Я шагала к выходу из аэропорта. Яркий свет лупил по глазам. Я старалась не натыкаться на стены и людей, которые образовались вокруг после моего возвращения из космоса. В голове жужжала какая-то странная музыка.

Ну надо же, беременная! И как, интересно, я со своей ученой степенью не сумела правильно отсчитать двадцать восемь дней? Из меня вырвался какой-то истеричный смех, близкий к рыданию. Я прикрыла кулаком рот, но бесполезно — дурацкий смех снова вырвался наружу. Только еще более истеричный.

Я обогнула конвейер с багажом и наконец увидела выход, а за ним улицу, забитое машинами шоссе и яркое лос-анджелесское солнце. За металлической перегородкой ждали встречающие. Среди них я заметила Джесси. Облокотившись на поручень, он постукивал о него пальцем в такт какой-то своей музыке. На нем была темно-синяя рубаха и гоночные перчатки. Он всматривался в толпу, выискивая меня глазами.

Я полнилась радостью. Ребенок. У меня будет ребенок! Словно звезда упала с ночного неба прямо мне на ладонь. Благословенный дар, посланный Божьей милостью. Дар поистине священный и такой пугающий.

Глуповато улыбаясь, я шагала к выходу, навстречу неизвестности. Для начала надо сообщить ему. «Дыши ровнее, детка, приготовься огорошить его по полной!» Вскинув рюкзачок повыше, я помахала рукой.

Он заметил меня и оторвался от перил. Вид у него был озадаченный. Я лыбилась как клоун и готова была разрыдаться.

Справа ко мне направлялся человек. Краем глаза я заметила его неспешную походку и копну седых волос.

— Котенок!

Я замерла как вкопанная. Это же мой отец!

Он подошел. Две сумки — с вещами и ноутбуком — висели на ремнях через плечо. На черном от загара лице читались беспокойство и тревога.

— Ты что, выследил меня?

Он поставил вещи на пол и сжал мои щеки ладонями.

— Это у тебя называется «затаиться»?

Он выглядел прекрасно — загорелый, холеный, прямо как новенький, если можно так выразиться. В старых, видавших виды ковбойских сапогах и бейсболке с логотипом авианосца «Авраам Линкольн», на котором служил мой брат. Я чувствовала себя так, будто меня обвели вокруг пальца.

— Мама сообщила тебе номер моего рейса.

Он поцеловал меня в лоб.

— Тебе пора начать слушаться своего старика отца.

Подхватив сумки, он взял меня под руку и повел к выходу. Впереди нас катил в толпе Джесси. Потом он остановился, смущенный и растерянный, и протянул отцу руку.

— Фил!

Отец сжал его ладонь.

— Мне помнится, я просил тебя не упускать ее из виду.

— А я и не упускаю. — Он посмотрел на меня испытующе: — Что случилось?

Я наклонилась, поцеловала его в щеку, потом в губы, взъерошила волосы. Он отпрянул, изумленно вытаращив глаза:

— Ну-ка говори!

Мне хотелось броситься ему на шею, прошептать на ухо свою новость и потом, уже в его объятиях, услышать, как он рад. Но вместо этого я впала в оцепенение, язык мой не шевелился, да к тому же рядом стоял отец.

Я еще раз чмокнула его в губы и шепнула:

— Скоро узнаешь!

Отец многозначительно кашлянул. Когда я распрямилась, он легонько подтолкнул меня к двери и, обернувшись к Джесси, спросил:

— Ты машину оставил поблизости?

— Через дорогу.

Стеклянные двери раздвинулись, и мы вышли на солнышко.

— А к чему такая поспешность? — спросила я.

Отец поправил на голове бейсболку.

— Кое-что изменилось за это время.

— Что именно?

Он подозрительно крепко сжимал мой локоть.

— Прости, детка, за такую новость, но вчера вечером этот урод убил Бекки О'Кифи.

