Место преступления мы увидели шагов с двадцати. Самого тела, впрочем, с этого расстояния рассмотреть не удалось, так как перед ним сидел на корточках Рашид. Подойдя ближе, я заметил, что он снял с Боннаккута окровавленную рубашку и, чуть ли не уткнувшись носом в труп, в лупу разглядывал следы ударов ножа.

– Значит, все-таки не жук, – услышал я голос Стек.

Я обернулся. По выражению ее лица трудно было определить – то ли она пытается скрыть неподдельное потрясение, то ли была готова к подобному зрелищу с самого начала.

– Известно, кто это сделал? – спросила она.

– Нет.

– На него явно напали неожиданно, – не оборачиваясь, сообщил Лучезарный. – Нет никаких следов борьбы.

– Каких следов? – уточнил я.

– Например, порезов на руках при попытках защититься от ножа, – ответила Стек. – Их можно обнаружить после любого нападения с ножом, если только жертва не была мертва еще до того, как поняла, что происходит.

– Похоже, вы оба видели немало убийств.

– Достаточно. Когда погибает важная персона вроде губернатора или элемарха, лучше всего, если расследование проводит Лучезарный – в этом случае оно более беспристрастно.

– И что, на Юге только тем и занимаются, что убивают губернаторов и элемархов?

– Если под Югом не понимать только Фелисс, – сказала Стек. – Это небольшая провинция, жители которой вполне довольны существующей в ней ситуацией, и вряд ли там кто-то пойдет на убийство. Но мир не ограничивается одним Фелиссом.

– Разумеется. Земля – планета немаленькая. Теоретически мне полагалось знать на память все двести пятьдесят шесть провинций и их столиц – в школе Тобер-Коува преподавали географию. Но даже притом что я никогда не утруждал себя заучиванием списка, я не раз слышал, как его зачитывает Каппи по требованию ее отца.

– Ранения в живот, вероятнее всего, были нанесены уже после смерти, – неожиданно объявил Рашид, выпрямляясь и откидывая назад упавшие на глаза волосы. – Первым был удар по горлу. Без нормального оборудования я не могу быть уверен в этом на все сто процентов, но мое предположение именно таково.

– Такое ощущение, что убийца – ненормальный, – заметила Стек. – Зачем полосовать труп?

– Вполне возможно, – согласился Рашид, – или кто-то хочет, чтобы мы пришли именно к такому выводу. – Он повернулся ко мне. – В этом поселке читают детективы Древних?

– Здесь все читают, – ответил я. – У нас есть библиотека.

– В которой почти полсотни книг! – презрительно добавила Стек.

– Там сотни книг, – возразил я. – За двадцать лет многое изменилось.

– Столько информации извне! – восхитилась она. – Хакур, наверное, от этого звереет.

Я не ответил, но невольно вспомнил слова старого змея насчет того, что процветание разлагает наш народ.

А теперь еще и это убийство…

Неподалеку послышались голоса, а еще через мгновение появилась наша целительница в сопровождении Каппи. Горалин была, можно сказать, женщиной из стали – серо-стального цвета волосы и глаза, прямая спина, словно вместо позвоночника – металлический стержень, а пальцы действительно казались сделанными из железа, когда она начинала ощупывать ваше тело в поисках опухолей, грыж и прочих болячек. Она выросла в Тобер-Коуве, но училась на Юге, в настоящем медицинском колледже, где на протяжении четырехсот лет сохраняли все знания Древних о человеческом теле. Плата за обучение Горалин шла за счет местных налогов, о чем она не уставала напоминать: «Твои дед с бабкой пожертвовали свои тяжко заработанные деньги ради того, чтобы я могла выяснить, здоровая ли у тебя шейка матки, и я вовсе не намерена их разочаровывать лишь потому, что ты чего-то стесняешься!» Да, кое-что из своих женских лет я помнил слишком хорошо.

Едва увидев тело, Горалин взревела:

– Кто это сделал?

– Неизвестно, – ответил Рашид.

– Это я его нашел, – сообщил я. – Потом пришла Каппи, и я привел Лорда-Мудреца.

– Гм… – Она подошла к Боннаккуту и с размаху пнула его в бок. Увидев, что он никак не реагирует, Горалин объявила: – Труп. Таково мое официальное медицинское заключение.

Лучезарный неудовлетворенно хмыкнул.

– Мы надеялись на более содержательную экспертизу.

– Думаете, я тратила время на судебную медицину, когда училась? – Целительница окинула нас презрительным взглядом. – Тобер-Коув платил мне не за то, чтобы я изучала то, что мне никогда не понадобится. Меня интересовали акушерство и педиатрия. Здесь мы заботимся о детях, а не о мертвецах.

