Весь мир знает Бразилию как кофейную державу. Добрая половина кофе, проходящего через мировые рынки, отправляется во все части света из порта Сантуса. А совсем недавно доля участия Бразилии в мировой торговле кофе была еще большей.

Но кофе — это не только важная статья бразильского экспорта. Чашечка кофе, знаменитое кафезиньо, занимает в жизни Бразилии такое же место, как сон и еда; без кафезиньо жизнь в Бразилии, вероятно, остановилась бы, как погасли бы в необозримых пампах Аргентины костры гаучо, если бы улетучился аромат матэ.

В Рио-де-Жанейро, Сан-Паулу или Сантусе нет такой авениды, где бы не было солидного кофейного бара, просторного помещения со сплошной мраморной стойкой в виде большого эллипса. За стойкой хозяйничают официанты в белых беретах, убирая пустые чашки и привычным движением расставляя на мраморе чистые. Они бегают по кругу, как стрелки часов, собирая лежащие перед каждым посетителем пластмассовые жетончики, которые продаются в кассе по 30 сентаво, и наполняя приготовленные чашки душистым нектаром.

Но это еще не все. Господин в белом берете тоже бегал мимо нас, когда мы впервые попали в кофейный бар, привлеченные неодолимым ароматом кофе; он прошел мимо нас один раз, второй, его рука ловко сгребала жетончики, другая рука с той же ловкостью разливала кофе всем нашим соседям, только наши жетоны и чашки продолжали оставаться без внимания.

— Dois cafezinhos, senhor, — нетерпеливо потребовали мы осуществления своего права на чашку кофе, когда официант обошел нас и в третий раз.

— У вас еще нет сахару, — обронил он через плечо и пододвинул к нам сахарный песок в баночке с закрытым горлышком.

— Мы хотим без сахару…

Официант недоуменно качает головой, неохотно наливает в наши чашки кофе и удаляется, бросая на нас недоверчивые взгляды.

Столь же удивленно разглядывают нас посетители с обеих сторон. А потом до половины наполняют свои чашки сахаром и терпеливо ждут, когда господин в белом берете по бразильскому обычаю дольет им вторую половину добрым кафезиньо.

О том, как защищают бразильцы свое кафезиньо, свидетельствует недавняя упорная борьба за его цену.

Городская комиссия Рио-де-Жанейро, ведающая ценами, уступила настойчивым требованиям владельцев кафе и одобрила повышение стоимости одной чашки кофе с 30 до 40 сентаво. Весь город мгновенно ответил на это трехдневной всеобщей забастовкой. Комиссия по ценам была вынуждена отступить и отменить свое решение.

В результате кариоки продолжают пить свое излюбленное кафезиньо за 30 сентаво. О том же, что означало бы повышение его цены на треть, лучше всего говорит одна-единственная цифра статистики: Рио-де-Жанейро ежедневно потребляет 36 тысяч килограммов кофе.

Для бразильской экономики кофе — это столп, вокруг которого обращаются все интересы страны. Бразилия очень чутко реагирует на малейшие колебания мировых цен на кофе, ибо этот вид товара представляет собой главнейшую статью бразильского экспорта. Перенос экономического центра тяжести на столь нежный продукт для сохранения равновесия внешней торговли— дело весьма рискованное, и Бразилия прилагает все усилия к тому, чтобы кофе не постигла участь пяти его предшественников.

Экономическую историю Бразилии можно разделить на шесть периодов. Каждый из них характеризуется всеобщим устремлением интересов к какому-то одному продукту, бурным подъемом и вслед за тем катастрофическим падением, как только на экономическом небе появлялся новый, более яркий метеор.

Кофе — это шестой бастион Бразилии, стоящий на развалинах пяти прежних: сахарного тростника, золота, хлопка, какао и каучука.

На очереди — кофе

Семена сахарного тростника впервые попали в Сан-Висенти в 1532 году. За неполных семьдесят лет, к 1600 году, производство бразильского сахара достигло такого уровня, что весь тогдашний спрос на него в Европе покрывался продукцией ста двадцати примитивных сахароваренных заводиков, которые, словно грибы после дождя, повырастали в американских владениях Португалии. А через сто лет этот сладкий столп бразильской экономики рухнул, как подрубленный, ибо интересы всей колонии разом обратились в сторону более выгодного предприятия.

