в которой рассказывается о том, как на бригантине мы отправились из Сан-Хуан-де-Улуа, и о том, что с нами приключилось до нашего отплытия из Гаваны вместе с большой испанской эскадрой

Мы с Сикотепеком выехали из Мехико тайком, словно воры, чтобы никто не проведал о цели нашего путешествия. Кортес окружил все, что касалось нашего предприятия, такой тайной, что не стал посвящать в это даже самого Гонсало де Сандоваля. Я это знаю, потому что накануне отъезда провел немало времени с Сандовалем наедине, без лишних ушей, и при всем том он ни слова не сказал мне о нашем предстоящем путешествии, из чего я заключил, что если дон Эрнан и рассказал ему об этом деле, то уже после нашего отбытия.

Кортес так желал сохранить все в секрете, что даже не разрешил нам отправиться вместе, так что я выехал первым, еще затемно, за мной последовал огромный скарб, которого хватило бы на целый полк, и трудно было предположить, что все это принадлежит одному человеку, пусть даже богатому и знатному. Наконец с рассветом тронулся в путь и Сикотепек. Брат Эстебан выехал вскоре следом за нами, поскольку было решено, что он поедет в Испанию с той же эскадрой, но на другом корабле, и в пути мы с ним больше не виделись.

Я встретился с индейцем в Веракрусе, куда прибыл и наш скарб, который затем отправился дальше, в Сан-Хуан-де-Улуа. Там его должен был принять на борт капитан корабля, заблаговременно предупрежденный о том, что по пути на Ямайку нас нужно высадить в Гаване.

Мы же решили в Веракрусе дождаться известия о готовности нашего корабля, поскольку гавань Сан-Хуан-деУлуа — весьма неприятное место для ожидания: климат там нездоровый, хотя, впрочем, и в Веракрусе он не намного лучше, так что единственное преимущество заключалось в том, что здесь можно разместиться с большими удобствами. Мы провели в ожидании неделю и сели на корабль в самом начале месяца апреля. Сикотепек играл роль моего слуги, а я, соответственно, его хозяина; мы старались держаться подальше от любопытных глаз, опасаясь встретить каких-нибудь моих знакомых и тем навлечь на себя подозрения.

С самого начала Сикотепек стал расспрашивать меня, как устроена жизнь в Испании, Португалии и Франции, и я постарался объяснить ему так, чтобы ему было понятно.

— Эти три королевства, — рассказывал я, применяясь к его разумению, — можно сравнить с Мексикой, Тласкалой и Мичоаканом, но только все эти земли христианские и несравненно более могущественные, чем королевства Новой Испании. Потому там случается так много войн, вроде той, которую мы, испанцы, ведем с Францией.

Индеец также хотел знать о тех местах, где нам предстоит побывать, и я рассказал ему все, что сам знал о Кубе, Азорских островах, Португалии и Франции. Меньше всего его интересовало самое великое королевство — Испания, ведь туда мы не собирались заезжать, если только все пойдет так, как задумал дон Эрнан.

После девятидневного плавания мы без всякой задержки прибыли в Гавану. Почти все время пути Сикотепек провел на палубе, страдая животом и неудержимой рвотой из-за морской болезни. Я сообщаю об этом вовсе не для того, чтобы посмеяться над индейцем, ведь почти все люди, которые не являются моряками, и даже многие из моряков плохо переносят плавание и страшно мучаются, пока не привыкнут к качке. На четвертый день Сикотепек пришел в такое отчаяние, что подумывал, не броситься ли ему за борт, так что капитан корабля, устав от его стонов и жалоб, решил приковать его к одной из мачт, чтобы тот немного успокоился. И он осуществил это свое намерение, невзирая на протесты Сикотепека, которого все на судне считали простым слугой, а вовсе не знатным мешиком, выполняющим особое поручение Кортеса.

Я не хотел заступаться за индейца, чтобы не возбудить подозрений, и лишь постарался утешить его.

— Сеньор Сикотепек, — сказал я ему, улучив момент, когда нас никто не слышал, — радуйтесь, что с вами обошлись так мягко из уважения к моей особе. Обыкновенно, если слуга или индейский раб причиняет кому-либо на судне беспокойство, то он просто-напросто получает добрую порцию палок.

