Премия, полученная за «боевой образец» портативно-передвижного телевизора, изготовленного по ворошиловскому заказу для СТО (ей Богу, не знаю, что это такое — может быть, Совет Труда и Обороны?), позволила Термену расширить музыкальные эксперименты, придумывать новые приборы. Радиодетали Лев Сергеевич приобретал, — как и мы, в наши сегодняшние дни — на толкучке (тогда еще была, кажется, жива в Москве Сухаревка). И вот в Московской консерватории Лев Сергеевич представляет, наряду с бесконтактным, более привычный грифовый вариант управления звуком. Кроме того — многоголосный клавиатурный инструмент. Причем все это не просто имитация того, что существует в музыке, но с возможностью варьировать разные системы натуральных и темперированных строев. По уверениям Льва Сергеевича, маститые профессора Московской консерватории «одобрили» его эксперименты. Он был, конечно, рад — значит, оказался полезным и для родных музыкантов.

Судя по его давним рассказам — жаль, что я не записывал все «с ходу», — в эти же годы Термен занимался, как всегда «параллельно», созданием детектора для регистрации гравитационных волн (проблема, не решенная до сих пор во всем мире). Вроде бы даже испытывал что-то, где-то на Памире — там ничто и никто не мешает, — и чего-то добился. Сожалел всегда, что не дали ему это закончить, — позвала новая труба. Не жизнь, а сплошные цитаты из революционных песен: «Дан приказ — ему на Запад!»

А на Западе в это время, летом 1927 года, готовилась Международная выставка — во Франкфурте-на-Майне. По содержанию своему она была связана с музыкой. Казалось бы, чем могла удивить пресыщенную европейскую публику молодая революционная Россия, приславшая сюда свою делегацию? Следами и слезами всеобщей разрухи? Вот что тогда писала любимая нами газета «Правда»: «Концерты начали пользоваться успехом лишь на докладах советского изобретателя профессора Л.Термена». «Музыка небесных сфер», «ангельский голос», «музыка эфира» — такими восторженными возгласами начала заполняться пресса Германии, а затем и других стран. Не чудо ли это — дирижировать не оркестром, а самой музыкой, которая рождается в буквальном смысле по «мановению руки», из ничего, из воздуха! Инструмент без клавишей, без струн. Связь между инструментом и «мановением руки» очевидна. Но связь эта не материальна, эфемерна. Одним словом, на самом деле — чудо! На немецком — «Gesamtkunstwerk»! Рукоплещут залы Дрездена, Нюрнберга, Гамбурга, Мюнхена, Лейпцига, берлинской филармонии. Выставка давно закончилась, о ней уже забыли, — а триумфальные выступления Термена продолжаются — в знаменитом лондонском зале «Альберт-Холл», в парижской «Гранд-Опера» (рис. 13).

Рис. 13. Афиша концертов Л.Термена в Париже

На его европейских концертах побывали многие тогдашние знаменитости — писатели Герхард Гауптманн, Бернард Шоу, музыканты Бруно Вальтер, Морис Равель, Отторино Респиги. Со многими из них Лев Сергеевич, это его слова, — «соглашался сфотографироваться для прессы». Физик Альберт Эйнштейн высказал свое восхищение фразой, ставшей крылатой: «Свободно из пространства вышедший звук представляет собой новое явление». Вернувшийся из очередной заграничной командировки А.Иоффе вновь делится комплиментами в адрес своего бывшего «дипломника» в «Правде»: «Совершенно исключительный успех имели везде за границей выступления сотрудника Физико-технического института Л.С.Термена с радиомузыкой. В парижской Большой Опере за 35 лет не было такого наплыва и такого успеха».

Подтверждает это в своих путевых заметках и оказавшийся в те дни в Париже советский писатель Ефим Зозуля:

— «Я узнал из трехколонных заголовков в газетах, что в Гранд-Опера будет демонстрироваться гениальное изобретение инженера Термена. Эпитет „гениальное“ чередовался со словами „чудо природы“. Парижские старожилы вряд ли припомнят случай, чтобы для кого бы то ни было и по какому бы то ни было поводу отдавалась Гранд-Опера... Консерватизм этой Гранд-Опера, начиная с содержания опер, таков, что наш Большой театр можно считать резвым и молодым, почти юношеским учреждением. И вот эта самая Гранд-Опера отменяет оперу и отдает вечер какому-то Термену, советскому гражданину... То, что я слышал в Гранд-Опера, — незабываемо. Бывали моменты, когда весь огромный зал со всеми своими ярусами стихийно испускал возгласы изумления и восторга, и в общем гуле я слышал и свой голос, который так же стихийно вырывался из моей груди... Я слушал Термена как раз накануне отъезда из Парижа, и почти всю дорогу, нанизываясь на стук вагонных колес, звучали в моих ушах отдельные напевы извлеченной человеком из воздуха величественной симфонии мира».