Дело в том, что в 1693 году среди поселенцев пронесся слух, сразу же вскруживший им головы. В Минас-Жераисе найдено золото! Владельцы сахарного тростника забросили плантации и погнали своих рабов в первобытные леса Минас-Жераиса. Эта золотая лихорадка, подобная тем, какие пронеслись над Калифорнией и равнинами Трансвааля, продолжалась почти два века. До 1875 года на здешних приисках было добыто свыше 40 миллионов унций золота. Правда, вспыхивали тут и другие метеоры: хлопок и какао, но они вскоре погасли и теперь с трудом удерживаются среди звезд последней величины. Впрочем, свержение каучука было для бразильской экономики почти трагедией. Казалось, что родине гевеи на веки вечные обеспечена монополия в производстве каучука. Но из тайком увезенного семени бразильской гевеи в Малайе и Индонезии разрослись обширные плантации каучуконосов, и преждевременная самоуверенность бразильцев захлебнулась их белым соком. Открытие синтетического каучука лишь довершило окончательный крах их надежд.

Последняя ослепительная звезда прокралась на бразильское небо незаметно, черным ходом. Еще в 1723 году поселенцы пытались разводить кофе на берегах Амазонки. Сто лет понадобилось Бразилии для того, чтобы взять на себя 18 процентов мирового производства кофе. Еще за тридцать лет, к 1850 году, она урвала целых 50 процентов, а к началу нашего столетия завладела тремя четвертями всего производства! Казалось, что заря золотого века бразильского кофе никогда не угаснет. Еще в 1929 году фунт кофе на мировом рынке стоил 15.75 американского цента. Но вот пришла катастрофа. На нью-йоркской бирже начались черные дни. После первого удара тараном экономического кризиса главная опора бразильской внешней торговли слегка покачнулась. В 1932 году кофе уже стоило 8 центов, а к 1938 году цена его упала до 5.75 цента.

На складах в Бразилии лежали миллионы мешков никому не нужного кофе. Мир с ужасом смотрел на то, как бразильцы обливают бензином и сжигают целые горы кофе. В Сантусе вскоре поняли, что подобного рода занятие — это безумие, ибо… бензин был слишком дорог. И тогда стали вывозить миллионы мешков в открытое море и сбрасывать их рыбам; это чуть не погубило бразильское рыболовство, так как рыбы начали гибнуть сотнями тысяч.

Бразилия оказалась беспомощной. На плантациях гнили миллионы тонн кофе, а склады в Сантусе высвобождались для «более ценных» товаров. Лишь незначительная часть накопившегося кофе сгорела в топках паровозов и электростанций, но это вызвало новую волну протестов; вокруг вокзалов и электростанций все было затянуто удушливым дымом. «Черное проклятье» кофе легло на Бразилию, как ночной кошмар. Не помогли и те предприниматели, которые бросились изготовлять «кафелиту» — пластмассу из размолотого кофе. И все это происходило в то время, когда миллионы людей на всем земном шаре тщетно мечтали о чашке кофе хотя бы в воскресенье.

Ныне вокруг бразильской кофейной рулетки царит умиротворение. Правителям Сантуса удалось усадить за зеленое сукно стола не только тех, через чьи руки проходит кофе, взращенное во всех уголках мира, но и прежде всего крупнейшего потребителя кофе — торговые тресты Соединенных Штатов Америки. В результате было заключено стабилизационное соглашение с твердо установленными для, каждого штата долями участия в производстве кофе. Как и во многих других сферах «свободной» экономики, речь здесь шла вовсе не о том, чтобы кофе было больше и чтобы оно стало дешевле. Наоборот. Основной принцип этого соглашения состоял в том, чтобы ограничить производство и повысить цены. Чем меньше кофе, тем больше прибыли.

Треснувший кофейный столп был зацементирован, и Бразилия вновь стала с уважением поворачивать лицо к Сантусу.

Ведь Сантус — это серебряная заводь, куда заплывают заокеанские золотые рыбки, чтобы увезти оттуда дары бразильской terra roxa — красной земли. А свои золотые чешуйки они оставляют Бразилии.

Прежде чем появилось кофе

Сан-Паулу отделяют от Сантуса 60 километров расстояния и 800 метров разницы в высоте над уровнем моря. С той поры как кариоки провели от Рио-де-Жанейро до горных курортов Петрополиса образцово-показательную автостраду, ревнивые паулисты стали относиться к своей узкой ленте гор между берегами Атлантики и столицей штата Сан-Паулу, вытканной тонкими петлями ужасной горной дороги, как к брошенной им в лицо перчатке. Наконец в 1939 году они принялись строить великолепно задуманное шоссе к морю через горы Серра-ду-Мар. Патроном этой магистрали— Виа-Аншьета — был губернатор Сан-Паулу Адемар-де-Баррос. Но как только этот возлюбленный губернатор погубил свою карьеру, начала зарастать травой и популярность «его» шоссе. Только после долгих дебатов на строительство снова двинулись дорожные машины, и 22 апреля 1947 года шоссе было торжественно передано общественности.