Все вокруг побелело и зазвенело, заглушая шум транспорта. Я едва расслышала голос Джесси:

— И это еще не все. Он угнал ее машину, в которой находился маленький ребенок. Малыша до сих пор не нашли.

Мы перешли через дорогу к автостоянке. Слава Богу, отец держал меня под руку — иначе я не вынесла бы этого яркого света и шума.

— Муж Бекки обратился по телевидению с просьбой к похитителю вернуть мальчика. — Он покачал головой. — Вот ведь какие ужасные вещи творятся!

— Как она умерла? — спросила я.

Отец молчал, тогда я перевела взгляд на Джесси.

— Ей перерезали горло, — ответил он.

Яркий свет слепил глаза.

— Ее истязали?

— Не знаю.

Он был мрачен. Мне вспомнились слова спецагента Хини, утверждавшего, что Койот старается причинить как можно больше боли своим жертвам перед тем, как убить их. Звон в голове усилился.

— Райану всего два годика, — сказала я.

Машина Джесси стояла у самого края стоянки. Он открыл ее брелоком сигнализации и коснулся моей руки.

— Уж и не знаю, много ли у нас шансов помочь.

— Пусть хоть сколько-то. Маленький шанс все же лучше, чем никакой. Только с каждой минутой он…

Джесси кивнул:

— Ты права. Поехали!

Он пересел в машину, отстегнул от коляски колеса и убрал их на заднее сиденье. Обычно он закидывал туда и саму коляску, но сегодня в машине было мало места. Джесси протянул мне веревку. Я убрала коляску в кузов и привязала ее. Отец наблюдал за нами, как за нейрохирургами, проводящими сложную операцию на мозге.

— Я смотрю, у вас отточено каждое движение!

Он выглядел смущенным и растерянным, а я не могла сейчас тратить душевную энергию и думать о таких вещах.

— Да. Ну давайте, поехали быстрее!

Джесси завел машину, я юркнула на заднее сиденье, отец сел вперед, и мы тронулись с места.

Пристегнувшись ремнем безопасности, отец спросил:

— У тебя с собой есть оружие?

— Вы повторите этот вопрос, когда я подъеду к камерам слежения на выезде. Только, пожалуйста, погромче. — И, поймав сердитый взгляд отца, кивнул на бардачок: — Заперто там, внутри.

— А машина у тебя быстро разгоняется?

— Нормально.

Я сдержала смешок. Джесси мог разогнать что угодно, хоть кочан капусты. Он взглянул на меня в зеркальце заднего вида:

— Ну что? Теперь скажешь?

Высоковольтное напряжение снова пронизало меня. Я положила руку ему на плечо и покачала головой. Он разочарованно скривился, заплатил на выезде и вырулил со стоянки.

— А чего мы добьемся, встретившись с Морин Суэйзи? — спросил он.

Я достала из рюкзака листок из компьютерной распечатки по «Примакон лабораторис».

— Вот, пожалуйста. Преуспевающий ученый-исследователь. Имеет степени в области электротехники и молекулярной биофизики в Колумбийском университете. Докторская степень по молекулярным технологиям. Работала в фармацевтической промышленности, потом в течение десяти лет занималась государственными научными исследованиями. Среди ее публикаций числятся такие труды, как «Нелинейная динамика протеинов» и «Нейрологическая дисфункция: математика случайных связей».

Джесси посмотрел на меня в зеркальце заднего вида.

— Думаю, это химический термин. — Я наклонилась вперед и сказала отцу: — По-моему, никакими исследованиями в области новых видов топлива тут и не пахнет.

— А она и не занималась этим. Она была директором отдела спецпроектов и ведала самыми разными вещами.

Я кивнула:

— А я помню эту Суэйзи. Она была в школе, когда наш класс привезли из каньона. Рыжие волосы и громкий голос.

— Да, твоя мама мне говорила.

— Она тоже помнит эту Суэйзи. Назвала ее сучкой с каменным лицом.

Отец обернулся с выражением неподдельного удивления.

— Твоя мама — женщина строгих взглядов. У нее всегда только черное и белое.

