Боярыня Морозова: усталая женщина без бронежилета

Морозова встряхнула кистью, на миг онемевшей от удара, и отступила на шаг, давая телу упасть. В точности и эффективности удара она не сомневалась ни секунды — даже в голову такое не пришло. Нормальная домохозяйка не сомневается, когда ей вытащить из духовки пирог, а Морозова не сомневалась, как ей вырубить здорового мужика. Угрызения совести по поводу содеянного Морозову не посетили. Ее посетил вдруг Валерка Мищенко. Действительно вдруг — ни к месту, ни ко времени он появился перед ее глазами. Мищенко был фактом из прошлого, а Морозова старалась жить только настоящим. Просто слоновья память. Слоны, говорят, вообще ничего не забывают. Вот и Морозова иногда чувствовала себя этаким слоном на двух ногах, с раскалывающейся от кошмаров прошлого головой. Валерка Мищенко также не был Морозовой забыт.

Ему было двадцать восемь, и в этом уже вполне зрелом возрасте он мог гордиться разными своими достижениями — чеканным профилем, накачанным брюшным прессом, неслабым объемом бицепсов, приличным знанием английского языка и отличными показателями в стрельбе с двух рук по движущейся мишени.

Но на самом деле ему стоило гордиться совсем иной вещью. Ему стоило гордиться четырьмя месяцами совместной жизни с Морозовой. Это был абсолютный всероссийский, мировой и межпланетный рекорд.

Ему было двадцать восемь, а двадцать девять ему так никогда и не исполнилось, потому что серым осенним утром в сером городе Екатеринбурге пуля ударила Валерку прямо в горло, чуть выше бронежилета. Не то чтобы стрелок был слишком хорош — скорее наоборот, ведь целил-то он не в Валерку, а в местного металлургического короля, которого Валерка на пару с Морозовой опекали по приказу московского офиса. Автоматная очередь из проезжающей «Волги» предназначалась именно этому борову с глазами-пуговками, однако Валерка забрал одну пулю себе, несколько других свинцовых гостинцев отметились в подъездной двери, а остальные улетели вообще черт знает куда.

— Хорошо, — сказал позже Морозовой Шеф. К этому времени Валерка уже два дня как лежал в морге.

— Что хорошего? — Морозова даже не произнесла это, а просто посмотрела на Шефа, неся в сузившихся злых зрачках свой вопрос.

— Хорошая работа, — сказал Шеф. — Настоящая профи.

Имелось в виду, что в той заварухе Морозова словно и не увидела рухнувшего Валерку, тем более не кинулась к нему, не стала щупать пульс, не стала биться в истерике и воздевать руки к небу... Морозова сначала сбила с ног металлургического гиганта (росту в нем было метр семьдесят от силы), — кашемир в осенней грязи смотрелся авангардным коллажем, — потом в ее руке возникло личное оружие — обойма была расстреляна в секунду, тут же заколочена в рукоять пистолета вторая — скорострельный фейерверк вслед машине...

И все. Морозова сначала стреляла с колена, прикрывая магната, затем вскочила и пробежала метров десять, не переставая палить по «Волге». Морозова знала, что попадает, но ей этого было мало. Ей был нужен в этот миг не пистолет, а гранатомет, а еще лучше ракета «земля — земля». Если бы «Волгу» вместе с пассажирами разнесло на молекулы, это Морозову устроило бы. А так... Машину нашли через час, брошенную во дворе, с продырявленным задним стеклом и следами крови на сиденьях. Морозовой этого было мало.

Шефа в Екатеринбурге не было, но ему изложили всю историю в малейших подробностях. И как Морозова, бросившись за «Волгой», попутно перескочила через тело Мищенко — тоже доложили. Маленькая характерная деталь.

Двадцать восемь лет. Четыре месяца. Одна пуля. Такие вот цифры.

— Настоящая профи, — сказал Шеф.

Тех уродов так и не нашли. В смысле, не нашли исполнителей. Заказчиков вычислили и подвергли зачистке по жесткому варианту. Морозова в этом уже не участвовала. Она вернулась в Москву. На екатеринбургском железнодорожном вокзале ее вдруг пробил дикий голод, Морозова кинулась в буфет, где продавались почему-то одни гамбургеры. Через пятнадцать минут гамбургеры полезли обратно. Неудивительно, что в Москву Морозова вернулась еще более злая и бледная, чем обычно. Слова «Екатеринбург» и «гамбургер» теперь слились для нее в единое понятие — большая вонючая котлета в осенней грязи. Морозова ненавидела эти слова.

— Настоящая профи, — сказал Шеф.

Она никогда не задавалась вопросом — выжил бы Валерка, если бы она тогда кинулась не к металлургическому деятелю, а к обладателю абсолютного рекорда в терпении морозовских заморочек. Этот вопрос был излишним. Потому что все это уже стало прошлым.

Другие тоже не спрашивали Морозову ни о чем. Они не решались спрашивать.

— Настоящая профи, — сказал Шеф, не глядя на Морозову. — Есть какие-то пожелания?

— Никогда больше не поеду в Екатеринбург, — Морозова с трудом выговорила ненавистное слово. Она не просила, она лишь сообщила Шефу то, с чем ему теперь придется смириться, хочет он этого или не хочет.

— Ладно, — сказал Шеф. — Побудь пока в Москве. Приди в себя.

— А я в себе, — немедленно отозвалась Морозова, привычно махнув рукой, где два пальца были выставлены латинской V. — У меня все прекрасно.

— Не сомневаюсь, — сказал Шеф после непродолжительной паузы. Он не сомневался, что перед ним — настоящая профи. А как ведет себя настоящая профи? Она не поддается первому импульсу, она все просчитывает, быстро и наверняка, а уже потом делает свое дело в положенный час и в положенном месте.

Вот почему Морозова не убила Дровосека прямо в вагоне поезда Москва — Санкт-Петербург.

Но когда все уже кончилось, когда они избавились от забрызганной кровью одежды, избавились от использованного оружия, избавились от всего лишнего... Когда им оставалось только сесть в машину и поехать на базу...

Вот тут-то Дровосек и словил свое скромное мужское счастье. У Морозовой даже на миг онемела кисть правой руки.

 

Борис Романов: мысли о географии

Австралия. Ничего, ничего... Судя по всему — очень хорошая страна.

Австрия. Слишком близко. Найдут.

Азорские острова. Звучит заманчиво. Еще бы знать, где это...

Албания. Ну ее на фиг, эту Албанию.

Алжир. Не фонтан. Хотя, с другой стороны, там и искать особенно не станут.

Ангола. Там вроде бы еще воюют. Пусть воюют без нас.

Андорра. Опять слишком близко. И, кажется, там большие строгости с визами.

Антигуа и Барбуда... Ух ты. Одно только название вставляет не хуже косяка с марихуаной.

Между тем вокруг простиралась Рязань. Интересно, с какой стати Рязань? Наверное, из Александровского сада Рязань видится далекой пыльной периферией, откуда три года скачи, ни до какой границы не доскачешь. Допустим, пыль тут на месте. Но вот что касается дальности... Чуть больше двух часов — и вот она, Рязань. Сидим и дышим свежим воздухом, пополняя свои познания в географии и прочих актуальных науках.

— Ай'м уэйтинг фор май мэн, — негромко произнес Борис. Звучало препогано. Вот что значит перегнуть палку в сторону английского письменного и совсем забить ту же палку на английский устный. Деловое письмо составить — нет проблем, а вот зачитать его вслух... Кажется, даже на первом курсе института у Бориса получалось лучше, чем сейчас. На втором курсе получалось просто отлично, а на третьем снова стало хуже, потому что преподаватели вдруг стали разбегаться с кафедры, как крысы с тонущего корабля. Им на замену мобилизовывались довольно экзотические персонажи, непонятно где выисканные.

Антигуа и Барбуда. Кайф. Но я все еще уэйтинг фор май мэн. Уэйтинг энд уэйтинг.

Кажется, того дикого препода английского, что возник в конце третьего курса, звали Рудик. Он носил длинные свитера ручной вязки и длинные засаленные волосы до плеч. Если он брался что-то объяснять, то быстро заводился и начинал размахивать руками и брызгать слюной на первые парты. Перед началом занятия Рудик обычно долго ковырялся длинным пальцем в ушах, вероятно, чтобы точнее уловить все нюансы произношения студентов. Романова он достал все же не этим, Романова он достал своим авторским методом, который заключался в том, что студентам давалось задание — переводить со слуха всякие англо-американские песенки. На очередной контрольной Романову достался какой-то гнусавый голос с жутким акцентом, и в результате Борис не продвинулся за положенное время дальше первых трех-четырех строчек. Возможно, в этой катастрофе сыграло свою роль и мучившее Романова похмелье — тогда он еще мог пить много и разнообразно.

— Ай'м уэйтинг фор май мэн, — пробубнил Романов, чуть оторвав зад от стула. — Я жду своего мужика. И у меня в кармане двадцать шесть долларов... — на этом русские строчки в его листке заканчивались, и Романов, устав бороться с тягучей головной болью, махнул рукой. — И дальше там такая же фигня...

— Алё, товарищ, — сказал Рудик с таким видом, как будто Романов нанес ему личное оскорбление. — Такая же фигня? Фигня у тебя в башке, это совершенно точно. Что это ты там наплел? «Жду своего мужика»? Это тебе не опера из жизни сексуальных меньшинств...

Группа с удовольствием заржала, а Романову было все равно, из чьей жизни эта опера. Главное было — дожить до конца пары, сбегать в буфет и взять пару пива. Рудик между тем гнул свое:

— Это не опера. Это суровая психологическая драма. «Я жду своего человека». Парень ждет своего человека — человека, который нужен ему позарез. Человека, который принесет что-то важное.

— Ага, — равнодушно сказал Романов, комкая листок с несостоявшимся переводом.

— Для того у парня и двадцать шесть баксов в кармане, — несло Рудика. — Он ждет своего человека. Придет человек и принесет товара на двадцать шесть баксов. Но его еще нужно дождаться, а это — черный район, кругом злобные ниггеры шляются, и, если они узнают, что у парня двадцать шесть баксов в кармане, они его в один момент замочат! Это тебе не фигня, это тебе поэзия! — назидательно произнес Рудик. — Поэзия, вашу маму...

Через три недели после этого достопамятного семинара Рудика с треском выгнали из института за неадекватное поведение на заседании кафедры. В приватных беседах Рудик объяснял инцидент тем, что уж слишком хорошую травку ему достали и ждать до конца рабочего дня не было мочи. Травка была вполне реальная, а не поэтическая.

По прошествии стольких лет все это могло показаться полной ерундой, но — странно — именно это вспоминалось и приобретало новое значение. Романов теперь абсолютно точно знал, что ждать своего человека — это жестокая психологическая драма. Даже если человек должен притаранить не героин, а нечто другое.

Романов сидел в чужом городе и ждал своего человека. Местечко для встречи было выбрано не из самых респектабельных в городе, и хотя злобных ниггеров здесь не наблюдалось, стриженые дебилы отечественного производства в китайских спортивных костюмах периодически курсировали мимо, заставляя Романова напрягаться. Но реальную опасность для Бориса представляла не эта шпана. Тут Борис был уверен на сто процентов.

Он сидел и ждал своего человека. И знал, что двадцатью шестью баксами здесь не обойтись. Когда Романов думал об окончательной сумме, ему становилось не по себе. И понимал, что это значит: «Поставить все на карту».

— Прохладно, — сказал мужчина неопределенного возраста, чье лицо было скрыто в тени козырька большой клетчатой кепки. Он с кряхтением присел на скамейку так, что между ним и Борисом осталось чуть больше метра.

Мужчина не смотрел на Бориса, а Борис не смотрел на мужчину. Он лишь вытащил руку из кармана куртки и как бы невзначай повертел брелоком. Брелок ему передали неделю назад в Александровском саду. Тогда же было названо — время и место. Почему-то была названа Рязань. Почему-то — этот парк почти на самой окраине города. Романов не спрашивал «почему?». Ведь и его не спрашивали.

Мужчина в кепке подтянул к себе полиэтиленовый пакет, вытащил оттуда кефир, надорвал упаковку и сделал пару глотков. Потом он вытер рот и, обращаясь куда-то вверх, в небо, проговорил:

— Ну что же... Стало быть, умирать приехали?

 

Боярыня Морозова: в северо-западном направлении

Морозова выслушала Шефа, пожала плечами и доброжелательно посоветовала:

— Ну что ж, теперь ищите такую дуру.

— Уже нашли, — сказал Шеф.

— Да? — Морозова вдруг почувствовала, как легкомысленное предотпускное настроение стремительно покидает ее, уходя словно воздух из проколотого воздушного шарика.

— Догадаешься с трех раз, кто это?

— Но я в отпуске, — напомнила Морозова, прекрасно зная, что этим не прикроешься. Шеф в этом вопросе был как Тарас Бульба со своим непутевым сыном — я тебе отпуск подписал, я его у тебя и отберу. Полнейший произвол. Беспредельщина.

— Помню я про твой отпуск, — сказал Шеф с ненормально веселой улыбкой. Морозова знала, что особую радость Шефу доставлял крупномасштабный обман кого-нибудь. И Морозова, кажется, стала понимать, кого обманул Шеф на этот раз. — Мы тут утечку информации сделали. И график отпусков тоже туда попал. Поэтому для всех с завтрашнего дня ты в отпуске.

— А-а-а, — протянула Морозова. Крупномасштабно обули все же не ее. Точнее, не ее одну.

— И ты завтра прокатишься до Шереметьева, потаскаешься с чемоданами по залу, заполнишь какие-нибудь бумажки... Дровосек тебя проводит. Он же тебя и подберет, когда выберешься через... Ну знаешь, там этот коридор.

— Знаю, — сказала Морозова.

— Для всех ты будешь в отпуске, а значит, самое время тебе поработать. Именно в Москве.

— Допустим, отпуск мой коту под хвост, — согласилась Морозова. — Но вот этот весь план... Это не про меня придумано. Ну сами посмотрите! — Она развела руками. Шеф не очень понял, куда он должен смотреть, и тогда Морозова повернулась левым профилем, потом правым, потом встала, прошлась вперед-назад, похлопала себя по бедрам. — Куда это все годится?

— Играть в кино Лолиту тебе поздновато, — оценил Шеф. — А на обложку журнала «Российский воин», или как он там теперь называется, — вполне сгодишься.

— У меня на лице три шрама, — сказала Морозова, решительно закатывая рукава тонкого серого свитера. — И еще здесь... И вообще... Мне тридцать один год. Я этим блядством заниматься не буду. Лучше накрасим Кирсана, сделаем ему силиконовые накладки...

— У Кирсана будет собственный выход, — напомнил Шеф. — У вас у всех будут собственные роли. Как обычно. И твоя не лучше и не хуже, чем обычно.

— Хуже, — упрямствовала Морозова. — Почему не взять какую-нибудь секретаршу, хотя бы из наших, с шестого этажа?

— А что потом? Память ей стереть прикажешь? Или голову отрезать? Нет, я с тобой больше не обсуждаю эти дела, — сказал с решимостью Шеф. — Бери всю свою партизанскую бригаду и вперед, на подвиги. Только, ради бога, — осторожнее.

— С чего это вдруг? — изумилась Морозова. Она впервые слышала от Шефа такое. — С чего это вы забеспокоились о моем здоровье?

— Кто сказан, что я о нем беспокоюсь? Я про объект. Сама понимаешь — перегнете палку, и все это уже не имеет смысла. Система будет работать только в том случае, если объект будет цел, невредим, здоров и счастлив. И если он вовремя прибудет в Питер. Сто процентов, что его будут там встречать. И сто процентов, что его будут провожать. Неявно, из укрытия, но они будут тщательно отслеживать ситуацию.

— Уф, — сказала Морозова. — Черт бы побрал эту работу.

— Как обычно, — без тени сочувствия в голосе сказал Шеф. На панели своего письменного стола он набрал код, стальная дверь отъехала в сторону, и теперь Морозова смогла выйти из кабинета, который по классификации, принятой внутри корпорации «Интерспектр», попадал под уровень АА, то есть под высший уровень. Для того чтобы попасть в обычный коридор этого многоэтажного здания, Морозовой предстояло пройти еще две кодовые стальные двери и два поста охраны, предъявляя везде идентификационную карту. Здесь не действовала мобильная связь, внутренние переговоры осуществлялись исключительно по защищенным кабелям, и каждый понедельник и каждую пятницу проводилась тотальная проверка с целью обнаружения посторонних предметов, могущих нарушить конфиденциальность территории. Самым интересным было то, что при всех мерах безопасности из зоны АА регулярно вытаскивали микропередатчики и тому подобную дрянь. Морозова (тайно) придерживалась мнения, что все это подкидывает сам Шеф, чтобы его люди не расслаблялись. Сама она расслабилась, как только вышла за последний пост охраны — вроде бы у Шефа с кондиционером было все нормально, да и минеральная вода «Перье» стояла на столе... Только душно там было.

Морозова спустилась на лифте во внутренний дворик. Там болталась вся ее команда, «партизанская бригада», как нежно обозвал их Шеф. Монгол дремал, улегшись на идеально выстриженный газон, Карабас читал газету, а Дровосек мучил Кирсана, пытаясь объяснить ему какой-то зубодробительный прием рукопашного боя. Проходящие мимо клерки поглядывали на эту странную компанию со смешанным выражением настороженности и презрения: ни один человек из «партизанской бригады» не носил костюмов, белых рубашек и галстуков. Они стриглись так, как хотели, а иногда не стриглись месяцами. Они вели себя неправильно, не так, как положено вести себя ответственным сотрудникам большой, динамично развивающейся компании, чье значение в экономической и политической жизни страны было огромно. Клерки очень удивились бы, если бы им намекнули, что благосостояние и динамизм компании не в последнюю очередь зависят от деятельности этих странных людей.

Но клеркам никто и никогда не говорил таких вещей. На то они и клерки.

— Привет, мадам... — Дровосек отпустил Кирсана и неторопливо двинулся навстречу Морозовой — здоровенный детина в клетчатой рубахе навыпуск. — Что нового в нашем дурдоме?

— Черт бы побрал эту работу, — сказала Морозова беззлобно и обреченно.

— Как обычно, — кивнул Дровосек.

 

Борис Романов: смерть по доступным ценам

Согласно инструкциям, полученным в Александровском саду, Борис не должен был поворачиваться и обнаруживать таким образом свой контакт с человеком на скамейке. Однако долгое напряженное ожидание и брошенная незнакомцем невзначай фраза дали в совокупности совсем иной результат — Борис вздрогнул, едва не уронил опознавательный брелок и обернулся.

— Стаю быть, умирать приехали?

— Чего?!

— Из Москвы?

— Ну.

— Следы заметать?

— Допустим, — осторожно сказал Борис, вспомнив все предостережения и запоздало отворачиваясь от мужчины в кепке, пытаясь придать при этом лицу равнодушное выражение.

— Лучший способ замести следы — это помереть, — авторитетно заявил незнакомец, допил кефир и поставил пустой пакет на землю.

— Это что — юмор? — спросил Борис.

— Я сюда не юмор шутить приехал, — неожиданно серьезно ответил ему мужик. — У меня бизнес.

— Да ну? — усмехнулся Борис.

— Не хочешь, не верь. Только я сейчас встану и пойду. Вон туда, направо. Ты за мной не иди. Выжди минут пять и двигай вон по той аллее. Прямо до конца. Там будет беседка. Войдешь в нее и сядешь на скамейку, что посредине. Усек?

— И что будет? — недоверчиво спросил Борис, но мужчина в кепке уже встал и пошел, как и обещал — направо. Попутно заглядывая в урны и иногда выуживая оттуда пустые пивные бутылки.

— Мама моя родная, — в тихом отчаянии прошептал Борис. — Да что ж я такой болван-то?! Да что ж меня обувают как последнего лоха...

Он ущипнул себя за запястье. Жаль, но дивное видение не исчезло — пустой пакет из-под кефира и удаляющийся мужик, исследующий мусорные урны. Чтобы увидеть это, стоило ехать из Москвы черт знает куда, да еще и на общественном транспорте, да еще и с пересадками... Стоп. А в чем смысл? Если все это лажа, то зачем? Зачем было вытаскивать его в эту глушь?

Борис резко вскочил, обернулся, инстинктивно приняв защитную стойку. Нет, показалось. Никто не выскочил из кустов, чтобы оглушить Бориса ударом по черепу и забрать... А что забрать? Деньги? Хм. Тот хмырь по телефону вполне конкретно сказал: «Деньги в Рязань тащить не надо. Позже, когда окончательно все определится, когда станет ясно, сколько вы нам должны, — тогда уже будем заниматься деньгами». Поэтому в карманах у Бориса сейчас было не больше полутора тысяч рублей. Из-за этого тоже убивают, конечно, когда не хватает на бутылку или на дозу героина — но уж слишком все тогда сложно получается. Борис вздохнул и двинулся по аллее. Даже если все это глупость, ее нужно довести до логического конца.

Пол беседки был усеян битым стеклом, обрывками старых газет и окурками. Борис не без опаски уселся, вслушиваясь в тонкий скрип просевших под его телом досок.

— Устраивайтесь поудобнее, — сказали ему любезно. Борис завертел головой, но никого не увидел. Он сидел в глубине беседки, окруженный с трех сторон проволочным каркасом, облепленным пожелтевшими листьями. С четвертой стороны был вход в беседку. Борис сидел к нему лицом и мог отлично наблюдать почти всю аллею, по которой пришел.

— Сидите спокойно, — снова раздался голос. Кажется, говорил тот же самый мужчина, что подсаживался на скамейку, но Борис не был уверен. — Сидите спокойно, смотрите перед собой. Я здесь, рядом. Я буду спрашивать, вы отвечайте, лады?

— Ол райт, — рассеянно сказал Борис. Все это было как-то... Мягко говоря, странновато. Борис почувствовал себя словно в исповедальне — сидишь в полутемном помещении, лица собеседника не видишь, слышишь только голос, и этому незнакомому голосу признаешься в самых своих тайных и сокровенных замыслах. Сам Борис в исповедальнях никогда не был, только в кино видел. Не было ему нужды ходить исповедоваться. У него на работе роль исповедника играла Служба безопасности, СБ. Это они выискивали грешников, заставляли каяться в грехах... Н-да. Много еще чем занималась СБ.

— Обязательно было весь этот цирк устраивать? — спросил Борис, распихивая носками ботинок мусор перед собой.

— Вы сами сказали — стопроцентная конфиденциальность. Вы сами сказали, что за вами возможна слежка, возможно прослушивание телефонов. Вот мы и постарались все сделать по высшему классу. Сейчас в парке еще три моих человека, они полностью контролируют ситуацию.

— А за мной действительно велась слежка? — спросил Борис.

— Это уже неважно — была, не была... Главное, что в данный момент все чисто. Давайте решать наши вопросы. Насколько я знаю, вы хотите исчезнуть. Так?

— Так, — после секундной заминки согласился Борис. Еще один шаг по дороге, которая может привести совсем не туда, куда он замыслил. Еще один шаг. И если Борис принял неверное решение, если...

— Вы хотите исчезнуть из Москвы или вообще из страны? — деловито уточнил некто за желтыми листьями клена и зелеными прутьями беседки.

— Из страны. И чем дальше, тем лучше.

— Со сменой фамилии?

— Да, — решительно кивнул Борис. Он бы и лицо поменял, если бы эта процедура не была такой долгой... А времени у него не было. Так он считал.

— Вы будете один?

— В каком смысле?

— Исчезаете один? С девушкой?

— Э-э... С женой и дочерью, — сказал Борис и по воцарившейся тишине понял: что-то не так.

— Это, конечно, ваше личное дело, — ожил через несколько мгновений голос за листьями. — Но поймите... То, что вы задумали, это хороший шанс изменить свою жизнь.

— Я понимаю, — сказал Борис.

— Совсем ее изменить, — сказал голос тоном змея-искусителя. — Вот вы линяете от бандитов или там от милиции — это неважно. Почему бы заодно не слинять и от жены? Поедете в Бразилию, например, и оцените, насколько верен был мой совет.

Борис в этот момент представил не пляжи Бразилии. Он представил совсем иное. И с невесть откуда взявшейся дрожью в голосе произнес:

— С женой и дочерью. Тебе там что, плохо слышно?

— Слышимость в норме, — чуть удивленно ответил голос. — С женой так с женой. С дочерью так с дочерью. Только ведь у нас не туристическая фирма, скидок на детские путевки у нас не бывает.

— Я догадывался, — сказал Борис.

— Ну и хорошо, — миролюбиво ответил собеседник. — Тогда я снова порекомендую вам в качестве лучшего способа ухода в новую жизнь — смерть. Качественная инсценировка по доступным ценам. Вас больше никто никогда не будет искать. Вас с почестями похоронят... Ну, то есть не вас, а кого-нибудь с вашими документами и зубными протезами.

— Инсценировка для всех троих?

— А что вас смущает? Да хоть для десятерых. Вот мы тут недавно на Пушкинской... Хотя, ладно, не буду хвастаться. Берете этот вариант?

— Хм... — Голос из-за листьев говорил такое, что Борис не мог адекватно это воспринимать. Вместо делового разговора Бориса тянуло куда-то не туда. — А... А откуда вы возьмете трупы для инсценировки? И... Там же труп ребенка будет нужен. Откуда?

