Мерцающий отблеск водной поверхности играл на потрескавшейся коре развесистых акаций и терялся высоко в их кронах. Над сухим африканским бушем повисла мертвая тишина. Лишь в тени берега время от времени расступалась спокойная гладь воды, над ней показывалась огромная голова бегемота и медленно снова скрывалась. Только глаза, как перископы, несколько мгновений оставались еще над водой.
Мы неподвижно стояли на берегу и наблюдали эту удивительную картину. Таинственно бежали минуты, послушные не знающему времени закону африканского буша. Вполголоса, почти шепотом, обменивались мы словами. Метрах в 100 левее, на скалистой площадке под гигантскими баобабами, грелись на солнышке несколько крокодилов. Лежали они рядом, неподвижные, как бревна, выброшенные бурей на берег…
Медленно удалялись мы от берега и, осторожно раздвигая кустарники, пробирались к дороге, где оставили автомобиль.
— Очень удобно, что ваша «татра» не имеет радиатора, — сказал один из друзей, сопровождавших нас на другой машине.
— Почему? Что вы хотите этим сказать?
— Сейчас объясню. Несколько лет назад, возвращаясь из сафари в Каджиадо, я был свидетелем такого случая. На шоссе группа людей оживленно спорила у обломков автомобиля. Вся передняя часть машины была изуродована, а колеса выглядели так, будто их вынули из-под пресса. Нам рассказали, что произошло. Группа туристов французов оставила машину на шоссе и ушла в степь поохотиться. Только водитель, расположившийся неподалеку, был свидетелем разыгравшихся событий. Из буша появился могучий слон-одиночка и направился прямо к автомобилю. Вероятно, он обошел бы машину, даже не обратив на нее внимания, если бы не задел хоботом за раскаленный радиатор. Слон обжегся, и это привело его в бешенство. Он бросился на своего неподвижного врага, ну а результат я видел собственными глазами: груда железного лома, жести и битого стекла. Полный разгром! Мы сделали несколько фотоснимков и предложили половине пассажиров место в нашей машине…
Львы перед «татрой»
Мы остановились на откосе. В нескольких сотнях метров от нас в траве замелькали белые и темные полосы, и из буша выбежало стадо зебр. Животные были неспокойны, что-то чуяли. Мы стояли тихо. Ветер дул в нашу сторону. Несколько раз щелкнул затвор фотоаппарата и зажужжала съемочная камера. Зебры, напоминавшие своей походкой эфиопских мулов, спокойно паслись и перестали нами интересоваться. Далеко, вне поля зрения наших телеобъективов, возле группы темнозеленых сикомор свободно перераф, двигалась стая антилоп-гну.
В первый раз нашим глазам предстала та Африка, которую много десятилетий назад открывали отважные путешественники. Мы перестали верить рассказам об умирающем очаровании подлинной Африки, наблюдая из медленно движущегося автомобиля по обеим сторонам дороги стада жираф, антилоп и газелей.
— В этих местах начинается Южный заповедник и тянется до самых границ Танганьики, до подножия Килиманджаро, занимая территорию в несколько десятков тысяч квадратных километров. Когда поедете в Момбасу, то вы увидите по одну сторону дороги огромное количество различных животных, а по другую сторону — ни одного. Шоссе образует восточную границу заповедника, и звери привыкли к тому, что на заповедной территории им не грозит опасность. Они переходят туда даже из других районов.
Другой местный старожил добавил:
— Несколько месяцев назад группа львов забрела в окрестности аэродрома в Найроби. Весь город съехался на автомобилях полюбоваться на неожиданное зрелище, пока не удалось загнать незваных гостей обратно в буш. Никто не смел тронуть зверей…
Солнце медленно клонилось к закату, когда мы возвращались в Найроби, и длинные тени ложились на редкие заросли. Мы снизили скорость, чтобы лучше наблюдать за окрестностями.
— Говорят, в эту пору львы обычно выходят на охоту…
— Если нам повезет, вы увидите их очень близко, возможно, даже ближе, чем хотелось бы.
Наступило полное безветрие. В сгущающемся сумраке саванна остывала от зноя угасавшего дня. Покой воцарился над всем краем. Вдруг в нескольких десятках шагов от переднего автомобиля, там, где буш переходил в густые заросли, раздвинулись кусты. Из травы поднялся лев, за ним другой, третий. Мы остановили машину и с напряжением наблюдали за происходившим.
— Быстро поднимите стекла, — тихо сказал проводник, — и потихоньку подъезжайте к передней машине.
Нам представилась фантастическая картина. Только вблизи, на расстоянии нескольких метров, мы заметили, что все три вечерних гостя были львицами. Они оглянулись на автомобили и сделали несколько шагов вперед. Мы стояли лицом к лицу с властителями африканского буша и жалели только, что солнце село и лишило нас возможности заснять хоть несколько метров фильма в такой непосредственной близости к зверям.
— При подобных условиях лев никогда не нападает на машину, но горе вам, если вы захотите выйти и сделать, скажем, пару снимков…
Мы следовали за передним автомобилем, водитель которого свернул в саванну, чтобы как можно ближе подобраться к львицам. Нас поразило их безразличие. Когда мы выключили мотор метрах в пяти от первой львицы и рассмотрели их вблизи, они показались нам огромными кошками. Близко — рукой подать — от левого борта машины спокойно лежали они в траве и по временам оглядывались на нас, как бы давая нам понять свое недовольство тем, что мы нарушаем их вечерний покой.
— Вот был бы рекламный снимок для «татры»! Какая жалость, что мы не выехали часом раньше!..
Через несколько минут львицы поднялись и спокойными скользящими движениями удалились в заросли. Мы еще долго сидели неподвижно, прижавшись к стеклу, и молча смотрели в ту сторону, где их поглотила саванна. Тихо шелестела листва деревьев, и далеко на горизонте терялись в сумраке неясные очертания Килиманджаро. Расстояние в 200 километров по воздушной линии отделяло нас от его ледников, которые в ясные дни сверкают в заоблачных высотах.
На следующий день мы собирались выехать навстречу этому африканскому гиганту, чтобы попытаться покорить его ледяное величие…
Пока на улицах Найроби гирлянды огней рассекали тьму ночи и автомобили тихо скользили по асфальту под окнами гостиницы, мы укладывали снаряжение и уносились мыслями высоко к вершине Мавензи и ледяным башням Кибо, властителя африканского материка.
Львицы и Килиманджаро…
Может быть, это — символ?
«Не провозите ли вы мух контрабандой?»
Пограничная область Танганьики отличается гораздо более разнообразным ландшафтом, чем соседняя саванна Кении. Примерно в 10 часов впереди появились первые одинокие конусообразные горы — потухшие вулканы. Вскоре мы проехали прямо у подножия самого высокого из них — Меру. Между раздвоенными скалами его вершины на высоте 4500 метров сверкнул снег, но только на одно мгновенье, и белоснежные облака опять заволокли всю вершину, окутав ее непроницаемой вуалью.
По другую сторону шоссе против Меру возвышается другой, менее высокий потухший вулкан. Останавливаемся для краткого отдыха и еды. Для отдыха?
— Нам бы следовало здесь немного потренироваться перед Килиманджаро…
Сказано — сделано. Склоны, по которым когда-то стекала из недр вулкана раскаленная лава, покрыты густой травой. Кажется, они ускользают от нас, поднимаясь все выше и выше. Внизу подъем представлялся нам как получасовая прогулка, но вершины мы достигли только спустя два часа. Это было первой проверкой представлений о расстояниях и высотах, которые в плоском африканском буше принимают какие-то не совсем обычные масштабы.
