Я проснулась от звука дождя и ощущения, что кровать пуста. Оглушающий тропический ливень, к счастью короткий, уже заканчивался, что вполне подходило для эб, дня дождя. Спустя десять минут небо расчистилось, чего нельзя было сказать о моем настроении.

Я прошла на кухню и нашла на столе записку. «Меня вызвали. Проблема на раскопках. Чувствуй себя как дома, — прочитала я. — Лукас приедет около одиннадцати тридцати и отвезет тебя в Мериду». В конце записки было несколько более приятных слов: «Как насчет сегодняшнего вечера?»

Десяти еще не было, так что я решила искупаться в бассейне, хотя у меня и не было с собой купальника. Укрытый тенью бассейн казался таким уединенным и приятным и был надежно защищен от любопытных взглядов густой живой изгородью.

Однако, выбравшись из воды, я очутилась лицом к лицу с маленькой женщиной племени майя, одетой в традиционную расшитую женскую рубашку. Мы обе очень удивились, увидев друг друга, но у нее было значительное преимущество: она была в одежде.

Женщина посмотрела на меня с большим подозрением, даже с любопытством, когда я, схватив свое полотенце, бросилась в спальню. Я приняла душ и оделась, и все это время я слышала, как она перемещается по дому.

Кроме шелкового платья с прошлого вечера у меня больше ничего не было. Для пол-одиннадцатого утра эта одежда была несколько экстравагантна. Я хотела отсидеться в спальне, пока меня не вызволит Лукас, но поняла, что это глупо, поэтому пошла в кухню.

Мы снова взглянули друг на друга через кухонный стол. Ростом она была не выше пяти футов, а в ее темных волосах, собранных в пучок, виднелась седина. Ее внимательно изучающие меня глаза светились благодушием и, как мне показалось, интеллектом. Наконец она улыбнулась и указала на кофейник, стоящий на плите. Запах был великолепный, я кивнула, и она налила мне чашку.

Она говорила только по-испански с сильным акцентом. Ее родным языком, как она мне сказала, было юкатанское наречие. Мы познакомились. Ее звали Эсперанса, и она была, по ее словам, домработницей сеньора Хамелина. Она приходила каждый день, чтобы убраться и приготовить что-нибудь на ужин.

Ее явно заинтересовало мое платье, поэтому я рассказала ей о своей подруге Изе. Скоро мы уже вовсю болтали. Я сказала, что приехала из Канады к друзьям в Мериду. Как и многие из южан, кто никогда не был в Канаде, Эсперанса предположила, что Торонто весь год засыпан снежными сугробами в семь футов высотой, и очень хотела узнать, как мы перемещаемся по городу и на что похож снег.

— Я слышала, что не бывает двух одинаковых снежинок, — сказала она. Когда я кивнула, она добавила: — Наш мир полон чудес, правда?

Она спросила меня о моей семье, где я выросла и ходила в школу. Ее любопытство было безграничным. Она рассказала мне о своей деревне, располагавшейся неподалеку.

— Деревня была гораздо больше, когда я была маленькой, — сказала она. — Теперь многие молодые люди уезжают. Они отправляются в большие города в поисках лучшей жизни, но не думаю, что этим они что-то выигрывают. Многие из них теряют свой стержень, свои корни. Они начинают думать о цивилизации майя как о чем-то ушедшем, о том, что вытеснила другая, европейская цивилизация, и стремятся стать частью этой новой цивилизации.

— Может, стоит возвратить их назад, к корням? Оградить себя от европейской цивилизации? — спросила я, полагая, что она именно это имеет в виду.

— Это совершенно невозможно, — сказала она. — Но мы не можем до конца принять и европейскую цивилизацию, не потеряв при этом важной части нас самих. Молодые люди должны понять, что европейская цивилизация не вытеснила нашу. Просто две цивилизации теперь движутся параллельно. Только так можно стать полноправными и успешными участниками современной жизни.