— От верблюда. Это уже наша забота. Я же не спрашиваю вас, откуда вы возьмете сто пятьдесят тысяч долларов.

— Сколько?! — Борис вздрогнул.

— Сто пятьдесят. Тысяч. Долларов США. Это за все про все.

Борис посмотрел на пустую аллею перед собой. Он подумал, что голос из-за листьев был очень любезен, когда не спросил его, откуда Борис достанет сто пятьдесят тысяч долларов.

Потому что Борис и сам не знал, откуда он их достанет.

 

Боярыня Морозова: в темпе вальса

За двадцать минут до отправления поезда Морозова стояла в женском туалете Ленинградского вокзала и с отвращением рассматривала в зеркале собственное отражение. Ей провели «коррекцию визуального образа» — так заковыристо обозвал результат своей работы гример Сева. Теперь Морозова выглядела не то чтобы моложе, не то чтобы обаятельнее или однозначно лучше — теперь она выглядела женщиной иного характера, иного склада ума и иного поведения. Теперь она просто выглядела другим человеком. Настоящая Морозова даже вне работы одевалась преимущественно в черное или темно-синее, простые немаркие цвета, которые помогали затеряться в толпе. Морозова предпочитала носить ботинки, темные джинсы, свитера и мешковатые куртки, скрывавшие силуэт, но зато оснащенные множеством карманов, которые потом можно было набить до отказа хитрыми штуками, необходимыми для работы. Морозова не признавала всяких там кейсов, потому что для их переноски нужно было занять одну или две руки, а свободой рук она весьма и весьма дорожила. Поэтому в ее гардеробе преобладали многокарманные куртки, а из сумок признавались лишь дорожные, на ремне через плечо. А еще у куртки непременно должен быть капюшон, чтобы скрыть со стопроцентной гарантией наушник спецсвязи, ну и лицо — само собой. Морозова уже забыла, когда носила волосы длиннее плеч, а из бижутерии лишь иногда прихватывала небольшой изящный кастет, позаимствованный некогда у невезучего киллера-вьетнамца. Вьетнамец среди своих считался громилой, и его кастет пришелся как раз на морозовские пальцы. Дровосек такую штуку смог бы использовать разве что в качестве брелка для ключей.

То, что Морозова сейчас видела перед собой, было существом совсем иного рода. Женщина в зеркале, без сомнения, была обречена на то, чтобы привлекать к себе внимание в самой густой толпе. Яркие губы, надменно-тяжелые ресницы, тяжелые вычурные серьги, оттягивающие мочки ушей, какая-то ювелирная дрянь на шее... Женщина в зеркале явно напрашивалась на то, чтобы ее заметили, шарахнули по башке и ограбили: так это выглядело с морозов-ской точки зрения. Вероятно, с мужской точки зрения тут открывались иные перспективы.

Не сочетались с обновленным визуальным образом лишь глаза, но Морозова надела темные очки, в оглобельку которых был вмонтирован наушник, и все стало совсем хорошо.

Морозова одернула дурацкий розовый костюмчик и еще раз удивилась собственной невесть откуда агрессивно выпятившейся груди. Со свитерами и куртками наличие этой части тела обычно подзабывалось. Юбка была такой же неприличной и по длине, и по тесноте, с которой она обтягивала бедра. Зрелище для Морозовой было не только неприличное, но еще и непривычное, поскольку юбок последние годы она не носила совершенно и со своими голыми коленками встречалась лишь в душе да сидя на унитазе. Теперь эта интимная часть тела выставлялась на обозрение всему народу. Странно все это было, странно и непривычно. К тому же, когда она с помощью Севы едва натянула малопристойную юбку, обнаружились следы профессиональных травм, под джинсами незаметные — недавние кровоподтеки, старые царапины и прочие детали, несоответствующие облику дорогой и достаточно ухоженной женщины, которая пешком больше ходит по своей квартире, нежели вне квартиры. И уж совершенно точно эта женщина не карабкается через заборы, не лазает по пожарной лестнице, не прыгает из движущегося автомобиля и не ломает позвоночник питбулю, повисшему у нее на икре. И, уж само собой, не берет у киллера-вьетнамца на память кастет ручной работы, предварительно перерезав горло хозяину кастета.

Сева поохал, поохал, но свою часть работы сделал. И притащил еще колготки потемнее. Теперь ноги выглядели более-менее прилично. Чтобы прилично выглядело то, что повыше ног, Сева сделал вставки под юбку, из-за чего у Морозовой не проходило ощущение, что юбка вот-вот треснет.

Но в зеркале все выглядело хорошо. В смысле — так как и должно было выглядеть. «Видела бы меня сейчас моя мама», — без особой радости подумала Морозова, хотя для ее мамы, вероятно, примерно так и представлялось женское счастье, завоеванное в тяжкой борьбе со скупыми и неблагодарными мужиками. Мама, мама. Туфли на высоких каблуках, классный макияж, сумочка из натуральной кожи, а в сумочке чего только нет... Оружия там нет. Оружие — это забота Монгола, это он должен обеспечить наличие оружия в том купе, где поедет Морозова. Хотя в том-то и вся фишка, что оружие сегодня не должно понадобиться.

— Я выхожу, — сказала Морозова негромко, но достаточно, чтобы это услышали четыре человека в разных частях вокзала.

— Выходи, — отозвался в оглобле очков Монгол. — Все спокойно. Объект в поле зрения. Покупает журналы на лотке. Чемодан при нем.

— Отлично, — Морозова бросила последний взгляд на себя в зеркале, скрипнула зубами и подхватила с пола объемистый полиэтиленовый пакет, нагруженный коробками. На коробках красовались фирменные лейблы. Коробки Дровосек собирал по бутикам, а вот содержимым он разжился на ближайшем оптовом рынке, набрав копеечных азиатских подделок. Предполагалось, что Морозова, таща этот пакет по платформе, должна светиться от гордости и свысока поглядывать на окружающее быдло. Морозова сказала тогда, что будет по-настоящему свысока поглядывать на толпу, если вещи будет нести кто-нибудь другой, изображая носильщика, а она гордо и независимо...

— Не будет такого, — мимоходом бросил Шеф. В отличие от Морозовой, он знал начало и конец, а она знала только середину, и наполненный знанием важных вещей Шеф считал уже все решенным и не подлежащим переделке. — Не будет такого. Прогуляешься по платформе одна, так ЕМУ спокойнее будет. Кто знает, как ОН среагирует на носильщика? Представь ЕГО состояние. Ну? ОН же на взводе, ОН же на нервах. Может сорваться. Нам это надо? — спросил сам себя Шеф и сам себе убежденно ответил: — Нет, нам этого не надо. Все делаем мягко и плавно. Как нож в масло.

— Как вилку в розетку, — брякнул технически подкованный Монгол.

— Как хрен в... — начал было грубый Дровосек, но тут Шеф поднял на него усталые, словно инфракрасно просвечивающие зрачки, и Дровосек заткнулся.

— Не надо, — тихо прогнусавил Шеф. — Вот так, как ты сказал, не надо. Это очень чувствительно и негигиенично. Мадам? — Шеф не посмотрел, а просто повернул череп в сторону Морозовой. — Ваше сравнение?

— А, — махнула рукой Морозова. — Пока мы тут сидим, все гладко, а на деле все выйдет как обычно — голым задом по стекловате.

— У мадам, как обычно, оригинальные идеи, — сказал Шеф. Он и сам оригинальничал: называл Морозову «мадам», в то время как все остальные за глаза говорили «Боярыня Морозова». Или просто «боярыня». — Мадам постоянно стремится быть вне коллектива. Мадам в курсе, что индивидуальная деятельность не поощряется?

Шеф, как всегда, тихой сапой перешел от пустяков к разбору полетов. Видать, накопилось. Или он сильно переживал за грядущую операцию.

— Это у меня с детского сада, — сказала Морозова. — Нестыковочки с коллективом. Все спать, а я есть. Все есть, а я на горшок. И ничего с собой не могу поделать. Но я стараюсь.

— За те деньги, что ты получаешь, — сварливо заметил Шеф, — ты просто обязана стараться. Без всякой там стекловаты.

Ну вот она и старалась. Мама, мама, видела бы ты свою дочу... До отправления поезда оставалось пятнадцать минут.

— Объект садится в вагон, — сказал Монгол. Интонация была нейтральной, но Морозова считала подтекст: «Пора».

— Его ведут? — спросила Морозова. На этот запрос ответил уже не Монгол, а Дровосек. Это он отвечал за прикрытие.

— Не-а, — пробасил Дровосек. — Все чисто.

— Плохо смотришь, — процедила Морозова. — Его должны вести. Его не могли пустить просто так, самоходом...

— Я не слепой, — прорвалось напряжение у Дровосе-" ка. — Я все вижу. Его не ведут. Да не боись ты...

— Кирсан? — перебила Морозова.

— Уже в поезде, — снова вступил Монгол. — И вообще. Все идет в ритме вальса. Не психуй.

Морозовой хотелось сказать: «Вот одеть бы тебя в розовый костюмчик с подкладками на заднице — посмотрела бы я на тебя, спокойного и непсихующего! Вот бы...» Но Морозова сдержалась и не стала засорять эфир.

Пять минут спустя Морозова прошла билетный контроль, одарив проводниц сдержанной улыбкой и сиянием превосходных вставных зубов, подошла к своему купе, остановилась и — совершенно естественно — уронила свой грандиозный пакет.

— Ох! — громко сказала Морозова и нагнулась за пакетом, но тут с плеча у нее сорвалась сумочка. — Ох! — снова сказала она. И снова: — Ох!

Морозова успела подумать о деградации современных мужчин, о стремительном вымирании настоящих джентльменов и еще кое о чем, но на четвертом «Ох!» дверь купе плавно — как нож в масле — отъехала в сторону. Появилась пара мужских рук, которые помогли Морозовой разобраться с поклажей.

— Большое спасибо, — сказала Морозова, не поднимая глаз и чувствуя учащенное сердцебиение.

Несколько минут спустя поезд тронулся.

 

Борис Романов: задолго до часа X

И снова не было ему покоя, хотя вроде бы все складывалось хорошо — на обратном пути улучшилась погода, автобусы ходили точно по расписанию, времени на изъятие машины со стоянки ушло минимум, пробок по дороге домой не было, а дома жена и дочь вели себя на удивление мирно, не пытаясь довести друг друга до нервного срыва. И главное, из-за чего был устроен весь этот турпоход в Рязань, было сделано. И времени еще оставалось достаточно, чтобы отдохнуть, вздремнуть на диване или посражаться в какую-нибудь новую компьютерную игру...

Но покоя не было, потому что покоя не было уже несколько месяцев, а теперь это слово можно было смело вычеркивать из словаря. Все, он сделал ЭТО. Он сжег мосты, перешел Рубикон, назвался груздем, показал свое истинное нутро и... Короче говоря, оказалось, что за прошедшие несколько часов он сделал очень много. Едва ли не больше, чем за последние несколько лет. А самое главное, что сегодняшние часы перечеркивали и уничтожали вчерашние годы.

Сознавать это было тяжко, и вся тяжесть ложилась исключительно на плечи Бориса, он не делился ею ни с кем: ни с женой, ни с дочерью. Это был его выбор, и теперь уже было неважно, верен этот выбор или ложен. Мосты горели, и запах гари чувствовался только Борисом.

Он повесил куртку, снял ботинки и выключил свет в прихожей. Дочь из своей комнаты крикнула «Привет!». Борис ответил.

— Нормально съездил? — спросила жена. Он сказал, что нормально. Других вопросов жена задавать не стала. Борис знал, что так и будет: Марину мало интересовали его родственники, особенно дальние, особенно некстати приболевшие. Именно таким было придуманное им объяснение воскресной поездки за город без жены и дочери — в Можайск, к заболевшему родственнику. Жена, услышав эту ложь, слегка поморщилась, но приняла, даже не уточнив степень родства и не спросив имени заболевшего. Бориса это тогда даже не покоробило — напротив, Марина сократила количество лжи, произносимой им.

— Будешь ужинать?

— Конечно... — сказал он и, следуя железному правилу хорошего вранья, разбавил ложь правдой: — Я заехал там в одно кафе... Перекусил по-быстрому... Но это было слишком давно...

Если бы его спросили, он сказал бы и название кафе, и примерное количество посадочных мест, и вспомнил бы свой заказ и во сколько ему это обошлось... Потому что это было правдой — Борис честно промчался по Можайскому шоссе, пересек МКАД и ехал дальше, пока не наткнулся на это самое кафе. Там он совершил ритуальный прием пищи — ритуальный, потому что целью было не насытиться, а отметиться, запасть в память официанткам. Борис сделал это элементарно просто — он попытался расплатиться пятисотрублевой купюрой, сдачу с которой ему дружно собирали всем коллективом кафе. А вот дальше по Минскому шоссе он не поехал, он свернул влево, доверяясь уже не собственным познаниям в географии Московской области, а сведениям, сообщенным ему на «стрелке» в Александровском саду.

Его не обманули — вскоре Борис въехал в небольшой поселок с бензоколонкой на окраине. Он спросил у человека в лукойловской униформе, может ли он оставить до вечера машину, и ему ответили утвердительно, назвав вполне приемлемую цену. Борис не без сомнений вылез из «Ауди», но взглянул на часы, и сомнения исчезли — время поджимало. Он бросился бежать так, как много лет уже не бегал, он бежал, как будто от результатов этого забега зависела его жизнь... Хотя — почему «как будто»?

Борис выскочил на шоссе как раз в тот момент, когда рейсовый автобус до Рязани с пыхтением тормозил у обочины. Немолодые женщины с ведрами и корзинами долго забирались внутрь, и Борис успел. Он пробрался в конец салона, втиснулся на свободную половинку сиденья и надвинул бейсболку на глаза, изображая глубокий сон. На самом деле он был чертовски далек от того, чтобы отключиться — сердце бухало о грудную клетку, словно кузнечный пресс, спина покрылась липким потом, колени дрожали... До Рязани Борис едва пришел в себя.

А когда пришел в себя, то пора уже было действовать дальше — высаживаться из автобуса на самой окраине Рязани и садиться в другой, уже городской, автобус, чтобы оказаться в конце концов в запущенном старом парке... Чтобы сесть на вторую от начала аллеи скамейку, повернуться в сторону, противоположную входу в парк, и ждать, ждать, ждать... Не забывая при этом поигрывать время от времени брелоком.

— Нормально?

— Что? — запоздало и удивленно поднял он голову.

— Я про мясо, — сказала жена. — Это какой-то корейский рецепт, поэтому много лука и моркови. Я же помню, что ты не любишь, когда слишком много моркови... Просто это такой рецепт.

— Нормально, — сказал Борис, только сейчас уловив вкус поглощаемой пищи. Оказывается, это мясо с перцем, морковью и луком. Оказывается, это корейский рецепт. Надо же... Кто бы мог подумать.

— Выпьешь что-нибудь?

— М-м-м... — Борис задумался. С одной стороны, после всего сегодняшнего безумия лучшим завершением дня было бы хлопнуть сто пятьдесят граммов и уснуть. С другой стороны, ничего теперь Борис не боялся больше, чем потерять контроль над собой. А алкоголь — верная к тому дорога. Можно ведь просто уснуть, а потом разговориться во с не. И говорить он будет наверняка о том, что мучает и волнует его в последние недели. О том, что сводит его с ума. О том, что медленно и подспудно убивает его, заставляет совершать такие поступки, на которые он никогда бы прежде не решился. О хитром звере, который сидит внутри. Выпустить этого зверя наружу?

— Нет, — сказал Борис. — Лучше воздержусь... Не хочу являться завтра на работу с головной болью.

— А если просто красного вина?

— Нет, — решительно сказал он. — Лучше кофе. И покрепче.

Жена не стала настаивать. Она понимала, что Борис вымотан. Она думала, что вымотан он дорогой, но на самом деле дорога была простейшим из всех его испытаний. Физические нагрузки забываются, как только перестают болеть мышцы, а вот страдания моральные если и уходят, то лишь затем, чтобы вернуться в виде ночных кошмаров.

Борис смотрел на черный кружок кофе в своей чашке, и страшная в своей простоте мысль стучалась у него в висках: «Ведь это только начало... Ведь это только начало...»

— У тебя все в порядке? На работе, я имею в виду? — Жена осторожно тронула его за плечо, но Борис вздрогнул, будто она выскочила из-за угла с черным чулком на голове и с топором в руках.

— Все в порядке, — сказал Борис. — Я просто устал.

— Ляжешь пораньше?

— Не знаю...

— Ложись, отдохни. И так угробил выходной этой поездкой...

«Главное, чтобы я не угробил тебя. Тебя и Олеську», — подумал Борис. Себя он почему-то в расчет не брал. Тяжесть, взваленная на плечи, заставляла думать о неизбежных потерях, и Борис заранее наметил на эту вакантную должность себя.

Такая мрачная перспектива явилась к нему не в кошмарном сне и не в результате долгих мучительных размышлений. Она пришла к нему внезапно, с экрана телевизора «Сони».

С чего, собственно, все и началось.

 

Боярыня Морозова: сосед по купе

Шеф Морозовой знал начало и конец, сама она знала середину, а ОН вообще ничего не знал. Не ведал ни сном ни духом. ОН был морозовским соседом по купе, и Морозову особенно забавляло, что сосед поглядывал на нее с кривой усмешкой, грозившей прорваться убийственной иронией. Морозова знала, на чем основывается такое самоуверенное поведение молодого человека в сливочного цвета пиджаке. Морозова также знала, где и за сколько куплен этот пиджак. Больше молодой человек ничего не успел приобрести и домой отправился в новом пиджаке, старых линялых джинсах и потрепанных жизнью кроссовках. Обновка выглядела на общем фоне чужеродным, словно сворованным предметом, и молодому человеку стало гораздо проще, когда пиджак был повешен на крючок.

Звали молодого человека Тёма, и в данный промежуток времени он был слишком доволен собой и жизнью, чтобы замечать во взглядах своей соседки что-либо еще, кроме игривой легкомысленности. Тём более что эти вторые планы прорывались у Морозовой ультракороткими вспышками, и потом перед Тёмой снова сидела развеселая, хорошо упакованная тетка, хвастающаяся покупками в московских бутиках. Тёма сидел, слушал, кивал головой, усмехался и иногда облизывал губы, будто собирался что-то сказать, но в последний момент сдерживался. Морозова знала, что Тёма держит большую фигу в кармане и что тянет его сказать нечто вроде: «А знаешь, ты, балаболка, что я могу купить тебя с потрохами? И с твоими коробками от Версаче и от Гуччи, и с твоим самоварным золотом в ушах, и с твоими кольцами...» Морозова также знала, что, если бы Тёма такое сказал, это было бы правдой.

Но если Тёма держал в кармане большую фигу, то у Морозовой в кармане была фига размером с атомную подводную лодку. Морозова тоже улыбалась, но во взгляде ее проскальзывало холодное хищное выражение, с которым, должно быть, удав разглядывает намеченного для пищеварения кролика. Морозова знала, что ее сосед по купе — один из ведущих независимых программистов Питера и что он только что поставил пакет защитных программ собственного изготовления людям из компании «Рослав». Тёма возвращался домой и вез с собой в чемодане не облагаемый налогами гонорар за работу. Чемодан лежал в нише под полкой, и, вероятно, Тёму очень прикалывало сидеть на двадцати тысячах долларов (в рублях по курсу ММВБ на день подписания окончательного варианта договора). Морозова знала, сколько Тёме лет, где он живет в Питере, где учился и где работал. Морозова знала его предпочтения в еде, выпивке и сексе. Последнее, между прочим, исчерпывалось пятью-шестью адресами порносайтов в Сети, на большее у Тёмы не хватало времени.

Тёма получил деньги после обеда, поезд на Питер отходил вечером, и в этот отрезок времени удачливый программист успел слегка отметить свой гонорар в баре неподалеку от вокзала, а затем прикупил еще на дорожку литровую бутыль виски «Гринхоллс». Как раз неподалеку маялся Дровосек, прикидываясь скупщиком валюты. Если самого Тёму вел Монгол, то заботой Дровосека были опекуны Тёмы из Службы безопасности «Рослава». Однако Тёма в баре пил коньяк один, виски покупал один, на вокзал прибыл один, и на многих метрах вокруг наметанный глаз Дровосека не узрел ни одной подозрительной морды — кроме своей собственной в стеклянной витрине киоска. Похоже, ребятам из «Рослава» было плевать, что будет с Тёмой после того, как он покинул их офис. А с такими деньгами люди иногда от Ленинградского вокзала до Казанского не доезжают, не то что до Питера. Впрочем, Дровосеку, Морозовой и всем прочим такой расклад был только на руку. В том смысле, что рук пачкать не придется.

Дровосек стоял в тамбуре, привалившись к стене, чтобы не слишком мотало, и слушая через наушник радиопостановку любительского театра «Мы странно встретились и расстанемся тоже не по-людски». Впрочем, любительской в этом спектакле была лишь одна сторона — Тёма. На Морозову Дровосек насмотрелся в разных ситуациях и знал теперь наверняка: если подопрет, то эта баба способна на многое по части драматического искусства. В наушнике сейчас раздавался лишь морозовский голос — она что-то рассказывала, сама себе смеялась, сама себя спрашивала и сама себе отвечала. Программист же отмалчивался, изредка гыкая, хмыкая и хихикая — ну просто как один из тех двух мультипликационных придурков с «MTV». Морозова четко усвоила, что женщин этот Тёма видел по преимуществу на мониторе, и теперь уверенно разводила парня в направлении легкого попутного интима, отчего программист, кажется, окончательно впал в ступор. Дровосек покачал головой: бывают же такие уроды! И им еще платят по двадцать штук гринов за день работы. Ну не за день, но все-таки... От мыслей про двадцать штук гринов Дровосек разволновался и снова закурил.

В наушнике Морозова уламывала Тёму прошвырнуться до поездного ресторана, но парень все-таки еще не совсем раскис, про бабки в чемодане помнил и на морозовские заманивания не реагировал. Ресторан был нужен для того, чтобы запустить в купе Кирсана и прошмонать Тёмины вещи — вдруг там дискетка какая завалялась или еще что ценное. Но Тёма неожиданно проявил твердость и остался в купе.

— А и правда, — ничуть не огорчившись, сказала Морозова. — Чего туда таскаться? Мы сюда все закажем, в купе. Сейчас я проводницу позову...

Она, видимо, вышла из купе — якобы в поисках проводницы. В наушнике на пару секунд стало тихо, а потом Дровосек услышал нечто жуткое — нутряной торжествующий смех богатого и везучего программиста, которому был обещан ужин с ресторанным шиком и халявный секс с опытной и темпераментной женщиной.

Дровосека от услышанного едва не стошнило. Надо же быть таким идиотом! Через тамбур в этот момент проходили какие-то парни — Дровосек сначала встрепенулся, думал — транспортная милиция, но нет — обычные пацаны в спортивных костюмах. Дровосек даже угостил их сигареткой. Они сказали ему: «Спасибо».

 

Борис Романов: задолго до часа X (2)

Это была внутренняя линия. Борис взял трубку и произнес быстрое «Алло», не отрывая глаз от происходящего на мониторе компьютера.

— Романов? — Незнакомый мужской голос не спрашивал, а скорее утверждал.

— Он самый. Слушаю вас...

— Служба безопасности.

— Всегда к вашим услугам...

— Будьте добры, выключите компьютер. И следуйте в главный корпус. Этаж шестнадцать, сектор "Д". Там вас ожидают.

Борис щелкнул клавишей, подтверждая правильность номера счета, и сто пятьдесят тысяч долларов отправились в какую-то гибралтарскую контору с длинным и маловразумительным даже в переводе названием.

— Когда мне все это сделать? — спросил Борис.

— Сейчас.

— У меня рабочий день, знаете ли...

— Знаем. Это нужно сделать сейчас. Подойдите к своему начальнику и скажите, что вас вызывают в Службу безопасности.

— Вы ему уже звонили?

— В этом нет необходимости. Просто подойдите к нему. Еще раз: шестнадцатый этаж, сектор "Д". Вас там ждут по очень важному делу.

Все это было странно и необычно: посреди рабочего дня, в Службу безопасности, да еще в главный корпус... Борис на всякий случай не стал гасить машину, он толкнулся ногой, отъехал на кресле к двери, щелкнул замком и высунул голову в предбанник:

— Владимир Ашотович!

— Боря, к чему такой официоз? Зови меня просто — мой господин. Что там у тебя? — Дарчиев был в своем репертуаре. Сорокапятилетний седой красавец восседал во главе длинного стола, лишь малая часть которого была видна Борису из его закутка.

— Мне сейчас позвонили из Службы безопасности...

Дарчиев встал из-за стола.

— Ну...

— Просят пройти в главный корпус. Прямо сейчас.

— Иди, раз зовут. Будет хуже, если они сами придут за тобой. Знаешь, как это бывает — на черном «воронке»... — Дарчиев обычно не улыбался, когда шутил. Но тут Борису пришло в голову, что он, возможно, и не шутит.

— То есть вы в курсе, — уточнил Романов, съездил назад к столу и выключил машину. — Вам звонили?

— Мне не звонили, но я в курсе, — сказал Дарчиев, внимательно разглядывая линолеум. — В курсе, что приказы Службы безопасности в этом учреждении не оспариваются. Если они сказали идти, то иди.

— Но я еще не совсем закончил...

— Закончишь потом. Когда-нибудь.

