«Витватерсранд» (Witwatersrand) означает на языке африкаанс «хребет, или гряда белых вод».

Однако у жителей запыхавшейся от постоянной спешки «Малой Америки» сейчас нет времени, чтобы произносить такое длинное слово, которое еще на целую буковку длиннее злополучного названия «Иоганнесбург» (Johannesburg), присвоенного «золотому городу». В устах биржевиков и банковских директоров название «Иоганнесбург» сокращено до «Джоуберг». Однако стенографистки и от «Джоуберга» отрезали еще один кусочек; в счетах и в коммерческой корреспонденции от этого названия осталось лишь три буковки — «Jbg».

Подобная же участь постигла и Витватерсранд.

И вот от пышного названия, которым когда-то бородатые буры увенчали чело подававшего блестящие надежды золотого новорожденного, остался лишь последний слог — «Ранд».

Слово «Ранд» можно услышать в Иоганнесбурге на каждом шагу, ежедневно, при любом случае. И хотя слово это бурского происхождения, оно вошло в английский язык. Сегодня под ним подразумевается не что иное, как Иоганнесбург, и оно стало символом золота.

 

Золото на улице

Откуда бы вы ни смотрели на сегодняшний Иоганнесбург, с крыши ли Витватерсрандского университета, с самого ли верхнего этажа небоскреба «His Majesty's» (его величества), или с какого-либо холма на северо-восточной окраине города, у вас создается впечатление, будто здесь человек воткнул железобетонные столбики небоскребов среди куч, вырытых кротами. На территории Большого Иоганнесбурга расположено около 40 золотых рудников. Рудники находятся посреди города, прямо в его сердце, они вгрызлись в его мозг, угнездились в его утробе. Целый день здесь ездишь и ходишь по золоту.

Городские власти ломают голову над тем, как предохранить от обрушения здания, которые сооружены над золотыми разработками, где рука человека превратила горные породы в решето.

«Хребет белых вод» неумолимо вгрызся в город и не отпускает его. Он неустанно приводит в движение миллионный людской муравейник, днем и ночью наполняет столбцы газет цифрами о размерах добычи и дивидендов, ежедневно посылает под землю десятки тысяч рабочих, черных и белых, с электрическими фонарями и перфораторами. Поднимает цены на земельные участки до головокружительной высоты. Цинично смеется золотой молох над банкротством тех, у кого не хватило дыхания для последнего круга — круга, который никогда не бывает действительно последним…

Забавно выглядит Иоганнесбург на снимке, сделанном с самолета. Среди муравейника домов вздымаются чудовищные отвалы пустой породы, свалка ничего не стоящих отходов, оставшихся от золотого тельца. Драгоценный металл здесь выжат до последнего грамма. В засушливое время года отвалы превращаются в проклятие для города. Горячий ветер гонит по улицам вихрь мелкой пыли, которая душит людей, как бы мстя за то, что ее насильно вырвали из недр земли.

Большой предупредительный знак на углу Клейм-стрит заставляет нашу машину свернуть на ближайшую улицу:

«Путь закрыт. Ведутся работы!»

Асфальтовое покрытие мостовой вскрыто от одного тротуара до другого, как будто во всю ширину улицы здесь собирались укладывать трубопровод.

— Там добывают золото, — коротко пояснил профессор Дживерс, — да и здесь вы тоже едете по золоту.

Мы охотно остановились бы, чтобы потрогать руками золотую мостовую, но профессор Дживерс добавил:

— Случайно, при смене подземных кабелей, выяснилось, что сюда много лет тому назад свозили отходы золотых рудников. В то время добыча золота из более бедных руд казалась нерентабельной. Этими отходами засыпали улицы, а излишки вывозили в отвалы. Когда стали применяться новейшие способы добычи, то старые отвалы были использованы для извлечения из них золота, а потом хозяева вспомнили и о мостовых Иоганнесбурга. Если даже вся улица будет свезена на аффинажные заводы, а взамен сюда доставят новый материал из отвалов и вновь покроют улицу асфальтом, то и в этом случае они заработают большие деньги…

 

На 700 метров ниже уровня моря

В Иоганнесбурге находится глубочайший в мире рудник «Тер-Шэфт», уходящий под землю на 3050 метров. Однако самые нижние пласты не разрабатываются. Заброшены и самые глубокие выработки в «Краун-Майн», втором по глубине руднике Ранда. После повторных просьб главное управление рудников — Иоганнесбургская горная палата — выдало нам наконец разрешение спуститься в самый глубокий из эксплуатируемых в настоящее время рудников — «Робинсон-Дип».

— На шахте «Крис» вы опуститесь на глубину 2600 метров, — пояснил нам инженер Лишман под копром возле семи зияющих шахт. — Первое машинное отделение находится здесь, на поверхности, — он указал на здание, расположенное напротив, где по системе блоков на копре разматывались толстые стальные тросы, исчезая в темной пасти шахты. — Второе машинное отделение находится на глубине 1130 метров под землей, а третье — как раз на уровне моря. Две первые шахты — вертикальные, а третья, достигающая глубины 2600 метров, имеет уклон в 32 градуса.

— А какие тросы вы применяете, господин инженер?

— Четырех с половиной, а иногда пяти сантиметров в диаметре, — ответил инженер Лишман и повел нас к группе рабочих, которые отрезали метра три стального троса. — Ежемесячно мы обязаны посылать на испытательную станцию больше десяти футов троса для испытания прочности на растяжение. Независимо от этого мы сами проверяем трос каждую неделю.

