бы их. Повсюду был слышен характерный звук, издаваемый гадами, словно все остальные звуки в мире умерли.

Анне показалось, что она теперь сможет определить змей даже по запаху: это была особая вонь мочи и гнилого мяса. Ноги стали ватными, и, если бы не здоровяк, ей никогда бы не подняться по этой лестнице.

— Еще немного, — успокаивал ее незнакомец. — Со временем, надеюсь, вы сможете оценить их красоту. Правда, многие предпочли бы убить их, а не любоваться красотой этих по-своему прекрасных существ.

Наконец-то они достигли верхних ступеней. Перед ними был еще один искусственный пруд, в котором плавали белые и кремовые лилии. Мостик, переброшенный через пруд, вел прямо к двери.

Здесь индеец отпустил руку Анны.

— Теперь все в порядке, мэм. Переходите по мостику. Эти змеи не любят воды и держатся подальше от дома.

— Спасибо, — выдавила из себя Анна. — И простите меня.

— Незачем извиняться.

— А они уползают когда-нибудь отсюда?

— Все в округе кишит змеями.

— А как же люди, работающие в саду?

— Здесь все носят вот такие сапоги. Да и вы скоро научитесь, как обращаться с нашими змейками.

— Я еще ни разу в жизни не была так напугана.

— Естественная первая реакция, а в следующий раз вам будет намного легче. И вы уже сами сможете свободно передвигаться.

— О Господи, — выдохнула Анна.

— Надо просто привыкнуть к ним. Надо приучить свои глаза видеть все это. — При этих словах глаза незнакомца сузились и Анна поняла, что здоровяк, несмотря на бодрый вид, был намного старше, чем показался вначале. — Впрочем, вас уже ждут, мэм.

Дверь открылась, и старая женщина появилась в темном проеме. Анна собралась с силами и перешагнула через порог.

Седая женщина, которая разговаривала с ней по переговорному устройству, повела Анну в огромную гостиную, со вкусом, но очень просто обставленную традиционной мебелью из дорогих древесных пород, с мексиканскими коврами на полу из керамической плитки. Через стеклянную дверь открывалась прекрасная панорама.

— У вас есть визитка? — спросила женщина, пристально глядя на Анну.

— Визитка? Есть. Конечно, есть. — Она порылась в сумочке и передала ей свою карточку.

Женщина принялась тщательно изучать маленький клочок бумаги.

— Хочу предупредить вас, что мистер Каплан не принимает у себя журналистов без предварительной договоренности, мисс Келли. Думаю, что вы напрасно тратите время.

— Но я приехала сюда не для интервью. Скорее, по личному делу. — Анна сглотнула от напряжения.

Женщина подозрительно оглядела свою собеседницу с ног до головы, но все-таки добавила:

— Что ж, подождите здесь. И вышла из комнаты.

Наконец-то Анна в доме Джозефа. Ее глаза разглядывали все вокруг, жадно впитывая информацию о человеке, которого она так долго разыскивала. В гостиной царил приятный полумрак и прохлада. На стенах висели несколько картин, а над огромным камином — триптих. На каждой из его частей в шесть футов высотой были изображены обнаженные женщины. Анна подошла поближе. Прекрасная художественная техника, выписанные детали тела, а также фон картины говорили о тщательной стилизации под шестнадцатый век. Может быть, под художника школы Альбрехта Дюрера. Но почему-то Анна была уверена, что, несмотря на тонкую стилизацию, картина написана сравнительно недавно. Наконец она нашла подпись художника: Сепп Хилц, 1941. Лица обнаженных женщин были прекрасны, золотистые волосы падали на плечи, а розовые соски, ноготки на пальчиках, интимные части тела выписаны с удивительным реализмом.

Анна решила рассмотреть и другие полотна. Это были в основном портреты, но обнаженной натуры больше не попадалось. Так, одна картина изображала крестьянина, который молотил зерно в поле в удушливый солнечный день. На других холстах были различные семейные группы или старики с суровыми благородными лицами, читающие или просто сидящие, скрестив руки. И все эти люди были выписаны с той же тщательностью и реализмом.

От всех картин оставалось впечатление некоего единства, хотя с первого взгляда это было трудно определить. Пожалуй, их объединяло впечатление солидности и основательности. Будто художники задались целью создать эффект присутствия портретируемых, чувство какой-то призрачной реальности. Наверное, именно поэтому Джозеф отобрал все эти полотна для своей коллекции. Ему необходимо было ощущение чьего-то присутствия. Молчаливые фигуры, может быть, составляли ему здесь единственную компанию, которая не раздражала и радовала глаз. Несмотря на неизбежное одиночество, Джозеф изо всех сил по-своему боролся с ним.

Здесь находился только один сельский пейзаж, выполненный с натуры где-нибудь в Европе: золотистые колосья тяжело клонились к земле под грозовым небом. Он также поражал эффектом присутствия. Рядом в соответствующей раме висело пять змеиных шкур, — прекрасное и странное оформление.

Анна почувствовала слабость в ногах и решила присесть за длинный низкий стол, на котором тоже стояли подлинные произведения искусства. Анна протянула руку и взяла одну глиняную головку. Время сделало ее почти невесомой. Плоский нос и тонкие губы нельзя было назвать красивыми, но здесь чувствовалось какое-то примитивное великолепие. Головной убор в виде змей указывал, что эта голова изображала жреца или самого бога. Как и все другие предметы на столе, голова принадлежала к доколумбовой эпохе и стоила, наверное, целое состояние. Анна поставила ее на место. — Мисс Келли?

Анна не услышала, как Джозеф вошел в гостиную, и, вздрогнув, посмотрела ему в лицо.

Высокий старик держался прямо, вытянув руки по швам. На нем были брюки и рубашка цвета хаки. Шарф того же цвета прикрывал шею. Пышная шевелюра украшала голову, седые волосы касались воротника, но брови были черны как смоль и нависали над черными же глазами.

Анна знала, что ее собеседнику было за семьдесят, но выглядел он не больше, чем на шестьдесят. Смуглая от загара кожа, несмотря на шрамы на лице, была почти без морщин.

Анна не находила слов. Она внимательно вглядывалась в мужчину, пытаясь отыскать хоть какое-то сходство с матерью или с собой. Ей вдруг показалось, что она давно знала это лицо.

Да, это был он.

И в то же время существовало нечто неожиданное, что-то такое, что беспокоило Анну. С одной стороны, это было то самое лицо, а с другой, не о нем она мечтала и не эти черты не раз видела во сне.

Взглядом Анна инстинктивно искала шрам на подбородке. Он был спрятан под бородой. Именно там должна находиться раздробленная выстрелом кость, которая навсегда превратила улыбку в уродливую гримасу. Когда Джозеф заговорил. Анна увидела, как искривилась его нижняя губа.

— Мисс Келли?

— Да, — ответила Анна, обретя наконец вновь голос. — Я Анна Келли.

Джозеф прошел немного вперед, и Анна увидела, что он носит сандалии и носки цвета хаки. В руках он держал ее визитную карточку.

— Вы журналистка? — спросил старик, и его розовая нижняя губа вновь искривилась.

Голос у Джозефа был низким и выдавал истинный возраст. Затруднение в произнесении звука «с» было единственной сложностью, во всем остальном речь оказалась безупречной.

— Да. Но экономка, надеюсь, уже объяснила вам, что я приехала сюда по… личному делу.

Взгляд его черных глаз встретился с взглядом Анны, и она испытала легкий шок. Анна неожиданно вспомнила предупреждение Эвелин: «У него глаза волка». Кандида в своем дневнике писала о том же самом. Взгляд Джозефа был по-настоящему пугающим. Но именно это лицо знала и любила Кандида Киприани. Отсюда и пошли ее корни, и Анна смотрела на этого человека с благоговейным страхом.

— Личное дело?

Анна прижимала к груди сумку. Она заранее приготовила речь для этого случая, но сейчас все вылетело у нее из головы. Нужные слова почему-то не находились.

— Простите, если я помешала вам. Простите, что сама к вам напросилась. Но у меня не было выбора. Я просто боялась, что сами вы никогда не согласитесь встретиться со мной.

— В чем суть вашей просьбы? — спросил старик, и звук «с» вновь был произнесен с трудом.

Анна почувствовала себя беспомощной, почти загипнотизированной взглядом этих черных глаз.

— Я… не знаю, с чего начать.

Джозеф стоял неподвижно, пристально глядя на посетительницу. Эвелин говорила об ужасном уродстве, но за эти годы, наверное, была сделана уже не одна пластическая операция. Анна поняла, что она напоминает кролика, неожиданно попавшего в свет фар приближающегося автомобиля.

— Простите, но я, наверное, произвожу впечатление человека, выжившего из ума. Мое имя ведь вам ничего не говорит?

— Ничего.

— Думаю, что мое сообщение может произвести на вас очень сильное впечатление.

Джозеф продолжал по-прежнему хранить молчание. Тогда Анна решила продолжить, чувствуя при этом, как дрожит ее голос:

— Мою мать зовут Кэтрин Келли, а в девичестве ее фамилия была Годболд, урожденная Катарина Киприани. Ее мать звали Кандидой Киприани.

Анна не знала, какой реакции она ждет на свое сообщение, но это каменное лицо, казалось, не способно было выразить ничего. Джозеф продолжал стоять и смотреть на Анну.

— Мистер Каплан, неужели и это имя ничего не говорит вам?

Довольно долго старик хранил молчание, а взгляд стал совершенно невыразительным и холодным, как у змеи:

— Зачем вы пришли сюда?

Анне показалось, будто ее ударили по лицу.

