Кожа

— Ты молодец, — Ральф Беннет улыбнулся, затягивая узел шикарного галстука.

Еще раз окинув взглядом свое отражение в зеркале и убедившись, что он выглядит просто замечательно в своей белой рубашке и черных брюках, он подхватил с кровати пиджак и одним движением набросил его на плечи.

Сегодня был один из тех важных дней, когда решается судьба человека. И хотя Беннет был уже почти уверен в собственном успехе, проворный червячок сомнения все же успел ловко подточить его железное спокойствие. Стоя сейчас лицом к зеркалу, он почувствовал, как взмокли его подмышки. Он вдохнул полной грудью и постарался задержать воздух в легких, досчитав да десяти. Затем так же выдохнул — медленно, одновременно расслабляя плечи и втягивая живот. Застегнув последнюю пуговицу пиджака, Беннет подхватил со стола ключи и вышел из квартиры.

Спустившись на первый этаж, через широкое окно холла он заметил ожидающий его автомобиль «Мерседес». Водитель — чернокожий детина, стоял рядом и, прислонившись к капоту, курил. Завидев Беннета, когда тот выходил из дверей дома, он кивнул и, отшвырнув окурок, открыл заднюю дверцу, приглашая сесть.

Спустя несколько секунд автомобиль тронулся с места. Миновав переулок, «Мерседес» вырулил на дорогу и там прибавил в скорости. Постепенно город с его огнями, десятками витрин и неизменными толпами прохожих оставался позади. Опускались вечерние сумерки, и, казалось, весь мир увязал в них словно в болотной трясине. Постепенно за окнами исчезали высотные постройки, и все больше появлялось двух- трехэтажных коттеджей, которые подобно горным пикам возвышались над зелеными оазисами декоративного кустарника и аккуратно подстриженными газонами.

Устав созерцать пейзаж за окном, Беннет откинулся на сидении и незаметно для самого себя погрузился в размышления. По большей части они касались событий предстоящего вечера.

Странно все это. Странно и старомодно. Словно все руководство компании не серьезные бизнесмены, а какая-то мафиозная семья, которая принимает только своих, проверенных людей. Очевидно ему была доверена важнейшая работа, и большие боссы хотели удостовериться в правильности своего выбора. Все это напоминало последний, решающий тест.

Вскоре по правую сторону мелькнул и начал стремительно удаляться указатель « Частные владения. Собственность …» … Дальше Беннет прочитать не успел. Впрочем, и так было ясно, что в этот момент они оказались на территории поместья Теодора Джейсона.

Сам дом располагался дальше. Уже спустя минуту из-за пестрящих разными оттенками зеленого крон показались верхушки декоративных башенок. «Мерседес» в последний раз свернул, объезжая лужайку, и, мягко сбросив скорость, притормозил у парадного входа. Двери открылись, и на крыльцо вышел человек в ливрее, — кто-то из прислуги.

— Мистер Джейсон ожидает Вас в своем кабинете, — сказал он, приглашая Беннета в дом.

Пройдя холл, они поднялись по лестнице на второй этаж. Там, за широкой дверью, которая была сейчас чуть приоткрыта, и располагался рабочий кабинет хозяина дома.

В комнате было человек десять — всех Беннет знал в лицо. Они собрались у письменного стола и что-то вполголоса обсуждали. За столом сидел Теодор Джейсон. Когда Беннет вошел, говорил Алан Спенсер, вице-президент. Заметив гостя, он тут же замолчал. Джейсон встал из-за стола и, подойдя к Беннету, протянул руку.

— Добро пожаловать. — Он улыбнулся своими белыми как снег зубами. — Мы ждали вас.

Беннет ответил на рукопожатие и поздоровался с остальными. Те уже начали рассаживаться по своим местам — в кресла, стоящие тут и там в беспорядке — скорее всего их принесли из других комнат.

— Как доехали? Надеюсь, путешествие было приятным?

— Хорошо, спасибо.

— Ну и славно. Эдгар, как всегда, на высоте. — Джейсон сказал это, повернувшись к остальным гостям, и некоторые в ответ закивали.

— Простите, кто?

— Эдгар. Мой водитель, — Пояснил Джейсон, — Чернокожий парень, который доставил вас сюда. Он прекрасно знает свое дело.

— А! Разумеется.

— Пожалуйста, присаживайтесь. Беннет нашел свободное кресло и сел. Тут же

появился слуга с подносом и бокалом мартини. Беннет взял предложенный напиток.

Сам президент выбрал место у стола, прислонившись к нему спиной.

— Я встретил Эдгара во время очередной своей экспедиции в Африку. Тогда члены его племени собирались свершить над ним самосуд — он убил человека. Я защитил его, учил, а затем взял к себе на службу.

Наблюдая реакцию Беннета, Джейсон поспешил добавить:

— О, смерть, конечно, была чистой случайностью. На него напали, — он улыбнулся, — Но перейдем к нашим делам! Две недели назад вы представили на рассмотрение некоторые из ваших работ, — он нашарил на столе виниловую папку лимонного цвета. — Двенадцать макетов графической рекламы, новый слоган, стикеры на продукцию, — Он перелистывал страницу за страницей, — Очень неплохо. Вы хорошо поработали.

— Я старался. Джейсон улыбнулся.

— Конечно. Именно поэтому мы и готовы предоставить вам эту работу.

Беннет не нашелся, что ответить. Странно, но он не подготовил никаких слов на тот случай, если все пройдет гладко.

— Необходимые бумаги будут готовы в понедельник. Так что прямо со следующей недели можете приступать к работе. — Мистер Маккерти, — Джейсон бросил взгляд в сторону — туда, где в своем кресле сидел начальник отдела кадров, — Введет вас в курс дела.

Маккерти был упитанным малым в возрасте чуть больше сорока. При первом взгляде в глаза сразу же бросалось удивительно дряблая, рыхлая кожа на лице и шее и вечно трясущиеся кисти рук, которые были похожи на два бесформенных запеченных до красноты куска мяса. Однажды Беннет уже встречался с Маккерти — месяц или около того назад, и тогда он показался ему малоприятным типом с резкими манерами, и их первое знакомство прошло так себе. Все-таки было что-то отталкивающее в его внешности.

— Думаю, вкратце вы знакомы с деятельностью нашей фирмы? — поинтересовался Маккерти.

Беннет кивнул.

— Хорошо. Так будет легче ознакомить вас со всей спецификой. Здесь мы занимаемся производством косметики, — при каждом слове складки жира на его шее тряслись как елочные украшения, — Старость наш основной враг. С тех пор, как "Джейсон космекс" была основана в 1977-ом, нашей целью было создать такие косметические средства, которые были бы способны замедлить процесс старения кожи на достаточно долгий срок, — он сделал паузу, внимательно наблюдая за реакцией Беннета — так обычно делают люди, которых «неблагодарные» слушатели не балуют своим вниманием. Удовлетворенный, он продолжил, — Есть еще, конечно, пластическая хирургия. Однако это вмешательство. Сделайте операцию, за ней другую — и последствия могут быть совсем не впечатляющими. Скорее вы постареете лет на десять со всеми этими бесконечными врачами, скальпелями, кровью. Многие люди вообще не желают, чтобы их оперировали. Они хотят оставаться молодыми без помощи скальпеля…

В это время дверь в кабинет открылась, и вошел тот самый чернокожий здоровяк, сидевший недавно за рулем «Мерседеса». Притворив за собой створки двери, он неслышно прошел в глубь комнаты и остановился у книжных шкафов справа от Беннета, который теперь видел его краем глаза.

Инициативу в разговоре перехватил Джейсон.

— Десять лет назад, во время моей последней экспедиции в Африку, я побывал во многих местах. Вместе с еще несколькими спутниками мы преодолели сотни миль пешком и на транспорте, посетив самые отдаленные уголки материка. Именно там, как мне показалось, я нашел решение проблемы.

Разговор, похоже, принимал интересный оборот.

— Однажды мы решили сделать вылазку немного дальше вглубь джунглей. Половину пути мы преодолели на вертолетах, другую половину — по непроходимым зарослям, прорубая путь мачете, как какие-то кладоискатели. Тогда у нас не было сомнений, что мы что-то найдем. И мы нашли. Два дня ушло у нас на то, чтобы достичь этой деревушки. Со всех сторон она была окружена лесом и болотистыми топями, в которых вязли ноги. В той деревушке, стоящей на крошечном пятачке сухой земли, жило человек пятьдесят. Они ютились в нескольких длинных домах, рассчитанных на большие семьи… По-началу мы не заметили ничего особенного. Местные встретили нас дружелюбно, хотя и старались держать ухо в остро — они знали, что у нас было оружие… — Джейсон на минуту запнулся, словно утратил нить повествования, — Мы остались в деревне на несколько дней. Грейвс, наш фотограф, делал снимки, а я вместе с другими решил осмотреться. Именно тогда я и заметил эту странность. Куда бы я ни посмотрел, везде были молодые, здоровые лица — белые зубы, гладкая кожа. Ни одного старика. Даже те, чей возраст выдавала седина, не выглядели глубокими старцами. Тогда себе: «наконец-то, нашел».

Джейсон помедлили минуту, затем продолжил:

— Тогда мы пришли к выводу, что наткнулись на нечто интересное. Дело в том, что еще пять-шесть веков назад в Скандинавии существовал обычай «Утеса стариков», как его называли. Многие из тех, чей и возраст и здоровье уже не позволяли трудиться на благо общины, добровольно уходили к высокой морской скале и бросались вниз. Мы подумали, что и здесь существовала подобная традиция. Но… — Джейсон сделал неожиданную паузу, — Наверное, они сотни лет практиковали свои ритуалы. Так часто поступали индейцы со своими врагами. Считалось, что, поедая мясо врага, ты обретаешь его силу. Конечно, они и знать ничего не могли ни о какой химии.

— Химии? — Беннет содрогнулся от звука собственного голоса.

— Точно. Они и знать не знали ничего ни о химии, ни о биохимии, ни вообще о чем-то подобном. Я уже говорил, что не заметил среди них стариков, так?

Беннет кивнул.

— Вот именно! Кто бы мог подумать, что они употребляли в пищу человеческое мясо, а вместе с ним — еще сотни химических составляющих, которые посредством других реакций в организме, влияли на их кожу, — она не старела, не покрывалась морщинами, не дряхлела.

Беннет с ужасом слушал президента.

— Человеческая плоть, — процедил Джейсон, и Беннет увидел, как блеснули его глаза, — Плоть одних людей избавит других от недуга под названием «старость».

Беннет почувствовал как сжалась его кулаки и ногти впились в ладони, оставляя на коже кровавые полумесяцы. Это было слишком. Хватит с него этого бреда! Он ухватился за подлокотники кресла, пытаясь встать, но в ту же секунду осознал, что тело его не слушается.

— Что происходит? Что…

— А вы так ничего и не поняли, — Джейсон рассмеялся.

Беннет сделал очередную попытку подняться, однако вместо того чтобы оказаться на ногах, просто сполз на пол.

— Вы дали мне яд. Вы, сволочи…

— Надо перенести его в другую комнату, — Маккерти встал со своего места и подошел ближе.

Чьи-то руки легко подхватили Беннета под мышки и вынесли из кабинета. Мир погрузился во мрак.

* * *

Беннет открыл глаза и тут же заморгал, щурясь от яркого света. Он был в другой комнате. В ней он рассмотрел около десятка людей: Джейсон, Маккерти, другие… Чернокожий парень стоял прямо перед ним, сжимая в руке какой-то предмет.

Беннет открыл, было, рот, но у него вырвалось лишь нелепое мычание.

— Вам, наверное, интересно узнать, чем мы здесь занимаемся, — Джейсон подошел к нему вплотную, и наклонился так, чтобы их лица оказались на одном уровне, — Что ж, я думаю, теперь все яснее ясного. Я же сказал, что нашел лекарство.

Он отступил назад и кивнул водителю.

Словно во сне Беннет различил, как тот заносит руку с зажатым в ней сверкающим предметом. И в этот краткий миг его сознание будто вышло из ступора — туман перед глазами рассеялся, сделав картинку чистой и ясной, как блеск идеально отточенного кухонного топорика.

Кухонного топорика… Того самого, что используется для рубки мяса в каждом доме, каждом ресторане, столовой, забегаловке… Того самого, без которого практически невозможно приготовить мясо для бекона или шницеля… Того самого, что сейчас во всем своем сверкающем великолепии вертикально прорезал воздух прямо над его головой…

 

Забавная штуковина

ШТУКА была просто восхитительной. Даже на корявом рисунке, который Антон набросал в тетради, она выглядела замечательно. Неровные линии и косоватые пропорции воображение дорисовывало до идеальной формы: темное полированное дерево, грозно сверкающий металл, ложбинка посредине — все это было чем-то невероятным!

Неожиданно учительница, которая до этого что-то писала в классный журнал, подняла голову.

— Антон, у тебя какие-то затруднения? Он огляделся, будто только что понял, где находится. Другие ученики, склонив головы, уставились в свои тетради. Когда он вновь взглянул на учительский стол, там никого не было. Учительница направлялась к нему.