— У нас есть поговорка, которую можно перевести примерно так: «Кто забывает свое прошлое, тот обречен повторить его». Быть может не совсем то же самое, но основная мысль совпадает, — сказала я.

— Мне нравится, — улыбнулась она.

— А что вы думаете о «Детях Говорящего Креста»? — спросила ее я.

— Если вы хотите знать, одобряю ли я лично воровство, даже ради правого дела, то я отвечу: нет. Но если вы спрашиваете о том, понимаю ли я то разочарование, которое заставляет мой народ прибегать к подобным действиям, я скажу, что да, понимаю. Мой народ угнетали веками, иногда это было открытое, жестокое подавление, иногда скорее политическое и почти незаметное.

Вспомните наших братьев и сестер майя в Гватемале, которых согнали с их земель, и теперь они вынуждены жить в страхе из-за правительственных бригад смерти. За последние двадцать лет были убиты как минимум сто пятьдесят тысяч майя, и еще десять тысяч пропали без вести!

Я, конечно, понимаю, что есть много способов выдержать этот гнет. Один из них — просто принять его или, лучше сказать, уступить. Другой — приспособиться, отказаться от самих себя, становясь более европеизированными, чем те, кто нас подавляет. Многие из нас так и поступили. Но есть и еще один способ — сопротивление, если потребуется, то вооруженное, с применением насилия.

В этот момент к нам присоединился Лукас. Он обнял Эсперансу и уселся между нами за кухонный стол.

— Моя крестная, — сказал он, улыбаясь ей, но обращаясь ко мне.

Если у Лукаса и было какое-то мнение по поводу нового статуса моих отношений с Джонатаном, то он оставил его при себе. Однако я заметила, что он старался не смотреть на меня во время разговора. Когда наши глаза нечаянно встречались, он быстро отводил взгляд в сторону.

Чего нельзя было сказать о его крестной, чьи глаза, казалось, заглядывали прямо мне в сердце. Если и существовал рентгеновский прибор для души, то этим прибором была она. Когда Лукас вышел, чтобы подогнать машину к дому, а я начала собираться в дорогу, она вдруг схватила меня за руку.

— У моего народа есть один образ солнца, который мне очень нравится, — сказала она. — В мироздании майя солнце находится в нашем мире днем, но должно пройти через темную преисподнюю ночью. Иногда мне кажется, что это похоже на наши души. Порой мы должны пройти через тьму, прежде чем по-настоящему оценить свет.

С этими словами она попрощалась со мной и вернулась к своей работе на кухне.

Я села в джип, на котором должна была вернуться в Мериду. Я знала, что путешествие будет долгим и молчаливым, если мне не удастся разговорить Лукаса.

— Мне очень понравилась Эсперанса, — сказала я, начиная разговор. — Она правда твоя крестная?

— Да, — ответил он.

Молчание. Похоже, будет нелегко.

— Она слишком молода для этого, не намного старше тебя.

— Да.

Опять молчание.

— Ты не слишком болтлив, а?

— Нет.

Некоторое время мы сидели молча.

— Она — двоюродная сестра моего отца, — наконец произнес он. — Жизнь здесь непростая. Люди рано взрослеют. Когда я родился, она была подростком, но взрослые решили, что она подойдет для того, чтобы стать моей крестной.

— Думаю, что она уже тогда была мудрее своих лет, — сказала я.

Он с подозрением взглянул на меня, словно желая убедиться, не подшучиваю ли я над ним, но понял, что я говорю серьезно.

— Ты тоже это заметила? — спросил он. — Она — очень важный человек в моей семье. Ее брат, двоюродный брат моего отца, глава семьи по мужской линии, тот, кого некоторые майя называют мать-отец, хранитель дня.

Из своих научных изысканий я знала, что хранители дня были предсказателями, толкователями знамений и священных текстов.