— Мне казалось, что объяснения здесь излишни, но, может быть, я совершила ужасную ошибку. Хотя мне самой так не кажется, — от волнения Анна еще раз глубоко вздохнула и продолжила: — Ваше настоящее имя не Джеймс Каплан, не так ли? От рождения вы были Джозефом Красновским.

И вновь Анна попыталась уловить на этом лице хоть какое-нибудь проявление эмоций, но напрасно.

— Да, вы Джозеф Красновский. И вы знали женщину по имени Кандида Киприани в Италии, в годы войны. Она умерла во время родов в 1945 году, но ребенок, девочка, выжила. Эта девочка — моя мать. Но остался не только ребенок, остался вот этот дневник.

— Что это? — спросил старик, не сводя глаз с Анны.

— Дневник. Дневник Кандиды Киприани.

И тут Анна заметила легкое движение застывших черт. Тяжелые веки старика медленно опустились, прикрыв черные лаза. Выражение лица стало очень странным: будто этот человек нашел ответ на мучивший его вопрос.

— Вот как, — тихо произнес он наконец. — Значит, у Кандиды был дневник.

Слава Богу, последовала хоть какая-то реакция, а отсюда и признание, и Анна почувствовала, как у нее отлегло от сердца; но все же реакция оказалась уж слишком холодной.

— Да. Она вела дневник, который нашли в прошлом году и отправили моей матери. И тогда она начала разыскивать вас.

Старик протянул руку, но не для приветствия, а за дневником. Анна отдала его. Джозеф принялся жадно изучать исписанные страницы. Все происходящее вдруг показалось Анне чем-то нереальным. Она ожидала взрыва эмоций и была готова выразить свои ответные чувства, но со стороны Джозефа ощущалась только холодная подозрительность. «А чего же ты хотела еще? — спрашивала себя Анна. — Почему он должен открыть объятия совершенно незнакомому человеку?»

Анна продолжала изучать Джозефа, пытаясь понять, как еще можно пробиться сквозь неприступную стену отчуждения. Этот человек оказался еще более необыкновенным, чем она ожидала. Джозефа окружала некая аура мощи, власти и пережитого страдания. Он даже вызывал невольный страх.

Джозеф оказался намного выше, чем ожидала Анна. Его тело не выдавало его возраст. Сандалии казались странной обувью в том месте, где все носили резиновые сапоги. Широкие плечи выпирали из тесной одежды, а узловатые руки казались очень сильными. Не отрываясь от исписанных страниц дневника, Джозеф неожиданно спросил:

— Как вам удалось отыскать меня?

— С помощью Дэвида Лефковитца. Сына Саула Лефковитца.

— Ах да, Лефковитц. Он что, знал, где я нахожусь?

— Не совсем. Лефковитц дал нам нужную информацию, которая и привела к вам.

Джозеф вновь быстро взглянул на Анну своими ставшими совсем холодными глазами:

— Нас? Кого вы имеете в виду?

— Себя и мать, — ответила Анна, инстинктивно почувствовав, что надо скрыть участие Филиппа в этом деле. — Моя мать находится в больнице в Вейле, штат Колорадо. В конце года ее жестоко избили, и она до недавнего времени находилась в коме. Вот почему сейчас перед вами я, а не она.

И вновь Анна ожидала хоть какой-нибудь реакции, но снова ничего не последовало. Облизнув пересохшие губы, она продолжила:

— Мистер Каплан, я приехала сюда потому, что уверена в нашей родственной связи. Вы приходитесь мне дедом, мистер Каплан.

Джозеф медленно закрыл дневник. Какая-то догадка мелькнула в его взгляде.

— Слишком необычное заявление, — заметил он холодно.

Анна почувствовала, что краснеет.

— Не думаю. Особенно после того, как вы прочитали этот дневник. Впрочем, существуют и другие доказательства.

— Какие же это?

Анна вновь принялась рыться в своей сумочке, чтобы достать оттуда фотографию.

— Дэвид Лефковитц передал мне ее. Он был поражен сходством. Разве вы сами этого не замечаете?

В полной тишине Джозеф принялся тщательно изучать фотографию, при этом его лицо не выражало по-прежнему ничего. Затем старик еще раз посмотрел на Анну.

— Да. Сходство есть.

Анна попыталась улыбнуться, но губы ее вдруг затряслись.

— Вижу, вы не очень рады встрече со мной?

Как журналист, она поняла, что ее так называемое интервью провалилось еще в самом начале. Анна приехала сюда, переполненная чувствами, а выяснилось, что ее здесь совсем не ждали. Но она все-таки решила совершить последнюю попытку и пробиться сквозь холод отчуждения:

— Есть еще одно дело, которое привело меня сюда. Хотя вам, может быть, оно и не понравится.

— Слушаю, — сухо произнес старик.

— Мне кажется, я знаю причину, по которой вы решили изменить свое имя и затем уединились в этом месте.

Анна скорее не увидела, а ощутила, как содрогнулось все тело этого человека, словно выстрелила сжатая до предела пружина. Лицо Джозефа мгновенно изменилось, и тут же проявились следы времени, боли и невыносимого страдания.

— Продолжайте, — еле слышно произнес высокий гордый человек.

— Мы проследили всю вашу жизнь. Нам кажется, что вам чудом удалось бежать из Советского Союза где-то в 1959–1960 годах. А, — здесь Анна поперхнулась, — а Дэвид Годболд был убит именно в 1960 году. Моя мать сама видела убийцу. Я уверена, что, повстречай она вас в прошлом году, ей легко было бы узнать вас.

— В прошлом году, говорите, а почему же не сейчас?

— Сейчас она ничего не помнит. Увечья, которые ей нанесли, стерли память о многих событиях. Но даже если бы мама и вспомнила что-то, вряд ли она решилась осуждать вас за это. Я лично не собираюсь. Впрочем, это не мое дело, и вы уже достаточно искупили совершенное своими страданиями.

— Какая доброта, — произнес старик с нескрываемой иронией, и Анна почувствовала, что готова вот-вот разрыдаться.

— О Господи, как тяжело с вами. — Она начала судорожно растирать виски. Анна поняла, что продолжения разговора ей просто не выдержать. — Я просто не знаю, чем еще я могу вас убедить.

Приезжать сюда не следовало. Это была глупая, непростительная ошибка.

— Простите. Мне кажется, я была слишком навязчива. Простите.

Джозеф опять принялся листать дневник. Он поднес страницы ближе к свету.

— Так откуда же появился этот документ? — спросил наконец старик.

С трудом переводя дыхание, Анна ответила:

— Очевидно, все время он был спрятан в бывшей комнате Кандиды. Под одной из плит пола. Новые хозяева решили перестроить дом, и кто-то из рабочих натолкнулся на странную книжку. Ее отослали моей матери.

— Великолепно, — тихо произнес старик.

— Простите? — не поняла Анна. — Великолепная история.

— Вы что, не верите мне? — спросила она в недоумении.

Джозеф оставил вопрос без ответа. Анна только увидела, как ее собеседник подозрительно поднес страницы к носу и принялся их обнюхивать.

Ее поразила неприятная догадка: старик решил, что она появилась здесь с целью шантажа. Вот почему он так холодно обращается с ней. Джозеф просто ничему не верит.

Уязвленная до глубины души, Анна открыла было рот, но ни одного слова так и не слетело с ее уст. Осталось только чувство отчаяния, слезы вновь готовы были брызнуть из глаз.

— Господи, неужели вы думаете, что я вам все время врала? Мне пришлось проделать долгий путь, моя мать потратила целые месяцы на поиски, она даже ездила в Россию, она подорвала свое здоровье, и когда уже все позади — вы… вы… — дальше Анна уже не могла говорить.

— Миссис Берг!

— Да, мистер Каплан?

Анна повернулась. Старая экономка появилась в дверном проеме.

— Кажется, мисс Келли очень расстроена, — произнес Каплан, продолжая как ни в чем не бывало изучать дневник. — Ей следует восстановить свои силы. Не могли бы вы проводить ее в одну из спален? Дайте ей все, что она пожелает.

— Не надо, — начала вновь Анна, пытаясь улыбнуться сквозь слезы. — В этом нет необходимости. Я сейчас сяду в машину и вернусь в отель.

— Вам станет намного легче, если вы умоетесь и отдохнете немного. А после мы обо всем сможем поговорить более основательно, хорошо?

— Хорошо, — тихо согласилась Анна.

— Миссис Берг, пожалуйста.

Экономка подошла к Анне и взяла ее за руку. Пальцы ее оказались очень холодными и костлявыми.

— Пойдемте со мной, мисс Келли, — произнесла старая женщина тоном, не терпящим возражений.

В глубине души радуясь предоставленной возможности отдохнуть, Анна безропотно последовала за старухой. Старик с пышной седой шевелюрой даже не взглянул вслед. Он вновь принялся читать дневник.

Экономка шла вдоль длинного коридора. Они миновали большую прачечную, где находилось несколько стиральных машин и сушилок. Другая комната оказалась еще больше. Она вся была уставлена деревянными полками со стеклянными банками. Словно во сне Анна увидела, что это варенье.

Наконец экономка открыла самую дальнюю дверь в коридоре.

— Здесь вам будет очень удобно, — быстро произнесла она. — Там находится ванная. Если хотите, можете прилечь.

Войдя в комнату, Анна взглянула на постель. Затем ее взор привлекли очень удобные кресла. Другая дверь вела в ванную.

— Очень мило с вашей стороны, — произнесла она машинально.

Экономка все еще продолжала стоять в дверях.

— Мистер Каплан приказал мне исполнять каждое ваше желание. Чаю? Кофе?

