(Схемы 5, 6, 15, 18 и 19)

Девятого сентября произошел исторический перелом в ходе войны: германские армии отступили от Парижа. Нам предстоит теперь исследовать, как в этот роковой день нарастало и осуществлялось это, величайшей важности событие. Нам придется неизбежно коснуться легенд, которыми усеяна история этого дня, и в частности легенды о пресловутом посланце германского главного командования — подполковнике Хенче. 8 и 9 сентября, по поручению генерала Мольтке, он объехал слева направо все германские армии от Вердена до Парижа. Мы предлагаем читателю последовать за ним в этой поездке и рассмотреть положение на участке каждой из этих армий.

1. Люксембург

До сих пор наше изложение обходилось почти без всякого упоминания о Мольтке, фактически осуществлявшем управление всеми германскими армиями; в этом просто не было нужды, так как никаких директив германское главное командование в ходе сражения не дало. Мольтке сидел в далеком Люксембурге, на расстоянии около 180 км от главного очага боевого пожарища. Сама обстановка в главной квартире как бы символизировала обреченную бездеятельность начальника штаба германского войска. В небольшом доме «школы для девиц» в большой тесноте разместились основные отделы штаба; вместо столов — доски, положенные на козлы; наконец, вместо электрического освещения — скудный свет лампы. Все это германскими источниками используется для поэтических сравнений: в этих потемках сгущалось ощущение тревожной неизвестности и тяжелого одиночества генерала Мольтке. Поэтическая фантазия официальных историографов работает и дальше, подавая нам неплохо скомпонованный образ чувствительного мечтателя, принципиального противника войны, болезненного старого человека, который был неспособен управлять миллионными армиями в кровавой упорной борьбе.

Генерал Гоффман в своей известной книге пишет следующее: «Мы должны были бы выиграть войну на западе, если бы она велась по первоначальному плану Шлиффена, т. е. если бы мы после прорыва через Бельгию усилили и продолжили правое крыло, всеми силами, какими располагал Мольтке. Этого не было сделано; напротив, с правого фланга были взяты войска для переброски на восточный фронт. Вот, вне всякого сомнения, провал верховного командования.

Несмотря ни на что, контрудар на Марне не должен был иметь места, и, тем не менее, он произошел. Если кризис 2–й армии не был преодолен энергичным действием, если наступление, предпринятое 1–й армией с тем, чтобы покончить с возникшими трудностями, не было поддержано, если, наконец, роковая миссия Хенча, носителя маловразумительного словесного приказа и неопределенных полномочий, сделала возможным чудо на Марне, непонятное для французов, — все это составляет в еще большей степени провал верховного командования Мольтке».

Тренер в своем произведении «Der Feldherr wider Willen» пишет о Мольтке так: «Он… никогда не умел справиться с колебаниями своего недостаточно твердого духа. Знатный, прямой, любезный человек совершенно терялся при малейшем душевном потрясении. Пылающий огонек воли отсутствовал, когда обстоятельства складывались не так, как он ожидал. Главною чертой его характера было болезненное, терпеливое, уклончивое отношение к проявлению своей воли… Смелость мысли пугала его так же, как и проявление воли».

Вот как рисует нам портрет Мольтке генерал Бауер: «Генерал фон Мольтке был умным и просвещенным человеком; несмотря на свою внешнюю холодность, он был очень чувствителен, быть может, чересчур. Он принял на себя обязанности начальника генерального штаба с чувством полной лояльности в отношении императора; он не имел, к несчастью, темперамента вождя. Это был нерешительный человек; он, кроме того, был очень болен в начале войны. Его назначение на наиболее важный пост в армии было роковой ошибкой».

Итак, «роковая ошибка»! Кроме громкого имени и некоторых качеств неплохого вообще человека, у Мольтке не оказалось никаких данных для осуществления высоких функций, к которым он был предназначен. Чтобы окончательно убедить нас в этом, даже официальные немецкие труды используют такого рода «документы», как письма Мольтке к его жене. 7 сентября он писал из Люксембурга:

«Сегодня день большого решения, все наше войско от Парижа до верхнего Эльзаса находится со вчерашнего дня в бою. О, если бы я мог сегодня отдать свою жизнь, чтобы этим завоевать победу, я сделал бы это с величайшей радостью, как это вновь делают тысячи наших братьев и тысячи уже сделали. Какие потоки крови уже пролились, какое неописуемое бедствие пронеслось над бесчисленными невинными людьми, у которых сожжен и опустошен дом и двор. Меня охватывает часто ужас, когда я подумаю об этом, и у меня появляется мысль, что ответственность за весь этот ужас лежит на мне, и, однако, я не мог бы действовать иначе, чем произошло».

Составители трудов Рейхсархива, видимо, считают, что невозможно в одно и то же время твердой рукой руководить сражением и писать чувствительные письма своей жене. Но для чего же вскрывается вся эта подноготная жизнь Мольтке в роковые дни, причем психологические экскурсы выдаются всерьез за исторический анализ? Не для того ли, чтобы скрыть и замаскировать подлинно важные и существенные факты?

Почему, в самом деле, начальник штаба германского войска оказался изолированным от живой действительности, происходившей на полях сражения? В этом сыграли роль вовсе не только личные ошибки Мольтке, в этом сыграл роль и метод руководств войсками германского главного командования. Напрасно при этом отгораживают Мольтке от Шлиффена. В данном случае он просто выполнял предначертания Шлиффена. Не Шлиффен ли писал в своем очерке «Полководец» (1906 г.) следующие строки:

«Он находится далеко в доме с вместительными канцеляриями, где телеграфные установки и радио, телефоны и сигнальные аппараты находятся под рукой, толпы велосипедистов и мотоциклистов, подготовленных к самым дальним поездкам, ждут приказов. Там, на удобном стуле перед широким столом, новый Александр имеет на карте все поле сражения перед собой. Оттуда он передает по телефону зажигательные слова, там получает сообщения командующих армиями и командиров корпусов, привязных аэростатов и управляемых воздушных кораблей, которые вдоль всей линии наблюдают за движением противника, следят за его позициями. Самая существенная задача руководителя сражением выполнена, когда он задолго до того, как последовало столкновение с врагом, дает пути движения и направление всем командующим армиями и командирам корпусов, по которым они должны идти вперед, и указывает им приблизительно дневные цели».

Мольтке лишь выполнил буквально до карикатурности эти предписания, в которых он видел признак «нового Александра».

Конечно, тот факт, что Мольтке не отдал в ходе Марнской битвы почти ни одного распоряжения, является беспримерным в военной истории. Но так же обстояло дело в трех приграничных сражениях, при форсировании 4–й германской армии Мааса, в сражении при Сен-Кантене — Гизе. Поскольку в этих сражениях германцами был одержан успех, Мольтке мог даже считать, что такой принцип, основанный на предоставлении полной инициативы командующим армиями, является безусловно верным и надежным. Во всяком случае с упорством, которое, по крайней мере, требует внести поправку в легенду о полном его безволии, Мольтке придерживался усвоенного им метода до конца. По этому поводу полковник Таппен (начальник оперативного отдела штаба германского главного командования) в 1925 г. пишет следующее:

«Генерал Мольтке упорствовал в своей прежней точке зрения, что руководство сражением на основе директив главного командования следует передать испытанным командующим армиями и не вмешиваться самому в это руководство, и в особенности потому, что в распоряжении германского главного командования не было резервов, и что немецкий боевой фронт был прежде связан наступлением противника, которое, по-видимому, велось численно преобладающими силами».

Во всей деятельности германского главного командования в начале войны явственно выступает тенденция к разрыву между стратегией и тактикой, между высшим оперативным руководством и тактическим руководством сражением. В результате, руководство самого германского главного командования принимало формально схематический характер, превращалось в схоластическое творчество штабной бюрократии. Такая тенденция вовсе не появилась случайно во время войны, а, напротив, была традицией минувших войн и мирного времени. Творчество Шлиффена не было свободно целиком от этого «мертвящего схематизма»: разрыв между стратегией и тактикой заключался, как мы видели, в самом шлиффеновском плане. Мольтке продолжал эту традицию, на которой был воспитан. Он считал чем-то само собой разумеющимся, что дело высшего командования «чистая» стратегия, тактика же была передана в ведение командующих армиями и ниже. Мольтке почти не интересовался тем, что же собственно происходило на полях сражения, каковы новые условия ведения боя; считалось, что все это давным-давно известно и идет, как положено, по-старинке. Уроки Маасского сражения не были, например, учтены, а ведь здесь было кое-что полезное и для предвидения того, что произошло на Марне.

Этот метод, родившийся в мертвящей обстановке высших штабов, где война приобретает вид схем, жестоко отомстил тем, кто его культивировал. Мольтке ни разу до исхода Марнской битвы не посетил фронта (впервые необходимость тесного общения с боевой действительностью учел сам верховный главнокомандующий император Вильгельм, который сделал неудачную «вылазку» в Шалон 8 сентября). Но не это самое худшее — гораздо хуже, что Мольтке свою теорию невмешательства возводил в принцип. Невнимание к тому, что делали корпуса, дивизии, полки и батальоны, привело к тому, что начальник штаба германского главного командования оказался оторванным и от армии. Дело не в том, что сам он сидел в 180 км от наиболее важного участка фронта; здесь надо напомнить, что французская главная квартира находилась в Шатильоне на Сене в 100–150 км от фронта, и что Жоффр после начала сражения не покидал ее ни разу. Гораздо серьезнее тот факт, что связь с командующими 1–й, 2–й и 3–й армиями почти совершенно отсутствовала. Здесь Мольтке забыл предуказания Шлиффена, забыл вообще азбуку стратегического руководства. Начав с того, что командующие армиями не нуждаются в его опеке и в срочном случае поступят по своему разумению, Мольтке кончил тем, что вообще ничего не знал о положении этих армий. Телеграфной связи с тремя указанными армиями не было вовсе. Радиосвязь работала совершенно неудовлетворительно; сообщение Клюка от 31 августа в 22 часа было, вследствие помех, передано с радиостанции 1–й армии лишь 1 сентября в 16 ч. 30 м. и принято в Люксембурге в штабе только поздно ночью 2 сентября. Это было обычным явлением. Германское главное командование питалось главным образом перехваченными радио, которыми обменивались между собой армии, сомнительными агентурными данными и… газетами. Понятно теперь, как получилось нелепое положение, когда начальник штаба германского главного командования не знал, что делается с его армиями и даже, где собственно они находятся.

а) Посылка подполковника Хенча 8 сентября

Директива Мольтке от 4 сентября ясно указывала на то, что нарастание опасности на правом крыле стало лейтмотивом его стратегического руководства. Уже эта директива предписывала переход к обороне на западе, сохраняя наступательную задачу лишь армиям восточного крыла. Этот момент нужно здесь подчеркнуть, так как от него тянется нить к конечному решению об отступлении. 5 сентября в 11 ч. поступает радио от 1–й армии в котором она сообщает о продолжении преследования противника южнее Марны. Мольтке по обыкновению опасается немедленного и активного вмешательства в действия командующего армией. Но так как продолжают поступать данные о переброске французских транспортов к Парижу, в штаб 1–й армии посылается подполковник Хенч с поручением «побудить 1–ю армию к отступлению позади Марны». Вскоре сообщение от 2–й армии подтверждает опасность наступления крупных сил противника со стороны Парижа. Помимо того, еще неприятные сообщения: угрожает десант англичан в Бельгии; из Архангельска отправляются сюда же русские войска. Это последнее и гнетущее сообщение было передано начальнику штаба все тем же подполковником Хенчем, начальником разведывательного отдела, с особой отметкой о его важности. Мольтке крайне обеспокоен этой угрозой сообщениям германского войска. Неоднократно он указывал своим сотрудникам на красное пятно, обозначающее город Лилль, со словами: «Отсюда грозит опасность». Во второй половине дня получено донесение от 1–й армии, посланное 4 сентября; в нем между прочим Клюк просит о посылке ему подкреплений, 3–я армия осталась 5 сентября на месте, чтобы дать отдых войскам, без всякого протеста со стороны Мольтке.

6 сентября, благодаря случайно захваченному на участке 30–й пех. бригады (4–я армия) экземпляру приказа Жоффра, Мольтке узнает о том, что союзники перешли в общее наступление. Мольтке немедленно сообщил об этом командующим армиями без всяких дополнительных указаний со своей стороны. Можно строить какие угодно предположения о том, чем объясняется этот поразительный паралич воли германского главного командования в такой ответственный момент. Само собой разумеется, что оно имело в своем распоряжении достаточно возможностей, чтобы со всей энергией реагировать на полученное известие. Нет смысла заниматься такими предположениями — важнее установить связь этого нового проявления невмешательства германского главного комадования в события с предшествующими фактами. Надо учесть, что Мольтке по-прежнему не знал о конкретной обстановке на фронте армий правого крыла. Скудные известия, получаемые от них за день, были пополнены информацией вернувшегося Хенча, который сообщил о боях 4–го рез. корпуса на Урке и предстоявшем подходе сюда 2–го корпуса. Мольтке не решился что-либо предпринять, не имея более точных данных. Решение у него уже назревало, но оно было слишком ответственно, чтобы принять его, не взвесив всех оставшихся шансов; это решение вытекало из пессимистической оценки общего положения, которое уже было выражено в директиве 4 сентября и означало не больше не меньше как необходимость отступления армий правого крыла.

7 сентября рано утром были получены более точные данные о положении 1–й армии. Утешительного мало: тремя корпусами армия пытается противостоять наступлению союзников со стороны Парижа, а два ведут тяжелый бой на юге. Позднее поступают сообщения, что и эти два корпуса отходят на реку Урк. Все эти сообщения рисовали возрастающую путаницу на правом крыле; между 1–й и 2–й армиями нет согласованности в действиях; с отводом 3–го и 9–го корпусов возникает брешь. Но Мольтке опять не дает никаких распоряжений. Посетивший его в этот день командующий 7–й армией генерал Хееринген сообщает об «угнетенном, страдающем, пессимистическом» состоянии духа начальника штаба германского главного командования. Видимо, он не видел иного выхода, как «отступление армий правого крыла, положение которых становилось все более опасным».