– Значит, ты ничего не можешь сказать о характере ранений…

– Ранения нанесены острыми предметами. – Горалин пожала плечами. – Вроде копья этой девушки. Или мачете твоего бозеля. – Она посмотрела на меня. – У парня ничего нет в руках, но он мог воспользоваться кухонным ножом – дом его отца совсем рядом.

Рашид возвел глаза к небу.

– Думаю, стоит отказаться от идеи, что убийца – кто-то из нас.

– Почему? – возразила целительница. – Кроме вас, здесь больше никого нет.

– Как показывает опыт, – с непроницаемым видом изрекла Стек, – убийцы часто бегут с места преступления.

– Мой опыт говорит об обратном, – прорычала Горалин. – Я живу здесь уже пятьдесят два года, не считая того времени, когда училась на Юге. Я видела три убийства, и каждый раз убийца оказывался рядом с телом. Жена, которая чересчур крепко стукнула своего мужа и рыдала, обнимая его и умоляя забрать ее с собой. Муж, который застал жену в постели с любовником, – три удара ножом, два убийства, одно самоубийство. И пьяница, который убил своего брата, – он пытался зашить рану на груди убитого шнуром для починки рыболовных сетей. Впрочем, у него это получилось неплохо, учитывая, насколько он был пьян. Из него мог бы выйти неплохой хирург… или, по крайней мере, патологоанатом.

Она развернулась и зашагала в сторону поселка. Рашид проводил ее взглядом.

– Видимо, опыт у нее действительно немалый.

– О да, – хором подтвердили Каппи, Стек и я.

Прошло еще несколько минут, прежде чем Рашид нарушил затянувшееся молчание:

– Что полагается делать дальше? Сообщить родственникам?

– Он мужчина, – ответила Каппи. – О теле позаботится служитель Патриарха. Но кто-то должен сказать матери Боннаккута и…

Она не договорила. У первого воина была шестилетняя дочь Ивис. До конца ее жизни празднества и церемонии Дня Предназначения будут напоминать ей о гибели отца.

– Сообщать родственникам – дело жрицы. – В напряженной тишине слова Стек прозвучали особенно отчетливо. – Если матери предстоит услышать дурную весть, она должна исходить от того, кто сможет ее утешить.

– Ты права.

Каппи посмотрела на нее проницательным взглядом. Стек была в шаге от того, чтобы стать жрицей, в свое время ее выбрала Лита за ум и доброту – такое вряд ли можно забыть. Я поймал взгляд Рашида – он смотрел на Стек, нежно улыбаясь, так, как это свойственно мужчинам. Мне вдруг пришло в голову, что, возможно, он рад тому, что нашелся повод одеть ее в женскую одежду.

– Хочешь взять это на себя? – спросил лорд. – Вместе с Каппи?

Стек несколько мгновений колебалась, затем покачала головой.

– Матери лучше увидеть знакомые лица.

– Я приведу Литу, – сказала Каппи.

Она слегка улыбнулась Стек, но та лишь кивнула ей в ответ. Я понял, что для Стек было слишком тяжело отказаться от шанса исполнить обязанность жрицы.

«Моя мать грустит, – подумал я. – Она всегда грустила». Я вспомнил рассказ Зефрама о том, как он побывал у нее во время Затишья Госпожи Метели. Из всех домов в поселке ее дом оказался последним, чей порог хоть кто-то переступил.

Каппи отправилась за Литой, чтобы затем вместе с ней нанести визит матери Боннаккута, Кенне. Мне же пришлось сопровождать Рашида к Хакуру, а Стек осталась возле тела. Я ожидал возражений с ее стороны, но она промолчала. Вид у нее был подавленный, возможно, она думала о своем упущенном шансе стать утешительницей для женщин поселка – а может быть, о чем-то совсем другом. Я не умел читать мысли моей матери.

Минуту спустя, шагая вместе с Рашидом по дорожке в сторону поселка, я вдруг сообразил, что Стек, возможно, даже рада остаться наедине с мертвецом – если она имела какое-то отношение к убийству, это был прекрасный шанс уничтожить все возможные следы своего участия в нем.

– Ты знаешь, что она моя мать? – спросил я Лорда-Мудреца.

– Кто?

– Стек, Мария – ну… как бы ты ее ни называл. Она моя мать.

– Ты шутишь!

– Она из Тобер-Коува. Так что она в любом случае чья-то мать.

Рашид остановился.

– Никогда об этом не думал. Что, у вас у всех есть дети?

