Прошло еще два дня, прежде чем я сумел выкроить время для выборочной проверки информации, загруженной в «Симулякр-3». Помимо того что меня загрузили работой, мне еще пришлось умасливать Сискина, набросав несколько предварительных планов по переводу симуляторного комплекса на политически-ориентированную основу.

Все это время я мог только гадать о возобновленном полицейском расследовании. Это независимая акция? Или просто Сискин дергает за веревочки, чтобы показать, что может случиться, если я решу отмежеваться от него и его соратников?

В какой-то момент, во время разговора с Сискином по видеофону, я даже коснулся вопроса о визите капитана Фарнстока. И почувствовал, что мое подозрение подтвердилось, когда шеф не особенно удивился по поводу того, что полиция неожиданно заинтересовалась смертью Фуллера.

Деликатно давая понять, что в моих лучших интересах будет делать так, как он хочет, Сискин сказал:

— Если они начнут наступать тебе на пятки, дай мне знать.

Тогда я решил уяснить для себя еще один вопрос, касавшийся Сискина.

— Едва ли стоит винить полицейских за то, что они так ухватились за это расследование, — осторожно заметил я. — В конце концов, Линч все время предполагал, что причиной гибели Фуллера не был несчастный случай.

— Линч? Что за Линч?

Я смело, хотя и не очень осторожно, пошел напролом:

— Мортон Линч. Тот самый, который растворился в воздухе на вашей вечеринке.

— Линч? Растворился в воздухе? Сынок, да что ты такое говоришь?

Его реакция звучала откровенно. И это означало, что Сискин, как и все остальные, совершенно утратил память о человеке, который исчез в его саду на крыше небоскреба. Или, что Сискин — чертовски одаренный актер.

— Линч, — счел нужным солгать я, — это один субъект, который все время подшучивал надо мной, будто это я убрал с дороги Фуллера, чтобы захватить его должность.

Когда я наконец изыскал время для предложенной Уитни выборочной проверки содержимого симулятора, то с удивлением обнаружил, что жду этого испытания с особенным трепетом.

Чак проводил меня в контрольный зал и усадил в ближайшее кресло.

— Какой тип просмотра хочешь? — спросил он, улыбаясь во весь рот. — Обзорный?

— Нет. Давай сопереживательную связь.

— С какой-то конкретной единицей?

— На твое усмотрение.

У него уже явно был кто-то на примете.

— Как насчет Д. Томпсона — ИРЕ-7412?

— Подходит. Что он собой представляет?

— Пилот грузового аэромобиля. Подключимся к нему, когда он развозит грузы. Годится?

— Запускай.

Он надел мне на голову переходной шлем и отпустил шуточку:

— Только устрой мне неприятность — и я устрою тебе разряд импульсивного напряжения.

Я не засмеялся. Расслабленно откинувшись на кожаную спинку кресла, я наблюдал, как Чак прошел к пульту передающего устройства, совершил несколько финальных манипуляций, после чего протянул руку к кнопке активатора.

Произошло быстрое и резкое искажение всех моих чувств — калейдоскопическое чередование вспышек света, пронзительный свистящий шум, внезапная атака невероятных вкусовых, тактильных ощущений и запахов.

Затем я оказался на другой стороне. В тот момент наступил мимолетный период страха и смятения, когда моя система восприятия перестроилась на систему восприятия Д. Томпсона — индивидуальной реактивной единицы 7412.

Я сидел за приборной доской аэромобиля и лениво смотрел, как подо мной проплывает виртуальный город. Я даже ощущал, как у меня (у Томпсона) равномерно поднимается и опускается грудь и как солнечные лучи, пробивавшиеся через плексигласовый купол кабины, греют кожу.

Но это ассоциированное переживание оставалось пассивным. Я мог только смотреть, слышать, чувствовать. Я был не властен над моторными функциями Томпсона. В то же время индивидуальная реактивная единица не имела ни малейшего понятия о том, что кто-то исследует ее ощущения.

