Ready-made — «из готового» (англ.). Так, согласно определению словаря терминологии современного искусства, именуется предмет, обычно каждодневного пользования, который включается художником в его произведение без изменений, таким, каков он есть.
На моей выставке в муниципальной галерее им. Константа я использовала стол в качестве этого самого «реди-мэйда». Он должен был выглядеть рабочим столом скульптора, столом патологоанатома и кухонным столом одновременно. Инструменты, разбросанные на нем, рождали мысль об их пригодности для скульптора, хирурга, мясника, повара…
Вот как критик вскрыл мой замысел: «Металлический прямоугольный в натуральную величину стол с лежащими на нем тазовой костью, человеческими стопами, режущим инструментом (для расчленения плоти, но это ведь и инструменты скульптора — а чем он, собственно, занимается, как не режет и не мнет тело своих работ?!) и раковиной (для стока крови?). Блеск холодной злой стали, ужас смерти на фоне стерильно белых стен. Здесь звучит жуткая тишина прозекторской».
Два дня я присматривалась и приценивалась к металлическим столам и подержанному кухонному оборудованию на Блошином («Клопином»- на иврите) рынке, прежде чем стол был куплен. Ряды кухонного оборудования для столовых, ресторанов и фабричек готовых продуктов питания являли собой нестройное, разномастное, топорщившееся воинство потертых и покореженных, залатанных, отремонтированных и нет, надраенных до блеска и ржавых, поставленных на попа и сваленных в кучи, подпертых деревянными костылями, разобранных на части — ножки отдельно, раковина отдельно — столов. И только цены в единодушном порыве штандартами взмывали ввысь.
— Смотри, как удобно вот здесь резать мясо, а здесь — обмывать тушки. Что тебе «не выглядит» как надо? Я продаю столы двадцать лет не для того, чтоб они «выглядели».
От соблазнительных предложений приобрести то, что мне не подходило, на баснословно выгодных условиях я отмахивалась, а значит, упускала «свое счастье».
Наконец нужный стол был куплен за 800 шекелей, и хозяин обязался (в устной форме, потому что «честным людям ни к чему все эти писульки») взять стол обратно по окончании выставки.
Неужто обманул? Не может быть!
«После оцепенелого молчания разделочного (или как он у патологоанатомов называется?) стола здесь возникает звуковой объем, органное звучание».
Реди-мэйд оказался невостребованным, как советские таланты в Израиле. Он сиротливо топтался рядом с чьим-то складом, загораживал собой проезжую часть улицы, упирался, не хотел лезть в дверь моей мастерской и всем мешал. К столу начали стекаться старьевщики, все с незаинтересованными, как у браминов, лицами. Один из них подошел ко мне и представился:
— Я — Коэн.
Правый глаз господина Коэна был полузакрыт и безучастен, бровь над ним величаво застыла сломанным крылом; левый ерзал, изнывал прохиндейством, косил к переносице и насмехался над больным собратом.
— Очень приятно, я — Гамбурд.
— Я — коэн во Израиле. Ты что, о коэнах не слышала? Я люблю помогать людям. Вот эту твою рухлядь я продам для тебя в начале недели шекелей так за семьдесят, больше она не стоит — красная цена. За хранение ты мне заплатишь мелочь, всего двести шекелей — я с соседей много не беру. Зато ты будешь спать спокойно. Главное — здоровье.
Коэн во Израиле — хозяин обширного углового балкона напротив окон моей квартиры. Там стихийно и самопроизвольно выстраиваются мудреные композиции — так нащупывают и захватывают ветки растущего куста соседнее свободное пространство, чтобы заполнить его своим объемом. Потертый манекен без головы соседствует с метровым красным ключом, рядом с ними — детская ванночка, в ней на боку — античная каменная колонна из пластмассы, вместо капители — терновым венцом моток колючей проволоки, впритык к ней — массивный обнаженный мотор, извлеченный из утробы какой-то машины и весь опутанный тонкими проводками. На нем — роскошная клетка из сказки в форме восточного дворца, в ней — заводной плюшевый попугай, задирающий прохожих. Заботливый хозяин подсадил к механическому двух живых попугайчиков, чтобы не скучал, — с тех пор не умолкают крикливые склочные междоусобицы — птицы оспаривают друг у друга право на жизненное пространство. Попугаю-старожилу уже не до прохожих, он прекратил свои шалости и выглядит озабоченным и невыспавшимся. Освистали беднягу. Так и хочется дать ему телефончик очень честного и знающего адвоката, который возьмет недорого. Рулоны материи воткнуты в груду предметов, словно деревянные шпильки — в волосы гейши на картинках в книге «Эротик арт оф Джапан», ставни, решетки, зеркала закреплены так, что перспектива в них приобретает фантасмагорические свойства: улица спускается с небес на землю, ну прямо не улица, а лестница Иакова. В зеркалах плещется Средиземное море, горят нефтяными скважинами закаты и прозябает Яффо, легендарный и убогий город.
