Придя к власти, Йот Фа остался почти таким же, как был. К трону он был подготовлен плохо, но обладал природным умом и усердно старался следовать примеру отца.

Его мать, ставшая правительницей, напротив, упивалась своим положением. Велела заново отделать королевскую резиденцию по своему вкусу, нанеся большой ущерб королевской казне, и принялась беспощадно изгонять своих хулителей. Жен и наложниц покойного короля вышвырнули из дворца, те, кто не соглашался с нею, были отправлены с не особенно нужными и не особенно благовидными поручениями. Многие не вернулись.

Правительница пыталась отправить меня в сельскую местность трудиться на земле, но юный король не допустил этого. Она тут же изменила тактику и стала пытаться вбить клин между нами, этой стратегии я, как вскоре станет ясно, невольно помогал. Я не имел представления, какие гнусности она говорила обо мне, но с течением месяцев увидел, что они делают свое дело. Король стал смотреть на меня с некоторым подозрением, которое мне удавалось рассеять зачастую, но не всегда. Тем не менее он продолжал настаивать, чтобы я остался во дворце, и даже предоставил мне более высокую должность.

Вскоре после смерти короля и назначения госпожи Си Судачан правительницей она завела постыдную, совершенно неподобающую интрижку с младшим придворным служащим Пан Бут Си Тепом, стражем внешнего зала скульптур. Пан Бут Си Теп всегда производит на меня впечатление честолюбивого человека невысоких способностей. Однако правительница до безумия увлеклась им, и он стал рабом всех ее желаний.

Эта связь определенно была ему на руку. Вскоре после того как он уступил заигрыванием госпожи, поскольку первые шаги делала Си Судачан, она назначила его Кхун Чиннаратом, стражем внутреннего зала скульптур, а бывшего Кхун Чиннарата понизила до прежнего звания своего любовника Пан Бут Си Тепа. Это высокое положение во внутреннем дворе давало им возможность бывать вместе, тем более после того, как правительница дала ему еще более высокую должность Кхун Воравонгсы, заведующего государственным архивом.

Правительницу, очевидно, совершенно не трогало то, как люди во дворце смотрят на ее поступки, потому что она вскоре выстроила Кхун Воравонгсе официальную резиденцию, где дворцовые служащие должны были подчиняться его желаниям. Потом выстроили вторую официальную резиденцию у ворот Дин, после чего Воравонгса стал проявлять гораздо более откровенный интерес к делам королевства и регулярно появляться рядом с правительницей.

По этому поводу, естественно, было много разговоров, но все боялись ее гнева, и никто не возражал, во всяком случае, публично. Все недовольство этими мерами было быстро подавлено. Одного служащего, откровенно противостоявшего Кхун Воравонгсе, закололи при выходе из резиденции у ворот Дин. Стало совершенно ясно, что Си Судачан и ее любовник не потерпят никакого недовольства, что вызов им означает неизбежную смерть. И все-таки, когда стало ясно, что правительница ждет ребенка, сплетни во дворце усилились.

Я снова оказалась гостьей Чайвонгов и была не особенно довольна этим. Всей семье за исключением Чата мое присутствие доставляло не больше радости, чем мне. Никто не пытался сделать так, чтобы я чувствовала себя раскованно. Хозяйка, Вонгвипа, и не скрывала, что не хотела бы видеть меня в своем доме. В споре по поводу моего присутствия Чат единственный раз в жизни одержал верх над матерью. Ему требовалось, чтобы Дженнифер была рядом, а она никуда без меня не ездила. Поэтому я была там, хотя и мне, и Вонгвипе этого не хотелось.

Нельзя сказать, что Вонгвипа выказала свои чувства ко мне лицом к лицу. За нее это делал Ютай. Она через него объявила Чата главой компании вместо его отца. По словам и Ютая, и Чата, Таксин объявил жене перед смертью свою волю. Никто не спорил, даже Сомпом, который имел на это преимущественное право, так как был первенцем Таксина, и даже несколько лет проработал в компании перед уходом в научный мир. У Чата опыта работы там не было.

Можно было ожидать, что буддист такого богатства и статуса, как Таксин Чайвонг, пролежит в покое значительное время, возможно, даже несколько месяцев, но его кремировали через три дня после смерти. Об этом позаботилась вдова. По просьбе Вонгвипы мы с Дженнифер не присутствовали при кремации. Бусакорн, избранная, присутствовала.

В доме немедленно произошли изменения, возвещавшие начало нового режима. Портреты кисти Фицджеральда, на одном из которых был Таксин с братом, на другом маленький Сомпом с матерью, исчезли. На их месте появились портреты Вонгвипы с двумя мальчиками и Вонгвипы с Толстушкой. Официально это объяснялось тем, что Вонгвипе мучительно видеть мужа таким молодым и здоровым. Сомпома, Ванни и Пранит, которые прежде регулярно присутствовали на семейных ужинах, больше не приглашали.

— Мы изгнаны, — сказала мне Пранит. — Наше присутствие требуется только по официальным поводам.

— Думаю, ваша мать и Вонгвипа не особенно ладят, — сочувственно сказала я.