Я погрузился ниже, на уровень мыслительного процесса единицы, и меня обдало потоком ее мыслей: я испытывал досаду оттого, что не укладываюсь в расписание. Ну и черт с ним, мне (ИРЕ-7412) наплевать на это. Ведь в любой другой транспортной фирме я смогу зарабатывать вдвое больше.

Удовлетворенный полнотой связи с единицей, я (Дуг Холл) перешел от тотального сопереживания к частичному и увидел глазами Томпсона человека, сидевшего на соседнем сиденье.

Я задумался над тем, кто такой этот его помощник — то ли полноценная реактивная единица, то ли всего лишь один из «статистов», которых мы загрузили в симулятор в количестве сотен тысяч для заполнения среды.

Я с нетерпением ждал, когда Чак введет стимул для испытания. Мне хотелось в тот вечер уйти с работы пораньше, так как планировал поужинать с Джинкс у нее дома, а после собирался просмотреть записи доктора Фуллера.

Наконец стимул поступил. Томпсон глазел на него целых десять секунд, прежде чем я понял, что это такое.

Внизу, на крыше одного из высотных зданий, ритмично зажигалась и гасла горизонтальная надпись:

«ШОТЛАНДСКОЕ ВИСКИ «СОРОПМЭН» — ЭТО МЯГКИЙ ВКУС И АРОМАТ.

ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ ЛУЧШЕ ДЛЯ ТОНКИХ ЦЕНИТЕЛЕЙ?»

Это был трюк для того, чтобы побудить субъективные единицы к выражению мнения. Томпсон, знакомый с виртуальным эквивалентом шотландского виски «Соропмэн», как ему казалось, несколько лет, отреагировал немедленно.

— Проклятое мерзкое пойло! — подумал я (то есть ИРЕ-7412). Оно могло бы быть и ничего, если бы его как следует выдерживали. Но скотч… в бутылке в форме шара для боулинга?

В тот момент все другие наружные рекламные средства по всему виртуальному городу выдавали то же самое послание.

И реакции тысяч электронных существ накапливались, просеивались и анализировались в главном вычислительном блоке. Там их должны были рассортировать, проиндексировать и сохранить. Один-единственный щелчок тумблера представлял на рассмотрение полный обзор реакций единиц с разделением по категориям — таким, как возраст, пол, профессия, политические взгляды и так далее.

Всего лишь за несколько секунд полный симулятор социальной среды Фуллера выполнил такую работу, которая в иных условиях потребовала бы значительных усилий целой армии официальных сборщиков информации в течение месяца.

То, что случилось потом, застало меня совершенно врасплох, и хорошо, что сопереживательная связь является односторонней, а то Д. Томпсон узнал бы, что не одинок в своем изумлении.

Из ясного неба с грохотом вырвалась ослепительно яркая молния. Три громадные шаровые молнии запылали над головой. Неизвестно откуда появились тучи, стремительно распространяясь до тех пор, пока не померк дневной свет и не посыпался густой град. Внизу два небольших здания запылали пожаром.

Совершенно сбитый с толку, я отверг вероятность того, что это Чак взялся валять дурака с виртуальным реквизитом. Хотя индивидуальные реактивные единицы могли, особо не ломая голову, просто отмахнуться от подобных явлений, сочтя их причудой природы, Уитни не стал бы нарушать равновесие нашего столь тщательно сбалансированного виртуального мира.

Оставалась только одна возможность: случилось что-то нехорошее с симуляторным электронным комплексом! Дисбаланс, поломка, нарушение генерирования, даже простое короткое замыкание — все это система автоматически рационализировала бы как более или менее естественные «природные» эквиваленты электрических потоков, нарушивших нормальное течение. Где-то в работе системы произошел сбой, но Чак не вернул меня назад, поскольку возвращение из сопереживательного процесса должно происходить либо по воле наблюдателя, либо процесс должен завершиться вместе с окончанием запрограммированного периода. В противном случае значительная часть эго субъекта могла быть безвозвратно потеряна.