— Чаю, если можно.

— Я позабочусь, чтобы вам тут же его принесли, — тихо проговорила она и вышла, закрыв за собой дверь.

Анна услышала, как повернулся в замке ключ.

Она сидела в темноту, не понимая, что делать. Прошло уже немало времени с тех пор, как экономка заперла ее здесь. Старуха так и не вернулась с обещанным чаем.

Анна уже несколько раз пыталась сама открыть запертую дверь, но все было напрасно. Окна также оказались наглухо заделанными решетками в испанском стиле и выходили в пустынный внутренний дворик, но, хотя паника давно поселилась в ее сердце, Анна сумела побороть себя и не решилась разбить стекло, чтобы звать кого-нибудь на помощь. Впрочем, вряд ли кто-нибудь здесь ослушался бы хозяина.

Инстинктивно Анна потянулась к выключателю, но свет не вспыхнул. Электричество было отключено. В ванной не было воды. В горле уже давно пересохло.

Анне оставалось прилечь на постель либо ходить взад и вперед по комнате, наблюдая за тем, как окончательно меркнет дневной свет. Но ее уставшее сознание упрямо боролось и задавало одни и те же проклятые вопросы, на которые не было ответов. Душевное и эмоциональное истощение, казалось, увеличивалось с каждым часом. Бесспорно, она совершила ужасную ошибку, решившись отправиться сюда. Анна знала только одно: ей все-таки удалось разыскать Джозефа Красновского, но тот почему-то отказался ей верить.

Такого поворота событий Анна не могла представить себе даже в самом кошмарном сне.

Джозеф принял ее за некую искательницу приключений, собирающуюся нажиться на чужих семейных тайнах. Напоминание об убийстве Дэвида Годболда окончательно испортило все дело.

Джозеф решил запереть Анну здесь, чтобы она ощутила стыд и раскаяние.

Как ни тяжело это было, но Анна изо всех сил пыталась увидеть случившееся глазами самого Джозефа. После стольких страданий, предательств и несчастий он мог стать патологически подозрительным.

Сейчас Джозеф, скорее всего, в деталях вспоминает рассказ Анны. Он внимательно изучает дневник, делает необходимые заметки, сравнивает даты, пытаясь обнаружить противоречия. Интересно, как долго это должно продлиться? Сколько еще ждать, пока Джозеф сам придет сюда и включит свет?

А затем, что он с ней сделает?

Анна ведь почти ничего не знала о характере этого человека, за исключением того, что ей удалось извлечь из дневника Кандиды. Но страницы эти были написаны почти пятьдесят лет назад, и даже Кандида вряд ли полностью смогла понять подобную личность. Застрелил же этот таинственный человек Дэвида Годболда, как паршивого пса. Значит, из соображений самозащиты Джозеф Красновский способен на любое насилие.

Анна с трудом старалась побороть страх, из последних сил пытаясь быть рациональной. В конце концов, она приходилась внучкой этому человеку. Анна свято верила в это. Но верил ли он, вот в чем дело!

О стольких вещах приходилось сейчас думать. Вроде бы и знакомое лицо, а в то же время кажется таким чужим…

И все эти массивные картины в гостиной. Они явно что-то напоминали Анне, вызывая какие-то неопределенные ассоциации в памяти, но Анна никак не могла уловить, что конкретно.

Дрожь не утихала. Стоило солнцу скрыться за горизонтом, как в комнате в один миг стало холодно. Анне пришлось покрепче обхватить себя руками.

Как же был прав Филипп, когда отговаривал ее от этой поездки!

Он словно знал, что Джозеф Красновский не собирается встречать Анну с распростертыми объятиями.

Но что еще она могла сделать? Ведь она перестала верить Филиппу, и к тому же Анне во что бы то ни стало хотелось добраться до Джозефа первой.

Но сейчас ей вдруг так захотелось, чтобы Филипп оказался рядом. Какие бы у него ни были секреты, ни одного из своих прежних мужчин Анна не любила так, как Филиппа. Без него было еще хуже. И сейчас, в полной тьме и одиночестве, любовь Анны только усиливалась. Как же она нуждается в этом человеке! Анна решила лечь в постель и попыталась представить, как бы обнимал ее сейчас Филипп. Она словно ощутила его теплое дыхание у себя в волосах.

И вдруг все вспыхнуло пурпурно-красным пламенем. От неожиданности Анна закрыла глаза руками. Это включили свет. И вода полилась из открытого крана в ванной.

Анна поднялась на постели и слегка приоткрыла глаза.

Ключ повернулся в замке, и дверь открылась. Вокруг седой шевелюры Джозефа Красновского от яркого красного света образовался серебристый нимб. Он был по-прежнему в хаки, правда, успел накинуть поверх рубашки легкую кожаную куртку, очевидно, от холода. В человеке, который шел следом за Джозефом, Анна узнала знакомого грузного индейца. На нем по-прежнему были резиновые сапоги. Мужчины затворили за собой дверь, и ключ снова щелкнул в замке.

Анна, храня полное молчание, в недоумении смотрела на вновь вошедших. Она не в состоянии была произнести ни слова.

— Где Филипп Уэстуорд? — спросил старик.

— А как вы узнали о нем? — удивилась Анна.

Индеец сделал шаг вперед. И прежде чем Анна сумела что-то сообразить, верзила ткнул что-то ей в диафрагму.

Дыхание тут же перехватило, и боль острой иглой пронзила все тело. Анна упала на пол как подкошенная, ее голова ударилась о кафельный пол.

Над собой она вновь услышала знакомый голос с характерным звуком «с»:

— Где Филипп Уэстуорд?

Анна не могла говорить. Дыхание было парализовано. На этот раз удар пришелся между лопаток. Боль вновь ударила в самый мозг, а затем постепенно отступила.

Анна вдруг услышала слабый стон и не сразу поняла, что это стонет она сама.

Сильные руки подняли ее с пола и поставили на ноги. Но ноги вновь подкосились. Тогда Анну швырнули на постель.

Она смотрела на двух мужчин, склонившихся над ней, замутненным взглядом, силясь хоть что-то понять. Лицо индейца было совершенно лишено всяких эмоций. Анна заметила, что здоровяк в правой руке сжимает какой-то предмет. Это был электрический прибор для клеймения животных.

— Где Филипп Уэстуорд? — вновь повторил старик совершенно не изменившимся голосом. Анна заметила, как электроды приблизились к ее телу, и закричала в ужасе:

— Не знаю. Я оставила его в Нью-Йорке!

Аппарат для клеймения был уже у самого живота Анны. В конвульсиях забилось все тело, и голова оказалась прямо между колен.

Мучители оставили ее на какое-то мгновение, а затем вновь взялись за работу. Кожа дымилась в тех местах, где ее касались электроды.

— Пожалуйста, не надо, — взмолилась Анна. — Не надо больше!

— Где Филипп Уэстуорд?

— Не знаю. Я же только что сказала вам. Мы расстались в Нью-Йорке. Я не предупредила его, что еду сюда.

Электроды вновь коснулись живота. Когда боль утихла, Анна почувствовала, что она не в состоянии перевести дыхания. Ей по-настоящему стало страшно, и она подумала, что должна вот-вот задохнуться. Сквозь красную дымку в глазах она с трудом различала два каменных лица, склонившихся над ней.

Чья-то железная рука заставила ее голову склониться к коленям. Дыхание начало восстанавливаться.

Каплан вплотную наклонился к Анне. Она увидела, как искривилась его нижняя губа, и вновь последовал тот же вопрос:

— Где Филипп Уэстуорд?

— Клянусь — не знаю. Я ему не сообщала, что еду сюда. Он об этом не знает.

— Почему ты не сказала ему о своем решении?

— Я хотела первой встретиться с вами. Но это была ужасная ошибка. Я говорю правду. Я действительно ваша внучка.

Тело Анны вновь содрогнулось в конвульсиях от страшной боли в области почек.

Она в панике забилась в самый угол кровати, в отчаянии подняв руки вверх, чтобы хоть как-то защитить себя.

— Поговорим? — тихо спросил Каплан.

Анна судорожно кивнула головой, и волосы упали ей прямо на глаза.

— Кто он?

— Не знаю, — прошептала она, не отводя испуганного взгляда от электродов. — Он был моим любовником. Но я все равно не знаю, кто он на самом деле.

— Разве такое возможно?

— Филипп врал мне. Он помог найти вас. Но я не знаю почему. Только несколько дней назад я обнаружила, что Филипп лжет. Вот почему я приехала сюда без него.

Неожиданно Анна заметила движение руки индейца, в которой были зажаты электроды, и быстро прижалась к самой стене.

— Вы думаете, что я вру? Не позволяйте ему касаться меня.

Но черные змеиные глаза Каплана по-прежнему ничего не выражали, кроме холода.

— Кому ты сказала, что поедешь именно сюда?

— Никому.

Индеец схватил Анну за лодыжку и притянул к себе. Она завизжала от ужаса, когда электроды вновь коснулись ее тела.

Когда приступ кончился, Анна оказалась на полу. Она лежала, как брошенная сломанная кукла.

Анну вновь втащили на кровать, и Каплан снова склонился над ней:

— Расскажешь все?

— Я говорю… правду, — с трудом произнесла Анна.

— Кто он?

— Не… знаю.

— Почему он в этом деле?

— Не… знаю.

— Чего он от меня хочет?

— Своего… отца…

— Своего отца… что?

— Как и вы… его отец… пропал… без вести…

Все тело Анны горело, и каждый сустав болел так, будто его вывернули, а затем вновь вправили на место. Она думала, что, если к ней еще раз прикоснутся обнаженными электродами, она умрет.

