К часу, понятное дело, полностью все не собрались.
Комиссар наш засуетился, разослал гонцов, ежеминутно докладывал Петьке о продвижении замены, сетовал на бездорожье и неожиданный характер мероприятия. Собравшихся комиссар направил отдыхать в вельяминовский клуб, но, кроме самых похмельных, никто не пошел. Остались во дворе, встречали новых прибывающих, говорили об игре, что-нибудь важное боялись пропустить. Ожидание близкого столкновения с противником волновало, будоражило кровь.
Приехали судейские, те, что нашу замену в игру вводить будут. Судят нынешнюю игру португальцы. Люди южные, к нашим холодам непривычны. Одеты в грузные меховые шубы, шапки с опущенными ушами, судейская форма кое-как сверху напялена. Главный судья, Диаш Гоэньо, со свитой расположился в центре, под Москвой, там мяча ждет. А у нас третий боковой, Альберту Суни. С ним помощники, наблюдатели от Игрового союза, секретари, гонцы — всего человек двадцать. Спросили у Петьки насчет времени замены и в трактир обедать пошли. За ними — целая толпа вельяминовских повалила: и мальчишки, и бабы, и взрослые мужики. Шутка ли: иностранцы-судейские по селу ходят?
Трактирщик расстарался, велел колоть свинью, самолично кинулся чинить колбасы: кровяные, печеночные, мясные, перечные с салом, а пока колбасы не сготовились, приказал подать на стол холодцы, закуски и водки-наливки разные. Альберту Суни отогрелся, снял шубу и шапку, отложил свисток. Откушал, говорят, с большим удовольствием, выпил рюмку хлебной перед едой и рюмку малиновой сладкой к десерту, сказал, что сегодня больше нельзя. Свита его тоже угощением довольна осталась. И хозяин не внакладе, подал счет чиновнику из Игрового союза и тут же на полную сумму чек Международного игрового банка получил, а Альберту Суни ему от себя еще и серебром пару монет добавил. Да и в счет трактирщик наверняка лишнего приписал, эта шельма своего не упустит.
Дальше — больше.
Вслед за судейскими понаехали операторы с камерами, обозреватели, всякий экранный и пишущий народец. Санные фургоны с передающими устройствами расставили, протянули через весь двор провода. Одни камеры на треноги поставили, другие, поменьше, на плечах носят. Такая суматоха поднялась, что только успевай оглядываться.
Петька устроил пресс-конференцию, всех обозревателей у себя принял, стал на их вопросы по порядку отвечать. Камер штук двадцать на него наставили, и больших, и маленьких, а ему хоть бы хны. За границей, видать, выучился от операторов и камер не шарахаться. Наши тренеры обычно обозревателей не жалуют, на пресс-конференциях быстро по бумажке читают и скрыться спешат. Главные тренеры и вовсе для себя зазорным полагают с обозревательским братом разговаривать; ассистентов и младших тренеров вместо себя высылают.
А вот Петька не таков оказался, сам все обстоятельно говорит, нос не воротит.
Те из наших, кто поближе оказался, тоже слушают, шеи вытягивают, остальным Петькины слова передают: мол, не считаем положение безнадежным… рассчитываем на новых игроков… хотим связать противника на левом фланге обороны… дождаться подхода свежих сил из глубины…
Потом Петька операторов отпустил, и они по двору разбрелись, к нам полезли. Камеры прямо в лоб наводят, спрашивают все сразу: как настроение, какова готовность, боимся ли немцев. Тут и наши, и иностранцы с акцентом или чужеземным выговором. Мы, конечно, в камеру говорить не приучены, отворачиваемся, прячемся друг за дружку. Антоха Горбунов одного оператора даже оттолкнул слегка, чтобы тот не приставал. Один Васька наш не заробел, прямо в камеру твердо говорит:
— Будем драться насмерть. Остановим немца. Не пройдут они нас.
Другие операторы это услышали и тоже к Ваське камеры разворачивают. Рады, что хоть одного человека для своего интервью среди нас нашли. А он их вопросов и не слышит, знай, свое твердит:
— Остановим немца! Не пустим в Москву!