— Этак за пару лет у вас от троса немного останется…

— Вот видите, я и забыл сказать вам самое главное. Так долго нам не придется отрезать. Срок службы троса относительно короток, всего около девяти месяцев, так как под действием нагрузки и высоких скоростей спуска и подъема он быстро изнашивается. Допустимая скорость движения под землей — 60 километров в час…

Мы вошли в машинное отделение. На каждом из огромных барабанов было намотано 17 тонн троса толщиной в два пальца. Общий вес подъемной клети составляет почти тонну. При разматывании всего троса, когда клеть спускается на глубину 1130 метров, его собственный вес сказывается уже настолько сильно, что потребовалось оборудовать еще два машинных отделения под землей, чтобы, разделив шахту по глубине на три секции, обеспечить необходимую безопасность движения.

В застекленной будке сидят два машиниста и, на первый взгляд, очень скучают. Весь этот лабиринт контактов, звонков, указателей скорости, электромоторов, тормозов и барабанов действует совершенно автоматически. Другие роботы обеспечивают и контролируют действие главных автоматов, а регистрирующие приборы точно записывают на бумажном ролике каждое движение механизма, положение клети, скорость и время движения. Тысячи людей, работающих под землей, с большей охотой вверяют свою жизнь умным машинам, чем человеку.

Мы вошли в подъемную клеть.

— Зажмите нос, дышите только ртом и глотайте слюну. Я делаю так уже много лет, — посоветовал нам инженер Лишман, между тем как клеть летела в глубину. — Барабанные перепонки так быстрее привыкают к резкой перемене давления. Не забудьте, что 60 километров в час — это не пустяк…

Освещенные маленькие платформы отдельных штреков быстро проносятся мимо нас, и свет через правильные интервалы прорезает тьму шахты. Дважды клеть останавливалась, чтобы высадить горняков у рабочего места, а затем снова проваливалась во тьму.

— Нам нужно поторопиться, — сказал наш провожатый, проходя мимо гудящих машин, когда мы высадились на первой пересадочной станции на глубине 1130 метров под землей. — От третьего машинного отделения к самому глубокому рабочему горизонту клеть спускают очень редко.

Новая серия шахт, другие тросы, и снова полет в глубину. Наш высотомер упал до нуля. Над головой залегало 1890 метров горных пород. Вторая, и последняя, пересадочная станция находится у третьего машинного отделения, расположенного на уровне моря. Нам вспомнились кокосовые пальмы, шум прибоя Индийского океана на Момбасском побережье и арабские парусники, стоящие на якоре в порту.

— Осторожно — рельсы! — прервал Лишман наши воспоминания и осветил рельсы своим рефлектором. На пути стоял ряд маленьких вагонеток с ящиками динамита.

На этот раз шахта оказалась не вертикальной. Здесь была одна клеть, стальной корпус которой наполовину висел на тросе и наполовину лежал на наклонных рельсах. Две стальные полосы терялись в круто уходящем вниз туннеле подземного бремсберга. Одна-единственная длинная клеть со ступенчатым полом, несколько молчаливых черных шахтеров, мы с инженером Лишманом и ящики с динамитом. Черная тьма туннеля поглотила нас. Колеса ритмично постукивали на стыках рельсов, набирая все большую скорость; казалось, будто мы оторвались от троса, связывающего нас с теми, кто остался наверху. 55 километров в час. Желтоватый свет отдельных рабочих горизонтов, через которые мы проносимся, по временам освещает клеть, а потом мы снова погружаемся в темные глубины. Под гулкими сводами горных пород на нас откуда-то вылилась струя воды — и снова ритмичное постукивание колес.

Трос, поддерживавший клеть, подхватило, и секунд через десять мы потихоньку подплыли к огням 59-го горизонта. 8500 футов ниже поверхности земли! Мы находились на максимальной из достигнутых глубин — 2600 метров под поверхностью земли. Нам не хватало лишь 60 метров до вершины пика Сталина в Татрах, только в противоположном направлении. А на высоте 700 метров над нашими головами волновалась поверхность моря…

 

На самом глубоком в мире рабочем месте

— Ничего, внизу вы еще попотеете, — предупредил нас с улыбкой инженер Лишман, когда мы на поверхности пожаловались ему, что в Южной Африке мы все время зябнем. И вскоре мы с ним согласились. Температура на более глубоких выработках достигала 32 градусов Цельсия. Пройдя через вторую дверь герметически изолированной камеры, мы быстро сняли горняцкие комбинезоны и рубашки. Пот ручьями струился по нашим спинам.

— А теперь представьте себе, — сказал, повернувшись к нам, Лишман, — что еще 16 лет назад здесь работали без установок по охлаждению воздуха. 40–50 шахтеров ежедневно теряли сознание, работая до изнеможения. Приходилось приводить их в чувство уколами лобелина. Но это не было радикальным средством. Через полгода рабочие выходили из строя, и вербовочное бюро не успевало присылать нам пополнение. Теперь все изменилось.

Каждую минуту насосы нагнетают сюда 135 тысяч кубических метров воздуха, охлажденного до четырех градусов Цельсия.

Вдруг окружавшие нас породы загудели, и воздух в штреке содрогнулся от взрыва. Невольно мы втянули головы в плечи. Лишман только улыбнулся.

— Неподалеку взрывают. Ничего, привыкайте!

По главному штреку дошли до забоя. Мы обратили внимание на то, что техника добычи здесь примерно такая же, как и на рудниках, виденных нами в Конго и Северной Родезии. Поразила нас здесь лишь ужасающая стесненность рабочего места. Толщина пласта золотоносной руды не превышает 90 сантиметров при ширине почти 140 метров. Пласт уходит на несколько километров в глубину. Администрация рудника считает нерентабельным выдавать пустую породу на поверхность вместе с рудой. Поэтому рабочие находятся здесь в необычайно тяжелых условиях.