С утра 8 сентября в главной германской квартире продолжает нарастать это мрачное настроение в связи с новыми известиями о положении правого крыла. Правда, в полученном в 4 часа утра радио от 1–й германской армии сообщалось об уверенности ее командующего в благополучном исходе сражения 8 сентября (отправлено из штаба 1–й армии 7–го в 17 час.). Одновременно в этом сообщении указывалось, однако, что «командир 2–го кав. корпуса прикрывает линию Мо — Вудомье, где продвижение крупных сил противника отсутствует…» Именно этот момент — наличие бреши между 1–й и 2–й армиями — привлек особое внимание генерала Мольтке; только кавалерия прикрывает разрыв, 2–я армия также сообщила отнюдь не обескураживающие известия о своем положении: она удерживается на своих позициях и собирается 8 сентября продолжить наступление на своем левом фланге. Однако, и здесь ложка дегтя была примешана к бочке с медом:

«Вследствие сильных потерь 2–я армия имеет боевую силу всего в три корпуса». Впоследствии выяснилось, что эта фраза в конце донесения была прибавлена лично генералом Бюловым. Несмотря на то, что в ней, по сути дела ничего нового и поразительного не сообщалось, она также произвела на генерала Мольтке тяжелое впечатление. В 7 час. утра было перехвачено радио 2–й армии, в котором генералу Рихтгофену предлагалось принять безотлагательно меры к обеспечению правого фланга этой армии, севернее Монмирая. В 9 час. — ответное радио 1–го кав. корпуса, в котором сообщалось, что линия М. Морена прорвана, и что корпус отходит за реку Долло.

Правда, одновременно были получены успокоительные сведения о положении на побережьи и в Бельгии; вновь формируемая 7–я армия получила приказ передвинуться в район Сен-Кантена, чтобы укрепить правое крыло.

Мольтке созывает утром 8 сентября совещание, на котором присутствуют начальник оперативного отдела полковник Таппен, начальник политического отдела полковник Домес и начальник разведывательного отдела подполковник Хенч. Два первых высказывают оптимистическое суждение о положении. Хенч молчит. О чем он думал в этот момент? Каково было его мнение по поводу полученных сообщений? Об этом можно только догадываться. По свидетельству его подчиненного, капитана Кенига, взгляды Хенча на положение германских армий были пессимистичны с начала войны; во всех сообщениях, прибывающих с фронта, он видел только худшее; у него уже в то время созрело мнение, что выправить положение можно только отступлением германских армий, флангу которых Париж создавал серьезную угрозу. Во всяком случае, на указанном совещании вопрос об отступлении не ставился. Мольтке решает лишь послать представителя генерального штаба для точной информации положения на правом крыле. Выбор его останавливается на подполковнике Хенче.

Дальше мы попадаем в область таинственной и темной истории. Сам Хенч в документе, написанном им 15 сентября, сообщает, что им были получены от Мольтке полномочия «в случае нужды отдать приказ об отступлении 1–й–5–й армий за реку Вель и на высоту северного края Аргонн». Мольтке же впоследствии (вероятно, в феврале 1915 г.) на актах 1–й армии сделал надпись: «Полковник Хенч имел только поручение передать 1–й армии, что, если ее отход станет необходимым, — она должна отойти на линию Суассон — Фим, чтобы таким образом снова примкнуть ко 2–й армии. Он никоим образом не имел задания сказать, что отступление неизбежно. Приказ об отступлении 1–й армии не отдавался мною. Также и приказ об отступлении 2–й армии».

Дальнейшие документы не имеет смысла цитировать. Поскольку письменного приказа Хенч не получил, мы остаемся в сфере гаданий. Но общая картина не вызывает сомнений. Лицо главнокомандующего (фактически) германскими армиями в этот ответственнейший момент, даже если судить по его собственному свидетельству, выявляется слишком отчетливо: армии отступают без его приказа, причем — удивительным образом — он воспринимает это как должное. Подобный способ сложить с себя ответственность может вызвать лишь усмешку. Рейхсархив, на основании сличения разных показаний, приходит к выводу, что между Мольтке и Хенчем произошла беседа с глазу на глаз перед отъездом последнего. Иначе, конечно, и быть не могло. Почему, например, Хенч не едет к правому флангу германского расположения, как было условлено на совещании, а объезжает все армии, начиная с левого фланга? Очевидно, им были получены специальные инструкции лично от самого Мольтке. В какой форме? Это установить невозможно. Но ясно, что речь шла только об отступлении, о неизбежном или возможном — другой вопрос.

Мы ни в каком случае не присоединяемся к мнению, что отступление германских армий 9 сентября было неотвратимо и неизбежно. При самом неблагоприятном стратегическом положении исход борьбы решается столкновением живой силы, вооруженной техническими средствами. Сильная и уверенная в себе, сознательная воля главнокомандующего могла бы во много крат повысить динамику битвы, устранить помехи маневру, внести согласованность, — словом, направить события по иному руслу. Такой вариант был вполне возможен, а кто может определить пределы осознавшей себя и всю обстановку твердой и непоколебимой воли, в особенности такого могущественного аппарата, каким было германское главное командование? Но действительность дала иной вариант: в главной квартире царит не бодрая уверенность в победе, а капитулянтские настроения. И вот они начинают принижающе действовать на пружины всего сражения от Парижа к Вердену; они ослабляют, а не укрепляют волю командующих армиями в тяжелых испытаниях. Можно поверить, что 8 сентября утром еще не был отдан приказ об отступлении. И в самом деле, зачем посылать представителя германского главного командования во все армии, если такой приказ мог бы быть передан просто по радио. С другой стороны, если бы по прибытии в 1–ю армию Хенч нашел завершенную победу ее частей, конечно, приказа об отступлении отдано не было бы. Но маневр 1–й армии шел на тормозах, соседи ей не помогали, стратегическая обстановка ухудшалась, и в такой обстановке пессимизм Хенна перешел на страницы истории.

Вместо развязывания и способствования живым динамическим силам гигантской битвы германское главное командование тормозило их, с тем чтобы в конечном итоге дать обратный ход.

б) Левый фланг Марнской битвы

В 11 час. утра Хенч выехал на автомобиле из Люксембурга в сопровождении капитанов генерального штаба Кенига и Кеппена. Дорогой он будто бы сказал, что его сделают «козлом отпущения» за чужие грехи. Так оно, по правде сказать, и вышло. Однако, официальная немецкая история проделала это с большой осмотрительностью. Взвалив на Хенча всю ответственность за отступление, она в то же время старается не слишком измельчить и принизить тщательно разработанный ею образ злополучной тени генерал Мольтке, отсиживавшегося в своем «прекрасном далеко». Иначе вся концепция выходила бы уж очень неправдоподобной.

В 14 час. дня Хенч прибыл в Варенн (Warenne), где находился штаб 5–й армии. Здесь ему изложили в благоприятном свете положение на фронте: после взятия фортов Труайон и Ле — Парош рассчитывали на решительный успех. Хенч своего мнения не высказал, но обещал еще раз заехать на обратном пути.

В 16 ч. 15 м. Хенч был уже в Кургнзоле — в штабе 4–й армии. Здесь также царило оптимистическое настроение, и Хенч по телефону (из этого пункта была прямая телефонная связь) сообщил благоприятную оценку в главную квартиру.

В 17 ч. 45 м. Хенч прибывает в Шалон — штаб 3–й армии. Здесь составлено уже вечернее донесение главному командованию; в конце него стоит, однако, неприятная фраза: «На правом, крыле 2–й армии дело, должно быть, обстоит неблагоприятно, угрожает охват». Из песни слова не выкинешь. А оно сильно портит цельность официальной легенды. В самом деле, если 8 сентября к вечеру в штабе 3–й армии понимали, что 2–й армии угрожает охват справа, как можно утверждать, что собственно и 9 сентября 2–й армии на ее правом крыле никакой серьезной угрозы не было. Хенч делает к донесению приписку: «Положение и настроение в 3–й армии весьма благоприятны».

Впоследствии, в штабе 1–й армии, Хенч дал противоположную оценку положения на левом крыле Марнской битвы. В самом деле, если 4–я и 5–я армии действительно продвигались вперед в отдельных районах, если в центре сражения французскому расположению угрожал прорыв, что все это означало в общей картине гигантского сражения? Разрыв между правым и левым крылом германского расположения: правое крыло фронтом все больше поворачивалось на запад; левое же — на восток. Но поскольку правое крыло было сковано наступлением союзников и именно здесь чрезвычайно быстро назревал кризис, наступление левого крыла, даже если оно и протекало бы успешно, только обостряло этот кризис в еще большей степени. Все меньше оставалось надежды быстро сдвинуть расположение к западу, усилив крайний правый фланг. Нужно понять, таким образом, почему черные мысли все настойчивей осаждали Хенча по мере того, как он двигался к правому флангу. Напрасно нам намекают на болезненную неврастению, обострившуюся якобы у Хета в это время: несомненно были и объективные условия, которые могли больно бить по нервам.

2. Монмор (Montmort)

(Схемы 15 и 18)

а) Отступление 3–й армии предрешено

В 19 ч. 45 м. вечера 9 сентября Хенч прибывает в Монмор, где находился штаб 2–й армии. Пребывание его здесь до утра следующего дня ярко расцвечено легендой, которая должна заменить научное истолкование событий. Официальная история стремится приковать наше внимание к максимально точному и беспристрастному воспроизведению всех мелочей, относящихся к Хенчу, и разговорам, происходившим вечером 8–го и утром 9 сентября.

Но для научной критики все это представляет чрезвычайно ничтожный интерес. Когда вы приняли какое — либо решение, оно представляется как очень простой и вполне понятный факт; но попробуйте вспомнить, как принималось вами это решение; даже в самых элементарных случаях процесс осложняется множеством деталей — переживаний, ассоциаций, случайно возникших при этом впечатлениях и т. д.

Можно буквально потонуть, или, вернее, утопить истину, если приняться за добросовестное собирание мелочей жизни Монмора в эти критические часы. Что именно было сказано? Кем? Когда? Конечно, все участники сообщают по-разному о происшедшем, и здесь, возможно, вовсе нет сознательного надувательства, так как каждый воспринимал события с особым оттенком, зависевшим от множества случайных причин. Но стоит применить научный критерий, вскрыть объективное содержание этих бесед, и все станет ясным: в Монморе вечером 8–го и утром 9 сентября нарождалось, мучительно и противоречиво, решение об отступлении.

Всегда в таких случаях можно найти деталь, которая служит символом, как бы предуказанием рока. Подъезжая к штабу 2–й армии, Хенч видит обоз, дышла которого повернуты на север. Не очень изящный образ, но за неимением более подходящего и он используется официальной немецкой историей для постепенного развертывания мистического покрывала, которым должна быть прикрыта подлинная суть событий. Конечно, Хенча разуверяют и успокаивают: это личное распоряжение молодого офицера, не знающего обстановки, но для Хенча будто бы это действует как некий перст, указующий ему путь грядущего. Дальше нас хотят уверить, что до приезда Хенча никто об отступлении в Монморе и не думал. Все наполнено здесь бодрым оптимизмом. Генерал Бюлов только что вернулся с фронта, и настроение войск вселило и в него уверенность в прочности положения. Хенч — вот кто произнес впервые слова об отступлении. Полковник Матес сообщает следующее о беседе начальника штаба 2–й армии генерал-лейтенанта Лауенштейна с Хенчем: «Когда я приблизительно через десять минут подошел к обоим, генерал-лейтенант Лауенштейн сказал мне, что после всего, что он слышал от полковника Хенча, положение 1–й армии представляется, очевидно, гораздо более серьезным, чем мы думали. По мнению полковника Хенча, нельзя, очевидно, считаться больше с тем, что 1–я армия может покончить полностью с противником, который наступает из Парижа, и затем отразить противника, прорвавшегося между 1–й и 2–й армиями. Как ни тяжело, но, по мнению главного командования, следует считаться с возможностью отступления за Марну. Здесь впервые было сказано слово об отступлении… На меня, понятно, эта внезапная мысль об отступлении произвела сильнейшее впечатление, и я сейчас же указал на роковые последствия такового. Вместо генерал-лейтенанта Лауенштейна мне на это возразил полковник Хенч, что, к сожалению, ничего другого не останется, если враг большими силами прорвется между 1–й и 2–й армиями. Он прибавил еще к этому, что, по воззрению главного командования, своевременный добровольный отвод правого крыла войска был бы далеко не таким роковым, как если 1–я армия будет охвачена прорвавшимся врагом с тыла и совершенно разгромлена. Тогда отступление всего прочего войска стало бы необходимым совсем в иных масштабах».

Может быть, все это записано и верно. Может быть, Матес несколько сгладил выражения. Все это серьезного значения не имеет. Для нас безразлично, кто первый сказал роковое слово «отступление». Важно, что оно было сказано не случайно, потому что в дальнейшем все участники неизбежно возвращаются к обсуждению все той же печальной, но неотвратимой перспективы. Понятно, что Бюлов подчеркивает, что его армия находится на левом своем фланге в превосходном положении; другое дело — правое крыло, и здесь он взваливает вину за создавшуюся ситуацию на 1–ю армию. Темным местом является пущенное кем-то в беседе крылатое словечко «превращена в шлак». Сказано ли оно было о 2–й или 1–й армии — установить немыслимо. Нужно подчеркнуть один момент, что даже в изложении Рейхсархива Бюлову приписаны слова о том, что «зияющая, благодаря отводу 3–го и 9–го арм. корпусов, брешь между 1–й и 2–й армиями ставит в опасность фланги обеих армий». Две неприятельские колонны уже обнаружены в движении к Марне. Хенч в своем выступлении говорит преимущественно об опасном положении 1–й армии, видимо, из вежливости избегая указывать, что не менее опасно положение также и 2–й армии. Но, по всей вероятности, мрачная оценка Бюловым положения

1–й армии подлила масла в огонь. Капитан Кениг пишет: «Я должен сказать, что именно командование 2–й армии изображало положение 1–й армии как отчаянное». Бюлов якобы заявил, что прорыв врага в брешь пока не является фактом, и 1–я армия имеет еще возможность примкнуть к его правому флангу, примерно, на линии Ла-Ферте — Милон — Шато-Тьерри. Однако, Хенч возразил, что это уже невозможно. В ходе беседы настроение Бюлова становится все более пессимистичным. «Переходя к ходу мыслей Хенча, он заметил, что тогда (в случае прорыва) положение не только 1–й, но и 2–й армии станет сомнительным, так как нигде не оказалось бы больше резервов, чтобы напасть на прорвавшегося через Марну противника и отразить его. Этот противник имел бы тогда две возможности: он или обратился бы против левого фланга и тыла 1–й или против правого фланга 2–й армии; и то и другое могло бы привести к катастрофе». В конце концов, совещание приходит к выводу, что в случае прорыва врага через Марну должна отойти и 2–я армия. Бюлов якобы предложил, что приказ об отступлении будет им отдан лишь по получении соответствующего извещения от Хенча, после его прибытия в штаб 1–й армии. Но Хенч в ответ на это заявил, что командование 2–й армии должно, не дожидаясь его сообщений, отдать приказ об отступлении в случае перехода Марны крупными силами противника. Короче говоря, вечером 8 сентября в Монморе было предрешено отступление

2–й армии 9 сентября.

