Когда нам пришла пора отправляться восвояси, наш хозяин с ужасом узнал, что мы с Лу приехали на машине и теперь намереваемся возвращаться в отель тем же способом. Похоже, шведские законы, карающие за управление автомобилем в нетрезвом состоянии, столь суровы, что никто здесь не отправляется на званый ужин без приятеля с машиной, которому предстоит воздержаться от участия в возлияниях. В противном случае вы не рискуете и просто берете такси. Мы были, конечно, вполне трезвы, и языки у нас не заплетались, согласился хозяин, но и я, и Лу приняли достаточное количество алкоголя, и нам не следовало подвергать себя риску. Такси доставит нас к отелю, а кто-нибудь подгонит нашу машину завтра утром.

Прибыв в отель, мы молча поднялись по лестнице и остановились у двери Лу.

— Не буду вас приглашать на рюмку, — сказала она. — Это было бы преступлением — заливать виски то чудесное вино и коньяк. К тому же, у меня уже глаза слипаются. Спокойной ночи, Мэтт.

— Спокойной ночи, — сказал я и отправился по коридору к своему номеру. Войдя, закрыл за собой дверь и расплылся в кривой ухмылке. Ясное дело: она решила попотчевать меня моим же собственным лекарством: у нее, как и у меня, отлично получилось это безразличие. Я зевнул, разделся и отправился в кровать.

Сон волной нахлынул на меня, и я уже терял последний контакт с окружающей реальностью, как вдруг неясный звук заставил меня очнуться. Где-то вдали скрипнула половица. Я навострил уши и услышал стук каблучков в коридоре. Лу вышла из номера. Что ж, может быть, она отправилась в общественный сортир. В ее номере, как и в моем, был крошечный отсек за занавеской, где стоял маленький шкафчик с эмалированным белым сосудом под крышкой — для экстренных случаев.

Я стал ожидать, но она не возвращалась. Я даже не помыслил о том, чтобы пойти следом за ней. Мы играли в слишком сложную игру, и тем не менее я полагал, что выиграть в ней сумеет игрок, способный на самые глупые ходы. Черт с ней и с ее полуночными путешествиями. Я знал кое-что, чего, по ее мнению, я знать не мог. И это знание равнялось одному очку в мою пользу. Ну, скажем, пусть будет пол-очка. Я повернулся на другой бок и закрыл глаза.

И ничего не случилось. Но вдруг меня охватило возбуждение, которое возникает после того, как примешь изрядную дозу алкоголя, частично нейтрализованного изрядной дозой кофе. Сон как рукой сняло. Я терпел, сколько мог, потом поднялся, обошел кровать, приблизился к окну и выглянул на улицу. Окно в моем номере было створчатое, без жалюзи, как и принято в этой стране. Неприятно и даже странновато было стоять у окна на втором этаже, на виду у чужих глаз. Ведь настолько привыкаешь смотреть на окружающий мир сквозь проволочную сетку, что, как только эту сетку убирают, сразу начинаешь ощущать себя голым и беззащитным.

Хотя была уже полночь, небо казалось куда светлее, чем, скажем, в Санта-Фе, штат Нью-Мексико: дома у нас ночное небо черно как смоль, с ослепительными точками звезд. А тут любоваться было нечем. Мое окно выходило на озеро. Я забыл его название, но оно должно было оканчиваться на «ярви», потому что «ярви» по-фински значит «озеро», и, как отметила Лу, финское влияние здесь, в сотне миль от границы, ощущалось довольно сильно. Стоя у окна, я прямо-таки кожей чувствовал, как география обволакивает меня — такого чувства никогда не испытываешь в родных краях. Но здесь я стоял на клинышке суши небольшой страны, Швеции, зажатой с обеих сторон двумя другими — Норвегией и Финляндией. А за Финляндией лежала Россия и арктический порт Мурманск…

Мое внимание привлек шорох в кустах под окном: на освещенном пятачке невдалеке появилась Лу Тейлор. Она, надо думать, оставила пальто в номере. В своем черном платье — да еще с темными волосами — она была почти неразличима во тьме. Когда я заметил ее, прятаться мне было поздно. Она уже устремила взгляд на окно, в котором моя рожа сверкала, точно вывеска на фоне темной комнаты. Она обернулась, чтобы предупредить своего спутника, но он не ожидал ее сигнала. Он вышел из кустов и выпрямился — я тут же узнал в этом похожем на футболиста здоровяке человека, которого встретил в ее гостиничном номере в Стокгольме: Джим Веллингтон.