Вдруг Томпсон пробежал глазами по горизонтальной рекламной надписи, и я почувствовал его озадаченность при виде крайне странного послания, переливающегося ксеноновыми огнями.

«ДУГ! ВОЗВРАЩАЙСЯ! БЕДА!»

В то же мгновение я прервал сопереживательную связь и через неприятный переходный процесс совершил всплытие в мою субъективную реальность. Просмотровый зал представлял собой сущий бедлам; носились туда-сюда и кричали люди, стоял удушающий жар, едко пахло горящими проводами.

Чак, отчаянно работая огнетушителем у пульта управления, обернулся в сторону моего кресла.

— Ты вернулся! — прокричал он. — Слава богу! В любую минуту мог произойти скачок напряжения!

Он щелкнул главным выключателем. Треск электрической дуги внезапно прекратился, но из вентиляционных отверстий пульта продолжал вырываться яркий зловещий свет.

Я отбросил шлем в сторону:

— Что случилось?

— Кто-то подложил в модулятор бомбу — термитный заряд!

— Прямо сейчас?

— Не знаю. После того как я подключил тебя, я вышел из зала. Если бы я не вернулся вовремя, ты бы сгорел заживо!

Сискин выслушал доклад об инциденте с термитным зарядом с удивительным самообладанием, даже, как мне показалось, чересчур спокойно. На несколько минут он погрузился в размышления, прикидывая размер ущерба и кивая на наши заверения, что задержка пуска симулятора составит не больше чем один-два дня.

На вопрос о том, кто ответственен в предательстве, у него уже был готовый ответ, и для пущего эффекта он звучно ударил кулаком по ладони:

— Это все проклятые сборщики информации! Одному из них удалось к нам пробраться!

Джо Гадсен принялся с жаром отрицать такую возможность:

— Мистер Сискин, наша система безопасности абсолютно безупречна!

Сискин обвел присутствующих кровожадным взглядом:

— Значит, это проделали изнутри! Я хочу, чтобы всех сотрудников заново проверили на благонадежность!

Вернувшись к себе в офис, я принялся прохаживаться взад и вперед перед окном, наблюдая за сценой снаружи, которая опять стала мирной. Там остался только пикет опрашивателей. Кипящей людской толпы больше не было. Но как долго все будет так оставаться? И каков общий знаменатель под сборщиками информации, термитной атакой и всеми остальными невероятными событиями?

Смерть Фуллера, исчезновение Линча, «полное удаление» Линча из памяти разных людей, посмертный дар Фуллера в виде теперь несуществующего нарисованного Ахиллеса, изменившаяся надпись на кубке в баре Хромоногого, заново начатое полицейское расследование. Почему-то я был уверен, что донельзя странные происшествия прошлой недели должна была объединять какая-то фундаментальная причина.

Возьмем термитную атаку: могло показаться, будто это была агрессивная акция Ассоциации сборщиков информации против предприятия, которое угрожало самому существованию этой организации. Но так ли это? Или саботаж был направлен против меня?

Кто стоит за этим? Конечно, это не Сискин. Ведь даже если бы он задумал убрать меня, у него уже имелись средства добиться этого с помощью полицейского расследования, которым он манипулировал.

И вот, когда я стоял, глядя в окно, мне в голову пришла мысль о новой возможности: многие из приводящих в замешательство происшествий могли стать результатом действий, направленных против самого симулятора социальной среды!

Смерть Фуллера, исчезновение Линча, термитная атака, происшествия, едва не стоившие мне жизни, — неужели все это части кампании, тщательно спланированной для того, чтобы уничтожить двух специалистов по симулектронике, которые только и способны из всех прочих обеспечить успех корпорации «РЕИН»?