— Мать считает, что когда моя бабушка умерла, Вонгвипа воспользовалась горем Таксина и сумела влезть в его жизнь. Разумеется, тут же забеременела Чатом. Вскоре после этого они поженились. Во всяком случае, мне так рассказывали. Я была еще ребенком.

— И все-таки Таксин и Вонгвипа долго прожили вместе, — сказала я. — Сколько Чату лет? Думаю, двадцать четыре-двадцать пять.

— Да, — сказала Пранит. — И я ей немало сочувствую. Моя мать родилась в богатстве и привилегированном положении, как и я. Вонгвипа нет. Думаю, она была очень бедной. Ей определенно приходилось нелегко. Пусть она удачно вышла замуж, но ей не откажешь в способностях и обаянии. Сказать по правде, я рада, что теперь не нужно бывать там на ужине каждую неделю.

И все же неожиданность всего этого удивила меня. Я думала, вдова хотя бы выждет подобающее время перед тем, как убрать портреты и отказаться видеть родственников, но Вонгвипу, казалось, такие соображения совершенно не заботили. И она не пыталась скрыть своей привязанности к Ютаю. Хоть я и старалась себя убедить, что интимная сцена между ними, свидетельницей которой стала по приезде в Аюттхаю, мне померещилась, было ясно, что это не так. Ютай постоянно находился подле нее, чаще, чем того могли требовать дела, и время от времени я замечала, что она любовно смотрит на него. С другой стороны, я обнаружила, что он зачастую наблюдает за мной и отнюдь не любовно. Однако вскоре дела пошли обычным порядком и потребовали выезда семьи, а значит, и нас с Дженнифер в Чиангмай.

* * *

Поездка больше, чем за четыреста миль, к северу от Бангкока до Чианг Мая в определенном смысле представляет собой путешествие в историю, навстречу приливу этнически и лингвистически связанных людей, которые около тысячи лет назад стали переселяться из китайской провинции Юньнань на территорию нынешнего Таиланда. Эта миграция длилась несколько столетий и закончилась образованием сменявших друг друга королевств, каждое простиралось немного дальше на юг, чем предыдущее. Чианг Май был частью самого раннего из пяти центров власти королевства Ланна, которое тайцы считают первым из пяти тайских королевств. За Ланной последовало Сукхотаи, потом Аюттхая, затем Тонбури и, наконец, Бангкок.

Теперь Чианг Май — главный город таиландского севера. Старый центр все еще окружен стенами и рвом, но город разросся далеко за их пределы, он суетливый, оглашаемый ревом мотоциклов, которые носятся по улицам тысячами, их шум соперничает с кукареканьем петухов и выкриками уличных торговцев. Рынки многолюдны и красочны, киоски заполнены рыбой, экзотическими фруктами и овощами.

Однако во всем этом шуме есть оазисы покоя, может быть, даже тишины. Одним из них был летний дом Чайвонгов. Он построен из дерева на платформе над рекой Пинг, состоит из главного здания с обращенной к реке огромной верандой, где семья усаживалась за стол, и стоящего рядом домика для гостей с тремя комнатами и залой, где обитали мы с Дженнифер.

Собственно говоря, мне этот домик нравился даже больше, чем роскошные апартаменты в Аюттхае. Здесь вместо шелка были хлопчатобумажные ткани, вместо золотисто-черных лакированных вещей — изящная резьба по дереву и раскрашенные колонны, латеритовые блоки во дворе были покрыты мраморной плиткой.

По словам Пранит, Уилл Бошамп довольно регулярно приезжал сюда работать над книгой. В моей спальне стоял письменный стол, и я была уверена, что Уилл сидел за ним, не потому, что это был единственный письменный стол в домике, хотя дело обстояло именно так, а потому, что это было превосходное место для размышлений и творчества, в открытое окно были видны солнечные лучи, пробивающиеся сквозь буйную, темную тропическую листву, окружавшую двор. В одном из ящиков стола я нашла застрявшую сбоку карточку «Антикварный магазин Ферфилда» с надписями на одной стороне по-английски, на другой — по-тайски. Там же обнаружила красноватую пыль и кусочки терракоты, что навело меня на мысль о разбитом амулете. Я поискала другие следы, но тщетно. Если дух Уилла и был здесь, то я этого не чувствовала. Слышались только шелест ветерка в листве, постукивание бамбука и пение птиц. Это место очень походило на рай.

Из домика для гостей еще было видно, кто входит в главный дом и выходит оттуда. Появился Кхун Вичай, проходя мимо, он помахал мне рукой и одарил любезной улыбкой. Я надеялась, что он останется на ужин, тем более, что с ним не было Бусакорн, но, видимо, он приезжал по делам. Других людей, которые приходили и уходили, я не знала. Мне стало ясно, что здесь обсуждали бизнес Вонгвипы. У нее сразу за чертой города были фабрика и обжиговые печи, где производили терракотовые изделия.

