Фонари переместились, и по доскам гулко прозвучали шаги. Мужчины приближались. Тот, кто держал в руке первый фонарь, громко скомандовал:

— Назовите себя.

— Вам показать документы? Так нечего орать. Я раздета.

— Ладно…

Первый испуг уже прошел. Я раздраженно сказала:

— Валите отсюда! И уберите свет.

— Это государственное дело.

Наконец я смогла его разглядеть: совершенно лысый коротышка с козлиной бородкой. Его голова сверкала в лунном свете. Коротышка держал в руках ловушку для животных и нагло пялился на мою грудь.

— Выключите свет и отвернитесь, идиоты тупые!

Они медлили. Громко свистнув сквозь зубы, я сделала вид, что подзываю собак.

Тот, что держал второй фонарь, вздрогнул и проговорил неожиданно тонким голосом:

— На вашем месте я бы этого не делал.

Открылась дверь. Свет фонарей метнулся на противоположную сторону, и я увидела фигуру Джесси. Он был вне себя от злости.

Человек с первым фонарем повторил.

— Департамент охраны природы!

— Рейнджер Рик, я знаю, кто вы такой. Убирайтесь отсюда!

Джесси уже подъехал ко мне, загородив от света. Я начала одеваться.

— К нам поступило заявление о том, что вы занимаетесь контрабандой животных. Мы здесь, чтобы проверить…

— Без санкции ничего не выйдет. Прочь с моей территории.

— Мы увидели женщину…

Подняв голову из-за плеча Джесси, я посмотрела на говорившего:

— И подумали, что я прячу хорьков? Интересно где, глупенький?

— Я…

— Валите отсюда. Возвращайтесь обратно в Йеллоустоунский парк.

Затем, после того как Джесси, хлопнув перед незваными гостями дверью, обозвал их задницами и крысоголовыми хреноловами, он остановился передо мной, посмотрел в глаза и рассмеялся:

— «Интересно где, глупенький?» Отлично держишься под огнем.

Льстец. Против воли я улыбнулась. Потом, лежа в постели рядом со мной, Джесси просто гладил ладонью мое бедро вверх и вниз. Большего и не требовалось.

Но утром в окружавшей нас атмосфере витал явственный дух конфликта. Стараясь не смотреть друг другу в глаза, мы не проронили ни слова. Возможно, есть такой физический закон — закон сохранения ненависти. Она никуда не уходит и не рассеивается полностью. Помалу отравляя существование, злость переходит на окружающий вас фон.

Отправляясь на судебное заседание, по пути к выходу Джесси заговорил с Люком. Он негромко проговорил, стоя в широком дверном проеме:

— Прошлым вечером я высказал то, чего говорить не следовало. У адвокатов большие рты, и они часто задевают чувства людей. Мне действительно стыдно за то, что я сказал вчера вечером. — Переминаясь с ноги на ногу, Люк напряженно разглядывал красный галстук Джесси. — Мне известно, как сильно ты любишь папу. И я знаю, что он любит тебя больше всего на свете. Постараюсь сделать все, чтобы ему помочь. Все, что в моих силах. Так? — Люк едва заметно кивнул. — Так. Слушайся тетю Эван. И не ешь при ней конфеты, которые спрятаны в буфете.

Люк оживился:

— «Эм энд Эмс»?

— Да. А еще арахисовое печенье. Тсс… Она смотрит.

Джесси почувствовал мой взгляд. Я знала, о чем он подумал.

Пришлось согласиться: Люк принял извинения. Но Джесси не сказал о невиновности Брайана. Ни единого слова.

Утро я провела на телефоне, по очереди беседуя с адвокатом брата, учительницей Люка, с которой договорилась пропустить две недели занятий, и пытаясь вычислить местоположение путешествующих в Малакке родителей.

Рабочий план на неделю пришлось сверстать заново. Выпав из нормального жизненного процесса, я начинала нуждаться в средствах. Доходы от «Литиевого заката» в лучшем случае покрывали мои затраты на жвачку.

