Уволенному в отставку ассистенту на постоялых дворах совсем другое обслуживание. Кладут чуть ли не на пол, лошадей не меняют, так на выданной в отряде кобыле четыреста верст и протрясся, только за Витебском случайно замену дали. Снова в польских и белорусских трактирах на ночь останавливался, благо денег теперь хватает.

Ладно, почти уже дома.

Заехал в Смоленск к экрану. В игре затишье, народу на площади мало. Наши занимают оборону, немцы атаковать не спешат. Показывают много повторов, зарубежной хроники. Все говорят про скорое начало болгаро-турецкой игры. Лондонские букмекеры болгарам всего восемь процентов на победу дают. Эх, знали бы они про Ваську, пару пунктов болгарам добавить не пожалели бы. Государь распустил Думу, новых советников к себе призывать теперь будет. Неужели Дмитрий Всеволодович этого добился? Большая власть у него, ох большая. И не во зло ее князь употребит, очень хочется мне в это верить. Хоть и предательством эта власть куплена. Может, по-другому там у них и не бывает.

Купил подарки. Надо было в Польше взять — духов, мануфактуры, польских безделушек всяких. Не сообразил вовремя. Купил в Смоленске. И домой. Сердце уже все издергалось.

Проносятся мимо дорожные указатели.

Крышки, Суворове Горелец-нижний, Поварово, Завидово, Неелово…

Нет, не доеду, хоть и самая малость осталась. Ночь, темнота. Придется еще раз в пути заночевать.

Утром домой. Едва умывшись и причесавшись — домой.

Метелки, Горбылино…

А заеду-ка я на Ржавую гору! Что там, интересно, сейчас?

То же, что и всегда. Сугробы по колено, на вершине редкий лесок, в котором мы перед атакой прятались. Ни единого человека кругом. От главного тракта плиткой вымощен проезд. Куда он ведет, там ведь ни жилья, ни дорог нет? Повернул коня. Ах, вот куда. Монумент Славы. Большая каменная стела, на вершине расправивший крылья хищноклювый сокол. В когтях у сокола мяч. Золотая надпись: «Слава…» дальше неразборчиво из-за налипшего снега. Чему слава? Кому? Повернул назад.

Немного в сторону идет едва заметная тропинка. А там что?

Небольшая, почти занесенная гранитная плита. Сошел с коня. Размел руками снег. Памятник.

«Сергею Борзову, Соломону Добрынину, Герману Фригге, Юрию Золотареву, Гансу Менненхаймеру, Юргену Фройману от скорбящих братьев и матерей».

У памятника несколько веточек и сухих цветов. Снял шапку, попытался представить себе жизни этих людей. Кроме Соломона Ярославича, никого не знал. Как бы мне выведать, кто этот памятник поставил? Близко они, эти люди, близко. Ну, ничего, я теперь зрячий. Найду.

Окинул взглядом поле. Думал, что вспомню или почувствую здесь что-то особенное, но — нет, ничего. Серый колкий снег. И эти, Борзов, Добрынин, Менненхаймер, они уже ничего не вспомнят. Погибли на этом месте, чтобы от одной команды к другой мяч перешел. И все. Теперь мяч снова у немцев. А людей уже никогда не воскресить.

Прочь с этого поля, прочь из этой игры.

Домой.

Вельяминово. Здесь меня уже знают, кланяюсь встречным, не сходя с лошади. Плавный поворот, пригорок, выезд на Зябликоро. Выехал — и отчего-то повел лошадь шагом. Всю дорогу летел, спотыкался, а здесь шагом еду, будто кто-то другой вместо меня поводья натягивает и лошадь придерживает. Клокастое сумрачное небо, полоска леса на том берегу. Чуть дальше, отсюда не видно, — холм. Там мое сердце, моя драгоценность в серебряном ларце.