Я стоял и смотрел на них. Осознав, что их заметили, они преспокойно закончили разговор, вероятно, начатый еще в кустах. Она о чем-то спрашивала. Он не ответил, развернулся и исчез в кустах. Она отправилась по освещенному тротуару к отелю, как видно, не рискуя подвергать опасности свое дорогое платье, нейлоновые чулки и выходные туфельки в темных зарослях. Она зашла за угол, ни разу не взглянув на меня.

В комнате становилось прохладно. Я закрыл окно и задернул штору. Постель привлекала меня не более, чем раньше. Я нашел свой халат, надел его и включил свет. Мой взгляд упал на кассеты с отснятой сегодня днем пленкой, которые я выставил на комод: пять цветных и три черно-белых. Это вовсе не означает, что я нашел больше интересной натуры для цветного «кодакхрома» — напротив, меньше, но цветная пленка не так надежна, как черно-белая, и потому я по старой привычке страхуюсь, когда снимаю в цвете, делая два дубля — один с короткой выдержкой, другой с чуть более длинной. Так выходит дешевле: в случае чего не приходится возвращаться и переснимать.

Улов был скудным за день работы, а это означало, что я не вложил в работу душу. Если съемки действительно захватывают меня, я могу нащелкать втрое-вчетверо больше кассет за день и не чувствовать усталости. Но сейчас мне приходится снимать по указке, так что у меня не было никакого интереса подойти к делу творчески.

Стук в дверь не заставил меня подпрыгнуть от неожиданности. Я слышал ее шаги в коридоре. Я пошел в прихожую и впустил ее. Закрыв за ней дверь и обернувшись, я увидел, что она осматривает на свету свои чулки — не поехали ли — и платье — не запачкалось ли. Она была в том же плотно облегающем джерсовом платье, которое надела к ужину в Стокгольме — с большим атласным узлом на бедре.

— Я думала, вы спите, — вяло сказала она.

— Я как раз собирался заснуть, но ваши шаги меня разбудили. Интересно, что это Веллингтон поделывает в Килруне?

Она испытала секундное замешательство.

— Так вы его узнали?

— Мужчину таких габаритов трудно не заметить. Мне вдруг пришло в голову, что из всех мужчин, виденных мною в Швеции до сего момента, Джим Веллингтон был единственным здоровяком, который мог приклеить себе накладную бороду и издавать рокочущий хохот: он вполне соответствовал данному Хэлом Тейлором описанию Каселиуса.

Лу Тейлор отвернулась. Она подошла к комоду и стала рассеянно переставлять кассеты с пленкой. Наступило молчание.

— А если я скажу, что это не ваше собачье дело — то, что он делает здесь? — произнесла она наконец.

— Я бы мог не согласиться с вами, — сказал я. — Но все равно я ничего тут не могу поделать, правда?

Она взглянула на меня через плечо и неуверенно взяла одну кассету.

— Это все вы сияли сегодня? Я и не думала, что так много получилось.

— Это не много, — возразил я. — Видели бы вы, как я работаю, когда по-настоящему увлечен.

— И что вы теперь будете с ними делать? Вы их сейчас и проявите?

— Нет. Цветные в любом случае надо отдать в лабораторию в Стокгольме. Я сам не могу их проявить. А черно-белые я сохраню, пока не найду подходящих условий для работы, оборудования и химикатов. Возможно, мне удастся в Стокгольме арендовать на несколько часов фотолабораторию. Терпеть не могу сидеть, обливаясь потом, в гостиничном стенном шкафу. — Помолчав, я спросил: — Вы что-то должны этому Веллингтону?

Она поставила кассету на место и медленно обернулась ко мне. Все было ясно и просто. Мы уже неплохо знали друг друга. Я застукал ее и мог теперь часами задавать ей кучу дурацких вопросов, заставляя придумывать на ходу кучу столь же дурацких ответов. А в итоге — ничего. Мы будем так же стоять, глядя друг на друга, перебрасываться бессмысленными репликами, но так ничего и не выясним. Оставалось, правда, еще кое-что, что нам обоим хотелось узнать, и узнать это можно было одним-единственным способом.

— Пожалуй, нет, — медленно произнесла она. — Я бы не сказала, что должна что-то Джиму Веллингтону, — А потом, все еще не сводя с меня глаз, добавила: — А вы ведь притворялись, будто я вам совсем не нравлюсь?

— Да, — ответил я. — Это правда. Притворялся. У меня было намерение иметь с вами сугубо деловые отношения.

— А это, — сказала она, шагнув ко мне, — было довольно-таки глупым намерением. Вы так не считаете?