* * *

Другие элизиумы тишины можно было найти в храмах или ватах. В городе их сотни, одни до того древние, что превратились почти в развалины, другие — более современные и оживленные. В один из них я как-то отправилась, крепко держа в руке листок бумаги с именем, которое так старательно написала женщина с рынка амулетов в Бангкоке. Ваты в основном состоят из двух частей, жилищ монахов и мест для молитвы. Жилища довольно аскетические, но общественные места зачастую представляют собой буйство красок, позолоты и великолепной резьбы. Я представилась в вате и попросила встречи с говорящим по-английски монахом. Эту просьбу, к моему удивлению, удовлетворили.

Меня проводили в одно из общественных зданий, предложили разуться и спуститься по лестнице с перилами в виде змей или нагов. Проинструктировали ни в коем случае не прикасаться к монаху, стоять перед ним коленях, поклониться, коснувшись лбом пола, при его появлении, позаботиться о том, чтобы мои пятки не были обращены в сторону монаха и, что еще более важно, статуи Будды. Обращаться к монаху надлежало «аджан», что, как я поняла, означает «учитель». Я не особенно религиозна и была так зачарована этим местом, от выцветающих красно-синих фресок, на которых изображены сцены из жизни Будды, до его позолоченной статуи высотой в двенадцать-пятнадцать футов, спокойной, величественной и так красиво изваянной, что не сразу заметила монаха, который сидел, скрестив ноги, на платформе и наблюдал за мной.

— О, Господи, — пробормотала я и постаралась принять более-менее подобающую позу. По команде монаха я выпрямилась, но мне пришлось сидеть на полу, поджав и обратив в одну сторону ноги, что в моем возрасте представляет собой в некотором роде испытание. Подняв голову, я увидела человека с выбритой головой, одетого в оранжевую тогу монаха, одно его плечо было обнаженным на тайский манер. Особенно поразили меня его голубые глаза.

— Вам удивительно, — негромко сказал он, — видеть здесь белого человека.

— Пожалуй, — ответила я. — Откуда вы, аджан?

— Из Калифорнии, но я здесь уже много лет.

Мы поговорили несколько минут о погоде, о том, как мне нравится Чианг Май, о его родном городе Фресно.

— Скучаете по нему? — спросила я.

— По Фресно? — ответил он с легкой улыбкой. — По Калифорнии? По прежней жизни? По сексу?

— Я не это имела в виду.

— Нет, — в конце концов сказал он. Но потом добавил: — Вы пришли с какой-то целью.

— Да, я разыскиваю одного монаха. Можно? — спросила я, указав на сумочку. — У меня есть его фотография. Мне сказали, он связан с этим храмом.

— Конечно, — ответил он. Едва взглянул на фотографию и протянул обратно. — Его здесь нет.

— Но был, — настойчиво сказала я. Монах не ответил.

— Аджан, расскажите, пожалуйста, о нем, — попросила я. — Не знаю, насколько это важно, но мне нужно знать, можно ли поговорить с ним. Я пытаюсь найти человека, который бросил в Канаде жену с дефективным ребенком, проверяю все путеводные ниточки, а их не так уж много.

Монах некоторое время молчал, потом произнес так негромко, что я еле расслышала:

— В буддизме холодное сердце — нечто такое, к чему нужно стремиться.

— Что?

— Вы чем-то очень обеспокоены.

На секунду-другую я задумалась.

— Не думаю. Не больше, чем обычно. Хотя, может, и обеспокоена. По крайней мере, немного.

Монах ничего не сказал.

Я несколько минут разглядывала, восхищаясь мастерством, фрески и резные окна. Потом внезапно обрушила на этого совершенно незнакомого человека поток слов. Рассказала об Уилле и Натали, о Дженнифер и Чате, о своих отношениях с Робом. С одной стороны, я ужасалась тому, что делаю, с другой — испытывала облегчение.

— Своих детей у вас нет, так ведь? — сказал он, когда я умолкла, чтобы перевести дыхание.

— Нет.

— Не ошибка ли это?

— Не знаю, — ответила я. — Возможно. Но я нетерпелива. Если б они без конца плакали, я, наверно, убила бы их.

Опять наступила довольно долгая пауза. Я смутно уловила пение где-то вдали и звон колоколов, но звучали они приглушенно.

— Это неправда, — снова заговорила я. — Я бы их не убила. Не бросила. Дочка Уилла умственно неполноценна, но у нее милейшая улыбка. Как он мог сделать то, что сделал? И знаете, что? Он приехал сюда и принялся писать книгу о женщине, которая изрубила в куски мужа и убила ребенка. Во всяком случае все считают, что так и было. Что требуется для того, чтобы заставить мать убить свое дитя, кроме полнейшего безумия? Разумеется, мы, взрослые, должны защищать детей, своих или чьих бы то ни было.

Я услышала, что мой голос звучит карканьем, и поняла, что не представляла, до чего расстроена всем. Подумала, что захлебнусь собственной желчью.

— И знаете, что еще? — продолжала я. — С тех пор как я приехала, почти никто не сказал мне правды — ни тайцы, ни белые. Они вежливы, они улыбаются и бесстыдно лгут. А если не лгут, утаивают сведения. В том числе и вы, — сказала я, указав на фотографию.

Мелькнула мысль, что за такое обращение к монаху меня поразит молния.