В Аруше мы выполняем неизбежные формальности, связанные с переходом границы между Кенией и Танганьикой. Тем временем вокруг автомибиля столпились стройные воины масаи с традиционными копьями и женщины этого племени с тяжелыми кольцами в ушах и на щиколотках. Рук не видно под длинными спиралями бронзовой проволоки. У некоторых масаев лица выкрашены белой глиной. Посреди базарной площади — горы зеленых бананов, повсюду суета и торг. И вся эта причудливая картина разворачивается на фоне массива Килиманджаро, который царит над раскинувшимися вокруг необозримыми пространствами.
Зато возвращение к автомобилю гораздо менее приятно. Правая задняя шина спустила, а с переднего буфера исчез последний ценный трофей — хромированный значок восточноафриканского автоклуба.
— Мастерская здесь близко, бвана, — говорит с невинным видом долговязый парень, внимательно следивший за нами, пока мы клещами вытаскивали из покрышки глубоко засевший в ней гвоздь.
Тут мы все поняли. С таким проколом мы не доехали бы сюда, воздух вышел бы задолго до остановки. Однако бизнес есть бизнес, и когда приходится искать клиентов…
В нескольких километрах за Арушей у края шоссе виднеется большая белая таблица с надписью: «Истребление цеце. Дезинсекционная станция». Мы находимся в крае, пораженном сонной болезнью. Едва мы остановились у контрольного пункта, к нам подошел негр в защитного цвета форменном обмундировании с желтым флажком в одной руке и сачком на длинной ручке в другой.
— Везешь с собой в машине мух, бвана?
— Каких мух?
— Цеце, бвана, здесь сонная болезнь…
Мы растерялись, не знаем, смеяться нам или принять серьезный вид. Если бы мы действительно везли контрабандой мух цеце из Кении в Танганьику, то ни желтый флажок, ни сачок на длинной ручке не помогли бы блюстителю санитарии.
— Никаких мух мы не везем, — говорим мы с улыбкой.
— Ол-райт, сэр…
За Арушей мы потом еще не раз останавливались перед такой дезинсекционной станцией, но делали это скорей из уважения к закону и из симпатии к черным блюстителям здравоохранения в Танганьике, чем из стремления защититься от мухи цеце.
Живой кинолентой проносятся перед глазами картины одного из самых плодородных районов Танганьики — окрестностей Моши. Все чаще встречаются плантации, особенно сизаля и папайи. Плоды папайи — обычное явление во всей Центральной Африке, начиная от Эритреи. Видом и вкусом они напоминают дыню с желтой мякотью и содержат вещество, способствующее пищеварению. В Танганьике имеется ряд промышленных предприятий, на которых из плодов папайи добывается папаин — основной компонент большинства медикаментов, поддерживающих деятельность пищеварительных органов.
Дорога вьется все круче между вздымающимися гребнями гор. Вокруг все чаще попадаются гигантские баобабы и стройные эвфорбии (Euphorbia candelabris), и вдруг на следующем повороте перед вами неожиданно открывается картина, которая вынуждает вас остановиться. Высоко на горизонте над сплошным морем облаков искрится в лучах заходящего солнца белая диадема африканского гиганта — Килиманджаро. Кажется, что он совсем близко, рукой подать, когда он взирает на вас так горделиво и вызывающе с головокружительной высоты своих 6000 метров.
Первая встреча с противником.
Борьба за 6000 метров
Вплоть до XIX века географические познания Птолемея, собранные во II веке до нашей эры, служили важнейшим источником сведений о таинственном африканском континенте. Поэтому странно, что в средние века, а частично и в новое время оставалось так много неразрешенных загадок, связанных с истоками Нила и с высокими горами Экваториальной Африки, между тем как уже на картах Птолемея был нанесен массив Килиманджаро. Старое название этой горы — Маcте-Монс — происходило от наименования племени масаи, обитающего у ее подножия. Гора эта была известна уже в древнее время торговцам, проводившим свои караваны по этим краям от Индийского океана в Центральную Африку.
После многих столетий упоминание о Килиманджаро появляется в описании испанского путешественника Энсизо, который в 1519 году назвал эту гору эфиопским Олимпом. В последующие столетия Килиманджаро совсем исчезает с многих карт Африки. И только в середине XIX века в Европе появились первые достоверные сведения о горе на экваторе, вершина которой покрыта льдом и снегом. С таким утверждением выступил миссионер Ребман, предполагавший, что высота горы составляет 3800 метров. Коренные жители, не знавшие ни снега, ни льда, принимали снег за серебро и рассказывали Ребману, что один из вождей велел принести себе немного серебра с горы, но оно растаяло в руках его людей.
Известие о снеге на экваторе было встречено насмешками. Самые выдающиеся географы того времени скептически отнеслись к утверждению Ребмана и «научно» доказывали, что на экваторе не может быть снега. Александр Гумбольдт только после личной беседы с товарищем Ребмана по путешествию Крапфом изменил свое отрицательное мнение по этому вопросу. Между тем другой видный географ англичанин Уильям Кули относил сообщения о снеговых вершинах в тропиках к области фантастики. Он считал, что видение снега — результат оптического обмана, возникающего от сверкания кремнистых скал или кристаллов соли.
Однако сообщение Ребмана привлекло внимание некоторых любознательных людей, подтвердивших его предположения. Так, в 1861 году была предпринята первая робкая попытка восхождения на Килиманджаро и более подробного обследования этой горы, окончившаяся неудачей. Через год из Моши отправилась экспедиция, которая достигла высоты 4316 метров и вернулась, сообщив, что вершина находится гораздо выше, чем предполагал Ребман. В течение двух последующих десятилетий было сделано еще несколько попыток, но только англичанину Чарльзу Нью удалось подняться до границы вечных снегов.
Между тем к восхождению на Килиманджаро готовился лейпцигский географ и альпинист д-р Ганс Майер. В 1887 году он наконец решился начать восхождение. После утомительного подъема руководимая им группа достигла нижней границы снегов, однако сильная снежная буря и полное изнеможение его спутника барона Эберштейна вынудили Майера вернуться. Спустя два года он повторил попытку вместе с австрийским альпинистом Путшеллером, и 28 сентября после невероятно тяжелого пути ему удалось наконец подняться на край кратера Кибо. Выше снеговой линии альпинисты были вынуждены с большими усилиями вырубать ступеньки в ледниковом языке, известном ныне как ледник Ратцеля. Глазу человека впервые открылось здесь все великолепие снежных полей и ледяных сталактитов на вершине Африки. Таким образом, сообщения Ребмана полностью подтвердились. К ужасу своему, Майер убедился в том, что вершина Килиманджаро находится еще выше края кратера. Но день угасал, а холод, становившийся все чувствительней, заставил его спуститься в лагерь.
Только несколько дней спустя, 5 октября 1889 года, Майер покорил высочайшую вершину Африки. Он был первым из тех, кто достиг вершины, и пятидесятым из покушавшихся на это. Вершину он назвал именем кайзера Вильгельма.
После Майера было сделано много попыток восхождения на Килиманджаро, но лишь немногие завершились успехом. Принято считать, что только два процента альпинистов, поднимающихся на Килиманджаро, достигают его вершины. До 1935 года всего 39 человек побывали на самой высокой точке африканского материка. Хотя восхождение на Килиманджаро нельзя назвать альпинизмом в полном смысле этого слова, так как при этом не требуется ни веревок, ни крючьев, ни кошек, все же оно связано с необычайным напряжением всего организма. Разница в высоте между исходным пунктом и вершиной составляет 4700 метров. Нигде в Альпах или на Кавказе альпинисту не приходится преодолевать собственными силами такой разницы в высотах. К тому же восхождение обычно длится четыре дня и организм за это время не успевает приспособиться к быстрому понижению температуры и разрежению атмосферы.
Сверкающая гора
Восхождение на Килиманджаро, как правило, начинают из Моши или Марангу.