Вслед за инженером Лишманом мы карабкались по крутому спуску, посередине которого каждое мгновение грохотала лавина нарубленной руды. Нам хотелось побывать в самом забое. Мы ползли на четвереньках, держась за деревянное крепление и за железные листы, направляющие движение руды. Забой на самых широких отрезках не достигал и метра в высоту. Через мгновение наши голые спины были уже покрыты глубокими царапинами от острых выступов кровли. Пот смешивался с кровью, и раны жгло нестерпимо.

Все забойщики работали полулежа на спине. Они упирались головой в стену забоя, а мускулы их, словно стальные пружины, нажимали на ручки перфораторов. Медленно, сантиметр за сантиметром углублялась сталь бура в породу, когда мы взяли в руки перфораторы, между тем как от толчкообразного движения рукоятки сотрясалось все тело, мышцы, мозг и нервы. Секунды тянулись, как часы, пока, наконец, весь метровый бур не скрылся в породе. Мы отложили перфораторы и вытерли лоб. Лишман улыбался.

— Не хотите ли поработать здесь годик?

Мы узнали позже, что забойщики никогда не берут еды, спускаясь под землю. Они едят утром перед сменой и поздно вечером по возвращении домой.

— Хотите немного мачеу? — обратился к нам мускулистый горняк, усталый, но улыбающийся, протягивая бутылку с мутной жидкостью.

— Это единственный напиток, который горняки берут с собой. Попробуйте! — уговаривал нас Лишман. Мачеу был кисловат на вкус и содержал немного алкоголя; он освежил нас. Не беда, что в зубах застревали кусочки кукурузных зерен: ведь напиток приготовляется из раздробленной и слегка перебродившей кукурузы.

— Когда я только начинал работать на руднике, — вспоминал инженер Лишман, — то первые шесть месяцев, возвращаясь со смены, уже ни на что не годился. Окружающая среда и резкая перемена атмосферного давления ужасно изнуряют. Я бывало после еды тут же засыпал и просыпался лишь на следующее утро. Да и теперь со мною иногда случается, что я вдруг засыпаю в кино, хотя никаким тяжелым физическим трудом я не занимаюсь, — добавил он и медленно пополз на четвереньках к выходу из забоя.

В конце главного штрека у стен сидели человек 20 негров, окруживших инструктора. Это — будущие бригадиры. Инструктор повторяет с ними на их родном языке основные правила:

Во-первых, заботиться о безопасности вверенных вам товарищей. Во-вторых, взаимное уважение между белыми и черными. В-третьих, проверять состав своей бригады. В-четвертых, следить за тем, чтобы в бригаде не было раненых. В-пятых, следить, чтобы в шахте не было крыс… Взаимное уважение между белыми и черными! Единственное место в Южно-Африканском Союзе, где этот принцип можно провозглашать, не боясь попасть в тюрьму, и где он даже полностью осуществляется. Перед опасностью, грозящей в недрах земли, уже отпадают различия в обращении, хотя и остается огромная разница в труде и заработной плате.

— А сколько зарабатывают шахтеры? — спросили мы, как только смогли свободно вздохнуть в главном откаточном штреке.

— Оплата труда сдельная, в зависимости от количества пробуренных шпуров для отпалки и от количества отбитой породы. Основная ставка составляет…

Мы быстро пересчитываем на чешскую валюту: 25 крон за первые 15 шпуров, а затем оплата прогрессивно возрастает. Итак, с 43-го до 50-го шпура, который считается уже пределом физических возможностей, платят по четыре кроны за шпур. Самый лучший рабочий, который в состоянии пробурить за смену 50 скважин, зарабатывает 110 чехословацких крон. Таких рабочих — единицы, и они относятся к категории самых высокооплачиваемых «специалистов» машинного бурения.

— Не обижайтесь, инженер, но ведь бурильщиков на руднике меньшинство. А сколько зарабатывают другие горняки?

Лишман нахмурился, но быстро овладел собой.

— Well, какая-то разница, несомненно, есть, и даже думаю, что довольно большая, но точных цифр я вам не смогу дать. Sorry.

Весьма подробные статистические данные Трансваальской горной палаты, которые, конечно, официально не предлагаются вниманию иностранных журналистов, дополнили картину. Неквалифицированный горняк на подземных работах зарабатывает 3 фунта стерлингов в месяц. Девальвация, конечно, означала дальнейшее значительное снижение реальной заработной платы.

До самого последнего времени горняки были совершенно беззащитны. До 1939 года они не могли добиться права объединения в профсоюзы. Первая профсоюзная организация цветных горнорабочих в Южно-Африканском Союзе была запрещена правительством не позже чем через год после ее основания.

С тех пор горняки в упорной борьбе, ценой многих жертв отстояли свою профсоюзную организацию, правда, не получившую официального признания. Менее чем за два года до нашего приезда в Иоганнесбург после общего повышения цен на продовольствие эта организация отважилась на решительный шаг: когда переговоры не дали результатов, она объявила забастовку.

Горнопромышленники ответили на это оружием. Полиция проникла не только в общежития рабочих, но и в рудники под землю. Она организовала дикую расправу с горняками: более 50 человек было убито, сотни ранены и тысячи арестованы.

Среди арестованных были восемь руководителей-коммунистов, которые до самого конца неустрашимо отстаивали интересы горняков и боролись за повышение заработной платы, улучшение условий труда и повышение жизненного уровня рабочих. За отсутствием других обвинений им инкриминировали «выступление против государственной безопасности»; что касается средней заработной платы горняков, то она почти не изменилась.

