Это рассказ о времени, когда фантастика была юной. Точная дата ее рождения никому не известна, зато детство и юность изучены неплохо.

Детство было бурным. Пусть в русском языке слово «фантастика» женского рода, перед глазами сразу же возникает образ мальчишки, ершистого, все на свете знающего и любопытного. Его постоянно понукали родители, воспитывали все кому не лень, а он предпочитал звездными ночами глазеть на небо, бегать по пустырям воображения, без конца что-то выдумывать, а не заниматься «делом». Не желая брать пример с окружавших его взрослых жанров, учился скверно, а нравоучительные назидания пропускал мимо ушей. Мысли подростка витали далеко, в мечтах он уносился в неоткрытые еще земли «за тридевять звезд» и, подобно всем мальчишкам, строил грандиозные планы на будущее.

Дитя уважаемых родителей — Науки и Литературы — было упрямо, своенравно и не желало идти по стопам кого-либо одного из них. Не привлекал его мир лишь логических построений, но равно не тянуло и к неуправляемым стихиям чувств и эмоций. С детским максимализмом хотелось ему соединить и то и это. Но как, ребенок не знал…

С годами, теперь нам точно известно, придет умение работать, появятся устойчивые привязанности, забрезжит, наконец, одна из главных, если не единственная, цель; воспитывать человеческое воображение, подготавливать людей к стремительно надвигающемуся, будущему. Тогда-то и вспомнят о нашем вундеркинде. Потихоньку придет признание, юноша будет принят в литературный салон и на время превратится в своеобразную моду дня, с которой придется считаться даже недоброжелателям. И не раз еще случится так, что вчерашние хулители первыми протянут руку, заглядывая в бездонные глаза, в которых по-прежнему будут отражаться звезды.

Как сложится его дальнейшая судьба, что ему предстоит вынести и до каких дойти озарений (и разочарований?), пока неведомо никому. Мы же расскажем лишь о начале этой удивительной биографии. О времени, когда фантастика была юной.

…Четверть века назад у нашей планеты, до того довольствовавшейся одним естественным спутником, появился второй — искусственный. Двадцать с лишним лет земляне обживают свое новое окружение, и за давностью времени забыто, кому первому и когда именно пришло в голову удачное словосочетание; «утро космической эры». Действительно, утро — и впереди долгий, наполненный заботами космический день человечества.

Впрочем, если быть точными, рассвело еще раньше, в начале века, отмеченном формулами Циолковского и стартами первых ракет. А вот что предшествовало утру, чем были заполнены томительно-прекрасные предрассветные «часы», время романтиков и поэтов, — об этом и пойдет у нас рассказ.

Нет ничего удивительного в том, что фантазия и мечта обжили космос намного раньше, чем туда шагнул человек.

Мы — племя звездочетов. Сама природа определила нам путь, одарив планету атмосферой, столь прозрачной, чтобы поколение за поколением могло любоваться ясными ночами ни с чем не сравнимой мистерией звездного неба. Сверкание звезд заставило человека поднимать очи горе, отрываться мыслью от бренной земли. Небо было самым древним и мощным магнитом, к которому направлялись желания, мысли, фантазии.

Идея путешествия на небеса, изучения заоблачных диковин возникла на самой заре развития человечества. А раз возникнув, уже не покидала человека Земли никогда. Целые поколения знакомились с загадками неба по сочинениям фантастов, однако и сама эта литература зародилась прежде всего с мечты о небе.

Летопись мысленных космических полетов в мировой научно-фантастической литературе приятно — и по-своему легко — писать. В ней все упрощено до предела: подобно ракете на стартовой площадке, космическая фантастика, стартовав, двигалась только вверх, вперед, улетая все дальше и дальше — и все быстрее… Однако несмотря на кажущуюся простоту, история ранних космических полетов поистине фантастична и захватывает так, что нельзя без волнения перелистывать ее страницы.

Потому что мечта эта — одна из древнейших и неизменных. И безусловно одна из самых красивых.

Потому что ни в какой другой области научной фантастики не было штурма столь яростного, массивного и победоносного.

Потому что не только иронию вызывают ветхие от времени пожелтевшие страницы, но и чувство уважения и восхищения дерзостью исписавших их первооткрывателей.

Потому, наконец, что о грезах юности помнишь всю жизнь.

1.РАССВЕТ

Изобретение снаряда, при помощи которого можно подняться на Луну, не должно казаться нам более невероятным, чем казалось невероятным, на первых порах, изобретение кораблей, и нет поводов отказываться от надежды на успех.
Джон Уилкинс, 1640 год

В историю ранних космических фантазий погружаешься как в бездонный колодец. В нашем первом — и самом долгом — путешествии на машине времени мы не раз будем делать остановки в прошлом, встречаясь с авторами «грез о небе», перелистывая древние книги и удивляясь, сколь же старым и непреодолимым был искус полета. В древних мифологических сказаниях разных эпох и народов, везде — буквально везде — обнаружатся искры этой самой святой мечты человека. И что может быть естественнее, как не стартовать сразу же к самым истокам человеческой цивилизации, в древний Вавилон — родину первого дошедшего до нас литературного памятника, «Эпоса о Гильгамеше».

На часах нашей машины времени — второе тысячелетие до нашей эры. Когда археологи, производившие раскопки легендарной Ниневии, наткнулись на библиотеку царя Ашшурбанипала, то среди тысяч глиняных табличек, испещренных клинописью, нашли и ту, что поведала легенду об Этана, верхом на орле воспарившем в небо…

Мы не ошиблись — мечта воистину древняя как мир.

До XVII века авторы воображаемых космических путешествий никаких аппаратов, разумеется, с Земли не запускали, и космонавтам древности приходилось обходиться подручными средствами сообразно духу времени. Например, искусственными крыльями.

В «Мифологической библиотеке» (II век до нашей эры) древнегреческого автора Аполлодора бесстрастно сообщаются «факты» об Икаре и Дедале (более знакомые по взволнованным поэтическим описаниям Овидия): «…Дедал изготовил крылья для себя и для сына, наказав поднявшемуся в воздух Икару не подниматься слишком высоко, чтобы клей, которым были соединены перья, не расплавился под лучами солнца, и не опускаться слишком низко к морю, чтобы крылья не распались под влиянием сырости… Икар, однако, пренебрег советами отца и, увлеченный полетом, поднимался все выше. Клей расплавился, и Икар погиб, упав в море».

Официозный автор совсем не склонен был к проявлению эмоций, но даже в его подчеркнуто сухом повествовании прорвались интересные нотки. «Увлеченный полетом»… — как часто будем вспоминать мы эти слова! В те стародавние времена люди никуда и ни на чем не летали — и долго еще не полетят, — но полет, пусть воображаемый, уже представлялся как нечто совершенно захватывающее, способное приструнить даже врожденный инстинкт самосохранения!

Еще прыжок на два столетия. Оказывается, у Икара нашлись последователи: столь же дерзновенно посягнул на святая святых древних, на Солнце, царевич Сампати из древнеиндийского героического эпоса «Рамаяна». Средство то же — искусственные крылья…

Первой длительной остановкой в прошлом, отправным пунктом нашего «путешествия в XX век» будут книги сатирика Лукиана. Историки фантастики часто до хрипоты спорят о приоритетных деталях, но как только разговор заходит о космической фантастике, пальма первенства единогласно отдается ему, Лукиану из города Самосата, что раскинулся на берегах реки Евфрат.

Фантазии о воображаемых путешествиях в неведомые страны появились не случайно. С победой римлян в войне против раздробленных, погрязших в междоусобной грызне греческих городов-государств пришло самое долгое мирное затишье в истории Европы. Расцвели науки, в каждом крупном городе был университет. Как писал известный историк научной фантастики (и сам писатель-фантаст) Джеймс Ганн, «появилась, наконец, возможность двигаться вперед, задумываться над тем, чтобы и дети могли двигаться вперед, предаваться размышлениям и грезам о других мирах».

В это время, — а точнее, около 120 года нашей эры — в семье бедняка родился будущий писатель Лукиан. О его жизни нам известно на удивление много. Достаточно побродил по свету, читал, пытался освоить юриспруденцию, преподавал и писал книги. Жил долго — лет семьдесят — и под конец жизни добился видного положения, получив почетное назначение в Египет от императора Коммодуса.

В историю фантастики Лукиан вошел двумя сочинениями: книгой «Икароменипп, или Заоблачный полет» (около 160 года) — вот где впервые был упомянут полет на Луну! — и знаменитой «Правдивой историей», вышедшей в свет между 165 и 175 годами. В последнем сочинении такой полет был впервые подробно описан. Правда, на Луну героев перенес самый обычный смерч, да и создана была «Правдивая история» с целями пародийными (автор подтрунивал над историческими сочинениями Гомера, Геродота, Ксенофонта, Фукидида и Ямбула, в большинстве своем до нас не дошедшими), но факт остается фактом: то была первая книга о полете на Луну.

Не легенда, не миф, а книга, способная, кроме всего прочего, развлечь и увлечь. Отправная веха в нашем путешествии…

Затем космические фантазии, как и вообще все без исключения мечты о заповедных землях, на время прекратились — застыла на века сама европейская культура. Стояла темная ночь, не до литературы было. И мечта о далеких небесных мирах на время отодвинулась в тень: как известно, «совращенных с истинного пути» и «желавших познать тайны мироздания» церковь не прощала… Тем не менее в 1295 году одно событие раздвинуло духовный горизонт европейской культуры, явившись предвестником нового века, первого века Возрождения: в Венецию из дальних заморских плаваний возвратился молодой любознательный купец Марко Поло. И вновь, разгораясь, затлели легенды о таинственных землях «где-то там», а из пепла сожженных ожила крылатая, как птица Феникс, мечта о полете.

1516 год. На Луну запущен… ну что ж, назовем это «первым космическим аппаратом». Ведь Астольф, герой поэмы Лудовико Ариосто «Неистовый Роланд», совершил путешествие на нашу космическую соседку в повозке библейского Ильи-пророка. Итак, еще отметка на пути: первый межпланетный перелет на другое небесное тело, совершенный не волею стихий, не в мыслях или сновидениях, но с помощью какой-никакой, а машины, аппарата…

У Ариосто долго не было последователей, его описание межпланетного путешествия оставалось единственным целое столетие. Не наступило еще время для фантазеров — хотя и маячило смутно на горизонте. Но что-то сместилось в заведенном порядке вещей. Фантазеров церковь пока еще гноила и жгла с прежним упорством, однако бесследно уничтожить саму фантазию была уже не в силах.

Остановимся на минуту. Битва разума с мракобесием только разгоралась, и все отжившее не собиралось отступать без борьбы. Рациональное и мистическое, светлое и темное порой удивительным образом соединялось в одной личности, не удивляя современников, но безнадежно запутывая последующих биографов.

Тут особенно опасны упрощения. Многие со школьной скамьи привыкли считать, что духовный климат средневековья определялся ожесточенной борьбой «попов» против «еретиков-ученых». Как все просто… Однако и Роджер Бэкон и Бруно были монахами, а Кампанелла — так просто религиозным фанатиком! Еретик Мартин Лютер пришел в бешенство, прослышав про учение Коперника, и даже призывал к физической расправе над ним. Но и такой светлый ум эпохи, как Фрэнсис Бэкон, не принял гелиоцентрической системы мира — между тем как официальная римско-католическая церковь лет семьдесят терпела ее, проявляя странный либерализм в отношении столь явной ереси. Вот какое было время.