Откуда же паулисты вытащили на свет божий имя «Аншьета», чтобы окрестить им свою гордость и вписать в анналы истории название первого настоящего шоссе на территории штата Сан-Паулу?

Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется отправиться к самым истокам бразильской истории, к тем временам, когда на землях нынешнего Сантуса индейцы из племени тупинамба еще поедали своих убитых и плененных врагов; к тем временам, когда бухта сегодняшнего порта Сантуса была проливом, защищавшим первую бразильскую капитанию Сан-Висенти от неожиданных нападений индейцев с суши. С этого острова более четырех столетий назад и отправился в путь через неприступные горы на плато Пиратининга миссионер Аншьета, чтобы основать там иезуитскую школу, первую на земле самой молодой португальской колонии. Он и не подозревал, что вместо приюта покорных агнцев он основывает крепость мятежников, которые через полвека предадут огню и мечу все иезуитские миссии по реке Паране. В то время ни иезуиты, ни мятежники не думали о короле или о вере. Это была борьба не на жизнь, а на смерть за индейцев-рабов. Сан-Паулу вылавливал их оружием, иезуиты — словом. Во время своих походов сан-паульские бандейрантес — хорошо вооруженные и вымуштрованные отряды метисов — невольно становились первыми завоевателями бразильских земель; их дикие набеги привели к тому, что бразильская территория разрослась далеко за границы, установленные испано-португальским соглашением в Тордесильясе. Вот за это, вероятно, и чтит по сей день Сан-Паулу своего основателя; за это назвал он именем Аншьеты дорогу, которая за один час переносит сильную автомашину от границ Сан-Паулу к берегам океана по тем местам, где более четырех столетий назад, рискуя жизнью, прокладывал себе путь Аншьета.

А сегодня по белой ленте бетона Виа-Аншьета, обгоняя друг друга, со стокилометровой скоростью несутся громадные автобусы, мчатся по склонам гор и по длинным тоннелям, изнуряя свои моторы борьбой за секунды. Пассажирам тысяч этих машин уже примелькался захватывающий вид на горы Серра-ду-Мар за последним поворотом горного шоссе. Они просто не замечают ни изящных излучин речушки Тиете, ни блестящей паутины оросительных каналов, которые сверкают в прибрежных апельсиновых рощах и теряются вдали в пастельной синеве океана.

Густой поток автомобилей вскоре отвлек наше внимание от красот природы и приковал его к нескольким дециметрам свободного места, оставшегося между крыльями «татры» и буферами соседних машин.

По следам Ганса Стадена

Первые же шаги по улицам Сантуса вызывают горькое разочарование. Всемирная столица кофе — это всего-навсего грязный, пыльный городишко, взмокший от пота, изнуренный усталостью и подгоняемый бичом жажды прибылей. Сантус — это булыжник мостовых, покрытый пылью раздробленного кофе, это колонны грузовиков, старые низкие бараки, отталкивающие своей одинаковой, как солдатская форма, уродливостью, громыхающие трамваи, дымящиеся трубы пароходов за деревянными стенами портовых пакгаузов, измученные вечной спешкой грузчики и расфранченные бездельники, играющие в кости под широкими зонтами уличных кафе. Близость моря выдается лишь ревом пароходных сирен, лязгом подъемных кранов да тепличной духотой, насыщенной солоноватой сыростью, которая липко оседает на кожу. Но во всемирном порту кофе нигде не видно моря. Хотя бухта Сантуса и представляет собой идеальную гавань, вид ее скорее напоминает широкий загнивающий рукав реки.

Место, где в 1547 году высадился Ганс Стаден

Зал семидесяти «бессмертных»

В лаборатории кофейных алхимиков

Встреча у столетнего дерева

Ананасы

Памятник «Гаучо»

Спустя 254 дня снова на Ла-Плате

В предместье Монтевидео

Пласа Индепенденсиа

С первых минут пребывания в Сантусе нас здесь все гнетет, отталкивает и гонит прочь, подальше от города, пропахшего кофе и плесенью и охваченного погоней за наживой.

