Через Кордильеры

Ганзелка Иржи

Зикмунд Мирослав

ПЕРУ СНАРУЖИ И ВНУТРИ

 

 

«ПЕРУ ПОРВАЛО ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ С ПРАВИТЕЛЬСТВОМ ПЕРУ».

Такой напечатанный дюймовыми буквами заголовок появился 29 августа 1949 года на первой странице газеты «Семанарио Перуано». Пожалуй, ничто более красноречиво не говорит о внутриполитическом положении в республике Перу, чем эта фраза. Правда, годом позже вряд ли кто в Перу рискнул бы ее написать, не опасаясь, что это будет последняя фраза в его жизни.

Политическая власть в Перу находится в руках президента военного совета генерала Одриа, одного из самых жестоких военных диктаторов, который был когда-либо известен в Перу. За последние сто лет редко кто из президентов приходил к власти в этой стране конституционным порядком. А уж если и случалось такое чудо, то в президентском дворце он обычно не дотягивал до конца своего избирательного срока. Насилие и дворцовые перевороты были самым естественным средством и прихода к власти и потери ее.

Генерал Одриа также придерживался испытанной традиции — в первой половине цикла. От второй, менее приятной, он старался оградить себя с того момента, как ему удалось прибрать правительство к рукам. Для устранения противников он избрал очень простой путь. Мы имели не слишком приятное удовольствие завершить вместе с перуанцами второй год жизни страны, находившейся на чрезвычайном положении. В течение целых двух лет в Перу категорически запрещено выходить из дому после одиннадцати часов вечера. В первые недели это распоряжение выполнялось неукоснительно, потому что устрашающих примеров было более чем достаточно. Но со временем жизнь, по крайней мере внешне, нормализовалась. И только после этого чрезвычайное положение стало действенным оружием военной диктатуры. Теперь уже не было необходимости сочинять сложные и маловероятные обвинения против политических противников и выдавать ордера на их арест. Достаточно было немного подождать возле их дома после одиннадцати часов вечера.

 

Семнадцатое ноября перуанских студентов

[25]

В тридцатые годы, в трагический период сильнейшего экономического кризиса, перуанский народ стал возлагать большие надежды на политическую партию Alianza Popular Revolueionaria Americana — Американский народно-революционный союз, основанный в 1924 году журналистом Виктором Раулем Айя-де-ла-Торре. Центральный пункт программы партии АПРА требовал освободить трудящихся и прежде всего индейских батраков и рабочих революционным путем; подавить влияние внутренних и внешних экономических хищников; провести широкую земельную реформу; организовать новые школы и значительно повысить жизненный уровень тех слоев населения, которые до сих пор подвергались дискриминации.

Социальную программу партии уже с самого начала пронизывал элемент национализма, живительной почвой для которого было сопротивление перуанского народа проникновению и распространению влияния североамериканцев. Поэтому Айя-де-ла-Торре одним из ведущих лозунгов своей партии провозгласил: «Contra el imperialismo yanquib — «Против североамериканского империализма!» Он предлагал всем государствам Латинской Америки объединиться вокруг этой программы.

Столь кардинальной и смелой программой Айя-де-ла-Торре завоевал доверие простых людей. Его популярность росла неудержимо, как лавина. И хотя АПРА была временно объявлена вне закона, у нее непрерывно росло число сторонников в Перу, Боливии, Эквадоре и Колумбии. В глазах индейского народа Айя-де-ла-Торре вырос в легендарную фигуру.

Не раз, начиная с 1931 года, АПРА получала большинство голосов на всеобщих выборах в Перу. Часто с нею блокировалась коммунистическая партия. В 1945 году выборы выиграл блок партий, становым хребтом которого была АПРА. По действующим законам Айя-де-ла-Торре должен был стать президентом, но он отказался от этой должности. Президентом стал либерал и кандидат демократического фронта Бустаманте, несмотря на то, что АПРА сохранила абсолютное большинство в обеих палатах парламента.