— Рамон, воды.

Индеец пошел в ванную и вернулся оттуда со стаканом воды. Анна выпила его с жадностью, но стакана оказалось мало, чтобы утолить жажду.

— Пожалуйста, еще.

— А пока расскажи мне об отце Филиппа Уэстуорда.

— Как и вы, — прошептала Анна пересохшими губами, — он был солдатом во время войны и пропал без вести… Филипп думал… что… его отец исчез где-то… в России… в одном из концентрационных лагерей… как и вы…

— Это Филипп тебе рассказал?

— Да… Он искал своего отца всю жизнь. И поэтому захотел помочь и мне… в поисках. Филипп рассчитывал на вашу помощь.

— На мою помощь?

— Да. Вы могли указать… след.

— А какое отношение имеет его отец ко мне?

— Вы могли оказаться в одном лагере.

— И ты поверила этой истории? — зашипел Каплан.

— Не… знаю, — простонала Анна.

— Но он же не тот, за кого себя выдавал?

— Не… тот…

— Тогда кто же он?

— Не… знаю…

Анна завизжала, когда увидела, что рука с электродами вновь приближается к ней.

— Кто он?

— Не знаю! — Анна вдруг испытала самую настоящую ненависть по отношению к Филиппу. Ведь из-за него все и произошло. — Он использовал меня. Разве не понятно? Использовал меня!

Неожиданно Анну отпустили, и она скатилась на пол. Каплан какое-то время стоял молча и размышлял.

— Что ты думаешь по этому поводу, Рамон? — спросил наконец он.

— Одежда, — сказал здоровяк. — Ткань смягчает боль. Надо коснуться электродами обнаженного тела, мистер Каплан. Ее надо раздеть.

Анна рванулась с ужасным воплем:

— Пожалуйста, пожалуйста, не надо!

Легкая улыбка скользнула по губам Каплана:

— Мне кажется, она все-таки говорит правду.

— Правду, правду, поверьте!

— А может быть, еще попробовать? — предложил верзила.

— Думаю, что для нашей игры у нас не осталось времени, мой друг.

И с этими словами Каплан сел на кровать рядом с Анной. Она в ужасе отстранилась от старика, но Каплану в последний момент все-таки удалось схватить Анну за запястье. Его пальцы нащупали пульс, и старик начал внимательно смотреть на свои часы «Ролекс». Затем он ухватился за футболку и одним движением сорвал ее с плеч Анны.

— Нет! — взревела Анна, пытаясь защититься. Но индеец легко справился с ней.

— Я не собираюсь причинять тебе боль, — спокойно заметил Каплан. Он начал рассматривать ожоги в районе живота, а затем, перевернув Анну, то же самое стал делать с ее спиной. — Кожа очень сильно опалена.

— Если останутся следы, могут сойти за укусы насекомых.

— Пожалуй, — согласился старик. Анну отпустили, и она, как раненый зверь, отползла как можно дальше от своих мучителей и вся сжалась в комок. Были видны только ее колени да черные затравленные глаза. Каплан сам взял электроды и пошел по направлению к Анне. Ее больная спина буквально вжалась в стену.

— Довольно интересный эффект, не правда ли? — спокойно заметил Каплан. — Обжегшись, ребенок начинает бояться огня. Ведь ты говорила мне только правду, не так ли, дитя мое?

— Да. Клянусь.

— Видишь, Рамон? Очень важно понять, когда тебе начинают говорить правду. А стоит переусердствовать, и объект сразу попадет в страну бреда и грез. Объект признаётся потому, что всеми силами хочет удержаться от сумасшествия, а также от того, что, признавшись, он надеется избежать дальнейших страданий. И тогда можно сказать, что цель допроса достигнута.

— Да, мистер Каплан. — Скуластое широкое лицо индейца расплылось в улыбке.

— Думаю, что теперь нам следует дать мисс Келли возможность отдохнуть немного. Позднее могут возникнуть еще кое-какие вопросы. Но давление, пожалуй, уже не понадобится. Не правда ли, мисс Келли?

Анна закивала головой в знак согласия.

— Вот и хорошо, — серьезно заметил старик. — А теперь открой, пожалуйста, дверь.

Индеец повиновался. Анна увидела, что ее мучители готовы вот-вот покинуть ее.

— Подождите, — неожиданно услышала она свой собственный голос.

Каплан медленно развернулся:

— Что такое?

— Так вы не Джозеф Красновский, да?

Старик только улыбнулся в ответ:

— Милая маленькая дурочка, которых французы называют «инженю». Думаю, что сюрпризы только начинаются.

— Вы не Джозеф?

— Нет.

— А кто же вы тогда?

— Я — это я, моя дорогая.

— А что же тогда случилось с Джозефом?

— С Красновским? — Вновь усмешка. — Разве не ясно?

— Нет. Что с ним случилось?!

— Он распался на составляющие элементы. Джозеф Красновский, насколько мне известно, в течение последних сорока восьми лет мертв.

Анна услышала, как захлопнулась дверь, а ключ вновь повернулся в замке.

В следующий момент в комнате погас свет.

 

6

Рассвет начался с голубой дымки.

Анна услышала голоса за дверью, какое-то неясное бормотание, шаги. Скоро за ней должны были прийти.

Ночь она провела то пробуждаясь, то вновь впадая в забытье. Пытки вымотали тело и душу, и оставалось только плыть по бесконечному морю боли. Иногда Анне казалось, что она упала на дно пропасти, где безраздельно властвует пустота.

Все оказалось напрасным. И Джозеф превратился в иллюзию. Призрачный огонь надежды сначала увлек в пропасть ее мать, и теперь настала очередь Анны.

Она была настолько вымотана, что даже не старалась осознать хоть что-нибудь. Но человек с изуродованным ртом сказал правду. Джозеф давно мертв. Он умер за двадцать лет до ее рождения. А его место заняло зло.

Сначала это зло расправилось с ее матерью, а теперь собиралось уничтожить и Анну только за то, что его посмели коснуться. Все это время они искали Джозефа, а на самом деле все ближе и ближе подходили к страшному злу, и некому было предупредить двух бедных женщин, желавших только найти свои корни, своего отца и деда, пропавшею в 1944 году.

Увы, Джозефа здесь не оказалось. Была только его оболочка. Какой-то страшный паразит влез в опустевшую раковину.

Что-то сильное, мощное и греховное убило Джозефа, забрав у него все: жизнь, личность, даже внешний вид.

Словно та сова, что обитала теперь в Охотничьей башне, навсегда вытеснил Джозефа из жизни.

Словно вредитель, что портил пчелиные соты Эвелин с вкуснейшим золотистым медом, мерзкая нечисть сожрала даже память о Джозефе.

Оглядываясь назад, Анна понимала, что в своих поисках она не раз сталкивалась со всякого рода знамениями и знаками, которые должны бы были предупредить ее об опасности. Но она словно ослепла.

Так, Андре Левек явился мощным знамением. Он был в чем-то очень похож на этого старика-мучителя. Левек любил разыгрывать из себя Господа Бога, спокойно распоряжающегося чужими жизнями.

Анна в точности не знала, что за человек принял сейчас облик Джозефа Красновского. Но в одном она была абсолютно уверена: такое перерождение не могло осуществиться без какого-то грандиозного зла. Большое зло всегда таит в себе немалую опасность.

У Анны почти не осталось сил. Она, не меняя позы, сидела, забившись в угол комнаты, желая всеми правдами и неправдами спрятаться от надвигающегося кошмара.

Сейчас только Филипп мог бы спасти ее.

Если бы он догадался о том, что она сделала без него, если бы он смог услышать ее молчаливый крик и прийти на помощь…

«Филипп, — молча произносила во тьме Анна заветное имя, — приди, приди ко мне».

Около пяти часов утра Анна услышала первые голоса птиц. А чуть позже ключ щелкнул в замке. Анна инстинктивно вся вжалась в стену. Места ожогов страшно болели. Но смерть она готова была встретить мужественно. Все пределы боли ей уже пришлось пройти.

Фигура Рамона заполнила дверной проем. На нем был халат, резиновые сапоги и вязаная шапочка на голове. Он по-прежнему сжимал что-то в руке, но это были не электроды, а кожаный поводок, вроде собачьего. Рамон возвышался теперь прямо над Анной, затем склонился и связал ей запястья кожаным ремнем.

— Пойдем! — скомандовал он.

Анна сделала первый шаг так, словно состарилась за ночь на несколько десятков лет. Живот болел, спину жгло, и она шла, согнувшись в три погибели.

Здоровяк подтолкнул Анну и пошел сзади. Каждый шаг давался ей с невероятными усилиями.

Они покинули дом и направились к гаражу, провонявшему дизельным топливом. Каплан уже ждал их там, сидя в салоне «лендровера» с запущенным двигателем. Старик быстро взглянул на Анну. Его белая шевелюра была спрятана, как и у Рамона, под вязаной шапочкой. И вновь у Анны возникли какие-то ассоциации, которых она не смогла понять.

Рамон подтолкнул Анну к задней дверце машины и сел рядом с ней.

— Не вздумай делать глупостей.

Тяжелый кулак ударил по животу. Анна взвизгнула от неожиданной боли.

— Никаких синяков, Рамон, — резко отозвался Каплан, взглянув в зеркальце заднего вида.

— Хорошо, мистер Каплан, — покорился здоровяк. Затем Каплан достал пульт дистанционного управления, открыл дверь гаража, и машина рванулась вперед.