Затем я позвонила Эйхнерам — той семье, что ушла от «Оставшихся», — и договорилась встретиться с ними во второй половине дня. Кевин Эйхнер сообщил, что ни разу не встречался с Табитой, но я сказала, что это не имеет значения. Выложив на стол свои карты, я рассказала об аресте брата. На случай если это обстоятельство может помешать нашему разговору.

После короткого раздумья Эйхнер ответил:

— Нет, поговорим в любом случае.

Ники Винсент обещала мне присмотреть за Люком, и мы собирались встретиться с ней в зоопарке, после обеда. Качались пальмы, лаяли морские львы. Здесь царила атмосфера ненастоящего, картонного мира: небольшие пространства, где воспроизводилась естественная среда обитания, миниатюрная железная дорога. Но над всем этим висел бурый туман, а затянутое дымом небо напоминало фильм «Бегущий по лезвию».

Сама Ники выглядела по-королевски. В легком оранжевом платье она неторопливо ходила со своим огромным, выдающимся вперед животом, сверкая серебряными украшениями. Обняв Ники, я поинтересовалась ее самочувствием.

— Никогда не слышала, чтобы беременные взрывались, но начинаю думать о такой возможности. Если взорвусь, ты сразу услышишь, — пошутила она. — А как твои дела?

Я рассказала о своих противоречиях с Джесси и о том, как он усомнился в невиновности Брайана.

— Хочешь, чтобы я его отшлепала? — спросила Ники. — И добавила, покачав головой: — Не стоит тратить время на улаживание отношений между своим мужчиной и собственным братом. Заставь их бросить рогатки с горохом и поддержать друг друга.

— Пытаюсь, — вздохнула я.

— Вот что я тебе скажу: я отшлепаю обоих, пусть только Брайана отпустят.

Я пожала ее руку:

— Спасибо на добром слове.

Кевин и Алисия Эйхнер жили в Саммерланде — небольшом поселке у самого океана, с магазинами, ресторанами и множеством дочерна загорелых людей. Возле их опрятного бело-голубого бунгало стоял ухоженный пикап «Форд-Е250» с блестящим плотницким инструментом в кузове. Крыльцо с наклонным пандусом из многослойной фанеры украшали искусственные цветы в ящиках. Я вспомнила, что страдающая церебральным параличом дочь Эйхнеров нуждалась в инвалидной коляске.

Алисия Эйхнер оказалась такой же опрятной, как и ее жилище. Одетая в накрахмаленную до хруста розовую блузку и жатые джинсы, она напоминала мексиканку своим монументальным, как у бронзовой статуи, сложением. Портрет дополняли зачесанные вверх черные волосы и большой рот. Кевин Эйхнер — светловолосый обаятельный человек ростом шесть футов и четыре дюйма, с шикарными усами и широкой улыбкой. Кевин носил шорты и грубые ботинки, а на его шее болтались темные очки на шнурке. Как пояснил сам глава семейства, он работал плотником.

Усадив меня в скромной гостиной, Алисия налила всем по стакану газировки. Расположившиеся на диванчике хозяева казались немного напуганными. Потерев руку об руку, Алисия запинаясь проговорила:

— Начну с того, что, примкнув к «Оставшимся», мы еще не знали… — тут она поморщилась, стараясь подобрать верные слова, — не знали, что это секта. То есть мы в жизни не собирались следовать какому-либо культу. Сперва «Оставшиеся» показались нам настоящим большим объединением истинно верующих христиан.

В разговор вмешался Кевин:

— У них имелись свои четкие взгляды. И понятная каждому идея. Мы посчитали, что это шаг в правильном направлении.

— К тому же они проявляли такое внимание… Радовались всякий раз, когда мы появлялись на службах. Кстати, «Оставшиеся» сами пригласили нас вступить в их ряды.

— Как это?

— Предложение исходило от помощницы учителя в школе, куда ходила Карина, наша дочь.

Алисия сняла с полки фотографию в рамке. Карине, похожей на мать темноволосой большеротой девочке, было около тринадцати. Склонив голову, она смотрела в камеру, криво улыбаясь.