Совершенно иную картину увидел здесь праотец бразильских путешественников Ганс Стаден, впервые вступивший на землю Бразилии четыреста лет назад. Он был простым немецким канониром, нанявшимся на небольшую португальскую каравеллу, которая отправлялась в плаванье к Новому Свету. Буря разбила его корабль о прибрежные скалы в двух милях к югу от острова Сан-Висенти, того самого острова, который через сто лет был присоединен к материку руками людей, осушивших часть мелкого пролива. Так между островом Сан-Висенти и сушей возник залив, где океанские пароходы заглатывают горы бразильского кофе, чтобы развезти его во все уголки земного шара.

А недалеко отсюда Ганс Стаден прожил девять страшнейших месяцев своей жизни, оказавшись в плену у людоедов племени тупинамба. Вернувшись на родину, он захотел написать только о том, как он чудом спасся, но его книга, хотя во многом и наивная, стала первым описанием жизни и быта селения бразильских индейцев.

«Как расположена страна Америка, или Бразилия, которую я частично видел?» — начинает свой рассказ Ганс Стаден.

«Америка — большая страна. Там много племен диких людей, говорящих на разных языках, и много разных животных. Страна выглядит приветливо. Деревья там вечнозеленые. Люди ходят нагишом. Ни в одно время года там не бывает так холодно, как у нас, в Михаэлис. В этой стране есть земляные плоды и фрукты на деревьях, которыми питаются люди и звери. Люди цветом тела красновато-коричневые. Это от солнца, которое их так опаляет. Народ этот проворный, всегда готовый броситься в погоню и съесть своего врага.

Страна Америка имеет в длину с севера на юг несколько сотен миль. Я проплыл вдоль побережья миль пятьсот и во многих местах был сам».

Сегодня эти географические сведения Стадена нельзя читать без улыбки. Но его заметки о жизни и быте индейцев и ныне являются единственным достоверным и содержательным собранием этнографических документов об индейцах середины XVI века. Стаден добросовестно рассказывает о том, как выглядят индейцы из племени тупинамба, как они строят себе жилища, как разводят огонь, где спят, как ловко они бьют зверя и рыбу, что едят, чем они рубят и режут, если у них нет топоров и ножей, получаемых от христиан, как обжигают свою глиняную посуду, из чего приготовляют напитки, чем и как они украшают себя, как выдумывают имена детям, и даже о том, как они влюбляются, сколько жен имеет муж и как он с ними обходится, во что индейцы верят и почему они поедают своих врагов. В своем трактате Стаден не забывает ни о животных, ни о растениях, которые он увидел в Бразилии.

Там, где после кораблекрушения Ганс Стаден нашел две-три хижины португальских поселенцев, вырос городок Итаньяэм. Остров Сан-Висенти в настоящее время — это гордость показного курортного предместья Сантуса. Сан-Висенти стал как бы противоположным полюсом грязного и изнуренного города кофе. Его неглубокий залив окаймляют солнечные пляжи. Маленькие особняки в садах; современные жилые здания у самых пляжей; асфальтированные улицы; отели и курорты — второе, сокращенное издание Копакабаны. Сан-Висенти избежал снобизма Копакабаны, забитой избалованными туристами. Здесь никто не считает квадратные метры песка, никто не предписывает, когда должен получить свою долю солнечных лучей, мягких морских волн и отдохновения богатый турист и когда портовый рабочий.

Над устьем залива, перед Сан-Висенти, возвышается другой поросший лесом островок. На него еще не распространилась эпидемия заселения. Дремучий лес на крутых склонах, каменные стены скал над широкими просторами океана и груды валунов у воды, отражающие атаки прибоя. Волны одна за другой бьются о скалистые берега, выбрасывают вверх фонтаны искрящейся пены, дробятся и бегут назад, навстречу новым валам пенящегося сапфира.

Сан-Висенти — это радостный, солнечный антипод Сантуса. И в то же время — лицевая сторона Сан-Паулу. Каждую субботу сюда по новой Виа-Аншьета устремляется сплошной поток автомобилей, моторизованный Сан-Паулу. Сюда приезжают не только представители привилегированного общества на своих фешенебельных лимузинах. Удобный омнибус с мягкими откидными креслами за 25 крузейро подвозит к самому пляжу любых жаждущих солнца и воды паулистов. А тот, кто не может позволить себе такой роскоши, за полцены добирается сюда на автобусе.

Но на пляжах за Сан-Висенти вам вдруг начинает казаться, что все эти десятки тысяч приезжающих бесследно исчезают в песке.