Борис автоматически усмехнулся. Он встал, вышел из своей каморки, запер ее на ключ, установил код на электронном замке. После этого на краткий миг оказался почти вплотную к начальнику отдела. Дарчиев уклонился от его взгляда, но Борису показалось, что в зрачках начальника мелькнула тень беспокойства.

— Что бы это могло быть? — негромко спросил Борис.

— Это может быть все, что угодно, — сказал Дарчиев. — Например, выяснилось, что твой двоюродный дедушка был ЛКН.

— Кто-кто?

— Лицо кавказской национальности. Так они в своих досье отмечают — ЛКН.

— Ну и что?

— Это не очень хорошо. Не рекомендуется допускать на должности вроде твоей лиц с такими родственниками.

— Серьезно? — Борис сначала спросил, а потом понял, что его дурят. — Ну да... А вы сами? Как вы сами-то проскочили?

— А я их купил, — шепотом сообщил Дарчиев. — Купил всю СБ. Честное слово.

Борис посмотрел в его неулыбчивое лицо и почему-то вспомнил, что за седовласым поджарым красавцем числилось два инфаркта. В сорок пять лет. Борис не знал, что за связь между словами Дарчиева и двумя инфарктами, однако интуиция увязала все это в одно.

— Не переживай, — Дарчиев напутственно подтолкнул его к дверям. — Тебя не признали неблагонадежным.

— Откуда вы знаете?

— Если бы тут было что-то серьезное, тебя сегодня с утра не допустили бы к компьютеру. Я уже видел, как это делается...

— Да? А как?

— Тебя ждут, — сказал Дарчиев и вытолкнул Бориса в коридор. Первый шаг в направлении главного корпуса оказался началом пути, который привел Бориса так далеко, что он и представить себе не мог.

Да и не только он. Даже Служба безопасности корпорации «Рослав» не могла себе этого представить.

И не мог представить заместитель начальника СБ Леонид Иванович Сучугов, неофициально также известный как Челюсть.

Хотя именно Леонид Иванович и пригласил Бориса Романова в сектор "Д" шестнадцатого этажа главного корпуса. Пригласил по очень важному и абсолютно конфиденциальному делу. Впрочем, все дела Леонида Ивановича были очень важны и абсолютно конфиденциальны.

А что касается прозвища... Достаточно сказать, что произошло оно не от физических особенностей Леонида Ивановича. Глубже смотрели те, кто выдумал называть Сучугова Челюстью. Гораздо глубже.

 

Боярыня Морозова: без шампанского

В какой-то момент Тёма повел себя совсем уж отчаянно: он подался вперед, положил руку Морозовой на колено и неуверенно проговорил:

— Давай выпьем. У меня есть...

Но тут то ли запас решимости кончился, то ли вагон качнуло, и Тёма отлетел назад к стенке купе, так и не успев по-настоящему помассировать морозовское колено.

— Виски, — закончил Тёма. Глаза его блестели страхом и напряжением. «Это тебе не с монитором трахаться, — злорадно подумала Морозова. — Это все взаправду». Тёма понимал, что это взаправду, и боялся облажаться. Но бояться ему следовало совсем другого.

— М-м, — Морозова изобразила состояние, близкое к экстазу. — Виски — это здорово. Но виски мы оставим на потом, а начнем с шампанского. Я сказала тебе, что заказала шампанское?

— Э-э, — неопределенно отозвался Тёма.

— И вот, кажется, заказ прибыл, — улыбнулась Морозова. В дверь купе постучали: три раза, а потом еще один. Морозовой на самом деле хотелось улыбаться, потому что постучали именно так, как надо, а значит, половина операции уже пройдена и ее, Морозовой, роль теперь отходит на второй план. Морозова была этаким троянским конем, которого запустили в Тёмино купе, и сейчас, даже если Тёма не захотел бы открывать дверь, Морозова это нехотение должна была жестко пресечь. Вся штука заключалась в том, что до определенной секунды Тёма должен был чувствовать себя в полной безопасности и у него не должно было появиться ни малейшего повода дать сигнал тревоги людям из Службы безопасности «Рослава». Так все придумал Шеф, и единственным, что нарушило его придумки, было отсутствие людей из «Рослава». Но Морозова отдавала себе отчет в том, что, если эти люди не попали в поле зрения Дровосека, это не значит, что их не существует в природе.

— Шампанское, — улыбнулась Морозова.

— Ага, — кивнул Тёма.

Морозова открыла дверь. Глаза ее встретились с глазами человека, стоявшего в коридоре.

— Это шампанское, — сказала она, стоя спиной к Тёме. Потом она повернулась, и это было той последней секундой, когда Тёма чувствовал себя в безопасности. И секунда эта истекла. Следующая секунда ввергла Тёму в состояние животного ужаса и невероятного изумления от происходящего. Падение с тридцатиметровой высоты в воду или ледяной душ посреди жаркого дня едва ли могут сравниться с пережитым Тёмой ощущением.

Близость с Морозовой он получил, но это оказалась близость совсем иного рода. Этой близостью он был ошарашен, напуган и раздавлен. Раздавлен не только морально, но и физически. Как ни тесен был Морозовой злосчастный розовый костюмчик, она превозмогла стеснение и с разворота бешеной кометой влетела в Тёму, подминая его под себя коленями и заламывая тощие руки программиста. Верхом цинизма было бы заткнуть Тёме рот горячим поцелуем, но Морозова на такое зверство не пошла — просто прижала программиста лицом к полке, чтобы не мог шевельнуться. Удержание длилось секунд семь-восемь. Морозова услышала, как закрылась дверь купе и щелкнул замок. Это означало, что Кирсан внутри и что Кирсан действует. С едва слышным треском отделился кусок скотча, Морозова резко оторвала голову Тёмы от полки, и Кирсан наложил на онемевшие губы липкую печать. В результате последующих скорых и отработанных многоразовыми практиками действий Тёма оказался привязанным к столу так, что руки его оказались под столом, а подбородок лежал на столе, и Тёма даже мог слегка подвигать головой — но только слегка.

Между тем Кирсан создавал в купе рабочую обстановку — он опустил светонепроницаемую штору на окно, вытащил из тайника заблаговременно спрятанный там Монголом малокалиберный «ПСМ» и бросил его Морозовой, затем извлек Тёмин чемодан и вскрыл его, чтобы потом внимательно прощупать содержимое длинными чуткими пальцами. Сделав это, он посмотрел на Морозову и разочарованно поджал губы — кроме денег, в чемодане не было ничего ценного. Впрочем, деньги тоже для Морозовой и Кирсана не были ценностью. Их интересовало другое.

— Артемий Николаевич Ловачев, — сказала Морозова, навинчивая глушитель на ствол пистолета прямо перед носом Тёмы. — Шампанского не будет. Будет сугубо деловой разговор.

Глушитель встал на свое место. Тёма смотрел на него, как на змею, изготовившуюся к броску. Кирсан бессловесной тенью стоял у двери. Где-то снаружи курсировал Монгол. Еще в поезде был Дровосек. Все они слушали, что происходит в купе. Все они ждали.

— Мы знаем про тебя все, — сказала Морозова тоном, от которого Тёме совершенно расхотелось сомневаться в правдивости слов своей попутчицы. — Мы знаем, чем ты занимаешься. Мы знаем, где ты живешь в Питере. Мы знаем, что это за деньги. И самое главное, — Морозова осторожно коснулась глушителем кончика Тёминого носа. — Мы знаем, что ты хочешь жить. Но это будет не так просто сделать, потому что уже слишком много сделано, чтобы ты не жил.

Морозова дала Тёме несколько секунд на осознание этого факта. Пистолет с глушителем у носа играл роль решающего доказательства.

— Как ни крути, — продолжила Морозова, — а вариантов у нас всего два. Вариант первый — я пускаю тебе пулю в башку. Вариант второй — ты едешь дальше в Питер. Деньги остаются у тебя.

Она снова сделала паузу. Некоторые особи под дулом пистолета начинают соображать что твой Эйнштейн, но большинство катастрофически тупеет. Им приходится все объяснять медленно и доступно.

— Тебе интересно, в чем же фокус. В чем разница. Фокус в том, что второй вариант ты должен купить. Но не деньгами. Ты покупаешь второй вариант за разговор. Разговаривать будешь с ним, — Морозова кивнула в сторону Кирсана. — А темой разговора будет твоя последняя работа. Та самая, за которую тебе заплатили кучу бабок. Ты расскажешь все, что знаешь. Не соврешь ни словом. И когда разговор закончится, мы уйдем. И ты нас больше никогда не увидишь. И никто никогда не узнает, что такой разговор состоялся. Если, конечно, ты сам не захочешь кому-то разболтать. Но, мне кажется, ты не захочешь.

Левое Тёмино веко стало подергиваться.

— У тебя куча денег, — напомнила Морозова. — Они останутся у тебя. Мы их не тронем. Ты приедешь в Питер и будешь делать то, что захочешь. Будешь жить так, как захочешь. Если наш разговор состоится. Иначе в Питере будут встречать труп. Твоя мама очень огорчится. Все твои друзья очень огорчатся. Особенно огорчится Эдик Будинский, ведь вы с ним собирались делать совместную фирму, а раз не будет тебя и твоего взноса, то не будет и фирмы. Все пойдет прахом. Из-за твоей неразговорчивости.

Снова пауза.

— Хорошо подумай, — сказала Морозова. — Не торопись. Когда тебе снимут ленту со рта — не кричи. Не зови на помощь. Это бесполезно. Это будет означать, что ты выбрал первый вариант. Я выстрелю тебе в голову и уйду. Мне будет жаль тебя, но я это сделаю.

Пауза.

— Соберись с мыслями, Тёма. Когда тебе позволят говорить, будь добр, скажи что-нибудь умное.

Морозова взвела курок, а Кирсан присел рядом с Тёмой, взялся за край липкой ленты и неторопливо отодрал ее от кожи.

— Ну, — сказала Морозова. Кирсан слегка хлопнул Тёму между лопаток, будто это должно было помочь словам легче вылетать наружу.

— Они же меня убьют, — прошептал Тёма.

— Это умно, — согласилась Морозова.

— Они меня убьют, если узнают...

— Может быть, — сказала Морозова. — Тут много слов «может быть». Может быть, они узнают. Может быть, они решат тебя наказать. Может быть, они тебя найдут. Может быть, тебя убьют. А я убью тебя сейчас и совершенно точно. — Голос ее походил на звенящую сталь клинка, изготовленного к схватке с неминуемым кровавым исходом. — Без всяких «может быть».

Лицо Тёмы сморщилось, глаза закрылись, губы сжались в прямую линию, подбородок задрожал. Было странно наблюдать эти метаморфозы человеческой физиономии по соседству с неподвижным лицом Кирсана. Будто бы рядом сидели не два молодых человека примерно одного возраста, а два совершенно разных существа с разной температурой крови и с разной степенью подвижности лицевых мышц.

— Но вы же... — прошлепал непослушным языком Тёма. — Вы же можете меня и сейчас... Когда я все расскажу... Возьмете деньги...

— Не можем, — сказала Морозова. — Нам нужно, чтобы ты приехал обратно в Питер. Нам нужно, чтобы в Москве, в «Рославе», думали, что с тобой все в порядке. Тогда они запустят твою систему в дело.

Это звучало логично, и подбородок Тёмы перестал дрожать. Однако Морозова сказала лишь часть правды. Важно, чтобы поначалу с программистом все было нормально, это заставит «Рослав» думать, будто программу можно запускать. Но ведь и знания, позаимствованные у Тёмы, не будут лежать пустым ненужным грузом, рано или поздно система будет вскрыта, чтобы нанести «Рославу» максимальный вред. Тамошняя Служба безопасности займется расследованием, и первым подозреваемым будет составитель программы. Так что, перечисляя многие «может быть», Морозова врала. Тут будет не «может быть», тут будет «наверняка».

Хорошо, что под дулом пистолета люди туго ворочают мозгами.

— Ну что... — пробормотал Тёма, ерзая подбородком по поверхности стола. — Вот прямо так и рассказывать?

— Кирсан, — сказала Морозова, отодвигаясь в сторону и освобождая место напротив Тёмы. В морозовской команде Кирсан был специалистом по компьютерам, а также обладателем феноменальной памяти, куда можно было загрузить массу всяких данных, а потом получить практически без потерь. Слушать Тёму и задавать тому вопросы должен был именно Кирсан.

— Стоп, — спохватилась Морозова. Одна вещь не давала ей покоя уже несколько часов, и вот теперь дошла очередь до этой вещи. — Тёма, посмотри мне в глаза.

Тёма сначала посмотрел на дуло пистолета, а потом в глаза Морозовой. И то и другое его пугало.

— Тёма, в поезде едут люди из «Рослава»?

— Я не знаю.

— Тёма, они не говорили, что будут тебя сопровождать?

— Нет.

— Они не провожали тебя до вокзала?

— Нет.

— Они вообще что-то говорили тебе после того, как ты сделал свою работу и получил деньги?

— Говорили...

— Что?

— Ну... Счастливо доехать.

Морозова дала понять Кирсану, что он может приступать к работе. То ли паранойя уже стучалась в двери, то ли еще что... Морозовой почему-то казалось, что «счастливо доехать» было сказано людьми из «Рослава» с большой долей цинизма.

Она представила себя на месте людей из «Рослава», мысленно повторяя это «счастливо доехать» будто заклинание, способное открыть некую тайную дверь. Через некоторое время Морозова поняла, как бы она сама поступила на месте людей из «Рослава».

Оставалось только гадать, хватит ли у них хитрости, жестокости и цинизма, чтобы сравняться с Морозовой.

 

Борис Романов: задолго до часа X (3)

Сектор "Д" начинался с металлической двери и двух стриженых лбов в униформе СБ, которые маячили на фоне этой двери.

— Романов, — сказал Борис. — Кажется, меня здесь ждут.

— Романов, — повторил охранник в микрофон на полукруглой дужке, охватывающей крепкую шею. — Угу, — это уже было сказано напарнику. Напарник набрал код, и дверь плавно отворилась. «Добро пожаловать» Борис от этих ребят не дождался.

За дверью Борис смог пройти по ковровой дорожке метров семь, а потом перед ним снова возникли люди в униформе.

— Моя фамилия Романов, — на ходу начат объясняться Борис. — Меня вызывали, и я уже...

— Карточку, пожалуйста.

Пришлось остановиться, вручить недоверчивым ребятам идентификационную карту и ждать, пока они ее проверят.

— Вам в конец коридора, — было сказано Борису после проверки. Он бросил «спасибо» и торопливо зашагал в указанном направлении, недовольно морщась. Если после всей этой тягомотины выяснится, что ему нужно сдать новую фотографию для личного дела или составить биографическую справку на двоюродного дедушку, что скончался в семьдесят девятом году в Талды-Кургане... Кажется, Борис начинал понимать, как зарабатываются инфаркты в этой системе.

Он дернул на себя дверь в конце коридора, вошел и подумал, что ошибся. Он даже дернулся назад, но в коридоре невесть откуда возник еще один мужик в униформе СБ, и он утвердительно закивал Борису:

— Сюда, сюда...

Сюда — значило в небольшую комнату, которая с первого взгляда не имела ничего общего с обеспечением безопасности корпорации «Рослав». Там были люди, но на них не было униформы. Комната представляла из себя нечто вроде мини-конференц-зала с тремя рядами кресел и видеодвойкой на том месте, где обычно в конференц-залах располагается стол президиума. А люди... Борис вдруг понял, что они имеют к Службе безопасности точно такое же отношение, как и он сам. Их сюда вызвали.

И судя по недоуменным лицам, судя по нервному поглядыванию на часы, судя по рассеянным необязательным движениям, эти люди, так же как и Борис, понятия не имели, зачем их сюда усадили.

Борис занял место в середине первого ряда, мельком пробежался взглядом по лицам собравшихся и понял, что никого из них не знает. Это было неудивительно — в корпорации работали несколько тысяч человек, а Борис в силу особенностей своей должности контактировал лишь с Дарчиевым, другими операционистами и парой-тройкой техников. Сидевшие рядом с ним люди могли годами трудиться на соседних этажах или в соседних корпусах, но Борису их лица были абсолютно внове.

Время между тем тянулось — очевидно, не все приглашенные прибыли. Борис от нечего делать начал разглядывать соседей — краем глаза, исподтишка. Первый вывод, к которому он пришел, — эти люди были одеты куда лучше его. Борис по рассеянности оставил пиджак в своем закутке на спинке кресла, так что пришлось потом уже в лифте застегивать верхнюю пуговицу рубашки и подтягивать узел галстука, чтобы выглядеть поприличнее. Остальные свои пиджаки не забыли, и Борис отметил, что это были весьма недешевые пиджаки. У соседа справа на руке красовался самый натуральный «Ролекс». У соседа слева на указательном пальце правой руки имелся массивный перстень, а булавку на галстуке отягощал явно не простой камушек. Бориса в связи со всеми этими наблюдениями стали посещать мысли — не по ошибке ли он сюда попал? Быть может, здесь намечается нечто вроде заседания совета директоров, а его спутали с высокопоставленным однофамильцем?

— Я уполномочен сказать вам лишь одно...

Борис поднял голову — возле телевизора стоял тот самый мужчина в униформе, который помог ему сориентироваться. В руке он держал видеокассету.

— ...вы должны отнестись к этому со всей серьезностью.

Он включил телевизор и сунул кассету в прорезь магнитофона.

— К чему отнестись? — спросил кто-то, но человек в униформе проигнорировал вопрос и быстро вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

— Ничего толком не объясняют, а говорят про серьезность! — сердито буркнул сосед Бориса справа и покосился на Романова, ожидая поддержки. Но Борис ничего не сказал, он ждал. Сосед поерзал в кресле.

Он не знал, чего именно ждет, однако ожидание это было тревожным, внезапно проявившимся в покалывании сотнями маленьких иголочек в икрах. Борис понял, что это совсем не заседание совета директоров.

Темнота на экране телевизора внезапно сменилась картинкой.

— Ну, — сказал сосед слева, как будто находился в кинотеатре и ему предстояло оценить новый фильм и будто бы он уже заранее был критически настроен по отношению к этому фильму.

Через три минуты этот человек будет, сам того не осознавая, грызть ногти и сплевывать обкусанное на лацканы своего дорогого пиджака. Через три минуты у соседа справа задрожат толстые губы. Кто-то издаст непроизвольный стон.

Так или иначе, но они все досмотрят записанное на кассете до конца. До самого конца.

 

Боярыня Морозова: сбой в программе

Пистолет она держала на коленях, дулом в сторону программиста Тёмы. Чтобы тот не расслаблялся. Чтобы не подумал, что существуют еще какие-то варианты, кроме тех двух, что железобетонно выстроила перед ним Морозова. И чтобы ни в коем случае не подумал, будто Морозова не сможет нажать курок.

Судя по частым испуганным взглядам, которые Тёма периодически бросал на Морозову, сомнений у него пока не возникло. Он боялся. Причем боялся именно Морозову — женщину в розовом облегающем костюмчике. Женщину, которую он совсем недавно намеревался трахнуть. Это должно было быть весьма унизительно, но Морозова ничего не могла поделать. Она всего лишь делала свою работу. Она всего лишь двигалась запланированным маршрутом, а чувства Тёмы были мусором, машинально сметаемым прочь, при прохождении данного маршрута. Об этом не стоило даже и думать.

А вот Кирсана Тёма не боялся. По крайней мере, так это выглядело со стороны. Да и что было бояться вежливого молодого человека, который, судя по его вопросам, не был «чайником» в компьютерном железе, а значит, был примерно одного с Тёмой уровня, а значит, не был внушающим ужас монстром — в отличие от монстра в розовом костюмчике, насчет которого Тёма уж не знал что и думать. Может, это даже и не женщина?

А Кирсан не грозился пистолетом, не выкручивал руки и — самое главное — не подвергал Тёму жесточайшему в его жизни обману. Кирсан просто спрашивал: спокойным, доброжелательным и чуть ли не ласковым голосом, от которого Тёма потихоньку пришел в себя и даже стал надеяться, что все закончится для него не совсем уж плохо. То есть — не пулей в лоб.

И этому милому парню Тёма поспешно выкладывал все детали своего проекта, сделанного по заказу «Рослава». Когда что-то из услышанного Кирсана удивляло, он чуть наклонял голову в сторону Морозовой и едва заметно поднимал брови. В конце концов Тёма просек эту мимику — он понял, что Кирсан высоко оценивает проделанную им работу, он понял, что заслужил уважение этого незнакомого высоколобого парня с евроазиатским лицом. Тёму это неожиданно вдохновило, ему захотелось сильнее поразить Кирсана, рассказать ему нечто совсем потрясное, нечто совершенно убойное... И он говорил, говорил, говорил. А Кирсан слушал. А его диктофон работал. Иногда Кирсан просил Тёму изобразить что-то на бумаге, и Тёма освобожденной для такого случая левой рукой лихорадочно малевал что-то шариковой ручкой.

Морозова поглядывала на это, не забывая отслеживать ход времени, и думала, неплохо бы порадоваться, что все так гладко выходит. Только радости не было. Морозова смотрела на Тёму, и ей было ясно как божий день, что парень этот не коммерсант, не делец, а натуральный компьютерный псих, которых вокруг тысячи. Для него сейчас важно было выплеснуть на Кирсана во всей красоте созданную им схему, а больше для него вроде ничего и не имело значения. Можно было над этим посмеяться, учитывая беспомощность привязанного к столу Тёминого тела, но Морозовой смеяться не хотелось. Компьютерное помешательство Тёмы было одновременно его проклятием и его даром, а над даром глупо смеяться.

Однако уязвимость Тёмы была настолько очевидна, что Морозова задумалась: ТАМ, в «Рославе», наверняка сделали тот же вывод — парень не имеет деловой хватки. Он просто талантливый программист, способный создать то, что нужно богатой преуспевающей компании. Грех такого не использовать. А потом грех такого — что?

А потом грех такого не кинуть. Но как? Заплатить денег меньше, чем платят в таких случаях?

Нет. Двадцать тысяч баксов — вполне приличная цена в таких случаях. Разве что парня обсчитали при выдаче бабок... Или... Или?

Идея была где-то даже смешная. Морозова изучающе взглянула на Тёму — неужели все настолько запущено? Неужели?

Но идею нельзя было проверить немедленно — Тёма все еще был занят беседой с Кирсаном. Только когда он закончит, можно будет поднять его с места, заглянуть в нишу под полкой, вытащить чемодан, открыть его и узнать правду.

Морозова была готова подождать — вопрос о том, как именно кинули программиста Тёму, был второстепенным. И она ждала, как ждала уже одиннадцать минут, пока длилась душевная беседа двух специалистов по компьютерным защитным системам.

На двенадцатой минуте в дверь купе постучали. Постучали НЕПРАВИЛЬНО.

— Ты закончил? — едва слышно сказала Морозова. Кирсан отрицательно помотал головой. «Плохо», — подумала Морозова. Для того чтобы напомнить Тёме об условиях его выживания, оказалось достаточно взгляда.

Стук повторился.

— Кто это? — будто бы спросонья протянула Морозова.

— Транспортная милиция, — сказали из коридора. — Откройте дверь, пожалуйста.

— А что вам надо?

— Мы хотим убедиться, что у вас все в порядке.

— У нас все в порядке, — засмеялась Морозова. — Это совершенно точно. Мы даже легли спать, так что...

— Откройте дверь, — жестко повторил мужской голос. Кирсан бесшумно приподнялся и залепил скотчем Тёмин рот. Морозова надела очки.

— Вам что-то непонятно?! — За дверью сердились, а Морозова пыталась сосредоточиться. Если это транспортная милиция, то они должны были проверять все купе подряд.

Слышала ли Морозова, как стучались минуту назад в соседнее купе? Она не была уверена.

Кирсан встретился с Морозовой взглядом и развел руками — оружия у него не было. Все правильно, ему и не положено. Кирсан — это контейнер для перемещения информации, прикрытие поручалось другим. Ну и где, спрашивается, эти другие?

— Монгол, — сказала Морозова, надеясь, что ее слышат. — Перед нашим купе пара человек. Вроде бы менты ломятся к нам. Разберись.

Она не услышала ответа и не поняла, ринулся ли Монгол на выручку, потому что в эту секунду дверь купе стала стремительно менять свой внешний вид, деформируясь под воздействием девятимиллиметровых пуль. Горячий свинец и холодный воздух из разбитого окна, глухие удары в дверь и тонкий удивленный стон справа от Морозовой...

Она даже не поняла, от кого исходят эти звуки. Сама она была готова умереть молча.

 

Борис Романов: задолго до часа X (4)

Вначале, как водится, было слово. И слово это было:

— Все... Можно...

На экране телевизора вдруг возникло бледное лицо незнакомого мужчины. Он испуганно смотрел в камеру, будто впервые видел это чудо техники. Или будто опасался человека, который держал эту камеру в руках.

Когда оператор отошел подальше, то стало понятно, что мужчина сидит на стуле, а его руки заведены за спину и, вероятно, связаны или скованы наручниками. Мужчина дрожал мелкой дрожью — от холода или страха или от того и другого вместе.

— Можно, давай, — повторил кто-то невидимый, возможно, оператор. Мужчина разжал тонкие губы, которые на экране выглядели абсолютно белыми.

