Уже три дня, как мы с Петром Луневым прибыли на Олу. Основная часть нашего маленького отряда, состоящая из десяти рабочих, бригадира старика Пятилетова и двенадцати лошадей, навьюченных продуктами и снаряжением, уже ушла в тайгу.

Сегодня и мы на двух собачьих упряжках двигаемся вверх по реке.

— В момент нас собачки домчат до привала. По сто километров в день делают по хорошей дороге. Послезавтра догоним наш транспорт, — уверенно заявляет Петр, усаживаясь на нарты позади Макара — нашего каюра камчадала.

Я впервые еду на собаках. В длинную, узкую, легкую нарту, скрепленную ремнями, впряжено попарно двенадцать собак. На нарте на расстоянии трети ее длины от передка, прикреплена изогнутая дугой палка, при помощи которой легко одетый и подвижной каюр Макар, то и дело соскакивая, направляет нарту. Груза на нарте вместе с нами более двухсот килограммов.

— Хак! Хак! Вперед! Вперед! — кричит Макар на упряжку, вырвавшуюся на гладкий лед.

Собаки бегут быстро, со скоростью до двадцати километров в час. В передней паре два опытных вожака — Пестряк и Рябчик. Они хорошо усвоили и четко выполняют несложную команду каюра: «Тах-тах» — направо, «кук-кук» — налево, «той-той» — стой и «поть-поть» — кругом. Пестряк и Рябчик ведут за собой всю упряжку, выбирая наименее трудную дорогу.

Приблизительно через час езды останавливаемся. Макар с моей помощью перевертывает нарты, очищает полозья от налипшего снега, достает из-за пазухи бутылку с водой, смачивает шкурку и натирает ею полозья.

Взглянув на мое удивленное лицо, Макар поясняет: корочка льда уменьшает трение и при езде, постепенно стаивая, смазывает полозья. Таким образом, собаке легче тянуть нарту.

Систематически, через каждый час езды, повторяется смазка полозьев и пяти-десятиминутный отдых для собак.

Каюр меняет местами собак, идущих справа от ремня упряжи — на левую сторону, а идущих слева — на правую сторону. Лентяев перепрягает ближе к нарте.

— Умные у меня, послушные вожаки Пестряк и Рябчик, — хвалит Макар своих собачек, оборачиваясь ко мне.

Неожиданно из кустов тальника поднимается стайка куропаток и летит, пересекая долину. Собаки, увидев птиц, дружно рванулись за ними.

— Той! Той! — диким голосом кричит Макар, тормозя остолом.

Но окованный железом конец палки скользит по гладкому крепкому льду. Собаки, не разбирая дороги, задрав головы, как обезумевшие, мчатся вслед за летящими птицами.

Не удержавшись на прыгающей нарте, я слетаю с нее и больно ударяюсь коленями об лед. Макару удается перевернуть нарту. Протащив ее на боку сотню метров, упряжка останавливается: собаки запутались постромками в кустах.

Прихрамывая, подхожу к нарте. Макар с помощью остола уже водворил порядок в упряжке. Едем дальше. Макар с упреком смотрит на вожаков, не оправдавших его характеристики.

Навстречу идет олений транспорт.

Собаки, несмотря на недавнее крепкое «внушение», молча устремляются к оленям.

— Той! Той! — надрывается Макар. — Не удержим — разорвут олешек, людей покусают собачки!

Совместными усилиями мы перевертываем нарту. Собаки останавливаются.

Олени, оглядываясь, стороной обходят нас.

Вечером, сделав около ста километров, мы останавливаемся ночевать на зимовье. Наши каюры выдают голодным собакам кету — каждой по одной сухой рыбине и по кусочку тюленьего жира. Моментально управившись с едой, собаки, свернувшись калачиком, укладываются вокруг нарты на ночлег.

Весь следующий день мы едем почти без остановок и к вечеру уже догоняем наш конный отряд.

Дальше можно двигаться только на оленях.

— На перевалке олени есть, двадцать четыре нарты. Принадлежат они Петру Атласову, его здесь зовут «Атаман». Атласов согласен везти нас к ключу. Он дорогу в те места знает, — радостно сообщает мне старик Пятилетов. Через два дня по его словам, можно выезжать.

За дорогу в нашем отряде как-то сами собой распределились обязанности. Старик Пятилетов — наш завхоз. Он же шеф-повар. Ему помогает хозяйственный, молчаливый Иван Волков, земляк Пятилетова.