— Эсперанса получила свой статус благодаря не только родству с матерью-отцом, но и собственным заслугам. Ее считают хранительницей великой мудрости. — Он тихо рассмеялся. — Некоторые даже говорят, что она может предсказывать будущее. Думаю, причина в том, что она хорошо понимает людей и мир вокруг нас.

— Я догадываюсь, откуда это.

Я вспомнила ее замечание о тьме и душе.

— Значит ты — майя?

— Метис. Мои бабушка с дедушкой были чистокровными майя. Мать — испанка.

Метис, я знала, был скорее культурный, чем расовый термин. Те, в ком текла смесь индейской и испанской крови и которые так себя определяли, были склонны считать себя ближе к латиноамериканской культуре.

— Твоя фамилия Май. Для истории майя это знаменитая фамилия, не так ли?

Он снова посмотрел на меня.

— Ты имеешь в виду — печально знаменитая. Думаю, ты намекаешь на одного моего дальнего родственника, генерала Франсиско Мая, который перешел на сторону испанцев. Здесь, на Юкатане, Май — довольно распространенная фамилия.

Но в его голосе было нечто, что подсказывало мне, что лучше эту тему не развивать, поэтому я не стала расспрашивать.

Мы посидели некоторое время в компанейском молчании, затем я попробовала сменить тактику.

— Кажется, я знакома с твоей подругой, — сказала я.

Он удивился:

— С кем?

— С Эулалией Гонсалес. Я познакомилась с ней в морге. Она мне очень понравилась, и вчера мы вместе выпили по чашечке кофе.

— Она моя двоюродная сестра, — сказал он.

«С кузиной целовался», — злорадно подумала я.

— Она говорила тебе обо мне? — спросил он.

— Нет. Вообще-то я видела тебя, когда подходила к ресторану.

После этих слов он на некоторое время снова замолчал.

— Да, она очень милая, — только и сказал он, касаясь этой темы.

Я попыталась снова.

— Джонатан упомянул, что на раскопках возникла какая-то проблема, — сказала я.

— Да, — ответил он.

Снова молчание.

— Ну хватит, Лукас. Поговори со мной! — сказала я с явным раздражением. — Я же видела, как ты бойко болтаешь с другими. Почему ты не хочешь разговаривать со мной?

Теперь мы ехали в гробовом молчании, глядя на мостовую.

— На раскопках остановлены работы, — наконец произнес он. — Все рабочие ушли.

— Бунт! — сказала я. — С чего бы вдруг? Конечно, работа там не сахар. Я бы даже сказала, каторжный труд.

— Да, — согласился он. — Но… взбунтовались они по другой причине.

Он на мгновение улыбнулся, произнося слово «взбунтовались».

— Они говорят, что Повелители Тьмы сердятся на нас за то, что мы там работаем. Рабочие боятся, что из-за наших работ может случиться что-то страшное и уже случилось.

— Что именно?

— Да так, кое-что. Кто-то из рабочих сильно порезался об один из кремниевых клинков, которые ты видела. Другой обнаружил знаки на песке в пещере и сказал, что это дело рук Повелителей Тьмы. И тому подобное. Невежественные люди, — сказал он извинительным тоном.

— Ну тогда это все объясняет. Или все дело в их невежестве, или что-то нехорошее действительно происходит. Мой нынешний опыт, полученный здесь, не исключает подобного развития событий.

— Да, тебе досталось, — согласился он. — Как бы там ни было, по возвращении на раскопки я переговорю с ними об условиях возобновления работ.

Он улыбнулся.

Мы прибыли в отель. Я поблагодарила его за то, что он меня подвез, и вошла в холл.

Иза и Сантьяго сидели за конторкой портье. Сантьяго сурово посмотрел на меня, без сомнения, считая, что, пока я нахожусь здесь, он является представителем моих родителей, и неважно, сколько мне лет. Однако Иза, увидев меня, улыбнулась.

— Полагаю, мое платье имело грандиозный успех, — сказала она. Я скорчила рожицу.