— Нас пригласила именно помощница учителя. По ее словам, «Оставшиеся» посвящали много времени детям и мы смогли бы отыскать там некий «ответ». К тому же Карина привязалась к Шилох.

— К Шилох? — переспросила я.

— Да, Шилох Килер. Настоящий маленький сержант, — сказал Кевин.

Алисия крепко сжала руки.

— Первые два месяца казалось, что мы обрели новый дом. Дом, который действительно наш собственный. Душевный подъем ощущался во всем, что они делали. А церковь занималась действительно добрыми делами. Например, Шенил Вайоминг помогала детям, сбежавшим из дому. — Об этом я ничего не знала. — Она ходила по приютам для бездомных и даже общалась с ними прямо на улицах, в основном с девочками. И это работало. Шенил приводила таких детей в церковь, давала им кров и пищу, обещала не рассказывать о них полиции…

— Или сутенерам, — добавил Кевин.

— Пусть так. Тем не менее она давала ощущение безопасности. Казалось, это так замечательно! Понятно, большая их часть возвращалась на улицу, но некоторые оставались. Глори Моффет, например.

— Особая кукла Шенил.

— Кев, это некрасиво, — одернула мужа Алисия.

Продолжая внимательно слушать, я откинулась на спинку кресла.

— Но через некоторое время все из ленилось.

Эйхнеры переглянулись, не зная, с чего начать. Рассказ с кислой ухмылкой продолжил Кевин:

— Пастор Пит оказался сильно двинутым насчет грязи. Считал, будто весь мир отравлен нечистотами.

Алисия пояснила:

— Он страдал фобией. Вы никогда не обращали внимания на его руки? Они всегда красные и воспаленные. Все из-за того, что он никогда не выходил на улицу, не вымыв руки двенадцать раз. А его проповеди? Там всегда микробы, микробы и еще раз микробы. Они и работа самого дьявола, и кара Господня. Потому-то Вайоминг заставлял протестовать на похоронах умерших от СПИДа. Он был одержимым.

— Расскажи ей про «Дары», — попросил Кевин.

— Ах да… Верующие обязаны жертвовать Святому Духу. Предполагалось, что родители должны обнаружить в своих чадах некие дарования.

— И какого же рода?

Кевин скрестил на груди руки.

— Способность к пению или меткой стрельбе.

Мои брови в недоумении поползли вверх. Кевин объяснил:

— Именно. Пастор Пит обожал детей артистичных, а Шенил и Исайе Пэкстону нравились те, кто силен в другом искусстве — выживания.

Здесь улыбка сошла с лица Кевина.

— В этой церкви с винтовкой «М-16» упражнялись десятилетние дети. На мой взгляд, это дело, скажем так, не совсем кошерное.

Алисия сжала руки так, что они побелели.

— А Карина, вы знаете, при своем заболевании… — Замявшись, она не смогла закончить фразу.

— И вы поняли, как пастор Пит относится к людям с физическими недостатками?

— Нет, не сразу. Иначе мы оставили бы церковь еще тогда, — ответила Алисия. — Нет, люди действительно заботились о Карине. Курт Смоллек часто ее развлекал, а Шенил называла девочку своей «овечкой».