И так несколько раз подряд. Чуть ли не криком кричит.
Сам Петька это услыхал. Ухо навострил, отошел от судейских, с которыми свои дела переговаривал, и к нам быстрым шагом направился. Мы, понятно, расступились, дали место, а он положил Ваське на плечо руку и вслед за ним громким голосом повторяет:
— Верно говоришь, защитник! Остановим немца!
Тут уж и все остальные операторы, как бабочки на свет, к ним обоим слетелись. Чуть не потоптали друг друга. Васька зарделся, но глаз не опускает.
— Остановим, — говорит, — Петр Леонидович, не сомневайтесь!
А Мостовой даже усмехается слегка и Ваську нашего вперед выставляет, будто всему миру показывает: вот, мол, видали, каких орлов на замену вводим? В Москву захотели? А выкусить не хошь?
Операторы вскоре отхлынули. Судейских, ассистентов, обозревателей и сами себя пошли снимать. Тут и там обрывки речи как весенний ручей бурлят.
— The Russian chiefcoach Peter Mostovoy makes an unexpectable change…
— …прямо со двора районного комиссариата молодые игроки войдут в игру. Главный тренер российской команды рассчитывает этим маневром смутить противника и замедлить продвижение мяча к Москве…
— Einberufene sehen nicht besonders eingespielt aus, einige zeigen aber einen hochen.
Spielgeist…
А Васька, от которого уже и операторы отвернулись, и Петр Леонидович отошел, все стоит на месте, в одну точку смотрит и твердит:
— Не пустим немца. Остановим…
Я даже по щекам слегка потрепал его, чтобы привести в чувство. А он словно от дурного сна опомнился: стоит, оглядывается, глазами хлопает.
Вот, думаю, и прославился наш Васька — на все камеры его сняли, по всему миру теперь покажут. Эх, если бы только нашим в деревню дать знать, чтобы бросали все дела и мигом летели в Калугу! Может, увидели бы Ваську на экране рядом с самим главным тренером. На всю жизнь теперь Васька самый знаменитый в Зябликове и во всем районе человек. Что там старый Максимыч со своими рассказами времен Очакова и Измаила! Тут сам главный тренер прилюдно руку жал. Вот это сила.
К трем часам наконец собралась вся наша замена. Соломон Ярославич, калужский воевода, повинился перед Петькой за промедление, но людей представил полностью, целую тысячу; и народ весь рослый, крепкий, не под забором найденный. Распределили нас на десятки и сотни. Мы, зябликовские, все вместе оказались. Десятником над нами Ваську поставили. Подшучиваем:
— Ты, Василий Петрович, далеко пойдешь. Еще форму надеть не успел, а уже в начальство выбился.
— Да ну вас…
Петька дал команду строиться. Всех операторов со двора выгнал.
Молча, заглядывая в лица, прошелся вдоль строя. Каждому в глаза посмотрел. Потом отступил назад, взлетел на коня.
— Ребята! Вы все меня знаете: я Петр Мостовой! Я играл в игру почти двадцать лет, за Россию и за пять заграничных стран. Я сам, своими руками закатывал два гола англичанам и бельгийцам, это вы тоже знаете. Для ваших отцов не было игрока более знаменитого, чем я. И вот теперь я вам говорю: всю свою жизнь я прожил ради одного дня!
Петька сделал паузу, обвел глазами строй. Эхо его голоса отскакивает от окрестных домов.
— Ради дня завтрашнего! Завтра вы встретите немца, и от этого решится судьба игры и судьба нашего отечества! И только вам ее решать, больше некому. Вы пока еще не до конца это поняли, но вышло так, что и вся ваша тысяча, и Соломон Ярославич, ваш воевода, и Дмитрий Всеволодович, который скоро здесь со своим отрядом будет, — вы все тоже прожили свои жизни ради завтрашнего дня. На вас вся моя надежда! Отступать некуда — позади Москва! Пропустим немца — значит, проиграем игру и на долгие годы умоемся позором. А коли остановим и повернем вспять — навеки покроем себя и народ свой славой…
От Петькиных слов во мне поднялась какая-то волна, глаза наполнились слезой, а зубы стиснулись намертво, будто сию же минуту готов ими немца грызть.