Небо в этот час было еще темным, но на востоке появилось слабое голубое свечение, которое казалось особенно впечатляющим на фоне розовых горных вершин. Стоило им выехать из гаража, как холодные струи воздуха ворвались в салон автомобиля через раскрытые окна. Анна дрожала от холода. Оба сопровождающих в отличие от нее были тепло одеты, а на ней так и болталась порванная футболка.

— Не холодно, мисс Келли? — бросил Каплан через спину. — Рамон, закрой окно.

Индеец повиновался. Каплан обогнул дом. Огней нигде не было видно. Когда они проехали мимо главного входа, Анна вновь увидела припаркованные машины. Но ее «крайслера», взятого напрокат, здесь не было. Видно, ночью его куда-то отогнали.

Обогнув озеро, Каплан прибавил скорость, гоня машину в пустыню.

«Лендровер» был надежным автомобилем, хотя и не очень удобным: он подпрыгивал на каждой кочке, а Анна всякий раз корчилась от боли.

Каплан вновь слегка повернулся в сторону Анны:

— Неплохое поместье, не правда ли? Мне понадобилось двадцать лет, чтобы устроить здесь все.

Старику приходилось перекрикивать работающий дизель, поэтому его свистящее «с» стало заметнее.

— Но из-за тебя мне, видно, придется оставить этот рай.

Анну еще раз подбросило на жестком сиденье.

— Ты удивишься, если я скажу, что не испытываю никакой вражды к тебе. Мы всего лишь жертвы злой судьбы. Ты сама, твоя мать и я. Но в подобной иронии есть и своя прелесть. На всякий случай в течение многих лет я готовился к подобной развязке.

Страдая от непрекращающейся боли. Анна с трудом открыла глаза:

— Ведь это вы подослали к нам Карла Бека, да?

— Бек оказался обычным ослом. Просто я попросил старых товарищей оказать мне услугу. Мне нужна была безупречная работа. Но, сэкономив на профессионале, они прибегли к помощи рядового преступника-психопата. Это взбесило меня.

— Бек почти убил мою мать. Он собирался сделать нечто подобное и со мной.

— Я даровал жизнь твоей матери еще в Англии в 1960 году. Но это была ошибка. Убей я ее тогда, и ничего подобного не произошло бы. Момент слабости, понимаете ли, момент слабости.

— Но если вы не Джозеф Красновский, тогда зачем вам понадобилось убивать Дэвида Годболда?

— Ради проверки. Последняя репетиция для Лефковитца.

— Что вы имеете в виду?

— Я хотел понять, насколько я похожу на Красновского. Годболд и стал свиньей на бойне. Он так поверил, что его реакция полностью удовлетворила меня и вдохновила на дальнейшую встречу с Лефковитцем. Мне казалось, что я все предусмотрел с этими Красновскими, но я не предполагал, что где-то в Италии существует еще внебрачная дочь. А уж о существовании дневника и догадаться нельзя было. До вчерашнего дня я так и не мог понять, почему же твоя мать отважилась предпринять всю эту одиссею. Наверное, так никогда бы и не догадался об истинных мотивах. Ведь дурак Бек ничего не смог найти. Но вот еще одна тайна наконец-то раскрылась.

— Скажите, кто вы?

— Я — это я. И все. Кстати, как погиб Бек?

— Его переехал грузовик. Он поскользнулся и угодил прямо под колеса.

Каплан только рассмеялся в ответ.

— Словно енот, что не успел перебежать дорогу. Анна вдруг ясно представила себе черную груду под колесами тяжелого грузовика и замолчала.

От ранчо они успели отъехать миль на пять. Стало уже совсем светло.

— Куда вы везете меня?

— На один очень интересный эксперимент.

— Собираетесь убить?

— Не надо истерик.

Наступило молчание. Анна оглядывалась по сторонам. Звезды почти погасли, и небо посветлело.

Каплан резко свернул с дороги и направил машину к холму. Анна разглядела какое-то строение.

Каплан подъехал к нему и выключил мотор. Теперь тишина стала полной, всеохватывающей и могущественной. Анна, как ребенок, попыталась оказать слабое сопротивление, но Рамон без особого труда вытащил ее из «лендровера» и бросил прямо на землю. Затем он поднял Анну на ноги и поволок к дому.

Строение походило на загон для скота с маленькими слуховыми оконцами и рядом труб на крыше.

Рамон продолжал крепко держать Анну, пока Каплан открывал замок. Наконец дверь поддалась, и в нос ударил сильный запах аммиака. Теперь Анна в точности знала, каких животных здесь держали.

Слепой ужас вновь придал ей сил, и она вырвалась из цепких рук здоровенного индейца. Но Рамон с размаху ударил Анну по голове, и она упала на колени.

— Только не порежь ей руки ремнем, Рамон. Давай, тащи внутрь.

Только в самых кошмарных снах Анна могла представить себе подобное. Они прошли через всю лабораторию, заполненную какими-то склянками. На другом конце этого огромного помещения Каплан задержался на секунду, чтобы включить генератор. Наконец генератор ожил, и повсюду вспыхнул неоновый свет.

Началось какое-то всеобщее шевеление и шуршание. Анна увидела повсюду клетки с сотнями мышей.

— Ничего не касайся, — предупредительно посоветовал Каплан. — И не издавай никаких глупых звуков. Посмотри на моих малышек.

Рамон подтолкнул Анну. Она заметила у Каплана тяжелый охотничий нож на поясном ремне.

В глубине помещения воздух становился все теплее и тяжелее. Они прошли через лабораторию и вошли в узкий коридор. По обе стороны находились клетки, закрытые стеклом, и Анна уже знала, что она увидит.

В клетках был насыпан гравий или песок. Большинство из них предназначались только для одной змеи. Но были и такие, где лежало по две и по три. Обитательницы клеток шевелились при звуке шагов.

Каплан одобрительно покачивал головой из стороны в сторону, заглядывая к каждой своей любимице. В полумраке Анна даже успела заметить странную улыбку, исказившую уродливый рот старика.

— Малышки, мои милые малышки, — не переставая повторял он.

От страха Анна почувствовала, как одеревенела ее спина, и поэтому шла, словно марионетка, крепко сжав при этом челюсти и держа руки по Швам, чтобы даже случайно не коснуться ни одной клетки со змеями.

— А это мой особый друг, — пояснил Каплан, проходя мимо одной из клеток. — Crotalus tigris. Тигровая гремучая змея. Самое непостижимое создание из всех. Пожалуй, я внес больший вклад в науку, чем остальные ученые, вместе взятые.

Каплан поднял решетку и засунул руку внутрь, чтобы достать свою любимицу. Анну словно отбросило назад.

Змея обвилась вокруг руки хозяина. Каплан начал внимательно вглядываться в маленькие черные глазки. Показался раздвоенный язычок.

— Да, да, мой особый друг, моя особая малышка, — с нескрываемой радостью шептал Каплан.

Хвост поднялся вверх, и послышался характерный звук. От неожиданности Анна прижалась к Рамону.

— Боишься? — поинтересовался Каплан. — Не стоит. Она сейчас спит и вполне довольна жизнью. Потрогай-ка.

Старик поднес змею к самому лицу Анны. Анна буквально вцепилась в халат Рамона и в ужасе закрыла глаза.

Кожа у змеи была очень холодной. Анне даже показалось, что она ощущает, как шевелятся у нее на голове волосы.

— Прекрасное создание, — продолжал шептать старик. — И очень на тебя похожа.

Анна с замиранием сердца ждала, когда эта тварь вопьется в ее плоть. Наконец Каплан сжалился и убрал змею. Анна увидела, как ее мучитель поместил змею обратно в клетку, и они продолжили обход.

— Посмотри, — и старик приоткрыл еще одну заслонку. — Это Crotalus ruber, или красный бриллиант. Ну разве она не прекрасна?

И Каплан вновь начал любоваться очередной своей любимицей.

— Пожалуйста, уберите это, — взмолилась Анна.

— Не обижай ее. Она здесь только гостья, — прошептал своей любимице старик и убрал змею обратно в клетку. — Я готов отдать жизнь за моих малюток. Раньше, как и все люди, я ненавидел змей, но потом переменился.

И словно в подтверждение своих слов Каплан склонился над клеткой, чтобы лучше рассмотреть красавицу. В клетке по соседству находилось сразу три змеи.

— Насколько я понял, тебя совершенно не интересует моя исповедь. Но с момента моего чудесного преображения я начал по-настоящему изучать этих малышек, превратив мое исследование в самую настоящую религию. Ты хоть знаешь, сколько древних культов было посвящено этим красавицам? Нет, не знаешь, потому что даже не можешь подняться над банальной ненавистью и отвращением.

— Змеи выводят меня из себя, — тихо призналась Анна.

— Это из-за невежества. Посмотри, эта молодая леди беременна.

Старик, открыв еще одну клетку, достал оттуда толстую змею. Он поднял ее над головой и уставился прямо на живот мерзкой рептилии.

— Смотри. Ты даже можешь видеть, как у нее в животе шевелятся сразу десять детенышей. Великолепно, не правда ли? Яд у малышки такой, что им можно убить целую лошадь. — Каплан положил рептилию на место. — А теперь я покажу тебе здешнюю королеву.

Змея из другой клетки действительно поражала своими размерами. Она была пяти футов длиной, толщиной с руку Каплана и украшена по всей спине черными ромбами на белом фоне.

— Crotalus atrox. Ты знаешь латынь? — спросил Каплан, любовно держа тяжелую гадину.

— Нет, — ответила Анна, словно загипнотизированная.

— Конечно, откуда. Ведь ты современное дитя, а следовательно, невежественное. «Atrox» означает «ужасная».