— Дальше случилось вот что, — продолжал Кевин. — Не подумав, я стал расспрашивать Пэкстона о тех упражнениях, что дети выделывали с «М-16». Сказал, что согласен с важностью самозащиты, но сомневаюсь, будто это дар, угодный Господу. Ну и тут началось. Он доходчиво объяснил мне, что почем. Говорит: «Раз сомневаешься, значит, сатана уже вселился тебе в голову». — Достав из пачки сигарету, он спросил, не раздражает ли меня дым. Я отрицательно помотала головой. — Затем явилась Шенил в своей красной робе, и дальше сцена разыгрывалась с ее участием. Пэкстон объявил, что у меня приступ сомнений. Тогда Шенил посоветовала не слушать дьявола, а ждать, когда у дочери проявится дар. И еще она сообщила, что мы переходим в «сумеречную зону». — Он зажег сигарету. — Она посоветовала наблюдать как можно тщательнее, так как дарование Карины не будет слишком ярким. Да уж, яркими оказались способности тройняшек Брюгель, эти их танцы с жезлами. А Карина могла двигаться только в кресле с электромоторами. Но Шенил дала несколько примеров: свои способности провидицы, дар Глори к покорности — сомнительный, но вполне явный. На что Пэкстон возразил следующее: покорность не дар, а лишь продукт дисциплины. Он имел в виду истинные способности и якобы был уверен, что Карина сможет распознавать душевные свойства и интерпретировать голоса, что очень полезно для безопасности их церкви. В том смысле, что наша девочка должна искать в толпе демонов или расшифровывать коды. — Он стряхнул пепел в пустую баночку от газировки и с досадой покачал головой. — В итоге мне пришлось умолкнуть. Служба безопасности. Хотелось бы знать: вы хотя бы раз слышали о службе церковной безопасности? Ну возможно, кроме Ватикана? — Кевин посмотрел на свои руки. — Плюс ко всему: если Пэкстон отвечал за безопасность «Оставшихся», то где он находился в ночь убийства пастора Пита?

Хороший вопрос.

— А как вы думаете? — спросила я.

— Честно? Думаю, он дал маху. Скорее всего, устав от пастора Пита и его замшелых идей, он на какое-то время ослабил охрану. Пэкстон никогда не одобрял шумных акций протеста. Он считал, что они отвлекают внимание от главного.

— Он возражал открыто?

— Я подслушал разговор, когда плотничал в церкви. Пэкстон доказывал Шенил, что нужны активные действия. Пора, мол, переходить к делу.

В комнате громко тикали часы.

— Что за дело?

— Не знаю.

— Есть ли мысли на сей счет?

— По-моему, такие мысли имелись у Шенил: она хотела изменить направление развития церкви. — Пожав плечами, Кевин дал понять, что это лишь предположение. — Она посоветовала Пэкстону убавить обороты. «Подожди, — сказала она, — позволь пастору Питу быть лицом „Оставшихся“». Она произнесла это так, словно имелось нечто неизвестное посторонним.

— И что же?

Мы сидели и слушали тиканье настенных часов.

— Ладно, — сказал Кевин. — Пастор Пит жил со своей матушкой не слишком мирно.

Его лицо порозовело, и я заметила, как у Алисии нервно задрожали веки. Похоже, они испытывали острое желание выложить всю правду об «Оставшихся», пусть даже совсем незнакомому человеку. Я кивнула, и рассказ продолжился.

— У Шенил имелись серьезные противоречим с Питом, военного и теологического характера. Видите ли, Пит был человеком действия, а Шенил — она считала себя провидицей.

— У нее случались видения, — пояснила Алисия.

Кевин нервно задергал ногой.

— Что вы знаете о прошлом Шенил Вайоминг? — спросил он.

— Ничего.

— Тогда держитесь крепче. Она была уличной проституткой. — От удивления я раскрыла рот. — И наркоманкой.

— Это уже нечто, — сказала я.

— О да. Обычно она работала в клубах, в центре города. Ну, так называемые экзотические танцы, вы понимаете, что это на самом деле… Кое-кто рассказывал, что у Шенил был номер, где она вместо бикини намазывала себя взбитыми сливками, а посетители это слизывали.

Ну да. Нечто подобное представлялось и мне, в моих не самых приличных фантазиях.

— Она никогда не скрывала прошлого, — уточнила Алисия. — Пастор Пит использовал ее историю в своих проповедях, говоря об Иисусе, который привел Шенил к «Оставшимся», дабы она очистилась кровью агнца. Собственно, не думаю, что он верил в очищение. Наверняка он считал ее по-прежнему «грязной». Он сам и его жена относились друг к другу довольно холодно, а впоследствии — враждебно. Законы секса. — Алисия залилась краской.

— Впадая в неистовство, пастор Пит заставлял воздерживаться от секса и другие семейные пары. — Кевин возмущенно фыркнул. — Естественно, когда я это слышал, всегда говорил себе: «Здрасьте, теперь я знаю, что Питу ничего не обломилось». — Тут он посмотрел на Алисию: — Расскажи про выходные, которые устроили женщинам.