Мы выбрали Марангу хотя бы потому, что здесь почти 50 лет проживает одна чешская семья. В конце прошлого столетия сюда прибыл молодой Мартин Богдан Лани, чтобы начать здесь практическую деятельность по окончании сельскохозяйственного училища в Чехии. Через некоторое время он побывал на родине, женился там на Эмме Поспишил и вернулся в Танганьику.
Когда он во время второй мировой войны умирал далеко от родины, он мог гордиться результатами своего труда. В течение всей своей жизни он бескорыстно учил негров не только грамоте, но и современным методам обработки земли, охотно помогал им советом и делом. Негры даже из отдаленных от Марангу мест не называли его иначе, как «отец Лани». Мы не представляли себе, что найдем под самым Килиманджаро такой крепкий островок родной страны. Десятилетия прошли с тех пор, как супруги Лани появились в Танганьике, но до сих пор в этом доме говорят по-чешски, а седая, почти семидесятилетняя пани Эмма встретит вас в своем доме широкой доброй улыбкой и прекрасной чешской речью. Старший из трех сыновей покоится рядом с отцом на маленьком кладбище недалеко от Марангу, Милан живет в США, а Людвик, окончивший в Чехословакии техникум в Пардубицах, работает техническим руководителем на Лимурской обувной фабрике недалеко от Найроби. Две дочери помогают матери содержать небольшой пансион. Младшая, Рут, несколько лет назад поставила мировой рекорд среди молодых альпинисток, поднявшись в 16 лет на вершину Килиманджаро.
В последнюю минуту перед отъездом из Найроби к нашей экспедиции присоединились путешественник по Африке Шкулина и чешская художница Лукешова. В Марангу был решен вопрос о пятом члене группы: Рут Лани заявила, что попытается вторично взойти на вершину. Мы с радостью согласились на ее участие, потому что знали, что приобретаем в ее лице опытного альпиниста.
На лужайке под пальмами у здания пансиона шли лихорадочные сборы. «Татра» оставалась на целую неделю под веерообразными кронами кокосовых пальм, в живописном окружении красных цветов ибискуса и желтых стрелиций, в одном из прекраснейших гаражей, которыми она пользовалась на своем пути через Африку. В огромные полотняные мешки складывались толстые шерстяные одеяла, теплая одежда, белье, провизия и прочее снаряжение. 13 носильщиков должны были доставить все необходимое снаряжение и припасы к последнему лагерю на высоте 5000 метров. Оттуда начинался самый утомительный этап восхождения. Мы стояли около группы носильщиков и проверяли по списку, не забыли ли чего: высокие шнурованные ботинки, кавалерийские бриджи, по две пары шерстяных носков, по две пары теплого белья, шерстяные рубашки, непромокаемые плащи, тропические шлемы, спальные мешки, свитеры, фотоаппараты, съемочная камера, запас пленки, солнцезащитные очки, шерстяные перчатки и брезентовые рукавицы, высотомер, термометр…
— Не забудьте летные шлемы, а то обожжете лицо наверху!
К вечеру могучий массив Килиманджаро очистился от туч. Изрезанные пики восточной вершины Мавензи вызывающе вздымались к голубому небу, а величественный конус Кибо с диадемой сверкающих льдов неодолимо влек к себе. Среди белых круглых строений с соломенными крышами, высоких эвкалиптов и пальм в саду пансиона, казалось, что он невероятно близко, совсем рядом с нами.
На языке суахили название Килимана Нгара означает Сверкающая гора. Масаи — самое распространенное племя Восточной Африки — называют сахарную голову Килиманджаро Олдоньо Ойбор, то есть Белой горой. Оба эти названия одинаково верно выражают величие покрытого снегом африканского гиганта, по поводу которого еще 100 лет назад ученые высказывали самые неправдоподобные догадки.
Ясной лунной ночью мы наблюдали в бинокль ледниковые поля, сползающие с края кратера по юго-западным склонам. Почти полная луна плыла высоко над седловиной между Кибо и Мавензи, обещая нам, что серебряное великолепие Сверкающей горы предстанет перед нами в полнолуние.
Последние приготовления, последнее совещание.
Завтра в 10 часов выступаем в путь и дойдем до первой хижины «Приюта Бисмарка» — 2400 метров над уровнем моря. Послезавтра подъем до «Приюта Питерса» — 3800 метров. Там оставляем часть запасов. Во вторник попытаемся достичь «Приюта Кибо» на высоте 4900 метров, где остаются носильщики. А ночью начнем последний этап…
Предстоящее осуществление долголетней мечты и стремление достичь вершины Килиманджаро, гордого символа Африки, взволновали нас. Ледниковые поля Сверкающей горы влекли к себе. Килиманджаро ждал нас.
В сумке под запасом пленки и блокнотами лежал чехословацкий флаг. Взовьется ли он над самой высокой точкой Африки?..
Через кофейные плантации и девственные леса
Большую часть года Килиманджаро закрыт белоснежными горами облаков. Все огромное основание массива, диаметр которого равен 80 километрам, с 1800 до 3000 метров высоты опоясано влажным тропическим девственным лесом — постоянным аккумулятором дождевых осадков. Так как вечерами верхняя часть склонов охлаждается гораздо быстрее, то вскоре после захода солнца холодный воздух стекает сверху вниз и посредине, над поясом девственного леса, сталкивается с поднимающимся током теплого воздуха. Поэтому с поразительной регулярностью каждый вечер образуется здесь сплошной венец густых облаков, приносящих с собой изморось, туманы и дожди. Часто перед самой целью срывают они все усилия смельчаков, пытающихся проникнуть на вершину горы. В утренние часы те же результаты получаются от обратного явления, так как в это время более теплые токи воздуха поднимаются снизу и сталкиваются наверху с холодным воздухом, окружающим ледниковый покров Кибо.
Наиболее удобно совершать восхождение в октябре и ноябре, а затем в январе и начале февраля. Но и в эти месяцы вершина Килиманджаро видна только в течение очень короткого времени после восхода солнца; она быстро скрывается в горностаевой мантии облаков, ревниво укрывающей ее сказочную красоту от людских взоров.
Когда 25 января в до часов наша экспедиция из 18 человек выступила из Марангу по аллее высоких эвкалиптов, склоны Кибо уже тонули в массе облаков, указывавших нам направление. Солнце жгло немилосердно. Легкий ветерок раскачивал рваные листья бананов и обнажал длинные связки золотистых плодов. По обеим сторонам дороги из-за низкой растительности выглядывали конусообразные хижины негров, и дети выбегали из них, чтобы взглянуть на необычную процессию.
«Дьямбо бвана, дьямбо бвана», — раздавались в такт шагам их звонкие приветствия; сверкали белые зубы и любопытные глаза. Блестящие листья кофейных деревьев отражали солнечный свет, как зеркальца из бирюзы, а среди них зрели красные ягоды кофе. Кофейные деревца с ветвями, склоняющимися под тяжестью богатого урожая, ряд за рядом сбегали по склонам горы глубоко в долину, затененные кронами высоких деревьев.
Перед самым полуднем мы подошли к опушке девственного леса.
Самбонанга, проводник экспедиции, осторожно сбросил свою ношу с головы и подал остальным носильщикам сигнал к отдыху. Мы наблюдали за этими мускулистыми, улыбающимися детьми Африки и восхищались их силой и выдержкой. Объемистые тяжелые тюки со снаряжением и припасами, рассчитанными на целую неделю, раскачивались у них на головах. Только по временам, пролезая под ветвями деревьев или перебираясь через поваленные стволы, они придерживали одной рукой тяжелый груз. Носильщики шагали под своей чудовищной ношей легко, почти танцуя, и громко разговаривали. Теперь они сидели, дружно беседуя, на краю леса и доставали завернутое в банановые листья любимое блюдо из кукурузы. В продолжение всего пути мы не видели, чтобы они несли поклажу в руках. Единственное исключение сделал Киматаре — брат Самбонанги — для большой керосиновой лампы, которую ему пришлось нести в руке после того, как он много раз безуспешно пытался уравновесить ее на голове. Услужливый Самбонанга несколько раз предлагал нам понести съемочную камеру, шестнадцатимиллиметровый аппарат марки Пайяр. Хотя на ее футляре из верблюжьей кожи была очень удобная петля, он все же положил камеру на голову, как мы его ни убеждали в том, что это наименее удобный способ переноски. Он очень огорчился, когда мы забрали у него камеру. Но мы боялись за ее судьбу и к тому же должны были всегда иметь ее под рукой.