— Меня зовут... — прошелестели эти губы, и тут же шелест сменился поросячьим визгом: что-то темное пролетело со стороны камеры и ударило мужчину в грудь. Мужчина моментально сжался, опустил голову, стараясь занимать как можно меньше пространства в жестоком холодном мире, который его окружал со всех сторон.

— Не надо, как тебя зовут, — сказал голос невидимого оператора. — Давай по делу, по делу...

Мужчина, не переставая всхлипывать, выпрямился, камера подъехала ближе, и стали заметны темные пятна кровоподтеков, и можно было заглянуть в пораженные страхом глаза — будто два кровоподтека под бровями.

— Я работаю... — выдавил из себя мужчина. — То есть... Я работал. В региональном отделении компании «Рослав». Я занимаю... То есть, — всхлипнул он жалобно, — занимал... Ответственную должность. У меня была хорошая зарплата. У меня были перспективы продвижения по службе...

Тут раздался какой-то странный звук, и могло показаться, что это нечто вроде сирены или автомобильного гудка, ворвавшегося извне. Но потом стало ясно, что это стонет прикованный к стулу мужчина, стонет не совсем в человеческой тональности, стонет с отчаянием и звериной тоской, которую породили не физические страдания, а воспоминания о том времени, когда все в его жизни было иначе, все было совсем иначе... Должность, зарплата, перспективы... Теперь все это были слова, совершенно не относящиеся к человеческим останкам на скособоченном стуле.

И сам мужчина понимал это яснее и острее, чем кто бы то ни было.

— Хватит сопливить, — холодно сказали ему. — Дальше давай... Пленка на тебя, козла, тратится.

— Я сам виноват, — немедленно выпалил мужчина. Вероятно, эту фразу ему долго и упорно вдалбливали в голову, и она вылетела как хорошо заученный урок, неважно — истина или ложь содержались в нем. — Я сам виноват... Мне однажды предложили сообщать о делах компании... Передавать информацию, которую... Которую я не имел права никому выдавать. Я согласился, хотя не должен был... Деньги они мне предложили, вот я и... Теперь я раскаиваюсь, но уже поздно... Я нанес ущерб своей компании, которая дала мне все... Это была ошибка!

— Кто бы спорил... — сказал голос.

— Теперь я понимаю свою ошибку, — каялся мужчина. — Но тогда... Тогда я передал важную информацию... Чтобы самому не попасться, я посылал жену... Она меняла дискеты на деньги...

И снова этот вой — тонкий, пронзительный, животный. Мужчина выл, как будто его резали по-живому и резали уже так долго, что на проклятия, ругательства и вопли сил не осталось.

Пока шел этот ужасный, словно пилящий нервы тупой пилой, звук, камера будто между прочим скользнула влево, в угол, где сходились две бетонных стены. Задержавшись на три-четыре секунды в этом углу, камера вернулась к главному действующему лицу съемки. Однако этих секунд было достаточно, чтобы сообразить — белый продолговатый предмет, лежащий в углу, — это тело женщины. Больше никаких деталей рассмотреть было невозможно — только разметавшиеся светлые волосы и мелово-бледный оттенок кожи. Невозможно было и определить причину ее смерти — пистолетный выстрел в затылок, удар ножа, укол ядовитого препарата или же просто пара крепких мужских рук на горле.

Иллюстрация к фразе «Чтобы самому не попасться, я посылал жену...» получилась весьма выразительная.

Он все-таки попался, но она — как и должно было получиться — попалась раньше его.

— И я все испортил сам! — прорвалось сквозь вой. — Я сам все загубил! У меня было все для нормальной жизни! Не было ничего такого, ради чего стоило бы... Но я это сделал, и я больше не могу, не могу... Все — исчезло! Все — закончилось... Если бы меня могли простить...

— Слишком поздно, — прозвучал вердикт за кадром. — Ты предал свою компанию, предал своих друзей, предал свою семью... Ты предал самого себя.

Мужчина опустил голову, обмяк — будто бы уже закончил земное существование под градом прозвучавших обвинений. Однако последняя точка еще не была поставлена.

Камера пододвинулась вплотную к лицу мужчины, и поэтому не было видно человека, который подошел и встал за стулом. Были видны лишь его пальцы, жестко вцепившиеся в небритые бледные щеки.

— Посмотри в камеру, — сказал этот кто-то. — Смотри точно в камеру... Ну!

Пальцы дернули голову мужчины, и на миг все сидящие в просмотровом зале ощутили на себе этот жуткий взгляд еще не мертвого, но уже и не живого человека. Затем взгляд пропал, голова ушла вверх, показалась бледная вытянутая шея...

Вылетевшая откуда-то сбоку рука с ножом совершила быстрое движение, ставшее последней точкой в земном существовании исповедовавшегося перед камерой человека. Некоторое время в центре кадра находилось испачканное темной жидкостью лезвие ножа, а потом его поглотила абсолютная темнота.

 

Монгол: разумное поведение

Металлический вагонный стук еще стоял в ушах Монгола, когда он вошел из тамбура в коридор. Он не спешил, потому что всякая спешка ведет к ошибкам. Монгол тщательно закрыл за собой дверь, но шум в ушах все еще стоял — Монгол удивленно тряхнул головой и лишь секунду спустя понял, что источник этого звука находится не в тамбуре, а в коридоре. Что это за источник — Монголу объяснять не требовалось. Два «Макарова» хором дырявили дверь купе, и, судя по всему, это была та самая дверь, за которой находились Морозова, Кирсан и невезучий питерский программист.

Монгол дождался, пока грохот стихнет и стрелки займутся перезарядкой. Тогда он протянул руку с пистолетом вдоль стены и, когда ствол оказался на прямой линии с основной частью коридора, трижды нажал на спуск, после чего стремительно отдернул руку назад. Кто-то громко чертыхнулся в ответ на слепые пули Монгола, так же наугад Монголу ответили, расколотив бежевую пластиковую панель на стене, но основное внимание по-прежнему уделялось двери купе. Это было странно. Монгол думал, что спугнет налетчиков, но те продолжали делать свое дело. Или они были суперпрофи и не боялись ни черта, или они были суперидиоты. В любом случае их нужно было убрать.

Монгол присел на корточки, положил пистолет на пол и взялся за край ковровой дорожки. После чего дернул что было сил. Миг спустя пистолет снова был у него в руке, Монгол прыгнул из своего закутка вперед, упал и с пола расстрелял потерявших равновесие людей. Один из них был совсем рядом — видимо, отправился разобраться с Монголом. Вместо этого он получил пулю в упор, и его кровь забрызгала рукав куртки Монгола. Второй стрелок после того, как ковровая дорожка пришла в движение, упал и подставился под пулю в живот. Третий человек, страховавший другой конец коридора, бросился бежать, Монгол выстрелил ему вслед, но позорно промазал. Впрочем, легче беглецу от этого не стало, потому что в тамбуре он напоролся на Дровосека, несколько растерянного, а потому особо лютого. Дровосек не любил, когда события выходили за рамки его понимания — столкнувшись лоб в лоб с взлохмаченным бледным чудаком, норовившим заехать Дровосеку «Макаровым» по роже, Дровосек просто взял парня за горло, выволок в тамбур и там один раз ударил левой рукой. Этого было достаточно.

Монгол стоял перед изуродованной дверью морозовского купе и хмуро молчал. Все прочие двери в вагоне были задраены наглухо, как в подводной лодке перед погружением. Никто не интересовался, что случилось. Это было разумное поведение, с точки зрения Монгола.

Сам же он посчитал разумным осторожно постучать по двери купе — так, как было условлено. Три раза, потом еще один. Еще Монгол на всякий случай назвал себя. Пока он ждал ответа, боковым зрением успел заметить, что со стороны противоположного тамбура появился встревоженный Дровосек, разминающий на ходу пальцы рук. Монгол знаком посоветовал ему держаться на дистанции. Дровосек послушался.

Секунд через десять дверь купе неожиданно отъехала в сторону, и Монгола обдало сквозняком из разбитого пулями окна.

— Монгол, — хрипло сказала Морозова, целясь ему в лоб из маленького «ПСМ», который Монгол сам же и закладывал в тайник.

— Да, — сказал Монгол, подумав почему-то в этот момент о том, что его собственный пистолет пуст — он не успел вставить новую обойму. Эта женщина опять его переиграла, возможно, даже сама этого и не заметив. Выглядела Морозова ужасно. Ее розовый костюм был порван в нескольких местах, испачкан кровью и какими-то черными пятнами.

— Вытаскивай его, — сказала Морозова негромко. Она вылезла из купе в коридор, постепенно выпрямляясь и выходя из того скрюченного состояния, в которое загнала себя с началом стрельбы, пытаясь вдавить руки в ребра, ноги в живот, голову в грудь — стать маленьким комком съежившейся материи, в которую невозможно попасть даже очень смышленой пуле... Эти невыносимо долгие полторы-две минуты Морозова словно сидела внутри чемодана, а теперь выбралась наружу и с наслаждением распрямляла конечности. Впрочем, если наслаждение и было, то оно осталось глубоко внутри Морозовой — на лице проявились только озабоченность и тревога.

А Монгол вытаскивал его. Он сразу понял — кого. Вытаскивать программиста смысла не было — тот положил свою невезучую голову на стол, в виске чернело входное отверстие меткой пули. Кирсан же был молчалив и сосредоточен, как обычно, только слишком бледен и совсем беспомощен. Монгол не видел крови, но он чувствовал слабость тела, которое вытаскивал из купе.

— Уходим, — бросила Морозова, держась за поручень и разглядывая два мертвых тела на полу. На Дровосека она не смотрела.

— Уходим, — понимающе кивнул Монгол. Он передал тело Кирсана в мощные руки Дровосека, а сам вернулся назад, чтобы оттащить от купе Морозову: та, несмотря на собственный приказ уходить, меланхолично таращилась на разбросанные коробки со шмотками, на свои раздавленные очки... Во взгляде Морозовой было нечто вроде ностальгии — будто бы она вернулась в места, где когда-то была молода и счастлива.

Она вздрогнула, когда Монгол взял ее за локоть.

— Спасибо, что напомнил, — холодно произнесла Морозова. Монгол не понял, о чем это она.

Морозова вошла в купе, отвязала мертвого Тёму от стола и довольно бесцеремонно перевалила тело на другую полку. Чтобы можно было достать чемодан.

— Время, — сказал Монгол, наблюдая за ее действиями.

— Знаю, — буркнула Морозова. — Мне нужно проверить...

У кого-то нервы все же не выдержали, чья-то рука дернула стоп-кран, и Морозова вместе с чемоданом повалилась на труп Тёмы.

Тут уже не выдержали нервы Монгола — он вытащил Морозову из купе и буквально вытолкал ее в тамбур. Они прыгнули в ночь, гравий зашуршал под ногами, кусты приветственно полезли ветками в глаза. Они уходили все дальше от железнодорожных путей, дальше от встревоженных людских голосов, дальше от огней — все глубже в темноту.

Впереди, прокладывая путь, словно ледокол, пыхтел Дровосек с Кирсаном на руках. Морозова шла следом, глядя Дровосеку в спину и чувствуя неисчезающее свирепое желание убить этого человека.

 

Борис Романов: задолго до часа X (5)

Он так и не смог до конца просмотра поверить в реальность происходящего. Происходившее на экране «Сони» больше всего напоминало еще одну документальную пленку о мытарствах заложников на Северном Кавказе — абсолютно достоверную, абсолютно жестокую и потому абсолютно невероятную в том смысле, что Борис не мог поверить, что эта запись и он как-то связаны. Поэтому он просмотрел всю пленку от начала до конца, не выказав эмоций.

И лишь потом, когда в телевизоре стало пусто, и это вернуло Бориса к осознанию самого себя в просмотровом зале среди незнакомых людей — лишь тогда он понял: да, это связано с ним. Его и эту видеозапись, их повязали. Только что, в этом самом зале, ткнув Бориса лицом в телевизионный экран. И пока кто-то удивленно надрывался: «Что это еще такое, черт вас всех дери?!», и пока наивные соседи Бориса наседали на человека в униформе СБ, требуя объяснений, Романов сидел и думал.

Дарчиев сказал: «К тебе еще не утратили доверия. Если бы это случилось, тебя бы с утра не пустили за компьютер». Зачем же тогда показывать убийство человека, который из доверия вышел окончательно и бесповоротно? В качестве предупреждения? Они считают, что Борис вот-вот предаст корпорацию? Вот-вот станет болтать на каждом углу о своей работе? Плохо же они его знают... Или наоборот — слишком хорошо?! Или они просчитали поведение Бориса на годы вперед и пытаются предотвратить поступок, о котором сам Романов еще не помышлял? Нет, они не могут быть такими умными. Тогда — что? Тест? Просто — тест? Они смотрят сейчас, как Борис себя поведет? Не впадет ли в истерику? Не забьется ли в падучей с воплями: «Простите, я тоже замышлял, я тоже...»

Не забьется. Не дождетесь. Борис встал и направился к выходу, по пути не удержавшись и прошептав в лицо тому неугомонному типу, все еще требовавшему объяснений и не понимавшему, что скоро объяснения будут требовать у него самого:

— Идиот.

— А? Что вы ска...

«Я сказал правду, — мысленно ответил Борис. — Правду и ничего, кроме правды». Неугомонный тип, наверное, был начальником, приличного масштаба начальником, а потому отвык от мысли, что и над ним есть кто-то большой и по-своему умный. И что этот большой может развлечься проведением эксперимента над своими подчиненными.

Оставалось только непонятным — почему выбрали именно Бориса? Часов «Ролекс» у него не было, личной секретарши тоже, равно как и счета в швейцарском банке. Плохо работает СБ, если не знает о Борисе таких элементарных вещей. Хотя...

Уже в лифте Борис сообразил, что критерий подбора должен быть другим — не уровень служебного положения, не размер зарплаты и не количество личных автомобилей играло решающую роль. Тот бедняга с телеэкрана признавался, что толкал налево какую-то информацию. Стало быть, в просмотровом зале собрали тех, кому было что толкать. В этом смысле организаторы мероприятия не ошиблись.

Или ошиблись? Ведь доступ к информации у него был, но не было мысли о том, что эту информацию можно толкнуть налево. Теперь — пусть чисто теоретически — Борис эту мысль обдумывал. А как же иначе? Это все равно что подробнейшим образом объяснить Еве про грехи, а потом надеяться, что она останется непорочной...

"Надо будет посоветоваться с Дарчиевым, — подумал Борис, выходя из лифта, но уже на следующем шаге сжал кулаки. — Нет, нельзя с ним советоваться. Они ведь теперь будут отслеживать мою реакцию. А какая должна быть реакция у стопроцентно благонадежного сотрудника? Он молча идет выполнять свои служебные обязанности. И никому, ни начальнику, ни жене, ни коллегам, не обмолвится о том, что ему случилось увидеть в секторе "Д" шестнадцатого этажа главного корпуса".

— Ну чем тебя порадовали? — как бы невзначай спросил Дарчиев.

— Да ерунда всякая... — досадливо махнул рукой Борис. — Рассказывали про последние вирусы... И как от них предохраняться. Ничего нового, только зря время потерял.

— Делать им нечего, — осудил СБ Дарчиев. — Как будто им неизвестно, что наш Монстр в вирусах лучше всех разбирается... Хотя... Монстр же спец по защите от вирусов, а в СБ наверняка еще эти вирусы сами и выводят, чтобы потом в какой-нибудь «Интерспектр» их закинуть... Война по полной программе.

Борис был уже у себя. Он плюхнулся в кресло, подъехал к столу, протянул руку и — вспомнил слова Дарчиева: «Если тебя признают неблагонадежным, не допустят до машины». Борис некоторое время испытующе смотрел на монитор, а потом все же щелкнул сначала одной кнопкой, потом другой... Машина заработала, и Борис облегченно вздохнул. Пока ему все еще доверяли. Он успешно прошел тест.

В смысле — он успешно прожил десять минут после окончания просмотра. За эту бездну времени он не совершил ничего предосудительного. А дальше? Сколько будет длиться этот тест? Какие его действия будут считаться теперь нормальными, а какие подозрительными?

Борис снова подумал о Дарчиеве. Если тот дошел до начальника отдела, то наверняка должен был пройти через нечто подобное. Может, посоветует чего? Может, просветит насчет этих тестов?

А может, в телефоне, что стоит у Дарчиева на столе, «жучок». И его, Бориса, расспросы будут расценены как свидетельство неблагонадежности. И это стукнет не только по нему самому, а уже и по Дарчиеву... Нет уж. Лучше помолчим в тряпочку.

Борис взглянул на монитор, и вот теперь-то это и пришло — по полной программе. Вид монитора потянул за собой из памяти недавний телеэкран с его жуткими картинками, и Борис понял: он только что видел реальное убийство реального человека. Ему показали, как человеку перерезают горло. Ему показали, как сталь взрезает артерию. Ему показали смерть, жуткую кровавую смерть. И не просто так. Ему показали смерть как один из вариантов его, Бориса, будущего. Вот что с ним может случиться, если он пойдет по кривой дорожке, если перестанет нравиться Службе безопасности «Рослава»...

И не только с ним. Сильнее, чем образ испачканного кровью ножа, в голову Борису ударил мельком показанный продолговатый сверток — труп женщины, на которую оператор посчитал просто бессмысленным тратить время и пленку. Эта женщина когда-то была женой преуспевающего деятеля из регионального отделения «Рослава». У нее была своя жизнь, и этой жизни наверняка завидовали многие. У нее была своя машина, карманные деньги зеленого цвета, куча свободного времени... У нее были косметические салоны, занятия по фитнесу и поездки на Кипр. У нее было непрошибаемое чувство уверенности в завтрашнем дне. В провинции все эти вещи, наверное, приобретают особое значение — все эти вещи становятся роскошью, достоянием узкого слоя людей, к которому покойная женщина имела счастье принадлежать... Пока муж, ее любящий работящий богатенький муж, не попросил ее кое-куда съездить и кое-что передать. Из рук в руки. Она, само собой, не отказала. И сколько же раз она успела съездить? Один? Два? Это неважно. Потому что потом ее не очень вежливо взяли под руки и вышибли всю информацию про обмен и про мужа. Вышибли вместе с жизнью. Ей даже не дали поплакать перед камерой. Эту роль сыграл ее муж. Это на его отрицательном примере должны были учиться ответственные работники корпорации «Рослав». А жена — жена осталась неподвижным свертком в холодном подвале.

Жена осталась неподвижным свертком. А дети? А если у них были дети? Что с ними сталось? Отправили в детский дом? Борис вспомнил, что корпорация «Рослав» шефствует над несколькими детскими домами в Московской области. Интересно, сколько среди этих детей... Или — все?! Это уже было полное безумие. Борис вцепился в клавиатуру, как будто бы хотел оторвать ее и швырнуть в окно.

Главное — не смотреть в монитор. Потому что вместо колонок цифр, вместо меню, вместо таблиц, вместо всей этой никому не нужной чепухи появлялся запуганный и забитый мужчина, который говорил Борису: «Все — исчезло... Все — закончилось...»

И как монитор превратился вдруг в экран телевизора, так безымянный мужчина вдруг превратился в отражение самого Бориса. Он смотрел сам на себя и слышал свой собственный голос: «Все — исчезло... Все — закончилось...» Волосы на макушке зашевелились от пронзительного ощущения собственной уязвимости. Все — кончилось...

Все — это что же? И Марина? И Олеська? Если Борис выйдет из доверия, то Марину будут допрашивать в СБ?! Будут выяснять, знала ли она о предательских намерениях своего мужа?! А если она их не сможет убедить в своем незнании?!

Стоп, стоп... Борис медленно разжал пальцы и поставил клавиатуру на стол. Стоп. Спокойно. Один, два, три, четыре, пять. Дышим глубоко и размеренно. Потолок вверху, пол внизу. Сегодня двадцать четвертое апреля, вторник. Меня зовут Борис Игоревич Романов. И я не собираюсь совершать ничего, противоречащего интересам корпорации «Рослав». Я же не идиот. Я не буду рубить сук, на котором сижу. Я не буду резать дойную корову. Стоп, сравнение с дойной коровой может показаться оскорбительным... Я не буду кусать руку, которая меня кормит. Вот так лучше. Я не буду неблагодарным животным. Я буду лоялен. Я не заслужу репрессий против меня и моей семьи. Все это совершенно точно. Честное слово. Верьте мне, верьте...

А если они мне не поверят?! А если я завалю этот гребаный тест?! Если они найдут во мне какую-нибудь подозрительную молекулу?! Что, мне перережут глотку в каком-нибудь подвале и будут потом пугать моим примером новое поколение сотрудников?! Что, Олеську сдадут в детдом и будут над ней шефствовать?!

Борис ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Потом еще одну. Налил себе стакан минералки. Выпил. Достал носовой платок и вытер пот со лба.

«Я спокоен, — сказал он себе, отвернувшись от монитора. — Я совершенно спокоен. У меня просто тяжелый день. Но я справлюсь. Сегодня двадцать четвертое апреля, а вчера было двадцать третье. Вчера я справился. И сегодня справлюсь... И как это меня угораздило попасть на работу в этот дурдом?!!»

В последующие семь дней он смог понемногу прийти в себя. Он стал меньше спать по ночам, но в целом все было в норме.

На восьмой день ему позвонили и предложили явиться в СБ.

 

Боярыня Морозова: не привыкать

Еще Морозова подумала: «Мужики все-таки удивительно непрактичные существа. Привыкли, что о мелочах должен думать кто-то другой...» Морозова думала об этом абсолютно спокойно, без ярости и раздражения — как будто речь шла о забытой безделушке типа веера или флакона с туалетной водой. Между тем все обстояло несколько хуже: никто не позаботился, чтобы захватить с собой какие-никакие медикаменты. На Морозовой была не куртка со множеством карманов, а трижды проклятый костюмчик, в карманы которого запихать что-то ценное нельзя было при всем желании. Никто не взял с собой фонарика, чтобы посигналить Карабасу. Дровосек заикнулся, что у него есть зажигалка, но Морозова не удостоила это предложение даже поворотом головы.

Обошлись тем, что перевязали Кирсана разодранной майкой Монгола. Кровь вроде бы пошла медленнее, и оставалось надеяться, что переносчик информации не умрет от болевого шока до приезда Карабаса. Монгол сидел рядом с Кирсаном и осторожно теребил его, не давая потерять сознание.

Морозова молчала, и это всех дико напрягало. Дровосек, известный своей толстокожестью, не почувствовал, что Морозова имеет пару ласковых на его счет. Он просто маялся в томительном ожидании, ходил туда-сюда по поляне, отковыривал кору с деревьев, вздыхал и высказывал вслух предположения о том, сколько времени понадобится Карабасу, чтобы их подобрать. Монгол не стал поддерживать разговор. Он-то все просек. Когда Дровосек ломился через кусты, исполняя обязанности флагмана, Морозова поравнялась с Монголом и негромко спросила:

— Откуда они взялись?

— Через меня они не проходили, — осторожно произнес Монгол.

— Ясно, — кивнула Морозова и больше вопросов не задавала. Больше их и не требовалось. Раз три стрелка в спортивных костюмах не проходили мимо Монгола, значит, они прошли в вагон с другой стороны. Со стороны, которую прикрывал Дровосек.

И тогда, на вокзале: «Я все вижу. Я не слепой. Его не ведут. Да не боись ты...»

Ей стоило бояться. Потому что тот, кто боится, не утрачивает внимания, тот, кто боится, напрягает все свои чувства в стремлении выжить.

Морозова стояла, скрестив руки на груди и чуть дрожа от ночного холода. Она смотрела на уходящие в темную пропасть неба стволы деревьев и думала о том, что очень сложно быть начальником четверых мужиков, будучи одетой в порванный розовый костюм. Возможно, именно отсутствие подходящей одежды и сдержало ее злость.

И это было очень по-женски. Когда Морозова это поняла, добавилась злость и на саму себя.

Короче говоря, она очень весело и комфортно провела те двадцать с лишним минут, пока они ждали машину Карабаса.

Когда стало понятно, что шумят не кроны деревьев, а двигатель «уазика», Дровосек бросился на звук и через пару минут прибежал обратно — за ним медленно ехал невзрачный забрызганный грязью «УАЗ», машина достаточно неприметная как в городе, так и за его пределами. А о наличии укрепленных стальными листами стенок и о защищенном бензобаке догадаться было невозможно.

А Карабаса, похоже, невозможно уже было удивить. Очевидно, сказывался возраст. И опыт — Карабас уже видел все, что можно. А также некоторое из того, что нельзя. Он швырнул на землю сумку с одеждой, сунул Монголу свою аптечку, а сам вооружился лопаткой и отправился копать небольшую яму — для ненужных вещей.

Морозова ушла за кусты, стянула с себя ненавистный костюм и влезла в мешковатые брюки и толстый свитер. Розовый комок отправился в вырытую Карабасом яму и был окроплен на прощание бензином. Монгол посмотрел на свою куртку, повздыхал, повздыхал, но был вынужден признать, что крови на ней слишком много. Куртка отправилась вслед за розовым костюмчиком Морозовой. Дровосек — по иронии судьбы — был совершенно чист. С Кирсана же пришлось снять почти все. Монгол укрыл его двумя шерстяными одеялами, связался по рации с базой и договорился, что машина с врачом выедет навстречу немедленно, чтобы забрать Кирсана еще до въезда в черту города.

Карабас встал над ямой, держа в руках коробок спичек:

— Все? Едем?