Антон поспешно захлопнул тетрадь.

— Покажи мне свои уравнения, — сказала она. Антон не пошевелился, вместо этого он крепче сжал тетрадь руками.

— Хорошо, за контрольную — два балла, — учительница развернулась на каблуках и пошла к своему столу. Антон видел, как она с невозмутимым видом вывела в журнале двойку.

Радуясь, что ему не пришлось показывать тетрадь, он поспешно спрятал ее в сумку. После этого достал учебник по истории, открыл на странице, где лежала закладка, и принялся читать: «В конце восемнадцатого века во Франции…».

Из школы он отправился в гараж, где уже все было готово. Два длинных бруска, две плоские доски, величиной в половину школьной парты, лист металла. Инструменты — лобзик, пила, рубанок и — главное! — точильный станок, были разложены на верстаке с хирургической прилежностью.

Первым делом Антон достал из сумки школьный учебник, открыл его на уже хорошо знакомой странице и перечитал абзац, выделенный красным: «В конце восемнадцатого века во Франции …». Дальше он знал наизусть. История, правда, его никогда не интересовала. Другое дело — картинки. На уроках Антон рассматривал красочные иллюстрации, медленно перелистывая страницу за страницей. Те, что ему нравились, он мог рассматривать часами, другие, что ему нравились меньше или не нравились вовсе, он разрисовывал ручкой, отчего учебник вскоре стал похож на записную книжку.

Именно так однажды он обнаружил и ЭТУ картинку.

Как только Антон увидел ее, дыхание у него перехватило, и весь остаток урока он просидел, уставившись в одну точку. Он впервые видел нечто подобное. Как это было просто! И гениально! С тех пор прошла целая неделя, но увиденное никак не шло у него из головы. «В конце восемнадцатого века во Франции …».

Сидя за верстаком, Антон перечитывал этот абзац снова и снова, пока от букв не начало рябить в глазах. Затем он встал, выбрал из своего арсенала рубанок и принялся за работу.

Все было готово через два часа и Антон решил позвонить брату. Штуку надо было испытать, а младший братец годился для этого как нельзя лучше. Целых пятнадцать минут он потратил на упрашивания, но мелкий никак не хотел отрываться от компьютера. Наконец после долгих препираний тот сдался.

Антон вновь сел за верстак и углубился в чтение.

— Смотри, какая штука.

— Ну и что это такое? — Братцу явно не понравилось, что его оторвали от любимой игры ради какой-то ерунды.

— Разве не видишь? Это я смастерил. Мелкий лишь равнодушно пожал плечами:

— Ну и на кой она нужна?

— Дурак ты! Это же супер-штука! Иди сюда, — Антон подтолкнул брата ближе, но тот повиновался с трудом. — Стань на колени.

— Это как?

— Идиот! — Антон сам опустился на колени перед штукой, — Вот так, видишь? — И положил голову в углубление. — Понял?

В этот момент под его весом конструкция пошатнулась и деревянные колышки, сдерживающие отточенное как бритва лезвие, сорвались. Антон не успел издать ни звука — его голова покатилась по полу.

Окинув сцену равнодушным взглядом, мелкий пожал плечами: и что здесь такого? Затем, переступив еще бьющееся в конвульсиях тело брата, подошел к верстаку и развернул книгу. Один абзац был выделен красным: «В конце восемнадцатого века во Франции была изобретена гильотина — орудие смертной казни, отсекающее голову осужденному. Во время буржуазной революции…»… и углубился в чтение.

 

Смерть добирается автобусом

— Знаком с ним? Андреев кивнул:

— Да. Учились вместе. В школе. Вновь и вновь он всматривался в черты знакомого

лица, пытаясь уловить что-нибудь узнаваемое, но натыкался на одни ссадины и ушибы, которым было не место на этом юношеском лице.

Парень лежал на спине, руки раскинуты в стороны. На рубашке в клеточку выступили широкие кровавые пятна, такие же были на коленках и под самым подбородком. Там, где шея соединялась с корпусом тела, наружу вылезла кость — Андреев не знал, какая именно — вроде бы ключица, а может и первое ребро.

— Виноват водитель, — прокомментировал собеседник, — Здесь поворот глухой, ничего не видать из-за деревьев.

Андреев отвлекся от трупа и посмотрел на ту сторону дороги, где работники ГАИ и милиционеры допрашивали водителя грузовика. На срезанном плоском капоте «Мерседеса» виднелись пятна крови. Спустя секунду взгляд Андреева самопроизвольно упал на лицо мертвеца. Да, они учились в школе — с пятого по десятый класс. Леня Марченко. Такой тихий, забитый был, с рыжей копной волос и темными веснушками, как на пережаренном блине. Помниться, всегда ходил в дурачках. Из плохой семьи, недалекий, плохо одевался. И всегда ездил на своем велике.

Сейчас покореженный велосипед лежал в пяти метрах на дороге.

«Он почти не изменился, — подумал Андреев, — Сколько лет прошло? Десять? Двенадцать»?

После школы они виделись всего один раз. Оба не посещали вечера встреч выпускников, но однажды столкнулись на улице. Бурной встречи не было. Они просто кивнули друг другу — Андреев спешил на работу, а Леня гнал на своем велосипеде. Что у него за страсть была такая к двухколесному транспорту?

Андреев встал. Его собеседник — старший лейтенант Будков, почтительно отошел в сторону.

— Скажи медикам, чтобы забирали тело. Нам здесь делать больше нечего.

— Хорошо.

Андреев пошел к машине. Какая вероятность того, что тебя вызовут на место автомобильной аварии, где погиб твой бывший одноклассник? Очень небольшая. Или, может быть, очень высокая, поскольку городок маленький? Он думал об этом, пока не дошел до машины. В отражении стекол были видны врачи в белых халатах, которые грузили изуродованный труп на носилки. Позже его отвезут в морг и определят в одну из холодильных камер. Вскрытия, понятно, не будет — причина смерти и так ясна.

Андреев попытался вспомнить, были ли у Марченко родственники. Кажется, он жил вдвоем с матерью, от кого-то уже после школы он слышал, что Леня так и не учился нигде, не женился и не обзавелся детьми. Он работал кем-то вроде курьера, гоняя на своем велике по городу. Это подтверждала и толстая сумка набитая рекламными проспектами, которую они обнаружили на месте происшествия.

Андреев мотнул головой, будто пытался выбросить дурные мысли из головы. Знал, ну и что с того? Мало ли кого я знаю в этом городе? А что, если они все погибнут как этот парень — что тогда? Если по каждому неудачнику в этой стране сокрушаться, можно очень быстро уйти на пенсию.

Садясь в машину, он твердо решил сегодня больше не вспоминать о происшествии.

С работы Андреев поехал прямо домой. Все равно до конца рабочего дня оставалось не больше часа. Дома он разулся, скинул с себя рубашку и стянул неудобные брюки, затем залез под душ. Бьющие в лицо и грудь струи горячей воды расслабляли. Андреев оставался в душе около получаса, предоставив воде возможность смывать с кожи грязь дня. Пальцы еще слишком хорошо помнили прикосновение к холодному трупу, а последовавшая за этим дрожь до сих пор бродила по телу.

Как оглянуться на тридцать лет назад, верно? — подумалось ему. И действительно, теперешний Леня Марченко так сильно напоминал тогдашнего Леню, что казался сошедшим с фотографии, запечатленной в шестом классе. На секунду Андрееву подумалось, что он даже видел край пионерского галстука, выпирающий из кармана, и абсурдная мысль «он снял его, прежде чем врезаться в этот фургон», — забилась в мозгу. Андреев добавил горячей воды, и напор стал сильнее. Струйки пара окутывали его ноги, поднимаясь по телу выше, до самой макушки. Он стоял в живом и трепещущем коконе из призрачного материала, отрешившись от всего окружающего мира, и старался не думать больше о мертвеце. Однако мысли лезли в голову сами собой.

Ты видел когда-нибудь на той дороге машины? И почему водитель «Мерседеса» сказал, что не заметил никого на перекрестке? Андреев выдавил на ладонь несколько капель шампуня и принялся тщательно тереть голову, будто надеялся перетасовать мысли, как это с кубиками делают игроки в кости.

Леня. Леня Марченко. Это имя всплыло на поверхности сознания, как всплывает утопленник, раздутый трупными газами. Дима Гробов, Леша Сосковец, Кирилл… черт, как же его звали-то?

Внезапно Андреев понял, что стоит под струями кипятка. Его кожа стала красной, как у вареного рака, наиболее чувствительные участки обжигало огнем. Он поспешил прибавить холодной, но, казалось, из крана вместо воды вдруг полилась кислота. Он смыл остатки пены с тела, завернул оба крана, и вылез из душа.

Уже в комнатах, обернутый полотенцем, Андреев прохаживался из угла в угол и курил. С такой работой, какая у него наличестволась, трудно было оставаться сентиментальным, да он и не стремился. В доме хранилось не больше десятка фотографий — почти все семейные, и только две из них школьные. Именно на этих фотографиях был запечатлен класс, начиная от пятого и заканчивая девятым. Только где они лежали? Андреев порылся в письменном столе, затем в прикроватной тумбочке — ничего, потом вспомнил, что когда-то небрежно бросил снимки в антресоли, где хранился всякий хлам.

Там они и нашлись. Десяток глянцевых фотографий, завернутых в простой лист бумаги.

Нужная фотография оказалась третьей по счету. На ней — около двух десятков лиц, в которых Андрееву сложно было узнать даже самого себя. Шестой класс. Разве этот ушастый мальчишка — и есть он? Улыбка скользнула по серьезному лицу следователя. Рядом — такие же детские неоформившиеся физиономии Димы Гробова, Лешки Сосковца, Кирилла… как его там по фамилии-то? В нижнем ряду — девочки и пара мальчиков в старомодных школьных костюмах, третий справа…

… У Андреева перехватило дыхание. Леня Марченко. Ворот пиджака потрепан, галстук болтается как веревка на шее висельника, нестриженные волосы торчат в разные стороны. Даже сейчас его внешний вид внушал отвращение.

— Ну и урод! — Андреев не заметил, как слова сорвались с языка.

В спальне он одел свежее белье, натянул трико и майку. В домашней одежде было намного уютнее, словно ткань излучала спокойствие и размеренность быта. Через десять минут он уже сидел перед телевизором, потягивая холодный «Вайс». На экране несколько подростков задиристого вида преследовали другого — тощего и неуклюжего мальчишку, гнавшего на велике во весь опор.

Андреев переключил канал. Затем еще. Ничего интересного. При этом мысли его постоянно крутились вокруг одного-единственного имени, нетрудно догадаться какого. Леня Марченко.

Тридцать с лишним лет назад они заперли в холодильнике на свалке Мурку — Ленину кошку, а самого мальчика заставили прокатиться на велосипеде по крутому склону. В результате тот сломал себе обе ноги и руку, а кошка, не продержавшись и нескольких часов, задохнулась.

Имена тех, кто был тогда с ним, Андреев не вспоминал целых три десятка лет, но теперь они пульсировали в его сознании как старое больное сердце, вдруг давшее слабину. Дима Гробов, Леша Сосковец, Кирилл Как-его-там…

На телеэкране разворачивалось бурное действие — шел какой-то очередной бандитский сериал. Минуту-другую понаблюдав за развитием сюжета, Андреев отвлекся на свои мысли. Пиво в банке незаметно кончилось, и он откупорил еще. Хорошо, что предварительно захватил из холодильника весь блок.

Их никто не ругал за то, что они сделали. Леня так никому и не рассказал. Последнюю четверть шестого класса, все лето и осень он провел в больнице, заново учась ходить и двигать поврежденной рукой. Все забылось.

Нет, не забылось.

Андреев скомкал в руке банку и отшвырнул ее в сторону. С глухим звуком та шлепнулась о ковер.

Теперь Леня Марченко лежал в морге, только на этот раз не было крутого склона, а была дорога, где на скорости восемьдесят километров его сбил тяжеленный грузовик, груженый напитками в пластиковых бутылках. Что это? Невезение?

Пиво уже достаточно сильно ударило ему в голову, так что между тем, как телефон зазвонил в первый раз, и тем, когда он наконец-то добрался до аппарата, прошло не менее десяти вызовов.

— Алло? Бывают два варианта тишины. Первый — это когда в трубке абсолютно глухо, звонок не прошел, соединение не установилось и все такое прочее. И другой — когда не слышишь собеседника, но явственно ощущаешь, что он там. Именно это сейчас и происходило.

— Кто это? Алло? Молчание.

— Вас не слышно. Андреев уже собирался повесить трубку, как

вдруг собеседник на том конце провода заговорил.

— Привет. Это был детский голос. Мальчик лет

одиннадцати-двенадцати, может быть старше.

— Ты ошибся номером…

— Не ошибся, Денис.

Алкоголь, сигареты, все эти кровавые дела — я

просто устал. Какой-нибудь ребенок шутит или ошибся номером… Андреев посмотрел на часы. Десять. В такое время другие дети уже спят, а этот нарушает покой мирных граждан.

