— Пробыл на свободе я полгода. В Ленинграде у нас была пятикомнатная квартира: на Николаевской улице, д.50, кв.4, телефон 227-10...
Я слушаю старую магнитную запись, вновь поражаюсь памяти Льва Сергеевича. Но некого уже переспросить — почему не разрешили ему посетить свой дом? И что-то о шведском пароходе, которым порывался было уплыть тут же из Ленинграда. Но крепко связан, повязан. Судьбой? Родителями — в заложниках?
И что же? Наш мотылек сам летит на огонь. Впрочем, — куда деваться? Термен отправляется в Москву, надо же отчитаться за командировку.
Да и жить нужно на что-то. Устраивается в гостинице «Днепр» у Киевского вокзала (нынешняя «Украина»?), ищет работу, перебивается случайными переводами с английского, пытается устроиться на какую-то студию звукозаписи. В ведомстве разведки знакомых уже нет — Берзиня-Петерса репрессировали, а затем уничтожили свои же, как положено у лемуров. Пробился, по старой памяти, к Ворошилову: «Он как-то одряхлел, постарел, ушел от разговора...»
Но Лев Сергеевич добился-таки своего. Через пару недель после встречи с Ворошиловым, в марте 1939 года его арестовывают, отвозят в Бутырскую тюрьму и фотографируют «на память» (рис. 19).
— Поначалу я был даже вроде не заключенный, хотя никуда не выпускали. Сказали: будете жить здесь. Библиотека очень хорошая, много иностранных книг. Сидел вместе с политическими, они спорили все время. Им не нравилось, что я молчу, мешали читать. Затем мне выделили отдельную комнату, чтобы я написал отчет. Целый месяц после этого допрашивали: 45 минут вопросы, 15 минут — перерыв. Стоя, с утра до вечера. Пришел новый следователь, и опять целый месяц — то же самое. Проверяли... Нет, меня не били, я же говорил правду. В конце концов привезли в какое-то помещение, в зал, — тут Лев Сергеевич опять улыбается, шутит, стало быть, хотя в голосе снова обида, — думал, объявят о награждении орденом. А вместо этого — приговор.
Цитирую официальную справку:
— «Л.С.Термен, 1896 года рождения, был осужден 15.8.1939 года Особым Совещанием при НКВД СССР по ст. 58-4 УК РСФСР к заключению в ИТЛ сроком на 8 лет».
Рис. 19. Тюремные фотопортреты Л.С.Термена (1939 г.)
— Лев Сергеевич, а что, конкретно, Вам инкриминировали?
— Кажется, участие в убийстве Кирова. Но ведь меня тогда даже в стране не было. Правда, вспомнил, что я кому-то лекарство из Америки в Ленинград присылал. Может, за это?..
Несколько лет назад зарубежный рецензент моей статьи о Термене в Америке на полгода задержал ее публикацию — все допытывался, за что же конкретно Термена поместили в исправительно-трудовой лагерь (ИТЛ), в чем он все-таки провинился, зря же не сажают. Никак он не мог понять, не угомонился, пока я не послал телеграмму: «Обычай у нас в то время был такой!».
— Ехали мы долго, наверно, месяц, по 9-10 человек в купе, политические опять спорили, ругались. Приехали в Магадан, в лагерь. Меня привлекали к работе по бытовой радиотехнике. Заборов поначалу не было, иногда даже за грибами ходили. Общался больше с уголовниками, с ними было проще. Политические и здесь продолжали выяснять отношения. Тяжело было на дорожном строительстве, камни заставляли грузить и возить.
Да, это просто, — выступать с лозунгами о мелиорации всей страны, как Фауст у Гете... Наш герой, друг Эйнштейна и Чаплина, погиб бы в колымских каменоломнях, если и здесь не выручила бы его изобретательская смекалка. Придумал что-то вроде деревянного монорельса для своей тачки, стал выполнять по нескольку норм, за что получал дополнительные «пайки» («две я съедал сам, остальное отдавал соседям»). А тут еще мода пошла на Колыме — гулаговские начальники начали друг перед другом хвастаться художественной самодеятельностью и воспитательной работой. Узнав, что Термен имеет отношение к искусству, поручили ему «организовать музыку». Он и это задание выполнил блестяще. Собрал симфонический оркестр, благо под рукой находился почти полный состав Московской и Ленинградской филармоний.