Однажды поверх этих богатств вскарабкалась надувная лодка под ярким парусом с орнаментом в центре в виде подсолнуха. Парус хлопал на ветру с такой яростью, что, казалось, дом вот-вот снимется с места. Как-то зимой лодка свалилась и села на мусорный бак. Кошки ласточками выпорхнули из его недр. Мусорный бак осторожно снялся с якоря и поплыл под парусом в неведомое.
Перед выборами хозяин накрыл балконную экспозицию лоснящимся портретом Нетанияху. Глава правительства пустился строить гримасы и заигрывать с публикой: надувал щеки, растягивал улыбку, подмигивал и лучился. Проиграв сопернику, заметно сник, постарел и сморщился, выцвел, порвался на куски, криво и жалко отвесив нижнюю челюсть, и… слинял вовсе. Но мы верим, что он вернется.
Балконная панорама меняется все время, и только один элемент в ней остается постоянным — это израильский флаг. Под летним испепеляющим солнцем и под зимними ливнями стяг гордо реет серой рваной тряпкой.
Что это: верноподданничество, охранная грамота или насмешка над державой?
С внешней стороны балконных перил хозяин тщательно закрепил полочки, расставил на них вазоны с цветами и ухаживает за ними.
Это — для красоты.
Крыша дома и проемы окон пустующих квартир облюбованы популяцией голубей. Раздобревшие на отбросах «птицы мира» обильно гадят на балконные богатства заблудившегося в дебрях времен ааронита.
— Господин Коэн, а куда вы мой стол денете, на балкон, не боитесь, что рухнет?
— Чего вдруг рухнет? Все это только лишь объем — веса никакого. Тяжелые и ценные вещи я храню дома. У меня есть предметы иудаики, серебро, даже арон ха-кодеш из дуба. Заходи, приведи своих друзей-художников. Люди искусства — мои постоянные клиенты.
— А деревянные скульптуры у вас есть?
— Что? Ни в коем случае, я языческой нечистью дом не опоганю. Скульптуры — это идолы! Мне, коэну, нельзя к ним прикасаться, и тебе — не советую.
Короткий пятничный день всегда чреват слишком ранним приходом субботы и наполнен лихорадочной суетой последних предсубботних приготовлений. Соседка с верхнего этажа хлопочет — моет балкон. Струя грязной воды обрушивается в центр стола, заставляя столпившихся отскочить в стороны. Стол приходится отволочь куда-то за угол. Трудолюбивая женщина принимается чистить второй свой балкон и снова оплескивает аукцион внизу.
Мелкие слесарные, столярные, обивочные мастерские, ресторан «Ицик ха-гадоль» (внушительных размеров владелец ресторана стоит при входе, так что все могут воочию убедиться в его величии) закрываются.
Последние посетители уже оставили щедрые чаевые в рыбном ресторанчике — сюда съезжаются в пятничные полуденные часы на свежий морской улов деловые компьютерные люди из стерильных кондиционированных районов северного Тель-Авива. Они любят снять недельное напряжение хорошим обедом, поговорить на сытый желудок о законных правах арабов на Яффо и ополоснуть глаза бесконечными морскими далями перед субботним семейным затворничеством. Фабричка «Кровать моей мечты», гаражи, пекарни, некошерный русский колбасный магазинчик — всё закрывается.
С грохотом и непреклонностью судебного приговора, без права обжалования обрушиваются гильотинами железные жалюзи.
Оторванные конечности и головы, но ведь они же — археологические обломки скульптур, которые нам так милы на музейных стендах. «Эти головы — чрезвычайно выразительный элемент экспозиции — покоятся на необычно, под углом поставленных полках-пюпитрах, так что лица этих пожилых поживших людей, в коих отражена, впечатана вся их жизнь, буквально читаются».