Можно предположить, — это наша «Правда» писала так, наш Зозуля, свои — о своем. Это свои, советские «Известия» хвалили: «Изобретение Термена сделало то, что, примерно, сделал автомобиль в транспорте. Изобретение Термена имеет богатейшее будущее». Но еще большей температуры кипяток бурлил в самой зарубежной прессе: «Каждому слушателю ясно, что тут появилось что-то новое, колоссальное, с богатейшим будущим» (из берлинской газеты). Либеральная Европа, пусть и рисуясь немножко, признавалась в любви к молодой России, к незаконнорожденному продукту своих социал-демократических идей: «За три месяца гастролей Лев Термен превзошел самого Льва Троцкого: он совершил „мировую революцию“ в музыке!» (тоже — из тогдашних германских газет). Это комплимент высочайшего класса!..

Кончилось тем, что Термена командировали в Америку. Очевидно, и там заинтересовались им, после буйных восторгов Европы, да и у наших был свой интерес. В итоге, в самом конце 1927 года Лев Сергеевич поплыл в Соединенные Штаты, на знаменитом буржуйском суперлайнере «Мажестик». Официальная командировка была от Наркомпроса (надеюсь, читатели сами смогут расшифровать это). Ее, вероятно, подписал сам начальник данной организации, известный советский драматург, вальяжный такой большевик в пенсне — А.В.Луначарский. А второе, тихое задание было от тех, с кем Термен подружился во время выполнения работ с Гохраном и с СТО. Сам Лев Сергеевич говорил, что он имел дело с К.Ворошиловым, т. е. с РККА, но далее становилось ясно, что это дополнительное задание было не только от армейской разведки, но и от ОГПУ (бывшего ЧК), или того его подразделения, которым руководил бывший латышский стрелок Я.Берзинь (Петерс). За канцелярские точности не ручаюсь, вообще уточнять ничего не хочу, — когда и как это произошло, может быть, уже до поездки в Европу, или на этой поездке его как раз и проверяли, — неинтересно! Мое дело отметить — договор советского Фауста с Мефистофелем (не пишу «с советским Мефистофелем», ибо он, быть может, один на все времена и един?) к данному моменту уже состоялся.

Не знали об этом долгое время интервьюеры Термена времен «оттепели», не знал, наверно, и Дрейден Симон Давыдович, не знал поначалу и я. Тем более не мог знать всего того и его попутчик по «Мажестику», известный скрипач И.Сигети, который до этого специально встречался с Терменом в Московской консерватории и, волею случая, был вынужден сопровождать по морю потомка альбигойцев на новый континент.

Нарушая все литературные нормы прямого цитирования в письменном тексте, я прошу разрешить мне опираться на каноны документального кино, на чистый монтаж реальных, доступных мне сведений, сохранившихся с тех времен.

Из воспоминаний И.Сигети, опубликованных в Нью-Йорке в 1947 году.

О первой встрече: «Техническим достижением Термена, близким к моей специальности, хотя разобраться в нем мне было так же трудно, как и в конструкции Днепростроя, является его радиоволновой инструмент, который я впервые увидел в Москве».

О путешествии на «Мажестике»: «Наше времяпровождение в зимнем саду судна, во время которого советский изобретатель вволю отдавался романтическому развлечению сочинения стихов, часто прерывалось тем, что приносили радиограммы от крупнейших промышленников, коммерсантов Америки, предлагающих карузовские гонорары (я отлично помню одно предложение в 5000 долларов) за право первого представления на званом вечере в их домах — или в универмаге, если телеграмма была оттуда. Так как ни Термен, ни его секретарь не говорили по-английски, моя жена и я должны были передавать ему смысл этой конкуренции между мистером S. из Чикаго, мистером F. из Детройта и мистером W. из Филадельфии. Но все те имена и лица, которые мы называли, казалось, не интересуют молодого советского ученого. Мы не могли удержать волнения, в которое нас бросало — наше ли дело! — от этих предложений, казавшихся нам фантастическими. Однако Термен, проникнутый социалистической идеологией, хладнокровно и настойчиво отказывал им и оставался верным первоначальному плану — довести свое изобретение до конца, а уже потом думать о торговле. Все это было очень поучительно для меня».