Первый удар по вере в партию АПРА нанес президент Бустаманте, после того как он без стеснения, а также и без особого сопротивления с их стороны, изгнал апраистов из правительства. «Революционер» Айя-де-ла-Торре не очень сопротивлялся. Он круто повернул руль, наплевал на все ранее данные обещания и без колебаний изменил цвет своей партии. Он выкрасил ее в панамериканизм и начал распространять слепую ненависть не только к Советскому Союзу, но и ко всем славянам. Полякам, чехам, югославам и болгарам, поселившимся в Перу, он угрожал изгнанием из страны и конфискацией имущества. И наряду с этим он избегал каких бы то ни было угроз в адрес представителей иностранных трестов и концернов.

Ломка политической программы весьма быстро выбила почву из-под ног Айя-де-ла-Торре, и во время военного путча, совершенного Одриа, он бежал от его полиции в колумбийское посольство в Лиме, откуда не высовывал носа целых два года.

Мы осмотрели, правда издали, место его бесславного заточения.

Посольство Колумбии в Лиме днем и ночью охранялось пешими, конными и моторизованными отрядами полиции, располагающей легким оружием всех родов. Зенитные прожекторы каждую ночь заливали ослепительным светом виллу посольства и подходы к нему. Полиция не разрешала никакому транспорту останавливаться в прилегающих улицах. Пешеходы старались за версту обходить это опасное место. Ведь закон о чрезвычайном положении все еще был в силе.

С той минуты, когда спор между Колумбией и Перу о предоставлении права политического убежища был вынесен на рассмотрение международного суда в Гааге, на вилле в центре лимского парка сосредоточилось внимание всей Южной Америки.

Наконец Айя-де-ла-Торре удалось избежать ареста, ордер на который был выдан Одриа, и гнева своих бывших сторонников. Дальнейшую его судьбу Уильям 3. Фостер описывает такими словами:

«Бывший революционер Айя-де-ла-Торре сегодня один из самых злобных врагов всего прогрессивного и один из самых ярых противников Советского Союза. Он перестал болтать о борьбе с империализмом, а его «социализм» все дальше уходит в прошлое. Как и Браудер, он утверждает, что американский империализм явление прогрессивное. По приглашению Рокфеллера он приехал в Соединенные Штаты. Он выродился в ярого защитника всей трумэновской внешнеполитической программы, плана Маршалла, доктрины Трумэна, атомной дипломатии, войны в Корее и всего того, что является логическим завершением его руководящей политической линии».

Честные сторонники прежней революционной программы партии АПРА постепенно примкнули к Коммунистической партии Перу, в рядах которой вместе с рабочими находится также большая часть лимских студентов и много выдающихся ученых и университетских профессоров. Университет Сан-Маркос, старейший на всем западном полушарии, стал центром прогрессивных сил Перу. Именно поэтому он превратился в очаг упорнейшего сопротивления военной диктатуре Одриа.

В 1949 году перуанские студенты пережили свое 17 ноября. Они укрылись в стенах старого университета и выступили против посланных Одриа отрядов полиции и солдат. Произошли столкновения. После нескольких дней безуспешной осады танки Одриа проломили ворота университета и вынудили студентов сложить оружие. Большинство из них было тут же брошено в тюрьмы, рассеянные по всей республике. Из университета были уволены лучшие профессора, и правительство рассредоточило отдельные факультеты по всем уголкам Лимы, чтобы предотвратить какую бы то ни было возможность скопления и организации студентов в едином центре. И все же оно ни на минуту не усомнилось в том, что огонь сопротивления не перестал тлеть и что он может в любой момент вспыхнуть ярким пламенем.

 

Все дело в нефти

Военный мундир давно уже символизирует собой неограниченную власть в Перу. Солдаты решают все, что только вообще позволено решать перуанцам. В Перу диктатора Одриа армия — это каста людей, которые не должны ни в чем испытывать недостатка. Генерал Одриа вкладывает в эту касту все большие и большие капиталы. Для этого он запасся всем необходимым.

Достаточно взглянуть на состав правительства Одриа — хунту милитар. В числе двенадцати членов кабинета три генерала, два контр-адмирала и семь полковников. И ни одного штатского министра. Республика Перу хвасталась перед миром самой современной военной авиацией Южной Америки. У нее были бомбы и танки, современные пулеметы и моторизованные части.