После получасового привала мы вступили в девственный лес.
Мы впервые увидели настоящий африканский девственный лес, недоступный человеку. Лишь одна узенькая тропка вилась через туннель, образуемый гигантскими стволами, сплетением лиан и высокой травой. Солнечный свет померк. Под буйной тропической растительностью царил полумрак. Лишь кое-где мелькали клинышки синего неба. С ветвей свисали клочья сухих лишайников и лиан. Слышно было, как падают вниз в долину каскады воды. Нарастал шум горного потока. Прозрачная струя, как серебряная лента, выбегала из-под мха. Так хотелось прильнуть к ней губами, но железный закон запрещал останавливаться в пути и пить воду: надо было только упорно подниматься вверх…
После часового перехода лесом вокруг нас снова посветлело и открылся вид на заросшие травой альпийские луга, сбегающие по склонам. Пестрый ковер ярких цветов. Серебристые кустики африканских лимонно-желтых бессмертников, высокие лобелии, лазурные цветы которых выглядывали из-под листьев. А на горизонте, как бы окруженный цветами, вдруг возник перед нами конус Килиманджаро, на несколько минут сбросивший свою облачную мантию. Он был так же прекрасен, как и утром, на сей раз обрамленный с одной стороны густым тропическим лесом, а с другой — цепочкой носильщиков с поклажей на головах. С криком выбежало на просеку стадо павианов и через мгновение скрылось в густом лесу.
Неожиданно Самбонанга остановился:
— Следы слона, бвана, может быть, увидим слонов, здесь их много…
Огромные круглые следы в мягкой молодой поросли указывали на то, что слоны проходили здесь недавно, возможно сегодня утром. Стебельки травы лежали примятые к земле, только несколько веточек покрепче сумели выпрямиться. Недалеко лежал свежий помет.
Позже мы услышали, как вдалеке трубили слоны; но все тише становились эти звуки, пока совсем не замолкли…
Около двух часов пополудни показалась первая хижина, «Приют Бисмарка», построенная в густой зелени, перевитой лианами. Мы ей откровенно обрадовались, так как поднялись уже на 1200 метров по трудному пути во влажной и жаркой атмосфере. Глубоко в долине над кофейными и чайными плантациями и лиственными лесами плыли тучи, вдали блестело на солнце озеро Чала, окруженное крутыми белыми берегами. Справа, на дне удлиненной долины среди зелени виднелись красные крыши Марангу, откуда мы вышли утром.
Отдых, приготовление пищи, осмотр окрестностей, составление плана на завтра.
А затем — первая ночь на Килиманджаро.
Над нашими головами раскинулся темный бархатный шатер экваториального неба, затканный тысячами Звезд. Из соседней хижины, где устроились носильщики, доносится приглушенный успокоительный ритм вечерней молитвы. Вначале черные христиане просят небо даровать им защиту и благополучное возвращение. После них негры-идолопоклонники взывают к богам своего племени монотонными напевами предков.
Град над «Приютом Питерса»
Солнце уже высоко поднялось, когда в хижине раздался голос Самбонанги:
— Чай, бвана, чай, мемсаб…
В первые минуты ноги кажутся пудовыми, но освежающее купанье в ледяной воде ручья возвращает нам силы. Наскоро позавтракав, мы быстро собрались, сделали несколько снимков местности и через час после подъема были уже опять в пути. Новый участок девственного леса на крутых склонах. Мы спотыкаемся о разветвленные корни деревьев на тропинке, в самых крутых местах приходится держаться за свисающие лианы или ползти на четвереньках.
На верхушках деревьев повис утренний туман. Могучие листья папоротников блестят в проникающих сверху солнечных лучах. Тропинка неуклонно вьется вверх; ручейки пота стекают по лбу и по спине, хотя на нас только трусы и рубашки цвета хаки с короткими рукавами. Мы довольны, что послушались толкового совета и надели полотняные туфли на плетеной веревочной подошве. Шершавая их поверхность дает ноге твердую опору, и мы не скользим на влажной земле.
В одиннадцатом часу мы окончательно оставили внизу границу девственного леса. На высоте 3000 метров характер растительности резко изменился. Исчезли деревья; только отдельные жилистые скрюченные экземпляры да масса цветов среди буйной зелени лугов покрывали склоны. Внезапно солнце скрылось и горный хребет окутался туманом и тучами. За 100 шагов ничего не было видно. Мы шли, придерживаясь узенькой тропки в высокой траве. Значительно похолодало. Мы надели свитеры. После полудня тучи рассеялись, выглянуло солнце и открыло длинное ущелье, по дну которого были разбросаны огромные каменные глыбы. Здесь мы впервые увидели интереснейший вид килиманджарской флоры, характерный для влажных долин на высоте 3000–4000 метров. Гигантские древовидные растения — сенеции — с толстыми заостренными листьями и могучим веером на верхушке поднимались на несколько метров в высоту над огромными обломками камней, некогда выброшенных сюда чудовищной силой извержения из недр ближайшего вулкана — Мавензи. Оба склона ущелья были усеяны высокими канделябрами сенеций и терялись за поворотом между расселинами скал.
После пятичасового перехода, прерванного полуторачасовым привалом, мы достигли второй, предпоследней хижины. Надпись «Приют Питерса», высота 12500 футов» подтверждала, что мы достигли высоты Грос-Глокнера, высочайшей точки австрийских Альп. Высотомер, показывавший утром 2520 метров, теперь стоял на 3800 метрах.
Остается немногим больше 2000 метров, но они нелегко нам дадутся…
После обеда начался сильный дождь, а затем по железной крыше хижины забарабанил град. Мы были расстроены задержкой, хотя знали, что град здесь — закономерное явление, повторяющееся с механической регулярностью ежедневно из столетия в столетие в течение почти всего года. Мы выжидали, опасаясь только, что погода не изменится до вечера и может нам помешать в последующие два дня. Но к вечеру погода прояснилась, как по мановению волшебного жезла, и на «Приют Питерса» опустилась ночь, вторая наша ночь на Килиманджаро, такая же сказочно прекрасная, как и первая. В объективе бинокля мы снова увидели снежное кольцо Кибо. Хотелось протянуть руку и обломать сосульки с ледяных полей, сползающих с юго-восточного края кратера. Лунный свет смягчал контуры длинных ледниковых языков, сливавшихся с бурой темью бесконечных лавовых полей.
— Вот посмотри, наверное, туда мы будем завтра пробираться.
— Вид такой невинный, будто нам предстоит прогулка часа на два, а на самом деле впереди у нас два дня похода…
В 8 часов вечера мы все вышли и встали возле хижины с большой керосиновой лампой и электрическим фонарем в руках. Мы договорились в это время просигнализировать в Марангу, что в соответствии с планом завершили второй этап пути. Ровно в 8 часов внизу, там, где по нашим предположениям находился Марангу, появились световые сигналы, один за другим, с правильными интервалами. Прибежали носильщики, потревоженные нашим громким разговором, и Самбонанга от радости прыгал, как ребенок. Мы ответили сигналя электрическим фонариком, и снизу получили подтверждение азбукой Морзе:
«Ни пуха ни пера! Желаем успеха!»