Люди, уставшие за неделю от шума и суетни перенаселенного Сан-Паулу, ищут минуты уединения и покоя. И они находят их. Южнее Сан-Висенти изрезанное скалистое побережье Атлантического океана выравнивается, переходя в широкий пояс отмелей. Прайа-Гранде — Большой пляж, местами достигающий в ширину 100 метров, непрерывно тянется к югу на целых 60 километров. Из песка, потемневшего от солей и морской воды, природа создала тут идеальную автостраду, на которой вполне хватает места для неограниченного числа машин. На эту «автостраду» свободно могут приземляться даже спортивные самолеты.

Шестьдесят километров пляжа, за которым сотни лет назад жили приморские племена индейцев, стали первым плацдармом европейских поселенцев. Но берег океана оказался всего лишь пересадочной станцией, которая со временем опустела. В прошлом веке единственными обитателями Большого пляжа были смотрители одиноких маяков. Теперь же автомобиль и протест против лицемерной морали католической церкви принесли на Большой пляж новую жизнь — праздничную, радостную жизнь человека, который научился любить солнце и воду.

Штрафные очки

Не хочется возвращаться на раскаленные улицы Сантуса, но мы должны пройти через порт: мы должны прослушать утомленное, лихорадочно бьющееся сердце Сантуса, жизнь которого поддерживается инъекциями бразильского кофеина.

Когда европейский или американский импортер кофе делает закупки в Бразилии, он рассчитывает получить продукт, похожий на тот, что он покупал здесь десять лет назад. Тот же сорт, тот же вкус и аромат, та же величина зерна, та же чистота. Но в настоящее время, как и десять лет назад, такой кофе произрастает лишь на крохотных участках бразильских плантаций. Весь урожай кофе, который скапливается в Сантусе, представляет собой коллекцию самых разнообразных сортов. И все же мир получает отсюда только типовой товар. Для этого кофе-сырец должен пройти в Сантусе через руки нескольких опытных алхимиков, создающих из него маркированный тип кофе на продажу.

Мы увидели этот сложный обряд кофейных алхимиков в Сантусе, в лаборатории крупнейшего в мире покупателя кофе фирмы «Corporaçãо Americana de Cafe», ежегодно вывозящей из Бразилии 2200 тысяч мешков кофе, по 60 килограммов каждый.

Вся таинственная мастерская знатоков кофе умещается в двух простых комнатах со стеклянным потолком и раздвижными парусиновыми портьерами, которые умеряют полуденный жар сантусского солнца. Лабораторные столы, точные весы, стандартные сита, деревянные и металлические плошки, стопки одинаковых жестяных баночек с образцами кофе. За ширмой три круглых вращающихся стола; возле каждого из них маленькая подставка с воронкообразной плевательницей, как в кабинете зубного врача. В соседней комнате новые стопки плошек и баночек с кофе, большая электромельница и набор газовых печурок для поджаривания кофе.

Хозяева этих двух комнат определяют вкус кофе, который будет выпит миллионами людей; они готовят им 132 миллиона килограммов сырца, которые, пройдя через печи, превратятся в 1 миллион центнеров ароматных коричневых зернышек.

В этой лаборатории собираются образцы самых различных сортов бразильского кофе. А выходят отсюда всего лишь три стандартных типа, знаменитые «Red Circle», «Воkar» и «8 o'clock», обеспечивающие торговый успех 15 тысячам филиалов фирмы. Вкус и аромат этих трех типов кофе должны быть из года в год неизменными при любом урожае и независимо от того, льют ли дожди на бразильских плантациях или светит солнце.

Что же происходит в лаборатории кофейных алхимиков Сантуса?

— Это вовсе не секрет, — сказал с улыбкой симпатичный дегустатор Фабио Мораэс Абреу, впуская нас в свою рабочую комнату. — Все агенты, предлагающие нам кофе, произвольно отбирают в присутствии наших людей образцы из каждой партии. Эти образцы вы видите здесь, на стеллажах. Все баночки совершенно одинаковы, каждая на триста граммов кофе. На баночках анонимные ярлыки, так что мы никогда не знаем, кто отправил на дегустацию партию кофе. Впрочем, пойдемте и посмотрим весь процесс квалификации кофе…

Фабио Абреу взял баночку, высыпал на ладонь немного зеленого кофе, дохнул на него и понюхал. Потом на классификационном бланке написал одно-единственное слово — «рио».

