в которой рассказывается о том, как по причине прибытия супруги Кортес отдалил от себя Малинче, выдворил из Мексики Хуана Суареса и как этот последний сговорился с Тристаном о союзе, а также о ссоре Сандоваля и Тристана
Ранее я уже упомянул, что Эрнан Кортес был не слишком рад появлению доньи Каталины, хотя ничем не обнаружил своего неудовольствия. Прибытие супруги осложнило ему жизнь, поскольку на завоеванных землях еще не удалось установить прочный мир, а присутствие столь многих знатных дам требовало немало внимания и сил — и порой в ущерб делу охраны порядка и спокойствия на окрестных территориях.
В связи с приездом доньи Каталины Кортес прежде всего удалил Малинче вместе с прижитым от него сыном Мартином, названным так генералом в честь своего отца, — теперь их присутствие подле Кортеса было бы оскорбительным для его законной супруги. Касика безропотно подчинилась, поскольку смирение и покорность в высшей степени свойственны индейцам. Эти христианские добродетели проявляются в них самым естественным образом, несмотря на то что их земли до нашего появления здесь веками пребывали под властью сатаны.
Тем не менее отношения доньи Марины и Кортеса были у всех на устах; более того, рождение Мартина у многих вызвало праведное негодование, хотя сами они вели себя так же, если не хуже, и отнюдь не ограничивались одной наложницей-индеанкой, а заводили себе двух, а то и больше, словно они не христиане, а каирские мавры-многоженцы.
В числе таковых был и дон Хуан Суарес, который стремился во что бы то ни стало повредить Кортесу и постоянно настраивал против него свою сестру, говоря о нем самое дурное. Все это по большей части была клевета — например, уверения Хуана, что Кортес тайком от жены посещает свою любовницу донью Марину. Однако Каталина, измученная терзавшим ее недугом, безоговорочно верила всему, что говорил ей брат. Потому-то между супругами постоянно вспыхивали ссоры, что повергало мужа в раздражение, а жену — в уныние.
Кортес узнал от верных людей, что шурин плетет против него интриги в его собственном доме, и, встретив его однажды ранним утром, сразу перешел в атаку:
— Вы, дон Хуан, пользуетесь моим гостеприимством, едите мой хлеб, живете в моем доме и при этом порочите мою честь, как последний трус и подлец, распространяя за моей спиной грязные сплетни…
Его шурин, который уже знал, откуда ветер дует, не остался в долгу:
— Трус и подлец вовсе не тот, кто говорит правду, а тот, кто обманывает свою жену и хочет свести ее в могилу своим недостойным поведением.
— Ложь! — вскричал Кортес вне себя. — Вы — ядовитая гадина, но я вырву у вас зубы и заставлю вас умолкнуть! Я сумею защитить свою жену от этой смертоносной отравы.
— Предатель! Ваши угрозы меня не пугают, — с этими словами дон Хуан судорожно сжал эфес своей шпаги, — все это станет известно дону Диего Веласкесу, а у него длинные руки, и он только ждет, когда вы подадите ему хоть малейший повод!
Угрожающее движение дона Хуана вынудило вмешаться Сандоваля, Педро де Альварадо и других друзей Кортеса, которые сбежались, привлеченные громкими криками. Они разняли спорщиков, готовых уже дойти до рукоприкладства или обнажить шпаги.
Кортес, несколько успокоившись после бурной ссоры, отдал приказ незамедлительно выдворить дона Хуана из Новой Испании. Педро де Альварадо отвез его в Веракрус, и оттуда первым же кораблем дон Хуан был отправлен на Кубу. Причем некоторые уверяли, что свояк Кортеса упорно сопротивлялся всем попыткам посадить его на корабль и Альварадо, которого индейцы за его светлый цвет волос прозвали «Тонатиу», что на их языке означает «солнце», был вынужден изрядно поколотить упрямца, так что когда изгнанник прибыл в Сантьяго-де-Куба, пришлось вызвать к нему костоправа.
Господь наделил Хуана Суареса острым разумом — дар, который тот, к сожалению, употреблял только во зло. Вскоре Тристан получил от него тайное послание с сообщением о вынужденном поспешном отъезде и с повторным обещанием наградить своего союзника, если тот сохранит верность их договору. Каталонец не замедлил подтвердить свое согласие участвовать в интриге.
Отсутствие дона Хуана не принесло окончательного мира в семью Кортеса, поскольку донья Каталина принялась упрекать мужа за такое обращение с ее братом. Но все-таки разногласия между супругами стали понемногу сглаживаться, что благотворно повлияло на атмосферу в доме. От этой перемены выиграл еще один человек — Гонсало Сандоваль, который теперь мог чаще бывать у генерала.
