Конечно, жизнь — не развлеченье, Но ты про горести забудь. Невозвратимый миг — значенье Его поймешь когда-нибудь.

Редактор был поэтом, и самовлюбленным. Мои стихи, как скверные духи, Он нюхал, чуя в них огрехи и грехи, А сам благоухал… тройным одеколоном.

Уверен, вы запели зря, Вам мало разговорной речи? Но часто ведь, и говоря, Вам не о чем сказать и нечем.

Ошибка у него в одном: Он голос путает с умом.

Мы сидели, пили чай, Лучше и не надо. Всё напоминало рай, Но хотелось Аду.

Он странен, будешь странный тоже, Коль странность у тебя на роже. Но иногда бывает так: И очень странный, и дурак…

Нет ничего дешевле и дороже, Чем эта группа нашей молодежи.

С его приходом в нашем здании Все формы стали содержанием.

Зачем напрасно тратить в споре «Мильон терзаний» на пустяк? Отсутствие ума не горе — Сам постановщик был дурак.

Двух чаек разом подстрелили. За что? Они б еще летали. Но в ГАБТе недоговорили, Во МХАТе недотанцевали.

Убита «Чайка», и «Утка» — дура, Печальные у птиц дела. Вся эта птичья режиссура Зовется гибелью «Орла».

В ней, толстой, совместилось тонко: Любовь к искусству и комиссионкам!

Не с чемоданом, не с вагоном, В Америку — так с «Эшелоном». Уж вывозить — так «Эшелон». Зачем иначе нужен он?

Нет, совсем не одинаково Всё играет Ахеджакова, Но доходит не до всякого То, что всё неодинаково.

Артист великий, многогранный, Чего-то глаз у Вас стеклянный. Быть может, это фотобрак? Так почему ж хорош пиджак?

Худющий, с острым кадыком, В солдаты признанный негодным. Он мыл тарелки языком, Поскольку был всегда голодным. Теперь он важен и плечист, И с сединою благородной, Но как великий шут, — артист Оближет снова что угодно. И вновь, уже в который раз, Как клоун перекувырнется, Чтоб не узнал никто из нас, Где плачет он, а где смеется. Он августовский, он из Львов, В нем самых странных качеств сговор. Он сборник басен, он Крылов, Одновременно — Кот и Повар. Всё от Олега можно ждать: Любых проказ, любых проделок, Он будет щи еще хлебать Из неопознанных тарелок.

Ну надо же так умудриться, Как был продуманно зачат, Что в день такой сумел родиться Не кто-нибудь, а ты, Булат. И тут не просто совпадете, Здесь тайный знак судьбы самой, Победы День и День Рожденья, «Бери шинель, пошли домой!»

Был пройден путь большой и яркий, «Учитель танцев» что?! Бог с ним! Он так любил свою свинарку, Как дай ей Бог любимой быть другим.

Уменье жить и отвечать «на бис», Желанье всё вернуть и всё начать сначала, Он, лишь коснувшись облака кулис, Достигнет солнца и астрала. Рождаться каждый день умеет он на свет. То шут, то ангел на волшебной тризне. В нем всё есть, только возраста в нем нет, Как не бывает возраста и жизни.

Когда смеемся мы — он плачет, Под маской мы не видим слез… Нет, он совсем нас не дурачит, Он с нами говорит всерьез. И стало страшным то, смешное, Чем развлекал нас в тупике Великий Шут времен застоя С седою прядью в колпаке.

О, Необыкновенный Гердт, Он сохранил с поры военной Одну из самых лучших черт — Колено он непреклоненный.

Державин Ширвиндта заметил, Благословил, но в гроб не лег, Им равных не было в дуэте, Их превзойти никто не мог. Ушел Державин в «Кабачок», Но Ширвиндт пережил разлуку. Ему Миронов протянул Свою «Брильянтовую руку». Любимцы публики, кумиры, Без выходных играют дней. Три мастера одной сатиры. Одной и той же — так точней.

Нет их смешнее и добрее, Всё, что ни сделают, — ол раит, Вот дружба русского с евреем. Не то что ваши блэк энд уайт.

Он как подарок с огорода, Самый любимый у народа. Пусть неказист слегка на вид, Красавцы рядом с ним — уроды. Вот вам и матушка-природа — Она и клоунов родит.

Ему бы в сборную по баскетболу, Какой-то черт сидит в нем, бес, Всего-то два вершка от полу, А звезды достает с небес.