Поэтому неудивительно, что среди ранних подвижников «космонавтики» (архиересь!) можно встретить и естествоиспытателей, и философов, и светских кавалеров, и даже отцов церкви. Все грешили этим манящим и запретным — фантазиями о других мирах.

Рассказывая о первых лунопроходцах, невозможно пройти мимо скорбной одинокой фигуры Иоганна Кеплера (1571 — 1630). Жизнь его была смутной и трагичной. Родившись недоношенным, трижды умиравший, но каким-то чудом сумевший выкарабкаться, никогда не знавший, что такое быть сытым, Кеплер остался в памяти человечества, как величайший астроном своего времени, последователь Галилея — хотя современники больше знали о нем как о придворном астрологе императора Рудольфа II (астрономией приходилось заниматься во «внеслужебное» время). Скрупулезный исследователь и азартный игрок, смелый философ и фанатик-пуританин, писатель-фантазер — сколько всего вместила в себя эта личность!

Смутной и трагичной оказалась и судьба его единственного фантастического произведения. В 1593 году, во время учебы в Тюбингенском университете, Кеплер пишет диссертацию, посвященную гелиоцентрической системе мира, где, в частности, описывает небесные явления, наблюдаемые с… Луны. А спустя 16 лет добавляет главу, объясняющую, как именно попал наблюдатель на Луну — с помощью демона, вызванного заклинаниями матери героя. Рукопись лежала без движения два года, а потом была украдена.

Наконец, в последнее десятилетие жизни нищий старик заново восстанавливает свой «Сомниум» («сон» по-латыни), но, не успев подготовить рукопись к публикации, умирает. За одной смертью следует другая: свирепствовавшая в Европе чума уносит издателя рукописи. И только в 1634 году сын Кеплера издает сон о лунной стране Левании.

Странное это сочинение — да Кеплер и не мог написать иное. В «Сомниуме» мистика соседствует с поразительными по точности научными наблюдениями, блестящими образцами научно организованной фантазии — чего стоят хотя бы последние страницы, где описывается гипотетическая жизнь на Луне, первое в мировой литературе изображение инопланетной фауны. И фантазируя, Кеплер остается ученым, логически выводя изображаемые формы лунной жизни из тех данных, какими располагала в ту пору наука.

А в его научных трудах, наоборот, нет-нет да блеснет искра фантазии. В письме к своему кумиру, Галилею, Иоганн Кеплер рассматривает открытые великим итальянцем «звезды Медичи» (спутники Юпитера) как новые материки, где обязательно будут основаны колонии. «Надо создать лишь корабли и паруса, годные для небесного воздуха. Тогда найдутся и люди, которых не отпугнут пустынные пространства». Подумать только, как он был в этом уверен — в своем далеком прошлом, во тьме, безысходности и нужде!

От ученых не отставали и некоторые деятели церкви. Самое удивительное, что наиболее научные проекты в интересующей нас области предлагали в те времена именно «попы»! Английский писатель-фантаст Брайн Олдисс как-то упомянул даже «целую компанию английских епископов XVII века» — их действительно было четверо или пятеро, этих высокопоставленных церковных сановников, отдавших дань фантазиям об иных мирах; двое интересуют нас в первую очередь.

Один из них — это епископ Герефордский Фрэнсис Годвин (1562 — 1633), автор первого научно-фантастического романа о полете на Луну. Написанное в самом начале XVII века, сочинение Годвина «Человек на Луне» было опубликовано под псевдонимом «Доминго Гонсалес» посмертно, в 1638 году.

Называя Фрэнсиса Годвина автором первого научно-фантастического романа о полете на Луну, мы не погрешим против истины.

Да, герои Лукиана побывали там еще во II веке вашей эры, и в более поздние времена у Годвина хватает конкурентов в праве на приоритет. Но то была игра стихии, или помощь духов, или колесница богов, — заслуга епископа из Герефорда в том, что он, по словам известного исследователя Роберта Филмуса, «обосновал свой полет с точки зрения научных или квазинаучных принципов, какими бы примитивными ни были сами эти принципы».

Автор и одновременно герой романа Доминго Гонсалес выдрессировал стаю диких лебедей так, что они могли переносить по воздуху корзину с полезным грузом. Случайно этот причудливый «механизм» (сложная конструкция из деревянных рам, канатов и живых «винтиков», а внизу деревянная доска, напоминающая знакомое каждому горнолыжнику сиденье от бугельного подъемника) забрасывает героя на Луну. Автор объясняет, что дикие лебеди в это время мигрируют на Луну… Почему бы и нет: во времена оные южные страны казались читателям местом не менее загадочным!

Но вот следуют откровения, которые делают честь интуиции Годвина. На определенном расстоянии от Земли Гонсалес вдруг ощущает… потерю веса (начало XVII века!), а также заключает, что многие из звезд «кажутся гораздо более далекими, чем наблюдателю с Земли»… Далее развертывается вполне традиционный сатирический сюжет (писатель в основном издевается над приметами современного ему мира), но для решения вопроса о приоритете перечисленного достаточно. Титул одного из пионеров «воображаемой космонавтики» епископ Герефордский Годвин заслужил по праву.

Однако мало кто знает, что тем же годом — 1638 — датировано сочинение соотечественника и коллеги Годвина. Трактат «Открытие нового мира на Луне» Джона Уилкинса, епископа Честерского.

Джон Уилкинс (1614 — 1672) по праву может быть назван «английским Ломоносовым». Известный философ и политик, лингвист и математик, удивительным образом совмещающий эти свои ипостаси с теологией, Уилкинс был бессменным ректором знаменитого колледжа в Оксфорде и одним из основателей в 1662 году академии наук в Англии — Лондонского королевского общества. О смелых прогностических догадках высокоученого епископа уже говорилось в предыдущей главе; сейчас нам интереснее другое: Уилкинсу принадлежит «патент» на изобретение… целого литературного жанра — научно-популярного!

Это не оговорка, сочинение епископа из Честера действительно представляет собой популярное изложение идей автора для широкого круга читателей (насколько он вообще мог быть тогда широк, в первые десятилетия XVII века). К третьему изданию, вышедшему в 1640 году, добавлены общие рассуждения о возможностях полета на Луну. В них Уилкинс высказывает взгляды поистине революционные (инквизиция отправляла на костер и за меньшие вольности). Судите сами: «Прочитав Плутарха, Галилея, Кеплера и некоторых других и обнаружив, что мысли мои собственные совпадают с высказываниями столь известных авторитетов, я заключил, что не только возможно, но и вероятно встретить на Луне другой обитаемый мир». А еще фраза, помещенная нами в эпиграф…

Десятилетие спустя выходит новый «научно-популярный» трактат «Математическая магия». В нем Уилкинс всерьез обсуждает такие чудеса, как подводная лодка и летательные аппараты, а также весьма скептически рассматривает идею вечного двигателя. Что же касается космической техники, то тут, как говорится, расставлены все точки над «и»: «Четыре различных способа назову я, последством коих полет в небеса был (!) или будет осуществлен. Два первых достигаются с помощью иных материй, остальные — с помощью нашей собственной силы: 1. С помощью духов или ангелов. 2. С помощью птиц небесных. 3. С помощью искусственных крыльев, пристегнутых непосредственно к телу. 4. На летающих колесницах», Слово сказано!

2. ПЕРВАЯ РАКЕТА

…Я могу в этом увериться только в том случае, если поднимусь на небо. «А почему бы не подняться? — тотчас же ответил я себе. — Ведь поднялся же туда Прометей, чтобы похитить огонь. Разве я менее отважен? И есть ли у меня основания сомневаться в успехе?»
Сирано де Бержерак , 1657 год

До конца XVII века появилось еще несколько занятных описаний полетов на Луну, из коих выделяется сочинение француза Сирано де Бержерака. Любитель фантастики знает, конечно, что речь идет не о ловком дуэлянте и повесе, персонаже пьесы Эдмона Ростана, а о смелом мыслителе-гуманисте, авторе одной из пионерских лунных фантазий (хотя Сирано — тот же самый!).

Бесстрашный вояка — гасконец! — Сирано де Савиньен (1619–1655), владелец родового замка Бержерак, во время Тридцатилетней войны был ранен при осаде Мюзона и Арраса. В отставку он вышел, не добившись ни почестей, ни чина, и совершенно неожиданно погрузился с головой в книги, после чего и сам взялся за перо. Так возникла сатирическая дилогия «Иной свет»: первая часть ее, «Государства и империи Луны», вышла посмертно в 1657 году, а незаконченные фрагменты второй — «Государства и империи солнца» — в 1662, Какое-то время обе рукописи находились под «цензурой» друга Сирано, не без основания опасавшегося неприятностей со стороны церкви.

Сирано де Бержерак — еще один из претендентов на титул «пионера космонавтики», и надо признать, что претензии его основательны. Ведь герой Сирано отправляется на Луну в аппарате, приводимом в действие ракетой!

И пусть бы одной — так нет же, сначала пламя уничтожило шесть ракет, расположенных по одному краю платформы, потом, «благодаря запалу, помещенному в конце каждого ряда, загорелся другой ряд», включилась третья «ступень», затем «четвертая»! «Наконец селитра вся сгорела, и машина перестала действовать; я уже думал, что сложу голову на вершине какой-нибудь горы, но вдруг почувствовал, что хоть я и совершенно не шевелюсь, я все же продолжаю подниматься вверх, зато машина покидает меня и падает на Землю». По сравнению с сегодняшними представлениями отличия лишь качественные — размеры ракеты побольше ступеней поменьше, сам же принцип угадан безошибочно.

Роман Сирано пользовался широкой популярностью, и все же человеческой мысли понадобились долгие два с половиной века, чтобы к идее ракеты вернулись сначала романисты, о которых речь впереди, а за ними, уже на строго научной основе, — Циолковский. Почему так долго? Быть может, ответ на вопрос слегка прояснится, если мы задумаемся над другим вопросом: а как сам автор отнесся к своему более чем дерзкому предвидению?

А никак… Стоит призадуматься, перечитать роман, и желание увенчать Сирано лаврами «пионера космонавтики» утихает само собой. Ибо храбрый гасконец хотя и был по меркам своего времени чрезвычайно начитан (он с легкостью рассуждает об астрономии, теории тепла, магнетизма и даже атомистике), по отношению к точным наукам сохранял поистине святую невинность. По своей природе Сирано был сатириком, а не исследователем, для него что наука, что не наука — все было едино.

Вспомним его первую попытку — ту, что предшествовала ракете. Итак, «потешив воображение разумными возможностями осуществить свой план, я следующим образом отправился на небо… Я обвешался множеством склянок с росою, а солнечные лучи устремились на них столь яростно, что тепло, притягивающее склянки, подобно тому, как оно притягивает влагу, образуя огромные тучи, подняло меня на такую высоту, что…» — и так далее в том же духе.