— Завтра придет час, когда вам придется все в жизни забыть, самих себя забыть ради одной задачи: выстоять. Не испугаться, не терять головы! Не дать себя провести. Вот в этот самый час помните главное: вы последние защитники. За вами — Москва…
Петька подал знак, ассистенты вынесли форму.
— Вот и форма! В этой форме было совершено много славных подвигов! Не посрамите и вы цветов отечества!
По рядам вздох прошел — вот оно. Игровой оркестр заиграл в трубы, строевым треском ударили барабаны. Ассистенты поднесли к строю разноцветные стопки одежды. Петька взмахнул рукой:
— Облачайся, ребята!
Вся форма: белые фуфайки, синие трусы и красные гетры — больших размеров, под зиму сделана, чтобы на теплую одежду натянуть можно было. Оделись, подтянулись. Смотрим друг на друга — и не узнаем, будто другими людьми стали. Да и вправду мы теперь другие. Игроки.
Петька судью к себе жестом подзывает:
— Прошу произвести замену, господин арбитр!
То в холод, то в жар меня кидает. По всему телу мурашки.
Судья подъехал ближе, помощники его быстро нас по головам пересчитали.
— Господин арбитр, согласно имеющейся в моей команде вакансии, прошу вас выпустить в поле тысячу игроков!
Альберту Суни молча кивнул, взял в губы свисток, и — длинная переливчатая трель на весь мир свиристит дробным гороховым эхом.
Вот и случилось! Мы в игре!
От этого свиста тотчас как будто не стало здания комиссариата, двора, домов, улиц, людей вокруг. А есть теперь только немец где-то там, в снежном поле, в тридцати километрах отсюда. И нам завтра немца встречать.
— Вот вы и в поле, братцы! — крикнул Петька. — Все будете защитниками. Тренировать вас некогда, да вы ребята крепкие, справитесь. Играйте по правилам, друг друга в беде не бросайте. Выступаем немедленно. Ну, удачи вам!
Немедленно выступаем! Ни тренировок, ни разминок. Ну и ну. Просто голова кругом. Соломон Ярославич наш вперед выехал.
— За мной, детушки!
Повернулись мы направо, потянулись со двора. За ворота вышли, а там — батюшки мои! — все Вельяминово, от мала до велика вдоль улиц стоит! И приезжих великое множество, не умещаются на обочинах, теснят друг дружку. Бабы плачут, машут платками, ребятишки с визгом в снегу копошатся. На каждом зрителе — одежда в наши цвета, если не вся, то хотя бы шарф или шапка вязаная. Все кричат, размахивают руками и флагами, песню зрительскую поют — а мне ничего не слышно, словно в тумане мимо проплывает.
— Ра-си-я! Ра-си-я!
Попали в такт, кричат хором. Стайка галок в испуге слетела с березы.
— Ра-си-я! Ра-си-я!
И мы под этот счет невольно шаг подлаживаем. Секунда, другая — и уже вся наша тысяча в ногу идет, дружным топотом зрительский крик усиливает. Точь-в-точь как на знаменитой картине художника Волосова «Зрители провожают команду в поле».
— Не отставай! Держи строй! — Соломон Ярославич добродушно покрикивает. Развернул плечи наш воевода, молодость игровую вспомнил.
Операторы, судьи и все прочие игровые людишки вслед за нами вереницей повалили. Потом, чуть поодаль — большой санный обоз с припасами, инструментом, палатками для ночлега и разной игровой прислугой.
Только нам теперь на сани или на коня даже присесть нельзя, игрокам только пешком по полю бегать положено. Тренерам или врачам — пожалуйста, а нам ни-ни, судейские сразу из игры выгонят. В дом или трактир тоже войти нельзя, ночуют игроки только в специальных палатках, летом у костра на подстилке спать можно. Надо беречь силы, настраивать себя на долгое испытание. Игра — штука суровая, за год обычно десятая часть состава из-за болезни или ранений уходит, а в специальных учебных лагерях заранее готовятся замены. Защитника обычно полгода готовят, в защите сила и рост больше всего ценятся. Полузащитника от года до двух учат, а нападающего — и того больше — от двух до пяти лет. Такие замены, как наша, в современной игре большая редкость.