— Полагаю, во всех религиозных группах есть скверные люди, — заговорил через минуту монах. — Он был одним из таких. Он был здесь старшим монахом, и вдруг обнаружилось, что у него есть довольно роскошный дом за пределами храма, где он жил с женщиной, и «мерседес». Мы думали, что он уходит медитировать в одиночестве. Министерство по делам религий провело расследование — сами понимаете, это было сделано тайно — и он уже не монах.

— Это все?

— Нет. У него явно было много денег. Думали, что он крадет деньги из храма, но улик тому не было. Полиция решила, что он занимался контрабандой.

— Что он переправлял через границу?

— Драгоценности, наркотики, людей. Сейчас он в заключении.

— Давно?

— Уже два года.

— Кажется, его отец говорил, что он умер.

— Для отца, возможно, умер.

— Спасибо, что рассказали, — сказала я.

— Пожалуйста, — ответил монах. — Теперь вам пора возвращаться и заботиться о детях.

— Можно задать еще один вопрос?

— Да.

— Эти амулеты, — сказала я, протягивая пластиковый пакет.

— Они…

— Кощунственные, я знаю. Но когда-нибудь раньше вы их видели?

— Нет, — ответил он, возвращая их. — И, чтобы вам не показалось, будто я утаиваю сведения, не видел ничего похожего.

— Спасибо, — сказала я. — У меня на душе стало легче.

— Я рад, — ответил он. — Должно быть, вам нелегко стараться быть матерью стольким людям.

Я открыла рот, собираясь возразить, сказать, что я сознательно не заводила детей, что у меня замечательная жизнь, дело, которое пусть и не приносит богатства, но которое я люблю. Я хотела сказать ему, что у меня есть дом, очень хорошие друзья, что я путешествую по всему миру, свободно и беззаботно. Но ничего не сказала. Вместо этого поклонилась, коснувшись лбом пола, а когда выпрямилась, монаха уже не было.

* * *

После этого я не меньше часа бродила по городу, мысленно споря с монахом и с собой. Вспомнила слова Клайва, что я всегда из кожи лезу, чтобы помочь людям, которых почти не знаю, и подумала, не это ли имел в виду монах. Предположила, что Клайв имел в виду людей вроде Роберта Фицджеральда. Я обещала Роберту попытаться продать его домики для духов в своем магазине. Домики для духов! Притом в районе, где все гораздо больше склоняются к Армани и Шанель. Если у Фицджеральда была проблема с отцом, мое ли дело ее улаживать? Возможно, Клайв и монах были правы.

С другой стороны, Клайв вряд ли мог здраво судить. И замечание насчет людей, которых я почти не знаю, вряд ли было справедливо. Например, с какой стати я взяла его в деловые партнеры после давнего развода? Кого еще я знаю лучше? Я считала, что сделала это, так как теперь он был мужем моей подруги Мойры, но, может, причиной тому была уязвимость, которую я ощущала под его внешней удалью, может, сознание, что наш брак распался из-за меня. Конечно, когда Клайв открыл конкурирующий магазин прямо напротив моего, я понимала, что его предприятию долго не просуществовать, тем более, что тогда от него ушла вторая жена, довольно богатая Селеста. Я могла просто ждать, когда он разорится. Клайв не бизнесмен, хоть и талантливый дизайнер.

А потом Уильям Бошамп. Чего ради я пообещала искать человека, которого мало знаю, ради женщины с дочерью, которых знаю еще меньше? Не об этом ли говорил монах?

Может быть, единственный человек в моей жизни, за которого я не чувствовала ответственности, это Роб. И, может, именно поэтому так не хотела снимать с ним отдельное жилье. Я думала, что после этого наши отношения изменятся, что я буду не только стараться быть матерью для Дженнифер, но он еще захочет, чтобы я и для него была матерью.

Погруженная в свои раздумья, я совершенно не обращала внимания на свое окружение, шла по улицам, едва замечая шум города. Чиангмай всегда будет представляться мне ульем из-за громкого жужжания мотоциклов, которых там гораздо больше, чем машин. Они, рокоча, выезжали из-за углов и боролись за место на перекрестках, словно раздраженные насекомые. Я забрела на рынок возле Мун Муанг-роуд, находящийся неподалеку от окружающего Старый город рва. Едва замечала груды красных, колючих плодов нефелиума, зеленой папайи, ушаты с рыбой-саблей, кучи тофу и сушеной рыбы, крики торговцев.

Однако вдруг я заметила в опасной близости от себя какой-то мотоцикл и хотела уступить ему дорогу. Почувствовала, как рука схватила сумку на моем плече и дернула. Я закричала и крепко вцепилась в нее, но меня с силой отбросило на фруктовый киоск, я сдвинула груду джекфрута и сползла на землю. Несколько находившихся поблизости людей бросились мне на помощь, и когда я смогла оглядеться, мотоцикл скрылся в дымке выхлопных газов.

— Сильно ушиблись? — спросила владелица киоска, помогая мне встать.

— Нет, — ответила я.

— Очень плохой человек, — сказал один из пришедших мне на помощь, поднял джекфрут, осмотрел его и вернул в груду.