Голова змеи была больше, чем кулак ее хозяина, и, когда она начала шевелить хвостом, характерное громкое пощелкивание вызвало ответную реакцию во всех соседних клетках. Наигравшись вдоволь и этой красавицей, Каплан скомандовал Рамону:

— Веди!

Здоровяк подтолкнул Анну сзади, и они все трое двинулись назад в лабораторию. Анна была вне себя от страха. Рамон развязал ей одно запястье и свободный конец кожаного поводка затянул на железном кольце, прикрепленном к одной из скамеек. Затем он грубо толкнул Анну на стул.

Каплан по-прежнему нес в руках огромную змею. Он радостно улыбался чему-то.

— Готово? — спросил старик у индейца.

Рамон завел свободную руку Анны ей за спину. От неожиданной резкой боли Анна вскрикнула. Теперь она не могла даже пошевелиться, хотя прекрасно уже знала, что собирается сделать в следующий момент Каплан.

Старик коснулся пальцем шеи женщины и нащупал пульс:

— Около ста шестидесяти ударов. Прекрасно.

Затем старик поднял голову змеи и заставил ее раскрыть пасть. Все ее тело начало извиваться, а хвост вновь угрожающе затрещал.

Анна ясно увидела смертоносные клыки, в два дюйма длиной. Каплан поднес голову змеи к левой руке Анны, продолжая удерживать порывы тела мощной гадины.

Анна изо всех сил пыталась оказать сопротивление и брыкалась как могла. Но Рамон буквально пригвоздил ее к месту.

— Нет! Нет! — кричала Анна в отчаянии.

— Пожалуй, она самая ядовитая из всех, — тихо произнес Каплан, полностью поглощенный происходящим. — Уже два года, как я откармливал малышку, чтобы использовать в своих экспериментах. Скоро тебе представится редкий случай самой убедиться в силе этого яда.

И старик направил змеиные клыки так, что они легко впились в руку Анны в области вены.

Анна издала вопль ужаса и отчаяния.

А старик продолжал шевелить головой змеи, пытаясь вонзить отравленный клык как можно глубже в вену. Дикая, непереносимая боль обожгла всю руку, словно в нее вбили два острых гвоздя. Когда клыки достаточно глубоко угнездились в плоти, Каплан начал методично надавливать на голову змеи, закрывая при этом глаза от садистского удовольствия. Таким образом яд через клыки должен был поступить в вену. Отчаяние охватило Анну, она сдалась наконец, и голова ее безжизненно упала набок.

Она вдруг потеряла ощущение реальности. Создавалось впечатление, будто этот кошмар происходит не с ней, а где-то на экране телевизора. Как сквозь сон, Анна услышала довольный голос Каплана:

— Малышка поделилась всем, что имела. Запасники пусты.

Затем он убрал змею от руки Анны и смотрел прямо в морду своей любимой рептилии.

— Я причинил тебе боль, моя красавица? Прости. Ты хорошо потрудилась, моя королева.

И старик продолжал нежно гладить змею, даже не взглянув при этом на Анну.

Но ей было уже не до внимания со стороны своих мучителей. Анна словно окончательно провалилась куда-то. Две капельки крови выступили у самой вены, и рядом уже появились два желтых пятна.

Рамон освободил другую руку Анны, и она безжизненно упала. Индеец отступил немного, и только сейчас в его взгляде мелькнуло нечто похожее на любопытство.

А Анна только ощущала, как нестерпимый жар постепенно начал распространяться по всему телу.

Каплан отнес змею в клетку.

— Твоя смерть не будет мгновенной. Все зависит от конкретных условий и от состояния организма. Науке ты оказала неоценимую услугу, дав возможность в точности измерить время, которое пройдет от укуса до смерти. С Уэстуордом мы разберемся, когда придет время. Но в первую очередь нам надо подвести итоги с тобой. Надеюсь, ты это поняла.

Каплан вновь принялся изучать след от укуса, ощупывая его пальцем. Наблюдал, как появился гной.

— Сама видишь, насколько ты глупа. Глупа и несчастна. Ты ехала на машине ночью, без света. Заехала в кювет. Вышла. Наступила на змею — и вот результат. Смерть от змеиного укуса выглядит всегда так трагично. Она только увеличивает общий барьер невежества людей по отношению к этим великолепным созданиям. Atrox обитает только в пустыне. Он никогда не попадается на пути у человека, но твоя машина сейчас припаркована в зарослях деревьев джошуа, излюбленном месте обитания atrox.

Анна почувствовала, что плачет. Плачет от бессилия и напрасной злобы.

А старик между тем развязал ей укушенную руку и сказал:

— Что ж, пора и на восход полюбоваться.

Ее вывели из лаборатории. Восток уже был окрашен в розовый и оранжевый цвета. Длинные тени появились в пустыне. Этот прекрасный вид даже Анну заставил поднять голову.

— Что ж, посмотрим и на то, какими жизненными силами ты располагаешь, — проговорил Каплан, отпуская Анну.

Теперь она оказалась абсолютно свободной. И сделала первые неверные шаги, пытаясь дальше уйти от своих мучителей. Рана ныла не переставая.

К Анне вдруг вновь вернулось ясное сознание. Она сняла через голову порванную футболку, оставшись только в бюстгальтере и джинсах. Мужчины молча следили за ней. Анна опустилась на колени и попыталась порвать футболку на жгуты. Но сил не хватило.

— Хорошо, — одобрительно закивал Каплан. — Очень хорошо, мисс Келли.

Тогда Анна принялась рвать футболку зубами, и та поддалась. Дальше, пальцами, она увеличила дырку и начала отрывать куски. Новая волна слабости неожиданно лишила Анну силы.

Но, преодолев себя, она все-таки сделала тугую повязку у самого локтя.

— Очень хорошо. Классический вариант, — продолжал комментировать Каплан. Ему явно нравилось это представление. Индеец же спокойно стоял рядом, скрестив руки на груди. Анна решила найти какую-нибудь палку, чтобы как можно туже закрутить жгут. Ей удалось ее найти.

Затем, приблизив раненую руку, Анна присосалась к ней так сильно, как могла.

— Великолепно, — не унимался Каплан.

Странная солоноватая жидкость брызнула прямо в рот. Анна выплюнула ее на песок и вновь поднесла руку ко рту. Вскоре высасывать уже было нечего.

Каплан тихонько засмеялся.

— Думаю, что теперь мы можем предоставить мисс Келли самой себе на какое-то время. А нам надо все приготовить с тобой, Рамон, — скомандовал старик.

Они ушли: Каплан — в лабораторию, а Рамон направился к «лендроверу». Шум генератора утих. Свет в строении погас. Каплан вышел и закрыл дверь на ключ. Он вернулся к «лендроверу» с обрезом, который болтался теперь у него на плече. На Анну уже не обращали никакого внимания.

Преодолев еще один приступ слабости, Анна решила встать и двигаться по направлению к холмам. Она с трудом понимала, что делает, но ей во что бы то ни стало надо было оказаться как можно дальше от этих мужчин. Но сделав всего десять шагов, Анна почувствовала, что у нее вновь помутилось сознание. Ее вдруг начала мучить рвота. Идти дальше уже не было никакой возможности, и Анна повалилась на колени.

Оранжевый диск солнца появился на горизонте.

Индеец с помощью метлы заметал все следы. Так он оказался рядом с Анной, по-прежнему стоящей на коленях. Она тупо посмотрела на своего мучителя. Дышать становилось все тяжелее и тяжелее.

— Пойдем, — велел Рамон и попытался поднять ее с земли. Анна начала было сопротивляться, но все оказалось напрасным. Так же заметая за собой следы, индеец повел свою пленницу к «лендроверу».

— Готово, мистер Каплан.

— Подожди немного. — Старик словно застыл на месте. Потом снял с головы вязаную шапочку, и его седая шевелюра рассыпалась по плечам.

Индеец также начал прислушиваться.

— Это джип, — тихо сообщил он.

Не понимая еще смысла сказанного, Анна стояла, понурив от слабости голову и с трудом пытаясь перевести дыхание.

— У тебя есть еще ружье? — спросил Каплан.

— Нет. Только это.

— Дай мне женщину.

Рамон оттолкнул Анну к Каплану. Пальцы старика крепко вцепились в ее изможденное тело. Каплан вынул острый как бритва охотничий нож. Рамон умело перезарядил ружье:

— Кажется, это он едет.

Послышался отдаленный звук мотора. Анна медленно подняла голову. Что-то двигалось по направлению к ним. Поднимавшийся от колес столб пыли был заметен на фоне чистого утреннего воздуха.

— Что это, черт побери? — тихо и неизвестно кого спросил Каплан.

Анна была настолько слаба, что не ощутила ни малейшего проблеска надежды, но по мере приближения джипа ее сердце начало биться все чаще и чаще. Она уже узнавала силуэт человека за ветровым стеклом.

Джип остановился на расстоянии двадцати ярдов. Дверца открылась, и из машины выпрыгнул человек. Тьма вновь обрушилась на Анну.

— Филипп! — только и успела выкрикнуть она.

Филипп медленно приближался к ним. Рамон стоял, широко расставив ноги и целясь в грудь приближающемуся человеку.

— Стой там, — тихо произнес Каплан. Филипп повиновался. Солнце уже высоко поднялось над горизонтом и превратилось из ярко-красного в оранжевое. Мир вокруг был безмолвен, и только рыдания Анны нарушали тишину. Филипп все-таки пришел за ней. Он услышал ее молчаливый вопль в ночи. Но что мог сделать ее возлюбленный, стоя сейчас против направленного на него ствола винтовки?