Ваня Яковенко, лихой кавалерист в прошлом, свою любовь к лошадям перенес на оленей. Помогая нашим каюрам, он самостоятельно ведет обоз из четырех нарт. Глядя на него, Сергей Захаров, юноша со средним образованием, как он любит упомянуть при случае, тоже берется вести три нарты. На его нарте лежит укутанная, словно ребенок, гитара. Сергеи бережет ее пуще глаза.

Молчаливый парень Вениамин Рождественский держится в стороне. На стоянках он так же молча и очень добросовестно заготовляет дрова. Есть у нас еще один «молчальник» — Андрей Соллогуб, «американец», как прозвали его рабочие. Несколько лет он скитался по Америке и сбежал оттуда, как он говорит, «от хорошей жизни». Ребята смеются над ним, что он и свой родной язык забыл и по-американски не научился. Я с трудом понимаю его белорусский говор. Соллогуб по вечерам охотно объясняет удобства и дешевизну проходки шурфов с помощью бойлерной оттайки мерзлых грунтов.

Степан Ложкин с шутками и прибаутками колет дрова, таскает их в палатку. За ночь уходит много дров.

После ужина, которому предшествует сто граммов разведенного спирта, начинаются бесконечные рассказы.

Вниманием слушателей овладевает обычно Костя Пичугин, разбитной москвич, очень красочно рассказывающий о своих, похождениях во Франции, куда он попал в первую империалистическую войну с корпусом русских солдат, посланных на помощь союзникам.

Когда запасы различных историй истощаются, Ваня Яковенко достает свою гармонь. И над заснеженными колымскими просторами льются грустные украинские песни. Особенно любит их слушать наш каюр, высокий жилистый Петр Атласов. Он во многих отношениях примечательная личность. Прозвище «Атаман» он получил от эвенов, потому что непременно возглавлял всякое новое начинание. Все делал по-своему, вопреки желанию кулаков. И сейчас он вел поисковиков в новые места назло кулакам. Быстро, насколько позволяет бездорожье, везет он нас на своих оленях.

Каждый вечер, сев на корточки и закурив свою самодельную трубку, он расспрашивает меня о новой жизни, о советской власти. Лицо его постепенно темнеет от гнева.

— Однако, у «князя» Громова, у «генерала» Зыбина, у братьев Крохалевых оленей надо отбирать. Колхоз делать. Много у них в тайге стад пасут пастухи. Больше тыщи оленей. Совсем бедный стал эвен. Всех оленей забрали они в свои стада, — порывисто говорит «Атаман», размахивая трубкой.

— Скоро придет в тайгу новый закон, — стараюсь успокоить я Петра, — отберут у кулаков оленей. Лучше станут жить эвены.

Но успокоить нашего каюра трудно.

Каждый день перед нами развертывается однообразная панорама: бескрайние белые хребты, покрытые редкой щетиной темных, словно обугленных лиственниц. Лишь изредка это снежное безмолвие нарушается глухим, похожим, на отдаленные пушечные выстрелы гулом: где-то рвет морозом лед.

Впереди на широких, обтянутых камусом лыжах пробивает дорогу «Атаман», ведя за собой упряжку оленей, которые тянут легко груженные передние нарты. За ним идет весь наш отряд. На наше счастье, снег на реке неглубокий, наледей еще нет. Мы делаем в день по пятнадцать — двадцать километров.

На пятый день пути впервые встречаем людей. На берегу реки видны две конусообразные эвенские урасы. От них столбом поднимается дым. На пологом склоне сопки пасется большое стадо оленей.

— Однако, «генерал» Зыбин кочует. Его стадо. Богатый старик. Три тысячи оленей имеет, — говорит Петр и тихо добавляет: — Скупой старик… Ночевать вместе не будем, дальше пойдем, иначе наши олени у Зыбина в стаде будут…

Около урасы нас встречает сам Зыбин. На вид это уже дряхлый старик. Около него стоит молодая женщина с ярким румянцем во все лицо. Мы приняли ее за его внучку. Оказалось — жена.

Старик вежливо, с достоинством здоровается с нами, небрежно и холодно с Петром и приглашает зайти в урасу.

За чаем, угостив хозяев своими продуктами, договариваемся, что Зыбин нам продаст на мясо несколько оленей.

На следующий день, взвалив на лошадей оленьи туши, мы продолжаем свой путь. Чем ближе приближаемся к цели, тем больше у нас разговоров о ключе дорожников.

— Найти бы такое золото, чтобы приисковое управление туда переехало. Ближе это будет к бухте Нагаева, — мечтательно говорит Петр, рассматривая со мной схематическую карту. — В картах я слабо разбираюсь. Вот доведу вас до юрты якута Дмитрия Заики, он расскажет, где ключ искать. — Петр, вздохнув, еще раз смотрит на карту. — Ну, пора спать, завтра большой переход.