— Так она права?

— Про Морин я могу сказать лишь одно — мягко стелет, да жестко спать. Ты-то как себя чувствуешь?

Джесси взглянул на меня в зеркальце.

— Да уж, глаза блестят, и вид никудышный. Как будто тебя бейсбольной битой огрели.

— Нет, это была совсем другая деревяшка.

Я издала дурацкий звук, мало похожий на смешок.

— Знаю, что вы не смеетесь и не шутите. Домой-то возвращаться, как выяснилось, не сладко.

Они оба обернулись и изумленно посмотрели на меня.

Я прикрыла рот ладонью и дождалась, когда расшатанные нервишки немного притихнут. За окошком неприлично и вызывающе мелькали на неприличном и вызывающем солнце пальмы, рекламные щиты, отели, офисы авиакомпаний и нудистские бары. Машины проносились мимо как шальные мясные мухи. Джесси, пристроившись за другим пикапом, юркнул в случайно образовавшуюся прореху и перемахнул сразу через две полосы, торопясь проскочить на светофор.

Уняв истерию в голосе, я спросила:

— А Суэйзи не будет чинить нам препоны?

Отец нахмурился:

— Она всегда отличалась известной однобокостью и может иметь свои соображения, но я придумаю, как выкачать из нее все, что только возможно.

— Да, но не забывай, что речь теперь идет о маленьком мальчике, и тут уж ей придется расстараться.

Я имела в виду двухлетнего ребенка, которого украл неизвестный, чьи руки были перепачканы кровью Бекки.

— Только дело-то не в Морин, а в проекте «Южная звезда», — сказал отец.

— И ты нам расскажешь о нем?

— Только о том, что не является секретным. — Указательным пальцем он приподнял бейсболку. — Задача «Южной звезды» определялась так — «достижение максимальных возможностей живой силы». То есть выработка способов, позволяющих солдатам функционировать на предельно высоком физическом и ментальном уровне в экстремальных условиях.

— То есть как это?

— Попросту говоря, увеличение скорости оборотов. Укрепление иммунной системы, повышение сопротивляемости и выносливости и сокращение необходимого сна. А также повышение болевого порога, чтобы они могли действовать при наличии ранений.

Джесси гнал машину на полной скорости.

— Выходит, это что-то вроде создания универсальных солдат?

— Это требовалось для выживания наших мужчин и женщин на поле боя. Обычно при недостатке сна мы совершаем ошибки, от которых могут погибнуть люди. Но если исключить эту потребность, мы сможем функционировать в обычном режиме двадцать четыре часа в сутки и даже больше. Тогда для участия в боевых действиях понадобится гораздо меньше солдат и меньше человеческих жизней подвергнется риску.

— Значит, Суэйзи изобретала искусственную бессонницу? — уточнил Джесси.

— По сути дела, да.

— И разрабатывала способы понижения болевой чувствительности?

Джесси перестроился в соседний ряд. Это было типичное для Лос-Анджелеса скоростное шоссе, где мощные внедорожники и «БМВ» вечно устраивали настоящее авторалли, соревнуясь с гоночными машинами за первенство на дороге. Никакие дорожные знаки и ограничения здесь не действовали, поскольку никто не хотел признать, что у другого водителя машина гоняет быстрее. Так было всегда.

— Понижения не болевой чувствительности, а болевого порога, — поправил отец. — Чтобы солдаты с самого начала не чувствовали боли.

— Тогда без морфина тут не обойтись, — сказал Джесси.

— Конечно. Морфином пичкали солдат еще в сражениях при Гетеборге, пользуются и сейчас, только проку в нем мало — он действует солдатам на мозги, тем самым выводя их из строя. Но представь, что у тебя есть возможность избавить солдат от болевых ощущений и при этом оставить им свежие головы. Что, если тебе удастся сделать прививку от боли заблаговременно — так, чтобы они могли продолжать сражаться, даже будучи ранеными?