— Один момент, — разжала губы Морозова. Дровосек стоял у машины — просто так, ничего не делая, ничего не говоря. Лишь позевывая. Выражение лица Морозовой он понял совсем не так, как следовало бы.

— Устала? — спросил Дровосек. — Да, собачья работа...

— Значит, никто его не вел? — перебила Морозова. — Значит, все было чисто? Значит, мимо тебя никто не проходил в нашу сторону?

Ее голос звучал в ночи как натянутая струна. Карабас убрал спички в карман и поежился — быть может, от холода, быть может, от ударившего по нервам голоса.

— Что за наезды? — пробасил Дровосек. — Я чего-то не понимаю...

— А раз не понимаешь, то молчи в тряпочку!

— Не надо так со мной...

— Правильно, с тобой надо иначе, надо вколачивать в твою тупую башку...

— Не надо так! — предупреждающе выставил руки Дровосек.

— ...что, когда прокалываешься ты, пулю получает другой!

— Я не прокапывался! — рявкнул Дровосек. — И ты на меня не ори! Я ни одной бабе не позволял на себя орать и тебе не позволю! Тоже мне! Раскрыла варежку на весь лес! Прикрой-ка ты лучше е...

Морозова ударила быстро и точно. Потом встряхнула на миг онемевшей ладонью и отошла в сторону, давая телу Дровосека упасть.

— Вот, — задумчиво произнесла она. Под этим подразумевалось: «Вот это мне и хотелось сделать еще полчаса тому назад».

— Дело хозяйское, — откликнулся Карабас, снова берясь за спички. — Но только вот теперь придется ждать, пока он очухается.

— Не придется, — сказала Морозова. — Зажигай свой костерок...

Карабас так и сделал в конце концов. А перед этим он с некоторым трепетом наблюдал, как Морозова, закусив губу, поднимала бессознательную Дровосекову тушу с земли и запихивала ее в машину.

Выпрямившись, отдышавшись и не обнаружив ни словом, ни жестом гнусную боль в пояснице, Морозова бросила в сторону Карабаса:

— Все в порядке... Я привыкла убирать за собой.

Если бы кто-то сейчас сказал ей, что это — тоже очень по-женски, она бы его просто прибила. Не привыкать.

 

Борис Романов: задолго до часа X (6)

Столы и люди — неплохое название для книги мемуаров о бюрократической карьере. У Бориса такой карьеры не было, но все же людей за столами он повидал достаточно, чтобы сделать кое-какие выводы об этой особой породе человеков — человеков, существующих в плотном сожительстве с канцелярской мебелью. Каждая такая пара не была похожа на другую. Дарчиев и его светлокожий собрат чешского производства составляли весьма легкомысленную компанию, в которой имели место весьма откровенные жесты — как-то ноги Дарчиева на поверхности стола. У мощной дамы из отдела кадров, куда случалось попадать несколько раз Борису, на столе было словно в музее — каждая вещь на своем месте, аккуратно протертая тряпочкой, блестящая, словно образец на выставке. У Монстра, другого операциониста из дарчиевского отдела, стол представлял нечто среднее между хозяйственным магазином и свалкой — масса разнообразных вещей различных степеней разрушенности. Трудно было понять, что связывает их вместе, ну, кроме, разумеется, персоны их хозяина. Для пущей красоты стол Монстра был со всех сторон оклеен разноцветными стикерами с бананов, апельсинов и прочих фруктов, которыми Монстр в основном и питался. Для Дарчиева эта картина была живым кошмаром, однако ценность Монстра как специалиста перевешивала дарчиевский ужас, и данная мебельно-человеческая пара продолжала свое существование.

Борис толкнул дверь, вошел и увидел очередного человека за столом. На что были похожи эти двое? Человек сидел за столом так, будто держал здесь последнюю линию обороны. Борис едва не обернулся, чтобы посмотреть — не ломится ли за ним вооруженная орда каких-нибудь злонамеренных варваров, от которых, собственно, и готовился защищаться вызвавший его человек. Человек из СБ.

— Моя фамилия Романов, — сказал Борис. — Меня просили зайти...

— Да, — сказал человек за столом. Он сидел абсолютно прямо, не касаясь спиной спинки кресла, сложив руки домиком и не отрывая взгляда от Бориса. Он мог бы еще поставить на столе табличку «Здесь ситуацию контролирую я», но Борис и так все понял. Понял и готов был это принять безо всяких отрицательных эмоций. Ему достаточно было того, что вызвавший его в СБ голос в телефонной трубке назвал иной, чем в прошлый раз, адрес — не сектор "Д". Борис, только что напрягшийся как струна, облегченно вздохнул и едва не улыбался. Остатки этого настроения сохранились у него до того момента, когда он вошел в дверь кабинета, где сидел контролирующий ситуацию человек. Тут Борис вспомнил, что пришел он в СБ, а не в столовую и не в комнату психологической разгрузки — так что про улыбки и облегченные вздохи стоило на некоторое время забыть.

— Садитесь, — сказал человек за столом.

— Спасибо, — сказал Борис. Можно было добавить: «Спасибо, что сегодня решили обойтись без киносеанса. Я еще не отошел от прошлого фильма».

— Романов, — лишенным эмоций голосом сказал человек.

— Я, — подтвердил Борис. — Меня вызывали.

— Вы имеете в виду, что по своей воле ни за что бы сюда не пришли, — сказал человек за столом. Это прозвучало не как вопрос, а как произнесенная вслух мысль, в правильности которой собеседник Бориса не сомневался.

— Хм, — сказал Борис. Не то чтобы он в корне не был согласен, просто эта мысль ему в голову не приходила до сегодняшнего дня.

— И зря, — с легкой укоризной сказал человек за столом. — Это же не проклятое место, не лепрозорий какой-нибудь... Это одна из служб нашей компании. Нашей — я имею в виду компании, где вы и я трудимся. И мы работаем ради блага этой компании, вы по-своему, мы по-своему. Так что относитесь к нам спокойно, заходите в случае необходимости...

— Что это значит? — напрягся Борис. — Какая еще необходимость?

— Ну, ведь вы наверняка сообщили бы нам, если бы ваш непосредственный начальник повел себя подозрительно?

— Дарчиев ведет себя абсолютно нормально и...

— Спокойнее, спокойнее, я не хотел сказать, что мы подозреваем вашего Владимира Ашотовича в чем-то нехорошем. Я просто привел вам пример необходимой ситуации.

— А-а-а...

— С Владимиром Ашотовичем все в порядке. Он благополучно прошел последнюю проверку...

— Зачем вы мне это говорите?

— Чтобы вы были уверены в своем начальнике. В свою очередь, если вы пройдете проверку, я сообщу Дарчиеву. Чтобы он доверял вам.

— А я прохожу проверку?

— Мы не говорим людям, проходят они в данный момент проверку или нет. Мы лишь сообщаем результат — положительный или отрицательный.

— Ну а просмотр? На прошлой неделе — там, в секторе "Д"? Это — не проверка? Зачем это?

— Борис Игоревич, вы помните, что вас просили отнестись к этому мероприятию с максимальной серьезностью?

— Помню...

— Вы отнеслись?

— Конечно.

— А раз вы отнеслись серьезно, то наверняка потратили некоторое время на то, чтобы понять — зачем, почему и так далее... По глазам вижу, что потратили. Теперь я хотел бы ознакомиться с выводами, к которым вы пришли.

— Письменно? — попытался острить Романов и этим удержаться от соскальзывания в темные глубины страха и неуверенности — то, что ассоциировалось у него с просмотренным фильмом. Если бы говорить начистоту, то следовало бы так и сказать: «Мне стало страшно, я почувствовал себя неуверенно... И я стал думать, способен ли я торговать важной информацией». Все это было бы правдой, однако Борис догадывался, что СБ — это не то место, где следует выворачивать душу наизнанку. Поэтому Борис приготовился ко лжи. Причем с обеих сторон.

— Устно, — сказал человек из СБ. Он не улыбнулся. Человеческого контакта не складывалось, по-прежнему перед Борисом сидел боец, держащий последнюю линию обороны от всяких подозрительных элементов. И сейчас Борису предстояло доказать, что сам он — отнюдь не подозрительный элемент. Совсем наоборот, он послушный и доверчивый работник на службе корпорации «Рослав».

— Что ж... — Борис гримасой на лице показал, что его слова и впрямь есть плод многочасовых мучительных раздумий. — Я думаю, что это было мероприятие... Оправданное. Оправданное и полезное. Вот.

— В чем же его оправданность и полезность?

— В том... В том, что нам еще раз напомнили о... О нашей ответственности. О необходимости соблюдения конфиденциальности.

— Так, — кивнул человек за столом. Слова «ответственность» и «конфиденциальность» ему определенно понравились.

— А также о том...

О том, что жизнь любого человека и жизни его родных зависят от таких вот жестоких ублюдков, которые по приказу сверху маму родную четвертуют... О том, что уверенность в завтрашнем дне — это миф. Это сон. Нет никакой уверенности. Есть только страх и непроходящая тревога. Есть только точный закон — чем больше ты прогибаешься, тем в большей ты безопасности. Главное — прогнуться достаточно, но не сломать при этом позвоночник. Немногие владеют этим искусством...

— О том, что наказание неотвратимо? — подсказал человек за столом. Ему явно доставляло удовольствие изрекать такие афоризмы.

— Да, — согласился Борис. — У меня мелькнула эта мысль.

— Надо, чтобы она не мелькала, а поселилась у вас в голове навсегда...

— Чтобы бояться наказания, нужно совершить преступление, а я еще ничего подобного не совершал. И не планирую.

— Смешная вещь — все так говорят.

— Больше всего меня в том фильме потрясло то... — медленно проговорил Борис, от волнения путая ложь с правдой. — То, как легко этот человек погубил все, что он сам строил за многие годы. Причем погубил не только свое, но и семейное...

— То есть для вас важны семейные ценности, — быстро среагировал человек за столом. — Входит ли в понятие семейных ценностей понятие верности?

— В девяносто восьмом году я, Дарчиев и Монстр были в Сочи...

— Мы в курсе, — кивнул человек за столом. — Ваш Монстр тогда подхватил какую-то неприятную болезнь...

— Он утверждал, что это модная болезнь.

— Неважно. Нас интересует верность не в аспекте половой жизни, а в качестве базового понятия. Если семейные ценности базируются на понятии «верность», то на том же самом базируется ваше отношение к компании и к ее руководству.

— Тут можете не сомневаться, — сказал Борис.

— Это наша профессия — сомневаться.

— Так это все-таки проверка...

— Не могу сказать ничего определенного.

— Я дал какой-то повод? Или это плановое мероприятие?

— Без комментариев. Одно лишь напоминание напоследок: по-прежнему относитесь ко всему очень серьезно. Это может вам помочь...

— Я постараюсь...

— И не забывайте: Служба безопасности — это место, куда можно заходить и без приглашения. Просто посидеть, поболтать... И не только о Дарчиеве.

Когда Борис Романов вышел из кабинета, человек за столом вытащил из папки лист бумаги и поставил напротив фамилии «Романов» галочку.

Вверху листа стоял длинный и сложный шифр, однако неофициально эта операция Службы безопасности корпорации «Рослав» именовалась «Охота на крыс».

Поставленная галочка означала, что в отношении господина Романова Б.И. мероприятия в рамках данной операции более осуществляться не должны.

Полгода спустя стало совершенно понятно, что такое решение было ошибкой, и эту ошибку тем более было трудно объяснить, потому что беседу с Романовым проводил лично замначальника СБ Сучугов, также известный как Челюсть. А Челюсть никогда не ошибался. Поэтому Борис Романов, сам того не ведая, нанес Челюсти страшное оскорбление.

Несмываемое ничем, кроме единственного известного в таких случаях средства.

 

Боярыня Морозова: отбросы общества

— Я с ним больше работать не хочу, — сказала Морозова.

— Он с тобой тоже работать не хочет, — сказал Шеф. Он сидел в ногах у Морозовой, а сама она лежала на огромной двуспальной кровати под двумя одеялами, накрывшись по самое горло. Со стороны это выглядело, как будто бы Морозова болела, а Шеф прибыл ее навестить. Только вот ни апельсинов, ни сока, ни каких-либо еще подношений у него в руках не было.

Впрочем, Морозова не считала себя больной. Просто, оказавшись в этой спецквартире и увидев здоровенную кровать, Морозова не могла думать ни о чем другом — она рухнула в нее, как в омут, не раздеваясь. Через семь часов она проснулась, медленно разделась, сходила в душ, вернулась в постель и снова уснула, теперь уже на одиннадцать часов. Это была такая редкость — чтобы ее не дергали, не тормошили, не озадачивали новыми головоломными планами. Это была такая редкость — ей просто дали выспаться вдоволь, без временного лимита. Пожалуй, Восьмое марта случалось чаще, нежели такие вот настоящие праздники.

Но праздники рано или поздно кончаются. Этот кончился резко и сразу.

— Кхм, — сказал Шеф, присаживаясь на стул. Морозова открыла глаза. Еще не припомнив, где она и по какому случаю. Морозова автоматически фиксировала — Шеф в полутора метрах, в костюме, но без галстука, с расстегнутым воротом. Вероятно, таскался на прием к начальству. Лицо озабоченное, но оно всегда у Шефа такое. Значит, ничего слишком плохого не случилось — иначе Шеф излучал бы не только озабоченность, но и более сильные эмоции. Верным признаком наличия таких эмоций служила темная жилка на правом виске, ритмично пульсировавшая в моменты стрессов.

— Добрый вечер, — пробурчал Шеф. В области правого виска все было спокойно. — Что-то заспались вы, мадам...

— Я так понимаю, что отпуска законного мне не светит, — немедленно отозвалась Морозова из-под одеял. — Вот и пользуюсь моментом...

— Пользуйся, — сказал Шеф. — Потому что понимаешь ты правильно.

А понимать тут было нечего. Если вместо гладкого изъятия нужной информации получается внезапная кровавая бойня — готовься к тому, что придется неделями, а то и месяцами исправлять собственные ошибки, зарабатывать каким-то иным образом то, что могло быть легко и просто получено в течение пары часов в купе поезда Москва — Санкт-Петербург. Морозова прекрасно понимала этот расклад, вот почему и торопилась рухнуть в постель, зная — позже времени на это не будет, будет сплошное погонялово... Понимали ли это остальные — Морозова не знала. Их пути разошлись на Ленинградском шоссе, примерно посередине между Зеленоградом и поворотом к Шереметьсву-2. Карабас заметил на обочине микроавтобус, как бы невзначай приткнувшийся на обочине, сбросил скорость и аккуратно подвел машину вплотную к ожидающей «Тойоте». Людей в микроавтобусе, во-первых, интересовал кирсановский диктофон, во-вторых, сам Кирсан, а в-третьих — Морозова. Диктофон вместе с теми помятыми листками, где делал пометки покойный Тёма, аккуратно уложили в кейс, и человек, этот кейс подхвативший, тут же запрыгнул в невесть откуда взявшийся «Форд» и уехал в сторону Москвы. Кирсана осторожно вытащили из «уазика» и перенесли в микроавтобус, где раненого ждали закрепленные носилки, капельница и двое мужчин сосредоточенного вида, от которых пахло медикаментами.

Происходило все это быстро и бессловесно. Монгол и очухавшийся к этому времени Дровосек сгрузили тело Кирсана и вернулись к «уазику», где неподвижной мрачной статуей стояла Морозова. Дровосек исподлобья коротко стрельнул злобным взглядом, но промолчал. Во взгляде читалось: «Позже разберемся...» Морозова в ответ послала ему мысленно сообщение: «Не советую», но, кажется, Дровосек его не понял — слишком темно было.

Непонятливый Дровосек мог начать разборки прямо в машине, и Морозова испытала некоторое облегчение, когда за плечо тронул незнакомый мужчина, из тех, что приехали на «Тойоте», и предложил сесть в другой автомобиль. Вскоре Морозова, будто обычный пассажир обычного таксомотора, сидела на заднем сиденье самой что ни на есть невзрачной «Волги». Через лобовое стекло была видна стремительно растущая россыпь огней, разросшаяся затем на весь горизонт. Морозова будто бы приближалась из глубокого космоса к огромной орбитальной станции, смотрящей в черноту миллионами окон. После пересечения МКАД Морозовой стало поспокойнее на сердце — не из-за положительных эмоций в связи с возвращением домой, а потому, что Москва для Морозовой всегда была гигантским муравейником, затеряться в котором легче легкого. А ей сейчас нужно было именно это.

«Волга» привезла ее в темный дворик где-то в Тушине. Водитель молча дал Морозовой ключи от квартиры, а Морозова молча выскользнула из машины. В каждом из районов Москвы у Службы безопасности корпорации «Интерспектр» имелись такие спецквартиры — для тайных встреч, для укрытия... В этой квартире Морозовой бывать еще не приходилось, но значения это не имело, потому что ко всем этим квартирам Морозова относилась как к номерам одной и той же гостиницы, почему-то раскиданным по разным улицам и переулкам.

Единственное, что бросилось в глаза, что подкупило, — это была та самая двуспальная кровать, на которую Морозова кинулась, как голодный кидается на свежеизжаренный бифштекс.

Спустя почти двое суток после инцидента в поезде Морозова все еще была в этой постели. И Шеф, кажется, отнесся к этому с пониманием.

— Я уже поговорил с мужиками, — сказал Шеф. — С Монголом и Дровосеком.

— Почему с ними, а не со мной? — спросила Морозова. Тут уже было не до сна и не до неги.

— Ты отдыхала...

— Неправда. Не поэтому.

— Ну, — ничуть не смущаясь, сказал Шеф. — Я просто знаю, что твоя версия будет самой убедительной. Поэтому сначала выслушал их. Для равновесия. И ты знаешь, Дровосек...

— Я с ним больше не хочу работать, — сказала Морозова.

Шеф понимающе кивнул:

— Ну да, конечно... Кстати, и он с тобой работать больше не хочет.

— Я счастлива, — с сарказмом бросила в ответ Морозова. С сарказмом и удовлетворением победителя. Если Дровосек больше не хочет с ней работать — ради бога! На все четыре стороны! Можно еще и поддать ногой по заднице для ускорения...

Шеф немедленно распознал нотки удовлетворения в ее голосе и тут же выжег их каленым железом.

— Но ты ведь понимаешь, что я не могу так поступить. Я не могу потакать капризам всех и каждого.

— Это не каприз! — Морозова возмущенно рявкнула и села в постели, сердито сдвинув брови на переносице и сжав кулаки. — Какой, к черту, каприз?! Можно сказать, вся операция завалилась из-за одного придурка, Кирсан пулю словил! А вы — каприз!

Шеф посмотрел на нее укоризненно, как на ребенка. Где-то совсем рядом зазвонил мобильник — Шеф порылся во внутреннем кармане пиджака, извлек телефон и отбросил его назад, за спину. Там вдруг появилась рука, которая этот телефон поймала, и через секунду Морозова услышала за стеной в соседней комнате произнесенное полушепотом: «Занят. Сильно занят. Перезвони...»

— Видишь ли, — Шеф чуть придвинул стул поближе к Морозовой. — Мне Дровосека из твоей группы убирать некуда. Никто его к себе не возьмет. И тебе я новых людей дать не могу. Сама знаешь почему.

Морозова знала. Никто не хотел «ходить под каблуком». Никто не хотел «прогибаться перед бабой». Никто не хотел быть «мамочкиным сынком». Так это называли те мужчины, которые работали в Службе безопасности «Интерспектра». Морозова могла быть рядовым членом любой пятерки — и она была им раньше. Морозова тянула службу наравне со всеми — и это признавалось. Однако когда после трех лет службы она затребовала у Шефа свою личную пятерку — на нее посмотрели как на сумасшедшую. Такого никогда не было и такого не планировалось.

Шеф сказал ей об этом, в глубине души понимая, что Морозова права. Она в предыдущие тысячу дней ежедневно подтверждала свой профессионализм. Профессионал должен двигаться вперед, двигаться по служебной лестнице, расширяя свои возможности. Иначе наступает смерть профессионала.

Эту истину Шеф обдумывал с разных сторон. Смерть профессионала могла быть не только фигурально, и в какой-то миг Шефу показалось, что проще действительно срежиссировать очередную автомобильную катастрофу для Морозовой, чем создавать себе многочисленные проблемы. Не угоди он строптивой бабе, она вполне могла переметнуться в другую структуру, да еще, не дай бог, к извечным врагам из «Рослава»...

С другой стороны, ему было бы жалко потерять Морозову — хоть в автомобильной катастрофе, хоть по-другому. Это был крепкий орешек. Один из ветеранов интерспектровской СБ, убежденный противник использования женщин в их работе, как-то обозвал Морозову «кобылой с яйцами». В его устах это был комплимент — вынужденный. Шеф не стал бы повторять эти грубости, однако в сказанном содержалась весомая доля истины. Морозова была лишена большинства недостатков, из-за которых наличие женщин в охранных структурах обычно не приветствуется. Она мыслила логически, она была вынослива физически, она не позволяла своей личной жизни (если эта жизнь вообще была) хоть как-то влиять на служебные дела. Она не устраивала истерик, и если она и сходила с ума раз в месяц, то делала это исключительно дома, закрывшись в дальней комнате на замок, без свидетелей.

Шеф припомнил и инцидент в Екатеринбурге, когда погиб напарник Морозовой (и вроде бы не только напарник), но Боярыня этого будто не заметила, несясь за машиной с убийцами и паля не переставая... Свидетель этого события впоследствии рассказывал Шефу, нервно куря:

— Это как будто... Это как будто и не баба. Это как будто и вообще не человек. Это — типа машины. В нее заложили программу, вот она и пашет... И ей абсолютно по фигу все остальное.

Шеф посмотрел говорившему в глаза и вдруг понял, что этот здоровенный опытный мужик, сам стреляный и пострелявший немало, — Морозову боится. И Шеф подумал, что это хорошо.

Хорошо не столько в общечеловеческом смысле, сколько хорошо для него самого. «Интерспектр», как любая крупная корпорация, не был лишен внутренних интриг, а с некоторых пор эти интриги пошли, что называется, в полный рост. Кресло под Шефом пока не качалось, но умный человек готовится к неприятностям заранее, и Шеф подумал, что в случае возможных неприятностей ему как раз пригодится машинообразная Морозова. Особенно если она будет чувствовать себя обязанной ему. Лично обязанной. Как японский самурай — своему господину. Ритуального сеппуку Шеф требовать не собирался, но вот что касается более мелких услуг... Такое не исключалось.

Конечно же, он не сказал о мотивах своих действий Морозовой. Ей должно было показаться, что происходит просто акт признательности ее заслуг перед корпорацией. В некотором смысле — премия.

— Ну хорошо, — сказал тогда Шеф. — Ты получишь то, что хочешь. Я только боюсь, что у тебя возникнут кое-какие проблемы с подбором людей...

— Но ведь вы мне поможете, — нагло заявила Морозова.

Шеф подумал с минуту и утвердительно кивнул. Он ей действительно помог, насколько это было возможно. Желающих идти под начало Морозовой, естественно, не нашлось. Даже те, кто имел с ней вполне нормальные отношения, не были готовы Морозовой подчиняться. Заставлять же Шеф никого не хотел. Точнее — почти никого не хотел.

Таких вот «почти» нашлось четыре человека. Им было впрямую сказано: или к Морозовой, или... Четверо выбрали Морозову. Четверых звали — Дровосек, Карабас, Монгол и Кирсан. В некотором смысле все это были «отбросы» Службы безопасности «Интерспектра». Их отбросили отовсюду, и последним шансом задержаться в корпорации в более-менее приличной должности осталась для них формируемая пятерка Морозовой.

Во-первых, это был Дровосек. Своенравный и плохо контролируемый костолом, успевший поменять уже три места работы внутри «Интерспектра» и вылетавший отовсюду с жуткими характеристиками. Споры Дровосека с начальством периодически выливались в натуральный мордобой, Дровосек выпивал, Дровосек не умел вовремя останавливаться. Шеф подумывал о том, чтобы вообще выкинуть этого типа, но тут возникала та же самая проблема, что и со многими — Дровосек слишком долго пробыл внутри «Интерспектра», он слишком много видел и слишком во многом участвовал. Окажись он на «вольных хлебах», моментально попал бы под колпак «Рослава». Дровосека либо перевербовали бы, либо просто вытащили бы из него всю информацию. Поэтому Дровосека можно было либо оставить, либо ликвидировать. Шеф незадолго перед этим санкционировал ликвидацию четверых сотрудников «Интерспектра» разного ранга, ему это не стоило нервного срыва или седины на висках, однако увлекаться одним-единственным методом решения проблем Шеф не хотел, а потому Дровосек оказался не на небесах, а у Морозовой в пятерке. То, что это для него являлось счастьем, Дровосек, кажется, так и не осознал.