— Отдай Мурку. У тебя моя кошка. Ты ее взял. Отдай.

— Послушай, мальчик…

— ОТДААААЙ! — мальчик захныкал.

— Хватит шутить, парень. Я сейчас позвоню твоим родителям, и они тебя хорошенько выпорют.

Внезапно голос на том конце трубки стал необычно серьезным. Убийственно серьезным, если говорить о двенадцатилетнем мальчике:

— Никуда ты не позвонишь, Денис Андреев. Пока не отдашь мне кошку.

Мороз пробежал по коже Андреева, пальцы, сжимавшие трубку, похолодели.

— Кто это?

— А ты не знаешь? Он знал.

— Догадайся, кто должен мне две ноги и руку?

— Послушай…

— Ты знаешь, ОТКУДА я звоню?

АОН. Определитель! В самом деле, он же глядел на цифры — красные, горящие, словно глаза дьявола. Семизначный номер. И какой-то знакомый…

Андреев понял, что инстинктивно сжимает в кулаке мошонку, чтобы не обмочиться. Член съежился и похолодел, яйца безвольно болтались.

Это был телефон городского морга. Множество раз Андреев набирал этот номер, чтобы уточнить детали следствия.

— Я еду к тебе, Денис. Автобус скоро будет. Андреев не успел ничего ответить, в трубке раздались гудки.

Автобус! Сорок первый или двадцать четвертый — как раз до его дома. На минуту у следователя закружилась голова. Мертвец, едущий в общественном транспорте, уже вскрытый, зашитый, обернутый в саван. С остекленевшим взглядом, улыбающийся. Конечно он будет добираться на автобусе, ведь его велосипед превратился в металлолом.

О чем я думаю, черт возьми? Неужели я верю во все эти глупости? Просто какой-то мальчишка решил подшутить…

Однако такое объяснение казалось чуть ли не более фантастическим. Дрожащими руками Андреев нашарил пачку сигарет. Закурил. Немного успокоился.

От морга до его дома было полчаса езды на сорок первом автобусе, и около тридцати пяти-сорока минут на двадцать четвертом. Дело в том, что маршрут второго пролегал через длинный бульвар, в то время как первый автобус заворачивал, до него не доезжая. Какой из двух выберет мертвец? Ясно, тот, что придет первым. В любом случае у него полчаса времени.

Андреев бросил взгляд на часы. Пока он курил, минутная стрелка переместилась на восемь делений вправо. Значит, он потерял почти треть отведенного ему времени…

Когда они заставляли Леню сесть на велосипед и проехать но нем вниз по крутому склону, мальчик заливался слезами. Дима Гробов, Леша Сосковец, этот «Кирилл», фамилии которого Андреев уже не помнил — все стояли и смотрели, как велик катится под уклон, заваливается на бок, переворачивается, подминает под себя тщедушное Ленино тельце, оба летят вниз,

ударяясь о выступающие из земли острые камни…В это время кошка в холодильнике задыхается и орет, как сумасшедшая…

Андреев опять бросил взгляд на часы. Семнадцать делений.

Его рациональный мозг пытался найти объяснение. Как же другие? Те, которые были тогда с ним?

— Засунем тварь в железный ящик, — сказал Димка.

Кошка выла, изворачивалась, пыталась царапаться, но все бестолку. Ржавая дверца, которую не открывали уже лет сто, захлопнулась с оглушительным грохотом…

Неужели все эти люди мертвы? Убиты?

«Я еду к тебе, Денис. Автобус скоро будет». Нет, ерунда. Какая все-таки это ерунда. Вообразить, что мертвецы могут звонить по телефону, ездить в автобусах, угрожать расправой… Нет, фигня все это. Просто литр пива, немного больше сигарет чем обычно, и небольшое напряжение на работе. Примитивная шутка ночной смены морга. Идиоты чертовы.

Как бы не невзначай Андреев бросил взгляд на часы. Половина.

И как раз тогда в дверь позвонили.

 

Живи быстро, умри медленно

Я все могу понять, но когда от женщины, садящейся ко мне в машину, разит естественными выделениями, это уже чересчур.

Лиду я подобрал на дороге. Выглядела она не то чтобы сногсшибательно, но вполне сносно. Стояла на обочине и голосовала — не руками, а, скорее, грудью. Сосочки аппетитно торчали под обтягивающей блузкой, и это меня очаровало.

— Подвезете? — спросила она. Ее голос был слегка с хрипотцой, но я не из тех мужчин, которые воротят нос каждый раз, когда от женщины пахнет табаком.

— Спасибо, — она бросила сумку на заднее сидение, а сама села в пассажирское кресло рядом со мной.

Минут десять или около того мы молчали. Наконец, она попросила сигарету.

Я не курю, но всегда вожу с собой пачку «кэмел» с фильтром и пачку «вирджинии», легкой. Почему-то все попутчики хотят подымить, и почти у каждого нет собственных сигарет.

Она взяла «кэмел».

— Как тебя зовут?

— Это важно? — Я заметил легкую дрожь ее рук. Девушка волновалась, пыталась это скрыть, но получалось плохо.

Я посмотрел на нее в упор. Тут она, видимо, вспомнила, что я и есть тот самый добряк, который подвез ее, угостил сигаретой и спас от двух мучений сразу — необходимости идти пешком и страшного желания курить.

— Лида. Я кивнул.

— А я — Женя. Мы пожали друг другу руки. Ее ладонь была жесткой, словно я сжимал ручку стиральной машины. На самом деле, видимо, так оно и было — эта женщина только и занималась тем, что обстирывала мужа, растила детей и убиралась в доме. На вид ей было около двадцати пяти, хотя я сомневался даже в этом. Судя по комплекции и голосу, ей только недавно стукнуло девятнадцать.

— Далеко направляешься? Она ответила не сразу, делая вид, будто затягивается сигаретой.

— Подальше отсюда.

— Бежать без оглядки? Неважно куда, важно — от чего?

Она метнула на меня испепеляющий взгляд своих карих глаз.

— Да что вы вообще знаете? Почему вообще всем вам так интересна моя биография? Прошлый тоже спрашивал куда и зачем я еду. Не все ли равно?

Я пожал плечами.

— Просто мне нужно знать, где тебя высадить. Она поняла, что совершила ошибку, вызверившись таким образом на абсолютно незнакомого ей человека. Внезапно мне стало интересно, откуда и сколько уже эта девушка добирается на попутках. И еще — как расплачивается со своими «добродетелями»?

— Не страшно садиться в машину к незнакомцу… ночью?

— А что? Я пожал плечами.

— Ничего.

— Можно мне еще сигарету?

— Конечно. Лида вновь взяла «кэмел» и прикурила новую сигарету от старой. На мгновение ее пальцы попали в круг света, и я увидел на одном из них синяк — темная полоска обхватывала фалангу, словно обруч. Видимо, еще совсем недавно Лида носила обручальное кольцо, которое было ей маловато.

Значит, замужем. Или, по крайней мере, была. Внезапно все стало понятно: неудачный брак, муж-алкоголик, любящий к тому же распускать руки, надоевшая квартира, в которой все течет и разваливается… После двух-трех лет совместной жизни эта женщина поняла, что единственный способ что-либо изменить — просто сбежать. Может, вернуться к родителям в город, где прошло ее детство, а может, укрыться на время у подруги. В любом случае, выбор был не так велик, как могло показаться.

— Личевск… Это было сказано неожиданно и без особого

выражения, словно в полудреме.

— Что?

— Личевск. Там живут мои родители.

— Туда едешь?

Она кивнула.

— Это по пути, — сказал я. Лида загасила сигарету одним быстрым

движением.

— А вы? Куда едете? Я включил радио.

— Любишь музыку? Из колонок, установленных в задней части салона,

зазвучали простые биты попсовой песенки.

— Так куда? Я пожал плечами:

— Туда-сюда. Мотаюсь по дорогам.

— А на жизнь чем зарабатываете?

— Перегоняю машины. Эту, кстати тоже. Лида окинула взглядом салон:

— Ничего машинка. Дорогая?

— Ну, в меру.

— А не слишком быстро едете, — для чужой машины?

Я пожал плечами.

— Живи быстро, умри молодым — так говорят. Впереди показался знак поворота, и мне пришлось

сбавить скорость. Заметив это, моя спутница почему-то запаниковала:

— Это не тот поворот! Мы должны ехать по главной дороге.

— Мне нужно быть в Орлове к семи. И это самый короткий путь.

Она расслабилась. Впервые с тех пор, как Лида села ко мне в машину, стало видно, что руки у нее дрожат заметно меньше.

— Наверное, за столько времени вы выучили эти дороги наизусть?

— Совсем немного. Вообще-то это на такой случай есть карта.

Она слегка привстала, развернулась и полезла зачем-то на заднее сидение. Я вспомнил, что там стояла ее сумка. Бросив взгляд в зеркальце заднего обзора, я увидел, что между зубчиками молнии торчит наружу краешек чего-то красного — может, трусиков, а может, платка.

Лида достала косметичку.

— Я видел у тебя на пальце след от обручального кольца. Замужем?

Лида кивнула, не поднимая головы от косметички — желтой сумочки из дешевой ткани. Что-то она там искала.

— Давно?

— Я развелась. Три года назад.

— Это печально.

— Поверьте, ничего печального здесь нет, — она подняла на меня взгляд, и в который раз я заметил в нем злость, — Муж сломал мне четыре ребра, а так же челюсть — в нескольких местах. После его побоев у меня был выкидыш. Так что я упекла его за решетку.

Я не ожидал такой откровенности.

— В самом деле?

— Ага. На три года. И эти три года показались мне раем…

Она неожиданно умолкла.

— До позавчерашнего дня.

Внезапно я все понял. И в какую-то минуту, я готов был поклясться, мне стало ее жалко.

Лида извлекла из косметички платок, и принялась вытирать им глаза — у краев. Тушь оставляла на ткани темные разводы.

Я смотрел, как она это делает, и постепенно приходил к выводу, что в нашем мире правит лишь сила. И еще, возможно, глупость. Если бы в молодости эта женщина не совершила ошибки, выйдя замуж за маньяка, ничего бы с ней не случилось.

— И что теперь? — спросил я.

— В каком смысле?

— Ну, он вышел, ты бежишь…

— Да, бегу. Потому что у меня нет выбора. Он сумасшедший. И он убьет меня, когда найдет.

Я остолбенел. Руль в моих руках превратился в кусок льда, пальцы одеревенели.

— В переносном смысле? Она усмехнулась:

— Конечно нет. В буквальном. Он обещал еще там, на суде. Сказал: «я отрежу твои ебанные сиськи и запихаю их тебе в рот».

На минуту воцарилось молчание.

— Как это понимать? Она рассмеялась — не весело, а, скорее, безумно.

Так смеются пациенты психиатрических лечебниц.

— Я не шучу. Возможно, он сейчас охотится за мной. Гена держит свои обещания.

— Охотится?

— Именно.

— Как… за животными? В лесу?

— Что-то типа того. Охотится? Убьет? Господи, девочка, тебе нужен квалифицированный специалист, и срочно.

Я хотел сказать это вслух, но вместо того почему-то спросил:

— Это шутка, да?

Лида не ответила. Попсовая песенка закончила отбивать свой дурацкий ритм и в машине на секунду воцарилась тишина. Затем голос диктора — хорошо поставленный баритон, принялся сообщать последние новости:

«И снова к новостям. На дороге Орлов-Чегорск зарегистрировано очередное происшествие. Молодая женщина…».

Я потянулся к регулятору громкости, чтобы отключить звук, но Лида остановила мою руку на полпути.

— Не надо. «…в лесополосе в двадцати метрах от дороги.

Жертву не удалось опознать, однако сотрудники милиции полагают, что ею стала проститутка, подсевшая в проезжающую машину». Лида в ужасе закрыла рот рукой.

— Боже… Я улучил момент и щелкнул выключателем приемника. Кажется, я угадал ход ее мыслей.

— Послушай…

— Это он! Это мог сделать только он! Ее всхлипывания внезапно стали громче.

— Послушай меня! — не упуская из виду дороги, я тряхнул девушку за плечо, — Никто за тобой не гонится! Мы одни на здесь, — видишь?

Вокруг нас действительно не было ни машины — ни сбоку, ни впереди, ни сзади. С тех пор, как я повернул у того указателя, мы оказались словно изолированы от всего остального мира.

Лида вытирала платком слезы.

Я все еще был уверен, что все это не более чем дурацкий розыгрыш — даже не смотря на ее рыдания. За свою жизнь я видел столько женских истерик, что любая ее слезинка казалась мне не более значимой, чем, к примеру, капля дождя. И все-таки я реши идти до конца.

Подыграть было несложно.

— Положим, он гонится за тобой, — Лида посмотрела на меня. Ее лицо было бледным, а глаза красными, как у наркоманки, — Что с того? Мы свернули там, — помнишь? Он ни за что не догадается, где нас искать.