Еще одна остановка в нашем путешествии. Один из современных методов поиска «безумных идей», в которых сейчас так остро нуждается наука, назван методом «мозговой атаки». Суть его заключается в следующем: собирают группу специалистов, ставят перед ними сложную задачу (обычно из другой области) и предлагают буквально бомбардировать ведущего занятие проектами решений. Проектами любыми: сколь угодно фантастичными, даже на первый взгляд совершенно бредовыми. Потом эксперты изучат эти проекты, выудив то, что поддается реализации. Где-то среди всей этой «фантастической чепухи» обязательно найдется верное, хотя и невероятное (казавшееся таковым!) решение. Метод этот позволяет снять маячивший перед каждым специалистом барьер под названием «нельзя»…

Так вот, Сирано был бы идеальным испытуемым для занятий по методу «мозговой атаки». Он не задумывался над технической осуществимостью предложенных решений (а задача стояла конкретная: как попасть на Луну?) и многое предложил, наверное, просто в шутку. В романе с небрежной легкостью нагромождено еще с дюжину столь же бредовых (в глазах тогдашней публики) проектов. И не менее сумасшедших, по-видимому, в сознании самого Сирано… К счастью, принцип «пиши все, о на ум взбредет» — первый этап «мозговой атаки» — сработал безошибочно: ум у гасконца был острый, а фантазии ему было не занимать.

Сирано де Бержерак с ракетой действительно угадал. Но, к несчастью, в XVII веке еще не слыхали о прогрессивном методе и не нашлось эксперта, способного основательно порыться в идеях писателя и откопать среди них одну-единственную — верную. Что касается нарисованной фантастической картины — полет на Луну при помощи ракет, — то и она никого из современников особенно не увлекла: фантазировали тогда не в пример занятнее.

Ведь и идея ракеты была стара как мир.

По свидетельству историков, китайцы забавлялись ракетными фейерверками еще в XI веке, а два столетия спустя уже применяли ракеты в военном деле. Китайская легенда XV века, на которую ссылается в своей многотомной энциклопедии космонавтики профессор Н. А. Рынин, повествует о том, как некий мандарин Ван Гу повелел соорудить себе помост, укрепленный на связках пороховых ракет, и стартовал на этом «космическом корабле» в… небытие, надо полагать. Не ясно, что именно увлекло его в заоблачные дали, но что-то же звало! С течением времени идею заимствовали европейцы, а когда более эффективными в военном деле оказались мушкетные пули, о ракетах надолго забыли. Тем не менее в конце XVIII века их применяли англичане в боевых операциях против повстанцев-индусов и еще полвека спустя — против наполеоновских войск. Потом развилась полевая артиллерия, и ракеты вновь отошли в тень…

А теперь возвратимся в XVII век. Ясно, что своей новинкой Сирано никого особенно не поразил. По сравнению с обычными пороховыми ракетами, которыми тешились на придворных балах, какие-нибудь духи или прочие астральные субстанции в качестве межпланетного «двигателя» смотрелись куда эффектнее.

Но уже в начале следующего столетия, названного исследователями фантастики «веком лунатиков», доставлять землян на Луну и другие небесные тела стала исключительно техника.

В скучном и заслуженно забытом романе (по сути, научной рецензии на сочинения Сирано) англичанина Дэвида Рассена «Лунный мир, или Путешествие на Луну, содержащее некоторые размышления о природе этой планеты, о возможных способах добраться туда, а также другие приятные замечания о ее обитателях, их образе жизни и обычаях» (1703) автор предлагает использовать для межпланетного путешествия гигантские «качели». Это сложное сооружение из шкивов и блоков, причем ось качелей предполагалось установить на высокой горе, а два сиденья должны были соединить Землю и Луну. Рассен предусмотрел даже вариант возвращения космонавтов на Землю: для этого нужно было просто сесть на сиденье, находящееся на поверхности Луны, — остальное, считал Рассен, сделает притяжение Земли…

Наивно, что и говорить, но все же выглядит более обоснованно с научной точки зрения, чем вариант великого современника Рассена — Даниэля Дефо. У того в романе «Консолидатор» (1705) механический летательный аппарат, перенесший героя на Луну, приводится в действие духами, как и век назад. Зато второй великий современник, Джонатан Свифт, хотя и не входит в плеяду «межпланетников», все же указал способ, который, как только будет открыт (или так: «если будет открыт…»), несомненно, послужит будущей космонавтике. Ведь что такое свифтовский летающий остров Лапута, как не воплощенная идея антигравитации!

Шли годы, количество проектов росло. По традиции, именно Жюлю Верну приписывают патент на использование в космосе пушки в качестве транспортного средства. Но вот оказывается, что и его опередили: идея применить силу отталкивания в космическом пространстве впервые пришла в голову некоему Мурто Макдермотту, автору романа «Полет на Луну» (1728). С Земли героя поднял самый обыкновенный смерч (в точности как у Лукиана), но вот дальше путешественник «вцепился руками в огромное облако из ледяных градин, повстречавшееся на пути, после чего, упершись в облако изо всех сил, начал давить на него, в то время как сила отдачи толкала героя по направлению к Луне». Болезненный удар по самолюбию членов жюльверновского Пушечного клуба!

Итак, Луна уже не была в диковинку. Луна, но не планеты.

Например, первый полет на Марс, позже превратившийся в настоящую Мекку научной фантастики, совершен только в 1744 году в романе немецкого астронома Эберхарда Киндермана «Очень быстрое путешествие, совершенное пятью молодыми людьми на воздушном корабле в Иной мир, дабы проверить, правда ли, что планета Марс 10 июля сего года появится на небесах в первый раз за все время существования мира со своим спутником, или Луною» (так повелось: чем скучнее роман, тем внушительнее у него название). О спутниках Марса, как мы помним, догадывался еще провидец Свифт. Но в романе Киндермана герои хотят своими глазами удостовериться, что таковые есть… Пятеро смельчаков отправляются в космический полет, свято веруя в теорию итальянского иезуита Франческа ди Лана-Терци, полагавшего, что две соединенные вместе железные полусферы, из которых выкачан воздух, станут «легче» и взлетят на небо как воздушные шарики. При этом никто, кажется, не придал особого значения опытам Отто Герике, доказавшего еще в 1654 году существование атмосферного давления (сейчас даже школьники помнят знаменитый опыт с «магдебургской сферой», которую не могли разорвать две упряжки лошадей!).

Но зато какое непривычное слуху человека XVIII века сочетание слов: воздушный корабль! В ранних космических путешествиях воздух сопровождает героев и в межпланетном пространстве — не удивительно, что кому-то пришла в голову идея «космического аэроплана». Одно из первых таких описаний встречается в вышедшем в Англии анонимном «Рассказе о жизни и удивительных приключениях Джона Даниэля» (1751).

Прекрасны все-таки названия старинных романов! После прочтения одного такого заголовка отпадает необходимость раскрывать книгу. Вот и «Джон Даниэль» в оригинале зовется так: «Повествование о жизни и удивительных приключениях кузнеца из Рокстауна, Хертфордшир, Джона Даниэля в последние семьдесят лет его жизни. Содержащее летопись следующих событий. Грустное описание его странствий. Кораблекрушение, которое он потерпел, оказавшись в результате с товарищем на необитаемом острове. Случайное открытие Джона: его компаньон — женщина. Рассказ о том, как они жили там и заселили остров детьми. Равно, как и описание самого невероятного аппарата, построенного сыном героя, Джекобом, на котором он совершил полет на Луну, с приложением описания ее обитателей…» — и так далее, еще приблизительно на полстраницы. Нужно ли что-то добавлять?

В этом романе описание «аэроплана» еще очень смутное, лишь угадываемое («деревянная прямоугольная платформа с трапом, с насосом-помпой посередине, а по бокам с ситцевыми крыльями, натянутыми на тонкие металлические ребра трех ярдов длины»). Подробнее рассказано о летательном аппарате — странной комбинации вертолета и парашюта — в романе известного французского писателя Никола Ретифа де Ла Бретонна «Открытие в Южном полушарии, совершенное летающим человеком, или Французский Дедал» (1781). В этой книге чего только нет! Даже намеки на использование авиации в военном деле…

Открылась эра космических путешествий и в России. Специалисты до сих пор спорят, кому присудить титул первого русского фантаста, но одно твердо установлено: первый межпланетный перелет в отечественной литературе совершил мудрец Нарсим из «Новейшего путешествия, сочиненного в городе Белове» (1784) Василия Лёвшина.

«Во сне обращает он взоры свои на стену, где висело у него несколько орлиных крыл. Берет из них самые большие и надежные; укрепляет края оных самым тем местом, где они отрезаны, к ящику, сделанному из легчайших буковых дощечек, посредством стальных петель с пробоями, имеющими при себе малые пружины, кои бы нагнетали крылья снизу. С каждой стороны ящика расположил он по два крыла, привязав к ним проволоку и приведши оную к рукояти, чтоб можно было управлять четырью противу расположенными двух сторон крылами одною рукою; равномерно и прочих сторон крылья укрепил к особливой рукояти. Сие средство почитал он удобным к его намерению: что и в самом деле оказалось, ибо, вынеся сию машину на открытое место и сев в нее, когда двух сторон крылья опустил с ящиком горизонтально, а двумя других начал махать, поднялся вдруг на воздух…»

До чего же параллельно двигалась мысль фантазеров, разделенных тысячами километров и друг друга не читавших: агрегат с машущими крыльями в английском «Джоне Даниэле», у француза Ретифа де Ла Бретонна и вот — у русского Лёвшина!

Описывая аппарат Нарсима, автор предельно точен и даже сух, но стоит ему перейти к описанию ощущений «космонавта», как стиль разительно меняется. Куда девалась инженерная основательность! Из-под пера Лёвшина выходят строки, подтверждающие очевидную мысль: в те годы идея полета на небеса была еще бесконечно далека от технически реализуемой задачи. Всего лишь мечта — подсознательная, будоражащая, пьянящая: «Какой восторг! Что стал Нарсим, увидев себя восходяща выше возможности человека… Он ободряется, начинает двигать рукояти, рассекает прозрачную бездну, удаляется и забывает о себе самом… Но разве не то ж делают все, коими владело любопытство? Нарсим был человек».

3. ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД ШТУРМОМ

Я решил во что бы то ни стало добраться до Луны Чтобы не показаться совсем сумасшедшим, я теперь постараюсь изложить, как умею, соображения, в силу которых считаю это предприятие — бесспорно трудное и опасное — все же не совсем безнадежным для человека отважного.
Эдгар Аллан По, 1835 год

И вот мы на пороге XIX столетия.

В этом столетии впервые дала себя знать «нелинейность» времени. С приходом научно-технического прогресса оно начало замедляться, растягиваться, и теперь каждый год приносил столько событий, сколько раньше их не случалось и в столетие.

Давайте освежим в памяти этапы этого фантастического по силе и напору восхождения мысли.

Итак, наука. Атомистическая теория Дальтона (1803), идея вычислительных машин (Бэббидж, 1823), законы Ома (1826), органический синтез (Волер, 1828), законы термодинамики (Гельмгольц, Джоуль, Майер, Клаузиус, 1840 — 1850), булевы алгебры (1855), спектроскопия (Кирхгоф и Бунзен, 1854 — 1859), «Происхождение видов» Дарвина (1859), максвелловская теория электромагнетизма |(1864), законы генетики Менделя 1866), Периодическая система элементов Менделеева (1869), теория множеств (Кантор, 1884), экспериментальное доказательство существования электромагнитных волн (Герц, 1886 — 1888), рентгеновские лучи (1895) и под занавес века, в 1896 году, открытие радиоактивности Беккерелем, а в 1897-м — электрона Томсоном! Наконец, пионерские работы Циолковского.