Во-вторых, это был Монгол: случай во многом противоположный. Монгол обладал железной выдержкой, чисто восточным безразмерным терпением, а по уровню дисциплинированности его можно было ставить в пример всему личному составу интерспектровской СБ. Но Монгол был Монгол. В том смысле, что он не был русским, украинцем или белорусом. Он также не был поляком, чехом или словаком. Монгол был явлен миру в результате русско-калмыцкого брака, и степная кровь возобладала при формировании его внешности, что и привело в дальнейшем к появлению не совсем верного прозвища. Между тем в официальных правилах несения службы в «Интерспектре» было записано, что сотрудники СБ (отдел внешнего прикрытия) обязаны иметь такой-то рост, такой-то вес и — к несчастью Монгола — славянскую внешность. Это правило перекочевало в интерспектровские документы из практики КГБ, поскольку люди, формировавшие в начале девяностых Службу безопасности корпорации «Интерспектр» пришли именно из Комитета. Монгол проскочил в корпорацию в начале девяносто восьмого, когда «Интерспектр» переживал невиданный подъем, людей не хватало, и о правилах — тем более дурацких — можно было на время забыть. Однако потом был кризис, потом прошло очередное массовое сокращение в армии, желающих поохранять «Интерспектр» было множество, и большинство из них обладали недоступной для Монгола славянской внешностью. Во время очередной чистки внутри СБ Монгола таки убрали из отдела внешнего прикрытия, несмотря на все его заслуги. Поскольку отдел внешнего прикрытия составлял до восьмидесяти процентов от всей СБ, то переходить Монголу было особенно некуда. Он был недостаточно образован для технического отдела, и он был слишком самолюбив, чтобы сидеть на вахте где-нибудь во внутреннем коридоре главного офиса «Интерспектра». Оставался отдел секретных операций, так называемый отдел "А". Документы Монгола попали на стол к Шефу этого отдела как раз в те дни, когда формировалась морозовская пятерка. Монгол занял предложенное ему место и, кажется, даже не догадывался, что получил то, чего не хотели брать другие.

В-третьих, это был Кирсан. В его крови тоже было намешано всякого разного, но бросалось в глаза не это, бросалась в глаза его молодость. У Кирсана была невероятно гладкая кожа, осененная на щеках юношеским румянцем. У Кирсана были густая, идеально ухоженная темная шевелюра, большие грустные глаза и метр восемьдесят пять роста при весе в неполные семьдесят килограммов. В результате все женщины старше тридцати лет при встрече с Кирсаном испытывали плохо скрываемое желание приласкать его, подкормить, обогреть... Кирсан от этого приходил в бешенство, потому что сам себя он считал вполне состоявшимся программистом экстра-класса. Кирсан хотел быть взрослым и серьезным, ему же не верили, когда он говорил о своем возрасте — двадцать четыре года. В техническом отделе ему дружно давали восемнадцать с хвостиком и гоняли за кофе и пирожками в буфет. Кирсан несколько месяцев жил в состоянии прогрессирующего тихого отчаяния, а потом совершенно случайно вылил горячий кофе на брюки начальнику отдела. На следующий день ему предложили перейти в отдел "А". Кирсан едва не бросился на шею невзрачному мужчине с красными усталыми глазами, который оказался шефом отдела секретных операций, но тут молодому человеку пояснили, что руководить им будет женщина по фамилии Морозова. Кирсан представил новую порцию унизительной опеки с подкормкой, обогревом и сюсюканьем — и захотел придушить своего нового начальника. Но тут в кабинете появилась Морозова, и Кирсан вмиг понял, что на сюсюканье здесь рассчитывать не придется.

— Слабак, — холодно сказала Морозова. — Зачем он мне такой? Его отдачей сдует...

— Какой отдачей? — недоуменно спросил наивный Кирсан.

— Когда стреляешь, бывает отдача, — пояснила сурового вида женщина в джинсах и черном свитере.

— А мне что, стрелять придется? — с плохо скрываемым восторгом спросил Кирсан. Морозова фыркнула.

— Берешь мальчика? — спросил Шеф, пряча глаза. Кирсан еще больше захотел сомкнуть руки на его шее из-за этого «мальчика». — Бери, умный мальчик. Тебе пригодится.

— С умными у меня проблема, — согласилась Морозова. — Только... — она озабоченно посмотрела на Кирсана.

— Что — только?

— Ты никак не можешь убрать куда-нибудь вот эти румяна со своих щек? Меня они бесят!

— Меня — тоже! — немедленно заявил Кирсан. Впоследствии, несмотря на все неудобства работы в отделе "А" (выкручивание ушей Дровосеком по случаю хорошего настроения, язвительные замечания Морозовой по случаю плохого настроения), Кирсану это нравилось куда больше, чем беготня за кофе в техническом отделе. Он чувствовал себя на своем месте. И что касается техники — туг он был действительно умнее других членов морозовской пятерки. И умнее самой Морозовой.

И в-четвертых, был Карабас. Тут все было просто. Кара-бас был хорошим водителем, но ему было сорок пять. Ему было сорок пять, но у него имелись хорошие знакомые в верхушке СБ — те, кого он возил в предшествующие десять лет. Компромисс между амбициями Карабаса и его реальными возможностями был наконец найден — его отдали Морозовой. Там он был вроде бы как при деле, а с другой стороны, на это место никто особенно не рвался.

Вот так все и сложилось — сложилось не как кусочки мозаики, один к одному, контур к контуру, а как странная, ни на что не похожая машина, собранная из деталей разных марок. Тём не менее машина заработала, и чем дальше, тем лучше. Впрочем, шеф отдела "А" в этом и не сомневался. Настойчивость и непреклонность в достижении поставленной цели у Морозовой были видны невооруженным глазом. В результате Дровосек слегка поутих, Кирсан не допускал очевидных молодежных глупостей, а Монгол с Карабасом просто делали свое дело.

Пока четверо из пяти не сели в поезд Москва — Санкт-Петербург.

— Так, — Морозова восседала среди подушек и одеял, словно какой-нибудь восточный султан, а Шеф навроде робкого визиря томился рядом, клоня голову и не решаясь подсесть поближе. — Но ведь все равно по-прежнему не получится. Я не хочу работать с ним, он не хочет работать со мной. Кому-то из нас ты должен пойти навстречу, а результат будет один...

— Результат, — сказал Шеф, не поднимая глаз. — Будет такой. Или вы с Дровосеком договариваетесь о мире и дружбе...

— Черта с два, — отчеканила Морозова.

— ...или я тебя перебрасываю в пятерку к Кабанову.

— А Кабанова куда?

— Никуда. Он там останется за старшего. И остальных твоих разбросаю куда-нибудь.

— Так нельзя, — сказала Морозова очень серьезно.

— Очень даже можно, — заявил Шеф совсем не командным тоном, совсем негромко и не пафосно, однако с той долей невеселой обреченности в голосе, что дала Морозовой понять: Шеф говорит правду, и в этой правде он убежден на сто процентов. — И ты подумай, как все теперь будет...

— Ладно, — Морозову стало раздражать, что Шеф разговаривает с ней, не поднимая глаз. Это походило на демонстрацию презрения, и Морозова голосом дала понять, что сдаваться не собирается.

Морозову очень удивило бы, откройся истинная причина внимания Шефа к прикроватному коврику и невнимания к собственно Морозовой. Шеф опасался, что будет слишком долго задерживать свой взгляд на напрягшихся сосках ее грудей под тонкой тканью хлопчатобумажной майки.

— Теперь я хотел бы все же услышать твою версию, — сказал Шеф, по-прежнему сосредоточенно глядя в пол. — С начала и до конца. Хотя я уже догадываюсь кое о чем из того, что ты скажешь. Ты скажешь, что во всем виноват Дровосек...

— Нет, — сказала Морозова. — Я так не скажу. Во всем виновата я.

Шеф так удивился, что поднял голову, потом спохватился, но было уже поздно — Морозова перехватила его взгляд и ехидно усмехнулась краем рта.

— Рассказывай, — морщась, как от зубной боли, проговорил Шеф.

 

Борис Романов: под колпаком

Борис заметил слежку, когда свернул с Варшавки. Громоздкий темный джип не покатил дальше по шоссе, а последовал за романовским «Ауди» в направлении жилого комплекса «Славянка-2». Отрываться или делать какие-то еще специфические действия было поздновато, да и смысла не было — на проходной в «Славянке» сидели не какие-нибудь бабки-пенсионерки, там сидели вооруженные мужики из СБ, способные моментально разобраться с кем угодно, будь он трижды джипастым и четырежды крутым. При условии, что этот «кто угодно» представляет опасность для компании «Рослав» и ее сотрудников. Поглядывая в зеркало заднего вида, Борис подумал, что СБ — не такая уж и плохая вещь, даже если они там знают все о сочинской оргии девяносто восьмого года...

Борис затормозил перед воротами, опустил левое стекло, ожидая охранника. Джип плавно встал сзади, и Борис, не выдержав, стал говорить человеку в униформе СБ, одновременно протягивая ему идентификационную карту:

— Держите... Там за мной машина, еще с Варшавки... Черт...

— Что-то не так? — поинтересовался охранник. Борис вздохнул, наблюдая в зеркале жизнерадостную морду Монстра, высунувшуюся из джипа.

— Все в порядке...

На парковке Борис подошел к джипу и злобно пнул по тугим покрышкам, мстя за пережитые минуты беспокойства.

— Это же не твоя машина, — сказал он Монстру.

— Моя, — лучась самодовольством, ответил тот. — Ясный пень, моя.

— А где «девятка»?

— Продал. Решил, что хватит ездить как засранец. Купил настоящую мужскую тачку. Ведь правда — солидно смотрится?

— Солидно... — сказал Борис, припоминая чьи-то слова о том, что подобные машины существуют не для езды, а для того, чтобы показывать на них и говорить: «Вот моя тачка...»

— У тебя тоже ничего, — в утешение Борису сказал Монстр. — У тебя машина женатого серьезного человека. А у меня... — он сжал кулак и потряс им в воздухе. Борис не понял, что это значило. Вероятно, что-то приятное для Монстра.

— Такие покупки обычно обмывают, — напомнил Борис. — Или ты решил всех продинамить?

— У меня после покупки бабок не осталось, — пожаловался Монстр. — Причем в полном смысле слова. Сотню не подбросишь?

— Рублей?

— Обхохочешься, — скорчил гримасу Монстр. — Баксов, ясный пень...

— С собой у меня нет, пойдем в квартиру поднимемся...

— Пойдем, — с охотой согласился Монстр.

Это место напоминало какой-нибудь подмосковный санаторий — аккуратные асфальтовые дорожки, много растительности, неторопливо прогуливающиеся люди... Не соответствовали санаторному облику лишь многоэтажные дома и доносившийся шум машин, напоминавший, что это все-таки не Звенигород, а юг Москвы. Земля под жилой комплекс «Славянка-2» была выкуплена корпорацией «Рослав» у московского правительства точно так же, как чуть раньше была выкуплена земля под комплекс «Славянка-1», а чуть позже — под «Славянку-3». Руководство корпорации предпочитало, чтобы сотрудники жили на отделенных от остального мира участках, в комфортабельных квартирах, в домах со своими магазинами, прачечными, парикмахерскими и кафе. На территории каждого жилого комплекса находились детские сады, школы, спортивные комплексы, так что необходимость покидать охраняемую территорию была сведена к минимуму. А у СБ, в свою очередь, меньше болела голова о безопасности семей сотрудников «Рослава». «Славянка-2» занимала несколько гектаров, и вся эта территория была обнесена по периметру трехметровым забором, оснащенным камерами слежения, периметральными ультразвуковыми датчиками и тому подобными устройствами, целью которых было отгородить своих от чужих. Борис и Монстр были своими. Предполагалось, что на территории жилого комплекса им должно быть хорошо и спокойно. Возможно, с Монстром так все и обстояло. Но с Борисом совсем нет. Это заметил даже Монстр, которого трудно было заподозрить в излишней чуткости к ближнему.

— Боб, а Боб... — с какой-то непривычной для себя интонацией произнес Монстр. Как будто он пытался быть деликатным, но не знал, как это делается. — Боб, у тебя все в порядке?

— То есть? — Борис не сбавил шага в направлении лифта, но вопрос ударил его прямо под дых. «У меня не все в порядке, Монстр. У меня офигенно не все в порядке. Мне на прошлой неделе показали, как мужику перерезали горло. И потом мне сказали, что так и надо. А я согласился. Потому что я не хочу, чтобы мне перерезали горло. Я согласился, но легче мне от этого не стало. Так что — не все у меня в порядке, Монстр... И сотней баксов мою проблему не решить». — Ну, мне кажется, будто напряги у тебя в последнее время... — сказал Монстр. — Это чисто мое впечатление... Нервы, да? Пашешь много?

— Нервы... — Борис посмотрел на Монстра сверху вниз. Странно, что это не пришло ему в голову раньше. Монстр по работе имеет доступ к той же информации, что и он, Борис. Стало быть, Монстра тоже должны были подвергнуть проверке.

— Эй, ты чего?

Борис схватил Монстра за грудки, втащил в кабину лифта и прислонил к стене.

— Я тебя спрошу, — прошептал Борис. — А ты мне ответь. Все останется между нами — и мой вопрос, и твой ответ. Ясно?

Монстр на всякий случай кивнул.

— Тебя приглашали в главный корпус? На шестнадцатый этаж? В сектор "Д"? Тебе показывали там фильм?

— Это уже четыре разных вопроса, — сказал Монстр, демонстрируя математическое образование. — Мне на все отвечать?

— Пожалуйста, — прошептал Борис. В этот моменту него было такое выражение лица, что Монстр был готов куда на большее, чем ответ на четыре простых вопроса.

— В главном корпусе я был, — признался Монстр. — Но не на шестнадцатом этаже. И фильмов мне там никто не показывал. Я слышал, там есть зал «Долби-сарраунд», там рекламные ролики прогоняют, прежде чем запустить их на телевидение...

— Какое, к черту, «Долби-сарраунд»?! — Борис недоуменно уставился на коллегу. — Там обычная видеодвойка. Кассету вставляешь, и вот тебе кино...

— Порнушка, что ли?! Ты ходил в главный корпус смотреть порнушку?! А я? А меня почему не взял?

Монстр был безнадежен. Борис отпустил его и нажат кнопку своего этажа. Монстр еще некоторое время трепыхался по поводу порнушки, но Борис успокоил его одной лишь фразой:

— Ты знаешь, оказывается, в СБ в курсе насчет той нашей поездки в Сочи.

— А? — притих и вжался в стену кабины лифта Монстр.

— В деталях, — сказал Борис. — Вплоть до твоих болезней. Кажется, у них даже видеозапись есть.

Монстр гневно шмыгнул носом. Кажется, он был расстроен, но не был изумлен.

— М-да, — сказал он. — Говорили мне умные люди...

— Что именно?

— Что мы тут все под колпаком...

— В смысле?

— В смысле, что вся эта хренотень выстроена не просто так... Это штука навроде того здания американского посольства, что наши строили в семидесятые. Там с фундамента радиозакладки шли, чтобы все здание слушать. Вот и здесь — везде глаза и уши. Везде микрофоны и скрытые камеры. В коридорах, в магазинах, в квартирах. Служба безопасности, понимаешь? Типа они обеспечивают нашу безопасность. А на самом деле они держат нас под колпаком...

— Везде — глаза и уши?

— Везде, ясный пень...

— И в лифте?

— Оп, — сказал Монстр. — Вот это я как-то не подумал... А с другой стороны...

— С другой стороны, это лучший способ проверить — прав ты или нет. Если прав и здесь везде глаза и уши, то завтра тебя вышибут с работы. Ну и меня тоже. А если не вышибут, значит, и нет ничего...

— Боб, все не так просто, — предупредил его Монстр. — Там же не кретины сидят. Они нас не вышибут. Они сделают вид, что ничего не слышали. А ты подумаешь, что никаких микрофонов нет, расслабишься, будешь трепаться... А они будут тебя контролировать. А они будут все про тебя знать.

— Так и с ума сойти можно, — сказал Борис, выходя из лифта.

— Ясный пень, — согласился Монстр. — Только дай мне сотню, прежде чем свихнешься.

Монстр свою сотню получил и даже больше — он получил бесплатный ужин. Марина, жена Бориса, всегда умилялась неприкаянным и неухоженным видом Монстра, лишенного семейного уюта и тепла. Ужин успокоил Монстра в его подозрениях насчет душевного состояния Бориса — человек, которого дома так кормят, не может быть несчастлив.

— Человек, который разъезжает на такой машине, как у тебя, тоже не может быть несчастлив, — заметил Борис.

— А что я? Разве я жалуюсь? У меня все в ажуре! Разве по мне не видно?

— Видно, — кивнул Борис. — Если не считать того, что ты месяца два уже ходишь на работу в одном и том же свитере.

— Тут уж одно из двух, — развел руками Монстр. — Или машина, или свитер. Кстати, это не один и тот же свитер. У меня их... четыре. Все одинаковые.

— Я верю тебе, — сказал Борис, похлопав Монстра по плечу. — Так же как я верю Дарчиеву, когда он рассказывает про свою безумную любовь с Софией Ротару в восемьдесят первом году...

И вроде бы все стало хорошо и спокойно — на то он и дом, чтобы человек там чувствовал себя именно так, чтобы было где человеку укрыться от жестокости и холода окружающего мира. Олеська что-то рассказывала про гимназию, Марина тоже что-то смешное вспомнила, журнал какой-то показывала... Вроде бы мелочи, но Борис отвлекся, забылся, перескочил с волны страха и беспокойства на волну тепла и расслабленности.

Чтобы перед самым сном, в ванной, глядя в зеркало на свое и вправду не пышущее здоровьем лицо, понять простую истину.

Монстр и он имеют доступ к одинаково секретной и ценной информации. Его, Бориса, потянули на проверку. Монстра — нет. Монстр не мог так хорошо прикидываться, это ведь всего лишь Монстр, а не Роберт де Ниро.

И какой отсюда вывод? Вывод получался такой — Монстр у СБ не вызывал подозрений. Может, они считали его за придурка, но подозрений у них он не вызывал.

А вот Борис... Он внезапно задумался — действует ли в СБ презумпция невиновности?

Ответ был скорее отрицательный, чем положительный.

 

Боярыня Морозова: разбор полетов

— Виновата я, — сказала Морозова. — Потому что мне нужно было передать руководство кому-то другому. Например, Монголу. Я не могла руководить, потому что находилась внутри. У меня не было возможности двигаться, у меня не было маневра, у меня не было всей нужной информации. Руководить должен был человек снаружи. Я это не просекла.

— Понятно, — сказал Шеф. — Давай дальше, — сказано было с легкостью и почти что с равнодушием, как будто Морозова брала на себя кражу гнилого яблока из чужого сада, а не провал важной операции. Эта интонация могла обмануть многих — но не Морозову.

— Все пошло не так, — сказала она. — На вокзале объект был один, без прикрытия. Так мне передал Дровосек, но я ему не поверила. Но в вагоне тоже прикрытия не было. Объект был совершенно один, поэтому весь ваш дурацкий маскарад был излишним, — Морозова не без удовольствия вставила эту шпильку. — Все эти костюмчики, накладные задницы, макияжи... Его никто не прикрывал, и это было настолько неправдоподобно, что я не поверила. Я выждала время, но никто его не проверил. Он был сам по себе. Тогда я запустила в купе Кирсана, и мы стали работать. Тут все вышло без проблем, мы его раскрутили, и Кирсан получил от объекта почти все, что нужно... Нам немного не хватило времени. Я успела задать объекту вопрос: обещали ли ему сопровождение до Питера или что-то в этом духе. Объект ответил отрицательно. Тогда у меня появились подозрения. К сожалению, все происходило слишком быстро, чтобы я пришла к правильному заключению. Это тоже моя вина, — сказала Морозова, едва сдержавшись, чтобы не добавить: «Очень трудно быть умной в дурацком розовом костюмчике!»

— Какого рода подозрения? — задумчиво проговорил Шеф.

— Этот парень был слишком прост. Он классно делал свою работу, иначе бы его не привлекли в «Рослав», но в практической плоскости... У меня появилось ощущение, что парня каким-то образом кинули. Я только не могла понять — как. У меня возникла идея, что ему подсунули чемодан фальшивых денег, но парень сидел на деньгах в буквальном смысле слова, и проверить я не успела...

— Фальшивые деньги? — Шеф пожал плечами. — А в чем смысл? Просто сэкономить? Ну а если бы парень рассердился и рассекретил ту программу, что он сделал для «Рослава»? Кстати, деньги настоящие. Тут ты ткнула пальцем в небо.

— И все равно ощущение у меня было правильное, — гнула свою линию Морозова. — Его решили кинуть. Люди из «Рослава» увидели в нем лоха и обошлись соответственно.

— Но ты не могла понять — как именно его кинули...

— Тём более что никто из «Рослава» в поезд не сел. Я стала думать, что подвох состоится в Питере... А еще я подумала — что бы я сама сделала на месте людей из «Рослава»? У меня есть программист, который сделал очень важную и очень секретную работу. Но это парень со стороны, поэтому ему нельзя верить до конца. Никогда нельзя быть уверенным, что за большие деньги или под угрозами он не раскроется. Как мне обезопасить себя и не потерять отличный пакет защитных программ? Я бы ликвидировала программиста.

— Жаль, что тебя не осенило пораньше... Но это так, пожелание, — поспешно добавил Шеф.

— Меня сбило, что Дровосек не засек сопровождающих из «Рослава», — повторила Морозова, хмуро глядя перед собой. — Я все-таки не считаю Дровосека полным кретином... К тому же там был Монгол. Они оба никого не заметили. И я до сих пор не знаю, откуда взялись те трое. Я только знаю, что они прошли в наш вагон с той стороны, которую прикрывал Дровосек.

— За это ты ему и врезала, — подытожил Шеф, вздохнул, привстал со стула и на мгновение скрылся в соседней комнате. Вернулся он с кипой газет под мышкой. Шеф бросил газеты на постель, выбрал из них одну, развернул перед Морозовой первую страницу. Вверху сияли какие-то губернаторские лысины, а чуть пониже заголовок кричал: «Кровавое путешествие: трое не добрались до северной столицы». Еще ниже размещались три небольшие фотографии, в одной из которых Морозова узнала улыбающегося Тёму. Что-то неприятное кольнуло ее в районе желудка — возможно, легкие угрызения совести, а возможно, она просто хотела есть.

— Знаешь, кто это? — Палец Шефа неласково потыкал в хари на двух остальных фотографиях. — Они не имеют к «Рославу» никакого отношения. Мы прошлись по информационным базам МВД, так вот, там обе эти хари имеются. Это — Слоник, это — Валера Рыжий. Проходили по делам подольской преступной группировки. Третий, кстати, оттуда же. Куцый его звали. В газеты он не попал, потому что его тело мы утащили из поезда. Едва успели. Теперь все выглядит так, будто на твоего программиста напали трое, убили его, деньги забрали. Но ушел из троих только один, этот самый Куцый. Пусть заказчики мероприятия теперь его поищут — время потеряют, да авось и засветятся. А мы пока успеем попользоваться теми сведениями, что Кирсан вытянул из программиста...

— Как он? — спросила Морозова. — Кирсан, я имею в виду...

— А я уж думал, ты не спросишь, — без укоризны в голосе произнес Шеф. Он знал и за собой тот же самый грех — относиться к людям как к носителям определенной функции и интересоваться в первую очередь выполнением функции, а не самочувствием людей. Ему сложно было винить в том же самом Морозову. — С Кирсаном нормально... Но неделю-другую он проваляется. Слава богу, на диктофоне и на тех листках все более-менее разборчиво. Так что можешь себя особенно не терзать — дело-то сделано. Не так гладко, как хотелось бы, но, думаю, на пару суток мы задурили всем головы — выглядит так, будто все сошло по их плану. Программиста замочили, деньги у него взяли, осталось только найти Куцего с чемоданом. А он, может, со страха залег на дно. Пережидает, — усмехнулся Шеф. — И найти его будет нелегко. Тебя в том поезде не было — всю информацию из компьютеров МПС мы стерли.

— Получается, что «Рослав» убрал Тёму руками наемных бандитов? Почему не сам?

— Хороший вопрос. Ответа я не знаю. Хотя... Дровосек ведь отслеживал прикрытие со стороны «Рослава» — и не нашел его. А на подольских бандитов его никто не ориентировал — вот они и прошли мимо него без проблем. Трюк сработал, — признал Шеф. — Но трюк был очень рискованный... Хотел бы я знать, кто там в «Рославе» принимает такие решения. Надо же — связаться с бандитами и сказать им: «Ребята, завалите одного парня в поезде. При нем бабки, это и есть ваш гонорар». Ребята вопросов задавать не будут... И «Рослав» к убийству потом за уши не притянешь.

— Раньше они так не работали, — сказала Морозова.

— Раньше не работали, — согласился Шеф. — Но ведь все меняется, разве нет? И не всегда это перемены к лучшему.

 

Борис Романов: под колпаком (2)

На следующий день его не потащили в СБ для разбирательств и не вышибли с работы. Отсюда можно было делать взаимоисключающие выводы: то ли никаких микрофонов в лифте не было и в помине, то ли в СБ решили дать Борису с Монстром еще немного порезвиться. Борис не стал ломать над этим голову, он просто поехал на работу, отпахал там положенное количество часов, стараясь общаться только с монитором и не думать ни о чем, кроме длинных строчек с цифрами... А потом он поехал домой, чтобы успеть перекинуться парой фраз с дочерью, прежде чем она пойдет спать, и посидеть минут двадцать с женой у телевизора, прежде чем в сон потянет его самого... А утром снова в машину и снова на работу. А потом — снова вечер. А потом — снова утро. Чрезвычайно интересная и насыщенная жизнь. Борис был бесконечно счастлив, вспоминая похожие одна на одну недели — от января до мая. Потом становилось легче, потому что наступала весна, ощутимая, яркая, палящая радостным солнцем. В мае становилось окончательно ясно, что прожит еще один годичный цикл, и стало быть, скоро будет отпуск, и можно будет на две недели вырваться из утомительной до смерти круговерти...