— Молодой человек на мотоцикле, — сказала женщина. — Хотел украсть вашу сумку. Хорошо, что вы ее крепко держали. Надо же, среди дня. Думаю, большой риск. Плохо, — добавила она, указывая на большой синяк, образовавшийся на моей руке. — Он причинил вам боль.

— Май пен рай, — сказала я. — Моя сумка при мне, и со мной ничего не случилось. Это неважно.

Вот к чему приводит глубокая задумчивость. Результат ее — только синяк на руке и треснувший ремень сумки. Нужно быть более внимательной в незнакомых местах. Я решила по мере возможности избегать таких занятий самоанализом.

Несмотря на сказанные слова, я вернулась в домик для гостей потрясенной, но все-таки заметила, что в моей комнате кто-то побывал. Логично было предположить, что горничная, но кровать была застелена еще до моего ухода. Исчезли визитная карточка Уилла и красная пыль в одном из ящиков стола. Я решила, что горничная вернулась и продолжила уборку, однако не была в этом уверена. У меня из головы не шел тот человек на рынке амулетов, который так старался завладеть моими кощунственными. Я постоянно носила их с собой в большой сумке на ремне, так что если кто-то искал их, то был разочарован. Но зачем они кому-то? Может, кто-то искал меч? Его я оставила в Бангкоке, логично решив, что он не войдет в мой чемодан и меня вряд ли пустят с ним в самолет. Я сочла, что от жары у меня разыгралось воображение.

* * *

Пребывание в Чианг Мае окончилось слишком быстро, и мы все вернулись в Аюттхаю. Дом Чайвонгов, несмотря на великолепную обстановку, начинал казаться мне тюрьмой. Кстати, она не была такой великолепной, как прежде. Меня на сей раз поселили в комнатке, величиной с чулан уборщицы. Красивый чулан, разумеется, — в этом доме все было красивым — но у меня не было сомнений, что теперь я живу в крыле для слуг. Прекрасную золотую комнату теперь занимал Ютай. Дженнифер сказала, что он перебрался и в самый большой кабинет «Аюттхая трейдинг», со стеклянными стенами, откуда можно наблюдать за всем происходящим. Этот человек продвигался по службе с головокружительной быстротой. Напрашивался вопрос, с чего бы.

И все-таки возвращение в Аюттхаю вновь навело меня на след Уилла Бошампа. В хаосе предыдущих дней я совершенно забыла о своем открытии портрета с моим — теперь он уже стал моим — мечом. У меня была возможность очень внимательно разглядеть меч на портрете до того, как портрет исчез, и у меня не было сомнений, что это тот самый. Я не могла поверить в существование двух совершенно одинаковых мечей.

С чего, подумала я, Бошамп решил, что Хелен Форд изрубила мужа этим мечом? Внимательно перечла газетные вырезки, которые он отправил Натали, упоминания о мече не было ни в одной. Однако мне казалось, что использование меча шестнадцатого века в качестве орудия убийства имело смысл упомянуть хотя бы раз.

Таким образом, допуская, что история об изрубленном в куски мистере Форде неверна, то что сделал Уилл, если случайно приобрел этот меч в одной из поездок за товаром? Пытался продать его Чайвонгам? Антиквар поступил бы так — если только он торговец не моего типа, я влюбляюсь в приобретенные вещи и потом мучительно расстаюсь с ними.

Но, поскольку Уилл был торговцем не моего типа, то, узнав в мече тот, который изображен на портрете, он предложил бы купить его. Чайвонги, для которых деньги не проблема, купили бы меч по сентиментальным причинам или просто как необычную вещь.

Или, может быть, Уилл купил его у Чайвонгов? Меч мог появиться в семье где-то во второй половине века. Но только с какой стати Чайвонгам его продавать? В деньгах они не нуждались. Это привело меня к мысли, что, может быть, они избавились от меча, потому что он послужил орудием убийства.

Однако это было совершенно невероятным. Скорее Уилл на ходу выдумал всю историю, чтобы произвести впечатление на Татьяну. Хотя, если Пранит права, в этом не было нужды. Она добивалась Уилла, а не он ее. Может, это не Уилл, а сама Татьяна в расчете на карьеру в кино выдумала эту историю, чтобы пробить свою идею?

Я решила, что необходимо увидеться с ней. Собственно говоря, я собиралась увидеться со всеми — Фицджеральдом, Роулендом и Татьяной — явиться неожиданно и посмотреть, не улучшилась ли их память со времени последнего разговора. Но сперва нужно было поговорить с людьми в «Кин Лион пресс», издательстве, которое, я не сомневалась, было известно в мире Уилла Бошампа как «Кокосово-лимонный пирог».

* * *

Основной чертой кабинета, его определяющей темой являлась рыба. Там были фотографии рыб, рисунки с изображением рыб. Были зубастые рыбы, красивые с яркой расцветкой, жуткие, выглядывающие из-за подводных скал. Большой, встроенный в стену аквариум представлял живую версию чучел, лежавших на боковом столике. В углу работал видеомагнитофон. Что же он показывал? Рыб. Там были посвященные рыбам журналы, информационные бюллетени для рыбаков, даже книга о рыбной кулинарии — во всяком случае, она выглядела так — на журнальном столике. Рыбы в аквариуме смотрелись очень успокаивающе, но почему, задалась я вопросом, здесь так много рыб? Ответа пришлось ждать недолго.