Выбрались мы из Вельяминова, двинулись по Горбылинской дороге к юго-западу. Хорошо, что морозец еще держится, а ведь скоро и в распутицу играть придется, вот где мука-то будет. Но и немцу тоже помеха. Мы хотя бы привычны к нашим грязям, у них в Германии такого нет.
Соломон Ярославич чуть поотстал, чтобы очутиться в середине колонны.
— Значит, так, ребята! Я, как Петр Леонидович, зажигательные речи говорить не умею! Поэтому скажу вам просто — дело наше трудное, но посильное. Диспозиция такова: пройдем километров восемь и будем ждать соединения с отрядом Дмитрия Всеволодовича. С ним я стану держать совет и строить стратегию на завтрашний день. На нашей стороне внезапность — никак не ждал нас немец так скоро в игре увидеть. Видано ли, чтобы замену из добровольцев за один день собрали и на другой же день к мячу бросили? Небывалое это дело. А мы уже в игре! Значит, полдела сделано. А завтра вторая, главная половина придет. Но вы не робейте, бивали мы и немцев! Помните, как в старину говорили — кто с мячом к нам придет, тот сам его и получит!
А я топаю, валенками по снегу скриплю и сам своим чувствам не верю: будто не я это в передовом отряде игроков на немца иду, а со стороны за кем-то наблюдаю. Отцово «это только игра» сначала пришло на ум, а потом речь Мостового про то, что вся жизнь — и его, и наша — ради одного завтрашнего дня прожита была. Все смешалось, непонятно, кого слушать.
Прошло еще некоторое время — впереди показались люди.
На миг дрогнуло сердце — неужели немцы? Да нет, впереди наш дозор идет, дали бы знать.
Это Дмитрий Всеволодович со своими нападающими оказался, раньше нас к месту встречи успел. Вот и славно, теперь не одни мы в поле, настоящие игроки рядом.
Приблизились.
Дмитрий Всеволодович выехал вперед, нашего воеводу со всем должным уважением приветствует. На нас почти внимания не обращает, взглядом по головам скользнул и все. Игроки его тоже свысока себя держат. Не здороваются, на сторону сплевывают, смотрят насмешливо, чуть ли не враждебно. Всем известно, что старые игроки, особенно полузащитники и нападающие, к новичкам относятся презрительно, задирают, но чтобы в такой час не смягчились — этого я никак не ожидал увидеть. Ну и пусть деревенские мы, игры не знаем, в подготовительных лагерях не были, учебных маневров не совершали. Так ведь мы сами в игру и не набивались, главный тренер самолично пригласил и своей главной надеждой назвал.
Но уж нападающие действительно один краше другого! Видно, что бойцы старые, опытные, в разных переделках бывавшие. Лица у них обветренные, задубелые — еще бы, третий месяц люди под снегом и ветром по полям мотаются. Валенки у них особые, с железными коготками, чтобы ноги по льду не скользили; круглые шапки толстой вязки, такую и кулаком с головы не собьешь, короткие тулупчики, ватные штаны с кожаными заплатками на локтях и коленях. Форма выцветшая, потрепанная, у многих порвана и зашита. Только мало их: из Питера три сотни вышло, а к нынешнему дню из-за быстрых передвижений десятка полтора от усталости и болезней выбыли. А нападающих на замену выставить не так-то просто, хорошего нападающего очень долго готовят. Учат силы в поле беречь, чтобы в решающий момент на быструю передачу мяча выложить все без остатка. Нападающие — элита любой команды, без хороших нападающих никогда в жизни гол не забьешь.
Васька мой во все глаза глядит, меня локтем в бок пихает.
— Гляди, гляди — сам Медведь!