Для меня было оставлено два сообщения: одно от Маргарет Семпл, контактного лица в посольстве Канады в Мехико, а другое от Алекса, уведомляющего меня, что у меня в подвале небольшая протечка, ничего страшного, но неплохо будет, если я перезвоню.

Из отеля я перезвонила Маргарет Семпл. Выразив свои соболезнования по поводу кончины доктора Кастильо, она приступила к главному.

— Один противный полицейский не дает вам проходу, — начала она.

— Трудно с вами не согласиться, — сказала я. — Но что именно вы хотите этим сказать?

— Пока мне не удалось выяснить что-либо до конца, что не удивительно — местные военные и полиция не особенно с нами считаются, — но у меня возникло впечатление, что ваш майор Мартинес и сам не без греха. На вашем месте я бы не стала портить с ним отношения.

Поздно, подумала я, но поблагодарила ее за предупреждение.

— Что касается вашего паспорта, то работа ведется, хотя, как я выяснила, вам разрешается покидать отель. Но я бы не стала на вашем месте покидать город, не предупредив майора. Не давайте ему повода следить за вами.

Я поблагодарила ее и уже собиралась повесить трубку, как она сказала:

— Звоните мне каждые два дня, хорошо? Чтобы я знала, что с вами все в порядке.

Похоже, ее действительно тревожила эта ситуация. Я задумалась. Что могло заставить Маргарет Семпл так волноваться за меня? Даже я за себя так не переживала. А еще она была вторым человеком после Эулалии Гонсалес, который предупреждал меня о возможной коррумпированности Мартинеса.

Затем я выскользнула из отеля и направилась к своему любимому платному телефону в темном коридоре «Кафе Эскобар».

Алекс сразу же снял трубку.

— Я рад, что это ты. Я уже начал немного волноваться, — сказал он. Я решила не упоминать, где я провела последние пятнадцать часов.

— Алекс, ты что-нибудь узнал? — спросила я.

— Массу всего. Поразительные новости, должен сказать. С чего начать?

— С книг.

— Хорошо. Может, тебе это уже известно, но я буду краток, потому что, если честно, книги майя — большая редкость. Самая главная, исходя из того, что мы об этом знаем, это «Пополь-Вух». Это книга о мифологии майя, что-то вроде месоамериканской «Илиады» или «Одиссеи». В ней описаны главным образом фрагменты мифа — истории возникновения и деяний весьма изобретательных божеств, называемых героями-близнецами, а также информация о происхождении и истории киче, одного из основных племен майя времен завоевания.

В середине шестнадцатого века один молодой индеец-киче знатного происхождения перевел эту книгу на латынь, правда, до наших дней дошла только одна копия.

Другие книги периода после завоевания, о которых мы знаем — это «Чилам Балам», которые, как я выяснил, являются книгами пророка-ягуара. Я не стал подробно ими заниматься, так как ты просила не обращать на них внимания, но отмечу только то, что эти книги могут являться фрагментами более ранних произведений, созданных до испанского завоевания. Их также можно найти в переводе на европейские языки, и они получили имена по названию мест, где хранятся.

— Алекс, а как насчет еще более ранних книг?

— А вот тут мы подобрались к самому интересному. На сегодняшний момент в мире на языке оригинала осталось только четыре книги майя. Я не понимал, почему их осталось так мало, — представь, что можно было бы сказать о нашей цивилизации на основании лишь четырех книг! — пока не узнал о печально известном монахе Диего де Ланда, который, вместе с некоторыми из своих братьев во Христе, взял на себя миссию систематически уничтожать книги майя, написанные иероглифами. Он написал королю Испании, что, поскольку в книгах содержатся дьявольские суеверия и ложь, им пришлось сжечь их все. Любой представитель майя, пойманный с каким-нибудь подобным текстом, рисковал быть замученным до смерти.