 

Исповедь

Массовое убийство иоганнесбургских горняков вызвало бурю протеста во всем мире. Его вынуждены были осудить даже газеты колониальных держав. Трансваальская горная палата, официально представляющая интересы главных акционеров золотых рудников Витватерсранда, надела личину мученичества и издала в свою защиту красивую четырехкрасочную табличку, в которой наглядно показала, с кем ей приходится делить те 3472 фунта стерлингов, которые она получает за слиток золота весом в 12,5 килограмма. 1027 фунтов уходит на покрытие издержек производства, на электроэнергию, уголь, воду, лесоматериалы, взрывчатые вещества, машины, цемент, химикаты, горючее и прочие необходимые материалы. Ну, что ж, может быть, это и так. 645 фунтов выплачивается государству в виде налогов. Многовато, но государство умеет быть признательным, а компании нужны шоссейные дороги, земельные участки и, главное, надежная полиция. Это выгодное капиталовложение.

700 фунтов выплачивается в виде повременной заработной платы 388 белым служащим, используемым для производства одного золотого слитка в день; к этому добавляется еще 127 фунтов на социальные нужды. Даже при господствующей общей дороговизне средняя дневная заработная плата в 2 фунта стерлингов на человека — весьма приличное вознаграждение. Белым жаловаться не приходится. Зато на 3284 черных горняков, которые под землей добывают всю руду, необходимую для получения золотого слитка, отпускается всего 454 фунта. Семь человек в день за 1 фунт стерлингов! 14 черных за одного белого! А так как за столь неправдоподобно низкую заработную плату по доброй воле они на рудники не пришли бы, то компания должна прибавить к своим расходам еще 95 фунтов на каждый золотой слиток для оплаты официально разрешенной «вербовочной службы» («recruting service»). В выборе средств эту службу не ограничивают, лишь бы пополнялись контингенты «свежего мяса», как здесь цинично называют новичков из негритянских деревень. И после этого остается еще 424 фунта стерлингов. «Остается» конечно только в арифметическом понятии. 424 фунта должно остаться, чтобы акционеры получали дивиденды. В эту сумму не включено дополнительное вознаграждение за участие в административных советах и директоратах, а также за присутствие на заседаниях палаты. Итак, 424 фунта стерлингов с каждого слитка золота достается маленькой горсточке тех дельцов, которые управляют не только Витватерсрандом, но и всем Южно-Африканским Союзом, ибо они держат в своих руках источники иностранной валюты и всю экономику страны.

Акционеры получают такую же долю, как три тысячи рабочих, которые собственными руками вырвали из недр земли золотой кирпич и расплачиваются за него не только своим трудом, но и своими легкими, укорачивая свою жизнь наполовину. Что дело обстоит именно так, подтверждается статистикой смертности среди жителей Южно-Африканского Союза.

Средняя продолжительность жизни белых составляет 60 лет, а черных — 34 года, причем раньше других умирают горняки.

Таким образом, Трансваальская горная палата достаточно подробно разъяснила, кому и за что выплачивается определенная доля с каждого золотого слитка. Позабыли только одну деталь: в чем же заключается работа акционера. Каждый волен понимать по-своему «работу» тех, кто с каждого слитка золота отхватывает 424 фунта стерлингов. Злые языки утверждают, что их «труд» заключается в стрижке купонов.

Трансваальская горная палата, однако, то ли по неуместной стыдливости, то ли скорбя душевно, скромно умолчала о самом главном: о том, что в ее залах заседают теперь новые лица и что старые, знакомые фигуры исчезли безвозвратно. Умолчала она о том, что до 1946 года здесь было лишь несколько иностранцев, говоривших по-английски так, словно они разжевывали слова. Это были американцы, которые всеми силами стремились приобрести решающий голос в руководстве золотыми рудниками. Но им не оставалось ничего другого, как скупать отдельные акции по неслыханным ценам. За столом совещаний палаты этим иностранцам были отведены самые скромные места. Им пришлось удовлетвориться весьма тощим пакетиком акций. Никто из британских и южноафриканских магнатов к их голосу не прислушивался. В стране, однако, появилась нефть. Геологи открыли в Оранжевой Республике богатые месторождения. Но истощенная войной Англия не могла предоставить капитал, необходимый для их разработки. Таких денег не было и в Южно-Африканском Союзе.

Рокфеллеровская корпорация «Стандард ойл оф Нью-Джерси» основала новую дочернюю компанию «Америкен Трансвааль корпорэйшн». Этим она обеспечила себе первый трамплин для вмешательства в экономику Союза. Не прошло и года, как эта корпорация поглотила не только все нефтяные месторождения, но и «Южноафриканско-британскую горнопромышленную компанию», тем самым захватив решающие позиции на рудниках и в сотне важнейших промышленных предприятий Южно-Африканского Союза.

Так с одного удара «Малая Америка» оказалась в руках у «Большой».

Размышляя над «исповедью» витватерсрандских горнопромышленников, циничной несмотря на все извращение фактов и приглаживание действительности, мы вспомнили то, что видели в недрах земли под иоганнесбургскими небоскребами: бронзовые, блестящие от пота мускулы шахтеров, падающую золотоносную руду, гудение пневматических перфораторов, изматывающих силы и нервы рабочего. А сквозь все это проглянула другая картинка — зеленоватые купоны и головокружительные суммы ежегодных дивидендов. Ведь эти купоны там, внизу, окружали нас повсюду! Они стекали вместе с потом рабочих, вырастали из невыплаченных пенсов за метры пробуренных отпалочных шпуров и в виде золотоносной руды поднимались в подъемных клетях на поверхность земли. 2500 тонн серого камня ежедневно выдается на поверхность только рудником «Крис»! Восемь полногрузных железнодорожных составов руды! И во всем этом количестве камня скрыто 14 килограммов золота: ни больше и ни меньше! 14 килограммов чистого золота!

 

Заманчивое предложение

На следующий день мы очутились в таинственной мастерской алхимика, где завершается труд десятков тысяч рук.