Рядом с Дмитрием Всеволодовичем — сотник Медведь, здоровенный детина, правая рука князя.
Такой богатырь, наверное, и в одиночку мяч катить сумеет.
— А вон там, слева — Мортира!
Ух ты! Точно, Петр Мортира, а рядом с ним Скороход, Жучила и Игорь Маленький. Великие игроки часто не по именам, а по особым игровым прозвищам известны. Вон еще Карпуха стоит, семечки грызет, на снег поплевывает. За семечками с товарищем разговаривает, смеется, совсем как обычный человек. Васька всех по именам знает, кому сколько лет, кто в каких делах отличился.
Мы для них, конечно, мелюзга, молодняк бестолковый. Ладно, тоже пригодимся.
— Что за людей привел, воевода? — Дмитрий Всеволодович вполголоса спрашивает. — Умеют хоть что-нибудь? Или побегут, как только немца увидят?
Я, хоть и не очень близко стою, все отчетливо слышу. Слух у меня с детства острый. На всякий случай еще и шапку невзначай снял, как будто голову остужаю.
Соломон Ярославич насупился, покряхтел, почесал бороду.
— Ребята, конечно, совсем нетренированные. Но не побегут, это точно. Народ крепкий и нетрусливый. И Петр Леонидович им сейчас такое воодушевление сделал, что, будь я помоложе, и сам бы тотчас в игру кинулся. А потом, мы люди местные, нам здесь негоже трусить или плохо играть. Мы на своей земле, а дома и деревья помогают. Вот такие дела, князь.
— На своей земле, говоришь? Ну-ну. Петр Леонидович, я чувствую, быстро нам моду на все народное и патриотическое введет. Да только в игру не патриотизмом играют, а ногами да головой.
— Чем богаты, князь.
— Ладно. Тренерское задание ты знаешь: продвинуться еще немного вперед, переночевать, а завтра расставить дозоры и ждать немца. Потом маневрами и мелкими стычками связывать его, изматывать, замедлять движение. Если противник попрет в лоб — не уклоняться, давать сражение.
— Все верно.
— Верно-то оно верно. Да только не удержит, Ярославич, твое воинство немца, ты уж извини. Не удержит, как ни крути. Тактики не знают, зоны защитные быстро занять не сумеют. Так и будут всей толпой попусту бегать, а немец всерьез и биться, скорее всего, не станет. Пойдет как будто напролом, чтобы мы все свои силы сплотили, а сам закинет мяч за спину и дальше побежит. А их защита всю твою тысячу малой силой надолго удержит. Так оно все и произойдет.
Соломон Ярославич крякнул, помолчал.
— Что задумал-то, князь? Что на уме держишь? Выкладывай.
Дмитрий Всеволодович оглянулся, приблизил голову к Соломону Ярославичу, зашептал. У того, вижу, брови на лоб полезли.
— Ох, и дерзок ты, Дмитрий Всеволодович! А ну, как не угадаем? Под суд пойдем!
— Соломон Ярославич! Это наша единственная надежда! Всю ответственность беру на себя. Ты мне верь, я игру нутром чую! Надо сегодня же всех в кулак собрать и в лоб немцу врезать! Пока народ горячий, свежий! Пока в уныние от первой полевой ночевки не впали. А я немца обойду и как только ты ударишь — нападу с другой стороны. Они, едва схватка начнется, поскорее мяч назад отвести постараются. И тут — мы! А? Если вы хоть немного немца задержать сумеете, мы мяч захватим и откатим, сколько сможем. А дальше видно будет.
— Надо бы с главным тренером согласовать.
— Когда? Петька сейчас к Москве скачет. На наш фланг только к завтрашнему утру от него сообщение получим. Самим надо действовать! Петр Леонидыч за это не укорит, я знаю! Он и сам так играл!
Сегодня! У меня прямо дрожь по спине пробежала. С утра еще дома мирным зрителем был, а уже к вечеру — в схватку. Никогда про такое даже в книгах не читал. Чудеса да и только.
Тренеры еще немного посовещались, и по всему видно было, что Дмитрий Всеволодович воеводу нашего убедил.