— Да, как-то нас вывозили в одно место, в пустыню.

— Энджелс-лэндинг? — уточнила я.

— Да. Настоящая свалка. Шенил назвала это «глубоким опытом», который следовало получить ночью у костра. Должна заметить, мероприятие жуткое. — Алисия тяжело вздохнула. — Она твердила о материнстве во времена тяжелых испытаний, когда силу обретет антихрист, а истинно верующие будут всячески преследоваться. Пророчила, что христианам пора удариться в бега, причем налегке — потому что придется воевать. Она говорила, что «Оставшиеся» станут партизанской армией.

— «Передернут затвор», — процитировала я.

— Точно. Еще она цитировала Библию, рассказывая о конце света. Что после начала Апокалипсиса следует выйти вдвоем и как Иисус скажет: «Горе же беременным и питающим сосцами в те дни!» Шенил говорила, что ее «наказание» на самом деле исходило от Господа.

— Какое наказание?

— Она не могла иметь детей. Подцепила хламидий в прежней жизни до своего спасения. Шенил считала бесплодие своим наказанием за проституцию. — Алисия принялась крутить обручальное кольцо. — Долгое время она молила об исцелении и страстно хотела родить, а позже решила, что бесплодие — это и есть ее дар. Стыд стал ее силой. «Горе имеющим детей». Раз не суждено завести ребенка, она может целиком посвятить себя борьбе. — Взглянув на меня, Алисия добавила: — Шенил называла это предназначением судьбы. Она отвела себе роль предводительницы сопротивления антихристу. И решила, что в Библии говорится именно про нее. В тот момент я поняла, насколько непомерным стало ее самомнение.

Я попыталась что-то сказать, но Кевин остановил меня:

— Погодите, еще не все.

Алисия продолжала крутить кольцо на пальце. Ее зрачки расширились.

— До сих пор страшно. Кажется, что мы окружены пламенем, задыхаемся в черном дыму, слышим крики животных и бредем, спотыкаясь, в кромешной темноте. К нам обращается Шенил, она говорит, что время уже пришло, его знаки повсюду и буря совсем рядом. Она чувствует беду и говорит, что это касается всех нас. Но Иисус не может сделать этого в одиночку, и мы должны взять на себя активную роль.

Активная роль. Мне стало не по себе, я молчала и уже не хотела, чтобы Алисия произнесла то, что хотела сказать.

Наклонившись ко мне, она сообщила:

— Шенил говорила нам, что нужно дать первый толчок.

— Начало конца, — ответила я.

Она кивнула.

— «Бог не может ждать, — говорила она. — Он устал ждать». Нам предстояло обрести Библию, и очень скоро.

Кевин заметил:

— Я бы сказал, кто устал ждать: это Шенил, это Айс Пэкстон и все их приспешники. Все «Оставшиеся» со своими ничтожными мелкими страхами, неспособные любить ближнего.

— Шенил на самом деле сказала, что «Оставшиеся» собираются нажать на кнопку «Судного дня»?

— Не именно такими словами, но… Взяв меня за руку, она сказала так: «Алисия, тебе будет тяжелее всех, потому что ты знаешь: на нашей зеленой планете нет такого пути, которым Карина может пройти вместе с тобой, и нет того дела, что она может делать вместе с тобой». Я сидела на месте в совершенном шоке. А Шенил снова процитировала Библию — как солнце померкнет и звезды упадут с небес… Я подумала: дальше что? Бог мой, неужели ей пришло в голову, будто я покину своего ребенка, уйду, чтобы начать взрывать бомбы или… — Она потерла глаза. — Когда я вернулась домой, от волнений пошла крапивница. Я чувствовала себя очень плохо.

— И тогда вы покинули «Оставшихся»?