Так полушутя-полусерьезно я постарался дать понять, что ему надлежит привыкать к своей роли слуги, и пообещал ему, что если он будет вести себя тихо, я попрошу капитана освободить его.

На следующий день капитан отвязал индейца, так что моего вмешательства даже не потребовалось, зато понадобилось все мое терпение, чтобы успокоить Сикотепека и убедить его, что не стоит пытаться немедленно убить капитана.

— Подумайте, если вы его убьете, — внушал я ему самым почтительным образом, — вас тут же повесят, и вы никогда не попадете во Францию и не сможете рассчитаться с Феликсом де Оржеле.

Это был единственный довод, способный охладить гнев индейца, который порешил, что в таком случае он проведет остаток пути до Гаваны неподвижно сидя на палубе и уподобившись тем самым идолам, что были столь любезны его сердцу.

В Гавану мы прибыли уже под вечер, когда солнце склонялось к закату и его косые лучи озаряли великолепное зрелище, которое представляла собой эта местность и которым залюбовался Сикотепек. Вся огромная гавань была заполнена разнообразными кораблями, стоявшими у причалов. Здесь могли спокойно разместиться более тысячи судов. Гавань хорошо укрыта от непогоды и вдается в побережье не менее чем на десять морских саженей. В нее лучше заходить до полудня, потому что во второй половине дня с острова дует противный ветер, из-за которого бывает нелегко причалить к берегу.

Скопление кораблей в Гаване на этот раз объяснялось подготовкой к отплытию большой эскадры: здесь были собраны суда со всех Индий, желавшие идти в Испанию. Чем больше флотилия, тем безопаснее плавание, во время которого можно было уже не бояться пиратов. Обычно такие эскадры отплывали в месяце апреле, когда стихает северный ветер, особенно сильный в открытом море. В летнее время путь проходит через Саргассово море и Азорские острова, так что прибытие в Испанию падает на июль или август, в зависимости от ветра. Мы направлялись не в Испанию, а в Португалию, но по срокам навигации большой разницы в этом случае не было.

Мы ожидали в Гаване десять или двенадцать дней, пока наконец портовая служба не решила, что все корабли, собиравшиеся в Испанию, уже прибыли. Этого, впрочем, никто не может знать наверняка, поэтому всегда ожидают еще некоторое время сверх положенного, чтобы запоздавшие имели возможность подоспеть к отплытию. Мы с Сикотепеком вынуждены были покинуть нашу бригантину сразу же по прибытии, так как она должна была продолжать свой путь, хотя в итоге ей все равно пришлось пробыть в Гаване несколько дней для пополнения запасов провианта и воды. Такая проволочка была связана с необходимостью удовлетворять потребности целого флота, собравшегося здесь. Кроме того, гавань плохо снабжается водой: хотя здесь и есть одна река, впадающая в море, но вода в ней соленая, так что приходится возить воду из местечка Лас-Чорреас, что в двух лигах отсюда.

Следуя указаниям Кортеса, я разыскал в порту некоего Луиса де Товара, который состоял на службе у Андреса де Дуэро, важного сеньора и большого человека на Кубе. Он был секретарем Веласкеса и издавна питал дружеские чувства к губернатору Новой Испании.

Этого самого Товара несказанно поразило наше появление, и особенное его недоверие вызвал Сикотепек, который, хоть и облачился во всякое тряпье, вовсе не был похож не слугу, что было нетрудно заметить наметанному глазу, а этот помощник дона Андреса был человеком весьма опытным. Однако письмо от Кортеса, которое было ему передано, рассеяло все (или почти все) его подозрения, и он поспешил посадить нас на «Санта Элену», одну из каравелл, вместимостью в сто пятьдесят тонн, капитаном которой был некий Гарсиа Трильо. Он любезно принял нас на судне и устроил меня со всеми удобствами, но Сикотепека оставил на палубе, хотя мы пришли к нему по рекомендации Товара, человека, который пользовался в этом порту немалым влиянием.

— Простите великодушно, — рассыпался он в извинениях, — но ваша милость прибыли слишком поздно, так что почти все места уже оказались заняты.