И все это накапливалось не только для военных парадов.

С 1929 года республика Перу постоянно затевала споры с соседним Эквадором. Спорили о пограничной территории между реками Напо и Мараньон. Наконец дипломатические стычки сосредоточились на новой теме: граница по реке Сарумилья. Повод был всегда под рукой, ибо Сарумилья меняет свое русло почти после каждого паводка.

Дело, однако, было не в реке и пустыне, не в клочке океанского побережья и не в тропических дебрях к югу от Мараньона. Все дело было в нефти.

Война не могла окончиться ни чем иным, как победой вооруженных до зубов агрессоров. Повод перуанских политиков и воевод был прост до наивности: по утверждению перуанских дипломатов, Эквадор угрожал безопасности северной границы их страны.

Но вот в Перу снова начинают поговаривать об опасности, угрожающей Эквадору. И тогда генерал Одриа идет по пути всех военных диктаторов: он стремится заткнуть рот своим политически противникам выдумкой об опасности извне. При этом имеется и другой довод: захвачены еще не все месторождения эквадорской нефти. У Перу на все случаи жизни есть надежный поставщик оружия. Военные материалы поступают сюда из страны, которая покровительствует военной диктатуре Одриа, точно так же как и вождю партии АПРА: они поступают из Соединенных Штатов Америки.

А северный покровитель оказывает на Перу не только экономическое давление. Выкачивание стратегического сырья, использование дешевой рабочей силы и доходные поставки оружия и различных товаров — это лишь одна сторона сотрудничества. Соединенные Штаты помогли — разумеется, лишь в интересах свободы и демократии Перу и абсолютно бескорыстно — построить на тихоокеанском побережье Перу большие доки и базу подводных лодок. Задолго до этого мы проезжали по другому побережью, в другой части света, мимо других баз подводных лодок. Они находились еще дальше от берегов Северной Америки, чем побережье Перу. Они вырастали на берегах Средиземного моря в бывшей итальянской колонии Киренаике. Хотя формальными хозяевами там были англичане, в руках которых находилась военная администрация колонии, базу подводных лодок в Бенгази и военные аэродромы на побережье Северной Африки строили американцы своими средствами и для себя. И в этом случае речь шла тоже только о сотрудничестве и бескорыстной помощи.

 

Правительственная железнодорожная ветка

Перу — один из крупнейших производителей нефти в Южной Америке. В 1947 году здесь было добыто почти 13 миллионов бареллей нефти. Наряду с Колумбией Перу располагает самыми большими запасами нефти на всем тихоокеанском побережье Южной Америки.

Но Перу располагает этими запасами до тех пор, пока они находятся под землей. Дело в том, что четыре пятых всей продукции держит в своих руках компания «Интернейшнл петролеум корпорейшн», которая является филиалом компании «Империал ойл оф Канада». А та представляет собой не что иное, как звено североамериканского треста «Стандарт ойл оф Ныо Джерси».

Почти всей подземной добычей Перу владеет американская компания «Серро-де-Паско корпорейшн». Компания «В. А. Грейс» для разнообразия контролирует перуанский сахар и воздушное сообщение. Об остальном производстве сахара заботится немецкий предприниматель Гильдевдмейстер. Англичане держат в своих руках все перуанские железные дороги, вернее — не совсем все. Ради объективной истины нужно сообщить, что целые 212 километров пути принадлежат перуанскому правительству.

Таким образом, в какую отрасль промышленности Перу пи заглянуть, предстает одна и та же картина. Американский писатель Джон Хантер в своей книге «Inside Latin America» раскрывает суть ее одной фразой: «Peru is a classic example of economic imperialism by foreigners; outsiders control almost everything». — «Перу — это классический пример экономического империализма иностранцев; они контролируют почти всё».

Не меньшее проклятие для страны и то, что свободный капитал сосредоточен в руках небольшой кучки людей. Если перуанцы и участвуют в предпринимательстве, то это опять же состоятельные единицы, владельцы крупных латифундий, вкладывающие избытки своих доходов лишь в те отрасли промышленности, к которым их допускают иностранцы.