Не отставала и техника. Открыла столетие электрическая батарея (1800), затем последовали: колесный пароход (1807), электроаккумулятор (1812), велосипед (1816), стетоскоп (1819), электромотор (1822), электромагнит (1825), трактор (1825), телеграф (1837), нитроглицерин (ок. 1846), бессемеровская сталь (1856), пишущая машинка (1864), динамит (1867), лампа накаливания (1879), паровая турбина (1884), трансформатор и мотоцикл (1885), звукозапись (1887), цветная фотография (1891), кино (1896).

Наверняка в этом списке что-то незаслуженно забыто, но всего не упомнишь. Прогресс прорывался везде, во всех областях науки и техники; вот только в космос не слетали…

Это упущение с лихвой окупила фантастика. Однако прежде чем продолжить наше путешествие, стоит немного поразмышлять на общие темы.

В середине прошлого века стал ощутимо сказываться количественный рост фантастики, причем скорость роста также неудержимо росла. По данным английского историка фантастики Игнатиуса Кларка за все XVII столетие в Англии была издана одна-единственная книга, про которую можно условно сказать: «роман о будущем» (ни «Новая Атлантида», ни сочинения Уилкинса под это определение не подходят).

За пятьдесят первых лет XVIII века — также одна, за вторые полвека — пять. А дальше кривая резко рванулась вверх: первая половина XIX века — 12 книг, а вторая — уже 172!

В XIX веке заиграла всеми мыслимыми красками фантастика космическая. Словно наитие подсказывало авторам: не за горами время, когда человечеству предстоит сделать едва ли не решающий шаг в своей эволюции. Шаг за пределы колыбели.

Что такое столетие для стереотипов массового сознания? Не мгновение, но и не вечность. Если смотреть из XX века в прошлое, то за XIX век еще «предстояло» полностью обжить воображаемый космос, подготовить человечество к выходу на звездную дорогу. Космический ажиотаж захватил всех — и ученых и поэтов: первые мысленно проигрывали варианты и анализировали; вторые заглядывали в бездны «внутреннего космоса», странным образом сопряженного с внезапно открывшимся внешним.

Мысль писателей-фантастов двигалась не плавно и не последовательно, скорее наоборот — резкими, неожиданными толчками. Периоды затишья иногда затягивались, но зато за каждым новым прыжком в неведомое открывалась в полном смысле слова бесконечность — бесконечность новых деталей и сюжетов, новых запретов и новых же соблазнительных возможностей.

Одно из временных затиший пришлось на начало XIX века.

Нельзя сказать, чтобы научная фантастика той поры значительно отставала от бурного прогресса науки и техники. И дело не в количественном росте — писатели-фантасты не собирались уступать и в «качестве». Но вот космическая волна на время затихла — хотя то было затишье перед решающим штурмом…

Может быть, дала себя знать и некоторая усталость читателя от космоса. Путешествия на Луну и другие планеты в фантастических произведениях исчислялись пока десятками, а читатель устал. Еще были преждевременны слова о том, что книжный рынок затоплен такими книгами, но количество их росло из года в год, множились и сюжетные повторы. К заоблачным чудесам начали привыкать.

И вот еще на что следует обратить внимание.

До сих пор речь шла о произведениях, достойных лишь беглого упоминания в обзорах, в крайнем случае — пересказа, но уж никак не прочтения (исключения не в счет). Какими бы ни были заключенные в них прогностические идеи, дальше идеи дело обычно не шло. Судьба книг подтвердила это со всей наглядностью: потребовался труд не одного десятка современных исследователей, чтобы выудить из безвестности запылившиеся фолианты. Были промыты тонны песка и ила — и все ради нескольких крупиц золотого песка, тех самых удивительных идей, о которых сообщается лишь парой строчек!

Количественный рост «романов про космос» не мог не привести к какому-то качественному повороту. Либо этой литературе было суждено умереть, можно сказать, и не родившись, либо…

Не только космическая — вся фантастика пребывала в ожидании. Ждала художника, который сопряг бы ее окончательно с подлинной, большой литературой. Или сделал бы в лучшем смысле слова массовой, популярной, привлек бы к ней теперь уже миллионы читателей, заразив сердца молодых романтикой мечты.

Первым таким добрым гением для этой литературы стал Эдгар По, вторым — Жюль Верн.

Чтобы совершить два таких гигантских прыжка в Незнаемое, потребовалось время. Но и в период затишья продолжалась работа, кропотливая и последовательная, и когда на сцене появился Эдгар По, почва для произрастания его таланта оказалась заботливо подготовленной предшественниками, имена которых сейчас почти забыты.

Опять мы в салоне машины времени.

В 1813 году романом некоего Джорджа Фаулера дорогу в космос открывает американская литература. Первые ласточки — книги Фаулера и появившаяся спустя 14 лет книга профессора Джорджа Такера — были названы на редкость неоригинально: «Полет на Луну». Чем они были примечательны? Практически ничем, если не считать соображений приоритета. Правда, в книге Такера (ученый благоразумно скрылся под псевдонимом «Джозеф Эттерли») впервые упоминается «антигравитационный металл», предшественник уэллсовского кейворита. И еще… Профессор Такер заведовал кафедрой в университете штата Вирджиния в годы, когда там учился молодой Эдгар По. А в остальном — «опять» Луна!

Что же, чудес ждали и оттуда. К описываемому периоду Луна превратилась в надежный полигон фантастики, и от испытаний, проводившихся там, читатель мог действительно ожидать чего угодно. Не только энтузиастов фантастики — всех, кто хоть в какой-то мере интересовался наукой (или, на худой счет, околонаучными сплетнями), писатели приучили к мысли: что-нибудь связанное с нашей космической соседкой да случится.

Поэтому когда в последние августовские дни 1835 года на страницах газеты «Нью-Йорк сан» пошел с продолжением сенсационный материал о Луне, никто не заподозрил неладное. Репортаж назывался «Великие открытия в астрономии», и сообщалось в нем об открытии английского астронома сэра Джона Гершеля (сына знаменитого Уильяма Гершеля). А обнаружил он в обсерватории на мысе Доброй Надежды ни больше ни меньше как крылатых обитателей Луны!

(Еще в 1759 году английский писатель Сэмюэл Батлер — не путать с известным утопистом Сэмюэлом Батлером, жившим веком позже, — опубликовал рассказ-шутку «Слон на Луне». В этом рассказе за селенитов приняли… обыкновенную мышь, сражавшуюся с роем каких-то насекомых на поверхности линзы телескопа. Но на напрашивающуюся аналогию читатели «Сан» не клюнули.)

Вскоре выяснилось, что весь репортаж был чистой воды розыгрышем журналиста Ричарда Адамса Локка. Однако внешне невинная затея обернулась взрывом бомбы: поверили абсолютно все. Здание редакции осаждали возбужденные толпы, день ото дня все более многочисленные, и достать лишний экземпляр газеты не было никакой возможности. И даже когда мистификация развеялась, в «открытие» Гершеля-младшего верили еще целых двадцать лет… Этот первый наглядный образец вотума доверия молодой научной фантастике со стороны читателей вошел в историю как «НФ рассказ „Лунная мистификация“.

Может быть, в истории литературы шутка Локка и прошла бы незамеченной, если бы не эти самые читатели, да не все, а один-единственный. Им оказался двадцатишестилетний поэт, пока никому не известный (до выхода в свет стихотворения „Ворон“), уже пробовавший свои силы и в научной фантастике. Эдгар Аллан По (1809 — 1849).

По вспоминает о мистификации Локка в серии статей под названием „Литераторы Нью-Йорка“. Да и как не вспомнить? Ведь за два месяца до выхода сенсационного материала в „Сан“ небольшой журнальчик в Ричмонде опубликовал рассказ своего сотрудника на схожий „лунный“ сюжет. Сотрудником был Эдгар По, а рассказ назывался „Необыкновенное приключение некоего Ганса Пфааля“; герой его добрался до Луны совсем по моде времени на воздушном шаре.

Эдгар По обладал удивительным даром: в его творчестве соединялись две стихии, казавшиеся несоединимыми, — раскрепощенное воображение поэта-романтика и дотошная скрупулезность аналитика. Лучшей „смеси“ для того, чтобы стать основоположником научной фантастики, не сыскать. Присваивая Эдгару По этот титул, критики все как один отмечают, что он первым блестяще продемонстрировал, как можно органично ввести науку в ткань художественного произведения.

С чисто литературной точки зрения „Ганса Пфааля“ шедевром назвать нельзя, но метод, которым пользовался писатель, оказался чрезвычайно полезен для дальнейшего; быть может, именно в творчестве По научная фантастика обрела свое подлинное лицо. Анализируя лунные фантазии предшественников, По писал: „Все упомянутые брошюры преследуют сатирическую цель… ни в одной из них не сделано попытки придать с помощью научных подробностей правдоподобный характер самому путешествию на Луну. Авторы делают вид, что они люди вполне осведомленные в области астрономии. Своеобразие „Ганса Пфааля“ заключается в попытке достигнуть этого правдоподобия, пользуясь научными принципами в той мере, в какой это допускает фантастический характер самой книги“.

Даже ошибаясь, Эдгар По во всем остается научным фантастом. Например, он предполагает существование воздуха, пусть и разреженного, на всем пути следования от Земли до Луны. Эту гипотезу вряд ли можно было серьезно защищать даже в те годы (Торричелли провел опыты по проверке „толщины“ земной атмосферы, оцененной всего в несколько миль, за 200 лет до выхода в свет рассказа По), однако автор „Ганса Пфааля“ разбирает свою гипотезу с тщательностью, сделавшей бы честь и специалисту. А использование его героем аппарата „для сгущения воздуха“, а эксперименты с животными на борту и детально описанная космическая навигация! Какими бы наивными ни были описания полета на Луну на воздушном шаре, перед нами — произведение подлинно научной фантастики.

Кстати, сама идея после полета братьев Монгольфье потеряла свой фантастический ореол в глазах читателя; воздушные шары были у всех на устах — почему бы не слетать в них и на Луну? Интересно, что новое космическое транспортное средство предложил не один По. Его опередил другой замечательный поэт, на этот раз из России, — Вильгельм Кюхельбекер. Герой его сатирического рассказа „Земля безглавцев“, опубликованного в петербургском альманахе „Мнемозина“ в 1824 году, увидав в Париже воздушный шар, „…вспомнил наше родимое небось, поручил себя богу и отправился искать похождений и счастия“ на Луну! Действительно, фантастические идеи не знают границ.

Но вернемся к розыгрышу Локка. В примечании к „Гансу Пфаалю“ Эдгар По посвятил разбору „Лунной мистификации“ целых шесть страниц. То, что две шутки (а в тексте „Пфааля“ ясно сказано, что прибытие космического путешественника состоялось… 1 апреля!) появились практически одновременно, заставило многих читателей предположить, что рассказы написаны одним автором. Эдгар По открестился от сочинения Локка, после чего подверг его уничтожающей критике с научной точки зрения. Вывод оказался столь же неутешителен для читателей, сколь и категоричен: „Если публика могла хоть на минуту поверить (Локку), то это всего лишь доказывает ее глубокое невежество по части астрономии“.

И эти строки написаны научным фантастом, прозорливо увидевшим принципиальную разницу между двумя типами фантазии: той, что будит воображение, подталкивает мысль, — и туманящей сознание мистификацией. Увы, в последующие годы верили на слово и не такому, особенно это касалось „вестей из космоса“…

Впрочем, во времена По читателей еще можно было понять. Затишье было лишь видимым, решающий штурм космоса приближался неотвратимо — и нервное напряжение просто искало себе выхода.