— Таким способом по запаху мы разделяем кофе на три главных сорта. Самый низший сорт, «рио», берут немцы, датчане, французы и люксембуржцы. Средний сорт «дуро» вполне устраивает испанцев, аргентинцев и бельгийцев. А нежный кофе «моле» отправляется в Соединенные Штаты, в Швецию и Норвегию. Вам, вероятно, небезынтересно будет узнать, что у покупателей привычка играет гораздо большую роль, чем понятие о подлинной высококачественности кофе. Так, например, итальянцы за сорт «дуро» платят дороже, чем за «моле». Если предложить французам кофе «моле», считающееся на международном рынке лучшим, они станут утверждать, что оно куда хуже дешевого «рио». И ни за что не возьмут его даже по цене самого дешевого сорта кофе.

Во второй фазе проверки специалист определяет defeitos — дефекты поставленной партии. Можно сказать, что он просто подсчитывает очки проигрыша. Он высыпает все содержимое баночки на лист черной бумаги и тщательно выбирает все соринки, камешки, обломки веточек, недозрелые и поврежденные зерна. В классификационных таблицах каждый такой дефект оценивается по очкам.

— За каждое черное зерно я должен скинуть одно очко, — пояснил Фабио Абреу, закончив выбраковку всего образца. — За каждые пять недозрелых зерен сбрасывается тоже одно очко; точно так же и за камешек, за травинку и за каждый высохший плод. Наполовину черное зерно обходится в пол-очка. В соответствии с суммой всех этих проигранных очков я отношу всю партию к одному из восьмисортовых классов. Сорт «сантус», тип четвертого класса, имеет двадцать очков. Если клиенту нужно приобрести кофе «сантус», мне зачастую приходится смешивать много разных сортов; в слишком хорошую партию я добавляю кофе похуже, плохой кофе я должен улучшить более высококачественными партиями. Короче говоря, в готовой к отправке партии в результате должно быть не более двадцати defeitos.

Мы остановились над набором металлических сиг.

— Их восемь, — сказал Абреу, — каждое со своим размером отверстий. При помощи сит мы определяем величину зерна. Этот способ классификации не так уж важен, ибо маленькие зерна ценятся так же, как и крупные. Но у нас есть заказчики, которым нравится только крупное зерно, и они даже готовы доплатить за него. Отчего же не удовлетворить их желание?

Фабио Абреу открыл дверь в соседнюю комнату и пригласил нас войти.

— Сейчас вы увидите последний «экзамен», который, вероятно, заинтересует вас больше всего.

Тысяча чашек кофе ежедневно

Здесь уж титул дегустатора полностью себя оправдывает. Проба — это вершина искусства кофейных алхимиков Сантуса, как и французских виноделов.

Прежде чем завертится карусель металлических и стеклянных плошек на круглом лабораторном столе, ассистент отсыпает половину каждого образца из баночки в специальную мисочку и помещает ее в одну из газовых печей.

— Кофе у нас жарится не так долго, как в обычных печах, — объясняет Абреу. — Достаточно пяти-шести минут: при половинном сроке обжаривания кофе лучше всего проявляет свои вкусовые особенности.

Ассистент пересыпал размолотые образцы в стеклянные плошки, расставленные по краю вращающегося стола, и залил их кипятком. Перед плошками лежат коробочки с остатками образцов, в них пластмассовые жетоны с порядковыми номерами экспертиз и бланки с классификационными пометками.

— На каждую чашку мы берем по 25 граммов размолотого кофе. Так как невозможно дегустировать пробы из каждого мешка, мы дегустируем образцы, произвольно взятые из целой партии. Из партии до ста мешков мы берем две пробы. От ста до трехсот мешков— три пробы; на две тысячи мешков приходится уже шестнадцать проб. Крупные партии мы обычно делим на группы по две тысячи мешков и из каждой такой группы берем шестнадцать проб.

— Какую самую большую партию вам пришлось дегустировать?

— Не желал бы я вам выпить за свою жизнь столько кофе, — засмеялся Абреу. — Это была партия в сорок три тысячи мешков, то есть более двух с половиной миллионов килограммов. Но такие случаи встречаются редко…

Дегустаторы-знатоки держат в руках судьбу и цены огромных масс кофе. Среднегодовой бразильский экспорт кофе в денежном исчислении колеблется около 8 миллиардов крузейро, то есть 20 миллиардов чехословацких крон. Поэтому мы ожидали, что обряд дегустации будет сложным и долгим. Но дегустатор сел к своей зубоврачебной плевательнице, поставил рядом стакан чистой воды, взял в руку обычную столовую ложку, и карусель завертелась.

Он зачерпнул из стеклянной плошки жидкого завара, быстро отхлебнул его, тут же выплюнул, выдохнув при этом через нос и рот одновременно. И вот уже снова зачерпывает из следующей плошки. Если он не удовлетворен вкусом пробы, он стукает по чашке ложкой, споласкивает ее в чистой воде, ассистент отмечает номер исключенной партии, и карусель крутится дальше.