Через несколько минут меня приветствовал приятный молодой человек, мистер Нимит, работавший старшим редактором. Он проводил меня в задний кабинет и сел там за письменный стол с грудами бумаг. Еще две сотрудницы работали за своими столами, одна со слайдами на освещенном столе, время от времени разглядывая их в лупу, другая как будто с корректурными гранками. Здесь тоже было много фотографий на стенах.

— Вижу, вы любуетесь нашими фотографиями, — сказал мистер Нимит, когда с формальностями было покончено. — Мы очень гордимся ими. Они из наших книг. Раз вы здесь, то наверняка знаете все о наших книгах.

— К сожалению, нет, — ответила я.

— В Бангкоке мы самое крупное издательство книг о рыбах, — с гордостью сказал он. — Сейчас это очень большой бизнес. Наш основатель, мистер Лион, — Нимит указал на фотографию в рамке над своим рабочим местом, — был очень проницательным. Он знал, что наши книги будут хорошо продаваться. Мистер Лион умер несколько лет назад и, к сожалению, так и не узнал, какой успешной станет его компания. Теперь, разумеется, она принадлежит тайцам. Моей семье, — добавил он с легким самодовольством.

— Какого рода книги вы еще выпускаете? — спросила я, полагая, что Уилл знал о рыбах не больше моего.

— Больше никаких, — ответил мистер Нимит. — Непрерывно работаем над книгами о рыбах. Выпускаем информационные бюллетени, у нас есть интернет-сайт, все о рыбах. Итак, чем могу служить?

— Я пытаюсь связаться с одним из ваших авторов. — У меня возникло какое-то неприятное чувство. — С Уильямом Бошампом.

На лице мистера Нимита появилось испуганное выражение, потом сменилось настороженным.

— Автора с таким именем у нас нет.

— Но, думаю, вы знаете это имя, — сказала я с ноткой раздражения в голосе. Несмотря на сеанс психотерапии с монахом в Чиангмае, мне претили люди, что-то скрывающие от меня. Но в Таиланде проявлениями раздражения ничего не добьешься. — Прошу прощенья. Мистер Бошамп — мой коллега из Торонто. Его никто не видел уже несколько недель, если не месяцев. Жена беспокоится о нем. Мне сказали, что вы его издатель.

— Мистер Уильям был здесь, — заговорил Нимит, несколько успокоясь. — Он пришел представиться. Назвался одним из наших авторов. Мы очень удивились. Я показал ему книги, которые мы издаем. Вы тоже можете посмотреть. Полагаю, мистер Уильям был очень расстроен. Сказал, что литературный агент выдал ему аванс за книгу. Показал фотокопию чека, но чек был от агента, не от нас. Может, кто-то из наших коллег сыграл какую-то шутку, но если так, шутка была дурного тона, так ведь? Не особенно смешная.

— Да, не особенно, — согласилась я. — А когда приходил мистер Уильям?

Нимит на несколько секунд задумался, потом обратился по-тайски к женщинам, которые делали вид, что работают, хотя на самом деле прислушивались к нашему разговору. Одна из них ответила.

— Мы полагаем, что это было второго июля, — сказал Нимит. — Это был день рождения мисс Перунтип, — он указал на ту, которая отвечала. — Поэтому она помнит точно.

— И вы больше его не видели?

— Нет, — ответил он. — Не было причин. Мистер Уильям сказал, что книга его не о рыбе.

— Вы мне очень помогли, — сказала я.

— Прошу вас, — сказал он, — возьмите наш бюллетень и каталог книг. У нас еще есть видеопленки…

— Большое спасибо, — ответила я.

* * *

Разговор этот меня обескуражил, но для Уилла он был бы гораздо неприятнее. Бент Роуленд, очевидно, был еще более подлым, чем я думала. Нам с ним вскоре предстоял разговор, но по пути нужно было повидать Татьяну Такер.

— Слишком поздно, — сказала она, когда я вошла в дверь агентства.

— Поздно для чего?

— Для ответа на мой звонок.

— О, — сказала я, — прошу прощенья. Совершенно забыла!

— Ну что ж, — сказала она. — По крайней мере вы не говорите, что не получили моего сообщения.

— Умер Таксин Чайвонг, — попыталась я объяснить.

— Кто такой Таксин Чайвонг? — спросила она. — И какое это имеет отношение к ответу на телефонный звонок?

— Очень богатый человек, — ответила я. — Мы с Дженнифер нашли его. Я имею в виду — мертвого. Из-за этого я забыла обо всем прочем.

— О, — произнесла она. — Конечно, обнаружение трупа может так подействовать. Но все равно слишком поздно. Я, к сожалению, потеряла бумаги, которые вы разыскивали.

— Ру… — начала было я. Но Татьяна чуть заметно покачала головой. Я остановилась на полуслове. Две другие женщины в кабинете притворялись, что не подслушивают.