Поэтому перуанская экономика стоит на глиняных ногах. Емкость перуанского рынка предельно ограничена. Значительную долю торговли и промышленного предпринимательства распределяет между собой небольшой замкнутый круг людей. Ему недостает надежной базы — широких масс потребителей. Последствия этого сказываются на каждом шагу.

Наиболее заметный показатель — курс доллара, который до мелочей регулирует перуанскую экономику. Официальный курс 6,50 солей за доллар — это курс теоретический. Дешевые доллары правительство распределяет лишь среди своих поставщиков экспортируемого оружия и некоторых продуктов. Зато свободный курс доллара подвергается любым отклонениям. Во время нашего пребывания в Лиме за две недели курс упал с двадцати двух до четырнадцати солей за доллар, в следующую неделю он снова поднялся до восемнадцати и продолжал колебаться на этом уровне.

Разумеется, такая неустойчивость бьет прежде всего по карману потребителя, который к стоимости товара должен приплачивать целому ряду торговцев высокий процент налога за риск. Большинство мелких и средних предпринимателей боится покупать, потому что в такой обстановке их расчеты строятся на песке. Если колебания курса не происходят автоматически, ведущие предприниматели вызывают их искусственно, чтобы создать условия для спекулятивных сделок. Достаточно одному перекупщику бросить в банки и меновые конторы несколько тысяч долларов, как рынок, ограниченный узким кругом людей, не сможет их переварить.

В свое время перуанское правительство поддерживало существование торговых джунглей законом, подобный которому вряд ли найдется еще где-либо на свете. В Перу кто угодно мог открыть себе в банке счет в любой валюте. Можно было иметь и несколько счетов: один — долларовый, другой— в швейцарских франках, третий — в фунтах, остальные— в аргентинских песо или в бразильских крузейро. После этого он мог заниматься спекуляцией на одних лишь переводах со своих текущих счетов. Лишь в июне 1947 года правительство ликвидировало эту вреднейшую систему государственного покровительства валютным спекуляциям и выкупило валютные счета. Но главное затруднение перуанской экономики тем самым решено не было, правительство не смогло поддержать покупательную способность простых людей.

В 1938 году неквалифицированный рабочий в Лиме зарабатывал два с половиной соля в день. Специалист получал десять. После войны дневной заработок неквалифицированного рабочего достигал восьми солей, и двадцать солей получал рабочий квалифицированный. Таким образом, повышение произошло в первом случае втрое, во втором — вдвое.

А цены? В 1938 году на приличный обед в ресторане хватало двадцати сентаво. Такой же обед в 1949 году стоил в тридцать раз дороже — шесть солей. Килограмм картофеля в 1938 году стоил два сентаво. За одиннадцать лет цена его выросла в восемьдесят раз. Официальная цена литра молока была установлена в 60 сентаво, но после этого молочные лавки сразу «высохли», а дойные коровы пошли на убой, потому что на мясе можно было заработать больше, чем на молоке. Едва правительство ликвидировало контроль над ценами на мясо, как цена говядины за одну ночь поднялась с шести до тринадцати с половиной солей.

Катастрофически низкий жизненный уровень отражается не только в сельскохозяйственном производстве. В Касапальке, одном из крупнейших горнозаводских центров Перу, рабочие единоборствуют с камнем за каждый килограмм серебра, цинка и меди на высоте около четырех с половиной тысяч метров над уровнем моря. Несмотря на это, мало кому из горняков за свою жизнь удается познать, что такое хорошо натопленное жилище, ковер на полу, зубная щетка, книга, ванная с горячей водой или театр. Все это, конечно, в Касапальке есть, но лишь в фешенебельном отеле, предназначенном для высокопоставленных служащих рудников, главным образом американцев, да еще в нескольких роскошных виллах рядом с отелем. Здесь имеются библиотеки, салоны, бильярдные, автоматизированные кегельбаны, бары и читальные залы. Это кусочек нью-йоркского Лонг-Айленда, перенесенный в перуанские горы.