Дважды проверяют выданный нам пропуск. Вахтер отпирает замок тяжелых дверей и сам входит в помещение, чтобы запереть его изнутри. Здесь все скорее напоминает старую примитивную литейную, чем плавильню, из которой ежедневно в сейфы компании поступают два слитка чистого золота.

Старший плавильщик расставляет перед собой несколько пузырьков с химическими соединениями и промежуточными продуктами.

— Дробильные мельницы и качающиеся концентрационные столы, на которых механическим путем собираются частицы золота, вы уже видели. Сюда, в эти четыре стены, нам дают только концентрат, смешанный со ртутью — амальгаму, которая содержит от 42 до 43 процентов чистого золота. Сложный процесс, вероятно, не будет интересовать вас во всех подробностях. Золотые слитки, прошедшие первую огневую пробу, вы вряд ли сочтете золотом. Вот, посмотрите. Ну, возьмите в руку и прикиньте на вес! Мы называем это губчатым золотом, — он подал нам серую, покрытую трещинами массу.

— А между тем в нем добрых 90 процентов золота. Но монетные дворы, зубные врачи и ювелиры вряд ли поблагодарили бы нас за такую продукцию. Раствор цианида, цинковая пыль и вторичное восстановление при температуре 400–600 градусов превращают эту безобразную массу в такой вот темнобурый порошок. Он тоже еще не похож на золото. А вот эти конусы — дальнейший промежуточный продукт новой плавки с бурой — вы уже узнаете, не правда ли? Мы их называем корольками, и они представляют собой предпоследний продукт, который затем превращается в слиток. Через минуту вы это увидите. Вам повезло, второй слиток будет готов только поздно вечером.

Мы склонились над пустой керамической формой, установленной на полу. Ее скошенные стенки должны были принять поток раскаленного золота. Старший плавильщик ловким движением открыл печь, и двое рабочих длинными клещами вытащили из нее плавильный тигель, пылавший жаром. Они укрепили тигель в опрокидывающем приспособлении, и в следующее мгновение в подготовленную форму потекла струйка желтого металла. Сколько неисполнившихся страстных желаний, сколько несбыточных мечтаний в бессонные ночи, сколько напрасных усилий, сколько загубленных жизней слились в этой ослепительной струе! Сколько алчных авантюристов открывали новые земли и захлебывались в крови побежденных, чтобы завладеть золотыми сокровищами. Золото и кровь, кровь и золото…

Кровавый ручеек золота сузился до тоненькой нити и иссяк. Порожний тигелек, на стенках которого остался золотой налет, рабочие унесли в сейф и заперли его на два поворота ключа.

Напряженно наблюдали мы за старшим плавильщиком. Стальной линейкой он очистил поверхность золотого слитка и через несколько мгновений опрокинул остывший металл на лопату, как буханку хлеба. Рабочие аккуратно подобрали маленьким веничком в совочек мелкие кусочки золота, которые при выравнивании граней упали на землю, и отнесли их вместе со слитком в отдельную комнату, за стеклянной стеной которой мы увидели колбочки, пробирки и точные пробирные весы под стеклянным колпаком.

Золотой слиток тускло поблескивал в лучах солнца, проникавших в помещение через окно. По форме он напоминал крышу прямоугольного домика со срезанной верхней гранью. Старший плавильщик поставил слиток в такое положение, что две его грани совпали с краями стола.

— Если вам удастся поднять его одной рукой, то можете унести слиток на память, — сказал он вдруг и улыбнулся. — Попробуйте! Заверяю, что он будет ваш…

 

27,25 килограмма золота на ладони

Мы подошли к «свежеиспеченному» слитку. Гладкая поверхность не давала возможности ухватить его. Пальцы скользили по стенкам, суживающимся кверху, подобно крыше. Обещание было бы выполнено лишь при условии, что мы подняли бы слиток из этого положения, не передвигая его таким образом, чтобы можно было ухватить его за нижнюю грань.

Мы капитулировали.

— Я не сделал бы вам такого предложения, если бы знал, что вы действительно можете поднять золотой слиток. Но взвесьте его на ладони и вы увидите, как тяжел этот кусок золота. Сейчас я точно скажу вам его вес.

Между тем помощник принес мерку.

— Если вас это интересует, вы можете записать точные размеры. Мы достали блокноты.

— Основание 250 на 103 миллиметра, верхняя грань 208 на 55 миллиметров, высота 100 миллиметров и длина косой грани 103 миллиметра.

Старший плавильщик схватил слиток обеими руками и понес его на весы.

— 961 унция, — сообщил он нам через минуту, как только остановилась стрелка весов. — Это означает 27,25 килограмма золота стоимостью 7662 фунта стерлингов, — сказал он, взглянув на таблицу.

В это время помощник высек на золотом слитке марку рудника и заводской порядковый номер. Он прижал стальной штамп к поверхности золота и ударил молоточком по его верхнему концу, как будто перед ним лежал кусок творогу. Затем слиток очутился под острием электросверла, которое за несколько секунд вгрызлось в мягкую массу. С обоих концов остались отверстия глубиной около двух сантиметров. Старший плавильщик маленькой щеточкой смел две кучки золотой пыли в флакончики с притертыми пробками и проставил на их этикетках те же обозначения, которые были на штампе слитка.

— Это для химической лаборатории, чтобы там определили чистоту этой плавки, — сказал он.

Рабочий отнес золотой слиток в сейф, и старший плавильщик простился с нами.

— Вот видите, этот кусок золота воплощает однодневный труд тысяч людей. Вы видели под землей, сколько пота, напряжения и изнурительного труда затрачивается для того, чтобы мы в этом куске мертвой материи могли высверлить два отверстия и отметить прирост продукции. Когда таких слитков наберется побольше, их увезут куда-нибудь за море, на другой конец света, уложат в подземные сейфы с сигнальным оборудованием, приставят к ним охрану с винтовками или пулеметами и будут с удовлетворением потирать руки, радуясь, что снова спрятали желтый металл под землю.