В главную квартиру Хенч вечером 8 сентября передает лишь краткое сообщение по радио: «Положение 2–й армии серьезно, но не безнадежно». Хенч не отправился немедленно же в штаб 1–й армии, а остался ночевать в Монморе. Историки, много мудрствуют над объяснением этого промедления в столь критический момент. Но объяснение очень просто: Хенч после тяжелого дня предпочел провести ночь в постели, чем трясись по опасным дорогам в темноте. Немецкие солдаты, изнемогавшие на позициях у Троей, могли и подождать. А ведь сам Хенч как будто бы считал, что всякое промедление могло повлечь катастрофу.

Утром Хенч имел еще одну беседу с Лауенштейном; из 1–й армии новых сообщений не поступило. В 7 час утра он отбыл в Марейль. Но мы останемся пока в Монморе, чтобы проследить дальнейший ход событий во 2–й армии. Изложение их в немецких источниках опять-таки нарочито запутано и тенденциозно. Но нельзя скрыть одного: решение об отступлении 2–й армии принимало все более реальный облик, оно нарождалось, конечно, в тяжелых муках, но неотвратимо. Вот, например, утренняя беседа Бюлова с принцем Августом Вильгельмом прусским. Бюлов снова указывает на серьезное положение 1–й армии; но дальше оказывается, что его хотят принудить к отступлению. «Я должен отступить, а я не хочу, так как не считаю положение таким скверным». Кто же вынуждает Бюлова отойти: Клюк, главное командование, Хенч или его собственный штаб, — остается неясным. Но это все муки родов — Бюлову уже ясно, что отступить придется, он хочет только, чтобы в этом решении проскочила незаметной его собственная доля вины, весьма изрядная в Марнском поражении.

б) Приказ об отступлении 2–й армии

Совершенно невозможно с точностью установить, когда же Закончились мучительные предродовые схватки и появился на свет роковой документ об отступлении 2–й армия. Факты являются здесь более надежным источником, чем путаные психологические исследования Рейхсархива. Около 9 час. утра в штабе 2–й армии перехватывается радио кавалерийского корпуса Марвица, адресованное 1–й армии:

«Сильные колонны (противника) из Ла-Ферте (су — Жуар) в восточном направлении». Донесение летчика лейтенанта Бертольда около 10 час. утра не оставляет больше места никаким сомнениям. Пять неприятельских колонн обнаружено между Ла-Ферте — су — Жуар — Монмирай в движении в северном направлении по следующим дорогам:

Сен-Сир — Сааси, в 9 ч. 15 м. у Сааси;

Орли — Нантейль, в 9 ч. 15 м. у Наотейля;

Буатрон — Паван, в 9 ч. 10 м. у Паван;

Саблоньер — Ножан, в 9 ч. 10 м. у Ножан л'Арго;

Вель — Мезон — Шези, в 9 час. у Шези.

Кроме того, сильные скопления войск у Бюссьера и Реплонж; сильные части кавалерии, восточнее Эсиз и у Куфремо. В районе между Шато-Тьерри — Монмирай — Конде противника не обнаружено.

Итак, в 9 час противник подошел к Марне; в 10 час. он, возможно, уже перешел реку. «Опасность прорыва казалась в этом пункте угрожающе близка. Силами для ее отражения 2–я армия по располагала… ее правое крыло оказывалось, таким образом, совершенно беззащитным…».

Подводя читателя таким путем к неизбежному походу, официальный труд Рейхсархива всячески маскирует истину. Он «забывает» указать точную дату издания приказа об отступлении. В 11 ч. 02 м Бюлов посылает радио 1–й армии: «Летчики сообщают о продвижении четырех длинных колонн (противника) через Марну. Около 9 час. — у Нантейля, Ситри, Паван, Ножан л'Арго. 2–я армия начинает отступление, правым флангом на Дамери». Кажется, ясно. Но официальная история продолжает ткать легенду. В радиотелеграмме по ошибке, дескать, не были переданы заключительные слова «каково Положение у 1–й армии?» Допустим, что это верно: что же меняется? Разве не ясно сказано, что 2–я армия начинает отступление? Нет, оказывается, что Бюлов ждет еще ответа от 1–й армии, и до того момента приказ об отступлении задержан с исполнением. Около 1 часу дня Бюлов получает или, вернее, ему кажется, что получает, долгожданный ответ от 1–й армии: «Левое крыло армии отходит через Круп — Куломб к Монтиньи — Гаиделю. 2–й кав. корпус прикрывает это движение против противника, который переходит (Марну) у Шарли, насколько возможно путем нападения». И опять происходит недоразумение: 1–я армия вовсе не имела в виду этим общее отступление. Бюлов же понял сообщение именно в таком смысле, и только тогда приводит в действие свой приказ об отступлении.

Эта забывчивость Рейхсархива тем более непонятна, что по другим официальным и его же собственным изданиям время выпуска и содержание приказов 2–й армии устанавливаются очень легко: приказ был передан по радио корпусам в 11 ч. 45 м.2 Приказ гласил:

«В интересах всей операции армия после достигнутого успеха обращается к выполнению новой задачи на северном берегу Марны и занимает с этой целью сначала линию Дамери — Тур, севернее Марны.

Движение должно быть начато с левого фланга. Гвардейский корпус и состоящие под командованием генерала Кирхбаха саксонские дивизии (32–я пех., 23–я и 24–я рез. дивизии) начинают движение в 1 час пополудни, гвардейский корпус по дороге Фер — Шампенуаз — Вертю — перекресток дорог, восточнее Авиз — Ати — Тур; генерал Кирхбах со своими войсками, восточнее этой дороги.

Для лучшего отрыва от противника оставить перед ним от всех дивизий арьергарды, по крайней мере, до наступления темноты.

Движение главных сил 14–й пех. дивизии и 10–го арм. корпуса должно быть начато не раньше 2 часов пополудни, 10–го рез. корпуса и 13–й пех. дивизии не раньше 3 час.

До начала отхода порыв наступления не должен быть ослаблен ни в одном пункте».

Итак, приказ совершенно ясно указывал, что отступление 2–й армии должно быть начато в 1 час дня, без всяких оговорок о возможной отмене приказа или задержке его. И потому клубок событий легко распутать, идя с конца и научно располагая цепь причин, с устранением мелких и случайных деталей.

Конечное звено: приказ об отступлении, отданный 2–й армией в 11 ч. 45 м. 9 сентября.

2–е звено — принятие решения об отступлении; оно происходило мучительно, напряженно и противоречиво, путем скрещивания мнений, обсуждений, раздумий и пр. Но люди, в особенности при такой ответственной обстановке, мыслят, отправляясь от фактов и окружающей действительности, которые и форсировали решение,

3–е звено: безнадежное положение на правом фланге 2–й армии. Мы привели достаточно цитат, чтобы показать очевидность этой истины и с точки зрения участников, и с точки зрения официальной истории. Это не мешает, однако, вносить путаницу и в это ясное положение, что, вопреки своим же высказываниям, охотно поддерживает Рейхсархив. Но в особенности маскируется дальнейшая связь причин которая ведет к 4–му звену: безнадежность положения на правом фланге обусловливалась не только причинами, лежащими вне 2–й армии, но также и в ней самой. Бюлов разбросал свои силы, увлекшись бесполезным наступлением южнее Сен-Гондских болот, и именно потому он оказался без резервов в решающий момент.

Здесь анализ вливается в широкое русло научного исследования всей Марнской битвы. Суть заключается в том, что 2–я армия оказалась оперативно скованной и неспособной к тому маневру, который требовался всей обстановкой. Бюлов без всякой пользы потерял 4 дня, когда судьба сражения решалась на правом фланге битвы. Стратегический баланс его действий оказался равным нулю.

Это вовсе не значит, что мы хотим взвалить на Бюлова всю вину за поражение. Он несет ответственность в своей доле, которая оказалась немалой. Впрочем, и эту вину следует рассматривать не в личном, а в историческом аспекте. Субъективно Бюлов был глубоко убежден, что надо наступать там, где только возможно и насколько возможно, и в этом отношении совершенно неверно противопоставлять Бюлова и Клюка. Оба они питались воззрениями старой романтической эпохи германских освободительных войн. Новых условий войны они не поняли совершенно, не поняли даже относительно, чего, бесспорно, нельзя сказать о противоположной стороне. Бюлову казалось немыслимым и даже преступным упустить такой шанс, как разгром центра союзников. И он пошел на авантюру, упустив, что такая операция совершается в новых условиях ведения войны не в несколько часов, как было в старых войнах, а в течение значительного числа дней. В итоге оказалось, что продвижение немцев на запад к Сезанну не успело оказать своего, влияния на положение правого фланга германской армии, где события развернулись острее и раньше.

Роль отдельных личностей, стоявших на командных вышках Марнского сражения, не может быть оставлена без учета и оценки) будь во главе 2–й армии не такой старомодный и самовлюбленный ретроград, каким являлся Бюлов, возможно, было бы своевременно принято верное решение — вытягиваться направо, а не налево. Но эту роль надо рассматривать в рамках основного русла событий, которое заключалось в сложной динамике сражения. С этой точки зрения, вину Бюлова следует считать относительной: он внес свою долю в торможение стратегической реакции на наступление союзников. Это тем более важно подчеркнуть, что, если, по Рейхсархиву, положение 2–й армии вовсе не требовало отхода ее (противоречащие этому признания указаны выше), и Бюлов отдал свой приказ в силу ряда недоразумений, то в германских исследованиях встречается и другая концепция, возлагающая всю вину на Бюлова. Но какое же обвинение предъявляется ему? Оказывается, он наступал недостаточно энергично на юг и в частности 7 сентября отвел 10–й корпус назад. «Тайной военного искусства, — заявляет нам один из таких критиков действий Бюлова, — является — вести дальше наступление там, где оно идет вперед, не тормозить катящегося шара, но без помехи дать ему двигаться по наклонной плоскости». Бюлов никак не заслуживает такого обвинения: он дал возможность катиться шару достаточно далеко. Но местность вокруг Сезанна вовсе нельзя уподобить наклонной плоскости, и шар стал систематически застревать. Чем больше Бюлов увязал в болотах, лесах и холмах, плохо ли, хорошо ли, обороняемых Фошем, тем больше подставлял свою армию под удар подавляющих сил противника с запада. Наступление, победоносно движущееся вперед, является мощной сокрушающей силой. Но бывают случаи, когда эта сила становится отрицательной величиной. И это именно такой случай, когда выигрыш темпа, который нормально содержит в себе наступление, означает потерю времени относительно всей стратегической обстановки. Бюлов выигрывал на левом фланге гораздо медленнее, чем проигрывал на правом, где события развернулись раньше и острее. Так, Шлиффен жаждал наступления французов в Эльзас — Лотарингии, рассчитывая достигнуть победы на правом фланге раньше, чем даст осязательные результаты медленное продвижение врага через горы. Эпигоны шлиффеновской школы так и не поняли глубины мысли своего учителя.

в. Наступление гвардии 9 сентября

(Схема 19)

Схема 19. Наступление гвардейского корпуса 9 сентября.

Не имеет смысла детально останавливаться на боях 9 сентября на фронте 2–й армии, так как никаких новых поучительных моментов в дополнение к сказанному раньше мы здесь не найдем. Ограничимся поэтому лишь общим разбором положения на фронте 2–й армии.

Нарастающая угроза на правом крыле отнюдь не заставила Бюлова прекратить опасное движение к югу от Сен-Гондских болот. Этому движению придается, однако, теперь уже вполне отчетливо западное направление. Можно сильно сомневаться, действительно ли у Бюлова имелась к вечеру 8 сентября твердая уверенность в том, что здесь удастся достигнуть результата, который отразился бы на положении правого крыла 2–й армии. Крупнейший немецкий военный писатель Зольдан в своем очерке к которому нам придется еще вернуться, утверждает, что командование 2–й армии уже не рассматривало операцию к югу от Сен-Гондских болот «с точки зрения решительного сражения, после того как 10–й арм. корпус без настоятельного основания был отведен позади М. Морена», т. е. с ночи 7–8 сентября. Крепкая воля генерала Гаузена увлекла за собой генерала Бюлова, но вечером 8 сентября сомнения снова одолели его. Бесспорный факт, что воля командующего 2–й армией раздвоилась, и это было объективным выражением положения этой армии. Сознание опасности на правом фланге пробивает себе дорогу через всю сложную гамму переживаний и идей, Бюлов в глубине души сознает, что единственное, что он может сделать, — это отдать приказ об отступлении. Но решения он принять еще не может, нет последнего окончательного аргумента, который позволил бы взвалить на свои плечи тяжкое бремя ответственности.

Не приняв такого решения, Бюлов, однако, бессилен приостановить наступление левого крыла, так как это означало бы необходимость прервать сражение и отходить. Вот почему 8 сентября вечером дается задача 10–му, гвардейскому корпусам и саксонским дивизиям — наступать в направлении на Сезанн. «После 10 час. утра (9 сентября), т. е. в час, когда его решение отступить, вследствие почти одновременно сообщенного и ожидаемого продвижения крупных сил противника в брешь между 1–й и 2–й армиями, принимало осе более осязательную форму, генерал Бюлов по телефону приказывает гвардейскому корпусу со всей энергией продвигаться на Сезанн; уже своеобразная форма приказа указывает на растущую тревогу». Чувствуется, что нервозность в штабе 2–й армии возрастает. В заключительном приказе об отступлении все еще предлагается не ослаблять наступательного порыва, но на этот раз, очевидно, просто для того, чтобы благополучно вывести войска из боя.

Схема 5. Фронт на р. Урк. 8 сентября.

Прусская гвардия 9 сентября наступала по обе стороны дороги Фер — Шампенуаз — Сезанн. Детали происходивших боев не могут быть здесь освещены, да это и излишне. Наша задача состоит лишь, в том, чтобы показать, чего можно было ожидать от этого наступления с точки зрения общей ситуации 2–й армии. Совершенно очевидно, что остановка требовала крайне быстрого и решительного результата, например, захвата Сезанна еще до того, как кризис назрел на правом фланге. Крайне сомнительно, чтобы и этот, безусловно запоздавший уже результат, мог бы повернуть события на Марне по новому руслу. Но можно было рассчитывать, по крайней мере, на эффект морального удара по нервам французского главного командования, поколебать его волю и задержать наступление к Марнским переправам; здесь можно было бы одновременно пытаться создать преграду движению союзных сил. Однако, командование 2–й армии, если оно и лелеяло еще такую мечту, ничему не научилось за 3 дня тяжелых боев. Простого взгляда на карту достаточно, чтобы показать бесплодность наступления гвардии 9 сентября.