Все было неправдоподобным, нереальным, как сон, как сказка, — азбука Морзе, световые сигналы из темных глубин, килиманджарская ночь, чешская речь на склонах величайшей горы Африки, веселый разговор негров на языке суахили, лунный свет и над всем этим — хрустальный колокол Кибо.
Мы уже давно сидели за ужином, а Самбонанга все еще смотрел в узкое окно хижины и, нажимая кнопку фонарика, чуть из окна не вывалился.
Для этого энтузиаста альпинизма, сопровождавшего уже не одну экспедицию к снежным вершинам Килиманджаро, это было новым радостным переживанием. Кажется, он радовался не меньше, если не больше нашего, и засыпал нас лавиной слов на своем родном языке, которые нам переводила Рут Лани — самый младший член нашей группы. Мы отвечали Самбонанге с той же сердечностью и с восхищением прислушивались к оживленной речи на суахили. Видно было, с какой любовью и уважением Самбонанга и остальные негры относились к человеку, владеющему их языком и разговаривающему с ними так же открыто и ласково, как с белыми.
Рут Лани родилась среди негров, провела с ними всю жизнь и отлично их понимает.
Перед ночным походом
Если смотреть на обширный массив Килиманджаро с юга, откуда-нибудь из Аруши или из Моши, то он похож на силуэт огромного льва, лежащего головой на восток. Заостренные грани Мавензи при некоторой доле воображения можно принять за густую гриву царя африканского буша.
Собственно, контуры всего мощного массива складываются из четырех ступеней, из которых первая и третья довольно пологи. Нижняя ступень, включающая все подножие массива, представляет собой плодородный край с хорошими пахотными землями и пастбищами. Вторая ступень, круто вздымающаяся над равниной, образует тот характерный венец девственного леса, о котором мы рассказывали. Лес опоясывает все основание массива и в значительной степени определяет климатические условия во всей округе. Он переходит в пояс низкорослой, редеющей лесной поросли с огромным количеством разнообразных цветов. Этот пояс заканчивается в седловине между двумя старыми центрами вулканических извержений, Мавензи и Кибо, которые составляют четвертую, завершающую ступень массива.
Между Мавензи и белоснежной вершиной Кибо тянется седловина длиной в несколько миль. Нужно преодолеть еще несколько сотен метров утомительного подъема, чтобы добраться сюда от «Приюта Питерса». Сразу же за хижиной перед вами открывается удивительно живописный вид на лес тех самых редкостных сенеций, которые поразили нас вчера на дне ущелья. На этот раз они разбежались далеко вокруг по всему склону, по которому протекает горный поток. Десятки, сотни развесистых огромных растений, не имеющих себе равных на свете, достигают в этом поясе Килиманджаро пяти и более метров высоты. Нижняя часть ствола часто раздваивается в форме вилки и заканчивается могучим веером длинных листьев сочного зеленого цвета. Наверху листья продолжают расти, в то время как внизу они быстро засыхают и образуют характерную манжету, цветом и формой напоминающую сухие табачные листья. Этот вид (Senecia Johnstoni) встречается только на Килиманджаро, он гораздо выше других видов сенеций, встречающихся на горе Элгон в Кении, на Рувензори в Уганде или на Нирагонго в Конго.
Хочется подойти к ним поближе, чтобы сфотографировать, но ноги погружаются в пропитанный водой мягкий мох. Рядом с таким растением человек кажется гномом из горной сказки.
После часа подъема с левой стороны появляются могучие полосатые скалы, получившие за свою окраску название Зебровых скал. Мы остановились удивленные, и нагнулись, чтобы захватить горсть снега, оставшегося здесь в местах, куда никогда не проникает солнечный луч. Трудно было этому поверить, ведь термометр на солнце все еще показывал 34 градуса.
Вы перевалите через край гребня, окружающего седловину Килиманджаро, и справа вам преградит путь во всем своем царственном величии гордая громада Мавензи. Победоносно, как символ недосягаемости, устремлены в высь ее пики. Не всякий альпинист отважится на схватку со стройными башнями этого близнеца Кибо. Хотя высота Мавензи всего 5360 метров, эта вершина впервые покорена только в 1912 году. Для ее штурма необходимо полное альпинистское снаряжение с веревками, крючьями, кошками, высокое спортивное искусство, физическая подготовка и огромная выносливость. Разреженный воздух на высоте 5000–6000 метров преграждает доступ к Мавензи всем, кроме самых сильных и смелых.
Как только достигнешь края седловины, тропинка начинает спускаться вниз. Впервые с начала подъема здесь можно на ходу отдохнуть и выровнять дыхание. Здесь уже нигде не видно никакой растительности, кроме сухих лишайников, которые расползаются по земле, разбитой трещинами на правильные многоугольники. Ярко-красный цвет лишайников поражает своей необычностью среди окружающего однообразно желтого колорита.
Налево за мощными каменными глыбами, нагроможденными извержениями, над плоскогорьем вырастает конус Килиманджаро, стены которого как будто под тупым углом вздымаются над льдами. Но при подробном обследовании в бинокль крутизна этих стен нагоняет страх. Далеко впереди между скалами прижались к лавовой стене у подножия Кибо две хижины.
Носильщики все чаще останавливаются на отдых. Они устало опускаются на землю и опираются спинами о полотняные мешки, чтобы немного ослабить мышцы. Киматаре, у которого вчера были судороги, опять корчится от боли и поминутно сплевывает кровь. Однако он отказывается вернуться в «Приют Питерса» и хочет дойти вместе со всеми до предпоследней цели — «Приюта Кибо», — где все носильщики будут ожидать нашего возвращения с последнего этапа восхождения.
Во вторник, в 2 часа 30 минут пополудни, мы добрались до последней хижины — «Приюта Кибо». Тогда мы не подумали о том, что находимся на высоте, равной которой нет в Западной Европе. Мы поднялись выше Маттергорна и Монблана, а над нами все еще высилась громада камня, песка, лавы и льда, которой не видно было конца. Еще 1100 метров до цели.
Вскоре после прибытия в «Приют Кибо» у всех участников экспедиции разболелась голова. Мучила тошнота. Мы лежали на узких нарах друг над другом в маленькой хижине, безразличные ко всему, и тяжело дышали. Сейчас, когда организм отдыхал после размеренной длительной ходьбы, все почувствовали усталость от трехдневного похода и разреженного воздуха. Еще три дня назад мы находились на высоте 1000 метров над уровнем моря, а здесь наш высотомер показал бы около 5000 метров, если бы шкала нашего европейского прибора была приспособлена для измерения высоты африканского великана.
Никому не хотелось ни есть, ни разговаривать, все были в подавленном, апатичном состоянии, что характерно для человеческого организма при резком падении содержания кислорода в воздухе.
Вечером выпал снег.
Мы вышли из хижины, чтобы подбодриться хотя бы видом снега.
— Январь — значит, и у нас дома идет снег, правда? Поверит ли кто-нибудь, что в Африке, на экваторе, идет снег?..
Холод скоро загнал нас обратно в хижину. Только сейчас мы сообразили, что забрались сюда, на высоту 5000 метров, в коротких брюках. Днем, пока грело солнце, было приятно, но сейчас, когда близился вечер, сказалось неизменное чередование воздушных потоков над Килиманджаро: температура воздуха так быстро падала, что мы начали вытаскивать из мешков теплое белье, свитеры, перчатки и плащи. В течение двух часов невидимый огромный воздушный насос не переставая выкачивал морозный воздух с окрестностей ледников Кибо и сталкивал его вниз, навстречу теплому воздуху, скопившемуся над тропическими лесами, которые уже были скрыты сгущающейся тьмой.
