Кукушкин примчался в детский сад самым первым из всех последних: на площадке почти всех детей уже разобрали, но ещё оставались дети, за которыми родители не пришли. Их из разных групп свели в одну кучку, и теперь они толпились на деревянной горке и сновали по ней туда-сюда — издалека маленькие разноцветные горошки. Среди них Марьяна.

Он узнал её издали по белому беретику — огромная меховая тарелка, опущенная на уши, а сверху пушистый красный помпон пришит. И как это можно носить, да ещё на самом видном месте — на голове! Он, например, шапку носит в кармане, надевает её перед дверью, чтобы маму не волновать.

Марьяна увидела его издали и закричала счастливым голосом:

— Славик, ну какой же ты молодец! Самый первый за мной пришёл!

До чего же ей нравится отличаться от всех, любит называться самой первой и самой послушной. Воспитательницы не нахвалятся ею.

Он её никогда не хвалил, не задумывался — какая она. Но сегодня, прямо сейчас, когда увидел её на горке, вдруг ни с того ни с сего понял: она совсем маленькая. И этот смешной берет словно впервые увидел. Из-под него метёлочками косицы торчат — беда с ними! На днях она захотела, чтоб у неё выросли косы, и заставила заплетать себе волосы, но волосы-то коротки. Мама по утрам торопится на работу, ей далеко ехать, пришлось учиться ему. Насилу научился.

Намётанным глазом отметил: разлохматилась. Не любит она быть лохматой, порядок любит. «Как у людей хочу», — её любимые слова. Перед зеркалом может торчать часами, а ей четыре года.

Он замер от удивления, пока она спускалась к нему с горки: какое чудо! Её глаза, лицо, волосы — всё необыкновенное.

— Славик, — сказала она таинственным шёпотом, — чего так долго не шёл? Опять футбол? Но я, я маме не скажу, ладно?

Она всегда его хорошо встречала, но сегодня было что-то особенное, когда она обняла его за шею. Он тогда зашнуровывал ей тёплые сапожки, а она обняла его за шею и сказала:

— А теперь домой, да?

Где-то далеко в нём, как слабый свет, вспыхнули так и не выступившие слёзы и погасли внутри. Он ухватился за Марьяшины мышиные хвостики и стал заплетать их. Что это сегодня происходит с ним? Почему ему всё видится не так, как всегда? Будто видится всё впервые. И этот низкорослый детский сад, оцепленный поздней осенью, и сестра Марьяна, и эта горка — всё стало вдруг событиями.

Потом, когда они очутились за калиткой и Марьяна принялась рассказывать ему про свой детский день, всё стало, как всегда, но память где-то далеко ещё держала: запомни, происходит необычное.

Раньше, к примеру, он не задумывался хотя бы над тем, как относится к сестре. Сегодня — понял. Разные мысли ни с чего взялись. Раньше он и не знал, что у него мысли есть. Теперь — знает.

В чём же дело? Может, в том, что Светлана Леонидовна придумала, чего у них раньше никогда не было. Заставила завести дневник, чтобы чувства и мысли туда записывать. Сказала — ей интересно узнать, о чём они думают. Пусть один день опишут, когда думали о чём-нибудь. Срок — неделя.

«До срока три дня осталось. Успеется…»

Когда она про дневник сказала, в классе, конечно, буря поднялась. Он был больше всех против. Что, он дурак — свои мысли всем показывать! Но Светлана Леонидовна сказала ему: «Кукушкин, ты можешь не писать. Наверное, у тебя и мыслей-то никаких нет».

Что-то она про неличности долго ещё говорила. Может, она его неличностью называла?

«Неличность», — незаметно произнёс он вслух.

Марьяна сразу перестала без умолку болтать.

— Что такое «неличность»?! — заинтересовалась она.

Вот именно, знал бы он это!

Хорошо, сестра ответа не ждала, ещё крепче ухватила его за руку и запрыгала и запела:

Потом, дыхания ещё не перевела, опять спрашивает:

— Славик, дети, по-твоему, в детстве живут? А котята, по-моему, живут в котятстве. Мухи — в мухстве. Коровы — в коровстве. Птицы — в птицстве.

И снова запела без перехода:

«Поливальная машина поливает. Ух, как синяя машина поливает. До чего же поливает — поливальная!»

И так она пела, говорила, спрашивала без ответа, скакала всю дорогу, пока они не подошли к дому. И в это время он уже совсем забыл, что день у него неудачный — три двойки, и про летающее блюдце забыл, и про Андрюшку с Нырненкой.

У дома их встретил старик с рыжей кошкой, кошку День звать. Лично Кукушкин думал, что это шутка, но старик каждый день с ней гулял и всякий раз кошка на это имя отзывалась, никуда от старика не убегала, ходила за ним по пятам.

— Кис-кис, День, — позвала Марьяна кошку, присела на корточки, погладила её ладошкой.

Кошка бархатно пророкотала:

— Мур-р!

— Она меня не боится. Она гладить даёт, — засмеялась Марьяна.