На ум вновь пришла Ассоциация сборщиков информации. Но вновь логика возопила, что это не могло быть делом рук Ассоциации. Это сумела бы сделать некая организация, обладающая властью над сверхъестественными силами либо владеющая способами убедительно изображать таковые.

В тот вечер я не мог выбросить из головы череду загадок, даже когда я молча делил трапезу с Джинкс.

Мы ели, не произнося ни единого слова, целых десять минут, после чего я отвлекся от своих мыслей, осознав, что для нее-то не должно быть причин, чтобы так глубоко погрузиться в мысли.

— Джинкс!

Она вздрогнула и уронила вилку. Вилка громко ударилась о тарелку, Джинкс смущенно улыбнулась, после чего рассмеялась:

— Ты меня испугал!

Но ведь я только и сделал, что едва слышно прошептал ее имя.

— Что-то случилось?

На Джинкс было блестящее платье цвета сливок с низким декольте, обнажавшее загорелую кожу, на которую спадали ее длинные темные волосы.

— Все нормально, — сказала она. — Я думала о папе.

Джинкс посмотрела в сторону кабинета доктора Фуллера и подняла руки, чтобы закрыть лицо. Я встал из-за стола и подошел к ней, чтобы попробовать успокоить, но растерянно стоял рядом, смущенно понимая: что-то не в порядке. Я мог понять ее печаль, поскольку у них с отцом не было никого, кроме друг друга. Но эта демонстрация эмоций поразительно напомнила мне середину двадцатого века.

Раньше — до того, как просвещение изменило отношение к смерти и отмело в сторону бесчеловечно жестокие похоронные церемонии, — многое было по-другому. В те времена факт смерти требовал практических доказательств. Люди, которые участвовали в бдениях у гроба и посещали похороны, видели смерть и верили в нее. И они уходили убежденными в том, что их любимый человек на самом деле покинул этот мир и что умерший человек никогда не вернется. То, что близкие умершего уходили с похорон, унося с собой психические травмы, не имело значения.

Однако, когда о себе заявили новые научные подходы, доказательства смерти стало возможно получать в большом количестве даже с помощью таких грубых технологий, как дактилоскопия, индексирование биоемкости и замеры резонанса коры головного мозга. И наиболее глубокие душевные раны члены семей умерших получали в те моменты, когда им сообщали о том, что смерть произошла, а от тела уже избавились.

Здесь я стараюсь указать на то, что, поскольку я давно знал Джинкс как нормальную девушку, я счел, что ее нынешняя безутешная тоска совсем не соответствует ее характеру.

И когда она отвела меня в отцовский кабинет, я внезапно подумал: не хочет ли она, чтобы я поверил, будто причина ее слез заключается в утрате близкого человека. Может быть, она скрывает какую-то намного более существенную причину?

Джинкс показала жестом на письменный стол Фуллера:

— Занимайся, а я пока пойду приведу в порядок лицо.

Я задумчиво проводил глазами Джинкс, которая выпорхнула из кабинета — такая высокая, грациозная и прелестная — даже несмотря на покрасневшие глаза.

Она не возвращалась достаточно долго для того, чтобы я успел просмотреть бумаги Фуллера. Их было немного, но мое внимание привлекли только две вещи. Во-первых, среди на удивление немногочисленных записей, разложенных по столу и лежащих в двух его ящиках, некоторые отсутствовали. Как я это определил? Дело в том, что в свое время Фуллер несколько раз говорил мне, что работает на дому над вопросами некоторых последствий симулектроники с точки зрения человеческого понимания. Среди записей не обнаружилось ни слова на эту тему.

Во-вторых, один из ящиков стола — тот, в котором Фуллер держал самые важные бумаги, — оказался взломан.

Что касается самих записей, то в них не было ничего, что могло бы привлечь мое внимание. Да я, собственно, и не рассчитывал найти что-то интересное.