4. АРТПОДГОТОВКА

Как только в руках у меня будут корректуры первой части „Луны“, я дам их прочесть моему математику, весьма компетентному космографу. Лишь тогда я буду уверен, что не допустил несуразность. Чем больше я читаю и правлю, тем лучше мне все это кажется, и я очень надеюсь, что читатели, несмотря на странность и смелость некоторых положений, допустят возможность приключений наших трех героев и вполне переварят их.
Жюль Верн , 1865 год

Применяя военную терминологию, можно сказать, что в первой половине XIX века космические путешествия писателей-фантастов напоминали одиночные выстрелы. Если так, тогда шестидесятые — семидесятые годы стали временем решающего наступления, открывшегося, как положено, залпами тяжелой артиллерии. Впрочем, не совсем так…

За грохотом пушек, за победными реляциями с полей сражений — все это будет, будет! — не услышан и позабыт тихий одиночный „выстрел“, скромная фраза в отделе хроники газеты „Московские губернские ведомости“ за 1848 год. Тогда эти строчки и не могли привлечь внимания, символическими они стали в наши дни, когда попались на глаза историку, рывшемуся в архивах. А написано было следующее:

„Мещанина Никифора Никитина за крамольные речи о полете на Луну сослать в отдаленное поселение Байконур“…

Вот и не верь после этого в совпадения!

В России к тому времени еще не родились Кибальчич и Циолковский и говорить о каких-то там „космических идеях“ было явно преждевременно. Зато в европейской фантастике до начала космического штурма оставались считанные мгновения.

Чтобы перечислить все его этапы, не хватит целой книги. Небесные миры пока не превратились в откровенную условность, какими они стали впоследствии, и писатели с поистине юношеским увлечением осваивали планеты, заселяли самой разнообразной флорой и фауной, не говоря уж о разумных аборигенах. Мы свыклись с тем, что фантастика лишь „чуть-чуть“ перегнала науку в изучении планет Солнечной системы, но подобное заблуждение легко развеять, стоит только углубиться в историю этой литературы.

Как много увесистых блоков, не говоря о мелких кирпичиках, было заложено в фундамент космической фантастики к концу прошлого века! Остановимся лишь на некоторых примерах.

Итак, через тридцать лет после появления рассказа По наступил-таки звездный год фантастики, хотя формально он оказался годом „лунным“. Покинем на время американский континент и вновь перенесемся в Европу. На этот раз — в Париж.

1865 год. Две с лишним недели, начиная с 15 сентября, редакцию газеты „Журналь де Деба“ лихорадило — так же, вероятно, как и нью-йоркскую „Сан“, когда там шел материал Локка. От читателей не было отбоя, и причина шумихи объяснялась просто: в газете печатался восхитительный, возбуждающий роман, названный, увы, длинно и скучно: „С Земли на Луну прямым путем за 97 часов 20 минут“. Русскому читателю это произведение знакомо под куда более лаконичным, с детства врезавшимся в память названием — „Из пушки на Луну“… Надо ли сообщать имя автора?

После Жюля Верна (1828 — 1905) научно-фантастическая литература уже никогда не утратит своей популярности. С именем великого французского писателе связано рождение ее самостоятельной ветви — фантастики популяризаторской, приобщающей молодого читателя к таинствам науки и техники, заражающей его романтикой поиска. Грядущий век науки властно требовал своего глашатая, способного проводить идеи прогресса в сознание широкого читателя, заставить задуматься о его, прогресса, последствиях. Таким глашатаем стал Жюль Верн.

К выходу своего „лунного“ романа он уже популярный автор трех первых выпусков „Необыкновенных путешествий“. Его читают, о нем говорят, ждут каждой новой его книги — и голова писателя полна проектами. Но кроме этого, он внимательно следит за последними новостями из Америки. Там близится к развязке гражданская война, и, наконец, в апреле 1865 года вся либеральная Франция рукоплещет победе северян. Вместе со всеми радуется и Жюль Верн, однако что-то омрачает его радость. Но что?

Пацифист Верн не на шутку обеспокоен бурным прогрессом артиллерии: ведь многие ее „новинки“ как раз апробированы на полях Америки. Фантаста Верна занимает вопрос: а что будут делать в мирное время артиллеристы-изобретатели, эти маньяки, становящиеся все более опасными? „Драматург театра бульваров сразу нашел шуточный ответ: пусть они бомбардируют Луну и пусть их даже отправят туда на худой конец“, — пишет о своем деде внук, Жан Жюль-Верн.

Но ведь как бывает: задумываешь одно, а выходит совсем другое. Рождавшийся сатирический роман, новый из серии „Необыкновенных путешествий“, вышел каким угодно, только не смешным. Этой книге выпала удивительная судьба. Взволновавшая современников, она четверть века спустя подтолкнула мысль скромного учителя гимназии из России. Всего одного из миллионов поклонников творчества Жюля Верна… „Не помню хорошо, как мне пришло в голову сделать вычисления, относящиеся к ракете. Мне кажется, первые семена мысли были заронены известным фантазером Ж. Верном; он пробудил работу моего мозга в известном направлении. Явились желания; за желаниями возникла деятельность ума. Конечно, она ни к чему не повела, если бы не встретила помощи науки“. Так написал впоследствии Циолковский.

И все-таки не технические детали космического проекта Жюля Верна принесли ему славу и неувядающую популярность, а его читателям — практическую пользу. Надо было еще и написать роман так, чтобы его читали! Мы почти не помним математических расчетов жюльверновских героев-пушкарей, но зато какие колоритные лица: не спутаешь же Барбикена с Мишелем Арданом или с капитаном Николем! Так случилось, что заведомо неверная в научном плане книга по-прежнему живет своей совершенно непостижимой жизнью, очаровывая каждое новое поколение молодых читателей.

Впрочем, если задуматься — так уж и неверная?

Во-первых, Жюль Верн немногим погрешил против взглядов своего времени, в том числе и научных. Расчеты ему делал кузен, профессор Анри Груссе — тот самый „весьма компетентный космограф“, да и сам автор романа бдительно следил за всеми новыми веяниями в науке, А она тогда, до Циолковского, веско говорила за „пушку“. Что же касается художественной литературы, то пушка, выстреливающая снаряды в космическое простанство, еще долго будет притягивать внимание романистов. Среди них — соотечественники Жюля Верна, соавторы Жан Ле Фор и Анри Графиньи, польский писатель Ежи Жулавский, автор знаменитой лунной трилогии начала века („На серебряном шаре“, „Победитель“, „Старая Земля“), и многие другие. Даже в романе 1937 (!) года — „Нуль к восьмидесяти“ Аккада Псевдомана — стартовая установка все еще выстреливает корабли к Луне…

А во-вторых, уже в наши дни жюльверновской пушкой вновь заинтересовалась наука. В печати промелькнуло сообщение о проекте специалистов из Монреальского университета, попытавшихся „реанимировать“ идею великого французского фантаста. Действительно, ругали ее, ругали почем зря, а в сущности — за что? Да, экипаж „Колумбиады“ в первое мгновение был бы раздавлен в лепешку. Но разве в космическое пространство, на околоземные орбиты в частности, запускаются только пилотируемые аппараты?.. Так выяснилось, что геофизические зонды можно было баллистическим методом запускать еще в двадцатые годы нашего века. Если бы на идее Жюля Верна не лежала печать „невозможности“.

Допустив ошибку в главном — принципе межпланетных полетов, Жюль Верн, однако, с непостижимой интуицией угадывал одну деталь за другой. Пока еще угадывал, а не предвидел.

Исследователи его творчества не только отметили тот факт, что жюльверновская „Колумбиада“ стартовала с полуострова Флорида, откуда спустя век начал путешествие „Аполлон-8“ (также с тремя астронавтами на борту), но и подсчитали, что „Колумбиада“ имела одинаковые с ним размеры и вес. А облетев Луну, снаряд приводнился всего в четырех (!) километрах от места, где завершил свою миссию Фрэнк Борман с товарищами (последнее, разумеется, относится к продолжению — роману „Вокруг Луны“, вышедшему пять лет спустя)!.. „Здесь не может быть речи о простых совпадениях“, — заявил по этому поводу Борман. Своей жене, волновавшейся во время критического момента облета Луны, астронавт посоветовал перечитать роман Жюля Верна…

Но на этом поразительные совпадения не кончаются. В 1865 году вышла в свет еще одна книжка о межпланетном путешествии; автором ее был также француз. И имя его — Ашилль Эро, и роман „Путешествие на Венеру“ (первый, между прочим, о полете на эту планету) читателями давно забыты. А в книжечке, лишенной каких бы то ни было художественных достоинств, было спрятано нечто, мимо чего прошли все, и великий Жюль Верн в их числе. Точное и ясное научное предвидение — да какое! Ашилль Эро первым из писателей-фантастов (не считая случайно угадавшего Сирано) предложил — и судя по всему достаточно четко — идею движения в межпланетном пространстве при помощи многоступенчатых ракет. Но… внимания не обратили, а жаль!

Легче всего было бы объяснять разные судьбы двух книг полной беспомощностью Эро как писателя. Однако сделавшего столь поспешный вывод ожидает сюрприз: в том же году вышел еще один роман о полете на Луну. И автором снова был француз, но в данном случае никто не рискнет обвинить его в нехватке таланта или, на худой конец, профессионализма. Ибо романом „Путешествие на Луну“ (и не надоело им это название?) в космической фантастике дебютировал сам Александр Дюма! Он, правда, на свои технические познания не очень-то надеялся, поэтому ничего разъяснять не стал, а просто заинтриговал читателя упоминанием о некоем фантастическом веществе, которое будто бы „отталкивается Землей“…

Роман на сей раз был написан признанным метром — однако почему-то и об этой книге сейчас мало кто помнит.

Кажется, пора опять сделать остановку. Уже близок конец нашего путешествия, самое время передохнуть перед решающим броском. И кое о чем поразмыслить на досуге.

Итак, налицо парадокс, даже два. Во-первых, выходит, не так они и бесперспективны, эти „нехудожественные“ прогностические фантазии (Раушенбах же прочел!). И вместе с тем для написания хорошей фантастической книги, как видно, одного литературного таланта недостаточно, требуется еще что-то, какой-то неуловимый ингредиент, плохо укладывающийся в привычные схемы литературоведов. Иначе придется признать, что роман Дюма сыграл более важную роль, чем книга Эро.

Вот ведь какая получается странная цепочка. Три книги-ровесницы, три судьбы. Роман Эро: художественных достоинств нет и в помине, зато налицо отличное предсказание, светлая догадка. Роман Дюма: выполнен профессионально, это несомненно, но нет идеи, сугубо научно-фантастической „изюминки“. Наконец, роман Жюля Верна… И тут-то схемы трещат по швам.

Нельзя сказать, что в этом произведении нет литературных достоинств. Но все-таки по меркам большой литературы — слабовато. Напротив, яркая впечатляющая идея, но она не выдерживает критики со стороны науки.

И однако именно его, Жюля Верна, читают запоем, поколение за поколением, между тем как книги Эро и Дюма забыты.

Может быть, именно в этой двойственности, подчас неуловимом балансировании на лезвии бритвы, отделяющей „роман чистых идей“ (ах, как ему порой достается от критиков!) от традиционной „литературы людей“, тоже не всегда удачной, и заложено главное. То, что сделало Жюля Верна Жюлем Верном. Не здесь ли запрятан секрет действительно хорошей фантастики?