Противник находил здесь превосходные, следующие одна за другой, линии сопротивления; в его распоряжении было сколько угодно прекрасных артиллерийских позиций. В особенности мощным опорным пунктом являлся главенствующий над местностью горный выступ Монт-У, с вершины которого можно было далеко на север и на восток видеть движение немецких войск по выходе из леса. Судя же по германским источникам, французы не только оборонялись, но при первом удобном случае переходили в контратаку, ставя атакующего подчас в критическое положение.

Используя ряд узких лесных полос, французские стрелки сильно затрудняли наступление немцев фланкирующим огнем. Гвардейские части наступали перебежками, каждый раз по возможности окапываясь. Наступление замедлялось также многочисленными засеками, которые устраивали французы.

Капитан Плеве, командир пулеметной роты 3–го гв, полка, рассказывает следующее об одной из французских атак:

«Противник устремился против наших пулеметов в таких густых массах, что невозможно было распознать расчленение на линии стрелков. Атака последовала с расстояния 800 м, с большой лихостью, офицеры с саблями наголо перед фронтом. Ясно слышатся возгласы: „En avante! Vive France!“ Мы подпустили их на 500 м, затем короткий приказ, пулеметы застрекотали и открыли уничтожающий огонь. Действие было неописуемым: в мгновение ока местность покрылась бесчисленными павшими, и только остатки несчастного полка могли уйти из этой кровавой бани».

Хотя все эти примеры поданы к вящей славе немецкого оружия, они не могут скрыть тяжести условий, в которых вела наступление гвардия, и героического сопротивления французов, несмотря на поражения сохранивших высокий моральный подъем.

Наступление 1–й гв. дивизии совершалось при поддержке огня 70 орудий. Тяжелая артиллерия обстреливала Монт — У. В 14 ч. 30 м. гвардия подошла к Конантру. Противник очистил Монт — У, на которой были установлены немецкие батареи.

Командир 1–го гв. полка, принц Эйтель — Фридрих прусский, так описывает этот момент:

«Гора (Монт — У) была твердо в наших руках. Было видно, как в долине, западнее фермы Розе, отступали редкие ряды французов; все поле кишело ими. Между ними скакали отдельные всадники, неслись галопом орудия. Батальная картина старых времен».

В 10 час. утра генерал Бюлов послал гвардейскому корпусу приказ:

«Я не могу „заграждающий“ характер Монт — У считать достаточным основанием для задержки наступательного движения гвардейского корпуса. Необходимо, подавляя Монт — У огнем тяжелых гаубиц, со всей энергией пробиваться через Лент к Сезанну».

Но было легче приказать это, чем выполнить. Гвардия сделала все, что могла, и все же она была еще далеко от Сезанна.

Сверх того, генерал Бюлов послал старшего лейтенанта Эган — Кригера, чтобы поторопить продвижение вперед. Эган — Кригер объехал фронт гвардии и саксонцев и, убедившись, что «господствующие высоты Монт — У захвачены немецкой пехотой» и что «последние силы французов обратились в бегство», поспешил обратно в штаб 2–й армии, сказав шоферу, чтобы «он ехал, как если бы дело шло об его жизни».

Но было уже поздно. Бесспорно, что на левом фланге 2–й армии 9 сентября был одержан крупный успех, 10–й германский корпус овладел замком Мондеман, гвардия — Монт — У, саксонцы — Мейльи. Однако, все эти успехи не могли помочь тяжелой беде на правом крыле 2–й армии. Сверхчеловеческие усилия войск остались бесплодными. Можно поверить немецким источникам, когда они описывают негодование офицеров и солдат, которым было приказано добровольно бросить позиции, завоеванные тяжелой ценой крови.

г) Положение на правом крыле утром 9 сентября

Но, быть может, положение на правом фланге не было еще таким отчаянным? Все немецкие источники без исключения стараются представить дело так, что, прояви Бюлов силу характера, чтобы добиться решающей победы на левом фланге, можно было и не отступать. Перед отступлением 2–я армия занимала фронт от Марны до Конантра, фронтом на юго-запад, почти по прямой линии. На этой линии находилось всего 8 дивизий. Им противостояли непосредственно на указанной линии 8 французских дивизий (9–й корпус 17–я, 52–я и Марокканская дивизии: 10–й корпус 19–я, 20–я и 51–я дивизии; 1–й корпус: 1–я, 2–я дивизии). Левый фланг 2–й армии примыкал непосредственно к группе Кирхбаха и имел, таким образом, прочную опору. Но, сверх перечисленных сил, французы имели еще 3–й корпус, который непосредственно охватывал правый фланг 2–й армии. Дальше к западу находились в движении к Марне 18–й корпус, кавалерийский корпус Конно и английская армия. Таким образом, 3–й французский корпус являлся непосредственной угрозой, которой Бюлов мог противопоставить лишь одну гв. кав. дивизию. Одновременно французы, заняв Шато-Тьерри, легко могли распространиться к востоку, захватывая переправы через Марну. Что могла противопоставить 2–я армия этой угрозе ее тылу? Ничего, ибо ее силы были скованы наступлением, которое не сулило никакой близкой перспективы. Положение настолько элементарно, что не нуждается в разборе, 2–й армии угрожал разгром, а чтобы избежать его, она должна была вывести свои части из боя и перегруппироваться на новых позициях. Это неизбежно было началом общего отступления, так как немедленно же вынуждена была начать отход, по крайней мере, и 3–я армия. Сам по себе такой отход, независимо от глубины, означал банкротство руководства 2–й армии: зачем было залезать в Сен-Гондский район, если теперь неизбежно надо было отсюда уходить? Своим огульным наступлением Бюлов сковал сам себя и потерял свободу маневра.

Мог ли все же Бюлов 9 сентября остаться на своих позициях, продолжая наступление левым крылом? Разумеется, мог. Он пошел бы в таком случае на страшный риск. Рассматривать подобные «возможности», значит, однако, сходить с пути научного исследования. Чрезвычайно трудно предвидеть, а вернее, невозможно учесть все те случайности, которые принес бы ход событий в таком случае. Быть может, союзники, например, не разобравшись в сложной ситуации, не использовали бы выгод своего положения на Марне. Но это слишком маловероятная перспектива. Что сказать о таких выкладках, когда Зольдан осуждает решение Бюлова, исходя из того, что вечером 9 сентября левое крыло 2–й армии и группы Кирхбаха заняло бы уже линию Вильнев — Сезанн — Англюр. Тогда — де французское главное командование вынуждено было бы бросить сюда 18–й корпус (!) или корпус Конно и ослабить таким образом давление на Марне.

Но ведь от Конантра, где гвардия была к 14 час. дня, до Сезанна 15 км, а до Англюра и все 20 км. Думать, что немецкие войска преодолели бы это пространство с боями в течение нескольких часов, значило бы снять со счетов армию Фоша. А какие к этому основания? Подобное рассуждение предполагает дальше, что французское главное командование потеряло бы спокойствие, но на это меньше всего можно было рассчитывать после успешного продвижения союзников к Марне, которое, конечно, подняло сильно их дух. Дальше, зачем было бы перебрасывать 18–й корпус, когда рядом находился свежий 21–й корпус, который Жоффр, в случае крайней нужды, передал бы Фошу, предоставив 4–й армии выкручиваться своими силами, что было вполне возможно.

3. Марейль

(Схемы 6 и 18)

а) Принятие решения об отступлении 1–й армии

Из Монмора Хекч отправился через Реймс, Фим, Фер-ан-Тарденуа в Марейдь, куда с 8 час. утра 9 сентября переместилась главная квартира 1–й армии. Впечатления, которые получил Хенч во время этой поездки, выражены им в его докладе от 15 сентября 1914 г. и являются важным источником для суждения о действительном положении 1–й армии в этот критический день.

«Впечатление, которое я получил во время моей поездки… к командованию 1–й армии, не было благоприятным. Повсюду я наталкивался на отступающие с дикой поспешностью обозы кавалерийских дивизий; все они имели направление на Фер-ан -Тарденуа. Толпы раненых устремились в том же направлении, они опасались быть отрезанными. В Нельи-Сен-Фрон все было забито транспортом; атака самолета вызвала полную панику. Снова и снова должен был я вылезать из машины, чтобы насильно пробить себе путь. У Нейльи я повернул к югу, чтобы достигнуть Марейля через Круп. У Брюмеца я вынужден был повернуть, так как английская кавалерия была уже вблизи. Только в полдень удалось мне через Шези достигнуть Марейля. По дороге я слышал, что противник отогнал нашу кавалерию от Марны и уже перешел через реку».

Довольно естественно, что вся эта картина произвела скверное впечатление на Хенча. Если у него и было предвзятое пессимистическое представление о положении 1–й армии, то надо признать, что содержание только что приведенной цитаты соответствовало действительности.

По прибытии Хенча в Марейль последовали переговоры его с начальником штаба 1–й армии, генералом Кюлем. Все сообщения об этих переговорах носят мифический характер, так как о них можно судить на основании сообщений их участников, чрезвычайно заинтересованых во вполне определенном освещении событий. Никакого доверия эти сообщения не заслуживают и ими можно пользоваться лишь для косвенного подтверждения фактов, устанетленных иным путем. Путаница, противоречия, явное стремление затемнить истину — вот что мы здесь находим. И, тем не менее, научный анализ и в данном случае пробивает себе путь; достаточно лишь поставить вопрос об объективном содержании бесед, которые велись в штабе 1–й армии 9 сентября, и событий, происходивших вокруг. Это объективное содержание, как уже показано в отношении Монмора, состояло в вызревании решения об отступлении.

Например, все показания Кюля и его литературные работы, написанные впоследствии, являются его личной апологией. Но как ни тонко сплетена эта сеть самооправдания, она не в состоянии прикрыть основное объективное содержание хода мыслей и действий его самого 9 сентября. Кюль утверждает, что он лично был против отступления, что мысль об отступлении была вообще привнесена Хенчем, что до его приезда об отступлении вообще не думали. Когда Хенч заговорил об отступлении, Кюль усиленно будто бы возражал. Доводы, которые, по его собственному изложению, приводились им, весьма характерны для суждения о действительном положении 1–й армии, «отступление в этом положении было бы очень опасным, в особенности если учесть, что части армии совершенно перемешались бы, и она (армия) до крайности была бы истощена». Несмотря на условную форму этого суждения, оно ясно указывает на чрезвычайно тяжелую ситуацию 1–й армии. Но дальше Рейхсархив сообщает нам еще более поразительную весть: «Генерал-квартирмейстер поддержал соображения генерала Кюля весьма настойчиво и указал в особенности на то, что для проведения наступления сил достаточно, но при отступлении они могут отказать». Это какой-то анекдот. Армия истощена до такой степени, что отступать не может, а может держаться, лишь наступая. Если такие выражения были допущены в той тяжелей обстановке, это еще можно понять, но приводить их всерьез теперь, значит смешить людей. Но и другой аргумент в своем роде замечателен тем более, что он подтверждается последовавшим приказом. 1–я армия, по заявлению ее начальника штаба, не могла отступать левым крылом на Фим, как предлагал от имени германского главного командования Хенч, но только на Суассон (что и имело место в действительности). Почему же 1–я армия не могла отступить к Фим? Очевидно потому, что противник, уже переправившийся через Марну, не дал бы сделать этого. Тем самым Кюль подтверждает, что еще до согласия его с приказанием Хенча была очевидна невозможность примкнуть ко 2–й армии где-то у Марны, так как прорыв в брешь стал реальным фактом. Запомнив это, посмотрим, как мотивирует Кюлъ свое согласие выполнить приказ Хенча. Оно последовало якобы лишь после того, как Хенч заявил о том, что 2–я армия уж начала отступать, и что она была «превращена в шлак» (опять выплыло это крылатое словечко). При этих обстоятельствах генерал-майор Кюль счел себя обязанным подчиниться, как он пишет, «не потому, что дело шло именно о приказе — я не побоялся бы его отклонить, — но потому, что после определенных указаний о положении „разбитой“ и отступающей 2–й армии оставление 1–й армии на Урке было бы уже невозможным. Даже победа над Монури не могла бы нас спасти от охвата превосходящими силами на левом фланге и от того, чтобы быть отрезанными от всего войска, 1–я армия стояла бы тогда обособленной». Отсюда ясно видно, что ссылка на приказ, отданный Хенчем от имени германского главного командования, вообще ни к чему: Кюль считал вполне возможным отвергнуть его. Но еще более интересно указание на то, что обособленно 1–я армия не могла бы держаться, ввиду наличия подавляющих сил противника на ее левом фланге; и это даже в случае победы правого крыла. Но ведь 1–я армия была уже обособлена 9 сентября; как заявил сам Кюль, 1–я и 2–я армии уже не могли непосредственно примкнуть к флангу. Значит, оставалось лишь отступать, совершенно независимо от приказа, отданного Хенчем. О том, что все складывалось к принятию решения об отступлении, говорит и полное отсутствие со стороны Кюля попытки проверить действительное положение во 2–й армии и снестись непосредственно с германским главным командованием.

Линия поведения подполковника Хенча была наиболее последовательной и четкой. Для него, очевидно, была совершенно ясна необходимость отступления 1–й армии еще до начала переговоров с Кюлем. Обычно приводимая при изложении событий тирада, в которой мотивировалась необходимость отступления, нами не воспроизводится, так как ничем нельзя доказать, что она действительно была сказана. Но это не имеет никакого значения, так как основное содержание выступлений Хенча в Марейле совершенно очевидно: от имени главного командования он приказал отступать левым крылом на Суассон (а не на Фим, как намечалось первоначально).

Роль Клюка свелась к утверждению решения об отступлении. Поскольку нам известна уже самостоятельность действий этого генерала, ясно, что необходимость приказа не вызвала у него и тени сомнения.

Словом, как и в Монморе, в Марейле все вертелось вокруг мысли об отступлении. Все, что уже потом выдвигалось для доказательства того, что были и обратные мнения, опирается на абсолютно недоказуемые свидетельства заинтересованных лиц. Но не стоит труда обвинять их в преднамеренной лжи. Очень возможно, что в ходе дискуссии выставлялись различные аргументы, высказывались разные мнения. Но кому это интересно, в конце концов? Конечно, в данном случае были возможны и другие решения. Командование 1–й армии могло бы, несмотря ни на что, принять решение: драться там, где стоим; атаковать врага, вырвать победу из его рук. Невозможно предусмотреть, какие плоды могла принести такая суровая и непоколебимая решимость драться до конца. Риск был бы громаден, но нельзя забывать, что и положение союзников было далеко не блестящим. То обстоятельство, что у германского командования такой решимости не оказалось, очевидно, подтверждает пессимистическую оценку положения 1–й армии 9 сентября.