Вернулась Джинкс и напряженно, не улыбаясь, села на краешек дивана, обхватив руками колени. Ее лицо снова обрело прежнюю свежесть. Но глядя на линии ее сжатых губ, казалось, будто у нее на уме твердая решимость что-то сделать.

Здесь ничего не менялось после того, как доктор Фуллер вышел отсюда в последний раз? — спросил я.

— Никто ничего не трогал.

— Пропали кое-какие записи, — сообщил я, внимательно наблюдая за ее реакцией.

Ее глаза удивленно расширились.

— Откуда ты знаешь?

— Он рассказывал мне об одной теме, над которой работал. Я не нашел никаких упоминаний об этом.

Джинкс отвела взгляд — от беспокойства? — затем снова посмотрела на меня:

— А, да он от многих бумаг избавился, как раз на прошлой неделе.

— Каким образом?

— Сжег.

Я показал на взломанный ящик:

— А вот это?

— Я… — Тут она улыбнулась, встала и подошла к столу. — Это что-то вроде допроса?

Стараясь говорить непринужденно, я пояснил:

Я просто стараюсь собрать по кусочкам материалы одного исследования.

— Это так важно? — Но прежде чем я смог ответить, она неожиданно предложила: — Дуг, давай поедем кататься!

Я отвел Джинкс назад к дивану, и мы сели рядышком.

— Еще всего несколько вопросов. Так почему этот замок сломан?

— Папа потерял ключи. Это было недели три назад. Он тогда открыл ящик ножом.

Я знал, что она говорит неправду. Год назад я помог Фуллеру вмонтировать биоемкостный триггер, чтобы ящик можно было отпирать без ключа, который хозяин то и дело терял.

Она поднялась с дивана:

— Если мы поедем кататься, я пойду одеваться.

— Насчет картинки, которую нарисовал твой отец…

— Картинки?

— Рисунок красными чернилами, где изображены Ахиллес и черепаха. Я нашел его в офисе. Ты его не брала?

— Я такого даже не видела.

Она не только заметила тот рисунок, но я, стоя у нее за спиной, ясно видел, как она рассматривала его какое-то время.

Тогда я решил выложить ей самое шокирующее заявление, чтобы посмотреть, какой эффект это вызовет.

— Джинкс, все, что я стараюсь выяснить, — это действительно ли твой отец погиб в результате несчастного случая.

Она открыла рот и сделала шаг назад:

— Ах, Дуг, ты это серьезно? Ты хочешь сказать, что кто-то мог… убить его?

— В общем, да. Кроме того, я подумал, что в его записях можно найти нечто такое, что могло бы указать — кто и для чего.

— Но ведь это никому не было нужно! — Несколько секунд она помолчала. — И если ты прав, то, возможно, ты сам в опасности! Ах, Дуг, тебе лучше забыть обо всем этом!

— Разве ты не хочешь, чтобы виновного отыскали?

— Не знаю. — Джинкс замялась. — Мне страшно. Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Я с интересом заметил, что она не сказала ни слова о том, чтобы обратиться в полицию.

— Почему ты думаешь, что со мной может что-то произойти?

— Я… О, Дуг. Я не знаю, что и думать, и я боюсь!

Блестящий лунный диск превратил плексигласовый колпак машины в серебристый купол, который отбрасывал мягкие отблески на фигуру девушки, сидящей рядом со мной.

Молчаливая и далекая, не отрывая глаз от дороги, пробегавшей под воздушной подушкой машины, она стала похожа на хрупкую статуэтку, которая может рассыпаться на кусочки под лунным лучом.

Она сидела глубоко погрузившись в свои мысли, но несколько минут раньше она такой не была. Тогда Джинкс чуть ли не умоляла меня забыть о том, что ее отца, возможно, кто-то убил.