Переосмысливая заново Картины Элика Рязанова, Скажу: талант его растет, Как и живот, им нет предела, Но вырывается вперед Его талантливое тело!

Он выдержит стойко любые нагрузки, Мгновенно исчезнут сомненья и боль, Когда в договоре написано ГЛУЗСКИЙ, Приличная сумма и главная роль.

Как обаятельно чудачество, Когда таланта очень много. На сцене верит в обстоятельства, А в жизни верит только в Бога.

Недолго ждать пришлось ей свой счастливый случай. «Ночь карнавальная» явилась тут как тут. Была она везучей невезучей. Всё в Люсе есть, «но без пяти минут».

И я, как ты, коплю года, Чем вызвал зависть и злорадство, Но сам не верю иногда, Что лишь года — твое богатство.

Как клубника в сметане — Доронина Таня. Ты такую другую поди поищи. У нее в сочетаньи тончайшие грани, Будто малость «Шанели» накапали в щи.

Он настоящий лицедей: Меняет состоянье плоти, Котов играя и вождей, Прославился… на «Вашей тете».

Всё это правда, а не враки, И вовсе не шизофрения: В Крыму гуляли две собаки, Поменьше — шпиц, побольше — Ия.

Ходит Саша гусаком Из Ленкома да в Ленком, Презирая все интриги. Те, кто писал кипятком, Нынче чешут языком, А иные пишут книги.

Гораздо меньше на земле армян, Чем фильмов, где сыграл Джигарханян.

И к тебе пришла фортуна, Фарада, и ты поешь, Но тебя в «моменто уно» Не задушишь, не убьешь.

Чего не сделаешь за стольник, Чтоб овладеть теплом сердец, Был даже чайником Ярмольник, Но унитаз — его венец…

В таланте у Мирошниченко Все краски есть и все оттенки, Но самая большая краска, Когда лицо почти как маска.

Всю обнажить себя в искусстве — Такая у Негоды страсть. В картине оголила чувства, В «Плейбое» — остальную часть.

У Вас, как и у всех, Митта, Есть ахиллесова пята: Вам Богом было суждено Пятою вляпаться в кино.

Пишите, Ваш талант бесспорен, А юмор, эрудиция Пусть Вас не беспокоят, Горин, У Вас всегда есть — дикция.

Я Сашеньку люблю давным-давно, Он худ, опрятен, говорит любезно, Но нюх такой на свежее говно, Что рядом ковыряться бесполезно.

Хоть в Черном море, хоть в бассейне, Когда плывет со мною Рейн, Я думаю, что речку Гейне Мы назовем «азохен вейн!»

Вам вообще не приходить бы, И вообще б не появляться, Ну а вы еще хотите Так уйти, чтобы остаться!

Посаженный — курил чинарики, Ходил в тюрьме туды-сюды, И проросли там эти гарики Без удобрений и воды. Почти таблеточки, как шарики, Но в них и зерна и плоды. От всех болезней ваши гарики — Три раза в день, после еды.

Гастролировал балет, Все на месте — Миши нет. Оказалось, он — на месте, Остальные — просто вместе.

Устное сочинение во время спектакля «Дядя Ваня» Иностранно, но не странно, Без загадок и без тайн Чехов вам не итальяно, Дорогой геноссе Штайн. Всё чужое — ноги, руки, Ваня — это не Джованни. Не смотрел бы эту скуку Даже лежа на диване. Гром гремел, потели стекла, Бесконечно дождик лился, За окном земля промокла И… спектакль провалился. Просыпаюсь постепенно, Окна настежь, а мне душно. Сделай что-нибудь, Елена, Чтобы не было так скушно. На спектакль «Орестея» в Центральном театре Армии Вам с нашей армией не нужно Осуществлять свои затеи. Она годна для Сталинграда И не годна для «Орестеи».

Хоть Шолохов — само очарованье, Всяк в Тихий Дом зашедший на очаг Запомни твердо: не теряй вниманья! Период полового созреванья У мальчика не кончится никак.

Два «Спартака» — один в Большом, Другой в Большом футболе, Но я б в театр не пошел, Когда «Спартак» на поле. Тогда мой театр — стадион, Скажу, быть может, резко: Хоть Григорович и силен, Сильнее Костя Бесков.

Царь моды — он теперь у власти, Все страны рвут его на части, Он моды раб и господин. Дел тряпочных великий мастер, И женщин розовое счастье, И голубая страсть мужчин.