Пышная роскошь, которой окружены несколько иностранцев в Касапальке, тем более бьет в глаза, что здесь нет перехода между нею и нищетой всех жителей горняцких поселков. Здесь не хватает среднего слоя, который в европейских странах удерживается на поверхности жизни мелкой торговлей, ремеслом или службой на высоких должностях. Здесь существуют только две крайности. Пропасть между ними непрерывно углубляется колониальным неравноправием заработной платы.

Горняк в Касапальке за день работы — при условии, что он ее найдет, — заработает самое большее десять солей. То есть три сотни в месяц. Иностранцам на этих шахтах платят долларами. Зарплата начальников достигает 1500 долларов в месяц, то есть примерно 30 тысяч солей, а стоимость проживания в отеле обходится в заработок шахтера. Таким образом, соотношение окладов и заработков — сто к одному, но бывает и хуже.

Стоит ли удивляться, что средняя продолжительность жизни здесь 32 года. И как после этого не поверить тому, что пишут Соул, Эфрон и Несс в своей книге «Latin America in the Future World»: «В Перу 95 % жителей в возрасте от 17 до 30 лет больны туберкулезом».

Большинство перуанцев работает и кое-как сводит концы с концами, в то время как плоды их трудов уплывают за границу, в те самые руки, которые захватили бананы Центральной Америки, малайское олово, египетский хлопок, западногерманские автомобили, каучук Индонезии, нефть Среднего Востока и урановую руду Бельгийского Конго.

 

Крест над Перу

Вероятно, во всем виновата ошеломляющая, жестокая и непостижимая перуанская природа, которая в сочетании с распространенным и искусственно поддерживаемым невежеством и остатками язычества питает в этой стране суеверия, бытующие даже среди тех людей, от которых их меньше всего можно было бы ожидать.

В Лиме, пожалуй, нет ни одного автобуса или такси, в котором у шофера над головой не висели бы талисманы и безделушки — от мешочков с женскими волосами до детских башмачков и стертых подков. А рядом иконки, под которыми горит неугасимый огонь лампадок. При этом для большинства жителей Лимы дело вовсе не в вере, а скорее в суеверии. Резко бросается в глаза, до какой эксцентричности может довести человека религия, если она постоянно заставляет его придерживаться лишь пустой формальности, за которой вместо этических основ христианства она искусно скрывает борьбу за политическую и экономическую власть.

Чехословацкий католик в Латинской Америке пришел бы в ужас при виде христианина, исповедующего ту же веру.

У перуанцев, как и у католиков Боливии или Аргентины, куда-то исчезли содержание, первоначальная цель и смысл христианства, в них осталось лишь бездушное идолопоклонство, почитание статуэток и икон.

Всю эту глубокую разницу отношения к вере раскрыло нам гневное письмо чехословацкого католика, который из одного нашего очерка узнал о статуэтке Девы Марии в аргентинской Формосе, включенной специальным правительственным распоряжением в состав генералов аргентинской армии. В середине XX века! С генеральским окладом и с внесением в именной список офицеров действительной службы!

Тем не менее это подлинный факт, подтвержденный в своде аргентинских законов и распоряжений подписью главы государства и четырех министров, которым было предписано лично участвовать в торжественном присвоении генеральской перевязи деревянной статуэтке Девы Марии в приходском храме в Формосе.

Для перуанцев, так же как и для большинства латиноамериканцев, понятие религии свелось к внешней форме, которая поклонением статуэткам и идолам и рабским послушанием представителям церкви в этих странах так сильно напоминает язычество.

На человека с европейским образом мыслей производит потрясающее впечатление вид духовенства на трибунах лапасской и лимской арен среди возбужденных зрителей, наблюдающих бой быков. В Мексике церковного облачения не увидишь на арене только потому, что в свое время мексиканское правительство запретило носить духовные и орденские одеяния вне церквей и монастырей. Священники и монахи сидят здесь среди прочих зрителей в гражданском платье.

Лимские арабы несколько лет назад испытывали затруднения со своей мусульманской религией. Многочисленная колония арабов-торговцев остро чувствовала противодействие фанатиков-католиков в самом больном месте: при подсчете ежедневных доходов. Необходимо было разрушить стену, воздвигнутую духовными врагами. Тогда арабы, воспитанные кораном, подарили верующим неверным города Лимы огромную каменную статую Христа. Они поставили ее на самой высокой горе над городом, на вершине Трес Крусес, где каждую ночь ее заливают светом целые батареи прожекторов. Более выгодного способа капиталовложения они выдумать не смогли.