б) Приказ об отступлении

Около 14 час. Хет «покинул главную квартиру 1–й армии. В 14 час. было послано радио 4–й кав. дивизии: „2–я армия отступает в направлении Эперней. 1–я армия также отступает левым флангом в направлении Суассона. 4–я кав. дивизия должна немедленно направиться к реке Эн, занять мосты у Суассона и западнее до Атиши включительно…“. Здесь уже ясно выступает официальная интерпретация событий, сваливающая ответственность за отступление на 2–ю армию. Вслед за тем по радио и через командированных офицеров сообщаются указания войскам:

„Положение 2–й армии требует ее отвода, севернее Марны, по обе стороны Эперне. По приказу главного командования 1–я армия отводится для прикрытия фланга в общем направлении на Суассон. При Сен-Кантене будет собрана новая германская армия. Движение 1–й армии должно быть начато еще сегодня. Поэтому левое крыло армии под командованием генерала Линзингена, включая группу генерала Лохова, сначала должно быть отведено позади линии Монтиньи л'Аллье — Брюмец. Группа генерала Сикст — Арнима присоединяется к этому движению в соответствии с положением боя позади линии Антильи — Марейль. Наступательное движение группы генерала Кваста должно проводиться лишь постольку; поскольку это требуется для отрыва от противника, так, чтобы возможно было примкнуть к движению всей армии“.

Этот приказ очень важен для анализа не только самого факта отступления, но и предшествовавших событий. Отметим важнейшие его черты: 1) вина еще более категорично сваливается на 2–ю армию; 2) отход 1–й армии совершается по приказу германского главного командования; 3) передается, очевидно, для поднятия настроения, сообщение, полученное через Хенча, о сформировании новой армии в районе Сен-Кантена; 4) особого внимания требуют указания на первоначальные рубежи отхода; 5) группе Кваста ставится задача наступлением прикрыть отход 1–й армии. Формально командование 1–й армии как будто имело основание свалить вину на 2–ю, так как в 13 ч. 04 м. от последней было получено уже известное нам радио, сообщавшее о переходе через Марну колонн противника еще в 9 час. утра и о начавшемся отступлении 2–й армии. Командование 1–й армии, выходит, вовсе и не думало об отступлении до прибытия Хенча и получения упомянутого радио. Но упрямые факты вдребезги разбивают эту легенду. Мы переходим к изложению документов, которые ставят официальную германскую историю, вынужденную считаться с ними, в очень неловкое положение.

в) Отступление 1–й армии было предрешено до прибытия Хенча

Дело в том, что еще раньше, около 11 час., когда Хенча еше не было в Марейле, Клюк, у которого все больше накапливалось данных о переходе Марны союзниками, принял решение об отводе левого крыла на линию Монтиньи л'Аллье — Брюмец, т. е. на линию, указанную в приказе об отступлении. Один из офицеров генштаба, получив указания от генерала Кюля, разработал проект директивы, которая немедленно была передана по телефону генералу Линзингену и получена им в 11 ч 40 м Содержание записи принятого радио, сохранившейся в архивах, таково:

„2–я армия отвела свои правый фланг через Монмирай значительно на восток. Вследствие этого (!), по полученным сообщениям, англичане сегодня в 11 час. крупными силами переходят Марну у Шарли и Нантейля. Генерал Линзинген, включая подчиненную группу генерала Лохова, должен тотчас же отойти в направлении Круи, прикрывая свой фланг, через Куломб в направлении Ла-Ферте — Милон — Нейли-Сен-Фрон. 2–й кав. корпус с бригадой Крсвеля получил приказ прикрывать фланг. Группа генерала Сикст — Арнима получает приказ прикрыть отход и соответственно этому отойти за линию Марейль — Антильи. Группа генерала Кваста прикрывает движение, продвигаясь в направлении Нантейля“.

Документ — буквально уничтожающий для официальной германской истории, ибо он ниспровергает всю легенду о том, что отступление 1–й армии произошло в силу простого недоразумения. В документе обращает внимание прежде всего полоса отступления для группы Линзингена; она отводится далеко назад. Но в особенности поражает сходство указания рубежей отступления прочих групп с приведенным окончательным приказом об отступлении. И совершенно уже непереносимо для гордости германской армии указание на то, что группа Кваста. имела уже в 11 час. утра чисто оборонительную задачу. Официальная история заверяет нас, что посылка радио явилась плодом недоразумения.

В 11 ч. 30 м. кавалерийскому корпусу Марвица было передано следующее радио из штаба армии:

„Левое крыло армии отходит через Круи — Куломб на линию Монтиньи — Ганделю. Командование 2–го кав. корпуса должно прикрывать это движение против врага, который переправляется у Шарли насколько возможно путем нападения“.

Радио было передано одновременно 2–й армии и создало там, как уже сказано, впечатление о начавшемся общем отступлении 1–й армии.

Дальше следует очень загадочная история с приказом, который был отдан около 12 час. дня. Подлинника приказа в архиве 1–й армии не оказалось, сохранилась лишь копия, отпечатанная на машинке и датированная в 11 ч 30 м. Конечно, такой „документ“ не может считаться полновесным. Но и его содержание отнюдь не подкрепляет утвержденния Кюля о том, что в штабе 1–й армии не было и мысли об отступлении до прибытия Хенча.. Вот текст этого документа:

„Левое крыло армии, генерал Линзинген, включая подчиненную группу генерала Лохова, должно атаковать 5–й дивизией в направлении на Дюизи, остальными силами сначала отходить в район Круи — Куломб. Командование 2–го кав. корпуса с бригадой Кревеля получает приказ прикрыть фланг. Группе генерала Сикст — Арнима приказано прикрыть движение, атакуя в направлении Вильерсен — Жене — Аси. Группа генерала Кваста должна содействовать ударом в направлении Нантейдь — ле Годуэн“.

Этот текст опять уличает командование 1–й армии. В нем явно говорится об отступлении всей армии. Левый фланг лишь сначала отводится в район Круи — Куломб. Группа Сикст — Арнима прикрывает отступление. Группе Кваста не ставится задачи решительного наступления, а лишь задача содействия отступательному движению главных сил.

Генерал Кюль впоследствии, в 1925 г, пишет следующее „Форма приказа ни в каком случае не является удачной. Насколько я помню, он не мыслился как общий приказ по армии, а главным образом как приказ для левого фланга, которому разъяснялось, что его отход прикрывается продвижением вперед центра и правого фланга“. Рейхсархив также говорит о „не совсем удачно избранной форме этого приказа“.

Странные вещи творились в штабе 1–й армии утром 9 сентября. Командование ее, по официальной версии, объято полной уверенностью в победе, которую должно принести наступление правого крыла, но упорно редактирует приказы так, что в них говорится об отступлении всей армии. Вернее всего, объяснение этому следует искать в том, что командование 1–й армии находилось еще в стадии колебаний, воля его непрерывно подрывалась тревожными сообщениями, и неотвратимо назревала идея об отступлении. Опять-таки и здесь приведенным приказам нельзя придавать решающего значения. Истина происходившей драмы не в них, а в живой динамике событий. Приказы могли быть и иные, приказы, продиктованные смелой и уверенной волей к победе. Но можно ли обойти молчанием тот факт, что таких приказов командованием 1–й армии отдано не было, что сохранившиеся документы являются не чем иным, как первоначальными набросками окончательной директивы об отступлении, причем эти наброски были сделаны работниками штаба 1–й армии еще до приезда Хенча.

г) Утро 9 сентября на Марне

Какие же сообщения выводили командование 1–й армии из состояния равновесия? Они касались „ахиллесовой пяты армии — Марны“. В 7 ч. 30 м. утра было получено радио 2–й армии: „Правый фланг 2–й армии девятого отведен к Марньи — ле — Туль. Гвардейская кав. дивизия удерживалась еще 8–го вечером на Долло, отходит под давлением противника в район Конде-ан-Бри. 5–я кав. дивизия оттеснена севернее Марны“. Одновременно 5–я кав. дивизия сообщила, что она находится у Мариньи-ан-Орксуа.

Итак, 2–я армия без боя сдала важнейшую дорогу к Шато-Тьерри, расширив брешь между двумя армиями на 30 км. Такие действия с ее стороны могут быть объяснены только одним — она, очевидно, неспособна больше к сопротивлению врагу; в штабе 1–й армии не знали, что командование 2–й армии сознательно не принимало никаких мер к заграждению переправ через Марну, увлекшись наступлением на своем левом крыле. Однако, весь трагизм положения еще неизвестен командованию 1–й армии, которое считает, что бригада Кревеля охраняет Марнские переправы и своевременно примет меры к взрыву мостов. Но в действительности для движения союзников были совершенно свободны следующие переправы: один железнодорожный и два дорожных моста у Мери, железнодорожный и дорожный мосты у Нантейля, три моста у Шарли, Ножан л'Арго, Шези.

В 10 ч. 28 м. в штабе 1–й армии получено радио от гвардейского кав. дивизиона: „Сильная пехота противника с артиллерией у Шарли через мост на Марне“. Одновременно радио от Марвица: „Сильная пехота противника движется вперед через Шарли к Нантейль. 5–я кав. дивизия Кране и 2–я кав. дивизия получили приказ — атаковать“.

Теперь уж нет никаких сомнений: противник беспрепятственно переправляется через Марну в пунктах, где его должен был задержать Кревель. Именно эти сообщения создают в штабе 1–й армии крайне нервозную обстановку. Немецкие источники пытаются изобразить последующие события как строго логичную и последовательную цепь действий командующего 1–й армией и командиров групп и частей. Но это неверно: истина состоит в том, что с указанного момента, около 11 час. утра, в еще большей степени, чем в предшествующие дни, в этих действиях не было никакого единства и согласованности. Начинался опаснейший разброд, который так характерен при появлении внезапной опасности. Стихийно выплыла мысль об отступлении, которую один из офицеров штаба поспешно воплощает в приказе, переданном Линзингену. Изданный армией приказ средактирован наспех и весь проникнут стремлением как можно скорей уйти от опасности на левом фланге. Очень возможно, что еще лелеют надежду на победу группы Кваста, но это лишь подтверждает отсутствие единой оперативной мысли, властно руководящей событиями.

Поэтому надо в высшей степени критически подойти к официальной трактовке мыслей и действий командования 1–й армии, в которой упускается, наверное — сознательно, опаснейший момент растерянности и раздвоенности оперативного руководства в эти часы.

„Скверные дела происходили на Марне. Отсюда одно плохое известие следовало за другим. Если противник пробьется здесь в тыл 1–й армии, положение на Урке станет непереносимым; лелеемая победа правого крыла придет слишком поздно. Фундамент, на котором построена вся операция, — защита левого фланга на Марне, — казалось, был разрушен. Всему смелому плану грозил крах. Новый поворот от надежды к сомнению был быстрым и внезапным. В этом высшем напряжении легко могло одолеть сомнение. Было ли еще вообще возможно довести борьбу до победы? Не благоразумнее ли своевременным отходом спасти армии из кажущегося невыносимым положения? Пятидневная битва достигла высшей точки. Положение требовало быстрою решения. Немногие минуты решали судьбу. В этой неизвестности, в этом темном положении одно оставалось твердым: воля и сила действия командования“.

Конечно, официальная история старается представить дело так, что воля немецкого командования выдержала испытание. Командование 1–й армии принимает быстрое и целесообразное решение: отвести свой левый фланг назад (см. выше) и тем временем форсировать победу на правом крыле.

Французский автор следующим образом излагает эту официальную концепцию: в силу внезапно всплывшей угрозы „левое крыло не могло держаться на Марне до того момента, когда правое дало бы возможность почувствовать его действие. Генерал Кюль тотчас собрал своих главных сотрудников, чтобы рассмотреть положение. После короткой дискуссии он решает продолжать наступление правого крыла, и, чтобы выиграть необходимое время, отвести группу генерала Линзингена на линию Монтиньи л'Аллье — Брюмец, в то время как Марвиц атакует англичан, чтобы отбросить их на Марну“.

Автор новейшего немецкого исследования о Марне дает нам более обстоятельное освещение идеи этого маневра, который 1–я армия осуществляла будто бы 9 сентября.

„Тем, что Марвиц при этих обстоятельствах мог бы доставить достаточное время противостоя англичанам, обольщаться не приходилось; на это невозможно было пойти. Еще меньше можно было рассчитывать на то, чтобы вести наступление на Монури, повернувшись против англичан: это могло кончиться только тем, что 1–я армия была бы заперта меж двумя армиями противника. Следовательно, было необходимо армию, обращенную на крайнем южном крыле фронтом на запад, отвести приблизительно с середины назад, фронтом на юг, против англичан. Одновременно северное крыло с ведущими 9–м корпусом и 6–й пех. дивизией должно было выдвинуться на юго-запад; ведь больше чем полчаса тому назад генерал Кваст сообщил, что его войска перешли в наступление. Общая картина 1–й армии в полуденные часы представляла бы грандиозный поворот вокруг оси, картину твердо соединенных друг с другом крыльев ветряной мельницы, из которых одно движется назад, другое вперед, середина же крепко стоит на месте“.

В предыдущем изложении нами было уже показано, что весь маневр Клюка на реке Урк был построен на стремлении опрокинуть 6–ю французскую армию до того, как угроза продвижения англичан к Марне примет реальные очертания. Это было состязание в темпе между обоими противниками. Теперь нам хотят доказать, что утром 9 сентября Клюк предпринял новый маневр, в гораздо худшей обстановке, построенный на той же идее: выиграть время на левом фланге, пока не будет одержана победа правым крылом. Нет, однако, никаких доказательств тому, что такой новый маневр сознательно проводился командованием 1–й армии.

Документы скорее говорят о другом и, возможно, более верна английская оценка.

„Клюк и его начальник штаба утверждали, что они выиграли битву против Монури 9–го, когда полковник Хенч отдал приказ об отступлении. На страницах этого журнала было показано в разное время, что они приказали отступать до прибытия Хенча. Собственные приказы Клюка показывают, что атака 9–го корпуса на правом крыле была им предложена не как решительный удар, с целью одержать победу, но для того, чтобы прикрыть отступление“.

Наше мнение уже высказано: мы считаем, что утром 9 сентября (около 11 час.) в штабе 1–й армии царил уже разброд, стихийно побеждала идея отступления, которая еще не реализовалась, однако, перемешиваясь и борясь с прежней идеей — сокрушить 6–ю французскую армию атакой правого крыла. Действительный ход событий подтверждает именно нашу точку зрения.

Дело в том, что построения левого крыла в соответствии с приказом вовсе не получилось.

