Но когда я оказался в здании аэропорта в Гонолулу, на острове Оаху, я постарался об этом забыть. Конечно, разные подозрения шевелились в уголке моего мозга, но сейчас я думал о девушке, которая очень порадовалась бы каникулам на Гавайях. Ее кодовое имя было Клэр, а настоящего я не знал и, похоже, никогда не узнаю. Ее похоронили на французском кладбище под именем Уиннифред Хелм, возлюбленной жены Мэттью Хелма. Официально она числилась жертвой дорожно-транспортного происшествия. С небольшой помощью местных властей можно утопить массу ненужных подробностей в статистике автокатастроф.

Впрочем, теперь уже все это относилось к периоду античной истории, или, по крайней мере, станет античной историей, как только я заставлю себя позабыть это. Я допил свой сок, удивительно не похожий на то пойло, что наливают нам из жестянок на материке, и поблагодарил женщину за доставленное удовольствие. Она была вполне миловидной, но посчитать баллы сексапильности по моей шкале я никак не мог, потому как от подбородка до пят она была облачена в длинное свободное, яркое цветастое одеяние, сильно напоминавшее мешок для картошки. При всем своем безусловном удобстве и неоспоримой скромности этот наряд, однако, представлялся мне не самым лучшим для появления на людях.

Она не подала мне никаких тайных знаков, не назвала никаких паролей и упорхнула со своим подносом с чашечками сока к другим пассажирам нашего самолета. Никто не подумал подать мне условный знак или всадить пулю, когда я получал багаж. Никто не посылал мне воздушных поцелуев, и никто не метал в меня ножи. И я дождался такси, уселся в него и назвал один из отелей на Вайкики, который мне рекомендовали в качестве тихого местечка, где усталый специалист в области насилия может немного отдохнуть душой и дать зарубцеваться сердечным ранам.

Когда мы проехали несколько кварталов, я, однако, подумал, что, пожалуй, мой приезд не остался совсем незамеченным. За нами следовала небольшая машина, марку которой я опознал далеко не сразу. Я вздохнул с облегчением. Если бы никто не предпринял никаких ходов, мне пришлось бы думать и гадать, что же будет впереди, но Мак, к счастью, позаботился, чтобы мои таланты не пропадали втуне.

— Я, признаться, не собирался впутывать вас в это, — сказал он, когда я зашел к нему во второй раз. — Во-первых, вы заработали право на отдых, во-вторых, это работа, к которой вы не очень подготовлены. Вы сами признали, что это не ваша зона. Вы плохо знаете регион, а Монах отлично запомнил вашу внешность. Тем не менее может случиться так, что неблагоприятные обстоятельства станут работать на нас. Так или иначе, если Монах и увидит вас в аэропорту в Гонолулу, а это вполне вероятно, то он ни за что не поверит, что вы прибыли исключительно отдохнуть и развеяться. Поэтому, если вы по-прежнему настаиваете на том, чтобы провести отпуск именно на Гавайях, для вашей личной безопасности вам следует кое-что знать.

Не помню, чтобы я настаивал на Гавайях. Кажется, я только сказал, что не намерен менять планы из-за одного человека. Конечно, если бы об этом попросил меня Мак, я бы не смог ему отказать, но он как раз и не подумал этого сделать. Он предпочел поймать меня на слове, а это лишило меня шансов на отступление. Что ж, так мне и надо. Мне не следовало делать столь опрометчивых заявлений в этом кабинете. Я думал об этом, слушая факты, которыми он потчевал меня. Они касались Монаха и мало меня удивили. В конце концов, я неплохо успел изучить этого типа — как-никак, с ним вместе я рисковал жизнью, а потом и сам чуть не убил его.

— Когда агент меняет окраску, возникают неприятности, — говорил Мак. — Особенно если речь идет о таком агенте, как Монах. Он считает, что законы и правила писаны не для него. Что ж, по роду деятельности он всю жизнь нарушал их.

— Нам известно, что он затеял? — спросил я.

— У нас есть убедительные свидетельства того, что он поддерживает контакты с Пекином, — сказал Мак.

— Это ни о чем не говорит, сэр, — возразил я. — Например, я несколько раз вступал в контакт с Москвой. Порой приходится создавать впечатление, что тебя легко купить. У него может найтись неплохое объяснение.

— Ваше чувство справедливости, Эрик, просто похвально, — сухо отозвался Мак, — особенно учитывая ваше невысокое мнение об этом человеке, которое, кстати сказать, возможно, следовало бы подкрепить большим числом аргументов, когда вы его письменно выражали.

— Я по-прежнему считаю, что он мерзавец, и притом весьма опасный мерзавец. Я бы с удовольствием пристрелил его или разрезал на кусочки и скормил их акулам, если у них там имеются акулы. Но я не готов называть человека предателем без достаточных оснований.