Минуту она молчала. А потом внезапно изрекла то, чего я больше всего боялся услышать:

— Он найдет. В ее словах не было ни капли бравады, дескать: «найдет и все тут», наоборот, сказано это было без какого-либо выражения, словно констатировался некий факт, не требующий подтверждения.

На минуту мне стало по-настоящему страшно.

Так бывает страшно только в одном случае — когда внезапно оказываешься на пороге смерти.

— А машина? Он же не может идти вот так, пешком. Ему ведь нужна машина.

Внезапный лучик надежды… или, вернее сказать, соломинка.

Лида взяла сигарету, покрутила ее между пальцами, и только затем прикурила.

— У Гены есть машина. Фиолетовая «девятка». Вот оно! Я знал, что не нужно было попадаться на

эту удочку. Много ли в мире фиолетовых «девяток»?

— Фиолетовая, говоришь? Она кивнула, и растрепанные волосы дернулись как веревки на висельном дереве.

— Значит, твой муженек ездить на ФИОЛЕТОВОЙ «девятке»?

— Ага.

— А может на лиловой? Или на серо-буро-малиновой?

— Не верите мне? Мне хотелось сказать это как-нибудь мягче, но слова уже рвались из горла наружу:

— Нет, девочка, не верю. По-моему, вся твоя история и выеденного яйца не стоит. Не думаю, что у тебя вообще когда-нибудь был муж. Мне сдается, ты просто сбежала из дому от родителей подальше, и выдумала эту жалобную историю для таких как я — чтобы подвозили и не задавали лишних вопросов.

— Не верите?

— Я же сказал — нет.

— Тогда в самом деле за нами НЕТ никакой «девятки».

На секунду воцарилось молчание, а потом фиолетовая «лада» неожиданно обогнала мою машину и пристроилась сбоку.

— Твою мать! — я не смог сдержаться и выругался. В машине сидел парень лет двадцати пяти. Поза его была такова, что он мог одновременно смотреть на дорогу впереди себя, и видеть нас.

Внезапно он повернул голову и уставился на меня. Наши глаза встретились, и даже не таком расстоянии я увидел, что у парня они черные, как уголь.

Лида притихла у себя на сидении.

Минуту между нами длилось некое немое противостояние. Наши машины ехали почти впритык друг к другу, на одной скорости, и парень не сводил с меня взгляда.

А потом вдруг он улыбнулся.

Это была даже не улыбка — оскал. Желтые, как у животного, зубы, сверкнули между тонких полосок бескровных губ.

Меня пробрал озноб. Когда люди вот так улыбаются, от них не стоит ждать ничего хорошего.

Внезапно парень ударил по газам. Фиолетовая «лада» сорвалась с места, и как сумасшедшая понеслась вперед. Вскоре красные блики ее габаритных огней растворились в сумерках.

Я сбросил скорость. Руки дрожали, во рту пересохло.

Лида сидела, обхватив лицо руками.

— Это был… он? Она молча кивнула.

— Черт подери… Куда я ввязался? Оказался не в том месте, не в то время. И подсадил к себе в машину не ту девушку.

Чтобы немного успокоится, я вновь включил радио.

«Пресс-служба внутренних дел не подтверждает и не опровергает слухи о серийном убийце, якобы орудующем на дороге Орлов-Чегорск. Скорее всего, утверждают представители органов правопорядка, — эти происшествия никак между собой не связаны»…

Я посмотрел на Лиду и увидел, что она внимательно слушает сообщение по радио.

— Ну и денек, — сказал я, отключая магнитолу.

— Он уехал? — голос ее звучал, как стон бесплотного призрака.

— Да, уехал. Сумерки сгущались, и мне пришлось включить фары. На дороге по-прежнему не было ни машины — мир вокруг нас будто вымер.

— Еще долго… до ближайшего города?

— Не знаю, может полчаса. Лида закурила. Все происходящее казалось мне каким-то сном. Словно падаешь и барахтаешься в тухлой мутной воде, откуда никак не можешь выбраться. Утешало одно — этот кошмар скоро кончится. Впереди будет город, а там — люди, обычная суета, горячий кофе… Повседневные вещи, но такие далекие сейчас.

— Ты в порядке?

Лида кивнула.

Неожиданно я подумал о ее бывшем муже как о вампире, который одним только взглядом высосал из нее всю энергию. Девушка выглядела опустошенной, словно сосуд, из которого выкачали весь воздух.

— Он искал меня.

— Знаю.

— Он не отступит. Больше — нет.

— Он уехал. Все в порядке.

— Нет. Уже не в порядке. Я не успел ответить, потому что внезапно фары моей машины выхватили из мрака капот другого автомобиля. Фиолетовая «девятка» стояла посреди дороги, развернутая лицом в противоположную сторону. Ее фары не горели.

Я изо всех сил ударил по тормозам.

Машину резко занесло вправо, шины завизжали. Лиду бросило на пассажирскую дверь, а ее сигарета выпала из рук и покатилась по полу. Сам я вжался в сидение и намертво вцепился в баранку.

Мою машину успело развернуть на шестьдесят градусов, прежде чем та остановилась.

Не думая ни секунды, я отстегнул ремень безопасности и толкнул дверь.

— Все. С меня хватит. К сожалению, я слишком поздно заметил фигуру, вынырнувшую из темноты. Лида что-то прокричала, но я уже не слышал — пять сантиметров стали вонзились мне в правое плечо.

Боль была шокирующей. Перед глазами вспыхнул белый свет, словно от взрыва, а потом все вдруг залилось красным. Я понял, что брызнувшая кровь попала мне на лоб и глаза.

— Ты кто такой?! — заорал Гена. Я смог только хрипеть. Он надавал сильнее, и нож вошел глубже. Я услышал, с каким противным звуком сталь коснулась кости, оставляя там бороздку.

— Говори! Краем глаза я увидел, как Лида подбежала к нему сзади и принялась колотить руками по плечам и спине. Особо не напрягаясь, он оттолкнул ее одним движением локтя.

Это дало мне нужный шанс. Секунда — и мое колено с размаху вонзилось ему в пах. Гена взвыл, выдернул нож, и замахнулся им, метя мне в лицо. Вторым ударом я оттолкнул его от себя.

Гена полетел вниз, упал на дорогу и с размаху ударился головой об асфальт.

— Убей его! Убей! Лида кричала, как сумасшедшая. Локоть ее бывшего муженька попал ей в лицо, которое теперь было сплошь залито кровью. Знаю, что сам выглядел не лучше, но ее вид был полностью демоническим. Словно обезумевшая, она носилась вокруг.

— Убей его! Убей! Убей! Гена и не пытался подняться. Вместо этого он только стонал, а пальцы его то и дело сжимались и разжимались.

Я вытер нож о штанину, и, сложив его, сунул в карман. Затем обошел свою машину и открыл багажник.

— Что ты делаешь? — к Лиде вернулось осознание происходящего, и она застыла, как вкопанная.

Я достал топор.

— Что это? Что ты собираешься делать? Я подошел к распростертому на дороге телу ее бывшего муженька и замахнулся. Первым ударом я отсек ему кисть руки.

Лида закричала.

Она обхватила лицо руками и не переставала кричать, пока я не нанес ему последний удар. А потом я повернулся к ней, и она заткнулась — но только на мгновение.

Она вновь принялась кричать, когда лезвие топора отсекло ей правое плечо — от шеи и до самой груди…

«Обнаружены две новые жертвы Сумасшедшего С Топором, как окрестили преступника местные журналисты. Теперь совершенно ясно, что это мы имеем дело с серийным убийцей, и это дело должно находится в компетенции федеральных служб, которые в настоящее время организуют широкомасштабные поиски»…

 

Коробка для праха

— Хорошо, Джереми, можешь сесть. Тебе удобно? Джереми кивнул, все еще ерзая в кресле.

— Прекрасно. Тонкие пальца доктора Гиллса вспорхнули над блестящей поверхностью стола. Он раскрыл тетрадь, в которой вел свои записи.

— Как ты сейчас себя чувствуешь? Джер кивнул. Доктор всегда задавал подобный вопрос.

- Мы говорили о твоем детстве, помнишь? Хочешь продолжить?

Джереми покачал головой.

— Нет, не хочу.

— Отлично. Тогда вот что… Руки доктора нырнули под стол, и через несколько секунд он положил на стопку книг целлофановый сверток. Внутри него, хорошо видная сквозь прозрачный материал, была коробка. Ее черные бока сверкали новеньким лаком, нанесенная кое-где инкрустация отливала золотом и серебром.

Джереми так и затрясся при виде этой вещицы.

- Тебе знакома эта коробка? — Осведомился доктор Гиллс с тихой насмешкой.

Джереми ничего не отвечал. Даже в этом кабинете, который надежно закрывался на ключ, и выглядел безопасным, их могли слышать.

— Тебе знакома эта вещь? — повторил свой вопрос доктор.

Дерез силу Джер кивнул. Пот выступил у него на лбу и висках, и это не укрылось от внимания Гиллса. Откинувшись на спинку стула, тот чуть ухмылялся.

— Да… — Чуть слышно выдавил из себя Джереми. — Это моя коробка.

— Хорошо… В руках у доктора неизвестно откуда возникла ручка. Это был «паркер», очень дорогой. Его золотое перо сверкало как отточенный меч.

Джереми не отрывал взгляда от доктора, пока он что-то записывал в свою тетрадь. Наконец тот поднял голову.

— Ты говорил, что голос из коробки сообщал тебе что-то.

Не было смысла скрывать это, и в результате Джереми опять кивнул.

— Чей это был голос? — Настаивал на своем доктор. Джереми пожал плечами.

— Не знаю, — ответил он. — Просто голос.

- Он кому-нибудь принадлежит? Кому-нибудь, кого ты встречал в своей жизни?

Джереми на минуту задумался, а потом вновь пожал плечами, как и за минуту до этого.

— Значит, ты не знаешь?

— Нет. Доктор вновь углубился в свою тетрадь. Он писал быстро, и острый конец пера неприятно скрипел по бумаге.

- Ты слышал этот голос у себя в голове, или он шел из коробки?

Джереми неуверенно поерзал на стуле.

— Это важно?

— Конечно.

— Голос шел из коробки, он говорил мне… разные вещи…

— Какие вещи?

— Разные. Гиллс на минуту замялся, быстро что-то записал и

вновь уставился на пациента.

— И этот голос приказывал тебе убивать всех этих людей?

Джер промолчал.

— Джереми, я задал вопрос…

- А вы не хотите узнать, откуда у меня эта коробка?

Доктор уставился на него, затем вновь откинулся на спинку кресла, поправил галстук, и приготовился слушать. Джереми перевел взгляд на врачебный халат, который висел на крючке в углу кабинета. Странно было видеть доктора без его обычной униформы.

— Хорошо, продолжай, — подбодрил его Гиллс. Джереми вновь поерзал в кресле, было видно, что коробка его смущала. Заметив это, Гиллс переставил коробку за книги, но со стола не убрал.

— Около шести месяцев назад, — начал Джереми срывающимся голосом, — Я в составе научной экспедиции отправился в Индию.

Гиллс кивнул, изображая на лице понимание. Очевидно ему доставляла удовольствие эта беседа. Джереми продолжал:

— Мы с коллегами жили в гостинице, окна которой выходили на рынок. Часто мы ходили туда за продуктами — это было чуть ли не единственное место во всей округе, где продавали свежие фрукты и воду. Обычно мы ходил по-двое, по-трое, одако в тот день я пошел на рынок в одиночку… Не знаю, как я оказался у палатки старьевщика, помню лишь то, как уже входил внутрь.

Он сделал паузу, собираясь с мыслями.

— На полках было много разной всячины. Полудрагоценные камни, масляные светильники, старые вещи. В отдельном ряду располагались статуэтки индуистских духов и божков. Я не сразу заметил старика, продавца. Он возник из темноты и притянул меня к себе за локоть. «Интересуетесь чем-то особенным?», — спросил он…

Доктор Гиллс посмотрел на часы и сказал недовольно:

— Джереми, пожалуйста, ближе к делу.

— …Мы отошли в дальний конец палатки. Там на полках стояло множество коробочек, и все они различались по размеру, цвету и характеру рисунка. Он снял с полки и протянул мне одну. «Очень редкая вещь, — сказал он на ломаном английском, — Коробок для праха. В нем прах очень святого человека. Хороший защита от зла». Я выложил за эту вещицу сумму почти недельного заработка… А через месяц голос из коробки зазвучал в первый раз.

- Так это коробка для праха? В смысле, после кремации?

- Ага. Человека сжигают, собирают его прах, затем отдают родственникам. Прах монахов, священников и просто святых людей иногда продают. Как амулет.

— Понятно. — По лицу доктора было видно, что ему неприятно, что такая вещь находится у него на столе. Подумать только прах сожженного человека… Гиллса еле заметно передернуло от отвращения. Ну, и дикари же эти индийцы…

— Мне продолжать? — Спросил Джереми.

— Да, конечно… Как ты услышал голос в первый раз, Джереми?

Джер напряг лоб, видимо вспоминая. За несколько секунд, пока он думал на его лице отразилась вся гамма чувств — от испуга до апатии.