Жюль Верн с прогнозом ошибся, это так. Но разве безошибочная в научном отношении книга Эро подсказала Циолковскому основную идею? Ведь не читал Циолковский романа „Полет на Венеру“, а „ошибочными“ произведениями Жюля Верна, наоборот, зачитывался. Именно они подтолкнули мысль основоположника космонавтики.

Заметим слова: не подсказали, а подтолкнули. Может быть, в них и кроется разгадка „прогностического феномена“ научной фантастики. В конце концов, для столь еретической по духу литературы не покажется удивительным и такой вывод: не в ошибках ли фантастов иной раз заложены ростки их последующего триумфа?

5. ШТУРМ

Больше всего мне хотелось бы пристроить… статью о реактивном приборе (ракета)… Общий дух работы: человечество не останется вечно на Земле, но в погоне за светом и пространством сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное пространство.
Константин Циолковский , 1911 год

А теперь самое время вновь прильнуть к иллюминаторам нашей машины времени. Мы находимся в преддверии XX века — вот когда космический штурм достиг своей кульминации! Тут что ни год — то открытие, в каждой книге — заявка на приоритет.

В 1870 году на страницах романа Жюля Верна впервые осуществлен облет Луны. А американский журнал „Атлантик Мансли“ печатает с продолжением повесть своего сотрудника, писателя Эдварда Эверетта Хэйла, „Кирпичная Луна“, где впервые описан искусственный спутник Земли. Через десять лет выходит роман англичанина Перси Грега „Через Зодиак“, в котором среди различных новшеств на борту космического корабля встречается нечто совсем необычное: „На другом конце я соорудил небольшую земляную клумбу трех футов высоты и пяти футов ширины, разделив ее на две части. Каждую половину я засадил кустарником и другими цветущими растениями, подобрав их, насколько можно было поразнообразнее“. Это первое описание системы гидропоники, призванной очищать воздух в отсеках корабля…

Прогресс уже не мчался — летел.

И скоро возникла иллюзия совсем обжитого, ставшего таким ясным и давно знакомым космоса. Сложилось положение, в чем-то сходное с нынешней ситуацией в фантастике: оказалось, что передвижение в окрестностях Солнца становится опасным, того и гляди, с чем-нибудь столкнешься! Разумеется, веков не хватит, чтобы в реальной Вселенной стало по-настоящему тесно, однако, как и в наши дни, век назад кому-то показалось, что космическая фантастика изжила себя, замкнувшись в монотонном круговороте сюжетов и тем.

Иллюзию быстро развеяли. Опередив Уэллса на десять лет, классик французской фантастической литературы Жозеф Рони-старший (1856 — 1940) находит неожиданный выход из наметившегося было кризиса жанра. В повести „Ксипехузы“ (1887) он сталкивает землян с пришельцами из космоса, намерения которых отнюдь не мирного свойства. Вот она — тема тем научной фантастики, вот чего писателям хватит с избытком на столетие!

Темп нарастает, и, чтобы уследить за всем, приходится то и дело останавливать нашу машину в том или ином… уже не веке — году. Вот еще одна остановка.

Идею уникальности человеческой цивилизации во Вселенной фантастика приняла в штыки с самого начала. Причина очевидна: без инопланетян в научно-фантастическом космосе стало бы откровенно скучно. И несмотря на возникавшие время от времени конфликты с церковью, большинство авторов априори предполагало, что Вселенная кишмя кишит разумной жизнью.

В трактате шведского теософа Эммануила Сведенборга, вышедшем в 1758 году, населенные планеты окружают каждую из мириадов звезд. Но то сочинение мистика — однако и ученые той поры разделяли эту точку зрения. Что говорить о фантастике!

Впервые идею существования инопланетной жизни внедрил в сознание читателей один из самых блестящих авторов-популяризаторов XIX века Камиль Фламмарион. В его научно-фантастическом эссе „Миры реальные и миры воображаемые“ (1865) перебраны все мыслимые варианты внеземной жизни — вплоть до разумных растений! Примечательно, что „пояс жизни“ в научно-фантастической Вселенной простирался от Луны — она оставалась пока основной станцией назначения космических путешественников — до… далеких звезд! Именно так. Совсем недавно историки фантастики обнаружили совершенно забытый роман некоего Шарлеманя Дефонтенэ „Звезда (Пси Кассиопеи)“, вышедший во Франции в 1854 году. Роман примечателен тем, что в нем впервые подробно описана жизнь на планете иного солнца; об этом поведало содержимое загадочной шкатулки, случайно обнаруженной в Гималаях…

Да и тему пришельцев из космоса, являвшихся на Землю кто с миром, а кто и с мечом, к концу XIX века новинкой тоже не назовешь. Утверждается, что впервые такое событие описано в литературе в III (!) веке нашей эры — тогда, если верить свидетельству Гераклита, появилось сочинение Диогена Лаэртского „Легенда о спуске селенита на Землю“. Как он там добрался, остается неясным, зато первый визит инопланетянина, совершенный с помощью технического устройства, аппарата, датирован совершенно точно: 1736 год, сатирический роман известной актрисы и писательницы Элизы Хейвуд „Приключения Эоваай“.

Книги Хейвуд пользовались особой популярностью, но вот в высшей степени перспективного — для научной фантастики — сюжетного хода никто из писателей не замечал целых полтора века! Правда, на память приходит герой вольтеровского „Микромегаса“ (1752), совершивший межзвездный перелет на 8,5 световых лет (именно таково расстояние от Солнца до Сириуса), но как именно — об этом автор благоразумно умалчивает…

Так в чем же новинка Жозефа Рони?

Его то ли кристаллические, то ли кибернетические создания абсолютно не похожи на людей. И если марсиане Уэллса вызывают чисто человеческую антипатию, то чудовища Рони в состоянии вызвать только страх: уж больно они чужие. О „добрых“ и „злых“ пришельцах писали и напишут еще не раз. Но вот если инопланетяне окажутся ни теми, ни другими, а по-настоящему иными, причем настолько иными, что разум наш спасует, не то что эмоции, — что тогда? В постановке этого вопроса и заключено главное открытие французского писателя. Через приоткрытую им „дверцу“ проницательный читатель, обладавший способностью видеть будущее, разглядел бы многое: и Океан Соляриса, и Зону братьев Стругацких…

А теперь — вторая остановка.

Откровения случались разные. В 1900 году в Лондоне выходит книга, которая должна была открыть новую страницу истории научной фантастики. Должна бы, но… этого не случилось: роман Роберта Коула „Битва за Империю: рассказ о жизни в 2236 году“ прочно забыт сразу же по выходе в свет и только недавно обнаружен исследователями (так же, как и книга Дефонтенэ). А ведь Коул первым описал не что-нибудь, а межзвездную войну! Именно так: в романе рассказывается о том, как агрессивная цивилизация с планетной системы Сириуса посылает свой истребительный космический флот к Солнечной системе.

Битвы звездных армад, управляемые космические торпеды, барражирующие в околоземном пространстве истребители — все это, как и сама идея варварской колонизации других планет (идея, несомненно, подсказана автору-англичанину земным опытом), в западной фантастике было воспринято как откровение. Позже критики назовут подобную продукцию „космической оперой“ (по аналогии с примитивными американскими радиопередачами, названными „мыльными операми“). По сути, ничего нового: старый добрый авантюрный боевик, некая мешанина из вестерна, сочинений о пиратах южных морей и псевдоисторического „романа плаща и шпаги“. Только зачем-то все это вынесено на галактические просторы — словно авторы сомневались, хватит ли где разгуляться в Солнечной системе!

Выиграла от такого „открытия“ научная фантастика? Навряд ли. Но если говорить о возможности коммерческой разработки жилы, открытой Коулом, то, увы, она оказалась поистине неисчерпаемой для малостеснительных его потомков (правда, и эту пришлось фактически переоткрыть спустя четверть века)…

Но — прильнем к нашим иллюминаторам.

„Космическую оперу“ писатели пропустили, зато программа освоения Солнечной системы выполнялась на удивление четко.

После Луны на первом месте стоял Марс. Добирались до него по-разному: в романе англичанина Роберта Кроми „Бросок в космос“ (1890) — на корабле, имеющем вид сферы и неизвестно как движущемся; годом позже, в романе американского автора Томаса Блота „Марсианин“, — более модным ныне способом телепортации. А в незаконченном романе русского поэта Валерия Брюсова „Гора Звезды“ (1895 — 1899) встречается намек на то, что марсианам были известны основные принципы реактивного движения.

Не оставили фантасты своим вниманием и другие планеты, прежде всего — Венеру. Снова проекты, один увлекательнее другого. Англичанин Джон Мунро посылает своих героев в полет на корабле, управляемом „электричеством“ (роман „Полет на Венеру“, 1897). А в вышедшей пятью годами раньше астрономической фантазии „В океане звезд“ русского автора А. Лякидэ для полета на планеты (в том числе, Венеру) предлагается использовать аппарат с машущими крыльями — орнитоптер. Вопрос о наличии воздуха в межпланетном пространстве, по-видимому, не ставился…

И наконец, Юпитер. В наши дни едва ли не самое притягательное для писателей-фантастов место в Солнечной системе было открыто ими раньше, чем Венера, — случилось это в романе некоего Джоэля Пибоди „Удивительный мир“ (1838). А спустя полвека в Англии вышел популярный роман Джона Эстора „Путешествие в иные миры“ (1894), где автор посылает своих героев) на Юпитер и Сатурн с помощью антигравитации (апергии).

Все больше проектов — воистину от великих до смешных.

Вот, например, популярный роман классика немецкой научной фантастики Курда Лассвица „На двух планетах“ (1897). Огромные искусственные спутники, повисшие над полюсами Земли, используются марсианами в качестве эффективных перевалочных пунктов. Ассоциации со свифтовской Лапутой очевидны, но если Свифта посетило озарение, Лассвиц с немецкой педантичностью все рассчитал до мелочей. И наоборот, проект, разработанный Андре Лори (псевдоним французского писателя-коммунара Паскаля Груссе) в романе „Изгнанники Земли“ (1888), вызовет у современного читателя улыбку. Герои Лори, вместо того чтобы самим лететь на Луну, притягивают нашу космическую соседку к Земле с помощью гигантского магнита — естественных залежей железа в горах Судана…

Но хватит перечислений — наше путешествие подходит к концу.

Молодой научной фантастике, как и Одиссею, пришлось лавировать между Сциллой — сенсационной популярностью у массового читателя и Харибдой — равнодушием читателя серьезного. А ведь эта литература заметно подросла и набралась опыта. Многое, что выходило под маркой „научная фантастика“, выглядело уже вполне солидно по строгим литературным меркам.

Если же говорить только об идеях фантастов, то и с ними дело обстояло не просто. От авторов научной фантастики читатели и издатели требовали прежде всего фантастического — и это приводило к рождению массы „бредовых идей“, вызывавших бурный и, главное, шумный всплеск энтузиазма. Увлечение со временем спадало, а действительно интересные идеи по большей части просто не доходили до своих возможных адресатов. Сейчас можно сколько угодно восклицать: „Эх, если бы ученый Икс в свое время заглянул в опус писателя Игрека!“ — да что толку.

Настоящего успеха смогли добиться те, кто в полной мере усвоил нехитрый принцип: чтобы увлечь парадоксальной идеей, мало было самому дойти до нее — нужна была еще и „подача“.