Сандоваль всегда был готов появиться с докладом, потому что Кортес с неослабевающим вниманием следил за ходом военных действий и желал знать все до мелочей. Но была у частых посещений Сандоваля и еще одна цель — повидать донью Франсиску, с которой он сдружился во время достопамятного путешествия с побережья.
В доме Кортеса Сандоваль познакомился с неким Педро Руисом де Эскивелем, уроженцем Севильи, служившим у Кортеса мажордомом. Этот самый Эскивель и рассказал мне, что вскоре по прибытии в Койоакан Сандоваль овладел доньей Франсиской прямо на обеденном столе и что ее стоны слышал весь дом, за исключением ее сестры и Кортеса, которых в это время сморил полуденный сон.
Пожалуй, тут самое время сообщить, кто таков был этот Руис де Эскивель, что он совершил и как встретил свою смерть.
В самом начале 1528 года от Рождества Христова, когда Руис де Эскивель еще служил мажордомом у Кортеса, этот последний отправил его в Веракрус с заданием приобрести несколько кораблей для возвращения в Испанию. Дело в том, что Кортес получил письма от брата Гарсии де Лоайсы, императорского духовника, который тогда исполнял обязанности председателя Совета по делам Индий, замещая на этом посту епископа Бургосского. Встревоженный поступившими доносами, Лоайса требовал, чтобы Кортес лично явился для дачи объяснений в связи с событиями в Мексике. Одновременно с этим дон Эрнан узнал о кончине своего отца Мартина Кортеса.
Руис де Эскивель, в котором бесстыдство легко уживалось с обходительностью и приятными манерами, взяв с собой команду из шести индейцев и одного негра, решил сократить путешествие, переправившись на каноэ через озеро, которое находится близ Мехико. Однако во время этой переправы он исчез, а спустя четыре дня был найден его труп, весь истерзанный стервятниками. О судьбе его спутников вообще ничего выяснить не удалось. Так и осталось загадкой, что стало причиной смерти Эскивеля. Поговаривали, что был он слишком невоздержан на язык и не умел держать при себе чужие секреты, да еще к тому же делился сведениями небезвозмездно, так что наверняка кто-нибудь из пострадавших от его излишней общительности подкараулил его у переправы и свел с ним счеты.
Он-то и рассказал мне о Сандовале и донье Франсиске — спешу признаться в этом, чтобы на меня не пала тень подозрения, будто я мог оплачивать его услуги осведомителя. Я ни о чем его не спрашивал и до сих пор удивляюсь, почему он, человек, привыкший из таких дел извлекать выгоду, сам, без всякого побуждения, заговорил со мной об этом. Вероятно, причиной было небезызвестное пари о том, как скоро Сандоваль прервет свое долгое воздержание. Может быть, кто-то из поспоривших заплатил Эскивелю, чтобы он пустил такой слух, а может быть, он и сам сделал ставку. Не знаю также, было ли рассказанное им правдой или ложью, а потому почту за благо воздержаться от каких-либо суждений по этому деликатному вопросу. Скажу лишь, что я уже сполна расплатился за рассказы обо всех этих событиях, невольным свидетелем которых я оказался.
Итак, я говорил о том, что Сандоваль ежедневно сопровождал донью Франсиску к мессе, которую ранним утром служил брат Бартоломе де Ольмедо в индейском капище, или ку, как его называют индейцы. Оно было очищено от языческой скверны, его побелили, установили крест, украшенный цветами, и изображение Пресвятой Девы с Младенцем и сделали его христианским храмом. Если бы мы не знали, что движет Сандовалем, то могли бы подумать, будто наш приятель решил заработать себе пропуск в рай, с таким рвением посещая мессу. Впрочем, не стану отрицать, что он и прежде был добрым христианином и, когда творил милостыню, поистине его левая рука не ведала, что делает правая.
Нередко вместе с ними отправлялись донья Каталина, если позволяло ее самочувствие, и сам дон Эрнан. Впрочем, чета Кортесов предпочитала слушать мессу отдельно от остальных прихожан, прямо в резиденции Кортеса, по слабости здоровья сеньоры, страдавшей мучительными приступами удушья.
Однажды утром, когда обе дамы в сопровождении Сандоваля явились в храм, в конце богослужения возле них возник дон Тристан, которого донья Каталина благосклонно приветствовала. Они немного отошли в сторону, чтобы побеседовать о чем-то наедине, и вначале это не вызвало никаких подозрений у Сандоваля.