Четыре книги на языке майя, называемые кодексами, получили имена по названию мест, где они впервые были выставлены. Три книги выставлялись в Европе: Дрезденский кодекс, Парижский кодекс — его можно увидеть под стеклом в Национальной библиотеке Парижа — и Мадридский кодекс. Все они содержат информацию о божествах и ритуалах, и все книги — в очень ветхом состоянии.

— А четвертая?

— Грольерский кодекс. В определенном смысле он самый необычный. По меркам самого кодекса он был найден сравнительно недавно, в 1971 году. Рассказывают, что его обнаружили грабители в деревянном ящике в пещере в Чьапас, и по крайней мере три десятилетия кодекс хранился у частного коллекционера в Мексике, после чего его выставили в клубе «Грольер».

Эти кодексы сделаны из какой-то особенной бумаги. Как долго, по-твоему, что-то, сделанное из бумаги, может сохраниться в таком влажном климате? И все же Грольерский кодекс был датирован началом тринадцатого века, став, таким образом, самым древним из всех! Многие думают, что он не смог бы сохраниться на протяжении такого долгого времени вне особо поддерживаемой атмосферы музея, но, прочтя специальную литературу, я узнал, что возраст кодекса был установлен благодаря радиоуглеродному анализу и это — подлинник, хотя и в очень плохом состоянии.

— Как выглядят эти книги?

— Они написаны на длинных полосках бумаги, сложенных на манер ширмы, как меха аккордеона, с обложкой из дерева и меха. Видимо, читать надо, переходя от сектора к сектору, сверху вниз.

Я подумала о пишущем кролике, изображенном на кусочке керамики в музее. Он писал на пачке сложенной бумаги, там был и какой-то пятнистый материал, которым была покрыта верхняя и нижняя доска-обложка.

— Значит, одна из этих книг представляет собой особую редкость.

— Точно! Представь, что обладающая письменностью цивилизация ограничивается только четырьмя книгами! Интересно, какие книги можно оставить для нашей цивилизации? Томик Шекспира, книгу по физике Стивена Хокинга, Библию, книгу поэзии или философии?

Ладно, оставим эту дискуссию на потом. Лучше я расскажу тебе, что я разузнал о людях, которые тебя интересовали. Гомес Ариас. Ты и сама довольно много знаешь. Родился в Мериде, большую часть детства провел в Панаме. После смерти своего отца, когда Ариас был подростком, он или сбежал из дома, или его выгнала мать, в зависимости от того, каким сообщениям о его жизни ты больше поверишь.

Работал в качестве прислуги, пока не сколотил собственный капитал — я бы сказал, состояние — на системах водоснабжения. Владелец большого количества компаний. Похоже, любит называть их в свою честь и в честь своей дочери. Отель «Монсеррат», морские перевозки «Монсеррат» и некая контора под названием «ДМГА Инвестиции», которая, как я понимаю, занимается инвестированием дохода от других его предприятий. Три брака. Первый с женщиной по имени Инносентия — один ребенок, вышеупомянутая Монсеррат; второй брак с англичанкой, Шарон, закончился разводом через полтора года. Детей нет. Сейчас женат на Шейле Страттон, богатой американской светской львице. Они женаты пять лет, детей также нет. Любит искусство и блондинок, не уверен, в какой именно последовательности.

Джонатан Хэмелин. Археолог, получил образование в Кембридже. Публиковал работы в различных научных журналах. Последние шесть лет работает на Юкатане. Автор нескольких интересных археологических открытий, самое последнее — на раскопках возле Тулума. Но ему не повезло с некоторыми из его находок. Расхитители могил успевали опередить его на несколько шагов. Один из предметов, за которым он охотился, — нефритовая маска — не так давно всплыл в частной коллекции в Европе. Из хорошей семьи. Имеет место в палате лордов. Однако его семейство зажиточным не назовешь. Фамильный дом передан Национальному тресту. Его родители жили в нем до своей смерти, затем дом перешел в собственность треста. Небогат, зато имеет статус. Возможно, разорился, но на британский аристократический манер.