— Какие меры предосторожности принимаете вы для предупреждения потерь золота в процессе производства? — спросили мы у руководителя отделения, покидая рудник.

— Точные производственные отчеты и доверие, — ответил он. — Как вы видели, в плавильне работают всего восемь рабочих. Никто, кроме них, не имеет туда доступа. А честность этих восьми нам хорошо известна. В этот цех мы посылаем только людей, работающих у нас не менее 20 лет.

— Кому вы теперь поставляете больше всего золота?

— До сих пор главным потребителем была Великобритания. За последнее время мы поставили ей золота на 80 миллионов фунтов стерлингов.

Пересчитываем на чехословацкие кроны. Получается головокружительная цифра в 16 миллиардов крон.

— А сколько всего золота добыто из южноафриканских рудников?

— За последние 60 лет, то есть практически с начала рациональной добычи, всего на три миллиарда фунтов.

На три миллиарда фунтов до девальвации!

Эту цифру нам уже страшно пересчитать на кроны, как бы не закружилась голова! Все равно, едва ли можно себе представить, что такое 600 миллиардов. Шестерка и за нею 11 нулей. Если превратить эту сумму в монеты по одной кроне, то ими можно было бы вымостить автомагистраль между городами Аш и Кошице шириной в 360 метров. Но такую широкую автостраду из крон тоже трудно себе представить.

И это еще не все! Вместе с сотнями тонн чистого золота рука человека вырвала из недр Ранда еще и десятки тонн серебра. В губчатом золоте его содержится приблизительно 10 процентов.

Вот цифры, которые породили мощь «золотых» королей Южной Африки, создавших в Иоганнесбурге государство в государстве. С высоты своего трона из золотых слитков, украшенного серебряными кружевами, горстка магнатов на страницах своего журнала «Майнинг сарвэй» вопрошает жителей Союза: «Are you a South African? — действительно ли Вы южноафриканец?»

Под этим заголовком помещен длинный перечень вопросов. Правильность ответов исчисляется очками. Только тот, кто сумеет ответить на все вопросы точно и наберет нужное число очков, получит право называть себя подлинным южноафриканцем. А для этого ему полагается знать:

что золото составляет 70 процентов южноафриканского экспорта;

что еще 20 процентов приходятся на сельскохозяйственную продукцию и продовольствие;

что золотые рудники закупают у землевладельцев и у предприятий пищевой промышленности продукты на пять с половиной миллионов фунтов стерлингов в год и тем поддерживают их существование;

что за золото Южно-Африканский Союз получает автомобили, ткани, патефоны и пудру, электрические утюги и крем для обуви;

и, наконец, что на золоте держится жизнь Южно-Африканского Союза, которая без него угасла бы.

Разумеется, гражданин Южно-Африканского Союза должен также знать, кто владеет этим золотом. И, если он хочет получить из рук «благодетелей» своей страны право называться хорошим южноафриканцем, он должен высказать сожаление по поводу того, что государство облагает этих благодетелей безбожными налогами и что так много хлопот им доставляют бунты горняков.

При ответах ему, конечно, нельзя проговориться о том:

что треть всех денежных переводов за границу составляют дивиденды, выплачиваемые иностранным акционерам;

что столько же плюс еще два миллиона фунтов стерлингов поглощают ежегодно дивиденды, выплачиваемые горстке акционеров, формальное местонахождение которых — Южно-Африканский Союз;

что эти акционеры через горнопромышленные компании заправляют в Южной Африке не только сельским хозяйством и пищевыми предприятиями, но и всеми главными отраслями промышленности — от обувных фабрик до электростанций;

что те же люди жадными руками захватили как внутреннюю, так и внешнюю торговлю и осуществляют политическую диктатуру в стране, верша судьбами всего населения.

И все это лишь потому, что они завладели слитками желтого металла!

 

Зачарованный город

Когда проходишь по иоганнесбургским улицам в воскресенье, поражает мертвая тишина. Трудно поверить, что на этих пустынных улицах в предвечерние часы в будни бывает вавилонское столпотворение. На Риссик-стрит недалеко от ратуши выстраиваются тысячи людей, которые дисциплинированно и терпеливо ждут, пока двухэтажные трамваи и троллейбусы не развезут их на окраины города. Улицы, по которым в будни течет непрерывный поток автотранспорта, кажутся вымершими или зачарованными. Встречаются лишь отдельные пешеходы, идущие на богослужение в старую голландскую реформатскую церковь или на концерт, организованный Армией спасения перед ратушей. После 9 часов с улиц исчезают даже газетчики, и если вам не посчастливилось своевременно купить воскресный номер на 32 страницах, то до понедельника вы уже его нигде не достанете.

— Скажите, пожалуйста, что вы делаете по воскресеньям? — спрашивали мы у тех, кто проводил в городе воскресные дни. Ответ был всегда одинаково прост:

— Ничего. Отдыхаем или едем повидаться с друзьями…

В воскресные и праздничные дни закрыты даже кинотеатры. Ведь и их персонал имеет право отдохнуть и повидаться со своими знакомыми. По воскресеньям нельзя и потанцевать. Это запрещено законом на всей территории Южно-Африканского Союза.

Но тут уж нельзя отговориться тем, что музыканты, кельнеры и другие служащие должны отдыхать по воскресеньям, чтобы набраться новых сил на следующую неделю. Для многих из них вся неделя не была трудовой. Они предпочли бы работать и в будние и в праздничные дни без отдыха, чем бездельничать поневоле и, нервничая, безрезультатно перелистывать объявления под заголовком «Свободные вакансии».