Пример такого удачного симбиоза стоял перед глазами. Уже явился в мир писатель, пример которого мог бы послужить любому охваченному искушением попробовать собственные силы в научной фантастике. В творчестве этого писателя замкнулась историческая триада, совместились два полюса — романтический порыв Эдгара По и трезвая научная основательность Жюля Верна. Два полюса соединились и вспыхнула искра. „Гуманитарная“ и „техническая“ ветви научной фантастики — как ни условны сами эти названия — сплелись воедино в романах Герберта Джорджа Уэллса (о нем мы еще вспомним в последней главе книги).

Но тогда этого еще никто не знал. Молодая фантастика, блуждая в потемках и частенько ошибаясь, плыла-таки в свой Золотой век. Плутая между наивностью и поразительной догадливостью, мешая курьезы с настоящими откровениями. Никаких табелей о рангах в этой литературе пока не существовало — лишь время отбирает достойных; и читатели той поры с одинаковым упоением поглощали книги Уэллса и произведения ныне забытых его современников. Ведь почву для произрастания новых идей — под стать нарождавшемуся веку — рыхлили все: и гиганты и карлики.

Особенно ярко это проявилось в космической фантастике. Детали, в изобилии поставляемые писателями-фантастами, главного изменить уже не могли: человечество к концу прошлого века было подготовлено к выходу на свою долгую звездную дорогу.

Подготовка не ограничивалась сферой литературы.

В 1881 году, незадолго до казни, революционером Николаем Кибальчичем был разработан проект первого реактивного двигателя. Изобретатель набросал чертежи в камере смертников Петропавловской крепости, уже зная приговор и боясь одного: как бы не забыли, не прошли мимо этого удивительного проекта.

И наконец в Боровске и Калуге уже публиковал свои сочинения тот, кто первым все понял и обосновал. Глухой чудак, которого не принимали всерьез, так что и издавать свои труды ему приходилось на собственные средства, отказывая себе даже в малом, — Константин Эдуардович Циолковский (1857 — 1935). Он родился за восемь лет до жюльверновской „Из пушки на Луну“, а в конце жизни стал свидетелем первых стартов ракет, запущенных энтузиастами космонавтики в нашей стране. И напутствовал молодого Королева…

В 1877 году, когда ему исполнилось двадцать лет, Циолковский пишет в дневнике: „С этого времени начал составлять астрономические таблицы“. Через пять лет, 12 апреля (мог ли он знать тогда, что день этот назовут Днем космонавтики?) 1883 года заканчивает рукопись своего „космического дневника“, скромно озаглавив труд: „Свободное пространство“. Затем в журнале „Вокруг света“ опубликовали повесть „На Луне“ (1893), а позже и серию научно-фантастических очерков „Грезы о Земле и небе и эффекты всемирного тяготения“. Последняя книга вышла в 1896 году, на год „отстав“ от повести другого дебютанта — „Машины времени“ Герберта Уэллса.

Эти две книги великих мечтателей и были, в сущности, машинами времени. Они задавали ему ход, словно подстегивали: быстрее, быстрее, быстрее.

6. НАЧАЛО РАСШИРЕНИЯ ВСЕЛЕННОЙ

Безграничный космический океан станет на ближайшие годы одной из самых крупных областей приложения новейших человеческих познаний… А за всем этим виднеются еще бескрайние космические дали, издавна привлекающие внимание человечества! Это другие миры, быть может, иная, отличная от земной, жизнь, далекие неведомые солнца со своими планетами.
Сергей Королев , 1960-е годы.

„Грезами о земле и небе“ открывается двадцатый век.

Грезам-то как раз пришел конец, и отныне мечта перестает быть только мечтой, получая материальное обрамление: в самый канун века к писателям-фантастам присоединились ученые.

Гений Циолковский затмевает в нашем сознании образы многих современников, также занимавшихся вопросами межпланетных полетов. Конечно же, Циолковский был не одинок — просто он мыслил шире и смотрел дальше, чем другие. Кто-то бросил идею, не углубляясь в расчеты, а были и такие, что самостоятельно дошли до самой сути, и не подозревая о работах мыслителя из Калуги.

„В 1896 году, — вспоминал Константин Эдуардович, — я выписал книжку А. П. Федорова „Новый принцип воздухоплавания, исключающий атмосферу как опорную среду“. Мне показалась она неясной (так как расчетов никаких не дано). А в таких случаях я принимаюсь за вычисления самостоятельно — с азов“. Отставной прапорщик, изобретатель, ставший журналистом, Александр Петрович Федоров многое и вправду напутал, а что-то бросил на полпути, не продумав до конца, но толчок мыслям Циолковского его работа дала, это несомненно (как и сочинения „известного фантазера Ж. Верна“). А в конце двадцатых годов выдающийся ученый-самоучка Юрий Васильевич Кондратюк, не зная о существовании работ Циолковского, независимо пришел к научно разработанной теории космического полета. Книга Кондратюка „Завоевание межпланетных пространств“ вышла в Новосибирске в 1929 году, накануне стартов первых советских ракет…

К этому времени добился первых успехов Годдард, да и в Европе повсеместно создавались кружки энтузиастов космонавтики. За границей о работах Циолковского долгое время не знали, и вышедшая в 1923 году в Мюнхене книга Германа Оберта „Ракета в космическом пространстве“ считалась на Западе пионерской. Только спустя шесть лет, когда появилась возможность ознакомиться с трудами русского ученого (их перевел на немецкий и переслал коллегам за рубеж советский биолог, профессор А. Л. Чижевский), Оберт прислал Циолковскому два письма, где признавал его приоритет. Одно письмо было напечатано на машинке с русским шрифтом, и были там такие слова: „Вы зажгли огонь, и мы не хотим, чтобы он потух, а мы хотим исполнения высочайшей мечты человечества“…

Герман Оберт, Вальтер Гоманн, Вилли Лей (и чуть позже — Вернер фон Браун) в Германии, Робер Эно-Пельтри во Франции, Роберт Годдард в США и, наконец, целая плеяда ученых и конструкторов, энтузиастов межпланетных сообщений в СССР: Михаил Тихонравов, Юрий Кондратюк, Фридрих Цандер, Морис Лейтейзен… Их год от года становилось все больше.

А как фантастика — читали они ее? Оказывается, не просто читали — жили ею, дышали мечтой как воздухом, постоянно советовались, в мыслях сверяли свои проекты с идеями фантастов, живых и мертвых. И если оценивать суммарный эффект космической фантастики не по шкале литературных ценностей, а по какой-то иной, вывод будет однозначным.

В своей автобиографии Роберт Годдард пишет, что увлекся идеей межпланетных перелетов зимой 1898 года, после того как с головой погрузился в чтение романов Уэллса и его коллег. Годдард точно помнит переломный момент, когда решение в его голове созрело окончательно: „В тот день после обеда я влез на стоявшую позади амбара высокую вишню, чтобы нарезать веток… И когда посмотрел на восток, то вдруг представил себе, как было бы чудесно изобрести что-то такое, на чем можно слетать на Марс“.

Вот выдержка из его письма Герберту Уэллсу от 20 апреля 1932 года: „В 1898 г. я прочел Вашу „Войну миров“. Мне было 16 лет, и всякая новая точка зрения на возможные приложения науки, не говоря уж о неотразимом реализме этой книги, произвела на меня сильное впечатление. Спустя год я все еще оставался целиком очарованный книгой и решил, что проблема, которую „консервативно“ можно сформулировать как исследование больших высот, — самая пленительная из всех, какие только существуют… Не знаю, сколько лет мне придется отдать этой проблеме, но надеюсь, я буду заниматься ею, пока жив. Стремление к звездам… — это задача, которая займет умы будущих поколений, и в сравнении с такой перспективой отдельные удачи и ошибки одного человека представляются несущественными“.

Вспомним еще раз „признание“ Циолковского о Жюле Верне. Два высказывания…

И еще несколько примеров.

Когда в 1929 году „гений немого кино“, немецкий режиссер Фриц Ланг, задумал снять научно-фантастическую ленту „Женщина на Луне“, консультантом он пригласил Оберта. Причем был план, по которому кинокомпания „УФА“ одновременно финансировала и постановку фильма и постройку ракеты — настоящей, не декорации! — по проекту Оберта. Компания смотрела на вещи трезво: успешный старт ракеты обеспечивал будущему фильму невиданную рекламу…

Герман Оберт дожил до того дня, когда он воочию наблюдал старт лунной ракеты. И был приглашен в Москву на торжества по случаю 25-летия запуска первого спутника.

А ученый и талантливый популяризатор Вилли Лей, с самого начала отдавший сердце и перо делу пропаганды межпланетных сообщений, в отличие от многих коллег эмигрировал после прихода к власти нацистов в Америку и стал тесно сотрудничать с научно-фантастическими журналами. В них наряду с рассказами самого Лея можно было встретить и рассказы, написанные основателями и первыми президентами Американского ракетного общества — Лоуренсом Мэннингом и Натаном Шахнером, а также ближайшим сподвижником Годдарда Эдуардом Пендрэем…

Эстафетная палочка была передана — и теперь писатели-фантасты будут не без ревности наблюдать, как другие начнут претворять в жизнь их фантазии.

Но не надо думать, что фантасты остались без работы.

В литературе первый принципиальный шаг — из колыбели — человечество уже сделало. Первый, но единственный ли? Колыбель, потом детская, затем дом, а там — целый необъятный мир, который потребует на освоение, на осмысление всех его загадок даже не тысячелетия — вечности. Космическая фантастика только начиналась, и сколько же откровений ждало ее впереди!

Предстоял еще „шаг“ за пределы родного дома — Солнечной системы. Он казался таким естественным — и однако же на свершение его потребовалось время: более века герои фантастических произведений „колесили“ вдоль и поперек по Солнечной системе, но от этого главная цель — звезды — ближе не стала.

Действительно, загадка, впрочем, не первая и не последняя в истории фантастики: до конца 20-х годов вашего века никому просто в голову не пришло отправить своих героев за орбиту Плутона, тогда еще, кстати сказать, неоткрытого.

Исключения? Романы Дефонтенэ, Коула, да еще, пожалуй, два: „Любовное приключение в двух мирах“ (1886) популярнейшей английской писательницы Марии Корелли (ее герои совершают межзвездное путешествие с помощью маловразумительного „персонального электричества“) и роман плодовитого и изобретательного француза Жана Деляира „Вокруг далекой звезды“ (1904). Но Дефонтенэ межзвездных перелетов не описывал, книги Корелли и Деляира — это скорее религиозные фантазии, а не научно-фантастические романы, что касается Коула, то о нем, как мы уже говорили, быстро забыли…

Что же сдерживало — несовершенство воображаемой космической техники? Но к этому времени фантасты научились запросто расправляться с техническими трудностями. И могли послать космический корабль в соседнюю галактику, используя ту же „антигравитацию“! Неинтересно им было у звезд? Однако в Солнечной системе становилось тесновато, да и звезды как символ были куда притягательнее планет… И тем не менее законы фантазии, не открытые до сих пор, поставили перед писателями невидимый барьер.

К счастью, в свое время пал и он.

Последняя остановка в нашем путешествии — август 1928 года. В гернсбековском журнале идет с продолжением роман „Космический жаворонок“ Эдварда („Дока“) Смита. Литературными достоинствами это произведение, прямо скажем, не блистало и однако вызвало в стане любителей фантастики потрясение не меньшее, чем чуть раньше концепция расширяющейся Вселенной — у ученых.

