Под вечер Жозэ Робен позвонил в несколько мест по телефону и заявил, что он измучен жизнью, которую ведёт последние дни, что все эти неразрешимые загадки довели его до мигрени и ему необходимо рассеяться.
В Рексе как раз показывают замечательный детективчик. Вот на него он и пойдёт.
Там, по крайней мере, не надо будет ни о чем думать. Он усядется в кресло и будет ждать слова конец, а в это время кто-то другой пусть занимается расследованиями.
Робен говорил с большой искренностью. Часов в семь вечера его видели в баре Пари-Нувель в обществе нескольких сотрудников из других отделов; он пил аперитив. Казалось, он был очень далёк и от таинственного убийства в Муассаке и от Молчания Гарпократа. Он дал в завтрашний утренний номер небольшой материал на две колонки на вторую полосу.
— Большего это дело не заслуживает, — заявил он Рози Соваж. — Я думал, что вот-вот нападу на след, но все стоит на одном месте. Посмотрим, что нам принесёт завтрашний день.
— Жаль, — проговорила Рози Соваж, устремив на репортёра дружески— насмешливый взгляд своих красивых карих глаз. — Завтра Глобус обгонит нас на несколько очков. Они дают статью Воллара Убийца недостоин Гонкуровской премии.
— Знаю, — ответил Жозэ. — Воллар рассердился, что премия досталась другому.
Он просто мстит.
— Надо было нам опередить их.
— Где уж там, — ответил репортёр. — Вы ведь сами великолепно знаете, дорогая моя. Вари и д'Аржан убеждены, что это шедевр.
Прежде чем уйти из редакции, Жозэ положил в ящик своего стола несколько листков, исписанных мелким почерком. Когда он отправился ужинать, в зубах у него была зажата сигарета, руки засунуты в карманы и всем своим видом он как бы говорил: я закончил работу и собираюсь спокойно провести вечер.
* * *
К концу дня Бари, главный редактор Пари-Нувель, позвонил члену Гонкуровской академии Морелли, специалисту по исторической литературе. Отец Бари дружил с родителями Морелли. Хорошие отношения между обеими семьями сохранились и поныне.
Нельзя сказать, чтобы они были особенно близкие, но время от времени Бари навещал Морелли или передавал ему приветы через общих знакомых.
— Ах, это вы, Бари! — воскликнул Морелли. — Добрый вечер. Как я поживаю?
Спасибо, все хорошо.
— Я уже звонил вам сегодня, но не застал…
— Правильно, меня не было дома.
— Я хотел узнать ваше мнение по поводу некоторых слухов. Простите меня за профессиональную нескромность, но говорят, что жюри собирается объявить недействительным первое голосование и одним росчерком пера лишить этого таинственного Дубуа лавров, которыми его увенчали. Как следует расценивать эти слухи?
На другом конце провода Морелли, наверное, улыбнулся, возможно даже с досадой.
— Не буду от вас скрывать, действительно речь шла о чем-то в этом роде. Главное — придумать, как это сделать и искусно обойти положение о Гонкуровских премиях…
Понимаете?
— Прекрасно понимаю и, кстати, полностью вас поддерживаю, — ответил Бари.
— Совершенно ясно, что мы не можем дольше находиться в этом нелепом положении.
Первый веский аргумент нам подсказал Симони: ведь лауреат не соизволил явиться, и теперь понятно, почему! Мы имеем право считать, что жюри нанесено оскорбление как самим романом, который оказался прелюдией к преступлению, так и тем, что автор не пожелал прийти. Вы поняли, что я хочу сказать: мы имеем дело и с обманом и с преступлением.
— Бесспорно, — согласился Бари. — Простите меня за параллель, но вы можете действовать по правилам лотереи: невостребованные выигрыши через определённый срок разыгрываются снова.
— Правильно, так мы и сделаем.
— А теперь, если вы не сочтёте меня слишком нескромным, скажите, Жюль Воллар имеет шансы?
— Ш-шш-ш. Терпение. Пока этот вопрос преждевременный. Нам ещё надо подумать. Я даже прошу вас не слишком фиксировать внимание ваших читателей на этой щекотливой теме, разве что в присущем вам осторожном тоне…
— Поговаривают, что Воллар усиленно обхаживает некоторых членов жюри…
— Ну, ну, ну… Болтают всякое. Хотя, любопытная деталь: кажется, Воллар и Симони помирились. Как вы знаете, наш поэт не терпел Воллара, но Воллар хитёр, как обезьяна. Он напечатал необычайно хвалебную статью о последнем сборнике Симони, и тот заявил, что очень польщён. Насколько мне известно, он пригласил его сегодня на ужин.
* * *
У небольшого кафе на набережной Селестен с велосипеда спрыгнул рабочий; судя по всему, он ехал на ночную смену. С Сены поднимался ледяной пар. Париж был погружён в туман, густой туман, хоть ножом режь.