На другой день к вечеру проезжаем, решив не останавливаться на ночлег, мимо бедной, одинокой якутской юрты. Пока наши остановились у реки на водопой, мы с Петром расспрашиваем хозяина, — это и есть Дмитрий Заика, — где искать ключ дорожников. Дмитрий, в самом деле страшно заикаясь, объясняет.

— Проедете ниже юрты километров десять, слева в реку Бахапчу впадает маленькая речка Мончана. Там в одном из ключей они мыли золото…

— Ну, теперь ясно, где нам искать! Найдем! — уверенно говорит Петр, выходя из юрты.

Вечером, чуть выше устья реки, о которой говорил Дмитрий на высоком берегу устраиваем бивак. Из ущелья, где находятся Бахапчинские пороги, дует порывистый ветер, гонит поземку… С огромным трудом натягиваем надувшуюся, как парус, палатку, укрепляем ее камнями, чтобы не сорвало.

Утром отправляемся на поиски.

Происхождение долины Мончана явно ледниковое. Формой она напоминает огромное корыто. Вся долина покрыта наледью. Поверх льда местами бежит вода, и над нею столбом стоит туман. Да, для наших оленей места неподходящие.

Мы с Петром идем вперед. У меня в руках схема-карта, по которой я стараюсь найти ключ.

— Вот в этот, третий справа ключ и надо идти, — доказывает Петр.

— Нет, в следующий, третьего распадка нет на карте, — уверенно говорю я, направляясь к устью следующего маленького ключа, где вскоре обнаруживаю на лиственнице белый затес «кл. Дорожников». Радостно зову к себе всех остальных участников экспедиции.

— Мы у цели!

* * *

Уже второй месяц мы ведем разведку, пересекая всю долину ключа шурфами.

Пятилетов, промывая пробы, качает головой и недовольно ворчит:

— Нет самостоятельного золота! И пласт золотоносный тонковат. — Он резко выбрасывает содержимое лотка. — Не такая у меня думка была про этот ключ. На Среднекане и Утинке золото лучше… Туда, ребята, надо подаваться на старание.

С коротенькой запиской и пробами отправляю Петра в Колымское приисковое управление.

Спустя месяц «Атаман» привозит весть, что к нам направляется геологопоисковая партия инженера Цареградского. Мне приказано завербовать к ее приходу необходимое число рабочих. Но увы! Даже те, кто пришел со мной на этот ключ, не хотят ни единого дня оставаться здесь дальше.

Сколько я ни уговариваю их — все безрезультатно.

— Идем на старание, подзаработать надо.

— Айда на Среднекан, ребята. Золото там богатое, — подбивает всех заядлый старатель Лукьянов.

И они тянутся за ним.

— Напьюсь же я там! — мечтает вслух Пичугин, проживший почти два месяца на сухом законе.

— Скучно здесь — одни, как волки, забились в тайгу и сидим, — говорит Степан Ложкин.

— А на приисках жизнь веселая? — колеблется Яковенко.

— Старательская вольница, — размахивает руками Лукьянов, — идем, ребята, ей-богу, не пожалеете…

— Ну, а я уже стар таскаться за фартом, свое отходил, остаюсь здесь, — закуривая, решительно говорит старик Пятилетов.

Наутро мы вдвоем с Пятилетовым грустно смотрим на удаляющиеся оленьи упряжки. Они увозят наших разведчиков.

Весна в разгаре… На реке блестит, как полированная сталь, наледь. По ней вниз по течению бегут, быстро перебирая ногами, олени, падают, поскользнувшись, вскакивают и опять бегут все удаляясь от нас. Мы остались вдвоем.

Через несколько дней по ключам пошла весенняя вода. Мы с увлечением моем на лотках золото для ситового анализа.

Опытный промывальщик Пятилетов учит меня всем тонкостям этого дела: как взять, как промыть пробу.

По левому склону долины, где уже сошел снег, обнаруживаем серию кварцевых жил. Начинаем летние поисковые работы.

Через несколько дней, на заре, я просыпаюсь оттого, что меня кто-то трясет за плечо. С удивлением вижу Цареградского, с которым мы познакомились в Нагаеве вскоре после моего приезда на Колыму.

— Нечего сказать, горазды понежиться. На дворе день, а они спят, — смеется он.

Растерянно смотрю на часы — три часа утра… — Цареградский хохочет еще громче.

— А мы вчера через гранитный массив напрямик решили махнуть — насмеявшись вдоволь, говорит Цареградский. — Сегодня утащим вас в наше логово. Там договоримся о дальнейшей работе.