— Это доказано, — сказал Мак. — Монах продался. Мы все проверили. Детали вас не должны касаться, но смею уверить, это установленный факт.

Я не люблю фактов, которые мне предлагают считать установленными, а также детали, которые меня не должны касаться, но мне ничего не оставалось, как сказать:

— Да, сэр.

— Что касается вашего первого вопроса, то ответ отрицательный. Нет, мы не знаем, что именно он затеял. Разумеется, нам надо выяснить это, прежде чем приступать к решительным действиям. Но что бы он ни решил провернуть под опекой китайских коммунистов, этому должен быть положен конец. Это не менее важно, чем разобраться с самим Монахом. Вы меня понимаете?

— Да, сэр. Кто этим от нас занимается?

— Пока только один человек, действующий снаружи под именем Бернард Нагуки. Если ему представится случай связаться с вами, он скажет, что на островах очень мало морских птиц, на что вы ответите: это так, зато всех прочих хоть отбавляй.

Интересно, что за мудрец придумал такой текст и как мне отличить секретного агента от орнитолога. Но вслух я произнес:

— Вы сказали, что Нагуки работает снаружи. А как насчет изнутри? Есть у нас там кто-нибудь? Мак поколебался, потом сказал:

— В общем-то да. Пока мы не наберем достаточно фактов, чтобы принять решительные меры, Нагуки будет выполнять отвлекающие маневры, как, собственно, и вы. Нам ни к чему давать повод Монаху заподозрить утечку информации из его организации. Но только, пожалуйста, забудьте об этом, Эрик. Как вы сами понимаете, ситуация деликатная, и внутреннему агенту была обещана полная свобода действий. И еще абсолютная анонимность. Я дал слово, что о его существовании не будет знать никто. В противном случае сотрудничество не состоялось бы.

Я покривился и произнес:

— Люблю я этих стукачей, которые хотят оказаться в стане победителей, не рискуя ничем.

— Я дал слово, Эрик, — спокойно напомнил Мак. Он одарил меня редкой и холодной улыбкой.

— Зато вы не давали слова, не так ли? Поэтому все, что вы узнаете из независимых источников, а также то, как вы поступите с полученной информацией, не имеет ко мне никакого отношения.

Мы поглядели друг на друга, и я сказал:

— Да, сэр. Это отчасти проясняет ситуацию.

— В теории на связь с вами выйдут лишь в случае необходимости. Как только мне удастся вступить в контакт с источником, я передам, что вы едете. Процедура идентификации — как условлено.

Я кивнул.

— Судя по вашим словам, Монах не знает, что его продали, но имеет ли он представление о том, что мы вышли на его след, даже если ему неизвестно, как это могло случиться?

— Боюсь, он начал это подозревать. Потому-то я и велел Нагуки отправляться туда и сразу заявить о своем присутствии. Создать впечатление, что именно он раскопал инкриминирующие факты.

— Жестоко по отношению к Нагуки, — заметил я. — Монах может быть безжалостным.

— Именно, — ровным тоном произнес Мак. — Вот поэтому я и ввожу вас в курс дела. С тем, чтобы вы могли заменить Нагуки, если с ним что-то случится. Вам понятно?

Я подумал: а кого же он наметил на мое место, если что-то случится со мной, но вслух я сказал:

— Да, сэр. Благодарю вас, сэр.

Мой сарказм — если это можно считать сарказмом — не произвел на Мака ни малейшего эффекта. Как ни в чем не бывало он продолжал:

— Вы, надеюсь, понимаете, что официально Монах — старший оперативник, которому мы всецело доверяем. Собственно, чем больше я размышляю над проблемой, тем больше склоняюсь к мысли о том, что если кто и должен находиться под подозрением, так это вы.

Мне пришлось сделать над собой небольшое, но все-таки усилие, чтобы не порадовать его выражением замешательства на моем лице.

— Под подозрением в чем, сэр?

— Излишняя болтливость и слишком вольное поведение. Как результат, временное отстранение от работы и нахождение под наблюдением. Да, пожалуй, это должно сработать. Монах терпеть вас не может и потому скорее всего поверит, что вы впали в немилость. Очень часто даже самые проницательные из нас начинают верить в то, что их больше всего устраивает.

Мой месячный отпуск стал растворяться в туманных далях.

— Интересно, — подал голос я, — могу ли я узнать, что же такого я наболтал?

— Конечно. Например, среди прочего вы говорили, что зря мы воюем не с Россией, а завязли в Азии — и что любой паршивый лейтенантишко, который во время сражения позволил бы себе роскошь повернуться спиной к врагу, немедленно угодил бы под трибунал. Разумеется, я цитирую вас дословно.

— Ясно. Ну, а должен ли я немного поплакать над бедными коммунистическими младенцами, поджаренными на капиталистическом напалме?