В той же Лиме на одной из главных авенид, на хироне Абанкай, на улицу выходит временная глухая стена старинного храма Консепсьон. Несколько лет назад лимские градостроители запроектировали расширение авениды, чтобы она могла вместить растущий поток городского транспорта. Тщетно протестовали католики и историки против вмешательства правительства, которое без малейших колебаний объявило храм своей собственностью и позволило отрезать от него и снести 18 метров здания с алтарем и притвором.

Доходные дома и остальные жилые здания на противоположной стороне улицы остались нетронутыми.

Случись такое в Чехословакии, тотчас же по первым страницам лимских газет прокатилась бы целая волна нападок на социалистическую страну, а случай, произошедший в их собственной стране, обошелся без комментариев, потому что распоряжение было отдано католическим правительством Перу.

В этой стране диктатор имеет право разрушить половину храма. Но он не осмелится посягнуть на извечные позиции церкви в государстве и экономике. Против них не отважились выступать даже испанские короли. В 1620 году, то есть спустя восемьдесят пять лет после основания Лимы, Филипп III жаловался своему вице-королю, что здания монастырей занимают места больше, чем весь остальной город, и что людей, которые не платят церкви ренту за свои дома и поместья, остается очень немного. В конце колониального периода церковь владела половиной всех богатств в Перу, Колумбии, Эквадоре и в ряде других областей Латинской Америки. Вторую половину она контролировала в значительной мере с помощью ипотек. Церкви принадлежали рудники, дубильни, верфи и мануфактуры; она была крупнейшим кредитором во всех испанских колониях. Как самый богатый на континенте владелец латифундий, церковь владела и большинством рабов и была самым ярым защитником черного рабства.

В Лиме и вообще в Перу мы не раз имели возможность проверить одно из самых основных впечатлений от путешествия по Южной Америке. Во внешней религиозности, в основе которой лежат лишь фетишизм, поверья и плохо скрываемый эгоизм, первые христиане с трудом отыскали бы следы веры, за которую они гибли в римских катакомбах. Именно эта внешняя религиозность — трагический тормоз экономического и социального прогресса Южной Америки, потому что она мешает людям получать образование и расширять свой кругозор, потому что она учит ненависти, а не любви, и потому что вместо равноправия людей требует слепого, беспрекословного и безотчетного повиновения, против которого две тысячи лет назад восстали первые христиане.

В Латинской Америке церкви как организации вовсе не важна вера.

От вероломства патера Вальверде, подавшего сигнал к истреблению индейцев Атауальпы, до сегодняшней политики просвещения для нее важно только одно: власть.

 

Читать и писать только за деньги

Просвещение — одна из самых острых проблем Латинской Америки. Именно в Лиме эта открытая рана континента зияет сильнее всего.

В 1551 году в Лиме был основан первый университет Нового Света — Universidad Mayor de San Marcos. Он возник задолго до того, как в Северной Америке появились первые школы. А сегодня, спустя четыре века, в республике Перу, а колыбели американского просвещения, три четверти населения не умеет ни читать, ни писать.

До недавнего времени в университете Сан-Маркос учились лишь сынки из богатейших перуанских семей, золотая молодежь Лимы. Но сопротивление господствующему и неограниченному влиянию Соединенных Штатов было сильнее, чем нравоучения богатых папаш. В стены Сан-Маркоса вместе со студентами из средних слоев проникли прогрессивные мысли, и университет стал оплотом борьбы за национальное и социальное освобождение перуанского народа. За этим последовала жестокая расправа, такая же, как и на факультетах Пражского университета в ноябрьские дни тридцать девятого года. Через десять лет перуанский диктатор буквально повторил нацистов. Многие из тогдашних студентов и профессоров на долгие годы угодили в перуанские тюрьмы и в изгнание.