— Почему ты приехала сюда без меня? — тихо спросил Филипп.

Анна покачала головой и показала ему свою перевязанную руку, которая напоминала сейчас резиновую перчатку. Лицо Филиппа медленно стало меняться.

— Гремучая — змея — укусила…

— Развяжи повязку, — тихо сказал он.

— Нет! — еле переводя дыхание, ответила Анна. — Яд — кровь…

— Ты потеряешь руку. Развяжи!

Анна неожиданно для себя самой повиновалась. Каплан не собирался останавливать ее. Он по-прежнему держал в руке охотничий нож, медленно вращая его в ладони.

— Итак, мистер Филипп Уэстуорд, вы все-таки пожаловали к нам. Это становится интересным.

— Каплан, скажите вашему человеку, чтобы он опустил ружье. Полиция штата уже на подходе.

— Не думаю. Вы никогда не связываетесь с полицией. Кто бы вы ни были, но полиция никогда не входила в ваши планы.

— Это не Джозеф Красновский! — выкрикнула Анна.

— Знаю.

— А кто же он?

— Его зовут Клаус Оскар фон Ена. — Филипп посмотрел в сторону Каплана. — Он был сыном веймарского фермера, который занимался разведением цыплят. Но сынок решил посвятить себя военной карьере. Он возглавлял особое подразделение СС «Мертвая голова» и занимался уничтожением беглых евреев в восточной зоне.

— Нацист!

— Да, и довольно крупный. В 1943 году он стал одним из самых молодых шефов СС. Это было большим достижением.

— Продолжайте, — велел Каплан. Рамон по-прежнему целил в грудь Филиппу.

— Он лично отвечает за смерть десятков тысяч человек. Фон Ена отличался такой жестокостью, что шокировал этим даже своих собратьев по преступлениям. Эсэсовцы сами начали составлять досье на этого человека еще в начале 1944 года, но ему удалось выйти сухим из воды, не так ли, Клаус?

— Меня просто разжаловали из оберфюреров СС, вот и все, — слегка улыбнулся Каплан.

— Да. Его назначили комендантом лагеря Варга. Ты видела его фотографию там. Тогда он был значительно моложе и не имел этого шрама.

Анна взглянула на человека, который по-прежнему держал ее за руку.

— Если бы русским удалось схватить коменданта, его повесили бы вместе с остальными. Но он оказался слишком умен. Клаус и часть преданных ему офицеров решили бежать любой ценой, когда развязка казалась уже неизбежной. Организацию свою они назвали «Ртуть». Каждый член этой организации должен был добыть подлинные документы человека — американца или англичанина. Используя необходимые бумаги узника в неразберихе последних дней, каждый из них был почти уверен в успехе. Фон Ена выбрал для этой цели Джозефа Красновского.

— Во всяком случае, мы были очень похожи. Это оказалось решающим фактором, — прошипел Каплан.

Анна посмотрела теперь на старика совершенно другими глазами. Отныне она знала, что за этой внешней оболочкой скрывается ужасающее зло. И надо же было оказаться такой глупой, такой наивной, чтобы попасться этому злу прямо в руки.

Неожиданно Анна вспомнила о картинах, висевших в гостиной. Теперь она узнала этот стиль. Стерильный добротный стиль художников третьего рейха.

Каплан продолжал играть тяжелым охотничьим ножом:

— Вы оказались очень умны, мистер Уэстуорд. Ни при каких других обстоятельствах я бы не отважился выдать себя за Джозефа Красновского. Но мне надо было пересечь русскую границу любой ценой, чтобы оказаться в Швейцарии или в Ватикане. Но я поставил на проигрышный номер.

— Русские тебе не поверили. Они поняли, что ты не Джозеф Красновский, тем более что уже слышали про организацию «Ртуть».

— Меня пытали не один месяц, но так ничего и не добились.

— А затем словно забыли.

— Если это и было забвение, то оно показалось мне очень страшным. В течение пятнадцати лет я находился в самом настоящем аду, мистер Уэстуорд. Вы даже представить себе не можете, что это такое. Даже самый кошмарный сон не идет ни в какое сравнение с тем, что мне пришлось испытать. Понять это просто невозможно.

— Но вы все-таки выжили.

Рамон переступил с ноги на ногу, по-прежнему направляя ствол ружья на Филиппа.

— О да. Я был рожден для того, чтобы выживать в любых условиях. И через пятнадцать лет я все-таки оказался в Швейцарии. Фонды, которые находились в Цюрихе, куда-то исчезли. Другие члены нашей организации сочли меня мертвым и переселились в Южную Америку. Они взяли с собой почти все, оставив только маленький пистолет и горсть алмазов. Мне оставался один путь.

— В Америку, чтобы завладеть наследством Красновского.

— Моим наследством. Я вполне заслужил эти деньги. — Каплан коснулся ножом изуродованной скулы. — Русские подарили мне эту памятку как раз накануне побега. И она оказалась очень кстати. Вдруг судьба решила благословить меня, я вновь оказался ею отмечен. Мой отец, хотя вы презрительно назвали его цыплячьим фермером, мистер Уэстуорд, так вот, мой отец, когда я еще был ребенком, сумел почувствовать в своем сыне нечто необычное. Именно поэтому я так легко продвинулся в СС. Но тогда, в Цюрихе, я окончательно решил сам взять свою судьбу в свои руки. Чтобы принять подобное решение, мне понадобилось не более минуты. Подготовительная работа для моего переезда в Америку была проделана — родителей Красновского устранили члены американской нацистской партии. Единственной реальной трудностью являлось вступление в права наследства.

— Значит, все дело заключалось в Сауле Лефковитце?

— Совершенно верно. Именно в старом адвокате-еврее.

— Прекрасный результат, как сказал бы его сын, Дэвид Лефковитц.

Каплан в знак признательности иронически склонил слегка свою седую голову.

— Прорваться сквозь бюрократические рогатки — одно дело, а обмануть людей, лично знавших Красновского, — совсем другое. Сначала я провел эксперимент с дедом мисс Келли. Для меня это было очень важно. Во время допроса Красновский рассказал мне все о Дэвиде Годболде. Ведь очень важно было вытрясти из человека все мельчайшие подробности его жизни. Поначалу я даже не обратил особого внимания на сведения об этом человеке. Но здесь вновь судьба мне улыбнулась. Именно Дэвид Годболд вывел меня на Лефковитца. Для встречи с Дэвидом я специально отправился в Англию. Представился как Джозеф Красновский. Его реакция была поразительной. Он не сомневался ни секунды. Годболд был преисполнен отчаяния и стыда. Он упал передо мной на колени и начал просить прощения. Поэтому застрелить его не составляло особого труда. Кстати, — обратился вдруг Каплан непосредственно к Анне, — точно так же я застрелил и самого Красновского. Одна пуля в затылок — и все. Он был благодарен за освобождение от мук.

— А Саула Лефковитца?

— Он тоже плакал, — слегка хихикнул Каплан. — К этому времени я уже точно знал, что если мне удалось обмануть боевого товарища Красновского, то ввести в заблуждение старого еврея-адвоката не составит особого труда, тем более что тот не видел своего клиента двадцать лет. Представление, надо сказать, удалось на славу. Старый еврей плакал как дитя. — Неожиданно Каплан бросил быстрый взгляд в сторону горизонта. — Кажется, ваши друзья из полиции не торопятся, мистер Уэстуорд. Что-то я их не вижу.

— Солнце поднимается все выше, — заметил Рамон, прижав приклад к щеке. — Нам надо ехать, мистер Каплан.

— Зачем торопиться?

— Скоро должны найти ее автомобиль. И тогда начнутся розыски.

— Времени у нас достаточно. Надо кое-что придумать и для вновь прибывшего. — Каплан выразительно взглянул на Филиппа. — К великому сожалению, у меня нет цианистого калия, который так помог мне в деле с Лефковитцем. Но, может быть, проще всего было бы застрелить этого искателя приключений, а затем скрыться где-нибудь в Южной Америке? Я уже заранее приготовил там себе убежище и переправил часть наследства… Но, кажется, мистер Уэстуорд собирается что-то сказать нам напоследок. Что касается этой глупой романтической девочки, то она оказалась в дерьме из-за того, что решила найти своего бедного дедушку, но вы, мистер Уэстуорд? Вы-то как сюда попали?

— Я искал вас всю жизнь, — спокойно и сухо произнес Филипп.

— Правда? И кто же вас послал? «Моссад»? Симон Вейзенталь?

— Никто.

— Значит, вы еврейский Робин Гуд?

— Нет. Я ваш сын.

Тишина стала абсолютной, и Анна ощутила, как разжались пальцы старика, сжимавшие ее запястье. Тяжело дыша, она уставилась на Филиппа, а он не отрываясь смотрел на старика.

— Мой сын? — Каплан неожиданно рассмеялся. — Вы с ума сошли. Вы же еврей!

Филипп отрицательно покачал головой. Взгляд его голубых глаз был совершенно спокоен:

— Нет. Я немец. Я родился в 1945 году в Берлине, и мое имя — Филипп Манн. Мою мать звали Лорелей Манн.

— Лора? — прошептал Каплан, весь как-то съежившись.