5–я дивизия уже была направлена по своей инициативе генералом Линзингеном к Дюизи, чтобы помочь бригаде Кревеля, которая вела бой с англичанами. „В конце концов предпринятое перестроение получило такой вид, что новый фронт шел приблизительно от середины прежнего на восточный берег реки Урк и дальше вытягивался на 5 км так, что его продолжение попало бы в Шато-Тьерри“. Но этого продолжения как раз и не получилось, так как 5–я дивизия, бригада Кревеля и корпус генерала Марвица вели бой южнее, на линии от Шанжи на Марне до Куломба: 1–я армия все же очутилась между двумя армиями противника и ей угрожала опасность быть сдавленной в тисках.

Немецкие источники упорно стремятся доказать, что эти части (кавалерийский корпус Марвща, бригада Кревеля и 5–я дивизия) могли бы сдержать англичан, но ход событий 9 сентября не оправдывает этого утверждения. Бригада Кревеля, по утверждению самого Рейхсархива, попала в тяжелое положение, атакованная все более и более усиливающимся противником; ее артиллерия была приведена к молчанию. Попытки 9–й кав. дивизии продвинуться от Кошерель к Марне были застопорены артогнем противника. Что касается 5–й дивизии, то она сначала была двинута на правый фланг бригады Кревеля, но, когда было получено известие о продвижении крупных сил англичан к северу от Шарли, она была отведена обратно в Дюизи. „….В движениях туда и сюда было потеряно драгоценное время“, говорит Рейхсархив. Гораздо вернее сказать, что в этом выражалась невозможность для перечисленных частей „заткнуть дыру“: ведь дальше на восток через Марну продвигались все новые и новые силы противника.

Части группы Линзингена начали отход вскоре после полудня, без помехи со стороны противника. К вечеру 7–я рез. дивизия и части 8–й дивизии (группа Лохова) находились в районе Мей-ан-Мюльтян, 22–я рез. дивизия в районе Фюсси (Ривзу), 3–я пех. дивизия в районе Куломба.

5–я кав. дивизия продолжала весь день свои поразительные блуждания, бросаясь из стороны в сторону перед наступающим противником; только она одна и оставалась на всем протяжении бреши между 1–й и 2–й армиями.

д) Крах контрманевра Клюка

Что же происходило в это время на правом крыле? Напомним прежде всего цель операции, предпринятой здесь Клюком.

Приказ 1–й армии вечером 8 сентября гласил: „1–я армия будет добиваться завтра решительного результата посредством атаки с охватом фланга северного крыла под командованием генерала фон Кваста (9–й корпус, 6–я дивизия и 4–я кав. дивизия), отправляясь из района севернее Кюверньона. Резервная бригада Лопеля имеет приказ направиться завтра из Бербери на Барон (Baron, западнее Нантейля), 2–й кав. корпус (со 2–й и 9–й кав. дивизиями и смешанной бригадой 9–го корпуса, прибывшей сегодня в Монрейль) должен обеспечить прикрытие левого фланга армии на Марне“.

Как протекала атака северною крыла 9 сентября? Была ли она похожа на сокрушающий молот, как это рисовалось в воображении командования 1–й армии? Были ли достигнуты решительные результаты на этом участке к концу сражения?

Изображение событий и конечный их результат даются в противоположном освещении немецкими и французскими источниками. Истину установить поэтому трудно.

По немецким источникам: „Нет никакого сомнения, здесь достигнут боевой успех; армия Монури разбита. Клюк касается рукой венка на своей голове“. Бригада Лепеля „в 16 час. победоносно довела наступление к вокзалу Нантейля“; по французским же источникам, атака бригады Лепеля на Нантейль потерпела кровавую неудачу. „Восточнее, по немецким источникам, 17–я и 18–я дивизии непрерывно продвигаются вперед. Мекленбуржцы, ганзейцы и шлезвиг-голштинцы дышат воздухом победы. В 18 час. взято Буаси; части находятся в 6 км от Нантейля“. Наконец, 6–я дивизия, по немецким источникам, заняла Вильер — Сен-Жене, тогда как, по французским, только „в середине ночи“ туда проникло несколько немецких патрулей, хотя местечко было эвакуировано еще в 15 час.

Совершенно бесспорен факт, что при общем перевесе немцев на северном участке их продвижение 9 сентября было малозначительным. Все источники единодушно констатируют медлительность наступления. Рейхсархив приводит свидетельство офицера генштаба 6–й дивизии майора Фирека: „Солнечный, осенний день и направление марша к Парижу поднимает общее настроение. Наступление, хотя и медленно, но хорошо и без больших потерь, продвигается вперед, так что в штабе дивизии господствовало впечатление всеобщего и полного успеха дня“. По отзыву другого немецкого капитального труда, „на северном крыле немецкие войска медленно, но непрестанно шли вперед, и победа определенно предвиделась“.

Каковы же были причины этого медленного темпа развития событий на северном крыле? Во-первых, конечно, сказывалась измотанность переходами обеих дивизий 9–го корпуса; утром 9 сентября 17–я дивизия, до занятия исходных позиций, прошла еще 20 км. Но, кроме того, оказывается, генерал Кваст учел уже уроки Эстерне. В приказе 9–го корпуса (8 сентября 21 ч. 45 м.) можно прочитать следующие знаменательные строки:

„Артиллерийские позиции должны быть установлены на рассвете; огонь открыть возможно раньше; пехота должна атаковать только тогда, когда будет известно, что артиллерия произвела свое действие, в особенности против местечек и лесных опушек“.

Исполняя приказ, пехота не начинает наступления, пока позади нее между 9 и 11 час. развертывается артиллерия.

Наступление началось фактически в 12 час. дня, когда части (17–я, 18–я и 6–я пех. дивизии) вышли, встретив незначительное сопротивление противника, на дорогу Левиньян — Бец. Вслед затем началось продвижение через лес Руа по нескольким узким лесным дорогам. Только в 3 часа дня, т. е. после того, как уже был отдан приказ об отступлении 1–й армии, наступающее крыло достигло железной дороги Ормуа — Бец.

К 15 ч. 30 м. ударная группа развертывается вдоль южной опушки леса Руа — всего 35 батальонов и 36 батарей (208 орудий, из которых 36 легких гаубиц и 16 тяжелых). Пока эта весьма внушительная масса артиллерии (1 батарея на батальон) не открывает огня, пехота не начинает атаки против Буаси. А вот как очевидец описывает действие французской артиллерии, которая, конечно, была несравненно слабее на этом участке: это была бомбардировка такой силы и сеяла такой ужас среди бойцов 17–й дивизии, который они уже испытали 3 дня тому назад шквал под Эстерне, что еще никогда не видели ничего подобного; бомбардировка эта заставляла предвкушать огневые завесы будущих годов». Огонь противника порождает частичную панику. Вечером части 17–й дивизии, занявшие Буаси — Френуа, роют окопы.

Установить, каким было действительное положение ударной группы 1–й армии к концу Марнского сражения, очень трудно. Слишком мало оснований верить правдивости оценки, которая давалась участниками боя и которая впоследствии прошла через соответствующий фильтр. Очень может быть, что бойцы 64–го и 24–го полков (6–я дивизия) и в самом деле хохотали, видя удирающих французов со снопами на спине, которые использовались как прикрытие. В 35–м полку, возможно, отпускали шуточки по поводу слишком высоко разрывавшейся шрапнели. Капитан Боде, командир 7–й роты 90–го полка, рассказывает, что его рота наступала (после выхода из леса) так, что очевидцы затруднялись сказать, шла ли в атаку на Буаси пехота или конница. Но, наряду с этим, в 8–й роте того же полка во время этой атаки «потери составили 40 человек, потому что теперь противодействие врага уже сказывалось».

В 12 ч. 30 м. генерал Клюк получил от группы Кваста донесение о том, что в 11 ч. 45 м. она заняла исходную линию, западнее Гондревиль — Ормуа — ле-Давьен — Антильи и перешла в наступление на Левиньен — Бец. Получив это сообщение, Клюк сказал будто бы окрркаюшим его:

«Сегодня вечером правое крыло будет вблизи Даммартен. Тогда мы выиграем все». Можно согласиться, что такой глубокий охват левого фланга союзного войска действительно имел бы крупнейшее оперативное значение. Было ли бы оно также и решающим — остается под вопросом. Но немецкие генералы, как мы уже установили в отношении атаки левого крыла 2–й армии на Сезанн, плохо учитывали важнейший фактор — время. Уже тогда, когда началась фактически атака группы генерала Кваста, около 12 час. 9 сентября, было, по сути дела, уже поздно, так как союзники перешли Марну. От исходной линии до Даммартен около 25 км. По данным Рейхсархива, Буаси-Фре-нуа был взят в 18 час. Немецкие части прошли около 10 км — оставалось еще 15 км. Этот расчет поважней сообщений о действиях отдельных частей группы Кваста. Но война уже в те дни показала новые мерила для определения быстроты продвижения войск, темпа развития операций. С этой стороны совершенно бесспорным является тот факт, что наступление правого крыла 1–й армии безнадежно запоздало.

Было уже поздно! Без понуждения со стороны врага группы Сикап — Арнима и генерала Линзингена покидали свои боевые позиции, обагренные кровью. «Во все это время, — пишет генерал Кюль, — французские снаряды и шрапнель ложились на то самое место, что и раньше. Ни одного врага нигде не было видно. Когда в Бовуаре не осталось больше никого, я отправился в Мей — ан — Мюльтьян и поднялся на очень высокую колокольню. На ясном вечернем небе на юго-западе стояла Эйфелева башня».

Париж был так близко, а немецкое войско на всем гигантском поле великой битвы начало свое историческое отступление к северу. Париж не был взят вовремя, и потому его не удалось взять до конца войны.

3. Фронт наступления союзников 9 сентября

(Схема 18)

Схема 18. Марнская битва. Западное крыло 9—10 сентября.

Окончательные выводы о результате Марнской битвы можно сделать, лишь ознакомившись с положением к концу ее на противной стороне. Но здесь нет нужды в особой детализации. Гораздо важнее подчеркнуть один основной факт: в то время, как германское войско оказалось разорванным на части, союзный фронт наступления представлял почти сплошную стену корпусов, медленно, но во взаимодействии, плечом к плечу, продвигавшуюся вперед. Если бы стена наткнулась на такую же стену германских корпусов, если бы произошло чисто фронтальное столкновение между двумя войсками, Марнской битвы, как таковой, не существовало бы. Только благодаря удару 6–й французской армии в тыл 1–й германской армии, последняя отошла назад, за Марну. Образование Марнской бреши является результатом сложных перипетий борьбы, живой динамики столкновения многообразных сил. Почему именно сплошная цепь корпусов союзников — построение, скорее свойственное обороне, чем наступательному маневру, — получила такое преимущество? Это также имеет свое объяснение в новых условиях ведения боя: нигде, на всем протяжении Марнской битвы, атака против живой силы противника не дала серьезного результата, способного привести к решению. Продвижение решающего порядка было осуществлено лишь там, где противник не смог своевременно организовать сопротивление. Этот вывод уже подводит вплотную к эпохе позиционной войны, и в сплошном фронте союзников во время наступления на Марну можно видеть отчетливый зародыш этой эпохи.

а) 6–я французская армия 9 сентября

Схема 6. Фронт на р. Урк. 9 сентября.

Официальная французская история не скрывает, что положение крайнего левого фланга союзников 9 сентября было очень тяжелым:

«В течение дня 9 сентября враг, оказывая с фронта сильное давление на левый фланг армии (6–й), сумел окружить этот фланг, принудив во второй половине дня кавалерийский корпус, 4–й корпус и дивизию слева 7–го корпуса к достаточно заметному отходу. Вечером положение с этой стороны является критическим».

Итак, едва ли стоило затрачивать немецким авторам столько усилий, чтобы доказать бесспорный тактический успех 1–й армии в районе Нантейль — Бец. Гораздо труднее, конечно, доказать, что этот успех имел также и стратегическое значение.

9 сентября к 5 час. утра генерал Монури получил директиву главного командования, в которой говорилось:

«Необходимо покончить с правым германским крылом раньше, чем оно может быть усилено другими частями, которые могут освободиться после падения Мобежа. Эта задача должна быть осуществлена 6–й армией и английскими силами, 6–я армия должна удерживать силы, находящиеся против нее на правом берегу Урка. Английская армия, перейдя через Марну между Ножан л'Арго и Ля-Ферте — су -Жуар, должна обратиться против левого фланга и тылов противника, находящегося на Урке».

Действия кавалерийского корпуса генерала Бреду в течение 9 сентября так же поразительно разбросаны и скованы, как и в предшествующие дни. Всего удивительнее, что корпус получил задание — двигаться ни мало ни много, как к Суассону. В действительности 1–я и 3–я кав. дивизии, действуя южнее Крепи, попадают под огонь наступающей пехоты с востока, а отчасти и с запада (бригада Лопеля) и в итоге оказались к ночи далеко в тылу: 1–я дивизия Эрменонвиль; 3–я дивизия — Сен-Патю — Маршеморе. 5–я кав. дивизия, благополучно вернувшись из своего рейда, располагается на ночлег в Верин. Значительная конная масса на левом фланге союзников, действуя разрозненно, не сумела достигнуть серьезного оперативною успеха. Однако, как ни беспорядочны были движения кав. дивизий, они сыграли некоторую роль в задержке наступления группы Квacma и оказали свое влияние на волю командования 1–й армии, не знавшего точно, с какими силами ему приходится иметь дело и куда может быть направлен их удар.

4–й корпус, в случае, если натиск противника невозможно было бы удержать, имел указание отходить к Даммартену — пункту, к которому, как мы помним, по расчету Клюка, должна была выйти к вечеру группа Кваста. Но до этого дело не дошло. Напротив, командование корпусом в ходе разгоревшегося сражения дает указания — во что бы то ни стало удерживать свои позиции. Однако, обе дивизии не выдерживают натиска, и к 19 час, 61–я располагается вдоль дороги Нантейль (который был очищен французами, но, по французским источникам, не был занят немцами за исключением вокзала) — Сеневьер. 7–я дивизия — позади нее в районе Сильи Ле — Лонг, Онь и Шевревиль. К ночи 61–я дивизия, пройдя через расположение 7–й, отходит еще южнее в район Уасери и Сен-Патю.