Лукас Май. О нем почти никаких сведений. Изучал археологию в Мексике и в Техасском университете. Десять лет тому назад прошел стажировку в Национальном музее археологии в Мехико. После этого — тишина. Ни научных работ, ни участия в конференциях, ни археологических открытий.

Майор Мартинес. Странный тип. Еще пять лет тому назад у него была безупречная карьера в федеральной полиции. Вообще-то его не раз награждали. Он был членом неофициальной антитеррористической бригады, которая захватила одного из местных лидеров группы повстанцев.

Затем он оказался замешан в одной неприятной истории, связанной с какой-то археологической достопримечательностью. Неподалеку от неких развалин местные устроили симпатичный маленький рынок. Правительство построило другой рынок примерно в полумиле от старого. Местным новый рынок не понравился — все равно что переехать в бетонный бункер, так что я их понимаю.

Как бы там ни было, переезжать местные отказались. Какое-то время ничего не происходило. Но однажды к рынку подкатили бульдозеры в сопровождении федеральной полиции под командованием майора Мартинеса с автоматами наизготовку. Местным дали сорок минут, чтобы убраться с рыночной площади… можно только представить, какая началась истерия.

Мартинес очень серьезно отнесся к своему заданию. Можно сказать, слишком серьезно. Но к концу дня старый рынок исчез, был просто стерт с лица земли. Уверен, начальство расценило это как хорошо выполненную работу, но пострадало несколько человек, сильно пострадало — действительно отвратительная история, — и общественность подняла шум. Правительство принялось искать виноватого, и из Мартинеса сделали злодея.

С работы его не выгнали, но, похоже, с того времени ему начали поручать менее важные дела, вроде расследования кражи статуэтки из бара, которые, как ты понимаешь, он считал ниже собственного достоинства. Он очень ожесточился.

Это — все!

— Спасибо, Алекс. Ты просто чудо. Это очень ценная информация.

— Если понадобится еще, звони. Мой компьютер под парами!

Позже позвонил Джонатан, чтобы сообщить мне, что в конце дня он заедет в Мериду, и мы могли бы вместе пообедать. Он пригласил меня в ресторан отеля «Монсеррат», довольно дорогое место, обед в котором стоил недешево, да и сюрпризы могли поджидать на каждом шагу, принимая во внимание досаду одной молодой особы, в честь которой был назван этот отель, после того как он прошлым вечером отказался остаться и выпить с ней.

В какой-то момент во время обеда у нас зашел разговор о его работе на раскопках.

— Я слышала, что у тебя проблемы с расхитителями могил, — сказала я, вспоминая рассказ Алекса.

— Еще бы! — сказал он. Затем, потеряв всю свою британскую беспристрастность, он продолжил:

— Чертовы свиньи! Прости за грубость.

— Расскажешь?

— Неужели тебе интересно?

— Что ты, очень интересно. Это так захватывающе.

— В сезон дождей, когда работа на раскопках невозможна, я провожу исследования и пишу научные работы о различных правителях этого региона.

Пару лет тому назад я был уверен, и не без оснований, в том, что могу найти гробницу знаменитого ахау — аристократа майя, — датируемую поздним классическим периодом. Я обнаружил фрагмент камня, который указывал на то, что он был похоронен в нефритовой маске.

Я с нетерпением ждал окончания дождей, чтобы вернуться к раскопкам. Да, под пирамидой в лесах южного Юкатана я нашел гробницу, но маски в ней не было.

Зато там были следы, которые свидетельствовали, что в гробницу кто-то недавно проникал. Следы были совсем свежие.

Полтора года спустя, а именно шесть месяцев тому назад, нефритовая маска появилась на аукционе в Европе. Конечно, я не мог себе позволить купить ее. Это же десятки тысяч фунтов стерлингов. Сейчас, когда существует контроль над экспортом артефактов доколумбовой эпохи, они очень редко попадают в Европу и стоят баснословно дорого. Мне они не по карману.