Ну, Лев Сергеевич! Разве можно так? Мне думается, подобным образом профессиональный разведчик себя не должен был вести. Реакция Термена была непростительно естественной и непосредственной, реакцией наивного альбигойца, советского гражданина.

Об американском его периоде жизни можно написать специальную книгу, и сделать это должен американец. Это отдельная, блистательная эпопея. Ограничимся пунктирным монтажом его скупых, неполных воспоминаний и цитат из американской прессы.

Он ошарашил первых газетчиков, пробравшихся на ходу на «Мажестик», уже тем, что предупредил: «Кроме терменвокса я привез с собой охранные устройства; прибор, позволяющий устанавливать звуковую связь между землей и летящим самолетом; устройство, которое воспроизводит и усиливает звуки, идущие из недр Земли» (Нью-Йорк Таймс, 22 дек.1927). Ей Богу — не знаю, о чем это. Так написано...

Но главное, конечно — «радиомузыка»!

Пресса буквально взорвалась. Жадная до сенсаций Америка удивлялась, умилялась, похлопывала по плечу посланца страны Советов. Стилистический диапазон рецензий — от полного погружения в эйфорию всеобщего преклонения и поклонения до грубоватого ковбойского юмора! Вслушаемся снова в шорох старых газет, на этот раз — американских:

— «Настроив свой инструмент способом, который для непрофессионала сопоставим только с проверкой нагрева котла обнаженной рукой, он исполнил для начала „Аве Марию“ Шуберта... Во время исполнения его правая рука постоянно вибрировала как у скрипача или мессмериста. А его левая рука в это время была занята подниманием и опусканием какого-то невидимого насоса» (Нью-Йорк Таймс, 1 янв.1928).

Но в большинстве отзывов — буря, тайфун восторгов:

— «Лучшие музыканты Америки, слушая терменвокс, этот изумительный инструмент, единодушно пришли к выводу, что изобретение Термена представляет собою величайшее достижение» (Нью-Йорк Таймс, 27 дек. 1927).

— «Знаменитые музыканты, которые слушали концерт с величайшим вниманием и серьезностью, были едины в оценке этого инструмента как великого научного достижения» (Нью-Йорк Таймс, 25 янв.1928).

Среди слушателей этого первого сольного концерта — Рахманинов, Крейслер. А Тосканини вызвался испробовать чудо-инструмент сам. Уже на этом выступлении Термен использует, кстати, и свой световой прибор.

Триумф!.. Концерты в ведущих концертных залах Америки: «Метрополитен-Опера», «Карнеги-Холл» (рис. 14). Ансамбль из 12 терменвоксов исполняет увертюру к опере «Лоэнгрин» Р.Вагнера. В концертах принимает участие знаменитый дирижер Леопольд Стоковский. Ведущие оркестры Америки боролись за право выступить с Терменом. Правда, газетные репортеры подтрунивали, ехидничали слегка: зачем, мол, в этом случае вообще дирижер нужен, если Термен вместо него — «машет руками». Веселая страна...

Рис. 14. Лев Термен с американским ассистентом на одном из первых концертов в США (янв.1928).

Так или иначе, деловая Америка захватила Термена своей предприимчивостью и быстротой реакции на новое. Фирмы — «Дженерал электрик», «Вестингауз», «Радиокорпорейшн» взялись за тиражирование терменвокса и выпустили несколько тысяч штук. Льва Сергеевича просят обучить продавцов нового товара — и многие неожиданно становятся его «конкурентами», уходят из-за прилавка на концертную эстраду. В профсоюзе музыкантов было зарегистрировано 700 представителей новой профессии — «терменвоксист». Среди любимых учеников, точнее любимых учениц, самые талантливые — Люси Розен и Клара Рокмор.

— У меня появилось много денег, я купил себе черный костюм, «кадиллак», переехал из гостиницы в свой дом.

Рис. 15. Дом-студия Л.С.Термена в Нью-Йорке (сегодняшний снимок)

Термен арендует в Нью-Йорке на 99 лет шестиэтажное здание, — при рассказе он обязательно, с некоторой долей лукавого кокетства, напоминал точный адрес (на «54-й Восточной улице», и даже номер телефона), — организует там музыкально-танцевальную студию (рис. 15). Его навещает в ней великий советский кинорежиссер С.Эйзенштейн и, конечно, весь американский «бомонд». Музыканты — Д.Гершвин, Я.Хейфец, И.Менухин, а Чарли Чаплин после встречи заказывает для своих фильмов оригинальный вариант терменвокса.