И это только еще больше сбивало меня с толку. Она встала словно щит между мной и тем, что погубило ее отца. И я не мог отделаться от впечатления, будто она готова покрывать того, кто несет за это ответственность.

Я положил ладонь на кисть ее руки:

— Джинкс, у тебя проблемы?

Нормальной реакцией с ее стороны было бы поинтересоваться: что же навело меня на такую мысль? Но она лишь обронила:

— Нет, конечно нет.

Эти негромко произнесенные слова прозвучали с такой решимостью, что было ясно: она твердо намерена не сворачивать с избранного ею курса. И я понял, что, двигаясь в том направлении, никуда не приду и что мне нужно искать ответы на мои вопросы где-то в другом месте, хотя прямой дорогой к моей цели и была сама Джинкс.

Тогда я погрузился в собственный омут мыслей, переключив на автоматический режим управления машину, мчащуюся по незнакомой пустой дороге в сельской местности. Могло быть только два возможных объяснения, которые бы соотносились со всеми несообразными обстоятельствами. Первое: некая огромная зловещая организация, обладающая чудовищным и непостижимым могуществом, преследует некую не известную никому цель. Второе: ничего сверхъестественного не происходит, за исключением аномалий в моем рассудке.

Однако мне никак не удавалось отогнать назойливую мысль о том, что некая брутальная мистическая сила решительно стремится отвадить меня от попыток установить причину гибели Фуллера, и это в то же время подразумевает, что если я прекращу выказывать к ней неуважение — а вроде бы именно этого от меня хотят и сама эта сила, и Джинкс, — то со мной все будет в порядке.

Мне действительно хотелось, чтобы все было в порядке. Посматривая на девушку, я осознал, с какой силой я жажду того, чтобы все наладилось. Освещаемая лунным светом, Джинкс была прекрасна, и ее красота звала, манила, словно согревающий душу огонек маяка; она приглашала меня отбросить в сторону озабоченность и смотреть на вещи просто.

Но сама Джинкс не была простой, обычной. Она представляла собой нечто совершенно особенное.

Словно угадав мои мысли, Джинкс придвинулась ко мне ближе, взяла меня за руку и положила голову мне на плечо.

— В жизни так много всего, такое разнообразие, правда, Дуг? — произнесла она странным тоном, в котором перемешались печаль и надежда.

— В жизни есть все, что захочешь найти, — ответил я.

— А что ты хочешь найти?

Я сидел и думал о ней, о том, как она ворвалась в мой мир именно в тот момент, когда я отчаянно нуждался в ком-то вроде нее.

— Когда я жила у тетки, то постоянно думала о тебе, — сообщила она. — Я все время чувствовала себя глупым, несчастным ребенком. Но я так тебя и не забыла.

Я молчал, настроившись на плавное течение ее речи, ожидая услышать от нее новые нежные слова, но до меня доносился только звук ее глубокого, ровного дыхания. Джинкс уснула. И на ее щеках в лунном свете блестели два серебристых ручейка.

Она пыталась от чего-то убежать — так же, как и я. Но я знал, что, даже если у нашей печали один и тот же источник, нам все равно совершенно невозможно поделиться переживаниями друг с другом: неизвестно почему, но так хотела сама Джинкс.

Машина поднималась на холм; свет ее фар смывал со склона черный мрак и открывал взору местность, которую я никогда прежде не видел.

Мы поднялись на вершину холма, и тут мою грудь сдавил приступ леденящего ужаса. Я резко нажал на тормоз, и машина остановилась.

Джинкс пошевелилась, но не проснулась.

Я сидел неподвижно, как мне показалось, целую вечность, всматриваясь в пространство перед собой и не веря своим глазам.

Через сто футов дорога заканчивалась.

За дорогой заканчивалось само мироздание и простиралась только непроницаемая стена какой-то адской тьмы.

Там, дальше, не было ни звезд, ни лунного света — только ничто, только темная бесконечность.