Это сложно доказать, но я уверен, что это была та самая маска, которую я искал. Но что действительно жжет мне задницу, уж прости мне это выражение, — гневно произнес он, — так это то, что это произошло со мной уже во второй раз. В свой первый сезон здесь мне повезло, и я нашел другую гробницу, но она тоже оказалась разграблена. Я даже не знал, какие сокровища из нее вынесли.

Такое ощущение, словно кто-то стоит позади меня, когда я занимаюсь исследованиями, подглядывает через плечо и, опередив меня, успевает поживиться за мой счет. Чертовски раздражает, должен сказать, — подытожил он.

— На этих раскопках ты ищешь что-то особенное? — спросила я.

— Не так чтобы очень. Просто место очень удачное, и все.

— Почему ты занялся археологией? — снова спросила я.

— Точно такой же вопрос мне задали родители, когда я много лет тому назад сообщил им о своем университетском выборе.

Он рассмеялся, а затем серьезно добавил:

— После этого они отдалились от меня, хотя и остались со мной в довольно вежливых отношениях. Они считали, что их отпрыскам больше подойдет жизнь врача с Харлей-стрит.

Но я рос, читая о знаменитых британских исследователях и археологах. Когда мои друзья мечтали стать военными и политиками, я жадно читал истории об открытии усыпальницы Тутанхамона Говардом Картером и лордом Карнарвоном, о сэре Леонарде Вуллей в Месопотамии, о сэре Артуре Эвансе в Кноссосе на Крите. Сколько я себя помню, я всегда хотел стать археологом.

— Разочаровался?

— Конечно. Я мечтал о славе и богатстве, но в действительности серьезные открытия случаются нечасто. И у меня нет своего лорда Карнарвона, чтобы субсидировать мои исследования. Но жизнь редко протекает так, как нам бы хотелось, и любое занятие со временем теряет былую привлекательность.

Если честно, то жизнь врача с Харлей-стрит никогда меня не привлекала, как и место в палате лордов. Оно перейдет к моему старшему брату. Когда наш престарелый отец умрет, его там с радостью примут.

Мы оба молчали несколько секунд. Я немного поразмышляла о разочарованиях собственной жизни, о том, как я с нуля подняла свой бизнес, развивала его, как переживала трудности первых лет. Я совершила только одну ошибку — я вышла замуж за своего первого служащего, дизайнера по имени Клайв Свейн, и в качестве свадебного подарка отдала ему половину бизнеса.

Вдруг Джонатан наклонился и взял меня за руку:

— Единственное, о чем я сожалею, это то, что мне не удалось найти женщину, которая согласится терпеть мои путешествия и время от времени разочаровывающий образ жизни… По крайне мере, пока не удалось, — сказал он, сжимая мою руку.

Мы отправились обратно в отель, и, улучив минутку, когда за конторкой портье никого не было, я стремительно увлекла его вверх по ступенькам. Когда вы останавливаетесь у друзей ваших родителей, иногда приходится вести двойную жизнь.

Вечером, когда мы лежали, обнявшись, Джонатан сказал:

— Я думал о том, что ты сказала мне в тот день в морге, о полицейском расследовании убийства дона Эрнана.

— Угу.

— Похоже, ты права. Мартинес — странный парень. В этом расследовании что-то не так.

— Ага.

— Ты ходила в морг еще раз?

— Да.

— И?

— Возможно, дона Эрнана убили за городом. На его брюках и обуви была пыль, а также следы лесной растительности.

— Быть может, мы сами проведем маленькое расследование?

— Например? — осторожно спросила я.

— Ну, дон Эрнан зачем-то вызвал тебя сюда. Может, мы постараемся выяснить, что это было за дело.

— Я подумаю над этим, — уклончиво ответила я.

Мы заснули.

Рано утром он проснулся и начал собираться. Нам обоим не хотелось, чтобы его видели выходящим из парадной двери, поэтому я показала ему, как можно уйти через окно в ванной, а он сказал, что снова почувствовал себя подростком.