Мимо нас прошаркала группка пожилых католических монахинь (бледные лица, не знающие косметики, волосы убраны под платки-наколки, пепельно-серый цвет, бестелесность) и протопал взвод из трех молодых арабок с выводком детей (платья-халаты, волосы убраны под платки-реалы, широкие, сочные, небрежно вылепленные лица, тоже не знающие косметики, дешевая грубая обувь).
«Брокеры» тонко чувствовали ситуацию и уверенно играли на понижение. Акции моего предприятия падали. Цена реди-мэйда неумолимо приближалась к той черте, за которой мне придется доплатить, только бы кто-нибудь добрый прихватил стол с собой в качестве субботнего подарка.
Спасение возвестило о себе звонком мобильного телефона. Оно имело образ хмурого грузного торговца. Торговец достал из кармана засаленных рабочих брюк крошечный изящный телефон последней модели, открыл элегантную крышечку и прижал мясистую ладонь, на которой только что хрупко красовался телефончик, к уху. Аппаратик исчез — его поглотила пятерня. Мужчина подошел к стенке и отвернулся, будто собрался справить малую нужду. Но нет: крики и угрозы перекрыли жужжание торга. Это подошедший корил свою ладонь за невыполнение каких-то важных условий. Не переставая сквернословить, как продавцы икон на Измайловском рынке в Москве, горлопан зажал телефончик на этот раз между ухом и плечом, отчего его массивная голова оказалась криво и неестественно прижатой к туловищу, и таким образом высвободил обе руки. Затем он подошел к столу и ощупал его по-хозяйски, как цыган лошадь на бессарабском базаре. Проверил суставы, погладил, потрепал и похлопал по гладкой стальной поверхности, поглядел в пасть. Затем опустился на землю в позе молящегося мусульманина — анусом в небо, — чтобы заглянуть столу в пах, и, кряхтя, втиснулся под стол целиком.
Скованность и неудобство смирили его дух и расположили к компромиссам. Вылезал он из-под стола похорошев и подобрев. Пожелав своему плечу «Шабат шалом!», он достал из нагрудного кармана пачку стошекелевых купюр, перетянутую аптечной резинкой, выдернул из нее две сотни, сунул их мне в руки, взвалил стол на спину и уволок прочь.
— В добрый час, поздравляем, видишь, никогда нельзя падать духом! Мы за тебя все время болели, — несостоявшиеся покупатели спешили разделить со мной удачу. А Коэн даже подмигнул — ты что, думаешь, он так просто пришел, увидел, купил? Как бы не так — это я его привел, потому что я люблю помогать людям. От природы карий, здоровый глаз потомка священнослужителей голубел небесной непорочностью.
Один из доброжелателей поманил меня в сторону, ухватил за локоть и стал шептать:
— Не огорчайтесь, геверет художник, вы мне лучше скажите, вы картину маслом написать можете? А то у меня есть очень серьезный заказчик. А с этими дела не имейте — жулики! Мой заказчик хочет богатую картину про Кишиневский погром и в дорогой раме под золото. Он желает, чтоб было много фигур и очень много обнаженного тела.
— А обнаженное тело тут при чем?!
— Как «при чем»? Ведь во время погрома насиловали! Надо знать и любить свою историю! Зря вы отказываетесь, очень выгодный заказ.
Реди-мэйд незамедлительно конвертировался в скромное количество продуктов, бутылку красного сухого вина и букет цветов, украсить субботу.
Старьевщики еще долго не расходились, обсуждая разыгравшуюся на их глазах сцену продажи стола.
«Ай-яй-яй, какой убыток, вы только подумайте». «Продешевила, ой как продешевила. Такая порядочная женщина, ее дочь служит в МАГАВ, как и мой старший. Тяжелая и опасная служба». «Да нет, ее дочь — манекенщица, какую газету ни откроешь, везде ее фотографии». «Это другая дочь, а та, о которой вы говорите, учится в университете в Иерусалиме». «У нее что, три дочери?» «Все вы путаете, у нее — одна-единственная дочь, пусть будет здорова. Приезжает к матери по субботам». «А сама, сама-то — разведенная?» «Вдова вроде бы». «Это хорошо, что вдова, а не разведенная — повезло бабе, а то трех дочек в университете обучать — это сколько же денег надо?!» «А чем она занимается?» «Искусством, говорят, она художник, скульптор». «Ее счастье, что художник, говорю я вам, а то ведь в торговле — здесь обязательно талант нужен».