При свете керосиновой лампы мы перелистывали страницы журнала альпинистского клуба Танганьики со списками людей, добравшихся до нашего приюта. Их было гораздо меньше, чем гостей в «Приюте Питерса». Почти все записи свидетельствовали о такой же подавленности, которую испытывали теперь и мы. Большинство альпинистов возвращались отсюда, даже не попытавшись закончить восхождение. Остальные записи кратко повествовали о проигранном сражении. Силы истощались за 100–200 метров от цели. Наши мысли летели навстречу вершине Кибо, пронизанные страхом поражения и стихийной решимостью не сдаваться, бороться до конца…
Чтобы обеспечить себе резервное время для киносъемок на вершине, мы решили назначить старт на 2 часа утра. Было полнолуние, и чистое небо предвещало хорошую видимость при ночном восхождении.
Мы почти совсем не спали. Сильная головная боль не давала сомкнуть глаз, и только на короткие мгновения мы погружались в тяжелую неспокойную дремоту. Ветер завывал в скалах, штурмовал стены хижины и грохотал железной крышей.
— Измерю наружную температуру, все равно не спится..
Была ясная ночь, ледяная, совсем не африканская и все же такая захватывающе прекрасная, что сразу забылись и головная боль и подавленное настроение. Хотелось погрузиться в это серебристое сияние, струившееся со всех сторон, — от жестяных стен хижины, от мертвых камней, от застывшей лавы на склонах и от меркнущих звезд. Фантастическая ночь, исполненная ожидания, надежд и страха, ночь в которой воплотились все мечты, все грезы долгих лет. Чем кончится день, который взойдет из этой ночи?..
— Два градуса ниже нуля… Было 8 часов вечера.
— Пять недель назад мы намерили этим термометром 59 градусов в тени, и тоже на экваторе…
В соседней хижине спали носильщики. Теперь, когда стих ветер, их ровное дыхание доносилось так отчетливо, как если бы мы спали под одной крышей. И мы тоже постепенно заснули нездоровым, лихорадочным сном. Надо, надо уснуть, завтра тебе потребуются все твои силы…
Над Мавензи восходит солнце
В час ночи в хижине прозвучал короткий сигнал подъема.
В Праге в это время люди укладывались спать, для них еще не кончились предыдущие сутки, а мы уже поднимались морозной африканской ночью.
Быстро одеваемся, чтобы согреться. Две пары белья, две пары шерстяных носков, бриджи, шнурованные ботинки вместо туфель на веревочной подошве, свитер поверх теплой фланелевой рубашки, непромокаемый плащ, две пары перчаток, тропический шлем и летный шлем, чтобы защитить лицо от ожогов.
— Недурное африканское снаряжение! Оно подходит скорей для Арктики.
— Для разнообразия выгляни-ка наружу, что там делается? Самбонанга суетился при свете лампы, готовя завтрак. На дворе стоял мороз, как у нас дома на рождество. На небе ни облачка. Полная луна уже склонялась к закату и заливала окрестности ясным светом. Через 10 минут термометр показывал 16 градусов ниже нуля. И это на экваторе!
Никому не хотелось есть. С трудом мы проглотили несколько ложек овсянки с медом и немного чаю. Берем с собой по две плитки шоколаду и два апельсина, которые мы несколько дней назад сорвали в саду там внизу, у подножия Килиманджаро. Любая мелочь напоминала о неправдоподобных контрастах, которые африканская природа способна развернуть перед вами на протяжении нескольких часов. Внизу, у подножия горы, — бананы, апельсины, созревающий кофе, цветущие сады, 35 градусов в тени, а здесь — бррр! — минус 16 градусов, снег и лед!..
Мы чувствовали усталость от проделанного пути и бессонной ночи. Носильщики еще спали в соседней хижине. Они будут спать до утра, так как сегодня с нами идут только два проводника, Самбонанга и его брат Киматаре. С собой мы берем только фотоаппараты, съемочную камеру, запас пленки, измерительные приборы, бинокль, немного еды и фруктов, плащи и чехословацкий флаг. На этот день мы расстались также с короткими брюками и легкими рубашками, с которыми мы так свыклись.
Нам припомнились слова опытного кенийского альпиниста Робсона, с которым мы консультировались в Найроби.
«Если у вас хватит времени, — сказал он нам, — поднимитесь до половины последнего этапа, до пещеры, и вернитесь обратно в «Приют Кибо», это вам даст возможность приспособиться. Потом вам значительно легче будет подниматься выше. Вот увидите, как легко вам будет дышаться, когда вы с вершины Килиманджаро возвратитесь на высоту 5000 метров над уровнем моря…»
В 2 часа 40 минут мы выступили в ночной поход. Впереди Самбонанга, за ним с правильными интервалами все пять участников экспедиции и в конце — второй проводник. Ветер стих, но мороз не ослабевал. Узкая каменистая тропинка вилась между темными скалами, неожиданно выступившими с обеих сторон.
— Совсем как в третьем акте «Кармен»: черные скалы, контрабандисты, ревнивый Эскамильо разыскивает свою возлюбленную…
— Юмор висельника. Откуда это в тебе?
Скорость похода — 70 шагов в минуту, — которой мы придерживались еще вчера в седловине под Мавензи, быстро падает. Мы вынуждены отдыхать после каждых 10 шагов, хоть нам и очень хочется согреться быстрой ходьбой.
Быстрая ходьба! Смешно! Сделаешь 10 шагов и хватаешь ртом воздух, как при удушье.
«Никогда не двигайтесь из последних сил, — советовал нам Робсон. — У вас всегда должно быть чувство, что вы в состоянии сделать еще два шага, но вы их не делайте, остановитесь и передохните».
— Взгляни на Самбонангу, он именно так и поступает!
Самбонанга упорно шагал впереди, и для него, казалось, закон тяготения утратил силу. Но после каждых пяти-семи шагов он останавливался, стоял несколько секунд и глубоко дышал. А потом снова пять шагов, пять шагов, пять шагов…
Мы поняли, что этот опытный проводник продуманно бережет силы для самого тяжелого участка пути у края кратера, и последовали его примеру. Это принесло нам некоторое облегчение.
Около 4 часов утра мы перешагнули за 5000 метров. Теперь метры прибавлялись гораздо медленней, чем в предыдущие дни; мы казались себе участниками соревнования черепах.
Все еще держался десятиградусный мороз. Вероятно, никогда в жизни мы так страстно не ждали восхода солнца, как в эту ночь. Мерзли пальцы, а регулярные вынужденные остановки из-за недостатка кислорода отнюдь не придавали тепла телу. К 5 часам мы достигли пещеры, образовавшейся здесь, когда раскаленная лава стекала по склонам Кибо.
У пещеры заканчивался предпоследний этап заключительной части восхождения. Начало светать, луна зашла, и окружающие предметы понемногу стали принимать более ясные очертания.
Когда мы вышли из-за крутого поворота за пещерой, у нас дух захватило от представшего перед нами зрелища. Впереди под углом в 45 градусов вздымалась страшная стена, тянулись бесконечные поля мелких камней, лавы и песка, постоянно осыпавшихся под ногами. Начался последний, самый трудный отрезок пути, и мы еще не представляли себе, сколько усилий и самоотверженности он от нас потребует.
Постепенно группа наша рассеялась соответственно силам участников. Казалось, мы вовсе не двигаемся с места. Сделаешь три шага вперед по сыпучему лавовому шлаку и скользишь на два шага назад. Сизифов труд, а цель не приближается.
Самбонанга шел, как автомат. Но и он все дольше задерживался во время передышек и уменьшал количество шагов между ними. Все тяжелее становилось дышать. Три шага вперед — передышка, еще три шага — передышка… Каждый из нас старался найти более удобную дорогу, более твердый грунт, который бы не так скользил под ногами, но вулканическое поле было всюду одинаково. Направо оно заканчивалось большими валунами и обломками скал, но между ними нет прохода и они такие гладкие, что перелезть через них невозможно.
Тьма быстро рассеивалась.
