Ниобея

Галчинский Константа

I

 

 

ЕВТИФРОН

 

УВЕРТЮРА

Несуразна, непригожа, день и ночь стоит у моря обратившаяся в камень
дочь несчастная Тантала, Амфионова супруга горемыка Ниобея;
семь сынов ее, семь дочек Артемида с Аполлоном расстреляли на рассвете.
А вокруг земля пустая, ни огня на побережье, только камень жмется к камню.
Небо стынет над Ниобой, днище тучи тускло блещет, хлюпает вода о камень.
Не приходит парус дальний, он сторонкою проходит, а глухая ночь приходит,
непригожа, несуразна. Вдалеке гуляет буря, а в лицо наотмашь ветер.
Над Ниобой вьюга воет, вьюга снег по кругу водит над подругой музыканта,
над супругой Амфиона, бедной дочерью Тантала, и полны глазницы снегом.
Стынут каменные слезы, развиднеется не скоро, только чайки стонут.

 

ВИЗАНТИЯ

АЛЬМЕ ЦЕЗАР ВАТИС ТУИ МИЗЕРЕРЕ ДОМИНЕ

Такой антифон сложил стихотворец Талиарх, сын бочара, во печаль погруженный, и расписал его на пять наиславнейших колоколов града Византии.

А имя первого колокола было Евтифрон,

второго — Архангел,

третьего колокола — Никола,

четвертого — Герион,

пятого — Акрокерауния.

Так величали колокола.

И когда они звонили песнопенье Талиарха, говорят, будто от звона оного падала золотая тень на тысячу двести куполов, у ворон вырастали золотые крылья, зеленели тучи, а стоящая на площади Михаила Архистратига фигура Ниобеи заметно веселела.

Первым вступал Евтифрон, возглашая АЛЬМЕ, АЛЬМЕ, за ним — Архангел со своим ЦЕЗАР, Никола восклицал ВАТИС, Герион — ТУИ, а колокол Акрокерауния, сбежавший потом в Рим, гудел МИЗЕРЕРЕ, и все голоса смешивал, и братьев заглушал, да так ловко, что в звоне его слыхать было каждый голос: и Евтифрона, и Архангела, и Николы, и Гериона. Герион же, колокол, из всех пяти братьев колоколов был самый радостный; статуя Ниобеи скорбящей, внимая ему, чуть ли не руку протягивала, словно бы просила гребень.

А когда исполнились сроки и Магомет II вступил со своим войском в город, статуя Ниобеи повалилась и голова статуи откололась. Тогда стихотворец Талиарх, сын бочара, выскочил из своего убежища, схватил голову и сбежал с ней во Флоренцию.

Данте уже полтораста лет как умер.

Такова изначальная история мраморной головы Ниобеи, именуемой Неборовской.

 

МАЛАЯ ФУГА

Что за вихрь по дорогам Европы мчал тебя потайными путями? Кто владел тобой, мраморный облик с эллинско-славянскими чертами?
Кто в галере провез тебя с риском? Кто в возке таскал через заносы? И, тобою восхитясь, какой епископ оборвал на полуслове «Патер ностер»?
В стороне какой, в какой державе ты злодейства знавала и розни? И какой отпетый мерзавец тыкал факелом в древние ноздри?
Где была ты? Где? В какие лета тать волок под плащом воровато белый мрамор, черные секреты роттердамских антиквариатов?
Может, Гольбейн, Дон-Жуан, Учелло на тебя молились, как на образ? Может, Карл-Филипп — скрипач умелый, Иоганна Себастьяна Баха отпрыск?
Может, Тициан, на лик твой глядя, ошалел средь веницейской ночи и на волоса тебе приладил, шутки ради, миртовый веночек?
Голова великого шедевра, где твои восходы? Где закаты? И в каких же ты плутала дебрях по Европе — Дантовому аду?
На каких ветрах? В какие зори? В день какой? Грозовый? Бирюзовый? Ты плыла в смарагдах Черноморья, чтоб звездой упасть на брег Азова?
И пропасть. Но случай обнаружил в камышах тебя, на дне, в придонских плавнях. Ты скажи мне все. Скажи, как мужу, без утайки о событьях давних.
Посреди двадцатого столетья ночью я шепчу, ошеломленный: — Чьи глаза гляделись в очи эти в Бремене? А может, в Авиньоне?