— Я думала об отпуске... — сказала Марина, поймав тот краткий промежуток времени, когда Борис уже приехал с работы, но еще не завалился спать.

— Знала бы ты, как часто я о нем думаю, — пожаловался Борис. — Иногда мне кажется, что я просто не доживу до июля...

— Случайно зашла в турагентство... Там неплохие туры по Европе. Как ты на это смотришь?

— Мы поедем в Турцию, — сказал Борис, на ощупь отыскивая чашку с кофе. Странно, но его уже не спасали и тонизирующие напитки. То ли он слишком утомился, то ли все дело было в нервах.

— Мы уже были в Турции, — напомнила Марина, и Борис услышал в ее голосе легкое неудовольствие. — Мы там два раза были. Мне кажется, достаточно. Почему бы не съездить в Европу?

— Потому что у нас пансионат в Турции, — пояснил Борис. — А в Европе у нас нет пансионата. Говорят, будто в Испании что-то там затевается, но это все еще вилами на воде писано...

— То есть тебе на работе опять дают путевку в Турцию?

— Угу...

— Ну так откажись.

Борис нахмурился и отлепил спину от мягкой спинки дивана.

— Я не могу отказаться.

— Как это?

— Потому что мне ее не предлагают. Мне ее дают. В данном случае это все равно что командировка. От этого не отказываются.

— Это бред какой-то... Это отпуск, а не командировка!

— Это отпуск с ограничением свободы передвижения. Или мы едем в Турцию, или мы вообще никуда не едем.

— Да кто это придумал?!

— Большие люди, — Борис потыкал пальцем в потолок. — Не переживай, это не только меня касается...

— Я вчера разговаривала с женой Бондаренко, так они едут на Мальту! Они не едут в Турцию!

— Бондаренко? — Борис наморщил лоб. — Ну, значит, у того отдела, где работает Бондаренко, пансионат на Мальте.

— Они сами так решили! Они сами решили поехать на Мальту — и они едут! Почему мы не можем сами решить?!

— Это жена Бондаренко так думает — будто она сама решила... На самом деле за нее все уже давно было спланировано. Или... Это тот Бондаренко, что на третьем этаже? У которого собака?

— Да, это он...

— Ну, — снисходительно усмехнулся Борис. — Его могут отпустить куда угодно. Хоть в Израиль, хоть в Штаты. Потому что он ноль. Потому что он не представляет никакой ценности. О нем не беспокоятся, как обо мне.

— А ты, получается, очень ценный?

— Получается, так.

— Из-за твоей ценности мы будем до конца жизни ездить в один и тот же пансионат?!

— Я же сказал, будет еще в Испании...

— А может, из-за твоей ценности нам с Олеськой скажут сидеть дома и на улице не показываться?! Что это за дурацкие правила?! Кто им дал такое право — лишать людей свободы выбора...

— Фирма обеспечивает нашу безопасность, — скороговоркой, как само собой разумеющееся, проговорил Борис. — В обмен на это мы жертвуем частью своих свобод. Мне кажется, это разумный обмен. В том турецком пансионе ты можешь быть полностью спокойной за Олеську, за себя, за меня...

— То есть для тебя — это нормально?

— Это для меня приемлемо.

— Ты стал просто как зверек какой-то дрессированный... Тебя приручили, раскормили, вот ты больше и не замечаешь, что сидишь в клетке.

— Ты тоже сидишь со мной в клетке, — напомнил Борис. — Эта клетка стоит не меньше трехсот тысяч долларов...

— Квартиры из жилого комплекса не продаются на свободном рынке, — напомнила Марина. — Так что цена ей не триста тысяч баксов. Ее цена — это твоя и моя свобода...

— Ты не в настроении сегодня, — заметил Борис. — Это странно. Ты же специально ушла с работы, чтобы не дергаться, не нервничать...

— Вероятно, я ошиблась. Источник моих стрессов — не в работе, а в доме. Точнее, в осознании того, что я по-прежнему не могу делать то, чего хочу.

— Лично я хочу спать, — признался Борис. — И ты можешь обижаться сколько вздумается, но когда я приползаю с работы, а ты мне начинаешь жаловаться на свои трудности, выдуманные за день... Как-то мне не очень все это нравится. У меня и на работе хватает головной боли.

Только он это сказал, как головная боль действительно пришла. Только он это сказал, Марина и вправду обиделась. И никак не отреагировала на просьбу мужа поискать растворимый аспирин. Борис поворчал и сам пустился на поиски, которые закончились ничем. Борис поворчал чуть погромче, но потом все же накинул куртку, вышел из квартиры, спустился на лифте вниз и двинулся в сторону круглосуточного супермаркета, где работал и аптечный киоск. Идти было всего ничего, к тому же Борис надеялся, что свежий воздух подействует благотворно и изгонит головную боль еще до дверей магазина.

Ему и вправду полегчало, но не настолько, чтобы он забыл о лекарстве. Под мирное тявканье выгуливаемых собак Борис добрел до супермаркета, толкнул дверь и оказался в радостном разноцветном мире сотен совершенно необходимых товаров, замерших на длинных полках в ожидании покупателей. Борис скорым шагом миновал продовольственную секцию, преодолел залежи хозяйственных товаров и уперся в стену — аптечного киоска на прежнем месте не было. Озабоченный, он развернулся и стал прочесывать супермаркет ряд за рядом — как назло, ни одна из болтливых продавщиц-консультантов на пути ему не попадалась: они словно попрятались и ждали, когда перестанут быть Борису нужными.

Наконец Борис вспомнил о существовании подвешенных к потолку указателей — задрав голову, он стал высматривать нужную ему надпись и вроде бы уже высмотрел в дальнем конце торгового зала...

— Здравствуйте.

— А? — Борис оглянулся и не сразу понял, от кого исходит негромкое приветственное слово. Высокорослый прыщавый парень стоял у полки с мужскими дезодорантами, слева от него призывно улыбалась картонная девица с новым шампунем в руках, а еще левее стоял, чуть ссутулившись, немолодой мужчина в расстегнутом длинном плаще, под которым виднелся дорогой костюм. По костюму Борис его и узнал — это был сосед по просмотровому залу. Шестнадцатый этаж главного корпуса, сектор "Д". Мужчина смотрел на Бориса немного смущенно, будто просил о каком-то одолжении.

— Здравствуйте, — сказал Борис. Высокий парень обернулся, убедился, что обращаются не к нему, и удалился в недра парфюмерного отдела.

— Мы виделись, — не очень уверенно сказал немолодой мужчина и сделал шаг навстречу Борису. Это движение пояснило многое — в кейсе, который мужчина держал, зазвенели, столкнувшись, бутылки. От самого держателя кейса повеяло алкоголем, а небольшая коробка, которая была у мужчины в другой руке, судя по надписи, гарантировала избавление от запаха спиртного изо рта.

— Я помню, — ответил Борис, не двигаясь с места и пытаясь сообразить — не допускает ли он ошибки. Должен ли он признавать факт того просмотра? Должен ли он обсуждать тот просмотр, если мужчина начнет такой разговор? Не ошибся ли он, когда сказал человеку с кейсом: «Помню»? И не провокация ли это? Не продолжение ли это проверки со стороны СБ?

Борису захотелось убежать куда-нибудь в сторонку минут на пятнадцать, все хорошо обдумать, а уже затем снова подойти к мужчине, решившему прикинуться трезвенником.

Но бежать было поздно — мужчина сделал еще один шаг и оказался рядом с Борисом. Теперь можно было совершенно точно утверждать, что исходит от человека с кейсом не просто запах спиртного, а запах насыщенный, прочный, стойкий. Немало нужно принять разных напитков, чтобы заработать такой запах. И это тем более было странно, что по всем приметам мужчина занимал высокое положение в корпорации. Такие люди если и пьют, то за плотно закрытыми дверями, чтобы потом личные водители транспортировали тело точно в квартиру — и опять-таки плотно закрыли дверь. Что-то должно было случиться, если люди высокого ранга начинают бегать в супермаркет за бутылками. И Борис, кажется, знал, что случилось.

— Как у тебя со сном? — не слишком внятно выговорил мужчина. Его помятое временем и стрессами лицо сохраняло то же смущенно-растерянное выражение.

— Нормально, — сказал Борис, фиксируя боковым зрением наличие рядом аж двух видеокамер. Они висели абсолютно открыто и предназначались вроде бы не для слежки за сотрудниками «Рослава», а для предотвращения воровства... Но так или иначе факт беседы Бориса с безымянным мужчиной сейчас фиксировался на пленку. Самообладания и хладнокровия Борису это обстоятельство не добавило.

— Хорошо спишь? — с завистью спросил мужчина. — А я — нет...

Борис не знал, что нужно сказать в ответ. Посочувствовать? Пожаловаться на свою головную боль?

— Я нажрусь таблеток, чтобы уснуть, — продолжал негромко говорить мужчина. — А потом все равно просыпаюсь — в три часа, в четыре... Когда темно. Смотрю в потолок. И вижу там того парня... Ну, который тогда в телевизоре...

— Извините, — Борис сделал попытку отойти в сторону, но понял, что мужчина вцепился ему в рукав двумя пальцами, вцепился крепко. Вцепился, чтобы договорить свое до конца. Бориса от его слов прошиб холодный пот.

— Я его вижу на потолке... Вижу весь тот фильм от начала и до конца... Как он говорит... И как его — ножом... И жену его вижу...

— Я не понимаю, о чем вы говорите! — вдруг вырвалось у Бориса. Мужчина недоверчиво посмотрел Борису в глаза, как бы спрашивая — ну и зачем ты мне врешь, парень? «Затем, что я хочу пройти проверку! И я не хочу стать новой жертвой в новом фильме, который будут потом показывать другим людям, чтобы запугать их до полусмерти... Чтобы устроить им проверку...»

Мужчина выпустил рукав Борисовой куртки и отшатнулся, словно увидел в глазах Романова нечто отталкивающее. Нечто столь же страшное, что и картины, появлявшиеся посреди ночи на потолке и превращавшие дорогую, недавно отремонтированную квартиру в ад.

— Это все неправильно, — жалобно сморщившись, сказал мужчина. — Так не надо было делать... Человек же работал, отдавал силы, время... Ну, ошибся, ну наказать его нужно было, но ведь не так же! И жену — зачем жену-то?! Я вот тоже сколько лет уже... И мне — такое показывают! Не надо было так делать... Если предупредить хотели — мол, смотрите у нас... Можно было по-другому, не так...

Борис осторожно качнул головой, что можно было воспринять и как знак согласия, и как просто выражение сочувствия к расстроенному и подавленному человеку. К тому же слегка выпившему.

— И зачем же было того мужика сразу — так... — мужчина говорил все тише, но Борис различал каждое слово, потому что слова эти были о том, что не давало покоя и ему самому. — Ведь и по суду бывают ошибки, когда смертный приговор выносят. Сначала расстреляют, а уже потом выяснят, что не виновен... Так ведь тут тем более может случиться... Выяснят — не виноват был мужик, ошибка вышла... Про жену я не говорю, само собой, не стоило ее... А уже поздно... А уже и не исправишь... А-а-а-а... — он махнул рукой, пошатнулся, вспомнил про оброненный пару минут назад аэрозоль против алкогольного запаха изо рта, нагнулся за ним, снова пошатнулся и едва не упал. Борис инстинктивно протянул руку, чтобы поддержать его, но мужчина устоял, выпрямился, снова посмотрел на Бориса и устало сказал, подводя всему неутешительный итог:

— Вот так...

— Осторожнее... — с запозданием вырвалось у Бориса по поводу опасных наклонов за аэрозолем. Мужчина же понял произнесенное слово как-то по-своему и изменился в лице. Не в лучшую сторону.

— Осторожнее? Так ты... Ха! — выдохнул мужчина, как будто только что совершил крупную и непоправимую ошибку. — Так ты — оттуда...

— Откуда?

— Тогда все понятно. Понятно, почему ты так на меня смотришь. Но я же пьяный. Я просто пьяный. Так что забудь все, что я наболтал, ладно? Ладно?

Борис не мог сопротивляться умоляющему выражению в его глазах и сказал:

— Ладно.

— Вы молодцы, ребята, — сказал мужчина уже громче. — Все правильно вы делаете. Так и надо. Главное — чтобы порядок и дисциплина. А то пораспускаются все... Я полностью поддерживаю... И одобряю. Так Челюсти и скажи...

— Кому?

— Челюсти, — повторил мужчина. — Это ведь наверняка его идея. Это он у вас главный массовик-затейник...

Вот тут она и возникла как из-под земли.

— Лена, — спросил Борис, прочитав надпись на карточке. — Где у вас тут аптечный киоск? Мне аспирин нужен — позарез...

— Я вас провожу, — охотно предложила продавщица и повела Бориса, закладывая отчаянные виражи на поворотах и развивая спринтерскую скорость на прямых дистанциях. Она здесь чувствовала себя как опытный проводник в лабиринте, а мужчина с кейсом остался позади, затерялся в лабиринте, и Борис не испытывал ни малейшего желания его отыскивать. Хватало и собственных кошмаров.

Он купил еще литровую бутылку газированной минералки и пластиковый стакан, тут же растворил в воде две таблетки и выпил, а потом смотрел через окно на башни многоэтажек и желтые кляксы фонарей, смотрел и ждал, пока сдохнет ноющая навязчивая боль в его черепе.

Боль вскоре ушла, Борис побрел домой, отчаянно зевая и поеживаясь от весеннего холода, который воспринимался как досадное недоразумение, в отличие от предзимних ноябрьских холодов.

«Он был просто пьян, — твердил Борис как мантру. — Он был просто пьян... А еще он боялся не пройти проверку. Как и я. Вот отсюда и кошмарные картины на потолке...»

В беспокойных раздумьях он ложился спать, но утренние хлопоты убили страх, убили вчерашние тягостные мысли. Борис добрался до работы, включил компьютер и ушел внутрь носившихся где-то в виртуальном пространстве денежных потоков...

Его больше не вызывали в СБ, и вроде можно было посчитать проверку законченной, можно было расслабиться и жить дальше, вычеркнув ненужное из памяти. Но в начале мая он снова увидел того человека — того, с которым они смотрели фильм, а потом вели странный диалог в супермаркете. Теперь он выглядел куда более серьезно и торжественно. Он был на портрете, который несли впереди гроба. Из тех, кто шел следом, больше всего было сотрудников СБ. Они были в форме.

Борис не стал приближаться, он навел справки некоторое время спустя. Ему назвали официальную версию: выпадение из окна в состоянии алкогольного опьянения. Мужчине было пятьдесят шесть лет, и он занимал пост вице-президента в строительной компании, входившей в систему «Рослава».

Не совсем отдавая себе отчет в своих поступках, Борис отправился в тот самый супермаркет, купил бутылку виски, ушел в дальний конец парка, сел на лавку и стал пить из горлышка.

Вскоре он стал явственно ощущать запах и жар горящих мостов.

 

Боярыня Морозова: зацепка

В один из дней ранней осени Морозова шла по охраняемой территории между корпусами «Интерспектра» и ела яблоко. Можно было в принципе еще на первом контрольно-пропускном пункте нырнуть под землю в тоннель и пройти в нужное Морозовой место — подземные коммуникации связывали между собой все здания этого комплекса. Но Морозова решила прогуляться по поверхности, благо погода способствовала прогулкам. Стояло так называемое бабье лето — то бишь лето ненастоящее, притворное, обманчивое, как и вся женская сущность. Что ж, Морозова не стала бы открещиваться от этого ярлыка. Ей приходилось и притворяться, и обманывать... В конце концов, за это ей и платили деньги. За это и еще за многое другое, столь же неблаговидное, если мерить мерками христианской морали или Уголовного кодекса Российской Федерации. Но руководству «Интерспектра» было нужно, чтобы это делали. И Морозова делала.

Яблоко закончилось одновременно с длинной линией автомобилей, выстроившихся вдоль стены. Морозова под бдительным оком видеокамеры бросила огрызок в урну и вошла в здание. Лифт поднял ее на третий этаж, а дальше вел длинный переход из одного корпуса в другой, нависавший над землей словно стеклянный мост. Пол перехода был прозрачным, и Морозова смотрела, как ее ботинки ступают почти что по крышам дорогущих иномарок. Это было забавно. Забавно было и то, что по переходу навстречу Морозовой неспешно и размеренно двигался Кабанов.

Двигался не один, за ним вышагивали какие-то парни, но они составляли всего лишь необходимый фон для Кабанова. Фон, на котором все достоинства Кабанова еще более выпячивались.

Морозова отступила чуть в сторону, чтобы пропустить столь блестящую процессию — блестящую во всех смыслах. Кабанов был в черной кожанке, которая поскрипывала при каждом движении и посверкивала, когда кожи касались проникающие через стеклянный потолок лучи осеннего солнца. На голове Кабанова горделиво красовалось кепи военного образца, а чуть ниже козырька значительно поблескивали темные солнцезащитные очки. Блестела пряжка брючного ремня, блестели пряжки на высоких ботинках. Расстегнутая куртка давала оценить миниатюрность мобильника в прозрачном чехле и изящество помещенных на поясе других кожаных футляров, содержавших, по всей видимости, совершенно необходимые Кабанову вещи.

— Собрался на охоту? — невинно поинтересовалась Морозова. — Не иначе на медведя.

Кабанов остановился и поправил очки, чуть повернув голову в сторону источника звука. Морозова еще раз отметила, насколько Кабанов сейчас отличался от самого себя, каким он бывал на операциях. Там это был нормальный — слишком самоуверенный, слишком недоверчивый к другим пятеркам, но в целом вполне нормальный мужик. Сейчас же он представлял собой нечто совершенно особенное. Даже осанка и походка изменились — Кабанов шел, сильно выпятив грудь вперед и прогнувшись в позвоночнике, словно на груди у него висели два ряда медалей, рассмотреть которые предлагалось всем встречным. На самом деле медалей не было, было большое-большое эго, которое Кабанов таскал с собой.

— А, — сказал Кабанов с деланым равнодушием. — Мадам Морозова... Вы все еще трудитесь в нашей конторе?

— Увы, — в тон ему ответила Морозова. — Я пыталась устроиться на курсы водителей троллейбусов, но не прошла по конкурсу. Приходится тянуть лямку до пенсии в нашей богадельне...

— Ну пенсия-то вам вряд ли светит, — Кабанов с кожаным хрустом скрестил руки на груди. — Кажется, имела место неудачная поездка в Питер?

Это уже было настоящее оскорбление. Если бы Кабанов был один, то они могли бы вдосталь попикироваться без запретных тем, но за Кабановым стояли молодые парни, которых Морозова не знала, и они теперь довольно хрюкали в такт своему начальнику. Морозова не любила, когда в ее адрес хрюкали.

— Она неудачная по моим стандартам, — сказала Морозова, отворачиваясь в сторону — играть в гляделки со стеклами очков было бесполезно. — Если бы ты совершил такую поездку, ты бы считал это подвигом, требовал себе орден на грудь и ходил бы по коридорам носом к потолку. Ну вот примерно как ты сейчас ходишь.

— Мадам сердится, — отметил Кабанов. — А это значит, что я прав. Может, правы и те, кто говорит, что мадам больше не командует? У мадам больше нет своей группы?

— Ты явно подобрался к пенсии ближе, чем я, — огрызнулась Морозова в ответ. — Тебя уже занимают сплетни и слухи. У меня нет на это времени. Ты, кажется, вел свой молодняк на прогулку? Так веди его дальше...

Она оторвалась от стены и быстро зашагала по переходу, ставя ботинки на крыши «Ауди», «Фордов», «Тойот» и «Мерседесов». За спиной Кабанов что-то негромко сказал своим парням, и вся компания громко заржала. Морозова, не сбавляя хода, выбросила назад руку с выставленным средним пальцем. Вот и пообщались с коллегой.

Морозова редко сталкивалась с Кабановым в «мирной обстановке». Обычно они встречались на каких-нибудь богом забытых пустырях, в подворотнях, на вокзалах и в аэропортах, на чердаках и в конспиративных квартирах, в гостиницах и в служебных помещениях ночных клубов. Обычно они встречались тогда, когда Шеф ставил новую задачу и эту задачу не под силу было решить одной пятерке. Однажды они даже вместе возвращались из Праги на самолете — и вместе напились, не удержавшись. Слишком уж тяжко было в три предыдущих дня. Потом они еще пили в Норильске, но уже по другой причине — чтобы согреться. Про тамошние металлургические войны можно было снимать боевики не хуже «Звездных войн», и Кабанову эти войны стоили двух человек. Морозовская команда прилетела тогда, чтобы вытаскивать Кабанова из-под удара. Вытащили, отбились, отстрелялись. Вроде бы именно после того случая Кабанову и стрельнуло в голову — не пуля, нет, а идиотская мысль, что у них с Морозовой идет нечто вроде соревнования. Будто бы дерутся они, доказывая друг другу, кто лучше, кто круче, кто удачливее.

Дурацкая, чисто мужская мысль — но в башке Кабанова она прижилась, и он стал пыжиться еще больше, чем раньше. Хотя и до того был о себе мнения высотой с Эверест. Морозова реагировала на все эти кабановские закидоны спокойно, лишь изредка поддразнивала да демонстрировала средний палец. На всех дураков обращать внимание — никаких нервов не хватит. Тут на Дровосека едва этих самых нервов хватило...

— Но все-таки хватило? — У Шефа был такой вид, будто он с минуты на минуту положит голову на поверхность стола и уснет.

— Хватило, — сказала Морозова. Притащиться сюда и лично отрапортовать Шефу о том, что инцидент с Дровосеком исчерпан, было сродни доисторическому школьному садизму: "Напиши пятьсот раз «я больше так не буду».

— Вот и славно, — пробурчал Шеф, уткнувшись в бумаги. То ли его действительно тянуло в сон, то ли шрифт был слишком мелким.

— Я могу идти?

— Куда?

— Домой.

— А работать кто будет?

— Неужели опять я?

— Ну не я же, — хмыкнул Шеф иронически. — Смотри...

Он пододвинул к краю стола лист бумаги. Морозова взялась двумя пальцами за уголок, поднесла к глазам. Распечатка телефонных переговоров. Переговаривались двое мужчин. Точнее — перекрикивались. Это было ясно безо всяких ремарок. Собеседники то и дело посылали друг друга далеко и надолго, а всех третьих лиц без затей именовали «этот м...» или «тот п...». Оставалось лишь непонятным, из-за чего так психуют два этих уважаемых человека.

— Я не поняла, — честно призналась Морозова. — Я не поняла, какой вывод я должна отсюда сделать?

— Главный вывод, — пробурчал Шеф, — это то, что не надо слишком много трепаться по мобильнику. Тём более о важных вещах.

— А где там важные вещи? Они там есть? — Морозова снова пробежала глазами распечатку, но, кроме заковыристых матюгов, ничего особо важного не обнаружила. — И кто это вообще разговаривает?

— Хороший вопрос, — оценил Шеф, взялся за карандаш и написал на листке бумаги короткое слово. Морозова укоризненно покачала головой — и это на шестом этаже, в секторе особой безопасности... Это уже паранойя.

Тём не менее листок она взяла и слово прочитала. Брови удивленно взметнулись вверх, и Шеф, заметив эту реакцию, довольно хихикнул. Это удивило Морозову даже больше, чем слово, написанное карандашом на бумажке.

— Извини, — тут же исправился Шеф.

— Это серьезно? — Морозова вернула ему листок. — Это точно?

— Что значит — точно... Тоноскопию не делали, но дали послушать паре людей, которые знают его лично, слышали его голос, в том числе и по телефону. Они говорят — да.

— Это прокол, — оценила Морозова. — Люди его уровня обычно не допускают таких ошибок. А если — деза? Если — провокация?

— Нет, — Шеф скомкал листок, бросил в пепельницу и поджег. — Все очень натурально... Да и вышли мы на этот разговор чисто случайно. Не через него, а через другого. Его частоту мы давно отслеживали, а вчера вдруг нам такой подарочек подбросили...

— Допустим, — Морозова положила на стол Шефа листок с распечаткой телефонного разговора. — Но здесь ведь нет ничего...

— Информация никогда не приходит сама по себе, — нравоучительно сказал Шеф. — Информация собирается по кусочкам. Кое-что у нас имелось, а этот разговор все поставил на свои места...

Морозова обратилась в слух, но Шеф вдруг заерзал на стуле, будто сомневался, делать ему что-то или не делать... Потом решение все же пришло, Шеф выдвинул скрытую панель и нажал верхнюю кнопку, включив шумовые генераторы, которые должны были подавить все враждебные радиозакладки — если таковые имелись.

— Сегодня же вторник, — сочувственно посмотрела на Шефа Морозова. — Здесь же только вчера чистили...

— На всякий случай, — пробормотал Шеф. Морозова хотела было предложить перенести разговор сразу в кузнечный цех машиностроительного завода, чтобы их уж наверняка никто не услышал... Но тут Шеф стал говорить.