Как бы ни было значительно это отступление, оно могло дать оперативные плоды лишь в случае глубокого проникновения противника в тыл частям, занимавшим фронт на западном берегу реки Урк. По сути дела, дорога Нантейль — Даммартен была свободна, но немцы даже не вступили (по французским данным) в Нантейль: их энергия была уже затрачена на тяжелые усилия в первой половине дня. Французы получали время для перегруппировки. Генерал Монури, в связи с указанным отходом 4–го корпуса, отдал приказ об отводе также и частей 7–го корпуса на новую линию сопротивления, которая должна была идти от Шевревиля к Фос — Мартену — ферме Полиньи (южнее Пюизьё). На случай дальнейшего отхода 4–го корпуса местечко Онь должно было удерживаться во что бы то ни стало. К 23 час. 14–я дивизия, отгибая к югу свой левый фланг, отошла к Буйланси, правым флангом упираясь к ферме Ножон (юго-восточнее Буйданей). Эта последняя являлась опорным пунктом фронта на Урке и осталась в руках французов (63–я дивизия). Таким образом, к утру 10 сентября немцы имели бы дело с новым фронтом, который, правда, занимался частями, истощенными трехдневными боями; тем не менее, перспективы на быстрый успех были слишком проблематичны. Между тем перед фронтом 63–й дивизии и дальше к югу немцы уже очищали свои позиции, некоторые признаки чего были замечены французами уже 9 сентября. 54–я, 55–я и 45–я дивизии удерживались 9 сентября на своих позициях. 8–я дивизия занимала 9–го луку реки Марны у Жерминьи л'Эвек, правый ее фланг на берегу Марны против сильных позиций немцев Шанжи — Юсси (на другом берегу); кавбригада у Саньи — Синьет обеспечивала непосредственную связь с англичанами.

Этот факт — установление сплошного фронта 6–й армии и англичан на Марне — имел очень крупное значение. Давление, осуществляемое немцами на левое крыло 6–й армии, при таких условиях вызывало лишь отклонение последнего к югу; однако, оно получало устойчивость, благодаря поддержке, получаемой справа. Для Клюка было уже поздно разбить 6–ю армию оторванную от англичан: теперь ему противостоял на Марне сомкнутый фронт союзников. Самое разумное при таких условиях для немцев было бы противопоставить этому фронту свой фронт, для чего требовалось сомкнуть внутренние фланги 1–й и 2–й армий. Но это было уже невозможно.

Часы испытаний для 6–й армии, таким образом, миновали, ибо она была теперь уже не одинока перед сосредоточенной 1–й германский армией, а примыкала к главным силам союзников. Генерал Жоффр дал разрешение ей, в случае необходимости, отходить к Парижу до получения подкреплений. Но с подходом англичан к Марне это было уже излишне. Клюк должен был считаться с наличием перед своей армией соединенных сил союзников.

9 сентября эта новая обстановка была еще неясна французскому главному командованию. Поэтому оно приняло специальные меры к укреплению 6–й армии, 62–я дивизия уже подошла к Даммартену и расположилась для обороны этого пункта. Несмотря на слабость этой дивизии, иллюзия Клюка об овладении Даммартеном еще 9 сентября становилась все более несбыточной. Кроме того, Монури, по договоренности с Френчем, к концу дня приказал 8–й дивизии передвинуться на левый фланг в район Кюизи. Не довольствуясь этим, Жоффр изъял из 5–й армии 37–ю дивизию (3–й корпус), которая 10 сентября должна была начать высадку в районе Парижа. Генералу Дюбайлю с той же целью было предложено выделить корпус.

Эти мероприятия, бесспорно, свидетельствуют об отсутствии ясной стратегической линии у французского главного командования в день 9 сентября. Если главной задачей теперь являлся прорыв между двумя правофланговыми германскими армиями, почему с этого решающего участка снимаются 2 дивизии (8–я и 37–я) И направляются на левый фланг? Но дело в том, что 9–го эти передвижения еще не были осуществлены, а 10–го победа стала очевидной.

1–я германская армия не оказалась окруженной справа, как это первоначально мыслилось французским главным командованием, напротив, здесь она сама угрожала смять левый фланг союзников. Однако, в этот момент она очутилась перед сплошной линией союзных корпусов, которые через Марну продвигались вперед. Клюк был не в состоянии оказать ей сопротивление повсюду и одновременно. Он вынужден был прекратить свое давление в центре — против 55–й и 56–й французских дивизий — и начал отходить на своем левом фланге.

Таким образом, французы были обязаны своим успехом не стратегическому маневру, который в первоначальной форме оказался неудавшимся, а тому факту, что наступление велось сплошным фронтом: благодаря этому удалось нащупать слабое звено германского расположения и проникнуть внутрь него.

6–я французская армия удержалась на месте 9 сентября, хотя перед фронтом ее находились подавляющие силы 1–й германской армии, наконец-то сосредоточившейся на Урке. 9–го Клюк, атакуя своим правым крылом, вынужден был ослабить свое давление, отвлеченный появлением новых сил врага. Таким образом, весь его контрманевр оказался подорванным в корне, и не оставалось ничего другого, как отступать.

Не так представлялось в этот день дело генералу Монури. Его войска приготовлялись к упорной обороне на спешно укрепляемых позициях. Даже тот факт, что противник перед правым флангом 6–й армии уже исчез, не разубедил командующего в том, что опасность миновала. Кавалерийская разведка во второй половине дня уже обнаружила, что между фермами Полиньи и Шамп-Флери противник покинул свои позиции; Троей эвакуировано в 16 ч. 30 м.; то же было обнаружено и на участках южнее. В 20 час. командир 90–й бригады (45–я дивизия) донес командиру дивизии о том, что противник отступил перед его фронтом, и просил разрешения немедля начать преследование. Ответ генерала Дрюда весьма показателен: «Положение не уточнено еще с полной ясностью; не следует начинать неосмотрительно преследование. Этот отход, быть может, скрывает ловушку (!). Сохраняйте тесный контакт с противником. Свяжитесь с 89–й бригадой и сообщайте ей ваши впечатления. Никакого общего движения вперед без моего и 6–й армии приказа». 45–я дивизия осталась на ночь на своих позициях, хотя противник уже с утра отступил перед ней.

На 10 сентября генерал Монури приказал 55–й, 56–й и 45–й дивизиям продвигаться к северо-востоку, «с осторожностью, чтобы не попасть под обстрел артиллерии на восточном берегу Урка», 7–й и 4–й корпуса должны остаться на месте, ожидая подхода 8–й дивизии.

Но вечером командующий 6–й армией уже получил от Жоффра поздравления с победой:

«Удерживая на фронте Урка значительную часть германских сил, вы оказали огромную поддержку развитию операций союзных армий в направлении, которого я желал».

б) Английская армия 9 сентября

Англичане утром 9 сентября подошли, наконец, к Марне. Их левофланговый 3–й корпус нашел, однако, мосты у Ла-Фертесу — Жуар разрушенными, а северный берег занятым противником. Только во второй половине дня нескольким батальонам удалось переправиться на плотах и перейти по плотине; в 9 час. вечера началась постройка мостов, 2–й корпус нашел, напротив, переправы у Нантейля и Сааси незанятыми и перешел через реку. Левофланговая 5–я дивизия направилась к северу, 15–я бригада достигла леса, восточнее Монрейль-о-Льон, 14–я бригада у Ле — Лимон; обе бригады вступили в бой с противником и до вечера дальше не продвинулись, 3–я дивизия правее достигла дороги Монрейль — о — Льон, Шато-Тьерри. 1–й корпус также без всякой помехи переправился через реку у Шарли и Ножан и около 11 час. утра дошел до района Домптен — Вильер-сюр-Марн. К вечеру корпус находился на линии Ле — Тиоле, Купрю. Конные части достигли района Люси — ле — Бокаж. В общем английская армия продвинулась за день не свыше, чем на 13 км, не дальше параллели Шато-Тьерри. Характерно, что в ожидании контрудара противника части, оставшиеся на южном берегу Марны, рыли окопы. Приказ Жоффра на 10 сентября предусматривал продвижение англичан до реки Клиньон.

в) 5–я армия 9 сентября

(Схема 15)

Схема 15. Район Монмирайля и Сен-Гондских болот.

Справа английская армия вплотную примыкала к 5–й французской. Действия и расположение этой последней в конце сражения имели громадное значение для его исхода.

Мы уже знаем, что задачи, которые были даны корпусам 5–й армии, на 9 сентября имели двоякий характер: они должны были быть готовыми к продвижению как в северном, так и в северо-восточном направлении. Обстановка французскому главному командованию была еще неясна. Очевидно, что англичане дол — иены были обрушиться с тыла на германские силы, которые вели борьбу на Урке. Но окажется ли у них достаточно сил для того, чтобы справиться с противником? Не понадобится ли им поддержка, которую в таком случае должна была оказать 5–я армия. Таким образом, для левого крыла этой армии представилось необходимым перейти Марну, поддерживая контакт с англичанами. Но в такой же степени сохраняло силу северовосточное направление для окружения 2–й германской армии ( Жоффру было неизвестно, находились ли еще на правом фланге последний 3–й и 9–й германские корпуса). Было еще одно осложняющее обстоятельство: положение 9–й французской армии становилось все более тяжелым. В помощь ей Жоффр передал из 5–й армии 10–й корпус. Неизбежно было склонение правого фланга 5–й армии к югу. Это были третья задача и третье направление. Не угрожала ли 5–й армии опасность рассредоточения ее усилий и расчленения?

Надо сказать, что из этого сложного положения французское командование вышло с честью, придерживаясь все того же принципа — движения плечом к плечу и сохранением непрерывности фронта наступления. Посмотрим, как была выполнена эта трудная задача в течение 9 сентбяря.

В 13 час. кавалерийский корпус Конно получил приказ перейти Марну у Ази вместе со смешанной бригадой 18–го корпуса, чтобы действовать против отступающих германских сил, прикрыть правый фланг англичан и обеспечить переправу 18–го корпуса на другой берег реки. По имевшимся данным, значительные силы противника находились в районе Безю — Сен-Жермен, в 7 км к северу (от Шато-Тьерри). В соответствии с этим 4–я кав. дивизия около 14 ч. 30 м. переходит Марну, устанавливает связь с английской кавалерией и к вечеру находится в 3 км юго-западнее Шато-Тьерри. 10–я кав. дивизия вступает в Шато-Тьерри. 8–я дивизия продвигается вдоль южного берега реки к Ножантель.

Утром 9 сентября 18–й корпус находился со своими передовыми частями в районе Вифор, откуда разветвляются дороги — на север к Шато-Тьерри и на северо-восток к Курбуэн. Френч обращается к Жоффру и Франше д'Эспере с просьбой двинуть 18–й корпус к Шато-Тьерри на поддержку английской армии. Как мы уже знаем, кавалерийский корпус и одна смешанная бригада были направлены на северный берег реки. В 14 ч. 10 м. Жоффр обращается к командующему 5–й армией с указанием, что он считает «существенным, чтобы 18–й корпус в тот же вечер перешел Марну в окрестностях Шато-Тьерри, чтобы активно поддержать колонны англичан, перешедшие через реку». 9 сентября переводят через Марну упомянутая смешанная бригада у Ази и 1–й полк зуавов в Шато-Тьерри.

В 3–м корпусе 37–я дивизия была в течение дня изъята для направления на поддержку 6–й армии (см. выше), 5–я дивизия направляется на северо-восток по дороге из Монмирая на Коробер, 6–я дивизия — из Монмирая к ферме Ланде. В 15 ч. 30 м. 5–я дивизия занимает Коробер; противник отходит, не вступая в бой; 6–я дивизия достигает Ля-Шармуаз и Ле-Груазильер, на южной опушке леса Парньи. В 18 час. 6–я дивизия выступает дальше к Монмансон; 5–я встречает на своем пути сопротивление небольших отрядов противника и достигает Виолэн. К ночи 6–я дивизия занимает фронт — ферма Фонтен, Монмансон, Романди. 5–я дивизия, остановленная артиллерией противника, не может достигнуть Брейля, заняв фронт Романди — Курбео; одна из ее бригад — в Вердоне.

После перехода 10–го корпуса в состав 9–й армии 19–я дивизия из этого корпуса передается 1–му. Задача последнего — прикрывать правый фланг 5–й армии фронтом на восток и северо-восток. С утра 1–й корпус должен был начать движение по дороге Вошамп — Орбе. Однако, утром же гененерал Делиньи узнает, что путь его движения прегражден крупными силами противника. Фонтен — Шакен занят окопавшейся пехотой с пулеметами. У Орбе отряд противника, силою около 3000 человек, Марньи также занят немецкой пехотой, окопы идут вдоль ручья Мариньи. Одновременно корпус получает указание остановиться на линии Марньи — Жанвильер. 19–я дивизия должна быть направлена к Фромантьер; эти распоряжения вызваны тяжелым положением 9–й армии. В 13 час. 1–я дивизия подошла к лесу Фурно в 1 500 м к югу от Марньи; 1–я бригада — у фермы Шамп — Мартен. В 2 км восточнее Коробер 2–я дивизия остановлена у Жанвильер артогнем противника. 19–я дивизия не может продвинуться дальше северо-западной опушки леса Туль, севернее деревни Ле-Туль. Генерал Делиньи получает сначала указание направить максимум своих сил к Шампобер, а в 15 ч. 10 м., ввиду сильной атаки противника против 9–й армии, склониться к юго-востоку, атакуя в направлении Байи, Вильвенар. Однако, давление противника уже начинает ослабевать, и склонение к югу становится излишним. К концу дня 1–я дивизия занимает фронт Марньи — Фонтен — Шакен, где она окапывается; 2–я дивизия — у фермы Молино и у Жанвильер; 19–я доходит до Ля-Шапель и Ле-Дезер.

г) 9–я французская армия 9 сентября

(Схема 15)

Схема 15. Район Монмирайля и Сен-Гондских болот.

10–й корпус 9 сентября действовал в составе 9–й армии, 20–я дивизия провела ночь вокруг Ля-Помероз, уже 8–го вечером заняв разведывательным отрядом деревню Ле-Туль Тронуа. 9 сентября она должна была продвигаться в направлении на Шампобер. Однако, с утра артиллерия противника открывает ожесточенный огонь, который причиняет 40–й бригаде большие потери и препятствует ей продвинуться дальше Ле-Туль. Только к концу дня, медленно продвигаясь вперед перед подающимся назад противником, 40–я бригада занимает Баней в 18 ч. 30 м.; правофланговая 39–я бригада, обстреливаемая артиллерией противника на высотах западнее Корфеликс — Ле-Кюло, занимает эти деревни лишь в 18 час. 51–я дивизия утром сменяет 42–ю, которая поступает в распоряжение Фоша на участке Ле-Кюло, Суази-о-Буа, Монживру. Справа противник яростно атакует Мондеман. В 15 ч. 30 м. дивизия получает приказ наступать в направлении Талю — Сен-При — Байи, чтобы облегчить положение частей 9–й армии, южнее болот. Противник подается назад; к ночи дивизия — в Сен-При.