А вот и Зябликово. То же самое, что всегда было и которое много раз во сне видел. Белые крыши среди безлистых черточек яблоневых и сливовых садов. Резные ворота, колодцы с длинными журавлями. Острым предчувствием сжалось горло — скоро уеду отсюда в дальние края. Не на год или два, а навсегда, и кто знает, будет ли возможность навещать родные места. Но иначе нельзя, это мой собственный выбор, мой единственный путь. С каждым ударом копыта заново передумываю всю свою жизнь. Скоро новая страница в ней откроется.

Въехал в деревню. Вот крайний дом. Иван Гордеевич Мирный с семейством здесь живет. Следующий дом — старики Долгоуховы. На улице никого. Поземка. Поднимается метель. Сейчас буду дома. Еще через час у Маши. Сразу поехал бы туда, но — нельзя, родным незаслуженную обиду тем самым нанесу.

Школа.

Вот и Семен Борисович к началу уроков спешит. Улыбаюсь ему, кричу, машу рукой, а он согнулся, в тулуп спрятался и не видит ничего. Почти в коня уткнулся, только тогда голову поднял.

— Мишенька? Вот радость! Домой?

— Домой, Семен Борисович!

— А знаешь что? Пойдем-ка со мной. Сегодня первый урок четверти. Ты уже человек бывалый, расскажешь детям первый урок. Валерий Петрович должен был прийти, но заболел. Выручай…

Первый урок по обычаю ведет не учитель, а кто-либо из почетных сограждан. Отца моего часто на первый урок не только к нам, но и в Вельяминово, и в Горбылино, и даже в Малоярославец звали. Теперь вот я. Большая честь.

Спешиваюсь, привязываю к забору коня.

— Что там с игрой, Мишенька?

— Затишье, Семен Борисович.

— Как, интересно, молодой князь себя на главном тренерском поприще покажет? За многое сразу схватился. Не надорвется ли?

— Справится, я уверен.

Входим в класс. Дети шумно встают и кланяются.

Сорок с лишним человек, вся наша школа. Первый урок — общий для всех. Семен Борисович громко откашливается.

— Здравствуйте, дорогие мои. Сегодня ваш первый урок проведет Михаил Прокофьев, герой игры, ассистент самого князя Дмитрия Всеволодовича.

— Бывший ассистент, Семен Борисович…

— Ну, не важно. Прошу оказать честь.

Дети снова встают, низко кланяются. Окидываю всех взглядом. Разноголовый детский сад. Что им сказать?

— Здравствуйте, дети. Ваш учитель, Семен Борисович только что встретил меня у дверей школы и попросил провести этот урок. Времени на подготовку у меня не было совсем, поэтому я прошу вас простить мне некоторую сбивчивость…

Перевожу дыхание. Волнительное, оказывается, дело — уроки вести. Сорок пар острых глаз смотрят на меня с любопытством и почтением.

— Когда мы встретились с вашим учителем, я ехал из команды домой. Я оставил службу у Дмитрия Всеволодовича и отклонил предложение войти в тренерский штаб Егора Карпина.

Слышится вздох разочарования.

— Вы хотите спросить, зачем я это сделал? Верно?

— Да, верно, зачем? — раздаются голоса.

— А вот зачем. Я давно мечтал поступить в Университет и заняться наукой…

Заскрипели стулья, на детских лицах недоумение и едва ли не насмешки.

— Я мечтал об этом с самого детства, почти с вашего возраста. И теперь я ближе к моей мечте, чем когда бы то ни было. За хорошую службу князь дал мне рекомендацию, которую власти Университета примут во внимание самым серьезным образом. Я надеюсь, что оправдаю щедрую рекомендацию Дмитрия Всеволодовича и буду заниматься своим делом. Тем, к которому имею способности и природную склонность…

Говорю — и едва узнаю свою собственную речь. Впервые в школе выступаю, а волнение без следа прошло. Будто не я это говорю, а кто-то другой, более зрелый, умный. Как отец.