— Между прочим, я уезжаю домой, — сказала Татьяна.

— Домой?

— В Штаты.

— Насовсем?

— Да.

— Когда?

— Завтра утром. Я пришла забрать из письменного стола то, что мне нужно.

— Почему так внезапно?

— Я такая, — ответила она. — Принимаю решения и немедленно действую.

Во время разговора Татьяна ни разу на меня не взглянула. Другие женщины старательно делали вид, будто работают.

— Позвольте угостить вас обедом, виски, кофе, для чего у вас найдется время, — предложила я. — На прощанье. И в виде извинения за то, что не ответила на звонок.

— В этом нет необходимости, — сказала она.

— Прошу вас. Я чувствую себя очень неловко.

Я видела, что Татьяна обдумывает мои слова, и в конце концов лучшие черты ее характера одержали верх.

— Ладно, — сказала она. — Я не откажусь от виски.

* * *

— Вы потеряли рукопись? — воскликнула я, как только мы сели за столик в ближайшем баре.

— Ш-ш! — прошипела она, боязливо огляделась и заговорила почти шепотом: — Не потеряла. Я ее уничтожила. Да это была и не вся рукопись. Только вступление.

— Но почему? — спросила я. — Что случилось с фильмом?

— Дело не выгорело, — ответила она, но я видела, что это ложь.

— Очень жаль, — заговорила я, стараясь не выдавать голосом раздражения и любопытства. — Сценарий представлялся интересным. Значит, меч вам уже не нужен. Жаль. Я разговаривала с будущим владельцем, и он как будто заинтересовался. Конечно, потребовалась бы страховка и все прочее, но он, во всяком случае, готов был поговорить на эту тему.

Если б в Таиланде проходил конкурс лжецов, я могла бы принять в нем участие.

— Очень любезно с вашей стороны, — сказала Татьяна. — Сейчас мало кто выполняет обещания.

Я почувствовала себя презренной тварью.

— Думаю, вам следует забыть то, что я говорила вам о мече, — сказала она. — Все было чистейшим вымыслом.

— Вы выдумали эту историю? — сказала я. — Очевидно, у вас очень живое воображение. Неудивительно, что работаете в кино.

— Слишком живое, — сказала Татьяна.

Я промолчала.

— Я получала телефонные звонки, — сказала она. — Очень неприятные. Мне велели убираться домой.

— Кто звонил? — спросила я.

— Не знаю. Но угрозы были жуткими. Очевидно, я взбаламутила что-то своей идеей фильма. И теперь жалею об этом. Возможно, эти люди сейчас наблюдают за мной. Они угрожали. Вам не следовало находиться в моем обществе.

— Кроме нас, здесь никого нет, — сказала я, осматриваясь. — Сейчас слишком рано.

— Они как будто знают, что я делаю. Сказали, что если я немедленно вернусь в Штаты, со мной ничего не случится. Вот я и возвращаюсь. На вашем месте я бы тоже вернулась.

— Вы уверены, что эти звонки как-то связаны с фильмом о Хелен Форд? — спросила я.

— Конечно, — ответила Татьяна. — Я же работаю в бюро путешествий. Думаете, люди станут угрожать смертью потому, что в авиакомпании, куда я продаю билеты, кончились цыплячьи грудки на обед? Чем еще это может быть вызвано?

У нее сильно дрожали руки.

— Вам в самом деле угрожали смертью?

— Да, — ответила она. — Сначала говорили: «Убирайся домой, тебе здесь не место», потом: «Если останешься здесь, то будет плохо» и, наконец: «Если не уберешься, то умрешь».

— Кто звонил? — спросила я. — Мужчина? Женщина? Говорили по-тайски? По-английски?

— Мужчина, — ответила Татьяна. — Он говорил по-английски, иначе бы я не поняла. Тайским я пока что плохо владею.

— Но думаете, что вам звонил таец?

— Возможно. Я не уверена. Готова держать пари, за мной проследят до аэропорта и убедятся, что я сажусь в самолет.

— Аэропорт большой, — сказала я. — И проследить за человеком сейчас трудно.

— Думаете, это шутка?!

— Нет, но склонна полагать, что это пустые угрозы. Вам не приходила мысль позвонить в полицию?

— Нет, — сказала Татьяна. — Я возвращаюсь домой. Не знаю, почему решила, что мое место здесь.

— Простите, — искренне сказала я. — Послушайте, не могли бы вы по крайней мере сказать мне, что там говорилось, я имею в виду — в рукописи?

— Это самое нелепое во всем случившемся, — ответила Татьяна. — Там не было ничего такого, чего нельзя прочесть в подшивках «Бангкок геральд». Хелен Форд убила мужа или поручила убить, сами решайте, какая версия предпочтительнее, потом тело расчленили и избавились от него. Торс похоронили возле Чао Праи, голову и конечности сожгли. Ребенка ее не смогли найти, но есть предположение, что он тоже был убит. Хелен судили, приговорили к смерти, она подала апелляцию, выиграла дело и потом скрылась.

— Ничего о коррупции, скандале?