— Я брился, — наконец сказал он, — И порезал кожу на горле. Мне кажется… это привлекло его.

— Его?

— Обладателя голоса.

— И ты считаешь, что тот, чей прах сейчас лежит в этой коробке, говорил с тобой?

— Да.

— Но старик в лавке сказал тебе, что это добрый талисман, так?

— Да.

— Тогда как ты пришел к мысли об убийстве? Он приказывал тебе делать это?

Джереми опять ответил утвердительно. Доктор взял в руки целлофановый сверток.

- Если я открою эту коробку, ты не будешь против?

Джереми протестующе затряс головой.

— Он все еще там!

— Но я только попробую… Гиллс начал разворачивать целлофан. При виде этого Джереми прямо-таки пришел в бешенство:

— Не делайте этого, доктор! Он все еще там!

Но Гиллс не слушал его, разворачивая обертку слой за слоем с неким садистским удовольствием.

— Нет, не надо!

Джереми вскочил со своего кресла и ринулся к доктору с протянутыми руками. Гиллс в ужасе отшатнулся, роняя на стол коробку. Однако она уже не интересовала сумасшедшего: его руки сомкнулись на шее доктора. Гиллс захрипел, лицо его покраснело. Глаза Джереми Хорна оказались на одном уровне с его глазами… и в них доктор прочитал холодную решимость… и на минуту поверил во все то, что говорил недавно его сумасшедший пациент.

Под столом у доктора располагалась кнопка вызова медперсонала, предназначенная для экстренных случаев. Как только пальцы доктора оказались рядом, он тут же надавил ее, истратив на это последние силы и дыхание.

В палату тут же ворвались два санитара. Они ожидали за дверью, и потому появились быстрее пули. Оба в считанные секунду оттянули разбушевавшегося пациента от доктора и скрутили ему руки за спиной.

- Ее нельзя открывать! Он все еще там! — орал Джереми.

- Заприте его в мягкой комнате на три часа, — распорядился Гиллс, все еще не в силах стравиться с одышкой. Верхняя пуговица его рубашки болталась на одной нитке, растрепанные волосы торчали во все стороны.

Джереми увели, и санитар, который шел последним, захлопнул дверь. Только тогда доктор смог расслабиться. Обессиленный он рухнул обратно в кресло. Пот катил с него ручьями, ноги трясло. Он больше не думал о работе: ему хотелось выпить.

На ватных ногах Гиллс добрался до сейфа, открыл дверцу и достал бутылку коньяка.

Он отворачивал пробку, когда услышал за спиной какой-то звук. Он напоминал вздох человека, который сильно втянул воздух во всю мощь своих легких. Гиллс отставил бутылку, и повернулся.

Коробка стояла на столе. Ее черные бока сверкали.

С минуту доктор смотрел на диковинную вещь, затем, решив, что звук ему просто послышался, вернулся к своим делам… Однако внезапно он услышал голос.

Сила голоса была такая, что он сразу приковывал к себе внимание. В следующую секунду Гиллс забыл и о выпивке, и о том, что несколько минут назад чуть не погиб. Он слушал этот голос… успокаивающий, наставляющий…

Через несколько минут твердой рукой доктор отомкнул ящик стола и достал оттуда револьвер. Он всегда держал при себе это оружие, так, на всякий случай… Взвесив в руке приятную тяжесть, он вышел в коридор…

Только через два часа отряд спецназа смог выкурить психопата с револьвером на открытое место и пристрелить. Одновременно целых семь пуль прошили грудь доктора, и к тому времени как тело его упало на асфальт, он был уже окончательно мертв.

 

Радиоволна

Сколько себя помню, радио все время стояло на чердаке. Оно никогда не работало, но всегда удачно попадалось под ноги. Одно время я даже хотел выбросить его, но хорошенько подумав, решил этого не делать.

Это было военная немецкая радиостанция. Как она оказалась у меня на чердаке — другая история, подозреваю, не очень интересная. Еще два десятилетия после окончания войны многие люди находили в заново распаханных огородах различные предметы — части вооружения и военных машин, снаряды, амуницию. Целое поколение выросло, бросая патроны в костер и играя с касками поверженной армии Вермахта.

Я к этому поколению не принадлежал, но так вырос мой отец. Подозреваю, именно он и притащил это радио к нам на чердак. Зачем — одному богу известно. В конце сороковых, в пору голода и разрухи, многие люди тащили в дом любую рухлядь, лишь бы ее можно было продать. А тут — радио.

В общем, как бы там ни было, оно стояло на чердаке.

В детстве я часто играл с ним — одевал наушники и крутил черные ручки, представляя себя военным связистом. И НИКОГДА НИ ОДНА ЛАМПОЧКА не горела на его корпусе.

Я повзрослел, радио так и осталось стоять на чердаке. Странно, но никто не пытался навести там порядок. Отцу с его болезнями было не до этого, да и сам я не очень интересовался тем, что лежит бог знает где и пылиться себе потихоньку — пусть пылиться.

Отец умер в девяносто шестом. Через пять лет я вернулся в деревню, надеясь написать роман.

Пара рассказов и короткая повесть — это все, что у меня было к тому времени. Роман задумывался большой, про войну. Я много слышал об этом отцовских рассказов, да и с характерами тоже проблем не должно было возникнуть, я жил среди них — бери, не хочу.

Окончательно я переехал в деревню в мае, и уже в июне сел за роман. Я захватил с собой упаковку блокнотов, десяток ручек, еды из города и несколько бутылок водки — чтобы наладить контакт с местными жителями. Книга планировалась полудокументальная, основанная на воспоминаниях очевидцев, с небольшим налетом фантазии и моего собственного виденья проблемы. Я уже имел договоренность по изданию трех глав в институтской газете, и потому с энтузиазмом принялся за написание: эту часть работы планировалось завершить к концу месяца.

Радиостанция все это время стояла на чердаке.

Я и думать о ней забыл с тех пор как повзрослел. Нет, конечно, я знал, что наверху полно всякого хлама, но вот подняться на чердак и затеять там уборку времени никак не находилось. Каждый вечер ровно в одно и то же время я ужинал, убирал со стола и садился писать. Добываемой ежедневно информации было столько, что я чуть укладывался в собственный график. Характеры выходили как надо, я почти не искал нужных слов, мысленно вернувшись в детские годы, когда все мы — и родители и дети, говорили на своем «деревенском» языке.

Однажды вечером я сидел, как обычно, за столом и делал записи. Вдруг я услышал шум. Не могу ручаться, что я не слышал его раньше — просто в этот момент я на минуту отвлекся.

Шум напоминал треск фольги, словно кто-то разворачивал конфетную обертку перед чувствительным микрофоном. Те, кто работал с аппаратурой, поймут меня: звук искажается настолько, что становится полностью неузнаваемым.

Я отложил ручку и прислушался. Шум не исчезал. Роман остановился на очень сложном моменте, когда надо было передать впечатления главного героя от увиденного в сожженной немцами деревне, и я не хотел отвлекаться на посторонние дела. Тем не менее, необычный звук захватил меня настолько, что я не смог продолжить работу.

Это могли скрести крысы, или внезапно налетевший сквозняк шелестел газетой. Представляя это, я внезапно понял, откуда раздавался шум. Чердак. Это было и так понятно — где еще могли завестись маленькие хвостатые существа, скребущие своими цепкими лапками.

Я встал из-за стола, погасив старенькую «ленинскую» лампу в бледно-зеленом абажуре. На улице уже стемнело.

Шум не прекращался. И он не был похож на поскребывание коготков, скорее уж на электрический треск.

РАДИОСТАНЦИЯ.

Невозможно было поверить в то, что я слышал как работает радиостанция, которая простояла несколько десятков лет! Эта мысль захватила меня настолько, что, обладая живой фантазией, я тут же всякого насочинял и не на шутку испугался. Другим чувством был повышенный интерес.

Я направился к стенному шкафу. Этот шкаф, расположенный в другой комнате, на удивление хорошо скрывал лестницу и вход на чердак. Взявшись за первую перекладину, я на секунду засомневался: стоит ли подниматься наверх, но затем интерес возобладал над страхом и я сделал первый шаг.

Итак, я был на чердаке. Здесь всегда лежало множество вещей, но сейчас их было просто немыслимое количество: старая колыбель, куда меня клали в младенчестве, печка-буржуйка, коробки со старой обувью и одеждой. В углу я увидел свои детские игрушки, пару рыбацких сапог и сундук, набитый, очевидно, всякой всячиной. На нем, как на постаменте, громоздилась радиостанция.

Будь я проклят, если лампочка на ней не горела! Индикаторы работали и стрелки двигались! Единственный наушник змеей свисал с крышки сундука, а микрофон стоял прямо передо мной.

ОНА РАБОТАЛА.

После стольких лет она работала!

Я поднялся выше, взобрался на чердак, и мигом преодолел те несколько шагов, которые отделяли меня от сундука. Шипенье здесь было слышно намного громче. Меня обуял мистический страх. Я слышал всего лишь «белый шум», как его называют радиолюбители, и, тем не менее, после стольких десятков лет молчания сигнал это казался ни больше, ни меньше, посланием из потустороннего мира. Как она еще могла работать? Как под воздействием пыли и времени сохранили свою работоспособность многие детали?

Я приблизился к радио, мягко провел по корпусу рукой. Слой пыли под моими пальцами достигал сантиметровой толщины, и все равно — оно работало. Ручка настройки частот располагалась ниже, рядом с другими регуляторами громкости и тембра. Ее я повернул несколько раз, пытаясь что-нибудь поймать.

Волнение, охватившее меня в тот момент, невозможно было себе представить. Здесь, на чердаке обычного дома в полумертвой деревне я шагнул в Зазеркалье. Возможно, все легко объяснялось с точки зрения физики, но как еще объяснить то, что после стольких лет радиостанция работала?

Тон шума слегка изменился. Это могло означать, что я нащупал что-то… Только что? Могла ли военная радиостанция сороковых годов принимать современную трансляцию? Нет, это вряд ли. Все-таки военная и гражданская передача — не одно и то же. В военных радиостанциях многие частоты зашифрованы и отмечены специальными кодами.

Одна тональность шума переходила в другую, сменяясь резкими скрипами по мере того как я крутил ручку частот. Конечно, было глупо надеяться на что-то интересное. Это было просто старое радио, а не какой-нибудь ящик Пандоры.

Внезапно шум прекратился. Лампочка на корпусе погасла, словно кто-то повернул ручку выключения. Я оказался в полной тишине. Стены навалились на меня, грозя раздавить, потолок словно опустился на полметра ниже. Запах пыли и застоявшейся гнили ударил мне в нос с небывалой резкостью. Неожиданно быстро даже для самого себя я спустился с чердака и чуть успел добежать до двери: меня вырвало прямо на крыльцо.

* * *

На следующее утро я не мог ни о чем думать, кроме своего вечернего приключения. Встав с постели, я первым делом направился к стенному шкафу. Его створки были распахнуты. Некоторое время я стоял, вглядываясь во мрак, не в силах решиться, чтобы взобраться на чердак. Наконец резким движением я захлопнул двери шкафа.

Но уже через час радиостанция находилась у меня на столе. Я не смог устоять перед соблазном стащить ее вниз и как следует изучить. Лампочка включения на этот раз не горела.

Все записи касательно романа, которые я делал с таким упорством в последние две недели, теперь были свалены одной бесформенной кучей на полу. Я знал, что на некоторое время работа отойдет на второй план — пока я не исследую радиостанцию.

Она больше не включалась сама. В течение дня я кругами ходил возле стола, разглядывая находку и примеряясь, с какой стороны к ней лучше подобраться. Наконец я повернул ручку включения. Ничего не произошло. Даже лампочка не зажглась. Злой на себя за собственную глупость, я изо всех сил хлопнул по черному корпусу рукой. В этот момент произошло нечто странное — из динамика раздался шум, на это раз более резкий, более «осмысленный», что ли. Высокий визг, который сопровождает удачную волну, когда настраиваешь частоту радио. Не знаю, готов ли я был услышать человеческий голос, но воспринял это совершенной спокойно.

Сквозь шум и помехи пробилось несколько совершенно отчетливых слов. «Отчетливых» в том плане, что я мог расслышать человеческую речь. Тем не менее, смысл слов разобрать не удалось.

Подхватив с пола наушник, я прижал его к уху. Громкости не хватало, и я открутил ручку до предела. В сплошном хаосе помех трудно было разобрать хоть что-то. Мне показалось, будто я слышал человеческий голос — ну и что? После пяти минут шума, прослушанного на повышенной громкости, почудиться могло что угодно.

Я уже собирался бросить это занятие и вышвырнуть радиостанцию на помойку (в лучшем случае ее ждало возвращение на чердак), как вдруг слово, — первое четкое слово — донеслось до моего слуха сквозь сплошную стену помех и искажений:

«крафте…».

Это было сказано так четко, так разборчиво и так неожиданно, что я буквально подскочил на месте. Наушник выпал из моей руки и загрохотал по полу.