Слушаю Льва Сергеевича и не понимаю — разыгрывает он меня или на самом деле ему и здесь было «интересно»? Или просто всерьез вспоминать — не хочет? Поэтому — с улыбкою своею детской — лишь о смешных моментах или о нечаянных радостях:
— Исполняли мы «Болеро» Равеля. Начальники других лагерей умирали от зависти. Но все испортили уголовники, затмили нас своим коронным номером под названием «чорт». Дело в том, что туалетов в лагерях не было, одна общая канава, прямо под открытым небом. Зимой над ней пар стоял. И вот в каком-то лагере закончили мы свое «Болеро», выходим. А тут из барака выпрыгивает на мороз голый человек, бух — прямо в канаву, и, грязный как черт, лезет оттуда обниматься с начальством, с охраной. Хохот, аплодисменты. «Болеро» было посрамлено...
На самом деле — очень смешно. Интересно, как оценил бы американский рецензент моей статьи или сам Морис Равель этот концерт?.. Хотя что американцы и французы, я сам до сих пор не понимаю, — все предохранители в голове перегорают, — с какой стати, с какой целью надо было держать столько первоклассных специалистов в каменоломнях. Даже по лемуровской психологии это вроде бы абсурд. Приближалась война. Когда приперло, дошло и до них, лемуров, дошло до Мефистофеля.
— Пробыл я на Колыме недолго, чуть меньше года. Пришло в лагерь какое-то письмо, и меня повезли в Москву. А один уголовник, которому я отдавал свою лишнюю пайку, подарил мне свою шубу, иначе бы я замерз в пути.
В Москве оказался на знаменитой авиационной «шарашке» на Яузе, где под тюремной охраной реализовали свои мечты ведущие авиаконструкторы А.Туполев, В.Мясищев, В.Петляков. С ними же Термен продолжал заниматься военной техникой в Омске, в эвакуации. Кстати, у него в бригаде работал вызволенный с его помощью из тюрьмы будущий конструктор космических кораблей Сергей Королев: «Он был у меня лаборантом, делал разные деревянные детали». Льву Сергеевичу поручили конструировать аппаратуру радиоуправления для беспилотных самолетов, а также радиомаяки, радиобуи для контроля за передвижением военной техники.
Скрипач Сигети, написавший свои воспоминания уже после войны и не знавший, что Термен жив, не ведавший, чем он занимался после их разлуки, с ужасом задумывается после своего описания «терменвокса»: «А не могло ли использоваться подобное бесконтактное управление и на войне, в минном деле?» Но после успокаивает себя: может быть, наоборот, такая техника помогала обнаруживать мины... Так или иначе, Сигети попал в точку, — все, что ни придумали бы гениальные инженеры для целей созидания, военные могут приспособить под себя, для разрушения. Диалектика!
В Омске Лев Сергеевич жил в одном доме с семьей Берия, жену его знал, Зину, а его сын, говорят, любил прибегать к Термену, — уж больно хороши были придуманные им технические игрушки.
Еще более занимательные «технические игрушки» пришлось придумывать Термену, когда его перевели в закрытый институт НКВД где-то под Ленинградом. Задачи, которые решались дружным коллективом этой сверхсекретной «шарашки», близки, судя по всему, к тем, что описывает Солженицын в «Круге первом»: шифрование, дешифровка, спецсвязь.
— Лев Сергеевич, а Вы не пересекались в те времена с человеком по фамилии Солженицын?
— Нет, не помню такого.