Термен безустанно совершенствует технику «радиомузыки». Его попутчик по «Мажестику» И.Сигети, продолжая недоумевать, подчеркивал в своих воспоминаниях: несмотря на огромный успех терменовских мероприятий, сам Лев Сергеевич постоянно и бескорыстно ввязывался в разные «некоммерческие» проекты. Так, по просьбе музыканта Г.Коуэлла он конструирует уникальный клавишный инструмент «ритмикон», позволяющий свободно варьировать различные длительности звучаний и управлять ими для получения богатейших ритмических комбинаций. («Ритмикон» получился отменный, и его перехватывают психологи для своих экспериментов. Один экземпляр до сих пор хранится, кажется, в Стенфордском университете.) Другой композитор, П.Грейнджер, попросил Термена создать автоматический музыкальный инструмент, непосредственно считывающий нотные знаки со специально подготовленной партитуры. И эта задача Терменом была решена на «пять». Восхищенные заказчики создают произведения для этих инструментов.

Но не забывает Лев Сергеевич и свой терменвокс. Создает басовый, затем несколько грифовых, клавишных вариантов инструмента. И, наконец, появляется «терпситон», — в нем управляющая антенна выполнена в виде огромного металлического листа, размещенного на полу. И музыка создается уже не движением руки, а всем человеческим телом — в танце (рис. 16).

— «Балерина на эстраде выделывала сложнейшие па... Неожиданно с эстрады полилась музыка. Она была совершенно необычной, завораживающе красивой и очень ритмичной. Казалось, что музыка следует за каждым, даже незначительным движением балерины...»

Это — не из американских газет, а из упомянутого фантастического рассказа «Сиреневая токката Махаона». Знал ли его автор, что подобное — уже было, реально, 30 лет назад «до»... Было — у Термена, во время американской эпопеи нашего героя.

Совершенствуется и световая аппаратура. Термен синхронизирует с музыкой стробоскопические эффекты, высвечивающие и формирующие разнообразные орнаментальные узоры. Встречается и спорит с великим американским светохудожником Томасом Вилфредом, а так же с создателем другого знаменитого электромузыкального инструмента М.Мартено, планирует создать вместе с ними Общество нового искусства. Развивает свои прежние замыслы дополнения «радиомузыки» и светомузыки осязательными ощущениями, создав специальную управляющую перчатку, оснащенную электрическими датчиками для транслирования тактильных эффектов в зрительный зал. Пытается включить во всеобщий синтез и «гравитационное» чувство, — подымая и опуская под музыку «стены» зала (конечно, с помощью света, а не реально).

Любой из этих фактов сам по себе поразителен, сногсшибателен, но при каждой новой нашей встрече Лев Сергеевич вновь «сшибал с ног», заставляя меня воскликнуть: «Не может быть!» Однажды, уже в послевоенном журнале, я прочитал, что известная американская киноавангардистка, автор многих светомузыкальных фильмов М.-Э.Бьют занималась в юности в студии Термена. Я как-то спросил Льва Сергеевича о ней.

Рис. 16. Описание и фотография терпситона в одном из американских журналов (1936 г.)

— Как же, помню, молоденькая такая, симпатичная: Мэри-Элен Бьют. Она у меня с Эйнштейном в студии светомузыкальные эксперименты проводила. Знаете, физик был такой?..

— С каким Эйнштейном, с тем самым, который «теория относительности»?! Я знаю, читал, что Вы встречались с ним в Европе. Что дуэты вместе играли, когда он из Германии от фашистов в Америку сбежал, — он на скрипке, а Вы на терменвоксе...

— Не только дуэты, не только вместе. Я нанял и выделил им специально еще одну студию. Мэри рисовала по его заданию различные абстрактные фигуры. Все стены были увешаны ими. Они подбирали затем картины к музыке (рис. 17)...

Рис. 17. В итоге М.-Э.Бьют научилась делать такие фильмы — кадр из ее «Цветовой рапсодии» (1958 г.)

С ума бы не сойти — да знают ли об этом биографы великого физика? То, что автор теории относительности любил дружить с молоденькими девушками, — это всем известно. Но чтобы по такому необычному поводу?