Что же произошло? Смит отправил своих героев к звездам.

Гипотеза расширяющейся Вселенной, специальная теория относительности, общая теория относительности… Мир стремительно расширялся, ломались веками заученные истины, раздвигался горизонт научной мысли. Ученые-популяризаторы, даже просвещенные теологи на страницах своих сочинений забирались аж в другие галактики, но почему-то молчали писатели-фантасты. „Воображение писателей-фантастов буквально загнивало, ограниченное рамками Солнечной системы, пока, наконец, в 1928 году „Космический жаворонок“ Эдварда Смита не раздвинул духовный горизонт до возбуждающих галактических просторов“, — писал большой знаток ранней американской фантастики Сэм Московиц.

Автор „Космического жаворонка“ — невольная „звезда“ научной фантастики, ибо писатель откровенно слабый, способный воздействовать разве что на воображение американского мальчишки, запоем поглощавшего всю фантастику без разбора полвека тому назад, — оказался пионером. Первый полет к звездам совершен в его романе, и имя его будет занесено на скрижали космической летописи. Что же касается литературной стороны, то… герой-супермен Ричард Сетон, наделенный от природы всеми мыслимыми добродетелями; его невеста в амплуа „инженю“; суперзлодей Дюкен по прозвищу „Чернуха“, умыкающий невесту Сетона на супер же звездолете; гонки по всей Галактике, псевдонаучная тарабанщина, мордобитие и стрельба из супероружия…

Но поистине удивительна судьба этого романа.

Шутки ради начав писать его вместе с приятелем еще в 1915 году, молодой химик Эдвард Смит вскоре забросил эту затею и случайно вернулся к рукописи пять лет спустя А дальше началась форменная фантастика: все с нетерпением ждали пионера, который смело устремит свою фантазию к звездам, а рукопись Смита кочевала из редакции в редакцию, везде встречая отказ.

Говорят, что не было в ту пору в Америке редактора, занимавшегося фантастикой, который не читал бы произведения Смита. Однако все в один голос настоятельно советовали автору слегка попридержать разыгравшееся воображение. Редакторы считали, что их читатель, хотя и воспитан на научной фантастике, все же найдет, что полет за пределы Солнечной системы — это уж слишком.

И восемь долгих лет мир фантастики был ограничен невидимой чертой… Как ни был беспомощен роман, на фоне такого дремучего консерватизма Смит выглядит, право же, привлекательнее!

Ну что, казалось бы, стоило Уэллсу, или Конан-Дойлю, или кому еще забросить своих героев куда-нибудь подальше за орбиту Плутона! Не пришлось бы впоследствии краснеть за „первый роман о полете к звездам“. Однако классики молчали, в лучшем случае удостаивая вниманием планеты, в то время как рукопись настырного Смита медленно, но верно пробивалась к славе.

В конце концов, для летописцев неважно, на сколько именно световых лет „махнули“ в космос его герои, приключения которых если и заслуживают названия, то не „космической оперы“, а „оперетки“. Существенно в данном случае другое: худо-бедно, но выход за пределы системы состоялся.

Электрические, ионные, атомные и даже, кажется, фотонные межзвездные корабли (а стоило в 1934 году Джону Кэмпбеллу в одном из своих романов упомянуть про „гиперпространство“, так и вовсе отпала необходимость ломать голову над техническими средствами межзвездных сообщений). Базовые орбитальные спутники и космические шлюпки для высадки на планеты. Межпланетные станции-острова и целые космические флотилии. Гигантские, рассчитанные на многие поколения, корабли-ковчеги и индивидуальные звездолеты-малютки… Десятки проектов, сотни разнообразнейших космических устройств — для поддержания связи (всевозможные радары, теле- и радиосистемы; то, что корабли носились подчас со сверхсветовой скоростью, ни авторов, ни связистов не смущало — радиограммы продолжали поступать без минутной задержки), для защиты от нападения, для прокладывания курса. Пришельцы, каких свет не видывал: добрые, злые и индифферентные. Встречи с аборигенами, звездные войны и космические федерации и первые зачатки астроинженерной деятельности…

И все это в первые десятилетия XX века. Ком покатился, остановить его было невозможно. Для научной фантастики в буквальном смысле открылась бездна звезд полна.

В звездных своих исканиях фантастика откроет своим поклонникам еще немало удивительного, но это уже совсем другая история. Наступает утро, и наше путешествие закончено.

Мы покидаем космическую фантастику в переломное время. В начале двадцатых годов уже бродят по земле, бросая взгляды в небо, мастерят свои первые планеры, а затем и ракеты подростки, для которых и писали фантасты. Сережа Королев, Юра Победоносцев, Миша Янгель, Алеша Исаев — всем нет еще и двадцати. Мыслями они далеко, у самых звезд, но каждое утро ждет повседневная, кропотливая работа: расчеты, лекции.

Их планеры и ракеты уходят в небо на заре: утро космической эры не за горами.

7. ГЛЯДЯ ИЗ КОСМОСА (ВМЕСТО ЭПИЛОГА)

Меня и моих коллег в космос позвала фантастика. Без этой литературы мы, возможно, тоже стали бы инженерами. Но к созданию космической техники мы не обратились бы. Не возникло бы такого охваченного общими устремлениями коллектива.
Георгий Гречко , 1977 год

…В последний августовский день 1969 года банкетный зал отеля „Чейз-Парк Плаза“ в американском городе Сент-Луисе был переполнен. Близился к концу ежегодный съезд любителей фантастики — американцы упрямо именуют такие съезды всемирными конвенциями. Полторы тысячи энтузиастов с нетерпением ждали главного события — вручения высших наград в мире американской фантастики, премий „Хьюго“. Пока объявляли первых лауреатов, все шло как обычно: гром аплодисментов, свист, сверкание фотовспышек, шум и гам (неизменные спутники подобных встреч). Но когда объявили, что решено присудить еще одну — специальную — премию, разговоры разом смолкли.

И в наступившей тишине ясно прозвучали имена новых лауреатов этой самой престижной награды в мире фантастики: Нил Армстронг, Эдвин Олдрин, Майкл Коллинз. „За лучшую из когда-либо осуществленных посадок на Луну“, — гласило решение жюри… Можно себе представить, что тут началось!

Этот эпизод многие критики склонны были считать — и до сих пор считают — забавным курьезом, свидетельством непреходящего молодого задора и чувства юмора в среде энтузиастов фантастики. Преподнесено все было действительно в шутливой форме, но по существу — какие там шутки! Более серьезного выражения признательности трудно вообразить: читатели фантастики салютовали тем, кто практически осуществил и их вековую мечту.

А спустя несколько лет советский космонавт Георгий Гречко, отправляясь в месячный полет, взял с собой на борт орбитальной станции „Салют-4“ книги — то были первые книги, побывавшие вне Земли. Конструкторы экономили каждый килограмм выводимого на орбиту веса, и Гречко жестко ограничили в выборе: одну-две книги, самое необходимое. Он выбрал фантастику, два томика с произведениями братьев Стругацких и Ольги Ларионовой…

Космонавты не остались в долгу перед воспитавшей их литературой и отдали долг по-своему.

Символично, что на пыльных тропинках далеких планет остались следы и тех, кто в далекие времена грезил об этих далеких планетах. В 1961 году один из лунных кратеров был назван именем Циолковского, другой, примыкающий, как нарочно, к Морю Мечты, — именем Жюля Верна. А десятилетие спустя на лунных картах были помечены кратеры „Уэллс“, „Сирано“, „Эро“ (все-таки вспомнили!), „Гернсбек“. Потом пришла очередь Марса — и теперь уже марсианские кратеры Международный астронавтический союз окрестил именами фантастов: Уэллса, Кэмпбелла…

Нельзя отказать себе в удовольствии пофантазировать и дальше. Первые города на Марсе — Брэдбери и Толстой, и марсианский рукотворный канал Аэлита, и звездолет „Иван Ефремов“, стартующий в направлении ближайшей к нам галактики МЗЗ — Туманности Андромеды… Всех их будут помнить в далеком будущем, когда нашим потомкам окажется по плечу осуществить задуманное давным-давно.

Мы уже живем в космической эре. Освоение даже околоземного пространства принесло с собой столько открытий и забот, что вопрос о необходимости адаптироваться к новому окружению, о выработке во всех жителях Земли „космического сознания“ перешел из абстрактно-философских в практический, стоящий буквально на повестке дня. Хотим мы того или нет, но нам в космосе жить, быть постоянно причастными ко всему во Вселенной. А раз так — самая пора готовиться к этой долгой звездной вахте.

Мир, куда мы выходим, будет не только гигантской мастерской, лабораторией и житницей будущих поколений. Космос — это прежде всего мощный фактор, определяющий мироощущение поколения нынешнего. Космос, по безбрежным просторам которого мы делаем лишь первые робкие шаги, нужен нам сейчас, сегодня. Нужен, как новая реальность, система отсчета, позволяющая оценить свое собственное место в системе мироздания, лучше почувствовать свои возможности и глубже задуматься над существующими пределами.

Да просто взглянуть на себя со стороны. Пришла наконец пора сделать и это…

* * *

Последнее можно понимать буквально.

Известно, что количественный „пик“ литературы на экологические темы, как и большинство практических мероприятий по охране окружающей среды, предпринятых в разных странах мира, довольно точно приходится на конец шестидесятых — начало семидесятых годов. То есть на время, когда человечество уже познакомилось — и только-только свыклось — с первыми фотографиями земного шара, снятыми из космоса.

До того момента Земля оставалась твердью, опорой, незыблемой константой человеческого существования. Она казалась такой огромной и устойчивой, что подсознательно из поколения в поколение закреплялась вера в то, что Земля была, есть и будет. Как были, есть и пребудут вовеки ее океаны и леса, животные и птицы, тепло и свежий воздух над головой. Были, есть и будут… что бы там ни вытворял человек.

И вот все сместилось. Как мало нужно было для свершения целого переворота в общественном сознании: на фотографии гигантская планета выглядела небольшим, удивительно хрупким голубым шариком, висящим над безжизненно-серой лунной поверхностью. А потом пришли новые фотографии: ледяная каменистая пустыня на Марсе, потрескавшаяся от адской жары другая пустыня — венерианская, невообразимое атмосферное варево Юпитера… все мертвое и мертвенностью своей лишь оттеняющее полную жизни Землю.

Выдающийся английский астрофизик и писатель-фантаст Фред Хойл убежден, что „взрыв“ экологической ответственности впрямую связан с широкой публикацией этих фотоснимков Земли. Может быть и так… Действительно, одно дело — вести академический спор на тему, есть ли жизнь на других планетах, и совсем другое — воочию убедиться: да, в пределах Солнечной системы мы, вероятнее всего, одни. А значит, и ответственность за сохранение жизни у нас не только „земная“ — солнечная.

Одно это, вероятно, оправдывает все жертвы и лишения, все огромные духовные и материальные „затраты на космос“, все те непростые вопросы, которые он уже обрушил и, несомненно, обрушит на нашу голову в будущем. Можно скрупулезно подсчитывать расходы, но давайте задумаемся: разве не стоит всех этих вложенных сил и денег простое осознание — отныне и навсегда, всеми без исключения, накрепко — осознание того, что Земля-то у нас одна?..