— «Южная звезда» занималась разработкой антиболевой вакцины? — спросила я.

— Да.

Джесси покачал головой:

— Реконструировать солдат, превратив их в людей, не нуждающихся в сне и глухих к боли. Невероятно!

— Зря ты шутишь, — возразил отец.

— А я не шучу. Я по опыту знаю, что подобные штучки ни к чему хорошему не приводят.

— Возможно, это звучит жестоко — принуждать солдат сражаться, когда они ранены, — сказал отец. — Но если тебя прошило шрапнелью, а до ближайшего госпиталя пятьдесят миль, заставлять товарищей тащить тебя с поля боя — по-моему, не очень-то гуманно. Это опасно и к тому же ставит под угрозу выполнение боевой задачи. Со всех сторон лучше, если раненые солдаты способны защитить себя и не подвести свое подразделение.

— И какого же свойства была эта вакцина — химического или физиологического? — спросила я.

— Об этом мало что известно. Наиболее верное предположение — нейробиологические технологии, когнитивно-бихевиоральная психология, клеточная регуляция… — Он пожал плечами. — Только я пришел к выводу: чем бы там ни занималась «Южная звезда», что-то у них не заладилось. Крепко не заладилось.

Джесси только сильнее сжал руль.

— И вместо универсального солдата они сотворили серийного убийцу?

— Или даже хуже того. Например, и то и другое.

Я подалась вперед:

— Сегодня утром мы разговаривали с Валери Скиннер. Она, оказывается, больна не раком, а чем-то другими. Этот недуг, как она говорит, буравит ходы в ее мозгу.

Плечи Джесси напряглись.

— Вот черт!

Отец смотрел на дорогу. Лицо его омрачилось, а взгляд стал каким-то отчужденным.

— А ты, похоже, не удивлен, — заметила я.

— Я выяснил причины смерти твоих одноклассников, и Валери вписывается в общую схему.

— Не знаю, что это за недуг, но он вызывает неврологическую дисфункцию, так ведь?

Взгляд его был мрачен, когда он сказал:

— Тогда держись. Слушать такое нелегко.

Приложив к двери магнитную карточку, Койот вошел в гостиничный номер и замер. Звериное ощущение тревоги словно пульсировало под кожей. Он настороженно ловил звуки и запахи. Чемодан стоял в углу ровнехонько параллельно подоконнику. Тонюсенькая ниточка протянулась от ручки кейса с оружием к ножке стола. Шоколадные конфетки, разложенные треугольником на раскрытом дневнике, тоже не изменили своего положения. Значит, их никто не трогал, иначе он непременно уловил бы запах шоколада в комнате.

Он запер дверь, включил ноутбук и воду в душе, потом разделся догола. Времени было в обрез. Чувство тревоги обратилось в какой-то металлический привкус во рту, от которого хотелось избавиться.

В комнате все в порядке, а вот с миссией — нет.

Он избавился от «мамочки» на полпути к Голливуду, выбросив парик и нарядившись оборванцем со свалки. Как змея он сбросил ее кожу и вернул себе свой облик. По дороге он остановился в интернет-кафе, чтобы еще до возвращения «на базу» проверить электронную почту и поступившие новости. Ничего хорошего, кроме подозрений, эти новости ему не принесли.

Ванную окутали клубы пара. Он шагнул под душ, под благословенный горячий ливень, и принялся смывать с себя этот вонючий запах конины. Нет, не той конины, что готовят в духовке, а истинный дух этой кобылы Бекки О'Кифи — молочный запах тела, мяса и выделений.

Электронная почта ничем не порадовала, телефонный звонок оказался еще хуже. Из них он почерпнул только ключевые фразы. «Южная звезда». Взрыв. Детали проекта начали выходить наружу — его «легенда», как это называют в Голливуде. Теперь его миссия станет достоянием шакалов-репортеров. Но он не должен допустить, чтобы эти ключевые фразы просочились в общий поток информации.

Выходит, кто-то знает слишком много.