Выходит, не один был такой институт. Хотя сюжеты и нравственные коллизии, связанные с «научной деятельностью» этих шарашечных НИИ, были весьма схожи. Чем только не пришлось заниматься изобретателю терменвокса в те годы, работая без свободы, но с охраной! Кто только не посягал на его талант! Термен, по-видимому, и выжил тогда лишь потому, что был нужен сильным мира сего, мира лемуров.
Термен разрабатывает уникальную систему подслушивания — на расстоянии. У него все на расстоянии, все — бесконтактное. И рука в терменвоксе, и «терпситон», и «дальновидение», и охранная сигнализация, и, наконец, подслушивание.
И тут я должен был бы снова перейти на лирический курсив и воспеть оду подслушивающим устройствам. Но моя книга не об этом. Очень коротко. Я, как всегда, услышав очередное воспоминание Льва Сергеевича, на этот раз о бесконтактных, дальновидных, дальнослышных «клопах», бросился знакомиться с литературой об этой разновидности радиоэлектронной фауны. Чтобы узнать и, извините, проверить пионерство Термена уже в этой области.
И я понял тогда, прозрел после этого — уединения на земном шаре нет, не может быть! И я запел в экстазе: «Как прозрачен этот мир!»
Спасибо, Лев Сергеевич, за то, что, пусть и нечаянно, приобщили меня к этой литературе, оказалось, — очень полезная. Всем ясно, что могут, если надо, подслушивать каждого во время любого разговора по телефону. Это норма, «не телефонный разговор». Или даже, когда трубка лежит на телефоне, — могут. Но, признайтесь, кому в голову может придти, что «клопом» может служить звонок в телефонном аппарате?! Или обычная радиотрансляционная точка в квартире... Ода радости «Обнимитесь, миллионы» крепнет, когда узнаешь, что «клопа» могут подсадить даже в сетевую розетку, от которой он и питается, болезный, ненасытный и любознательный. А уж что творится, оказывается, в гостиницах, — там не только клопы, там тараканы водятся. И все с усами-антеннами!
Шутки шутками, но, как предупреждает печатный орган гуманитарной организации ЮНЕСКО (подразделение ООН), основным и самым дешевым инструментом, обеспечивающим прозрачность информационной конфиденциальности, является тривиальный радиопередатчик, изобретенный Поповым и Маркони, только в миниатюрном исполнении. Ваш ближайший друг, выполняя настоятельную просьбу службы сыска, помещает его незаметно от вас в вашем доме в любой щели, а под окнами, — радиус действия «клопа» небольшой, — дежурит, когда надо, легковая машина с антенной. Скромно и со вкусом.
Но со всем этим можно бороться. Средств для выявления и уничтожения клопов и тараканов изобретено бесчисленное множество.
Ну а то, что придумал Лев Сергеевич, напомним, 50 лет назад, — простым дихлофосом не возьмешь. Потому, что — просто и гениально!
Когда люди разговаривают в комнате, воздух от этих разговоров шевелится и заставляет шевелиться, дрожать, совсем незаметно, стекла в этой комнате. Издалека, из другого дома, может быть, за полкилометра, на эти стекла направлен луч света (невидимый, в инфракрасном диапазоне, чтоб не заметили). Этот свет отражается от стекла и, возвращаясь, попадает на устройство, которым пользовались когда-то для подтверждения теории относительности (называется интерферометр), а затем на фотоэлемент. Короче, стекло от разговора мелко-мелко, очень мелко, на уровне длины электромагнитной волны, дребезжит. И в итоге, за полкилометра от этого стекла, в другой, заинтересованной комнате, «дребезжит» громкоговоритель. Бесконтактный, очень элегантный сеанс односторонней связи! Суметь сжать свет в узкий пучок, сделать его невидимым, изловить жалкие остатки при отражении, — это вам не «клопа» засадить в сетевую розетку!