— Ну и погодка! — сказал велосипедист, открывая дверь в кафе.
Хозяин дремал за стойкой.
— Налейте рюмочку рома, — попросил рабочий.
В это время из телефонной будки вышел молодой человек в широком сером плаще.
Он заплатил за разговор, допил кофе, который ждал его на стойке, и вышел на улицу.
Было одиннадцать часов вечера.
В трех метрах уже ничего не было видно. Иногда сквозь толщу туманной стены медленно ползла машина. Свет жёлтых фар с трудом пробивался сквозь мглу. Машина тонула во тьме. Казалось, что давящая атмосфера приглушала шум мотора. У самой Сены можно было услышать лёгкий плеск воды и, если пристально вглядеться, различить смутные очертания тополей на острове Сен-Луи, да и то лишь потому, что знаешь об их существовании.
Постепенно все вокруг затихало. Далёкий городской гул окаймлял этот район Парижа; здесь все дома погрузились в сон, жители словно вымерли. Все меньше проезжало машин, редкий прохожий спешил в какое-нибудь пристанище — тёплое и гостеприимное, как оно рисовалось ему.
До чего же неуютна и неприветлива была эта туманная ночь! Стены зданий как будто колыхались в промозглой мгле, напоминая шаткие театральные декорации какой-нибудь трагедии.
Внизу текла река, но нельзя было понять, где вода и где туман, откуда доносится этот плеск, эти хлюпающие звуки. Даже не обладая воображением, можно было увидеть за каждым чёрным стволом тополя притаившихся людей, которые прикрывались грязными клочьями тумана.
Жозэ шёл не спеша, бесшумно шагая по мокрому тротуару в своих башмаках на резиновой подошве. За его спиной среди ночи слабо мерцала освещённая витрина кабачка, потом и она утонула в тумане.
Репортёр повернул с набережной Селестен на мост Мари и пошёл по нему таким же спокойным и размашистым шагом.
У него ещё было время.
Он спустился на набережную Анжу. Справа возвышались большие дома. Кое— где ещё светились окна — расплывчатые, мигающие точки на фоне сплошной угрюмой стены.
Жозэ взглянул на свои часы и задумался. Получится ли все так, как он хотел? Он тщательно разработал свой план, но, кто знает, среагирует ли этот мосье Дубуа достаточно живо.
В общем-то Жозэ ничем не рисковал. Ну, потеряет вечер, прогуляется по туманному Парижу. А сколько он их уже потерял…
До дома Симони оставалось метров пять.
В этом шестиэтажном доме — Жозэ все обследовал ещё днём — есть тяжёлые деревянные ворота с двумя большими створами, усеянные массивными шляпками гвоздей. Створы раскрывались редко. Жители пользовались калиткой в правом створе.
Пройдя через калитку, вы попадали сперва в широкий проход, выстланный красным кирпичом, который вёл к старинной лестнице с деревянными перилами, очень древними, времён Людовика XIII, замечательными перилами.
Жозэ притаился в дверном проёме соседнего дома, отогнул лацканы своего плаща, прикрыв грудь, и приготовился ждать.
Какая тишина!
Жозэ подумал: трудно представить себе, что я в центре Парижа. Какой-то мрачный, молчаливый, необитаемый, отрезанный от мира островок.
А вдруг ОН уже здесь? Вдруг ОН тоже караулит?
У Жозэ по телу пробежали мурашки.
Он огляделся по сторонам. Ничего не видно. Он воображал себя охотником. А что, если роли переменились и он стал дичью? Эта мысль не покидала его. А что, если тот, кого он выслеживает, пользуясь темнотой и туманом, спрятался где-то тут и сейчас следит за каждым его движением, чтобы в удобный момент дать о себе знать… выпустив по нему очередь?..
Меткий ли он стрелок?
Ну, теперь уже недолго ждать. Жозэ снова взглянул на часы, они тикали, казалось, невероятно громко.
Издалека донёсся какой-то гул, потом постепенно затих. Нет, это ещё не то. Опять шум мотора, он то тише, то снова громче. Из-за тумана, да ещё на таком далёком расстоянии трудно понять, куда идёт машина. Вот гул стал отчётливый. По набережной Селестен идёт машина. Вот она на мосту Мари, а теперь направляется сюда.
Это такси, да, такси. Такси, которого Жозэ и ждёт.
Свет фар пробивался сквозь туман. Два глаза грязно-шафранового цвета. Такси остановилось у дома Симони. Внимание, — сказал себе Жозэ, — берегись номеров сверх программы.
Из машины вышли двое мужчин: один — коренастый, небольшого роста, второй — высокий, плотный, напоминающий пирамиду. Среди тумана, в своей широкой, разлетающейся накидке, он был похож именно на пирамиду!