Жизнь Иоганнесбурга и других южноафриканских городов в праздники и воскресенья парализуется ортодоксальной голландской реформатской церковью. По воскресеньям даже «Малая Америка» должна склониться перед ее предписаниями. Зато в будние дни церковь поклоняется золотому тельцу.

Все же о частичном нарушении воскресного бездействия в Иоганнесбурге позаботилась администрация рудников. Поочередно в отдельных «компаундах» — громадных лагерях для шахтеров — она организует подлинные негритянские танцы. Горная палата всегда заранее оповещает о том, куда можно пойти в воскресенье, чтобы посмотреть на танцы. Администрация рудников использует врожденную склонность черных шахтеров к танцам и отвлекает их от горькой действительности тем, что полностью занимает их тренировками и подготовкой.

Неподалеку от отвалов пустой породы, в Джермистоне, уже стояли длинные ряды автомобилей, когда мы солнечным утром подъезжали к лагерям. Негр в форме рудничной охраны, стоявший у входа на просторную спортивную площадку с двумя трибунами и зелеными газонами, подал нам печатную программу танцев.

Представители десяти племен из всех краев Восточной и Южной Африки готовились показать свое танцевальное искусство друзьям и приглашенным зрителям из Иоганнесбурга. Мопеди из Трансвааля, бомвана, нкико, и пондо из Капской провинции, басуто из Базутоленда, мзинкило из Наталя, зулусы, шангаан, мундо и бачопо из Португальской Восточной Африки. Сколько заманчиво звучащих имен, какое разнообразие звуков, плясок, песен и музыки на ударных и щипковых инструментах!

 

В вихре пляски под звуки мбил

Темп и ритм музыки захватили как зрителей, так и танцоров. Баки из Капской провинции выбежали на площадку в полном облачении. На ногах — пестрая бахрома, ниже колен вместо тыкв подвязаны консервные банки, наполненные песком и мелкими камешками. Звуки, издаваемые ими, сливаются с призывным ритмом нгомы. Темп все нарастал, танцоры впадали в лихорадочный экстаз. Один за другим выходили они из рядов, символизируя поражение в борьбе.

В разгар пляски под восторженные овации горняков, занимавших трибуны, на арену выбежал негр, который своим весом, достигавшим 150 килограммов, мгновенно привел в изумление всех зрителей. Избыток мяса и жира буквально стекал с его лица, груди, бедер и живота. Непостижимо, как ему удавалось подбрасывать эту гору мяса ввысь и храбро выдерживать темп вместе со стройными воинами своего племени. Он явно гордился дополнительной деталью своего наряда — зеленым козырьком от солнца с белой резинкой вокруг головы. Под восторженные крики зрителей, особенно черных, он покинул танцевальную площадку под открытым небом медленно и с достоинством, чтобы у всех, кто хотел запечатлеть его на фото, хватило времени нажать на спуск…

Одно племя за другим выходило на площадку, каждое с новым танцем и с новой музыкой и ритмом. Некоторые танцоры пришли на площадку со своими женами; женщины образовали кольцо вокруг мужчин, сопровождая их пляски ритмичным пением и хлопаньем в ладоши. Затем арена запестрела разноцветными юбочками и украшениями бачонов из Мозамбика. К грому барабанов вдруг присоединились первые удары мбил, характерных ударных инструментов. Звук их все усиливался и временами напоминал оркестр из нескольких волынок; низкие ноты порой звучали, как у тимпанов, геликонов, труб и фаготов.

Мы не успевали разобраться в вихре бронзовых тел, подскакивавших, как резиновые фигурки. На какую-то долю секунды они припадали к земле, чтобы почти в тот же миг снова изогнуться дугой. Словно стрелы, выпущенные из луков, которые танцоры держали в руках, снова и снова выпрямлялись их упругие мускулы.

Нам удалось рассмотреть вблизи удивительный музыкальный инструмент таких размеров, каких мы до этого нигде в Африке не встречали.

Огромная мбила по своей системе напоминает сочетание ксилофона с тубафоном. Длина мбилы достигает нескольких метров, а по своему диапазону она превосходит концертный рояль. На длинном ряде рам расположены последовательно в зависимости от размера резонаторы, прикрепленные ремешками, начиная от самых маленьких (меньше чем для самого высокого тона ксилофона) и кончая толстыми досками. Нигде они не соприкасаются с рамой непосредственно. Под ними особо укреплены резонирующие сосуды. В подлинно туземных инструментах резонаторами служат тыква и длинные полые чурбаки с тонкими стенками. На рудниках для этой цели с успехом используются крошечные жестяночки, пустые консервные банки, баки из-под бензина и даже большие бочки из-под асфальта. Сверху сосуды открыты, а ближе к дну сбоку у них имеется небольшое отверстие, закрытое мембраной. Для самых маленьких сосудов мембраной служит пленка от яйца, а для больших — кишки и пузыри. Сосуд и установленная вплотную над ним дощечка точно настроены на одинаковое число вибраций. Воздушный столбик между ними передает вибрацию от дощечки в сосуд и на мембрану. На одном инструменте играют одновременно пять и более музыкантов.

Вновь ударили по мбилам. Над площадью разнеслась изумительная, полная пластической гармонии негритянская песня. Звонкие чистые звуки дискантов сплетались с простыми, твердыми аккордами среднего регистра. И, наконец, трель колоколов была как бы перекрыта могучим громовым звуком басовой мбилы. Зрители как черные, так и белые поддались необъяснимым чарам звуков. Ритм пляски достиг своего апогея. И тут на площадку вдруг выбежал вахтер рудника, до сих пор стоявший в кругу зрителей, в униформе с золотыми пуговицами и галунами и в плоской шапке — бригадирке. На его черном лице сверкали только белые зубы и белки широко раскрытых глаз. Остальные танцоры сначала не обратили на него никакого внимания, увлеченные заключительной частью пляски. Бригадирка вахтера опустилась до поднятых плеч, а голова как бы совсем исчезла. Парадная униформа подскакивала и изгибалась, ноги в длинных брюках взлетали в воздух, как пружины. Зрелище вызвало бурный восторг зрителей.