Сейчас даже дети знают по чужеземным видеофильмам, что такие изощренные дела с подслушиванием легко можно творить с помощью лазеров. Но тогда-то, в 1945-46 году, лазеров не было! Ну и что — не было. Термену сказали — надо! И он сумел. «Ни более и ни менее». Разработанная им система называлась «Буран» и использовалась в рамках ненавязчивого советского сервиса для бесконтактного, дистанционного, т. е. очень вежливого, незаметного «обслуживания» посольств наших бывших союзников. Французского, американского... Кончилась Вторая мировая. Началась Третья, холодная война... И пока она продолжалась, пока не завершилась полным нашим поражением, последователи Термена по этой новой для него специальности с гордостью несли его эстафету. Чего стоит, например, многолетняя истерика американцев, никак не могущих обнаружить даже следов от «клопов» при очевидном их наличии в новом здании своего посольства в Москве. Оказалось, передающим устройством является сама арматура здания! Гениальные все-таки у нас инженеры, пусть Н.Бердяев и расстроился бы снова за Россию...
Я долго не решался задать Термену вопрос, боясь обидеть. И в первый раз увидел, как мгновенно слетело с его лица вечное выражение добродушия и детской безмятежности.
— Лев Сергеевич, а Вы не задумывались, что «Буран» мог быть использован не только против потенциальных противников, иностранцев, но и своих, причем безвинных? Например, против меня...
— Ну это уж пусть они отвечают, те, кто пользовался моей техникой! Да и что мы можем сказать ненужного?.. Меня беспокоило другое — как от шумов в усилителе избавиться...
Но дело-то в том, что совести не было и нет у любой службы сыска. Не положено, ведь это не Собес. Хотя у наших Мефистофелей отсутствие совести было особым, принципиальным, классовым, передовым, научно обоснованным, т. е. не отягощенным никакими буржуазными предрассудками.
Лаврентий Берия, тогдашний руководитель советского сыска, по совместительству любовно пестовал в те годы и секретную оборонную науку. И, как мы видим, все происходило в нашей стране по рецептам гетевского «Фауста»:
Поэтому он, Берия, вероятно, души не чаял в этом отчаянно талантливом советском Фаусте с детскими глазами и — была тогда в НКВД такая добрая традиция — представил изобретателя «Бурана» к Сталинской премии.
Из воспоминаний советского академика Ландау (кстати, тоже успел отсидеть в тюрьме): «Когда в 1947 году НКВД внесло Термена в списки на представление к лауреатству, посчитав, что он достоин быть награжденным Сталинской премией 2-й степени, Сталин, самолично утверждавший эти списки, против фамилии „Термен“ перечеркнул цифру 2 и написал 1 (Сталинская премия — сто тысяч рублей в старом масштабе цен)».
«Ни более и ни менее»! Но, главное, это означало еще — свобода, легальное жилье и прописка в любом месте. Благо и срок приговора кончался.
Сталинская премия, квартира в престижном доме КГБ. Термен доволен, Берия доволен, Сталин доволен. Только любопытная деталь: бедный Джугашвили не знал, что его друг Лаврентий использовал впоследствии терменовскую технику для подслушивания самого Сталина. Чем больше узнаешь про те времена, про их вершителей, тем больше удивляешься еще раз: ну и гадюшник же был, прости господи, сплошное царство лемуров!..
Ну а что ж с нашим Фаустом? Приобретший свободу, помыкавшийся на воле, где ни радиолампы нужной не найти, ни четкого задания полезного не получить, он стал тяготиться свободой в пользу «осознанной необходимости» и, наконец... вновь оказался перед дверью мефистофелева ведомства: «Пустите, пожалуйста, обратно!» Ах, Лев Сергеевич, ну что же Вы так? Или, может быть, там, за забором Вы чувствовали себя в большей безопасности, чем на свободе?..
— А где Вы пребывали, если не секрет, после освобождения, после того, как вернулись к ним, уже вольнонаемным? Как назывались организации, где Вы работали до окончательного «выхода в свет»?
— Названий не помню. У меня есть где-то несколько почетных грамот, там написано. Какие-то «почтовые ящики»...