— Это очень важно — заниматься именно тем, что тебе нравится. Посмотрите на себя.

Дети поднимают глаза, смотрят друг на друга и на меня. На лицах веселое недоумение.

— Среди вас нет двух одинаковых детей. Правильно?

Смеются.

— Неправильно! Храпуновские Аня и Галя одинаковые!

Я тоже улыбаюсь. Действительно, совершенно одинаковые девчонки. Одинаковые толстые косы с бантами, симметричные веснушки.

— Неправильно. Они не одинаковые, а просто очень похожи. Сейчас, например, одна из них смеется, а другая нет. Завтра одна из них останется жить в Зябликове, а другая уедет в город.

Детишки зашевелились, зашумели.

— Но я сейчас не об этом. Вы разные не только внешне, но и в душе. Одни из вас лучше пишут, другие быстрее бегают, девочки умеют шить, а мальчики ездить на лошади. У каждого из вас есть что-то, что он умеет делать лучше других, к чему питает пристрастие. Очень важно увидеть это в себе и развить, не дать засохнуть…

Снова утихла детвора. Семен Борисович побледнел и глаза на меня выкатил, как будто впервые увидел.

— Очень важно не идти бездумно за всеми просто потому, что так повелось и так устроена жизнь, а следовать велению своего сердца, своему… своему предназначению…

Что это за слово я сказал? Что оно означает? Не знаю. Будто всплыло откуда-то из памяти. А вдруг попросят пояснить? Как ответить?

— А в чем наше предназначение? — ломко спрашивает в тишине Вова Сачков, тихий худенький очкарик, сын Аркадия Ивановича и Елизаветы Петровны. — Неужели только в игре?

На мгновение я остолбенел. Не только спрашивать будут, но еще, глядишь, и самому тебе на некоторые важные вопросы ответят.

— Нет, — отвечаю, и тут же поправляюсь: — Точнее, не только в игре. Возможно, кто-то из вас найдет себя и на игровом поле, или в тренерском штабе, или в обслуживающей бригаде. Но помните — жизнь не замыкается на одной только игре. Оглянитесь вокруг. Пойдите в библиотеки. Слушайте умных людей. И рано или поздно вы увидите, что окружающий вас мир во много раз богаче и шире, чем одна только игра. Жизнь предлагает вам тысячи возможностей и тысячи разных путей. Найдите свой и следуйте ему…

Дети смотрят на меня во все глаза. Семен Борисович даже рот приоткрыл и глазами отчего-то заморгал, как будто слезу прогоняет.

Очкарик радостно захлопал в ладоши.

— Правильно! — кричит. — Правильно! Мне и самому давно так кажется. Только я все время боялся об этом думать. Можно я расскажу? Можно?

Скрипнули парты, со стуком опрокинулся стул. Дети, проворные быстроглазые дети, потянулись к своему товарищу, окружили его. Семен Борисович оставил нарушение дисциплины без замечания и тоже подошел ближе к своему ученику.

— Вот смотрите! Это карта звездного неба! Я сам нарисовал! Я давно наблюдаю! Мне все видно! Я сделал двойное стекло!

Маленький мальчик почти задыхается от волнения.

— Смотрите сюда! Некоторые звезды всегда неподвижны! Но есть на небе четыре звезды, которые…

Мне вдруг на миг становится страшно. Хочется очкарика остановить, захлопнуть ему рот. Закрыть собой, спрятать под полой полушубка. Ему слишком рано, ему нельзя! Но что я ему скажу? Про убитого князем Ярыжкина и еще живого, неизвестно где затаившегося Смершикова? В чем виноват Вова Сачков? У него-то уж точно не будет никакой пластины. Зато есть двойное стекло и самодельная карта с движущимися звездами.

Я молчу, а мальчик продолжает сбивчиво говорить и размахивать своей картой звездного неба.