Невероятно! Радиостанция не только работала, она ПРИНИМАЛА!

Бросив быстрый взгляд на циферблат, я запомнил транслирующую частоту, а затем вновь взял наушник в руки. Минуту или другую шум не менялся. Затем я смог разобрать еще одну фразу, которая донеслась до моего слуха сквозь многочисленные помехи:

«але… зинд. коммен».

Не выпуская наушника из рук, я откопал в груде бумаги на полу чистый лист, взял ручку и тут же записал услышанное.

Давным-давно я читал о таком явлении, как затерянные радиосигналы. Конечно, всю жизнь я был убежден, что это вымысел — как в книгах Айзека Азимова или Дина Кунца, где выдумка всегда имеет научную подоплеку, но теперь… я пожалел о том, что подробнее не изучил эту проблему. Несколько заметок в журналах типа «Юный техник» и «Очевидное — невероятное» не могли компенсировать пробела в знаниях.

Следующая пауза была намного дольше предыдущей. Моя рука успела затечь, пока я прижимал ей наушник, и вот — о Бог! я услышал это так, словно говоривший находился где-то рядом:

«гератен. н айн. зунг браух. н»

Наушник выпал у меня из руки и разлетелся на кусочки. Радиостанция тут же умолкла. Мне не нужен был словарь немецкого языка, чтобы понять о чем велась речь. Подмога, окружение, противник…Это была военная радиопередача, сигнал с войны, которая завершилась полвека назад! Те, кто передавал это, были немцами — теми самыми, которые погибли давным-давно, еще до моего рождения. Но этого просто не могло быть! Листок с написанными на нем фразами все еще находился у меня в руках, и я глазел на размашистые строчки текста, написанного мой же рукою, как на послание из иного мира.

Таким оно и было.

Я постарался унять дрожь. Для этого срочно нужно было выпить.

Еще несколько бутылок водки осталось в шкафу. Я быстрым шагом преодолел комнату, распахнул шкаф, взял стакан и налил прозрачной жидкости на два пальца. Руки у меня дрожали как у испытанного алкоголика — но не от желания выпить, а от страха. Спиртное обожгло горло, но почти сразу же тепло, растекшееся внутри, успокоило нервы.

Отсюда открывался вид на комнату, где на столе стояло радио. Черная каракатица молчаливо взирала на меня со своего места, ни одна из лампочек на корпусе не горела. Внезапно меня посетило странное желание — разбить радио. Некоторое время я еле сдерживал ненависть, клокотавшую внутри — алкоголь впустил в мою кровь достаточное количество адреналина для того, чтобы разнести не только радиостанцию, но и весь дом в придачу. Затем буйство потихоньку отступило.

Единственная мысль, верная и четкая, завладела моим разумом. Ведь радиостанция была довольно увесистой штукой, так? Я сам, спуская ее с чердака, чуть не надорвался. Значит, отец, будучи ребенком, не мог один притащить ее из лесу. Ему кто-то помогал. Двое, может быть трое мальчишек вполне могут нести такую тяжесть не один километр, отдыхая и поочередно сменяя уставшие руки. Вполне возможно — мой дядя, брат отца, мог знать что-нибудь. В детстве они с отцом были неразлучны — росли вместе, учились в одном классе, даже на свидания ходили вдвоем. Говорили, что если одного из братьев кто-нибудь обижал, другой немедленно вооружался и мстил обидчику.

Дядя Михаил до сих пор жил в деревне. Это было очень кстати, поскольку старик мог просто показать то место, где они нашли радиостанцию.

Словно опасаясь, что с дядькой что-нибудь (не дай Бог!) случиться, пока я буду раскачиваться и собираться, я сорвался с места и выбежал на улицу. Жаркое полуженное солнце палило, как в аду. Местные жители давно попрятались кто куда: кто валялся дома на печи, кто отправился к реке. В это время года в деревню наезжает много городских, так что немудрено, если пляж на Черное речке завален до отказа.

Меня встретили лаем соседские собаки. Людей на улице практически видно не было, только какая-то бабка выглянула из окна напротив и тут же задернула шторы.

Пути было минут десять, и вот уже вскоре я стоял у дома дядьки. Это была ужасная развалюха со съехавшим до половины шифером и облупившейся во многих местах краской.

На стук никто не вышел. Я постучал громче и заодно громыхнул несколько раз калиткой.

— Кто там еще?

Это был голос дяди Михая.

Я назвался.

Несколько минут стояла тишина, никто не выходил. Затем дверь дома открылась и показалось давно не бритое старческое лицо. Глаза, заплывшие пудовыми мешками, судорожно моргали на ярком дневном свету.

Я вошел во двор. На меня тут же бросилась дворняга, по возрасту похоже ровесница старика.

Михай так и остался стоять на крыльце. Меня он вроде бы узнал, но я в этом не был уверен. Племянник, приехавший повидать родственников впервые за десять лет, не может претендовать на то, чтобы его принимали как родного.

Я боялся, что мои расспросы про старую немецкую рацию могут показаться Михаю необычными, и более того — сумасшедшими. Ну, скажите на милость, с чего вдруг племяннику заявляться вот так и интересоваться всякими глупостями? Поэтому, когда подслеповатый дядька подошел ближе и приветствовал меня (к слову, без особого энтузиазма), я начал разговор издалека. Старик прервал меня движением руки.

— Приехал-то давно? — спросил он. Я ответил, что пару дней назад. Михал на минуту задумался.

— Пару дней… — протянул он, оглядывая меня с ног до головы. По его голосу можно было судить, что он не одобряет моего визита. — Ну, говори, зачем пришел.

Вот так. Значит отсутствие доброжелательности не было напускным, я действительно был нежеланным гостем здесь, в деревне, где жили все мои предки. При других обстоятельствах меня бы это расстроило, но сейчас я был слишком занят другими вещами. Я быстро выдал дядьке свою просьбу. Тот, похоже, ничуть не удивился.

- Радиостанция? — переспросил он. — Помню такую. Мы ее с твои отцом из лесу приволокли, еще совсем детьми тогда были.

На минуту Михай задумался.

— С чего вдруг она тебя так заинтересовала?

— Так просто… — И что, до сих пор она лежит у вас?

— Ага.

— Так значит… Старик махнул рукой, показывая куда-то в направлении леса. Стройные сосны, словно выросшие произвольно сталагмиты, громоздились вразброс. Между ними рос чахлый и неживой кустарник.

— Ну, пошли, покажу. Михай прикрыл калитку, и мы двинулись к лесу.

По пути старик не говорил ни слова. Я тоже молчал, не зная как подступиться к главному. Конечно, он не мог знать ни о потерянных радиосигналах, ни о магнитных аномалиях. Михай — человек из совсем другого мира, традиционного, иррационального, пронизанного мифами. Скорее он связал бы появление сигналов с каким-нибудь бесом, живущим внутри радиоприемника.

Мы уходили все дальше в лес. Михай — впереди, я — следом, стараясь не отставать. Дорога внезапно закончилась и начались овраги. Глубокие, поросшие травой, словно хирургические разрезы, сделанные гигантским скальпелем в теле земли.

- Вот здесь были окопы, — Михай ткнул куда-то пальцем, и я увидел, что он показывает на впадины. — В сорок четвертом немцы отступали, и в этих местах шли бои.

Я следовал за стариком, жадно хватаясь за каждую фразу.

- Тогда фрицы попали в окружение. Мы с твои отцом забрались под сарай и смотрели, как рвали минометы. Дело-то ночью было, а над лесом светло, как днем, — Он перевел дыхание, — А утром все ушли — и наши и немцы. Тела наши деревенские собрали и прикопали здесь же, в лесу. Не разбирая кто где. Да и сложно было различить, где советский солдат, а где фриц, все одно — мясо. Так вместе и похоронили.

От этих слов у меня по спине пробежал холодок. Неужели тот, чей голос я слышал, лежал сейчас в земле прямо под моими ногами?

- Вон там мы нашли ее, — крючковатый палец показывал куда-то вдаль. — Радиостанцию.

Ноги сами понесли меня. Желание разгадать тайну было настолько сильным, что я не сразу сообразил, что сильно оторвался вперед от идущего уже сзади Михала. Я обернулся и к своему удивлению увидел старика стоящим на прежнем месте; лучи солнца золотили его редкие волосы, которые рассыпались золотистым ореолом вокруг его головы.

Внезапно я споткнулся и слетел кубарем вниз, в овраг. Вокруг лежали сосновые иголки вперемешку с дурно пахнущей прошлогодней листвой. Я сделал попытку встать, но в этот момент моя рука наткнулась на какой-то предмет. Земля прочно держала его, не давая сдвинуться ни на миллиметр. Я осторожно разгреб листву. Это была каска. Вернее ее часть — проржавевшая и потерявшая цвет, но все же узнаваемая.

Почти ненормальное рвение овладело мною, когда я начал рыть землю вокруг. Совершенно очевидно — это была немецкая каска времен Второй мировой, та же узнаваемая округлость, тот же вырез. Пальцы онемели от холодной и неподатливой земли. И вот они наткнулись на что-то еще! Там было что-то еще!

Дьявольски смеясь, я продолжил разгребать землю… И разгребал ее до тех пор, пока не увидел грязную и изъеденную червями поверхность кости. В лицо мне ухмылялся своей беззубой челюстью человеческий череп…

 

Машенька

1.

Машенька была простой, тихой девушкой. Окружающие ее любили и считали почти ангелом во плоти — та прямо светилась любовью, и каждому старалась помогать по мере своих скромных сил. С утра и до вечера Маша работала в больнице, а все свободное время корпела над учебниками по анатомии, разбираясь в тонкостях устройства человеческого тела. Ближайшими родственниками у нее были двоюродные дядя с тетей, которые жили в другом городе — всю жизнь Маша росла сиротой. Друзей же у нее было немало, однако самыми надежными из них оставались книги. Машу нельзя было встретить ни с мужчиной, ни в шумной компании, так она полюбила науку и чтение. В свободное время она ходила в театр. Иногда ее можно было увидеть и в библиотеке, где девушка прочитывала том за томом важные труды по анатомии.

Трудно было поверить, что девушка в ее возрасте и с ее внешними данными, так относится к своей личной жизни. Казалось, в этом мире ее ничего не интересовало, кроме учебы и работы. Когда в университете было распределение на курсовую практику, Маша специально выбрала себе самое сложное отделение — травматической хирургии. Через полгода ее приняли туда на работу в качестве медсестры. Повидать приходилось всякого, но Маша умела не теряться в трудных ситуациях. С пациентами она всегда находила общий язык. Машенька подолгу задерживалась у коек тяжело раненных детей, которых переводили из реанимации, и разговаривала с ними. Люди с производственными травмами, ожогами, огнестрельными и ножевыми ранениями — со всеми Машенька находила время поговорить, каждому сказать теплое слово. Иногда, правда, искорки в ее глазах гасли, а взгляд устремлялся в пространство, словно она пыталась разглядеть что-то очень далекое. Обычно это продолжалось всего несколько мгновений, но даже за такое короткое время лицо девушки успевало преобразиться до неузнаваемости: вся краска исчезала, взор потухал, бледные губы начинали чуть заметно дрожать. Такое бывает с людьми, когда те вспоминают что-то ужасное, — какое-нибудь происшествие, направившее их жизнь в ту колею, в которой она сейчас находятся. Если кто-нибудь вдруг обращал на необычное поведение Маши внимание, она смущалась и делала вид, будто все в порядке.

На самом же деле, было кое-что такое, о чем Маша никому не рассказывала. Об этом не знали ни дядя с тетей, ни даже самые близкие подруги. Даже своему дневнику, который она вела несколько лет, Маша не стала доверять — бумага в переплете из кожзаменителя — не ахти какой тайник.

Это произошло четыре года назад, зимним вечером, когда Маша возвращалась домой из библиотеки. Уже несколько часов, как стемнело, мороз был страшный, поэтому на улицы пустовали. Было пусто и в подъезде, куда она практически вбежала, спасаясь от вечерней мглы. Вбежала, и тут же оторопела… Внутри было абсолютно темно. Внизу не горело ни одной лампочки, только где-то на верхних этажах брезжил тусклый свет…

В отличии от своих однокурсниц Маша не курила, поэтому у нее не было ни зажигалки, ни спичек. Нащупав в темноте перилла, она стала подниматься. Каждому известно, что ступеней всего девять на каждой подъездной лестнице типового дома, но на нижней, самой первой — их всего шесть. Маша это помнила хорошо, и потому считала шаги.

Наконец она поднялась на ровную площадку. Отсюда до лифта было пара шагов; нажать кнопку — и двери раскроются.

В темноте девушка чувствовала себя неуютно, будто ее бросили в темную яму со змеями, — того и гляди, что удар настигнет откуда-нибудь сбоку или сзади. Слава богу, до кнопки лифта нужно было всего лишь дотянуться рукой. Ее расположение за многие годы угадывалось чисто интуитивно.

Ничего не произошло.