Он намылился и начал тереть себя мочалкой. Очень важно смыть с себя эти следы, эти улики. Он должен избежать ареста, иначе весь проект полетит к чертям. Впрочем, если до этого дойдет, то улики будут ни при чем. Если миссия провалится, он сведет счёты с жизнью, обязательно утащив с собой на тот свет и тех, кто его поймал. Он хорошенько намылил голову — проклятая кобылья вонь уходила вместе с водой.

Кто-то знал слишком много и начал говорить об этом — типичная течь, которую нужно обнаружить и заткнуть.

Он снова торопливо намылил тело. Дела, как выяснилось, застопорились. По расставленным в компьютере ловушкам он понял, что не может сейчас закончить работу. К тому же оставался этот ребенок.

Столько еще предстояло сделать! Он мысленно пробежался по списку. Машина Бекки? Ну уж дудки! Ее-то вряд ли найдут. Времени у него предостаточно.

Компьютерные данные? Их он сверит, как только закончит мытье.

Мамаша ребеночка? Душевые струи иголками покалывали грудь и живот. Он намылил выпуклый шрам и середину живота по кругу. С мамашей все в порядке. Кобыла Бекки обескровлена и давным-давно окоченела. Нет больше кобылы.

Ребеночек?

Койот все намыливал и намыливал живот. Пар окутывал его белесым коконом. Кусок мыла выскользнул из пальцев, но он продолжал водить рукой вокруг пупка.

Из крана потекла холодная вода. Койот заморгал. Ощущение скрипящей кожи заставило его посмотреть вниз. Сморщенные подушечки пальцев скользили вокруг пупка. Как долго он пробыл в этом душе?

Он резко выключил воду. Ему было о чем подумать и о чем побеспокоиться. Обмотавшись полотенцем, он направился в спальню, мысленно еще раз перебирая список.

Машина. Компьютер. Мамаша.

Мамаша… мамаша… что-то ушло вместе с мамашей.

Нет, ушла сама мамаша. Просто взяла и ушла. И от этого никуда не деться. Голливуд за окном как раз и был тем местом, куда она ушла. «Побудь один, Кай. Я вернусь вечером». Это она сказала ему в душной, залитой солнцем квартире у подножия гор. Но так и не вернулась. Он ждал и соорудил себе в углу гнездо из ее одежды и там сидел, зарывшись, пока консьерж не нашел его и не вызвал представителя социальных служб. Но ее уход оказался для него бесценным даром. Ему пришлось научиться бороться и выживать. Нужда и одиночество взрастили в нем силу. Он прошел хорошую подготовку, был годен ко всему, что навалила на него армия, — к испытаниям в Чайна-Лейк, к последующей работе в секретных службах.

И вот он снова предоставлен самому себе. От него отказались.

Он потер рукой шрам и взял со стола амулет. Две половинки одного целого. Шрам родился от шрапнели, угодившей в амулет, а сам Койот родился от «Южной звезды».

Внутри него росла потребность — жажда и голод. В глотке почти уже рождался крик.

Конечно, у него был список и определенная схема действий, но он собирался кое-что поправить в этой схеме. Во что бы то ни стало следует найти источник течи. И он знал, где начинать поиск.

Он выглянул в окно — там в блуждающих бликах утопал Лос-Анджелес. А голод все усиливался — это желание есть, есть и есть, пока не наступит насыщение. Койот швырнул полотенце в угол комнаты, раскрыл на постели чемодан и начал одеваться.

Машина. Компьютер. Мамаша.

А теперь еще какая-то течь. Он должен что-то предпринять.

Он натянул на себя футболку, брюки, рубашку и бейсболку. Сегодня вас обслуживает мистер Заурядность.

Но кое-что он все-таки забыл. Это ощущение прямо-таки витало в воздухе. И касалось ребенка. Ребенка, оторванного от матери. Ребенка Бекки? Он задумался, но мысль тут же ускользнула. Он захлопнул чемодан и повернулся к двери.