Мужчины о чем-то разговаривали, но гул мотора заглушал их голоса. О чем они беседовали? Скорее всего, сетовали на сырую погоду. Шофёр дал сдачу и тоже что-то сказал. Вот он сел за руль. Нажал на акселератор. Мотор взял более высокую ноту.
Машина развернулась. Фары бросили свои грязно-шафрановые лучи на старые стены домов. Жозэ снова спрятался в дверном проёме. Свет на него не попал.
Слава богу, ведь его мог обнаружить ожидаемый им гость, если он уже где-то поблизости.
У ворот мужчины обменялись несколькими словами, которые Жозэ не разобрал из-за шума мотора.
Скрипнула калитка.
Мужчины вошли в дом.
Где же гость?
Ждать, снова ждать.
Ничего не видно. Высокие чёрные стволы древних тополей острова Сен-Луи уходят в слепое небо. На острове все объято сном, и Сена плещется, как она плескалась в незапамятные времена, когда Париж был деревушкой на берегу реки.
Если Дубуа поступил так, как ожидал от него Жозэ, он должен быть на пути сюда.
Но пока ничего не видно. Туман не рассеивается.
Ждать очень томительно. Нужно стоять неподвижно, хотя так хочется потоптаться, чтобы согреть ноги, окоченевшие от стояния на мокром тротуаре. Кроме того, нужно все время глядеть направо, налево, вперёд… Всматриваться вдаль, пытаясь что-то увидеть сквозь туман. Не поддаваться обманчивым впечатлениям. Вот раздались шаги, нет, это шелест Сены. Появился чей-то силуэт. Ничего подобного. Просто ветер оторвал лоскут тумана и треплет его. Мерцает далёкий огонёк фонарика, как недосягаемая звёздочка, и немедленно растворяется.
Ночь, туман, тишина.
* * *
Но наконец показался Убийца.
У Жозэ заколотилось сердце. Не от страха и не от опасения неудачи. Жозэ был уверен в удаче. Но он знал, что борьба будет жестокой. В таких случаях разве можно все предусмотреть?
Жозэ волновался, но это было скорее приятное волнение. Он испытывал удовлетворение, как человек, который подвесил на ниточку тяжёлый груз — нитка не оборвалась, пока что она выдержала. Выдержит ли она до конца? Посмотрим.
Вот и Убийца.
Жозэ узнал его фигуру, его походку.
Он шёл вдоль Сены. Шёл с опаской. Только внимательно вглядываясь, можно было его заметить. Он был очень насторожён.
Жозэ напряг все своё внимание.
Развязка приближалась. Волк, почуяв козу, покинул своё логово. Надо схватить волка, но так, чтобы он при этом не сожрал козу.
Жозэ медленным движением поднял руку и сунул её себе за пазуху. Но куда же делся Убийца? Боже, ну и туман!
Нет, все в порядке. Убийца продолжает свой путь.
На четвёртом этаже дома Симони хлопнуло окно. Несколько минут стояла полная тишина. Потом раздались шаги — кто-то шёл вниз по лестнице, — довольно тяжёлые шаги человека, которому незачем таиться. Вот он спустился по лестнице, прошёл по плитам.
Теперь уже скоро.
Калитка в воротах дома Симони ещё не открылась. Сейчас взгляд убийцы прикован к калитке, ему не до меня, — подумал Жозэ.
Он решил воспользоваться этим моментом — надо украдкой пробраться вдоль стены и уйти из поля зрения Убийцы. Сделать это нетрудно, но действовать надо быстро.
Жозэ пересёк мостовую. Теперь он на берегу Сены, там же Убийца, конечно, если он не перебрался на другое место.
Нет, он там же.
Шаг за шагом Жозэ продвигался вперёд. Ещё шаг, ещё один.
Открылась калитка.
Калитка в воротах дома Симони.
Убийца сделал движение — вытянул вперёд руку.
Он целился. Целился в козу. Во что бы то ни стало надо спасти козу, а волка взять живьём.
Жозэ присел на корточки и, словно рысь, бросился на Убийцу. Левый кулак его с силой обрушился на вытянутую руку с револьвером.
Убийца невольно вскрикнул от боли.
Жозэ рассчитал правильно — револьвер Убийцы упал на асфальт.
Репортёр навёл свой пистолет прямо в лицо Убийцы.
Тот выругался, но не сдался и попытался поднять с земли своё оружие. Завязалась борьба.
В этот момент кто-то ринулся к ним через мостовую. Теперь уже с Убийцей сражались двое.
Несколько секунд длилась молчаливая схватка, слышно было только тяжёлое дыхание Убийцы да спокойный голос Жозэ:
— Хватит, хватит, бессмысленно сопротивляться…
Наконец борьба окончилась.
Жозэ достал карманный фонарик и осветил лицо Убийцы.
— Так я и думал, — удовлетворённо проговорил он.