Над Мавензи появилась длинная светлая полоса, возвещавшая близкий восход солнца. Мы всё оглядывались в эту сторону, словно желали поторопить рождение нового дня. Вскоре небо начало розоветь. Радужная палитра красок разлилась над восточным горизонтом и придала фантастическую, дикую красоту темным зубчатым вершинам Мавензи. Цвет неба менялся с каждой секундой. Розовый цвет перешел в кармин, прозрачную рубиновую полосу прорезала на несколько секунд смесь бронзы с сиеной, а потом все небо залил пылающий кровавый поток.
Восток пылал неестественно, неправдоподобно, как горящая степь.
Мы стояли как вкопанные и на несколько минут забыли обо всем окружающем. Солнце, великолепное в час своего рождения, разлило потоки золота по бесконечной гряде облаков, которые на 2000 метров ниже белым воздушным прибоем разбивались о гордую твердыню сверкающей горы…
Ледники у экватора
Мы дождались наконец восхода солнца, но усталость все возрастала.
Термометр все еще показывал минус восемь. Ноги разъезжались на осыпи лавы и камней; приходилось делать пять шагов, чтобы продвинуться вперед на один метр. Некоторые из нас засыпали на ходу, опираясь о палку. Сказывалось действие разреженного воздуха и последняя бессонная ночь. Головная боль усиливалась. После каждых 50–80 шагов мы, обессиленные, опускались на землю, чтобы перевести дух. Но требовалось огромное напряжение воли, чтобы потом подняться с земли; человека охватывала истома, трудно было бороться со сном, перед глазами плыли круги.
Впереди шли три участника экспедиции, и им оставалось пройти 200 метров крутого подъема до края кратера. Четвертый член группы уснул от изнеможения на маленькой скалистой площадке несколькими десятками метров ниже и проспал целый час при температуре замерзания воды.
— Мне было все безразлично, — рассказывал он позднее, когда мы обменивались впечатлениями. — У меня развязался шнурок от ботинка, но не хватило силы нагнуться и завязать его, хотя я понимал, что могу споткнуться из-за этого и соскользнуть вниз по крутому склону…
Последний из членов группы отстал метров на 200, и расстояние между ним и остальными все увеличивалось. Он несколько раз падал, совершенно обессилевший, и лежал на склоне, лицом вниз, чтобы собраться с силами. Мы были недалеко, мы наблюдали за ним, но были не в состоянии помочь ему, таким огромным казалось теперь разделявшее нас расстояние. Мы видели, как несколько раз он, напрягая последние силы, поднимался, чтобы подтянуться на несколько метров вверх. Нам всем было жаль его: это значило прекратить борьбу в каких-нибудь 300 метрах от цели, но другого выхода у него не было. Он пролежал часа полтора на месте, пока собрался с силами, чтобы вернуться со вторым проводником в лагерь у «Приюта Кибо».
Примерно в 8 часов 30 минут первая группа подошла к краю кратера.
В разрывах между скалами перед нами открылся великолепный вид на огромные куполообразные ледники, окружавшие весь северо-восточный край кратера и исчезавшие в изгибе его подковы. Нам оставалось пройти еще несколько метров от этого места, названного Седловиной Иоганнеса, до вершины юго-восточного края кратера Гильменс-Пойнт.
Вершина влекла нас к себе неодолимо, как магнит притягивает железо, и мы приближались к ней метр за метром. И вот наконец нашим взорам открылся весь огромный кратер Кибо.
На миг замерло сердце; наконец мы там, куда в продолжение стольких дней мы устремлялись всеми помыслами с твердой верой в победу. Прекрасное чувство, которое сразу заставило позабыть о всех страданиях и лишениях. Упоительное сознание, что усилия твои не были тщетны, сознание победы!
Порывистый ветер шумел среди скал, проникал во все трещины и загонял нас в тесные щели, где мы хоть на миг могли найти убежище. Было холодно, мы испытывали приступы тошноты. Лишь два часа спустя к нам на вершину добрался четвертый член нашей экспедиции, после того как он отдохнул, уснув на скалистой площадке. Первая группа собиралась в обратный путь, обессиленная ожиданием, ветром и холодом.
В 11 часов по местному времени 28 января 1948 года над вершиной Кибо взвился чехословацкий флаг.
Мы укрепляли его с радостью и гордостью, как символ. На фоне ослепительно сияющих ледников флаг трепетал на ветру над Килиманджаро. Между белой полосой африканского снега и красным отблеском взошедшего солнца вклинился треугольник чистого синего неба, своды которого простирались над нами.
Стоя около государственного флага нашей далекой родины, мы были мысленно с ней, в сердце Европы.
На высоте 6000 метров над уровнем моря, на самой высокой точке африканского материка, развевался чехословацкий флаг.
Скелет леопарда в кратере
В маленьком металлическом футляре, спрятанном под кучкой камней на вершине Килиманджаро, хранится книга победителей с автографами и записями впечатлений. Здесь и слова покорности судьбе, и упоение победой, слова гордой уверенности в своих силах и лирические переживания, рассказы о перенесенных трудностях, испытанном изнеможении и просто автографы с датой победы. Пожелтевшие страницы, молчаливые свидетели твердой решимости людей победить природу.
Ветер шевелит страницами книги, а в голове бродят странные мысли. Тысячелетия стоит эта гора, не имеющая соперников на всем необъятном африканском материке. Тысячелетия ветер штурмует ее грозные стены, тысячелетия сверкает ее серебряная диадема над морем туч. Но только 60 лет прошло с того дня, когда впервые нога человека ступила на эту вершину. 60 лет — жизнь одного поколения… Почему же раньше человек не пытался вырвать у этого одинокого великана на экваторе его тайну? Почему? Только ли потому, что стоял он посреди незнакомого «Черного материка»? А разве вершины высоких гор, вздымающиеся над европейским континентом, уже не имевшим белых пятен на картах, не были до недавних пор покрыты такой же тайной?
Вспоминаем даты, связанные с первыми восхождениями на вершины европейских гор. Ведь только из послереволюционной Франции подул тот ветер подлинного стремления к знаниям, который разрушил преграды, стоявшие на пути к тайнам гор, преграды суеверий и страха. Только превратив эту преграду в обломки и освободившись от мистики, люди начали предпринимать деловые, трезвые попытки по изучению гор как геологических образований. Тогда, на грани XVIII и XIX веков, началась эра отважного альпинизма, ставшего на службу точным наукам и сорвавшего с гор один за другим покровы окружавшей их тайны. Лишь в 1786 году — только за 100 лет до первого восхождения на Килиманджаро — человек в первый раз стоял на вершине высочайшей горы Западной Европы, Монблана. А другие европейские вершины, менее высокие, сопротивлялись человеку значительно дольше. Грос-Глокнер сдался только в 1800 году, Цуг-Шпитце в Баварских Альпах — в 1811 году. Позже всех, только в 1865 году, открыл свою тайну величавый Маттергорн, самая прекрасная из всех европейских вершин.
Ветер шевелит листы молчаливого памятника победителям Килиманджаро, а белоснежные купы облаков плывут под вершиной…
В книге прибавилась еще одна запись — несколько чешских фраз и их английский перевод, несколько воспоминаний о волнующем дне 28 января 1948 года, когда над Килиманджаро впервые взвился чехословацкий флаг.
— На этом месте стоял Майер 28 сентября 1889 года. И также сделался жертвой оптического обмана, как и все, кто пришли за ним: не хотел верить, что вот те скалы на противоположной стороне еще на несколько метров выше…
— А мы теперь можем выбирать: или пойти по южному краю кратера к вершине кайзера Вильгельма из-за этих нескольких метров, или… заняться киносъемками.
— Но поход на юго-западную вершину отнимет у нас часа два, а то и три…
Короткое совещание.