Современный политехнический институт, выстроенный далеко за городом, проявил куда большую преданность военной диктатуре. Объяснения этому долго искать не нужно. Достаточно взглянуть на то, что происходит перед зданием института в любой будний день. Обширные места стоянок забиты легковыми автомашинами студентов, и не какими-нибудь дешевыми, а сплошь машинами последних моделей. Только семьи богачей-промышленников, банкиров и ведущих политиков, которые в состоянии покупать своим сынкам каждый год новую машину, могут позволить им учиться в Лимском политехническом институте. Им не жаль потратиться на обучение своих детей, потому что именно эти расходы укрепляют бастион, препятствующий просвещению широчайших, а также беднейших слоев населения. Но само обучение в университете Сан-Маркос тоже связано с большими расходами. По окончании средней школы абитуриент должен сдавать вступительный экзамен. Затем он кончает в университете двухлетний подготовительный курс. Только после этого он становится слушателем одного из факультетов. Само обучение длится от шести до семи лет, в том редком случае, если абитуриент сдаст все экзамены с первого раза. Минимум восемь, а то и девять лет родители должны нести все расходы, связанные с обучением в Лимском университете, чтобы их чадо получило ученое звание.

Но это уже заключительная фаза образования. Начальная и средняя школа — первое решето, при просеивании через которое детям вбивают в головы искаженные представления о человеке и обществе. В Лиме несколько государственных начальных школ, получить образование в которых вовсе не так уж трудно. Но дети родителей из правящих кругов или хотя бы из состоятельных перуанских семей туда не ходят.

Бедственное состояние перуанского просвещения отчетливо предстало перед нами после беседы с соотечественницей, матерью-чешкой, представительницей прослойки людей, недавно разбогатевших, которая за два десятилетия жизни в Перу охотно усвоила снобизм местной аристократии…

— Скажите, пожалуйста, разве я могу посылать своих детей вместе с этим сбродом? — говорила она возбужденно. — Здесь индейцы, метисы, негры, китайцы и японцы, они грязные, дети, чего доброго, еще заразятся. Я посылаю их в церковную школу Санта Мария, она только для избранных. Матрикула — вступительный взнос за год там две тысячи солей. Ежемесячная плата за обучение сто солей, курс обучения на фортепьяно за полгода шестьсот солей, в конце года двести солей для учителей, два раза в год ребенку нужна новая школьная форма, это вам еще два раза по сто пятьдесят солей, а кроме этого, сын то и дело приходит и просит какой-нибудь учительнице то на день рождения, то на праздник. Отметка в табеле проставляется детям за cooperacion. Это как бы за сотрудничество, в зависимости от того, сколько они принесут учителям на подарки…

Каждый год учебы в начальной или средней школе обходится родителям самое меньшее в 5 тысяч солей, кроме расходов на школьные принадлежности. А рабочий-индеец, зарабатывающий на гуановых островах лучше многих других рабочих в Перу, может дать своей семье всего-навсего 50 солей в месяц. У шахтера в Касапальке от заработка не остается даже и этого. Он не в состоянии посылать своих детей даже в государственную школу, потому что на Кордильерском нагорье или в перуанских тропиках, где по большей части живут индейцы, не хватает школ. Но даже и в существующие школы дети не могут ходить, потому что они умерли бы от голода. С самого раннего детства они должны помогать родителям заработать на самое необходимое.

После такого знакомства с перуанским просвещением чувствуешь, сколь угрожающи оковы неграмотности, невежества, суеверий, предшествующие культурному и социальному прогрессу Перу. Однако правящие круги Перу давно перестали понимать состояние, в котором находятся широчайшие слои населения. В их представлении между нищетой и невежеством, с одной стороны, и экзотикой — с другой, стоит знак равенства. С гордостью глупцов они обращают ваше внимание на характерные магазинные вывески. Над лавкой, где продаются наркотические листья коки, вместо надписи вывешен банановый лист. Над булочной — корзинка, а над питейными заведениями — жерди с красными цветами или листья кукурузы. Это единственный ориентир для большинства неграмотных покупателей.