Внезапно развевающаяся униформа снова превратилась в вахтера. Последние гудящие звуки нгом и мбил ударили по сплетению остальных танцоров, и их руки вдруг подхватили вахтера. Они обнимали его за шею, хлопали по спине, целовали и наконец унесли с арены как победителя. Он оказался победителем в импровизированном танце, который был проявлением страстного темперамента и вдохновенного порыва.

Мы потихоньку продвигались вслед за расходившимися зрителями и опять увидели перед собой вахтера, негра из Мозамбика. Он уже снова стоял одиноко у ворот и отсутствующим взглядом смотрел куда-то поверх опустевшей арены. Плоская шапка послушно держалась над его лбом, но сияющие глаза еще не замечали окружавшей его толпы. Возможно, он видел перед собой полутьму девственного леса где-нибудь на побережье Индийского океана. Может быть, до него долетали из родной деревушки звуки плясок и песен у костра его племени.

Ведь он еще недавно был свободным человеком. Но в один несчастный день в деревне появилась горсточка белых мужчин. Они облюбовали самых красивых, самых рослых парней — цвет деревни. Одним они расписали яркими красками прелести большого города в Трансваале, другим одолжили денег на новую рубашку. Говорили, будто пришельцы преподнесли вождю племени и его женам прекрасные подарки и что за это им было обещано 20 самых сильных парней для золотых рудников. И пришельцы получили обещанное. А за теми двумя парнями, которые пробовали сопротивляться, пришли ночью, связали и унесли.

В то время теперешний вахтер еще не знал, что пришельцы были вербовщиками, действовавшими с разрешения правительства, и что задача их состояла в снабжении рудников «свежим мясом». Администрация рудников выплачивает им по два фунта стерлингов за «штуку», сданную в компаунд. Удержание платы за проезд — это первый из длинного ряда вычетов, которые производятся из заработной платы молодых горняков.

Неграмотные парни попадают в массовые лагери-общежития и узнают там, что они подписали трудовой договор сроком на год и что в течение всего этого срока они — за незначительными исключениями — не увидят ничего, кроме рудника. «По соображениям безопасности» администрация рудника не разрешает рабочим отлучаться из лагеря даже в часы отдыха, даже по праздникам. Именно для того, чтобы предотвратить отлучки, используются воскресные пляски и тренировки к ним.

Лишь в образцовых общежитиях, которые демонстрируются иностранцам, около одной трети горняков получает увольнительные по воскресеньям, однако в увольнительных очень точно указывается городской или сельский район, в которых рабочим разрешается свободное передвижение. Из своей заработной платы они не получают на руки даже денег на билет. Администрация в оправдание этого распоряжения заявляет, что она таким образом охраняет черных горняков от краж.

Обстановка в массовых общежитиях, слишком напоминающих концентрационные лагери, приводит молодых горняков в состояние безумной тоски по воле, по свежей зелени саванн и девственных лесов. Рискуя всем, они пытаются бежать оттуда. До шести тысяч «беглых» ежегодно попадают в тюрьму за «нарушение договора».

За один год изнурительный труд под землей и полные отчаянной тоски вечера и ночи в бараках настолько расшатывают здоровый и сильный организм черных горняков, что в свои родные деревни они возвращаются совсем истощенными, если еще раньше администрация не отошлет их туда с разъеденными силикозом и туберкулезом легкими. Ежегодно на рудниках полностью обновляется весь состав черных горняков, занятых на подземных работах.

Это не тенденциозно подобранные факты, собранные каким-нибудь маленьким кружком горняков-инвалидов. Они опубликованы не кем иным, как Трансваальской горной палатой, в ее ведомственном журнале «Майнинг сарвэй».

Разумеется, в программах воскресных танцев, выпускаемых в горняцком компаунде Джермистона, об этом ничего не говорится. А ведь еще в 1834 году здесь королевским декретом было упразднено рабство!

За «татрой» опустился занавес иоганнесбургского муравейника. Перед нами вновь открываются необозримые сухие равнины и холмы Трансвааля, того самого Трансвааля, по которому в конце минувшего столетия проходили последние «треки» бородатых буров, переселявшихся на север в поисках новых возможностей. Простые фургоны на высоких колесах, крытые брезентом, были запряжены 12 волами. На рубеже XX века здесь грохотали пушки и звучала воинственная мелодия шотландских волынок.

А теперь за проволочными оградами на бескрайних равнинах, на склонах пологих холмов и в степи, пожелтевшей от пыли и солнца, снова мирно пасутся многочисленные стада! Только недавно здесь прошли грейдеры, экскаваторы и дорожные катки, чтобы пересечь пастбища лентой магистрального шоссе, одной из «национальных дорог», как называют их южноафриканцы.

По одному из этих шоссе бежит серебристый жучок, битком набитый чемоданами, как его седоки — впечатлениями о севере. Он перескакивает от деревни к деревне, от городка к городку. Почефстром, Клерксдорп, Волмаранстад, Блумхоф, Кристиана, Уоррентон похожи друг на друга, как родные сестры. Бархатистый асфальт, который так и хочется погладить, чистые широкие главные улицы, оконные рамы, еще пахнущие свежей краской, одноэтажные дома, мастерские и гаражи, белизна нового железобетона.

Так выглядят молодые поселки, выросшие на золотом мицелии Иоганнесбурга.