— Нет, — ответила Алисия, уставившись взглядом в пол. Потом она перевела глаза на Кевина, после чего взглянула на меня. — Знаю, это прозвучит странно, но Шенил всегда была такой ласковой. Она молилась за Карину не переставая и всегда спрашивала, стало ли девочке лучше. Она даже интересовалась, не появилось ли что-то новое в медицине. Ну, я имею в виду лекарства. Все это грело мне сердце. Казалось, Шенил полна искреннего сочувствия, вспоминая свое тяжелое прошлое. Потом я отправилась к пастору Питу. Искала совета, полагая, что он объяснит сказанное Шенил… Прольет свет какой-то логики.

Встав со своего места, Кевин смотрел в окно, на затянутое дымом небо.

— Пастор Пит не только подписался полсловами Шенил. Более того, он сказал, что Бог уже выбрал меня для совершения жертвы за мои прошлые грехи, — проговорила Алисия.

— Жертва… Он имел в виду мою крошку, — проговорил Кевин, не отрываясь от окна.

Лицо Алисии исказилось от гнева.

— Как он заявил: очевидно, мне есть за что страдать. Будто я была запятнана в своем прошлом. Он так и сказал: «Нечиста». И потому Карина родилась «дефективной».

Кевин обернулся.

— Как вы понимаете, мы немедленно убрались оттуда к чертовой матери.

Дымок сигареты поднимался в воздух, такой же тяжелый, как и чувства этих людей. Я просто не знала, что сказать, и в этот момент подъехал желтый школьный автобус. Лицо Алисии прояснилось, и она вскочила с дивана:

— Вот и хорошо, сейчас вы познакомитесь с Кариной.

Я тоже поднялась с места, извинившись, что и так отняла у них много времени. К автобусу мы вышли вместе.

На специальном электрическом лифте кресло девочки опустили на тротуар. На Карине были джинсы, кроссовки и такая же ярко-розовая накрахмаленная рубашка, какую носила ее мама. Многочисленные заколки в черных волосах казались устроившимися на ночлег бабочками. Увидев родителей, девочка помахала рукой. Ее движения были неуверенным.

— Привет, кисонька, — сказал Кевин.

Поцеловав дочку, Алисия спросила, как дела в школе. Дернув головой, Карина сумела выговорить:

— Хорошо.

Родители представили меня как зашедшую навестить приятельницу. Карина взглянула на меня своими ясными глазами. Через минуту мы с Алисией простились. Она высказала надежду, что информация будет мне полезной. Кевин проводил меня до машины.

Наблюдая за тем, как жена и дочь входят в дом, он сказал:

— Алисия не слышит, так что добавлю еще пару слов. Не стоит огорчать ее сильнее. Помните, что она сказала о людях, заботившихся о Карине? Сейчас у меня совсем другое к ним отношение. Помните Курта Смоллека? Он внушает отвращение. — Кевин поморщился. — Знаете парней, которые мучают животных? Смоллек—один из них. — Меня передернуло. — Да, в самом деле. И насчет Шенил Вайоминг. Она приглянулась Алисии за внимательность и заботу. Должен сказать, с другими людьми Шенил вела себя совсем иначе. Я сам видел, как она била девочек-танцовщиц по лицу зато, что те перепутали движения. — Кевин скрестил на груди руки. — Она двулична. Эти слова насчет бегства налегке… Да она не умеет готовить. Питается одними консервами. И еще… — Он посмотрел в сторону своего дома. — Думаю, она продолжает употреблять наркотики.

— Вы это серьезно?

— Перед самым нашим уходом Шенил попросила об одолжении. Чтобы в очередной визит Карины к врачу я выписал для нее определенные средства.

— Наркотики?

— Да. Я сразу отказался. Она долго приставала, говорила, что в этом нет ничего предосудительного, что это во благо, что она не может достать лекарства из-за слежки со стороны правительства. Полная чушь. Шенил не просто употребляла наркотики, но старалась устроить так, чтобы в случае чего попался именно я. Неслабо, правда? Вся эта церковь — кучка больных жуликов.

— Жаль, что все обернулось таким образом.

— Век живи, век учись. — Он распушил усы. — Если это сделал не ваш брат, тогда кто убил пастора Пита?

— Не имею представления. А вы?

— А скольким он принес несчастье? Мне трудно сосчитать.