Вдруг донья Каталина страшно побледнела, так что ее сестра и Сандоваль подумали, что у нее начинается приступ, однако она продолжала говорить, сопровождая слова резкими жестами. Видя ее столь энергичной и полной сил, они несколько успокоились, но ненадолго — собеседники вдруг заговорили громче, и Сандовалю показалось, что дон Тристан и донья Каталина о чем-то яростно спорят. Однако он осмелился вмешаться, только когда увидел, что Тристан вдруг крепко схватил донью Каталину за руку. Приблизившись, Сандоваль почтительно осведомился у доньи Каталины, не требуется ли ей помощь. При этом он буквально сверлил взглядом Тристана, который тут же отвел глаза. Донья Каталина попыталась загладить неловкую сцену, выдавив из себя подобие улыбки. Она оперлась о руку Сандоваля, намереваясь отправиться домой, хотя храбрый капитан совсем было вознамерился как следует проучить Тристана за его дерзость. По дороге домой донья Каталина обратилась к Сандовалю:
— Прошу вас, не говорите ни слова моему мужу об этом происшествии — я совсем не хочу, чтобы он тревожился из-за таких пустяков.
— Напрасно вы считаете это пустяком, донья Каталина. Тристан вел себя грубо, он оскорбил вас и должен быть наказан…
— Дон Гонсало, не перечьте моей сестре, — вмешалась в разговор донья Франсиска. — Если она просит вас поступить так, то, поверьте, у нее есть на то свои основания.
Все это, безусловно, было бы дополнительной заботой для дона Эрнана, и это в такое время, когда он должен употреблять все свои силы на управление новыми землями.
Слова доньи Франсиски, сумевшей произнести свою речь без обычного заикания, несколько смягчили Сандоваля, который горел желанием поквитаться с наглецом.
— Видит Бог, я не могу сопротивляться желаниям двух столь прекрасных дам, — ответствовал учтиво Сандоваль, обращаясь к обеим сеньорам, но при этом пожирая взглядом донью Франсиску.
Желая услужить своей даме сердца, Сандоваль пообещал сохранить все в тайне, однако выдвинул одно условие:
— Я не буду сообщать о случившемся дону Эрнану, если вы, донья Каталина, объясните мне, в чем дело, и тем успокоите мою совесть. Похоже, этот Тристан такой человек, которого вам нужно опасаться.
— Конечно же, я все вам объясню, поскольку вы, без сомнения, этого заслуживаете. И я сделаю это вовсе не потому, что взамен вы пообещали мне молчать о происшествии, а из признательности за ваше своевременное вмешательство, которое охладило пыл Тристана. Все дело в том, что этот кабальеро начал преследовать меня своими домогательствами еще на Кубе. Он не давал мне покоя во время нашего путешествия сюда и, как видите, продолжает свои попытки, и его не останавливает даже присутствие моего мужа.
— Ах, негодяй! Надо было вздуть его как следует — видит Бог, он это заслужил! — вскричал в негодовании Сандоваль.
— Не беспокойтесь, дон Гонсало, этому человеку не на что рассчитывать. Мое сердце навеки принадлежит дону Эрнану. Сегодня он вел себя как безумец, потому что я повторила ему то, что говорила еще на Кубе, — чтобы он забыл меня и раз и навсегда оставил в покое. И я сказала ему это со всей суровостью, на которую я только способна.
— Если только он отважится на это еще раз, уж я сумею дать ему укорот.
— Успокойтесь, дорогой друг, я уверена, что больше он не станет мне докучать. После вашего своевременного вмешательства, я думаю, он утратил всякий интерес к моей особе, — с улыбкой сказала донья Каталина.
— И кроме того, — вмешалась донья Франсиска, — дон Тристан собирается заключить выгодный брак, который откроет ему двери в лучшие дома Испании. И ему совсем ни к чему портить себе репутацию, ввязываясь во всякие сомнительные истории.
— Тем больше преступление, которое замышлял этот злодей, — заметил Сандоваль, — ведь, докучая донье Каталине, замужней даме, он ищет вовсе не священных брачных уз, но желает постыдных услад и греховного развлечения.
— Не горячитесь, милый друг, я думаю, это дело можно считать исчерпанным, — решительно подытожила разговор супруга Кортеса.
Сандоваль принял объяснение доньи Каталины и, как настоящий кабальеро, сдержал обещание, ничего не сказав о случившемся Кортесу. Однако вполне вероятно, что он предпочел бы нарушить данное слово и поставить под удар свою репутацию настоящего рыцаря, если бы мог знать наперед, что его «вероломство» предотвратит много бед и несчастий. Нелегко провидеть грядущее, однако не вовсе невозможно. Надо сказать, в этих землях встречаются колдуны, которые с помощью бесовских чар предсказывают будущее, и их предсказания порой сбываются. Так или иначе, в свете последовавших событий трудно сказать, чем на самом деле было неукоснительное исполнение Сандовалем своего обещания — проявлением благородства или же безрассудства.