Несмотря ни на что, моя каюта оказалось одним из лучших мест на корабле, а позже я узнал, что капитан попросил другого пассажира уступить ее мне. Сикотепек же вовсе не возражал против пребывания на палубе, и не только потому, что уже начал осваиваться с ролью слуги, но и потому, что не знал обычаев, существующих на корабле. Кроме того, для страдающих морской болезнью всегда лучше побольше бывать на воздухе.

Согласно бумагам, выданным мне доном Эрнаном, я был не кто иной, как португалец Родриго де Морантеш (именно это имя выбрал для меня Кортес). Я должен был представиться португальским торговцем; дом у меня был на Азорских островах, а семья — в Испании. Три года назад я спасся при кораблекрушении благодаря братьям-доминиканцам с острова Эспаньола. Индеец, сопровождавший меня, был мне подарен миссионерами для услужения, так как все мое имущество пропало во время бедствия. Все это подтверждали письма брата Ольмедо, в которых он молился за меня Всевышнему и выражал надежду, что я наконец благополучно доберусь домой, на остров Терсейра, где найду отдохновение от беспрестанных невзгод, преследовавших меня на протяжении последних трех лет и сильно подорвавших мое здоровье.

Для того чтобы никто на корабле не сомневался в подлинности этой истории, я путешествовал с одним маленьким сундучком, а остальной скарб по просьбе Кортеса Товар разместил на другом корабле, и его должны были по прибытии на Терсейру передать Себастьяну Домингушу. Этому португальскому чиновнику надлежало вручить мне его под видом моего имущества, которое якобы ожидало прибытия хозяина все эти три года, а затем он же позаботится о моей отправке в Лиссабон и снабдит документами, удостоверяющими, что я действительно житель Терсейры: с ними я мог отправиться в Португалию, а затем во Францию.

Таков был план Кортеса, который постарался всячески облегчить наше путешествие в Лиссабон и снабдил нас письмами на все случаи жизни, так что нам оставалось лишь передать их нужным людям на Кубе и на Азорских островах. Губернатор, не полагаясь на удачу, предусмотрел все до мельчайших деталей.

Разместившись на «Санта Элене», мы еще несколько дней ожидали отправления флотилии. Все это время мы старались как можно меньше показываться на глаза окружающим, чтобы не привлекать к себе внимания, и только с наступлением темноты позволяли себе прогуляться по гавани, где никто не проявлял к нам интереса.

Там мы наблюдали за погрузкой кораблей; некоторые из них везли более двухсот бочек воды, не говоря уж о провианте и досках на случай кораблекрушения. И это не считая бесчисленных сокровищ, которые неизменно возбуждали алчность пиратов. Потому-то и собирали такие огромные и хорошо защищенные эскадры, чтобы не пасть жертвой французских и английских корсаров, которые, особенно за Азорскими островами, рыскали в море, словно голодные волки в поисках добычи, и всячески старались завладеть золотом его величества.

Сикотепек был восхищен размахом и сложностью тех работ, что мы наблюдали в порту.

— Это все пустяки по сравнению с гаванями Севильи, Санлукара, Баррамеды или того же Лиссабона, как вы вскоре сами убедитесь, — улыбался я.

Удивление Сикотепека легко было объяснить: до сих пор он знал лишь такие города, как Мехико во времена владычества Монтесумы и другие индейские поселения Новой Испании. Потому-то чудеса испанского ремесленного и мореходного искусства, увиденные им в Гаване, не шли ни в какое сравнение с тем, что он знал и видел до сих пор.

Схожие чувства испытали и мы, испанцы, прибывшие в эти земли и увидевшие индейские города, в которых было так же много жителей, построек и храмов, как в Вальядолиде или самом Толедо, и почти все они были окрашены в белый цвет для защиты от солнца, так что если смотреть на них с окрестных гор, они казались сделанными из чистого серебра. Но когда прошло первое удивление, вызванное созерцанием всех этих чудес, о существовании которых мы прежде и не подозревали, мы, приглядевшись повнимательнее, поняли, что, безусловно, города и селения, которые мы оставили в Испании, намного превосходят те, что мы нашли за океаном.