42–я дивизия направляется к Сен-Луп через Бруа.

Между тем сведения с фронта, получаемые Фошем, были далеко не обнадеживающие. На участке 9–го корпуса немцы, поведя с утра яростную атаку на Мондеман, овладели деревней и замком. Артиллерия противника обстреливает с возрастающей силой позиции Марокканской дивизии у Монживру, лес Мондеман, Аллеман. 77–й полк (17–я дивизия), посланный генералом Дюбуа на подмогу, атакует выходы с северной опушки леса Аллемана и северо-восточнее леса Мондеман, но из-за отсутствия взаимодействия пехоты и артиллерии атака терпит неудачу; артиллерия не может разрушить стены замка Мондеман, и с тяжелыми потерями полк отбрасывается назад. Только в 19 ч, 30 м. удается овладеть замком, когда противник отходит на всем участке Марокканской дивизии.

С утра 9 сентября противник яростно атакует со стороны Фер — Шампенуаз также линию 17–й и 52–й дивизий. Генерал Дюбуа в 10 час. доносит Фошу: «Я прилагаю усилия, чтобы закрепиться возможно более прочно на линии Монт — У, ферма Сен-Софи, южная окраина Конантра. Конантр очень сильно обстреливается, так же как и весь мой фронт, к Монт-У и Мондеман. Я использовал все свои резервы, и мое положение становится трудным».

В ответ Фош сообщает, что 42–я, дивизия спешит на поддержку с задачей атаковать в направлении Конантра.

Но положение 17–й и 52–й дивизий становится все более тяжелым. В 13 ч. 30 м. 104–я бригада очищает Монт-У, который подвергается жестокому обстрелу артиллерией противника и отступает к высоте 182 и Шальмону. Противник овладевает разрушенной мельницей Конантр (на западной окраине города) и начинает продвижение к Плер. От Шальмона линия 9–го корпуса проходит через вые. 134 (северо-восточнее Лента) и дальше к югу от дороги Конантр — Сезанн.

42–я дивизия приходит в вечеру в район Лент и здесь проводит ночь, не принимая участия в бою. 17–я и 52–я дивизии начинают продвигаться вперед перед отходящим противником и вновь занимают Монт-У.

11–й корпус был также отброшен атакой немцев к югу от линии Коруа, Гургансон, Семуан с тяжелыми потерями. Мейли занят противником, кавалерия которого продвигается к Труа.

К вечеру начинается отход немцев, которые очистили Майльи в 18 час.

д) Оценка положения на левом крыле 9 сентября

Мы подошли к концу левой половины союзного фронта в день 9 сентября. Интерес этого разбора состоит в ответе на вопрос, насколько расположение союзников в момент окончания сражения обеспечивало успешный для них исход. Решающее значение имело выпячивание этого расположения в центре через Марну, что разделяло друг от друга 1–ю и 2–ю германские армии. Однако, германское командование рассчитывало на то, что этой угрозе противопоставлен удар по западному (6–я французская армия) и восточному (9–я французская армия) концам этой гигантской дуги наступательного фронта союзников от Парижа до Майльи Опасность для союзников состояла в том, что, вследствие этого удара, они вынуждены были рассредоточить силы центра (Марнская брешь) по флангам; тогда отпала бы угроза для внутренних флангов 1–й и 2–й германских армий. Отчасти такая опасность действительно имела место, что вынудило Жоффра сдвигать свои силы на угрожаемые восточный фланг (армия Фоша) и западный (переброска на запад 8–й и 37–й дивизий) Тем не менее, в основном французскому главному командованию удалось сохранить непрерывность своего наступательного фронта, что придало ему прочность; атакуемые немцами 7–й и 4–й корпуса на левом фланге, 9–й и 11–й на правом только отводились назад, получая опору в соприкосновении со своими соседями. На 10 сентября Жоффр приказал частям, перешедшим Марну, двигаться к реке Клиньон, а частям 5–й армии занять Марну между Шато-Тьерри и Дорман. Это угрожало окружением как 1–й, так и 2–й германским армиям. Одним из наиболее рискованных моментов сражения был приказ днем 9 сентября 1–му корпусу атаковать в юго-восточном направлении; это грозило всю линию корпусов 5–й армии сдвинуть к югу. Гораздо больше стратегического разума проявил Фош, приказав 10–му корпусу атаковать не в юго-восточном, а в северо-восточном направлении. Элементы стратегической растерянности под воздействием ударов немцев на крайних флангах в руководстве французского главного командования 9 сентября были, несомненно, налицо. Однако, события зашли уже слишком далеко, чтобы германцы могли использовать эти колебания о которых они, конечно, в тот день и не знали. [383]

4. Заключение

Было бы излишне повторять те выводы, которые делались в соответствующих разделах первой главы нашего труда. Нам остается лишь кратко напомнить читателю главнейшие моменты анализа.

I. Еще во введении было установлено, что с начала Марнского сражения союзники получили преимущество выигрыша темпа в силу внезапности удара 6–й армии со стороны Парижа. В дальнейшем выяснилось, что это преимущество не получило непосредственной реализации: 6–я армия была застопорена на Урке. Но это не значит, что оно (преимущество) не оказало глубокого влияния на дальнейший ход событий: оно вызвало замешательство в руководстве 1–й германской армии, а также оказало воздействие на волю германского главного командования. В результате реакция противника протекала с перебоями. Союзники сохранили выигрыш активного времени, но уже для маневра другим своим флангом (англичане) против 1–й германской армии. Это решило судьбу сражения.

II. Однако, сам по себе указанный выигрыш темпа еще не предрешал исхода битвы. Для того, чтобы действие его сохранило силу и привело к такому результату, понадобился ряд дополнительных условий. После того, как 6–я армия оказалась остановленной на Урке и в свою очередь сковывала 1–ю германскую армию, в пространстве между расположением двух германских правофланговых армий (марнская брешь) развернулся маневр, для которого это пространство оказалось единственным полем в Марнском сражении. Маневр заключался, во-первых, в переброске Клюком своих сил на Урк с целью сокрушить здесь французов и, во-вторых, в наступлении англичан с целью выхода в тыл 1–й германской армии, скованной на Урке. Как показано выше, маневр на Марне характеризовался медлительностью. У англичан она совпадала с крайней медлительностью их продвижения; у Клюка она выразилась в несоответствии темпа развития маневра с оперативной целью (которая к тому же была поставлена слишком поздно и неотчетливо). В результате Клюк не успел развить свои контрудар. Оказалось, что даже максимальные темпы движения пехоты в современном сражении неспособны обеспечить требуемую быстроту маневра. Неотвратимо напрашивалось применение мотора для переброски войска и их тяжелого оснащения в современном сражении, которое ведется огромными массами на громадном пространстве. Неудача Клюка есть результат применения старых методов оперативного искусства в обстановке, где они уже не могли иметь успеха без соответствующей новой технической базы. Символом новой эпохи явилась переброска 7–й французской дивизии из Парижа посредством автотранспорта. В итоге контрманевр Клюка не был в состоянии снять преимущество союзников в выигрыше темпа, несмотря на всю медлительность продвижения англичан. В целом состязание в темпе развертывания операции кончилось в пользу союзников.

III. Однако, такой исход оказался возможным лишь в силу изоляции 1–й германской армии, которая не получила поддержки от своего соседа слева — 2–й германской армии — и от других армий. В конечном счете, все германские армии оказались скованными и лишились свободы маневра. Выше были детально показаны причины такого явления, без которого победа союзников была бы немыслима. Совершенно правильно германские источники отмечают, что все германские армии наступали в Марнском сражении; но они маскируют вопрос о том, как велось это наступление. Германское главное командование выпустило из рук руководство своими армиями; его директива от 4 сентября, единственная общая директива для германского войска в Марнском сражении, сыграла только отрицательную роль. Главная масса германских сил была нацелена на восточный крепостной район: правое крыло оказалось изолированным. На Марне германцы вели огульное наступление, не считаясь с изменением конкретной обстановки. Хотя это наступление и дало положительные результаты в ряде пунктов, и в особенности в центре сражения, объективно оно привело к сковыванию своих собственных сил и в особенности 2–й германской армии; вследствие этого 1–я армия оказалась без поддержки и изолированной. Единственный шанс для выхода из тяжелой оперативной обстановки на западном секторе сражения — сдвижение всего расположения вправо — оказался в силу этого упущенным. Кроме ошибок оперативного порядка, скованность германских армий обусловливалась и другим фактором: наступление их на полях завязавшихся битв протекало крайне медленно. Это относится, однако, в такой же мере и к их противнику. Нигде в Марнской битве не было достигнуто серьезного результата в продвижении вперед с боем. Тактическая подвижность войск стремилась к нулю. Этот факт объясняется, как показано выше, в первую голову действием артиллерии. Пулеметов было еще мало, хотя они и проявили уже свою силу. Зато эффект артогня был потрясающим: пехота, как правило, при наступлении не выдерживала его. Все громадное поле Марнского сражения стихийно покрывалось цепью окопов; на Урке возник уже относительно неподвижный позиционный фронт. На остальных участках сражение также приводило к состоянию равновесия, которое было еще зыбким, но определенно намечалось. Только в одном случае, в «утренней атаке» Гаузена, удалось «обмануть» артиллерию, и это дало некоторые тактические результаты.

В целом германское наступление, всюду наткнувшись на сопротивление противника, было застопорено, а армии, упорно продолжавшие бить лбом о стену, оказались скованными. В этом факте не последнюю роль сыграли, конечно, и истощение сил германского войска, разрушение сообщений и средств связи в его тылу. Однако, эти причины еще не предрешали неудачи, если бы германское командование само не сковало своих сил, ведя огульное наступление в оперативно бесплодных направлениях. Главное — неслыханная потеря оперативного темпа, которая вызвала изоляцию 1–й германской армии и вынудила германское войско к общему отступлению.

IV. В сложной цепи причин, приведших к конечному исходу Марнского сражения, особого внимания заслуживает тот факт, что наступление союзников выиграло путем применения методов, характерных, скорее, для обороны. В целом Марнская битва со стороны союзников была именно грандиозным оборонительным сражением. Отнюдь нельзя сказать, что на Марне победил маневр союзников. Ведь этот маневр, указанный в Марнской директиве генерала Жоффра от 4 сентября, был застопорен в самом начале. Нами уже достаточно показано, что при принятии элементарных мер к парированию слабой, по оценке самого Жоффра, угрозы 6–й французской армии из замысла французского главного командования ничего не вышло бы. Решающую роль сыграл не этот маневр, а методы наступления генерала Жоффра, методы, так осуждаемые всеми исследователями, в том числе и французскими. Жоффр, применив эти методы, в полной мере заслуживает звания «мастера обороны». Он верно оценил суровые уроки начала войны и, отнюдь не уповая на силу маневра, противопоставил врагу сомкнутый фронт наступления. Главное — держаться на месте там, где противник напирает, и двигаться вперед в непосредственной связи с соседями там, где есть возможность. Эта исключительная осторожность и дала успех. Конечно, предпосылкой для него явилась стратегическая пассивность врага. Но фактов вычеркнуть нельзя. Жоффр проявил мудрую предусмотрительность, выдвинув новые корпуса на стыки армий. Им, а также такими людьми, как Фош, была проявлена железная воля в директивах — держаться во что бы то ни стало, не уступал пространства врагу. Помощь, оказанная 5–й армией своему соседу, попавшему в тяжелую беду, является классическим примером. Сомкнутый фронт корпусов союзного войска оказался непреодолимой преградой для германских атак, и он же втиснулся в дыру, образовавшуюся в германском расположении. Без флангового удара 6–й армии эта брешь не могла бы возникнуть, не могло бы получиться то своеобразное положение, когда англичане получили время для перехода через Марну. Поэтому наш первый тезис о роли выигрыша темпа союзниками в Марнском сражении остается в силе. Но использование этого преимущества стало возможным лишь потому, что германцы разбросали свои силы, а союзники двигались сомкнутым строем. В этом можно усмотреть лишь одно: маневр на Марне, хотя и существовал, играл уже подчиненную роль; маневр на Марне показал уже свою растущую немощь. Победа союзниками была одержана потому, что Жоффр с проницательностью усвоил новую грамоту позиционной войны, полагаясь не на маневр, а на силу сплошного позиционного фронта, который в этом случае был в поступательном движении вперед. Этим путем Жоффр сохранил преимущество выигрыша темпа на своей стороне: он преградил наступление германских армий всюду, где они атаковали, и использовал их скованность для охвата внутренних флангов 1–й и 2–й германских армий. Эту победу можно лишь условно рассматривать как успех маневра: успех этот был одержан только на базе применения новых позиционных по своей сути методов войны.

Не случайно, что Марнское сражение закончилось продвижением там, где ему не было поставлено серьезной препоны, т. е. в Марнской бреши. Подчеркивая этот внешний факт, не видят серьезности его предпосылок. Главная из этих предпосылок состояла в том, что маневр с боем был уже осужден на неудачу в силу ничтожной тактической подвижности войск. Клюк и Бюлов этого не поняли, свято храпя традиции 1870/71 гг. Жоффр поступил мудро, готовясь на всякий случай к упорной обороне, если немцы остановят его продвижение вперед. Может быть, мы преувеличинаем сознательность действий французского главнокомандующего в этом случае, но важны, в конце концов, факты. Построив свои корпуса сомкнутым строем, Жоффр, по сути дела, вел фронтальное наступление, а это есть отрицание маневра. Если бы немцы быстро сдвинулись вправо и прикрыли брешь на Марне, наступление союзников было бы остановлено. В этом случае фронт позиционной войны быть может, возник бы не на реке Эн, а на Марне. Однако, вызывает большое сомнение, рассчитывал ли Жоффр и в самом деле сокрушить все германское войско на Марне. Скорее всего он ставил себе задачу остановить германское наступление, и в этой остановке состоит, в конце концов, объективный смысл Марнского сражения. Благодаря ошибкам германцев, маневр союзников нашел себе выход в бреши на Марне, и выигрыш темпа реализовался.

Было бы слишком примитивно успех обороны французских армии на Марне, давший им в конечном счете стратегическую победу, рассматривать только как результат оперативно-тактических факторов. В основе лежал высокий моральный подъем французского бойца. В ту пору он еще не отдавал себе ясного отчета в истинных, империалистических целях господствующих классов Франции в войне. Он был убежден в том, что защищает с оружием в руках свою родину от нападения врага. И это придало огромную силу сопротивления французскому войску.

Жоффр сумел использовать этот высокий подъем на гигантском поле сражения. В этом его историческая заслуга перед французской буржуазией.