Что ни секунда, то проба. Тридцать образцов кофе, представляющих свыше 100 тонн кофе, опробовано ровно за тридцать секунд. Как только круглый стол остановился, мы оба задали один и тот же вопрос:

— Сколько же таких чашек вы пробуете за день?

— Иногда до тысячи. Мы работаем ежедневно с девяти утра до семи вечера. За это время кофе можно напробоваться вдоволь…

В лабораториях «Corporaeao Americana de Cafe» в Сантусе так работают четыре дегустатора, отделенных друг от друга ширмой. Результаты их проб редко бывают различными. В исключительных случаях, если обнаруживается расхождение в оценке, вся дегустация проводится еще раз на новых образцах.

— Мы готовы дать голову на отсечение, что вам не захочется выпить чашку кофе после того, как вы закроете за собой двери лаборатории, «накатавшись» за день на этой карусели, — говорим мы, прощаясь с дегустатором.

— Не давайте! Вы проиграете, а голова у вас одна, — засмеялся Фабио Абреу. — Я с удовольствием выпиваю после ужина чашечку кофе, а иногда даже забегаю в кафе. Единственное, к чему я не смею прикасаться, так это спиртное, иначе мой вкус и обоняние притупились бы. Но вас поразит, что двое из моих коллег — завзятые курильщики. Порою они закуривают даже во время работы, и все же их результаты никогда не отличаются от моих…

В соответствии с результатами всех «экзаменов» дегустаторы создают образец окончательной смеси. Так под их руками рождается стандартный тип кофе, который обычным шифром телеграмм заказывают заграничные покупатели. Маленький образец, смесь нескольких десятков разнообразных сортов бразильского сырца. И этот образец снова проходит через все испытания, прежде чем на нем поставят клеймо обычной марки: «Red Circle», «Bokar», «8 o'clock» или других марок, пришедшихся по вкусу покупателям бразильского кофе. Этим замыкается первый круг.

Но ведь нужно сделать так, чтобы в Сантусе родился не один, а свыше миллиарда килограммов этого обезличенного кофе, который каждый год отправляется отсюда во все концы света. Хотя танец миллионов и проводится под управлением нескольких десятков безвестных дирижеров, к числу которых принадлежит и Фабио Абреу, но это уже происходит не в их скрытых лабораториях. Этот грандиозный танец исполняется в стенах того же Сантуса, в цехах и на складах, на счетных машинах и автоматических транспортерах, на улицах и в маклерских конторах.

Мы должны заглянуть и в этот ужасный механизм, который поит кофе более чем половину мира.

Семьдесят «бессмертных»

Чтобы дописать полный портрет Сантуса, слово надо предоставить цифрам.

Портовые причалы Сантуса превышают в длину 6 километров; на погрузке и выгрузке в порту работает около 150 подъемных и более 120 портальных кранов; в его складах можно одновременно уложить свыше 5 миллионов мешков кофе. У его причалов могут сразу пришвартоваться, выстроившись в один ряд, 65 пароходов, из которых примерно сорок будут ежедневно стоять под погрузкой.

Мы уже выпили в Сантусе по чашке дрянного кофе, которое ни в грош не ставят даже самые последние заморские покупатели; стерли с ботинок слой зеленой пыли от раздавленного ногами и колесами кофе на улицах города; обошли десятки пароходов, в чьих утробах исчезали тысячи мешков зеленого сантусского богатства, и заглянули в кухню кофейных алхимиков. Наконец мы забрели в кварталы складов кофе-сырца недалеко от порта. Горы мешков, батареи смешивающих, очищающих и лущильных машин, муравейник рабочих, грузчиков и возчиков.

В эти склады ежедневно сваливают свой груз кофе примерно 180 железнодорожных вагонов. Эксперты присылают сюда свои заключения, машины пережевывают горы кофе, снова ссыпают его в мешки, штемпелюют их маленькими лиловыми картами Бразилии с черными буквами: «SANTOS — CAFÉ DO BRASIL — ESTADO DE SAO PAULO», автоматически зашивают мешки и затем перекладывают их на головы грузчиков. Еще одна контрольная проба, волшебники в лабораториях заявляют с твердой уверенностью, что эта смесь достаточно хороша для гурманов на другом конце света, и только тогда кофе может отправляться в долгий путь за моря и океаны. Оно может исчезнуть в ненасытных утробах стальных великанов, может переплыть океаны; под его тяжестью может надрываться армия портовых рабочих, на нем могут зарабатывать транспортные компании и страховые общества, агенты и торговцы, фабриканты и мальчики на посылках, и, наконец, кто-нибудь сможет выпить это кофе.