Времени было в обрез. Исключительно благоприятная погода, которая стояла в тот день, могла каждую минуту испортиться. Непроницаемые тучи, как правило в послеобеденные часы появляющиеся над Кибо, в один миг могли сорвать все наши съемочные планы. Из-за недостатка времени нечего было и думать о повторном восхождении из лагеря в «Приюте Кибо», да у нас не было и уверенности в том, что погода будет в другой раз такой же благоприятной.
С точки зрения кинооператора, вид, который открылся бы перед нами с вершины кайзера Вильгельма, не мог быть интереснее панорамы, развернувшейся здесь, на Гильменс-Пойнте, так как даже телеобъективы не приблизили бы всю сказочную красоту ледниковых форм, скрытых в северной части кратера.
Чтобы запечатлеть на пленке всю эту красоту, оставался один выход: утомительный спуск в кратер.
В то время как двое из состава группы, утомленные и обессиленные, перед полуднем направились в обратный путь к лагерю, двое оставшихся с проводником Самбонангой начали спуск в кратер Килиманджаро. Ветер немного стих, а когда мы спустились на несколько десятков метров вглубь кратера, он прекратился совсем.
Гигантская ледяная стена вздымалась с левой стороны и сверкала в лучах солнца. Лазурная синь неба была совершенно чиста; только вокруг Кибо плыли серебристые облака, разбиваясь о его грани. Под ногами, в глубине кратера, открывалась удивительная картина. Над гладью чудесного овального озерка выступали два высоких ледяных пилона. Ледяная поверхность озерка дала трещины, осколки льда рассыпались по всей поверхности, а в кусочке очистившегося водного зеркала отражались причудливые ледяные сталактиты и сталагмиты. Стены искрились смарагдами, а порой своей бирюзовой синевой напоминали альпийские озера. Мы молча спускались мимо этого хрустального дворца и чувствовали себя, как в сказочном царстве. Но это была реальная, осязаемая действительность. Мы лихорадочно фотографировали. Быстро исчезали наши запасы цветной пленки для киносъемок, поэтому мы выбирали только самые лучшие кадры, чтобы не остаться без пленки перед дальнейшими неожиданными видами.
Около часу дня мы стояли на дне большого кратера, образующего широкую террасу по внутренней окружности вершины. Обрамленный со всех сторон мощными каскадами льда, кратер напоминал замерзший водопад. Непрерывный венец льда тянулся по северному краю в виде огромного, много этажного органа. Серебряные трубы сталактитов, казавшиеся бесконечными, вытягивались одна над другой до высоты в двести и более метров. Капли кристально чистой ледяной воды стекали по сталактитам и вызывали желание приникнуть к ним губами, потрескавшимися от солнца и от лихорадочного дыхания.
Неожиданно мы наткнулись на груду побелевших костей. Самбонанга, осмотрев внимательно череп и позвонки, заявил, что это кости леопарда. Он забрел в кратер и, очевидно, не сумев выбраться из него, замерз. Мы захватили с собой череп и несколько костей на память о кратере Кибо.
Северо-западная внутренняя стена большого кратера, усеянная крупными кусками застывшей лавы, полого поднимается до края второго, меньшего кратера. С трудом, напрягая последние силы, мы продолжали подъем. Утомление достигло предела, но мы во что бы то ни стало хотели заснять внутренний кратер. После часа ходьбы, в течение которого мы не раз останавливались для отдыха, нам открылся новый вид.
Далеко за краем кратера обозначились изрезанные грани Мавензи, которые мы наблюдали на восходе солнца. Теперь вершина была лишена своего утреннего яркого ореола, но зато она с обеих сторон была окружена ледниками.
Наконец, уже в третьем часу дня, мы достигли края кратера Эш-Пит. Правильной формы стены круглого кратера были как будто выточены по чертежу в северо-западной части большого кратера Кибо. Стены его спускаются вниз двумя правильной формы террасами. Их пересекает узкая галерея, и они заканчиваются внутри раздваивающейся впадиной, круто спускающейся вниз. Западная сторона вся засыпана лимонно-желтой серой.
Мы наскоро засняли несколько кадров, боясь отравиться испарениями, проникающими из кратера. Здесь было значительно теплее, чем в большом ледниковом кратере, и во всем Эш-Пите не было следа снега или льда. Нам хотелось обследовать центр кратера, но стены так круто спускались вниз, что без веревок мы не рискнули спуститься. К тому же мы слишком ослабели, чтобы суметь выбраться наверх по сыпучей лаве и камням.
Было уже почти 3 часа, и надо было подумать о возвращении. Предстоял еще утомительный подъем из ледникового кратера, к Тильменс-Пойнту, а мы сильно утомились за четыре дня, потребовавших физического и душевного напряжения, и за бессонную ночь.
На самой высокой точке края внутреннего кратера мы увидели пирамиду, сложенную из больших камней. Под такой же пирамидой на вершине Гильменс-Пойнта хранилась памятная книга, поэтому мы разобрали и эту пирамиду и обнаружили вторую книгу, в которой имелись только две записи. Мы присоединили к ним свои автографы, занесли результаты наблюдений и данные об атмосферных условиях. После этого мы собрались в обратный путь.
Шаг за шагом преодолевали мы подъем над ледяным озерком и бросили последний прощальный взгляд на роскошную панораму. Солнце, близившееся к закату, как театральный рефлектор, озарило горы прозрачного льда, отбрасывавшего ослепительный блеск на противоположные скалы.
Затем мы спустились, скользя с лавиной камней по осыпи, которую преодолевали утром с такими нечеловеческими усилиями.
К 6 часам вечера мы добрались до «Приюта Кибо», вконец измученные, но с чудесным ощущением одержанной победы. Прошло 15 часов, как мы вышли отсюда ясной лунной ночью, стремясь к далекой цели.
Мы ее достигли…
Венки победы
На другой день утром мы выступили в обратный путь.
Каждый шаг больно отдавался во всем теле, но усталость исчезала. Снова легко дышалось, легкие и сердце освоились с новыми условиями, мы не чувствовали головной боли, которая так мучила нас два дня назад, когда мы пришли сюда, поднимаясь от «Приюта Питерса».
— Помнишь, что говорил Робсон? Вот сейчас бы отдохнуть здесь, а затем снова подняться на вершину…
— И захватить с собой побольше цветной пленки…
Стены Кибо понемногу скрывались от нас в короне туч, а над седловиной Мавензи носились клочья тумана. После полудня мы миновали «Приют Питерса» и, отдохнув немного, продолжали спуск, так как хотели в тот же день дойти до первой хижины. Мы спотыкались в сумерках на узкой тропе, а в глубокий девственный лес вступили уже при свете лампы, держась тесной цепочкой, так как было уже совсем темно. Это был таинственный ночной поход по узкому туннелю тропы среди окружающей тьмы, жившей тысячами звуков.
Позднее в хижине мы до глубокой ночи слушали ритмичные песни негров-носильщиков и смотрели на их танцы. Теперь они уже не чувствовали себя носильщиками. Они сбросили с себя маску, и перед нами в дыму лагерного костра кружились в пляске дети гордой африканской природы. Негры перестали замечать окружающее и забыли о пяти белых, находившихся рядом с ними; они снова погрузились в родную стихию. Мы еще раз убедились в могучей, безудержной силе, дремлющей в этих людях. В течение долгих дней утомительного похода мы видели, как напрягались их мускулы под тяжестью ноши, как они шагали — неутомимо, размеренно, словно машины, с веселой улыбкой. Мы убедились в том, что без их помощи ни один белый не сумел бы достигнуть вершины Килиманджаро. Навсегда запомнилось нам, как легко шагали они под огромной тяжестью мешков со снаряжением.
На следующий день Самбонанга с торжественным, соответствующим обряду выражением лица и с детской радостью во взоре надевал на нас, четырех членов экспедиции, венки из килиманджарских бессмертников.
Это был символ победы, которой наши чернокожие проводники имели основание гордиться наравне с нами.