На какие средства осуществлялось все это — студии, научная благотворительность? Неужели хватало концертных гонораров или отчислений от «Дженерал электрик»? Или наша разведка подкармливала? Совсем нет — наоборот, он сам, похоже, помогал ей своими заработками, ибо стал он в конце концов членом элитарного Клуба миллионеров США, куда принимали далеко не каждого, кто имел миллион. Круг знакомых расширялся: Рокфеллер, Дюпон, Морган, Форд. Судя по всему, основные доходы приносила созданная им фирма «Teletouch Corp», специализировавшаяся на выпуске оригинальных систем охранной сигнализации. Они работали — как и в кремлевском показе — по бесконтактному принципу, но реагировали они уже не только на изменение электрической емкости, а и на отражение света. Проектор создавал на стене, на полу пятно, — и достаточно было мыши попасть на это пятно или пересечь луч света на его пути к скрытому фотоэлементу, — наступал всеобщий атас (простите, «alarm»)!

Контингент потребителей — от магазинов до тюрем. И того, и другого в Америке в те времена, судя по всему, хватало, поэтому долларовые счета у Термена росли так же резво, как сейчас у «новых русских».

К Термену постоянно обращаются за консультациями — по широкому, разнообразнейшему кругу технических вопросов. Эйнштейн хлопочет, чтобы он помог наладить трансконтинентальную телефонную связь СССР — США, непонятные перебои. Пожалуйста! Попросили в нью-йоркском Центральном парке организовать уникальный технологический аттракцион — и «гроб Магомета» на самом деле зависает в воздухе, в невидимом магнитном поле. На любое предложение, на любую просьбу — «пожалуйста», и, наверняка, конкретный результат. Термена включают в список самых знаменитых людей мира в американских справочниках «Who is who?».

Кстати, о разведке. Мы о ней как-то забыли, но она, конечно, его тогда не забывала. Каждую неделю, между встречей с Чарли Чаплиным и Рокфеллером, между очередным концертом и постоянной работой в лаборатории, он шел в какое-то захудалое кафе на задворках Нью-Йорка, на Пятой авеню. Приходили на встречу обычно двое в серых плащах и серых шляпах — из нашего посольства.

— И говорили, прежде всего: «Пей!». Наливали и заставляли выпить перед беседой два стакана водки (голос Льва Сергеевича в этом месте рассказа дрожал от негодования и обиды). Они что — не доверяли мне что ли?..

Ах, Лев Сергеевич, зачем же с Вами так? Жаль, конечно, что меня тогда не было рядом, уж с этой напастью я бы смог помочь справиться, поделили бы порцию. И, может быть, вообще зря Вы связались с ними? Может быть, лучше не надо было никаких Метрополитен-Опера, Карнеги-Холл? Ведь не было, наверно, в нашей стране ни одного интеллигентного человека, кому не предлагалось бы сотрудничество, — дома, за границей. И не обязательно было соглашаться. Конечно, чужую беду руками разведу, — что было, то было...

— Но я придумал после, что делать. Съедал перед встречей с ними по пачке сливочного масла.

— А о чем они спрашивали?

— Да глупости всякие. То размер глушителя у нового самолета. То узнать, кто сидит в американских тюрьмах...

Так я и не понял поначалу, оправдывал ли он постоянные расходы разведуправления на водку. А позже, однажды, он наклонился ко мне и тихо, глаза озорные, улыбается: «Вы знаете, а я ведь в Америке был как Рихард Зорге в Японии». И опять — неясно, непонятно: шутил Лев Сергеевич или говорил правду. До сих пор не знаю, но если судить по его последним, пусть тоже весьма осторожным интервью времен «перестройки», Термен и в этом, «параллельном» своем амплуа стремился приносить максимальную пользу:

— «Мои беседы с военными и с людьми американского военного бизнеса отнюдь не сводились к разговорам о музыке. Поверьте, я был неплохо информирован о планах американского политического Олимпа, и из того, что мне стало известно, понял: не США, а страны фашистской оси — наш будущий военный противник. Такого же мнения придерживался начальник разведуправления РККА Ян Берзинь, которого я знал как Петерса» [41] .

Судя по доступной нам всем шпионской литературе, в разведке есть прием составления сведений методом «мозаики». «Мозаика» у Термена получалась довольно подробная и пестрая. Кроме художников и бизнесменов среди участников светских, салонных бесед в его студии Льву Сергеевичу почему-то запомнились неизвестный еще миру подполковник Д.Эйзенхауэр, будущий президент США, и так же малозаметный военный специалист Л.Гровс, который станет через несколько лет руководителем атомного «Манхэттенского проекта».