Двери лифта не сдвинулись с места, не было слышно и гудения, как это обычно бывает, когда лифт спускается откуда-нибудь сверху. Кнопка не загорелась. Маша несколько раз надавила на нее, ожидая, что все происходящее — просто результат замыкания цепи. Но кнопка по-прежнему оставалась темной.

Подниматься по лестнице? При мысли о десятках пролетов, погруженных во мрак, Маше чуть не стало плохо. Змеи вокруг нее пришли в движение, а старый и грязный маленький зверек — страх, зашевелился где-то очень глубоко в душе. Подниматься? Выбора у нее не было.

И Маша сделала первый шаг. Потом еще. Идти оказалось легче, чем она думала. Ноги сами поднимались на нужную высоту, и она ни разу не споткнулась. К тому же рука ее крепко сжимала перилла. На площадках между этажами были прорублены окна, и свет фонарей попадал внутрь подъезда.

По второй лестнице Маша двигалась гораздо увереннее. Ладонь мягко скользила по отполированным за годы периллам, ноги переступали сами.

Внезапно за спиной раздался какой-то звук. На этом этаже был мусоропровод, и Маша подумала, что это внизу копошатся крысы. Она стала поворачиваться, — но вдруг чья-то рука обхватила ее сзади за шею. Крепкая, с запахом табака, мужская ладонь зажала ей рот, сдавив при этом губы так, что во рту остался привкус крови.

Девушка попробовала сопротивляться, но сделать это было практически невозможно, руки крепко держали ее сзади.

Это было почти нереально — вот она входила в подъезд, раздумывая о занятиях, проведенных в библиотеке, — и уже в другую секунду попала в объятья маньяка.

Сумочка висела у нее на боку. Там могли найтись маникюрные ножницы… но как до них дотянуться?

Что-то холодное и острое ткнуло ее в бок. Нож? Нет, — шило. Шило! Длинное и острое, которые используют сапожники. Ударить таким в печень — и человек истечет кровью до смерти.

— Не кричи — убью! - злобный шепот. Запах сигарет, не самых

качественных. И плохая буква «р» в речи.

Почувствовав прикосновение холодного металла, Маша остановила сопротивление. Острие шила пробежало по ее одежде на спине, затем спустилось ниже. Пальцы мужчины стали двигаться быстрее, дыхание стало тяжелым и глубоким. Прижатая к этому огромному телу, Маша ощутила, как учащенно бьется его сердце, и еще — как сильно он возбужден.

Пальцы забрались под юбку, затем пробежали по трусикам.

— Один звук, и я выпущу твои кишки…, - С этими словами насильник убрал ладонь от ее лица.

Больше Маша ничего не слышала и не чувствовала, — кроме легких уколов шила в бок. Даже мощные толчки сзади, и боль в щеке, раздираемой о неровную бетонную стену, не беспокоили ее. На секунду пришло ощущение, будто душа покидает тело. Сознание медленно таяло, как дым на поверхности воды, и Маша почувствовала, как погружается в эту самую воду с головой…

Когда все закончилось, злобный свист, выпускаемый ноздрями насильника, еще стоял у нее в ушах. Монстр развернул ее к себе, — все равно в темноте эта плачущая девушка не рассмотрела бы его лица, — и погрозил шилом у самого носа.

— Заявишь на меня — и я тебя прикончу. Найду и прикончу, сучка…

Плохая буква «р» звучала у него даже в тех словах, где, казалось бы, не должна так звучать. Острие оказалось прямо возле Машиного глаза. Он готов ее ослепить! Понял, что угроз будет недостаточно, — и решил покалечить, как калечат зарвавшуюся соседскую собаку, когда та слишком часто посещает чужой огород.

От правого глаза шило перешло к левому. Даже в темноте его острие сверкало, будто имело алмазный наконечник. Рука притянула уже не сопротивлявшуюся девушку ближе, и та оказалась с насильником нос-внос.

Острие коснулось века.

— Ш-ш…

Маша почувствовала, как выступила на коже капелька крови. Запах дешевого табака и нечищеных зубов занял собой целую вселенную, расположенную на острие шила…

Он и не думал ее отпускать. Даже в сплошной темноте можно было кое-что уловить в манерах преступника: особенность речи, характерную сутулость, наличие шероховатостей на руках, говорящее о постоянном физическом труде. К тому же вездесущая буква «р» не давала покоя.

Одна рука насильника по-прежнему держала Машу сзади. При желании можно было вывернуться, но для этого требовалось отвлечь внимание преступника.

И Маша решилась на отчаянный шаг.

Неожиданно для самой себя она подалась в сторону, вырываясь из цепких объятий маньяка. Острие шила скользнуло по ее щеке, раздирая податливую кожу, но Маша не почувствовала боли. С криком она вцепилась в лицо ненавистного ей типа, стараясь достать до глаз, и рванула ногтями так, что кожа под ними собралась в тугие комочки. Насильник закричал; шило выпало из его руки и покатилось по полу, тут же потерявшись в окружающей тьме. Маша рванулась вверх по лестнице.

Второй этаж, третий, четвертый. Топот собственных шагов мешал уловить другие звуки: Маша не знала, погонится ли за ней маньяк, но останавливаться не собиралась. Шестой, седьмой этаж. Ее квартира была на восьмом, сразу перед лестницей. На бегу Маша выхватила ключи, выбрала нужный, — руки при этом тряслись так, что она чуть не выронила связку на пол. Слава богу, ключ с первого раза вошел в скважину.

Только заперев за собой дверь, она смогла перевести дыхание.

На лестничной клетке не было слышно ни звука. Маша заглянула в глазок — тоже ничего. Ее недавний преследователь словно растворился в темноте.

Только сейчас она почувствовала себя в безопасности, — и осознание происшедшего навалилось всей тяжестью. Опираясь на запертую дверь, Маша тяжело села на пол и зарыдала…

2.

- … в третью палату.

Маша подняла глаза и увидела прямо перед собой доктора Вишнева из хирургии. Рукава его халата были засучены, ладони блестели от влаги.

- Уф, ну и денек… Три огнестрельных и одно ножевое.

Он запустил руку в карман и достал оттуда черный мундштук. Курить доктор давно бросил, зато привычка терзать мундштук осталась.

— Что читаешь? Только сейчас Маша поняла, что вот уже пятнадцать минут сидит над журналом регистрации пациентов. Ничего особо интересного там не было, зато была возможность хоть на некоторое время уйти в себя.

— Вы что-то говорили о пациенте?

— Да, в третьей палате. И в сознании.

— Хорошо. Маша поднялась из-за стола, прихватив с собой журнал.

Пол и потолок коридора были выложены потускневшим от хлорки кафелем, вокруг царил запах медикаментов. На пути ей встречалась только санитарка, катящая перед собой тележку с бельем. Больше никого не было видно, зато звуков хватало. Будто в стенах больницы уже много лет жили призраки давно умерших здесь людей, — они стонали, ругались, негромко переговаривались, словно хотели донести какие-то свои секреты.

Прижимая журнал к груди, Маша вошла в дверь палаты номер 3.

На кровати лежал человек. Трубка от аппарата искусственного дыхания шла от его рта электрокардиограмма ровно пульсировала, выдавая на экран зубчатую линию.

Прижимая журнал к груди, Маша подошла ближе.

Глаза человека были закрыты. Лицо — слегка припухшее, бледное, на скуле шрамы… Поначалу Маша не могла понять, что насторожило ее во внешности этого пациента, но потом до нее вдруг дошло — шрамы. Такие глубокие борозды была способна оставить только женская рука, — с длинными ногтями.

Маша почувствовала себя так, словно ее окатили из ведра. Где-то глубоко внутри зародился холод сродни ледяному, будто в желудке все в один момент остекленело.

Она смотрела на лежащего перед ней человека и не верила происходящему. Был ли он тем самым типом? И как могло получиться, что из сотен жителей города именно он попал в больницу?

Карта истории болезни лежала рядом. «Ножевые ранение в грудь и живот», — прочитала Маша. Возможно, пьяная драка, а, возможно и что-то другое. На минуту Маша представила себе, как этот самый тип нападает на какую-нибудь девушку в подъезде, и та бьет его ножом — один раз, другой, третий…

Маша наклонилась ближе, чтобы лучше рассмотреть шрамы на лице мужчины. Так и есть — четыре почти горизонтальных углубления на коже, уже достаточно старые…

Это был именно ТОТ тип. Из подъезда. Неизвестно почему, но Маша была уверена в этом.

Внезапно мужчина открыл глаза.

— Сестра? Голос был утробным, глубоким. И еще эта буква, -

«р», ее звучание Маша запомнила на всю жизнь. Плохая буква в речи — не такое уж и доказательство, но вкупе со шрамами…

— Д-да? — в горле пересохло. Но мужчина ничего не ответил, он вновь закрыл глаза.

Захватив карточку со столика рядом, Маша возвращалась в сестринскую. Она шла быстро и звук туфель без каблуков громко отдавался в пустоте.

Это было прочти нереально, — словно во сне Маша добралась до кабинета и заперлась там. Внутри никого не было.

Она тяжело опустилась за стол. Воспоминания, — такие яркие, — нахлынули с новой силой. Она вновь видела темный подъезд, ощущала под рукой мягкое скольжение перилл… Ни единого звука, только биение сердца и тяжелое дыхание, крепкие мозолистые руки, бетонная стена…

Внезапно что-то хрустнуло в Машиной ладони. Она посмотрела вниз, и увидела, что ненароком сломала ручку, которую до этого нервно крутила между пальцев. Робко зарождавшаяся злость внезапно переборола в ней всякий страх. Холод, вызванный страхом перед этим существом, переполз в мозг. Внезапно жгучая ненависть стала ледяной. Маше представились остекленевшие глаза мертвеца, холодный вязкий бетон, стены, годами плесневеющие в этой больнице. Голоса в них стали громче, отчетливее. Не осознавая, что она делает, Маша поднялась и вышла из сестринской. Пошла по коридору. Шаг за шагом уверенности в ней прибавлялось. В конце-концов никто… никогда…

Она вошла в палату.

Теперь Маша знала, что надо делать. Она подошла к кровати почти вплотную, в последний раз заглянула в лицо этому человеку. А затем ее рука потянулась к трубке искусственного дыхания и выдернула ее наружу.

Человек захрипел; в его продырявленных легких начало булькать, глаза сами собой раскрылись. Маша ожидала увидеть в них страх, но увидела другое — звериное желание жить.

Электрокардиограф пронзительно запищал, но даже этого Маша уже не слышала. С молчаливым удовлетворением она наблюдала за агонией своего врага.

Меньше, чем через пару минут все было кончено. Тело насильника в последний раз содрогнулось в смертельных конвульсиях, обмякло и рухнуло на кровать. Никто не пришел проверить, в чем дело. Они были здесь вдвоем — как и тогда, четыре года назад.

Даже не утрудив себя тем, чтобы проверить у человека пульс, Маша вышла из палаты. Назад в сестринскую она возвращалась в хорошем настроении. Она отомстила — и это было главным. Дальше станет легче.

 

Паренек

В начале девяностых, когда в моду вошли популярные песенки в сольном исполнении, я написал свой первый хит. Песня была о парне по имени Чарли Долл и о его единственной любви, которую звали Мэри. Это были двадцать две строчки, в которые я уложил историю неразлучного детства, расставания и измены. И убийства.

Но обо всем по порядку.

Вот он я: выхожу из здания студии "Палмер рекордс", реализовавшей в это году семь миллионов дисков. Меня только что принимал директор, мы пили кофе и мило беседовали. Как бы невзначай толстяк обронил мысль о том, что хорошо бы мне написать еще что-нибудь в стиле «Чарли Долл», мол, спрос на хорошие песни всегда есть. Я сказал что подумаю.

На самом деле я уже знал ответ. Как ни крути, «Чарли» оставалась моей единственной стоящей вещью, по сравнению с которой все другие были просто дерьмом. Повторить ее успех? Об этом я мог только мечтать.

Из студии я отправился прямиком в кафе к Раймонду, чтобы перекусить. Когда-то Раймонд был хорошим актером, даже получал награды, но в семидесятых пристрастился к наркоте и пять лет провел в специальной клинике. Когда его оттуда выпустили, с ним уже никто не хотел знаться. Тогда он взял и вложил все свои сбережения в затею с кафе и, — кто бы мог подумать, — сделал на этом карьеру.

Внутри было всего несколько посетителей. Пара завсегдатаев терлись у стойки, но их можно было даже не считать. Еще один парень устроился за столиком у входа и потягивал коктейль, другой, примерно одного с ним возраста, задумчиво раскачивался на стуле, не замечая, что проливает пиво себе на майку.

Сначала мне показалось, будто я видел всех, но затем из полумрака вынырнула фигура еще одного посетителя. Он направлялся к столику в дальнем углу. Обычно я мало интересуюсь другими людьми, но внешность этого парня приковала мое внимание: он был одет в ковбойскую шляпу и сапоги на высоком каблуке, словно какой-нибудь рейнджер родом из Техаса. Видимо не один я заметил ковбоя, поскольку двое пьянчужек у стойки тут же принялись хихикать и шептаться, поглядывая в его сторону.