— Нет, — ответила Татьяна. — Скандал, конечно, был, вся эта история скандальная, но кроме этого там были только намеки на коррупцию в высших сферах. Ничего конкретного. В конце концов выяснится, что они просто не хотели посвящать вас в эту историю. Все очень мелодраматично, но, в сущности, не особенно волнующе.

— Кто эти люди?

— Не представляю.

— Когда вы разговаривали с Уиллом, у вас создалось впечатление, что он закончил книгу?

— Да, — сказала она. — Или почти закончил. Он сказал, что может еще поработать над ней, что чем больше он вглядывается в эту историю, тем больше узнает, и что в определенном смысле книга никогда не будет закончена. Но да, у меня создалось впечатление, что по крайней мере первый вариант закончен.

— Вы выдумали историю о мече и Хелен Форд? — спросила я снова.

— Нет, — ответила Татьяна. — Не выдумала. Это мне сказал Уилл.

* * *

Следующим в моем перечне был Роберт Фицджеральд. Когда я вошла в калитку, меня поразил беспорядок на земле вокруг дерева. В мои предыдущие визиты трава и садик были безупречными. Теперь там повсюду валялся мусор. Ветер подхватил клочок бумаги и закружил по двору. Дом на дереве выглядел чуть более гостеприимно, чем в прошлый раз, лестница была спущена. Это могло означать, что Роберт ждет кого-то, но он определенно не ощущал необходимости проявить гостеприимство в мой первый приход. Однако когда я приезжала купить у него резные изделия для Дэвида Фергюсона, он оставил их для меня внизу. Быть покупателем — лучший способ улучшать отношения даже с таким раздражительным человеком, как Фицджеральд. Спущенная лестница могла означать и то, что у него уже есть гость, который помешает моим расспросам. И все-таки я решила «влезть», как он выражался.

Поднявшись, я несколько раз позвала его по имени, но ответа не последовало. Оставался третий вариант — Роберт ушел и оставил лестницу спущенной для возвращения. Казалось, что именно так и есть.

В зале никого не было, но я поняла, что недавно он работал над шахматными фигурами, которые согрели мне сердце. Я немного постояла, любуясь ими. Он сделал один комплект фигур из черного дерева. Они были очень красивыми, ладьи представляли собой крохотные тайские домики. Король и ферзь в традиционных тайских одеждах восседали на слонах. Роб будет в восторге.

И тут я услышала очень легкий звук. Его было трудно распознать. Это мог быть стон раненого животного, шелест ветра в листве или поскрипывание дома. Однако я сочла, что его нельзя оставлять без внимания. Прошла по коридору на другую сторону дома. На кухне не было никого, но холл был завален бумагами и книгами. Стон послышался снова.

Я осторожно заглянула в мастерскую-спальню. Фицджеральд сидел на полу, прислонившись к краю кровати и вытянув перед собой ноги, словно большая тряпичная кукла. Из раны на голове струилась кровь. Дневники его отца были разбросаны по всей комнате.

— С вами все в порядке? — воскликнула я, опустившись подле него на колени. Глупый вопрос.

— Вы опоздали, — резко ответил Роберт.

— Что случилось? И как я могла опоздать, если вы не знали, что я приду.

— Я знал, — сказал он. — Кое-кто сообщил мне. Вот почему я спустил лестницу.

— Кто?

Роберт задумался на несколько секунд.

— Не могу вспомнить, — ответил он после паузы. — Но они не нашли.

— Чего?

— Того, что им было нужно. — Он достал платок из нагрудного кармана рубашки и утер кровь с лица. — Может, зайдете на кухню, принесете той коричневой жидкости, которая нам нравится? Неразбавленной. И безо льда. Я как-то странно себя чувствую.

— Я вызову помощь, — сказала я. — Не двигайтесь.

Когда я попыталась встать, он схватил меня за руку.

— Думаю, вам нужно поговорить с моей матерью. Домик для духа.

И потерял сознание.

* * *

Много времени спустя я отправилась повидать Вента Роуленда. Меня коробило при мысли о встрече с этим отвратительным человеком, но для Фицджеральда я уже сделала все, что могла. Врачи в больнице сказали мне, что у него сильное сотрясение мозга, и он в тяжелом состоянии. Вызванные полицейские сказали, что постараются найти его мать. Официальной версией случившегося было ограбление.

На лестнице, ведшей в кабинет Роуленда, было темно и дурно пахло. Роуленд сидел на своем стуле спиной к двери, глядя в окошко на улицу. Запах пота в комнате был еще более сильным, чем в прошлый раз, почти тошнотворным. Роуленд потел от жары и от какого-то сильного чувства вроде страха. Там стоял еще какой-то запах, который я могла бы распознать, будь у меня время задуматься. Однако мне требовалось задать Бенту Роуленду несколько вопросов. Задам их как можно быстрее и уйду.

— Мистер Роуленд, я пришла поговорить с вами о моей рукописи. На сей раз предпочту правду фантазии.

Роуленд не шевельнулся. Я подумала, что он спит, а потом, учитывая его полноту, что от жары у него произошла остановка сердца. В определенном смысле так и было. Сердце, вне всякого сомнения, остановил пронзивший его нож.