Интересно, догадывалась ли тогда американская контрразведка о втором командировочном задании Термена? Но сам Лев Сергеевич, по его нынешним признаниям, отнюдь не чувствовал себя виноватым перед гостеприимной Америкой. Он полюбил эту трудолюбивую страну и был уверен, что его тайная деятельность никакого вреда ей не приносила. А уж в открытой, легальной своей жизни — одна польза!..

Я не понимаю, куда смотрело ФБР и, вообще, как все это Термен мог сочетать: и концерты, и многомиллионный бизнес, и разведку, причем — судя по всему — оставаясь советским гражданином и не скрывая этого. Все свои фирмы и студии Термен создавал, как он постоянно подчеркивал, «по согласованию с советским правительством». В 30-ые годы наши власти были озабочены проблемами дипломатического признания СССР. Термен считал, что он способствовал своей деятельностью в Америке столь необходимому повышению престижа нашей страны. С гордостью Лев Сергеевич вспоминал, как перед концертом в «Метрополитен-Опера» он настоял, чтобы в афишах рядом с его фамилией был указан город Ленинград (а не Москва — в этом случае его могли принять за тривиального эмигранта). Термен выступает в концерте, организованном в нашем представительстве при торжественной встрече Валерия Чкалова и других участников знаменитого трансарктического перелета из СССР в США. Более того, он не боится исполнить программу из песен советских композиторов во время предвыборного митинга местной коммунистической партии. Что-то не очень укладывается все это в прерогативы шпиона. Или уж настолько тонкая игра была, что просто — не нашего ума дело. Ну и ладно...

Главное, что и в личной своей жизни американский миллионер Термен оставался, вынужден был оставаться законопослушным советским гражданином. Лев Сергеевич приехал в Америку с женой — «Катюшей звали, тоже дворянка была» — кажется, сестрой своего преемника по работам в Физтехе с «дальновидением» Константинова А.П. (именно он, кстати, официально считается «пионером» советского телевидения, потому что, в отличие от терменовского электромеханического прибора, приемная трубка «иконоскоп», разработанная им в 1930 году, была уже чисто электронная, как у нынешних телевизоров).

— Жена у меня работала в медицинском учреждении, под Нью-Йорком. И мы порою не виделись по несколько дней. И вот однажды приходит ко мне один молодой человек и говорит, что он и моя жена будто бы любят друг друга. Я мог бы его просто побить, но через газеты выяснилось, что затевается какая-то неприятная провокация. Оказалось, что он американский фашист, белогвардеец, и я, посоветовавшись с нашим посольством, оформил официальный развод. А через несколько лет я женился на очень молоденькой и очень красивой негритянской танцовщице Лавинии Пул-Вильямс из своей студии. Зарегистрировал свой брак в посольстве, получил брачное свидетельство за № 1 (рис. 18).

Рис. 18. Лавиния Вильямс — вторая жена Л.С.Термена (1938 г.)

Но их совместная счастливая жизнь продолжалась недолго, всего несколько месяцев. В 1938 году, даже не успев закрыть свои дела, закупив кое-какое нужное для родины оборудование, миллионер Термен неожиданно и незаметно, «по-английски» исчезает из Америки, уплывает, — устроившись на должность помощника капитана оказавшего в нью-йоркском порту советского парохода «Старый большевик»... Осталась за бортом «Старого большевика» Америка с ее сверкающими огнями и белозубыми улыбками, а в Америке осталась юная жена. Ее он так больше и не увидит, сохранив до конца своей жизни «свидетельство № 1». Останется студия, вся радиомузыкальная техника. Мне Термен рассказывал, что на этот неожиданный отъезд он решился, напросился именно сам, — чувствовал, мол, война приближается, нужно быть на родине. Родственники Льва Сергеевича уверены, что его просто вынудили вернуться, угрожая расправиться с родителями. А сейчас в зарубежной прессе пишут, что великого изобретателя «выкрали из Америки агенты КГБ». Так или иначе, в конце 1938 года «Старый большевик» прибыл в ленинградский порт. И Термен, уже привыкший к шумным встречам, был удивлен и подавлен отсутствием на пирсе восторженной толпы и журналистов. Пустые причалы, пустые лица людей, боящихся узнавать друг друга. Пока он «триумфовал» в Америке, родина его погрузилась в мрак сталинского средневековья. Отсюда, с этого пирса начался его путь на Колыму: «круг первый», «круг последний», не разберешь начала и конца, — по известному маршруту, за которым и закрепилось нынешнее название: «крутой»...