- Как дела, мистер Парадиз? — Раймонд неожиданно оказался по ту сторону стойки.

— Неплохо, — ответил я, — Налей мне пива. И еще я съем бифштекс.

Пока мясо разогревалось, он вскрыл банку «Будвайзера», быстро опорожнил ее в стакан, получив при этом минимум пены, и поставил передо мной.

— Похоже, мы с вами в коровьем штате, сэр.

— Что, Раймонд?

- В коровьем штате говорю, — он заговорщицки улыбнулся, показывая в сторону странного парня, — Даже ковбои и те тянутся к побережью.

Когда Раймонд принес бифштекс, аппетит у меня куда-то пропал. Я смотрел на кусок отлично прожаренного мяса, сочный и ароматный, но думал лишь о том, как поскорее выбраться на свежий воздух. Наконец я допил пиво, расплатился и вышел. В сотне метров плескалось ласковое море.

— Мистер! Я обернулся. Меня догонял тот самый парень в ковбойской шляпе. Очевидно, он видел, как я вышел и последовал за мною.

— Я так и знал, что это вы. Боже, какая удача! — Он говорил с акцентом, ужасно коверкая даже самые простые слова. — «Чарли Долл» — великолепная песня. — Я слушаю ее и только ее! Каждый день, честно!

— Спасибо.

— Это настоящая классика! — Не унимался парень, — Это лучше, чем Синатра, даже лучше, чем Элвис…

Я продолжал идти. Слава богу, машина была недалеко.

- Послушайте, я действительно рад, что вам нравятся мои песни. Но я сейчас очень спешу…

Его голубые глаза сверкнули.

— Я знаю как вы ее написали. И, главное — о ком. Прежде чем ответить, я выдержал паузу. Ясно,

что передо мной был сумасшедший, а с психами надо быть настороже.

— В самом деле? — Спросил я.

— В самом деле.

— Интересно.

- Вам кажется, я слишком молод. Но ведь когда тебе самому только двадцать, никогда нет опыта в таких делах.

— В каких еще делах?

— В преступлениях. Убийствах, например. Всегда остаются свидетели.

Внезапно это перестало быть смешным. Я почувствовал, как струйки пота стекают от подмышек вниз по ребрам.

— О каких убийствах ты говоришь, мальчик? Ты не в своем уме? Возвращайся-ка к себе на ранчо…

— Не кипятись, мистер. Все уладится. Он достал из кармана пачку «Лаки страйк», вытряхнул сигарету и облокотился на капот машины.

— Мы ведь с тобой земляки…

— Чего-о-о?

- Вот черт, — он бросил спичку на землю, — Говорила мне мама, что в больших городах живут одни дураки, но я не знал, что настолько. Ты что, забыл, где родился?

— Н-нет, — это все что я мог из себя выдавить.

- Тогда не надо трахать мне мозги, понял?!

- В… В Хиллстоу …

- Я же говорю: земляки! Парень весело хлопнул меня по плечу.

- Поговорим о деле.

- О каком еще деле? Черт, он был еще совсем сосунком, да к тому же вдвое меньше моего. Такого запросто можно было скрутить и отшлепать за приставание к взрослым дядям.

- Ну, о том.

- Каком еще том, приятель? Тебе домой не пора, мамочка не заждалась?

- А я ее замочил.

Сказанная средь бела дня под палящим солнцем Калифорнии, «где никому не бывает скучно», эта фраза повисла в воздухе, как запах залежалого трупа. Глаза парня весело сверкали… И нет, он не шутил. Он действительно мог убить свою мать, расчленить ее на куски, а затем съесть, медленно проглатывая кусочек за кусочком.

— Давай прогуляемся. Ковбой отбросил выкуренную до половины сигарету и подхватил меня под руку. Мы направились к берегу.

— Как думаешь, Мелисса попала в рай?

— Что ты хочешь?

— Чтобы ты ответил на мой вопрос.

— Я не знаю.

- Думаю, в рай. Таким сучкам место среди ангелов, точно.

— Чего ты хочешь?

— Ведь она была девственницей, а? До того, как ты ее прикончил? — Он развел руками, — Чарли Долл и девственница Мэри. Это и впрямь сюжет для песни.

Мы поднялись на деревянный причал, и мне в голову вдруг пришла мысль: а не сбросить ли этого сукина сына вниз? Нет, пожалуй, для этого вокруг было слишком людно.

— Была одна семья в Милуоки, — Продолжал он. — Я провел с ними ночь, снял с мужика кожу, а потом позавтракал. У них в холодильнике оказалось холодное мясо и кола… Так вот, я сидел и ел, а по радио транслировали эту передачу… хиты… как его там?…

— Хиты прошлых лет.

— Ну да. И я услышат твою песню — «Чарли Долл».

Волны с шумом накатывали на берег. В нескольких десятках метров от нас на песке резвились двое мальчишек.

— Тогда-то я все понял. И я разыскал тебя. Видишь ли, я был там, когда ты прикончил эту сучку — Мелиссу. Мне было одиннадцать, и я прятался в кустах — поджидал парочки. «Чарли» — хорошая песня, почти про тебя. Она тебе не дала — и ты пришиб ее камнем по башке. Думал-то, наверно, трахнуть, а телка возьми да отбрось копыта.

Я молчал.

— Я представляю как ты перепугался, когда узнал обо всем. Впервуй — оно всегда сложно. Потом-то замочил кого?

— Это… это была случайность…

— Случайность? Ну как же! И то, что ты ее треснул камнем по башке — тоже «случайность»?

— Чего ты хочешь?

— Пока просто поговорить.

— Я все сказал.

- На твоем месте я бы не стал так отвечать человеку, который может разрушить твою жизнь, Чарли Долл.

Он не случайно назвал меня этим именем.

— Так ты все видел?

— Все, мистер Парадиз, все до последней минуты. Как вы пришли, как поссорились, как ты ударил ее камнем, а потом трахнул. Все.

— Послушай, у меня есть деньги… В ответ он только рассмеялся.

— То же самое и мужик в Милуоки говорил.

— Что?..

— Я знаю таких как ты, мистер. Смотришь на эту ковбойку и на мои сапоги, и думаешь, что парню из той глубокой жопы, откуда я родом, только и надо, что денег. Но ты ошибаешься.

— Тогда что тебе нужно? Он выглядел счастливым, как мистер Бин,

отправляющийся за новыми приключениями.

— У меня есть к тебе предложение. Выполнишь условия — и я отстану. Обещаю.

— Что за предложение?

— Скоро узнаешь. Просто будь вечером дома. С этими словами он повернулся и зашагал прочь.

Еще некоторое время я стоял на причале, не в силах поверить в происходящее. Внизу один из дерущихся мальчишек залепил другому в глаз, и тот, расплакавшись, побежал прочь. Жизнь — жестокая штука, — пришло мне на ум.

* * *

Ковбой сказал «просто будь дома», но я и так никуда не собирался. На улице шел дождь, который, если верить прогнозу погоды, не должен был окончиться раньше завтрашнего утра.

Около девяти вечера в дверь позвонили. Я знал кто за ней, но все равно выглянул в глазок, прежде чем впустить.

- Ну и погодка! — Ковбой скинул дождевик, — Дьявольский вечерок.

Я взял его шляпу. Она была мокрой и казалась вдвое тяжелее, чем могла быть на самом деле. Затем мы пошли в гостиную, где я наполнил стаканы виски.

— Итак, чего ты хочешь? Без шляпы он выглядел еще моложе — лет двадцать, может даже меньше. Его волосы соломенного цвета были зачесаны назад, и, кажется, набриолинены, а может, это просто дождь уложил их таким образом.

- Мы прокатимся, — сказал он, — До бульвара с девочками и обратно. Привезем сюда хорошенькую блондинку с самыми длинными ногами на свете.

— Тебе нужна девочка? Он рассмеялся:

— Нет, мистер Парадиз, это для тебя. Мне показалось, я ослышался.

— Для меня?

— Ну да.

— Послушай, я…

— Вот и хорошо. Едем. Он встал. Я пытался возразить, но Ковбой лишь отмахнулся.

Когда мы вышли, дождь колотил по крышам и асфальту как сумасшедший. За те несколько минут, что я шел к гаражу, я успел вымокнуть до нитки.

- Куда едем? — спросил я, когда мы сели в машину.

- На бульвар за пышными, красивыми и здоровыми девочками.

Не задавая больше вопросов, я надавил на газ.

Вопросы начались позже, когда я притормозил на светофоре. Этот красный, казалось, будет гореть вечно.

— Послушай, зачем тебе все это?

— Что именно?

— Ну, это, девочки… Парень рассмеялся. Свет падал на его лицо,

предавая коже неестественный мертвецкий оттенок.

— Ты ее замочишь.

— Что?

— Ты ее замочишь, — спокойно повторил он.

— Слушай, у меня действительно есть день…

— Зеленый, — Ковбой указал на огонек светофора. Я убрал руки с руля:

— С меня хватит. Я почувствовал, что дрожу. Этот сукин сын был психопатом, и он не шутил, когда говорил, что в Милуоки снял с человека кожу.

— Я не стану этого делать.

— Станешь, — внезапно из кармана его дождевика появилось дуло револьвера, — Еще как станешь. Ты сделаешь это в точности так же, как сделал тогда, с Мелиссой. По башке, чтобы мозги брызнули в разные стороны.

— Ты псих… Ты чертов МАНЬЯК! Дуло уткнулось мне в бок.

— Хочешь сдохнуть сам? Вот он — конец, мелькнула мысль. Умереть банально в машине, от рук сумасшедшего парня, еще совсем мальчишки.

— Зачем тебе это?

— Считай, что мне весело. Ты поедешь сам или для этого нужно проделать в тебе дырку?

Я вновь взялся за руль:

— Тебя поймают, ублюдок.

— Нет. Ты же убил Мелису, даже написал об этом песню и прославился на весь мир. Не надо быть семь пядей во лбу, чтобы сопоставить факты. Но тебя не поймали. Даже не заподозрили.

Он был прав. Полицейским даже в голову не пришло допросить кого-нибудь из друзей Мелиссы. В конце-концов все повесили на банду проезжих мотоциклистов, которые уже где-то набедокурили.

Вновь загорелся зеленый. Мы отъехали.

— Хорошо, — у меня было такое ощущение, будто в горло мне запихнули моток колючей проволоки, — Я сделаю все, что скажешь.

— Отлично! — Ковбой взмахнул стволом, даже не побеспокоившись, что это может заметить кто-нибудь с улицы.

Мы въехали на бульвар, где живой товар уже был выставлен на продажу. Здесь были женщины любого цвета кожи, любой комплекции и возраста — от совсем юных до матерых дам для тех, кто любит постарше и поопытней.

— Возьмем эту. Ковбой указал на девушку с крашеными волосами, полногрудую, в мини-юбке и блузке, открывающей лучшие прелести.

— Нужна девочка? — она облокотилась на дверцу, — Или, может быть, две?

— Садись, — улыбнулся Ковбой.

— Вас двое?

— Он не участвует, — сказал я, не знаю зачем.

- Я наблюдаю. — Ковбой подмигнул мне, превращая все в удачную шутку.

— Ага. Полторы сотни, ребята.

— Садись. Ковбой перегнулся через сидение и помог девчонке открыть дверь.

Я сидел на краю кровати, пытаясь оттереть с пальцев остатки мозгов. Шлюха лежала рядом. Я думал о том, что уже никогда не смогу здесь спать.

Как только все случилось, Ковбой вышел из-за ширмы, откуда наблюдал все это время. Он напевал песенку — это был «Чарли Долл».

— Молодец, мистер! — Он швырнул мне полотенце. — Немного неаккуратно, но это твой стиль, я понимаю.

Словно сквозь сон я видел как он одел шляпу и накинул на плечи еще мокрый дождевик.

— И вот еще… э, мистер Парадиз… Я поднял голову, ожидая увидеть перед собой дуло револьвера, но вместо этого увидел протянутый лист бумаги и ручку.

— Можно взять у вас автограф?

Утро было солнечным, и я отправился прямо в контору «Палмер рекордс». В кармане у меня лежала новая песня — ее чистовой вариант. Ночью я несколько раз переписывал текст, и все время бумага оказывалась вымазанной кровью.

Тощая секретарша поджидала в приемной. Она окинула меня недоверчивым взглядом, отметив проступившую за сутки щетину и помятый вид, но пропустила.

Толстяк был рад. Точно маленький воздушный шарик, увлекаемый воздушными потоками, он выпорхнул из-за стола и протянул мне руку:

— Рад видеть! Я выложил на стол бумагу с текстом. В уголке листа все же приклеилась предательская красная капля.

- О! — Вырвалось у него, когда он развернул бумагу и пробежал глазами строчки текста. — Замечательно! Это просто бомба!

Я улыбался. И вновь — песня о любви, страдании и смерти, песня о парне с голубыми глазами и соломенными волосами. Настоящем американском парне, уехавшем из родного дома в город Милуоки, что на озере Мичиган…