— В пятницу, — сказал он, — во второй половине дня мы зафиксировали повышенную активность в главном офисе «Рослава». Слишком много телефонных переговоров, слишком много перемещений людей и машин. Особенно много для вечера пятницы. К семи часам вечера эта активность распространилась и на структуры СБ. Причина была непонятна. Едем дальше. Совершенно по другому делу мы вели одного товарища из «Рослав-банка». Заместитель начальника отдела. Поставили за ним наружное наблюдение. Так вот, в пятницу вечером он вернулся домой на четыре часа позже обычного. На четыре часа, — со значением повторил Шеф. — Где он был? Что он делал? Дома у него стоит «жучок», само собой... Так вот, жене он сказал, что их задержали на работе. Какое-то срочное дело. Больше он ей ничего не сказал.

— Запарка на работе, — предположила Морозова. — Сверхурочные...

— Ничего подобного. Когда жена стала ему задавать вопросы, что и как, все-таки четыре часа, и не позвонил, не предупредил, то он, во-первых, разнервничался, во-вторых, сказал, что ему не дали позвонить, в-третьих, сказал, что достали уже его сегодня всякими дурацкими вопросами... Жена дома задала ему только два вопроса: «Почему так поздно?» и «Почему не позвонил с работы?». Таким образом, мы сделали вывод — ряд сотрудников «Рослава» были задержаны в пятницу вечером для допроса. Причем достаточно подробного допроса. Четыре часа — это тебе не абы что... А с наступлением темноты стало очевидно, что руководство СБ «Рослава» не покинуло свои кабинеты. Они оставались там до двадцати трех — двадцати четырех часов. Вывод — у них там что-то стряслось. Когда мне положили на стол эту распечатку и я прочитал, как Челюсть только что башкой о стену не колотится...

— У него там серьезная истерика, — согласилась Морозова. — Из-за пустяков он так переживать не будет. Так что — «это ж-ж-ж неспроста».

— Абсолютно согласен, — кивнул Шеф. — Теперь посмотрим, что его беспокоит. Его беспокоит, что «...на меня же потом и все шишки посыплются! Потому что идея была моя!». Что за идея — непонятно.

— Может, это насчет истории с программистом? — вдруг вскинулась Морозова. — Может, это Челюсть подрядил подольских убрать программиста? А санкции сверху ему никто не давал! Теперь он и дергается...

— А при чем тут банковские работники, которых четыре часа кряду допрашивали? Нет, твой программист, мир его праху, тут вроде бы ни при чем. Давай посмотрим еще: «Нормальная идея была, но все должно было пойти по-другому... Если бы не этот...» Н-да, если бы не какой-то нехороший человек, который загубил Челюсти всю идею. А как он мог ее загубить? Что он тут у нас говорит: «Никакая это не случайность... Уже сколько времени прошло!» А говорили они в воскресенье вечером, то есть прошло уже сорок восемь часов после вечера пятницы.

— Идея Челюсти могла быть связана только с безопасностью, — включилась в процесс осмысления телефонных истерик Морозова. — А виновного искали среди банковских работников. Получается, что Челюсть пытался усилить секретность банковских операций «Рослава», но ему помешали, и все пошло по-другому.

— А как ему могли помешать? Завернули идею? Но это могло произойти только на самом верху, а по телефону Челюсть говорит будто о подчиненном, о какой-то мелкой сошке... Его поэтому и колбасит так — от неожиданности.

— Ему могли помешать, выкрав какой-то документ, — предположила Морозова. — Этот документ ищут в пятницу до самой ночи. Не находят.

— Украсть документ? — Шеф скептически поморщился. — Это же наш профиль, а я документы за последние две недели не воровал. Ну а какой смысл кому-то из «Рослава» воровать? Чтобы Челюсть подставить? Может быть, но... У меня такое ощущение, будто здесь что-то более серьезное. Все эти допросы, разъезды на машинах, сидение до полуночи в кабинетах, истерика Челюсти... Тут что-то более крупное.

— Более крупное, чем документ?

— Угу...

— Тогда это человек.

— Что? — Шеф с интересом посмотрел на сидящую перед ним женщину.

— Нехороший человек загубил Челюсти идею тем, что пропал.

— Ты серьезно? Человек? Человек из банковского сектора? И этот человек, чье исчезновение ставит под удар какую-то идею Челюсти? Почему же он так важен? — спросил Шеф и тут же сам себе ответил: — А потому, что он знает столько... что от секретности банковских операций камня на камне не останется. Понятно, почему психует Челюсть... Да ну плевать на него, — неожиданно разволновался Шеф. — Нас тот человек интересует... Куда он мог пропасть? Мы опять-таки людей не воровали. Уже два месяца никого не воровали. Куда он мог пропасть? Несчастный случай?

— Помните, Челюсть уже сказал: «Никакой это не случай...»?

— Помню, помню... А почему он так уверен? Он должен был отработать сначала все версии, в том числе и несчастный случай.

— Значит, он их отработал, — сказала Морозова.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Шеф и тут же понял, что имелось. Он снял трубку внутренней связи. — Алё... Шеф говорит. Нужно сделать сводку за пятницу, субботу и воскресенье. Заявления в милицию о пропаже людей. Чтобы было указано место работы и фамилия заявителя. Ага... Жду...

Минут через сорок запищал монитор на столе Шефа, а потом из принтера полез длинный список имен и фамилий... Морозова никак не проявляла своих эмоций. Чем бы это ни закончилось, налегке из кабинета ей не выйти — обязательно подкинут какую-нибудь работенку.

— Есть, — прошептал Шеф, плотоядно ухмыляясь. — Есть, черт побери... Они подстраховались, подключили ментов... И вот читаем: «Романов Б. И., место работы — „Рослав-банк“, должность — операционист». Так я и поверил... Домашний адрес... С заявлением обратились в семнадцать часов сорок пять минут, в пятницу. Имя заявителя — какой-то Бурмистров, коллега по работе... — Шеф снова заухмылялся. — Обычно о пропаже человека заявляет жена или еще кто-то из родственников. А уж чтобы товарищи по работе так беспокоились... Это что-то невероятное! Это просто какие-то удивительные отношения у них там в «Рославе»! Просто сплошная любовь и дружба! Жить друг" без друга не могут! — Шеф смеялся, но телефонная трубка уже снова была в его руке. На миг Шеф задержал палец над кнопками. Он посмотрел на Морозову:

— Ты соображаешь, на что мы сейчас вышли? Ты соображаешь, во что это может вылиться? Ты соображаешь, как теперь все может повернуться?! — И Шеф яростно махнул свободной рукой, что, вероятно, должно было означать переворот всего сущего с ног на голову.

Морозова равнодушно пожала плечами. Она не ощущала грядущего переворота мироздания. Для нее это была еще одна работа. Очередная работа, не хуже и не лучше других.

Черт бы побрал эту работу.

 

Борис Романов: мысли о географии (2)

Это было потрясающее чтение. Никогда в своей жизни Борис не читал ничего более захватывающего и более актуального — к тому же изложенного в столь краткой форме.

Электронные часы на холодильнике показывали второй час ночи, а Борис все листал страницы «Справочника делового человека», раздел, содержавший телефонные коды зарубежных стран и городов. Палец медленно скользил по листу сверху вниз, а губы тихо повторяли:

— Австралия... Австрия... Азорские острова... Албания... Алжир... Ангилья... Ангола... Андорра... Антигуа и Барбуда...

В мире было полно свободного пространства. Свободного от безумия, воцарившегося в последнее время в корпорации «Рослав».

— Аргентина... Аруба... Багамские острова... Бангладеш... Барбадос... Бахрейн... Бельгия...

Борис сделал очередной глоток из бутылки — он пил ее уже целый день и никак не мог допить — и зажевал виски лимоном. Странно, но голова оставалась ясной, лишь ноги оказались скованы теплой вяжущей пеленой. Впрочем, ноги не были сейчас нужны Борису, достаточно было глаз, чтобы читать слова, и пальцев, чтобы листать страницы. А внутри головы все вставало на места само собой — вставало так определенно и недвусмысленно, что оставалось только диву даваться, как же Борис не врубился раньше.

— Бенин... Болгария... Боливия... Босния... Ботсвана... Бразилия... Бруней... Буркина-Фасо... Бурунди...

Как там сказала сгоряча Марина? Клетка за триста тысяч баксов? Жалко, что эту клетку не утащишь с собой. И вообще — очень мало что утащишь. Уходить придется налегке. Уходить... Хм. Забавно, а вот если он просто пришел бы в понедельник к Дарчиеву и положил бы на стол заявление об уходе. Об уходе по собственному желанию. Что бы сделал Дарчиев? Покрутил бы пальцем у виска? Разорвал бы бумагу на мелкие кусочки и сжег бы остатки в пепельнице? Попросил бы объясниться? Ну что ж... Борис мог сделать краткий доклад на тему: «Как меня здесь достали». И про просмотр жутковатой хроники на шестнадцатом этаже главного корпуса, и про собеседование в СБ с предложением стучать на всех подряд, и про нежелание жены жить по правилам, которые устанавливала СБ, и про немолодого вице-президента, ставшего после просмотра той хроники налегать на спиртное... И то ли спиртное заставило его выпрыгнуть из окна на еще не совсем прогревшийся асфальт, то ли кто-то еще... Подозрение — так это называлось. СБ по долгу службы подозревала всех, и трюк заключался в том, что СБ заставила подозреваемых почувствовать это. Они восприняли это по-разному: кто-то грыз ногти, кто-то сходил с ума, кто-то раскрывал оконную раму и с трудом заносил колено на подоконник.

Это если дело ограничивалось простым подозрением. А если подозрения подтверждались? Или если СБ КАЗАЛОСЬ, что подозрения подтверждаются? Тогда появлялся материал для съемки еще одного шокирующего документального фильма, где наряду с покаянием виновного — или считаемого виновным — на заднем плане фигурируют похожие на свертки тела членов семьи...

Думать об этом на трезвую голову было невозможно. Борис снова глотнул виски. За стеной спала Марина. В другой комнате Олеська сбила коленками с кровати медведя-панду. Панда недоуменно смотрела черными круглыми глазами в потолок, а Борис недоуменно разглядывал интерьер кухни: ну итальянская, ну по индивидуальному проекту, ну со встроенной посудомоечной машиной... Куплено на деньги, заработанные в «Рославе». Как и почти все в этой квартире. Так что, эти деньги теперь Борис должен будет отрабатывать вечным страхом?! Страхом за себя и за свою семью?! Он должен будет жить так, как будто идет длинная, бесконечная проверка?! Деньги не могут стоить так дорого.

Вануату... Ватикан... Великобритания... Венгрия... Венесуэла... Вьетнам... Габон... Гавайские острова...

Он не пойдет к Дарчиеву с заявлением об уходе. Потому что вопрос о возможности ухода из корпорации уже обсуждался ими — однажды, два года назад.

— В моем отделе у тебя будет хорошая работа, — сказал тогда ухоженный седовласый мужчина Борису. — Не сложнее, чем сейчас, а денег больше.

— В чем фокус? — спросил Борис.

— Фокус в том, что ты будешь как академик Сахаров.

— У меня зарплата будет как Нобелевская премия? — усмехнулся Борис.

— У тебя будет нормальная зарплата. У тебя будет квартира в «Славянке». Тебе дадут ссуду под машину. У тебя будет банковский счет с процентами выше обычных. Учебу твоей дочери оплатят. Ты будешь отдыхать в пансионате фирмы, платя за это копейки. А в обмен только одно — помалкивай.

— Не понял?

— Помалкивай. Ты делаешь то, что я тебе говорю. Ты обсуждаешь эту работу со мной или с человеком, с которым я разрешу ее обсуждать. И все. Ты станешь обладателем секретной информации. От этой информации зависит безопасность нашей корпорации. И если тебя допускают к этой информации, то пути назад быть не может. Ты поднимаешься на такую ступень, откуда уже не спускаются.

И тогда Борис спросил:

— И что, я уже не смогу перевестись на другую работу? Или вообще уйти?

— А зачем уходить с такой хорошей работы? — улыбнулся Дарчиев. — Когда ты поймешь, насколько хороша эта работа, ты перестанешь задавать такие вопросы.

Два года Борис не задавал никаких вопросов. Два года эта работа была так хороша, как это только возможно. Дарчиев ни в чем не обманул — деньги, квартира, машина, отпуск в Турции, ссуда...

Ошейник — вот как это называется. Он сам посадил себя, загнал себя в этот ошейник. Он сам посадил себя на цепь. А когда сидишь на цепи, очень трудно убежать от поднесенной к горлу руки с ножом.

Значит, придется рвать эту цепь. Значит, придется жечь мосты. Значит, придется уносить ноги.

Борис усмехнулся. Думаете, что прикормили, приручили? Думаете, можно теперь делать со мной, что захотите? Думаете, купили меня с потрохами? А вот я как колобок — уйду от бабушки, уйду от дедушки... Сейчас вот посижу, подумаю — и придумаю, как уйти. Мир большой. Где-нибудь найдется место для меня, Марины и Олеськи. Место, чистое от безумия.

И даже после всего выпитого Борис отдавал себе отчет, что уйти из «Рослава» будет дьявольски трудно. Почти невозможно. А неудача будет равняться смерти — причем не только для него самого.

Никогда прежде Борис не ощущал себя таким уязвимым. И никогда прежде не было в нем такой стальной решимости — встать, сцепить зубы и оставить в дураках всю огромную свирепую машину, которая имела наглость считать его своим мелким винтиком.

Никогда прежде он столь остро не чувствовал себя человеком. И этот человек готовился сжечь за собой все мосты.

 

Боярыня Морозова: проклятая работа

Морозова решила быть умнее Дровосека и сделала примирительный жест. Она взяла в буфете четыре банки пива и поставила на стол перед своей командой — по банке на каждого, включая саму Морозову. Но Дровосек был настолько туп, что жеста не понял. Он решил, что Морозовой просто захотелось побаловаться пивком.

— Мне дали указание, — сказала Морозова, постукивая жестянкой о поверхность стола. — Я должна исправить моральный климат внутри нашего трудового коллектива.

— Ну тогда извинись, — криво усмехнулся Дровосек. Встречаться с Морозовой взглядами он все же не решался.

— В ответ на твое извинение, — холодно ответила Морозова.

— Это же тебе нужно, а не мне... — продолжал кривиться Дровосек. — Тебя снимут, если ты не уладишь ситуацию. Я знаю, я слышал. Да и задание последнее ты завалила. Программу-то в «Рославе» не запустили, напугались того, что вы там наделали в поезде.

— А ты уже на «Рослав» работаешь? — опередил взрывную реакцию Морозовой спокойный Монгол. — Ты говоришь про нас «вы». Тебя там не было, в поезде? Ты не участвовал?

Морозова кивнула Монголу, что означало признательность. Пока он давал отповедь Дровосеку, Морозова собралась, выкинула лишний гнев из головы и сказала с ледяной самоуверенностью:

— Дровосек, это надо тебе так же, как и мне. Если мы не уладим дело, меня просто переведут в другую команду. А тебя выкинут на улицу, потому что никакая другая команда тебя не возьмет. Таких разговоров разве до тебя не доходило?

Судя по лицу Дровосека — не доходило. Морозова внутренне поизумлялась, что в такой структуре, как Служба безопасности, бродит совершенно невообразимое количество слухов, сплетен и домыслов, приличное разве что для восседающих на лавочке возле дома пенсионерок. Она изумлялась и следила за выражением лица Дровосека, а на лице этом отражались умственные процессы, и их результатом стало неуклюжее негромкое:

— Ну ладно...

— Нет претензий? — быстро уточнила Морозова.

— Нет...

— У меня к тебе тоже.

— Ну, слава богу, — облегченно вздохнул Карабас, которого явно тяготили все эти выяснения отношений. Монгол ничего не сказал, он просто одобрительно кивнул Дровосеку, зная, как тяжело давалось ему это «ну ладно».

— Движемся дальше... — деловито произнесла Морозова. — Кстати, что это за треп про незапущенные программы? Откуда ты узнал? — Она вопросительно посмотрела на Дровосека. — Шеф сказал?

— Шеф сказал...

— Это еще ничего не значит. Они не обязаны ставить программу всего через неделю после ее получения. К тому же ее могут поставить на какие-нибудь региональные системы, а не на московские. Главное, что мы ее добыли, эту программу.

— А программиста грохнули, — проворчал Дровосек.

— Его должны были грохнуть. Поэтому для «Рослава» ничего неожиданного не произошло. И разозлиться по поводу тех парней, что положил Монгол, они тоже не должны — это не их люди.

— Я тоже одного упокоил, — напомнил о своих боевых заслугах Дровосек.

— Твой тоже не их человек. «Рослав» нанял людей со стороны, вроде бы из подольских бандитов. Наши закамуфлировали все так, будто при налете на программиста погибли двое, а третий ушел вместе с деньгами.

— Двадцать тысяч баксов, — мечтательно вздохнул Дровосек. — Чтоб я так жил... Нам никакой премии за тот чемодан не будет?

— Не будет, — сказала Морозова.

— Вопрос, — вдруг нарушил молчание Монгол. — Двое погибли в поезде. А кто их убил? Я имею в виду — согласно камуфляжу? Что, тот программист? Но это как-то не очень...

— Неизвестно. Может, программист, а может, эти трое денег не поделили.

— Лучше бы камуфляж был почетче, — высказал пожелание Монгол. — Нам было бы лучше. Не было бы лишних проблем.

— Все, хватит про поезда болтать, — Морозова вдруг поняла, что так и не открыла свою банку с пивом. Подумав, она перебросила ее Дровосеку. Дровосек подарок принял, сразу же дернул пальцем за кольцо. Морозова смотрела, как льется пиво, и думала, что укрепление морального климата в команде обошлось ей в сущие копейки — цену четырех банок пива. Если только все это не было обманом и если за Дровосековым «ну ладно» не стояли какие-то хитрые и злые мысли.

— Хватит про поезда... Если это и проблема для кого-то, то разве что для «Рослава» и подольских бандитов. У нас другое дело. Слушайте...

И они стали слушать. В каком-то смысле это был момент истины, поскольку именно сейчас чувствовалось — сидящие вокруг мужчины знают свое дело, они серьезно к нему относятся, они тащат это дело на своих плечах... Пожалуй, на них можно положиться.

Дровосек забыл про свои обиды, по крайней мере так казалось Морозовой, когда она смотрела в его лицо, сосредоточенное, насколько Дровосек вообще мог сосредотачиваться. Лишь чуть приоткрытый рот создавал слегка недоверчивую гримасу: «Да неужели? А это точно? Это не болтовня?» Впрочем, это была лишь гримаса.

Монгол не строил никаких гримас, он был сосредоточен абсолютно, будто медитировал, а не выслушивал очередную схему грядущих действий, очередной план секретной операции, на которую посылала их родина... В смысле, корпорация «Интерспектр». Через посредничество Морозовой.

Лицо Карабаса было ни скучающим, ни скептическим, а могло бы — все же опыта ему не занимать, и подобных вводных он наверняка вдоволь наслушался за годы, проведенные в «Интерспектре». Но он сидел и слушал не перебивая.

— Вот что нам поручили сделать, — начала Морозова. — «Рослав» в прошлую пятницу потерял одного своего человека. Потерял — в том смысле, что не могут его найти.

Она внезапно замолчала. Три пары глаз выжидающе смотрели на нее. Они терпеливо ждали, ничем не выдавая своих эмоций.

— Я начну с другого, — вновь заговорила Морозова. — Шеф просил вам сказать, хотя сама я не уверена — стоит ли об этом...

— Не говори, — предложил Монгол.

— Я скажу, — она машинально махнула рукой с выставленными буквой V пальцами: на счастье, на победу. — Шеф считает, что это очень важное дело. Важное для всей корпорации. Если мы сможем его правильно раскрутить, то тогда все изменится.

— Что — изменится? — осторожно уточнил Карабас.

— Шеф считает, что таким образом мы сможем вытащить в Москву Лавровского. Мы поставим «Рославу» ультиматум, они продавят Генеральную прокуратуру и МВД, все обвинения будут сняты, и Лавровский вернется домой.

— Ух ты, — качнул головой Дровосек, а Карабас даже вздрогнул, будто бы от нарисованной Морозовой перспективы ему стало немного страшновато.

 

Борис Романов: задолго до часа X (7)

Он им ничего не сказал. Он ничем не выдач истинную причину своего столь жалкого похмельного состояния. Марина с презрением подобрала с пола пустую бутылку и выбросила ее в мусорное ведро. Потом вернулась в комнату и встала у постели мужа, который лежал неподвижно, закрыв глаза и скрестив руки на животе.

— Ты еще долго будешь валяться?

— Ах-хм, — сказал в ответ Борис.

— Мы с Олеськой через полчаса едем в зоопарк. Поторопись, если хочешь успеть.

Он не хотел успеть, и он не успел. Марина не без раздражения хлопнула дверью — Борис тут же открыл глаза, встал и подошел к окну. Это был один из первых по-настоящему теплых дней, и было приятно смотреть на женщин без пальто и мешковатых курток, тем более если эти две женщины — твоя жена и твоя дочь.

Но он им ничего не сказал. Он просто решил все взять на себя, так было проще и одновременно сложнее.

Борис залез под душ и, тихо подвывая от ужаса, включил холодную воду. За считаные секунды его пробрало до костей, до коры головного мозга — по крайней мере ощущение было именно такое.

Зато мысли потом пошли четкие и ясные, и от этой ясности тоже могло пробрать до костей.

Во-первых, было понятно, что сейчас уходить нельзя. Сейчас — это слишком рано. Слишком мало времени прошло после демонстрации того фильма в главном корпусе. Проверка наверняка еще не закончилась, а если кто-то из СБ дознается о разговоре — если это можно назвать разговором — между Романовым и ныне покойным вице-президентом, то колпак продержится еще какое-то время. Это время нужно будет переждать. Нужно будет стиснуть зубы, обхватить голову руками, чтобы не пухла, и переждать.

Во-вторых, уходить во время отпуска из Турции тоже нельзя. Если у СБ есть хоть малейшие подозрения, то именно в Турции они и будут ожидать от Бориса каких-то резких движений. Они будут пасти его очень плотно. Возможно, это задумано, как последняя решающая стадия проверки. Если Борис не наделает глупостей и спокойно вернется в Москву, это будет означать для СБ, что с ним все в порядке. И он не наделает глупостей, он не станет делать резких движений. Он будет тих и смирен как церковная мышь. Он вернется из отпуска в Москву. Чтобы потом из Москвы исчезнуть.

В-третьих, подготовка должна была начаться заранее. К сентябрю все уже должно быть готово: маршрут, документы, деньги... Все, о чем нужно позаботиться заранее.

В-четвертых, Марина ничего не должна знать до самого последнего момента. Она не была в том просмотровом зале, и она не поймет Бориса. Она не уловит запаха надвигающейся катастрофы. Она не почует безумия, разлитого вокруг. И не удивительно — Марина ведь не ездит на работу в «Рослав», она не сидит часами перед монитором, она не посещает кабинеты СБ. И если ей рассказать, как она отреагирует? Скажет: «Ты преувеличиваешь». Скажет: «Не может такого быть...» Скажет: «Тебе все это показалось...» А потом она непременно где-нибудь кому-нибудь ляпнет: «Знаете, Борька такой нервный стал... Такие вещи говорит...» Микрофоны, камеры, уши — они подберут эти слова. И Марина поймет, что ее муж говорил правду, но будет уже слишком поздно. Слишком поздно для них всех. Марине придется доказывать не нервное расстройство мужа, а свою непричастность к преступной деятельности мужа, направленной на подрыв стабильного развития великой корпорации «Рослав». Ей придется очень постараться, чтобы не стать продолговатым свертком в углу кадра...

Преступная деятельность. Хм. Вообще-то Борис бесспорно замышлял преступление. В его мыслях оно было чем-то сродни ограблению банка. Он ведь и в самом деле грабил банк — он крат у банка самого себя. Ну а поскольку сейчас даже ребенку известно, что ограбление банка — это аристократическое, шикарное преступление, не чета банальному гоп-стопу или рэкету, Борис почувствовал себя увереннее. Он — благородный разбойник. Он — герой-одиночка. Вот именно что одиночка. Никаких оговорок дома.

Никаких намеков. Лучше всего просто оглушить непонятливую болтливую женщину и привести в чувство уже по другую сторону границы. В безопасном месте пусть задает вопросы, пусть возмущается...

Но здесь — здесь будет чрезвычайное положение. Здесь будет молчаливый заговор мужчины против своей семьи. С целью спасения своей семьи. С целью освобождения их всех из золотой клетки, куда все они попали по милости Бориса. Так получилось. Извини, родная, больше таких идиотских ошибок я не допущу.

Борис вытащил из-под подушки «Справочник делового человека» и ласково погладил обложку. Осенью, осенью, когда с деревьев будут облетать листья, когда все будут считать дни до начала отопительного сезона... Когда вся СБ от первого до последнего человека будет уверена в непоколебимой лояльности Бориса Игоревича Романова...

Двенадцатое октября — вдруг понял Борис. Это будет двенадцатого октября.

— Пятница, — прошептал он, отыскав на календаре нужную цифру. — Идеально...

Вообще-то, он собирался сделать то, что среди простых людей было бы оценено как порядочное свинство. Но Борис затевал игру не против простых людей, а стало быть, с него и взятки были гладки.

Теперь, когда он знал месяц и день, можно было начинать отсчет. До часа «икс» оставалось сто пятьдесят шесть суток. И пока об этом знал лишь один человек во всей Вселенной.

Через трое суток после того, как час «икс» состоялся, об этом знали больше сотни людей. В том числе служащая специального отдела Службы безопасности корпорации «Интерспектр», известная под прозвищем Боярыня Морозова.