— Да, — подтвердил Филипп. — Вы помните ее? Она, во всяком случае, так и не смогла вас забыть и все рассказывала мне о вас, когда я был ребенком. Это были бесконечные истории о романтической любви, которая соединила вас в самом конце войны, последним летом. Солнце играло в листве деревьев, а холодный ветер дул с востока. Вы с моей матерью лежали на одеяле прямо на траве. Мать поведала мне и о своем горе: ведь вы вновь должны были вернуться на фронт. Она рассказывала мне о вашем героизме. Каким храбрым и галантным солдатом вы были. Бедная мать. Как же она оплакивала вас. Она до конца не могла понять, кем же вы были на самом деле. Она была так наивна. Так добра. Как многие немецкие женщины ее поколения. Мать даже и представить себе не могла, чтобы офицер и джентльмен мог делать нечто подобное тому, что вы делали всю вашу жизнь. Она верила, что власти ее никогда не обманут, а для нее вы были лучшим представителем власти, вы, одетый в черную красивую форму, с медалями на груди. Вы говорили ей, что вы герой, и мать верила в это до самой своей кончины. Она сказала мне, что моего отца убили на войне. Но позднее, когда я стал старше, я узнал о вас все. Я прочитал все, что касалось вашей военной карьеры, ваших истинных, а не выдуманных подвигов. Не собираюсь даже описывать своих чувств, Клаус. Сами можете их представить. Недостатка в информации для любопытного юнца не было, тем более что речь шла о собственном отце. Ваше имя было вписано во все книги о злодеяниях СС. Многие жертвы вспоминали именно вас. И вы можете гордиться, что вошли даже в энциклопедию по холокосту.

— Сын Лоры?

— Ваш сын.

— Лора. Она жива?

— Нет. Умерла, когда мне исполнилось шестнадцать. Я похоронил мать на кладбище маленькой немецкой деревушки и уехал в Америку. Решил навсегда распрощаться с прошлым, да и с вами. Начать новую жизнь. Но ваша тень не отпустила меня. В течение многих лет она являлась ко мне в самых страшных кошмарах. Не важно было, что делал я или какого успеха добивался, — вы уничтожали все. Иногда мне казалось, Клаус, что ваши убийства лежат на моей совести. И каждый убитый вами вопиет о возмездии. Говорите, что провели пятнадцать лет в аду? Но ваш ад не сравним с теми страданиями, которые пришлось пережить мне. Я невольно разделял вашу вину, зная только то, что являюсь вашим сыном. Ведь в моих жилах текла кровь убийцы. И когда муки стали невыносимыми, я решил отыскать вас во что бы то ни стало.

Только сейчас Анна догадалась, что в лице Каплана показалось вчера подозрительным. Старик действительно имел что-то общее с Филиппом.

Ужас и жалость переполнили ее сердце, когда она все наконец поняла. Теперь Анна осознала, почему лгал ей Филипп. «Ты не имеешь ничего общего с этой виной, — хотела закричать Анна. — Ты невиновен». Но говорить она просто не могла.

Взгляд Филиппа встретился с ее взглядом, и он слегка кивнул ей:

— Я врал тебе, Анна. Прости. Это трагическая ситуация. Твоя мать искала Красновского, а я — фон Ену, его убийцу, Я все знал о существовании организации «Ртуть» и знал, что фон Ена попробует использовать этот канал для бегства. Но следы не вели в Южную Америку или куда-либо еще. Когда КГБ решился рассекретить часть своих архивов, в моем сознании родилась догадка, что мой отец так и не смог достичь Запада, и русские убили его. — Филипп взглянул на старика. — Пожалуй, этого вы не могли предположить. Думали, что русские испугаются, увидев документы, подтверждающие американское гражданство. И мне понадобилось несколько месяцев, чтобы связать имя фон Ены с именем Джозефа Красновского. В прошлом году, в Москве, мне удалось переговорить с Алексеем Федоровым, который вел допросы по линии КГБ в 1945–1946 годах. Федоров всегда был уверен, что так называемый Красновский на самом деле — офицер СС, но он так и не смог ничего доказать. Правда, и по одному только этому подозрению русские все равно не выпустили этого человека. Федоров сказал, что разговаривал с твоей матерью, Анна. Он не поделился с ней своими подозрениями, хотя они его мучили. Именно Федоров назвал Кейт организацию «Ртуть», надеясь, что это выведет ее на правильный путь. Я связался с твоей матерью, Анна, как можно быстрее. Нам срочно надо было переговорить. Ее необходимо было предупредить о возможной опасности. По собственной глупости я не подозревал, насколько эта опасность реальна. Но оказалось поздно. Паук успел раскинуть сеть. И неонацистские организации помогли ему. Тогда я решил продолжать поиски вместе с тобой. Я знал, что опасность угрожает и тебе, и мой долг был защитить тебя. Но для этого следовало признаться в ужасной тайне, а этого я никак не мог сделать.

Рамон опустил ружье и теперь, открыв рот, смотрел то на старика, то на его сына. Анна чувствовала, что ее легкие сжигает огонь, ее дыхание становилось все более прерывистым. Она открыла рот, чтобы обратиться к Филиппу, но так и не смогла издать ни звука. Филипп инстинктивно двинулся к ней, но Каплан резко выкрикнул:

— Нет!

Рамон вновь поднял ружье. Филипп застыл на месте.

— Трудности с дыханием, — пояснил Каплан. — Типичный синдром действия яда. Внучке Красновского не долго осталось.

— Ты не можешь дать ей умереть! — крикнул Филипп.

— Почему нет?

— У тебя есть противоядие. Ты можешь спасти ее!

— Но она же еврейка.

— Я люблю ее. И я твой сын.

— Мой сын? Все эти годы я ничего не знал о тебе. И наконец ты явился, чтобы обвинять меня. Ты обманут еврейской пропагандой. А твои глаза закрыты для правды.

— Правды?

— Да. Правды национал-социализма.

— Но в этом нет никакой правды, — возразил Филипп. — Я изучал документы в течение двадцати лет, пытаясь понять хоть что-нибудь. И увидел только одно — зло!

— Не важно. Вообще, что ты для меня значишь? — сказал старик.

— Ничего. Как, впрочем, и ты для меня, — ответил ему сын.

— Убей его, Рамон, — прошипел фон Ена.

Анна увидела, как Филипп сунул руку за спину и быстро вынул оттуда огромный тяжелый черный револьвер. Раздался выстрел, он отозвался громом в помутившемся сознании Анны.

У Рамона появилось удивленное выражение на широком скуластом лице. Он осел на землю, и ружье выскользнуло у него из рук, а на халате выступило кровавое пятно. Индеец непонимающе смотрел на грудь. И вдруг кровь хлынула у него изо рта, и здоровяк повалился на бок.

Фон. Ена издал душераздирающий вопль, подобный клекоту орла. Он схватил Анну за волосы и прижал острое лезвие ножа прямо к горлу, глядя на Филиппа волчьим взглядом.

— Я убью ее! — заорал старик.

— Нет. — Филипп опустил револьвер.

— Зачем ты пришел? Зачем?

— Не причиняй ей зла.

— Отвечай!

— Я пришел, потому что должен был прийти.

— Но зачем? Чтобы убить меня? — орал старик.

— Опусти нож. Она значит для меня больше жизни. Не причиняй ей зла.

— Ты отдал свою жизнь еврейке?

— Опусти нож.

С неожиданной силой фон Ена толкнул Анну по направлению к трупу Рамона. Нож он по-прежнему держал у горла своей жертвы:

— Тебе не следовало здесь появляться. Это была серьезная ошибка.

— Стой! — крикнул Филипп в отчаянии.

— Ты пришел убить меня ради еврейки. Теперь ты заплатишь за все.

— Стой!

Неожиданно фон Ена освободил Анну и кинулся к ружью, выпавшему из рук Рамона.

— Ублюдок! — крикнул старик по-немецки.

Он успел схватить ружье и выстрелить. Огонь вылетел из отверстия ствола, и раздался страшный грохот. Анна видела, как разорвало ткань рубашки на груди Филиппа и как его отбросило назад. Теперь он стоял на колене с поникшей головой. Темные пятна крови проступили у него на груди.

Фон Ена стоял, направив ствол прямо на своего сына.

— Встать! — кричал он.

Филипп медленно поднял голову. Его глаза затуманились, а лицо стало безжизненно бледным. Он смотрел на фон Ену. Подняв револьвер, Филипп нажал спусковой крючок.

Тело старика вздрогнуло и упало, ружье ударилось о камень, и второй ствол также выстрелил. Эхо прокатилось по пустыне.

Филипп с трудом встал и выронил револьвер.

— Анна! — прокричал он в отчаянии. — Анна!

Он подбежал к старику и перевернул его на спину. Черные глаза немца смотрели теперь прямо на Филиппа.

— Противоядие? Где ты его прячешь? Где? — кричал Филипп.

Старик с трудом поднял руку, ухватил Филиппа за волосы и приблизил его лицо как можно ближе к своему. Некоторое время он еще смотрел на своего сына, словно пытаясь разглядеть какие-то знакомые черты. Затем рука ослабела и поползла по щеке Филиппа, оставляя кровавый след.

— Отец? Где это? — прошептал Филипп.

— В лаборатории. В желтой коробке, — тихо произнес фон Ена.

Голова старика упала в песок, а ноги начали биться в судорогах, исполняя последний танец смерти.

Анна лежала неподвижно. Она почти не дышала. Небо над головой было безупречно чистым и голубым. Анна ощущала мягкое, ласковое тепло солнечных лучей.

Она слышала, как Филипп пытается сломать дверь. Но все было кончено. Все пути странных и тяжелых судеб привели именно сюда. Паутину наконец удалось распутать, и правда оказалась удивительно простой и ясной. Некуда было идти, и не осталось ни одной тени, ни одной загадки.

Как не осталось ни единого вздоха в груди.

Анна почувствовала, что плачет, скорбя по матери, по Эвелин, Дэвиду Годболду, по самой себе, Филиппу Уэстуорду и, конечно, Джозефу Красновскому.