— Только в том случае, если вы сумеете сделать это абсолютно убедительно. С вашей репутацией циничного и опытного оперативника вы произведете более убедительное впечатление — по крайней мере, на первых порах — если ваши комментарии будут основываться на чисто военном подходе. Разумеется, если вам понадобится войти в доверие к кому-то из конкретных лиц, вы можете позволить себе какие-то более резкие суждения. Или, напротив, отойти на более безопасные позиции, если того потребует обстановка. Все дело в том, на кого вы захотите произвести впечатление. Вас снабдят сведениями насчет лексикона, который используется в таких дискуссиях.

— Да, сэр, — сказал я. — В вашем описании мои высказывания не носят предосудительного характера и не дают повода для подозрений и слежки. Итак, я высказываю мнение, что Россия — куда более опасный враг, чем Китай. Ну и что с того?

— Для солдата, Эрик, всегда предосудительно ставить под сомнения решения начальства, — строго возразил Мак. — Ну, а если секретный агент при посторонних сомневается в правильности политики своего правительства, то он, мягко говоря, оплошность, ставящая под сомнение его профессионализм.

— Да, сэр, — отозвался я. — Извините, что поднял этот вопрос.

Но Мак не собирался так легко отпускать меня. Он продолжал, цитируя из учебного пособия по подготовке агентов:

— Агент не имеет права выражать непопулярные точки зрения, независимо от степени их справедливости, если, конечно, того не требует характер задания. В нерабочее время он должен быть политически незаметным, дабы не утратить свою профессиональную пригодность в будущем. Нарушение этого правила может повлечь за собой дисциплинарные взыскания. — Мак поднял голову и продолжал уже обычным голосом: — Могу только добавить, что Монах оказался у нас под подозрением именно потому, что его люди позволили себе высказывать свою точку зрения в подобных дебатах, и с его стороны не последовало никаких ответных мер.

— Думаю, что не надо даже спрашивать, на чью сторону они вставали. Ну, а что там за люди? Помимо человека изнутри, на помощь которого мы рассчитываем, кто бы он ни был, кто еще там имеет место?

Мак помрачнел.

— К сожалению, наши операции в Тихоокеанском регионе носили достаточно автономный характер, в первую очередь из-за больших расстояний и языковых особенностей. По сути дела, возникла организация в организации. Не имея доказательств, опровергающих этот тезис, готов предположить, что люди, там работающие, сохраняют верность именно Монаху. Большинство из них оказалось завербовано лично им, и все они привыкли отчитываться ему непосредственно или через него, а не мне лично, как поступают оперативники в других регионах. — Он тоскливо пожал плечами. — Это явная административная оплошность, но таких ошибок непросто избежать, учитывая географические проблемы.

— Ясно, сэр. Стало быть, под командой Монаха создана маленькая секретная империя. Очень неплохо для человека с амбициями.

— Да, — согласился Мак, — только у нее есть присущий всем империям недостаток. Без императора она рушится.

Эту фразу он произнес удивительно мягко. Я посмотрел на него и сказал:

— Ясно, сэр...

— Эрик?

— Да, сэр.

— Я говорил, что официально Монах вне подозрений. Для всех заинтересованных лиц было бы неплохо, если бы все осталось так до самого конца.

— Да, сэр, — отозвался я. — До самого конца.

Какое-то мгновение мы грустно смотрели друг на друга. Кажется, все уже было сказано. Я встал и вышел из кабинета Мака.

А теперь я ехал вдоль моря, и за мной следовала японская машина “дацун”. За рулем сидел круглолицый и усатый молодой человек, в котором я узнал одного из наших, точнее, “монашеских” агентов по кличке Фрэнсис, действовавшего под именем Билл Менандер. Судя по тому, как откровенно-назойливо он следил за мной, ему еще не хватало опыта, а может, Монах дал ему инструкции ехать так, чтобы я сразу догадался, что за мной следят. Это было вполне в духе Монаха.

За машиной Фрэнсиса ехал, то отставая, то нагоняя его, светлый “форд” примерно позапрошлогоднего выпуска. Я не мог понять, участвует ли он в параде или просто мирно едет себе по своему делу в ту же сторону.

Проезжая по Гонолулу в предзакатном освещении, я подумал, что если не обращать внимания на высокие и живописные горы явно вулканического происхождения, то этот город вполне можно принять за Лос-Анджелес или Майами-Бич. Зато его никак уж не спутать с теми серыми немецкими городами, где мы с Монахом выполняли то равнее задание. С тех пор много воды утекло, но тем не менее, вспоминая те дни, я напоминал себе, что, позволив ему вернуться назад живым, я совершил серьезную ошибку, которую, учитывая все то, что я с ним сделал, мне рано или поздно придется исправлять.