Туристы при виде всего этого поспешно хватаются за фотоаппараты и не скупятся на такие слова, как «оригинально», «остроумно», «чувство традиции». Возможно, час назад они осматривали памятники высокой культуры инков и ругали мертвых конкистадоров. Придет ли им когда-нибудь в голову, что это две стороны одной медали, что нацию инков не поглотил век завоевателей; что они бросают милостыню потомкам строителей храма Солнца, что им нужно не смеяться, а возмущаться и воскрешать к жизни забитый народ мастеров и строителей?

Когда же в Перу поднимется сила, которая откроет потомкам древнейших народов Америки двери и аудитории старейшего на ее континенте университета Сан-Маркоса?

 

Набор рекрутов у входа в кинотеатр

Отдельные племена индейцев-горцев разобщены сегодня в Перу не только горными хребтами, но и стеной языковых различий. По сей день сохраняются здесь традиционные языковые группы аймара, кечуа, сек, хунка, аравак и много других. В племена не может проникнуть способный объединить их испанский язык, потому что здесь нет главных входных ворот: школы.

Отсталость большинства перуанцев повлекла за собой и другие социальные последствия. Прежняя самостоятельность индейцев растворилась в чувстве бессилия, которое прививается широким слоям населения с детства. Больше всего пострадали от этого перуанские женщины, индианки и метиски.

В Лиме проявляют трогательную заботу о домработницах, продавщицах, женщинах-служащих, труд которых оплачивается лучше, чем любой другой. Об этом с гордостью, как о выдающемся социальном достижении, говорили нам государственные чиновники.

Раз в неделю, по понедельникам, в лимских кинотеатрах организуется funcion femenina — женские сеансы. Билеты на эти сеансы втрое дешевле обычных. Только так бедные лимские женщины могут попасть в кино, потому что сделать это в другой день им не позволяют их скромные средства.

Но одновременно власти настаивают на том, чтобы женщины выполняли самую низкооплачиваемую работу, которая не обеспечивает им прожиточного минимума. А работая наравне с мужчинами, женщины должны довольствоваться значительно меньшей оплатой только потому, что они женщины. Но это уже не трогает социальных чувств властей; большинство же работающих женщин не очень серьезно задумывается над тем, что бальзам на рану им льет та же рука, которая затем снова и снова эту же рану бередит.

На обычных сеансах лимские зрители странным образом распределены. Самые дорогие билеты выдаются на места в середине, независимо от того, далеко ли ряд от экрана; дешевле стоят боковые места. В середине зрителям во время сеанса разрешается курить. А зрителям за веревками, огораживающими боковые места, разрешается лишь дышать прокуренным воздухом. Если билетер застигнет кого-нибудь из них с сигаретой в руке, то без разговоров вышвырнет из зала.

Но даже военное правительство генерала Одриа в самой основе своих собственных интересов наталкивается на последствия сплошной неграмотности. Поэтому призыв в перуанскую армию имеет свои комические стороны. Когда у армии появляется необходимость в новых рекрутах, она рассылает «охотничьи» отряды моторизированной пехоты по провинциальным городкам. В вечерние часы солдаты окружают кинотеатры, увеселительные и общественные заведения и, когда оттуда начинают выходить посетители забирают всех мужчин, которым, по их предположению, от пятнадцати до сорока лет. Спасти этих людей может лишь документ, подтверждающий, что они отбыли военную службу. В противном случае солдаты набьют ими грузовики и отвезут в расположение части. Если добыча недостаточна, облава продолжается в другом месте. Если же вербовщики привезли больше, чем нужно, судьбу новобранцев решает жребий. Зачем принимать во внимание гражданские права?

Не так-то просто поставить себя на место перуанского рабочего, служителя, шофера или почтового служащего, батрака или пастуха и прочувствовать всю трудность их положения. Но не очень трудно понять, почему большинство перуанцев чувствует отвращение и антипатию ко всем правительствам, сменившимся в Лиме. Простые люди ненавидят правящие круги, потому что даже при своем невежестве они чувствуют, что все до сих пор существовавшие правительства, соблазнявшие, ошеломлявшие и обманывавшие народ под самыми различными лозунгами, защищали только кучку богачей и горстку иностранцев.

Для них, для перуанцев с фабрик, с гор и полей, из шахт и лесов, почти у всех правительств были до сих пор только обещания, налоги и тюрьмы.