Но мы забыли об одном звене; в Сантусе и в целом кофейном мире это звено — самое важное.

Мы забыли о семидесяти «бессмертных», утверждающих, что они определяют мировые цены на кофе. О семидесяти господах в белых тропических костюмах, которые дважды в день усаживаются на семьдесят резных кресел в шестиугольном зале Официальной биржи кофе — Bolsa oficial de café. Их имена время от времени меняются, но семьдесят занятых ими кресел остаются.

Едва входишь в угловое здание биржи с круглым порталом, как тебя сразу же обдает духом старинных торговых ритуалов. В вестибюле на черных досках вывешены последние курсы аукционов, дневные и месячные отчеты о партиях кофе, поступившего со всех концов Бразилии, и обзоры головокружительных партий кофе, ежедневно отгружаемого для заграницы. Ряды мраморных колонн ограничивают шестистенный простор главного зала, окруженного нумерованными креслами. Слева — четные, справа — нечетные. Над одной из сторон шестиугольника пола, выложенного каменным узором, возвышается стол председателя, места протоколистов и биржевых секретарей. За ними — на стене — картины, изображающие отдельные эпизоды истории Сантуса. Вечно пустые балконы, таинственный полумрак.

В половине одиннадцатого утра и в половине четвертого дня перед биржей царит оживление. На тротуарах и на проезжей части перекрестка собираются кучки людей в белых полотняных костюмах. Среди них всего лишь несколько полноправных биржевых маклеров и гораздо больше тех, кто уже, вероятно, в течение многих лет ждет, когда придет их час, чтобы воссесть на одно из семидесяти кресел кофейного олимпа и положить руки на маленький круглый столик.

Зазвонил колокольчик; зал озарился светом десятков ламп. Члены биржи заняли свои места, за каждым из них толпятся кучки агентов, посредников и торговцев кофе. Большинство же кресел пустует.

Заседание открывается. Председатель объявляет последний курс. Раздается тихий голос одного из маклеров:

— Cento е tres, vendo. — Продам за сто три.

Его сосед поправляет предложение на 102.80, следующий объявляет 102.70 для продажи и 102 для закупки. Контрпредложений нет.

Начинаются торги. В шестиугольном зале правят цифры. Приглушенный говор, комментарии, оживление — все это только за колоннами, среди немногочисленных зрителей, стоящих за спинами биржевых маклеров.

Все заседание проведено за семь минут. В мир летят телеграммы и обзоры курсов. «Положение спокойное!»

Несколько человек, посидев семь минут за круглыми столиками на резных ножках, создали курс, к которому приспособятся остальные пятьдесят восемь «бессмертных», сотни внебиржевых маклеров в Сантусе и тысячи торговцев во всем мире. Они изменили мировые цены зеленого золота на десять, на двадцать сентаво, но разве они создали истинную цену кофе?

Их работа — это спекуляция, это предугадывание будущего хода дел и предвидение будущей игры между спросом и предложением на свободном рынке. Настоящего же товара они никогда не видят. Многие из них никогда ничего по-настоящему не покупают и ничего не продают. Они лишь играют на разнице курсов. Эта горстка держит в руках надежды и страхи сотен тысяч людей, которые построили свою жизнь на кофе и которые всю жизнь с напряжением следят за барометром сантусской биржи. Повышение курсов означает для них подъем и благосостояние. Понижение— еще большую бедность, безработицу, покинутые плантации, а для многих — полный крах. Сотни тысяч жизней висят на волоске курсов, которые создаются здесь. И только те, кто впервые называет эти курсы, стоят на другом полюсе мира кофе. Они могут разбогатеть, когда другие разоряются, и могут потерять все, когда цены на кофе идут в гору.

Твердая цена на кофе — вот залог успеха и спокойной работы труженика.

А залог обогащения биржевика-спекулянта — это вечное колебание цен. Если это колебание не возникает само по себе, его нужно вызывать искусственно, хотя подобный шаг за несколько минут уничтожает плоды многолетнего труда сотен и тысяч людей.

В зеленой пыли, висящей над улицами Сантуса, царит вечно напряженная атмосфера борьбы за цену кофе, с которой еще и сегодня неразрывно связаны экономические судьбы многих стран Южной и Центральной Америки.

А исход этой борьбы до сих пор решают семьдесят номеров на креслах биржи в Сантусе.