– Да.

– И никаких исключений?

– У некоторых девушек случаются проблемы со здоровьем. Но к Стек это не относится.

– И ты ее… – Он не договорил. – И именно поэтому она хотела убить тебя прошлой ночью?

– Именно поэтому она отправилась на болото, чтобы меня найти, – Стек знала, что в этот год и в этот день я должен быть там. А все остальное произошло случайно.

– Потому что ты первым попытался ее убить.

Я пожал плечами.

– Это Каппи все приняла чересчур близко к сердцу.

– Для столь маленького поселка, – заметил Рашид, – Тобер-Коув выглядит что-то уж чересчур кровожадным.

– У нас все прекрасно, когда Стек нет поблизости.

– Не говори дурно о своей матери. – Он помолчал. – Она действительно твоя мать?

– Разве Стек тебе не сказала?

Лучезарный не ответил. Впрочем, ответа и не требовалось. Я никогда не встречал столь важных персон, как Рашид, но слышал множество рассказов – как официальных, в школе, так и историй, которые обычно рассказывают на закате у костра. Считалось, что у бозелей нет тайн от их хозяев. Можно было сказать, что между ними простиралось полное доверия озеро, в которое никто из них тайком не мочился – иначе в нем погибла бы вся рыба. Да-а, Каппи как-то сказала, что мне лучше избегать метафор…

– У Стек были тайные причины для того, чтобы убедить тебя прийти к нам.

– Чтобы увидеть, как ее ребенок выбирает свое Предназначение, – помолчав, ответил Рашид. – Это не преступление, Фуллин. Ведь это крайне важный день в твоей жизни, не так ли?

– Самый важный.

– Какой же она была бы матерью, если бы не захотела тебя увидеть? Вполне понятно… и вполне естественно. – Голос его звучал все громче и решительнее. – Это лишь показывает Стек с самой лучшей стороны.

– Ты пытаешься ее оправдать, – сказал я. – Она твоя любовница?

Откашлявшись, лорд произнес:

– Там, откуда я родом, мальчики не задают таких вопросов о своих матерях.

– А там, откуда родом я, – задают. Ты любишь ее?

– Послушай, – начал он. – Как ты к ней относишься? Только что кричал: «Убейте нейт!», а мгновение спустя думаешь и говоришь о ней вполне лояльно.

– Иногда она мне просто отвратительна, а иногда вдруг начинает казаться нормальным человеком…

– В этом вся Стек, – согласился Лучезарный.

Он пошел дальше, и пластиковые подошвы его сапог издавали тихие щелчки, когда он наступал на торчавшие из земли камни.

Я двинулся следом за ним.

– Мой отец до сих пор ее любит, – сказал я. – По крайней мере мне так кажется. Или, возможно, ему просто больно оттого, что она осталась одна.

– Иногда подобная боль мало чем отличается от любви, – пробормотал Лорд-Мудрец.

На улицах поселка начали появляться дети и их родители. Время завтрака прошло, и всем хотелось немного развлечься до появления богов. Наиболее популярным развлечением была игра в мяч – мячи были либо настоящие, резиновые, купленные на Юге, или самодельные, набитые сухим горохом. Матери бросали их прямо в руки детям, отцы же заставляли своих отпрысков немного побегать. Родители смотрели на детей блестящими от слез глазами, стараясь запомнить своих мальчиков и девочек, прежде чем те станут другими.

Я уже упоминал о том, как неловко чувствовала себя моя женская половинка прошлой ночью в мужском теле. То же самое происходило каждый год в день солнцеворота, но в детском возрасте сбивало с толку куда больше. Руки то укорачивались, то становились длиннее, глаза оказывались на другой высоте от земли, а ступни – не на том расстоянии, к которому ты успел привыкнуть. По мере взросления становилось еще хуже: появлялась или исчезала грудь, по-другому распределялся вес тела, менялась сила и выносливость мышц – впрочем, мужская половинка далеко не всегда обладала физическим преимуществом. Я-женщина начала быстро расти в тринадцать лет, а я-мужчина не мог ее догнать до шестнадцати. В течение этих лет две мои половинки различались ростом почти на голову, из-за чего в течение нескольких недель после каждого превращения я чувствовал себя весьма неуклюже. Родителям же подобная неуклюжесть нравилась и даже казалась забавной, и именно поэтому они считали для себя правилом проверять координацию детей непосредственно перед переменой. Те же самые игры возобновлялись после того, как дети возвращались домой.

Столь же тщательно после каждой перемены исследовали себя и сами дети. Невозможно было удержаться от того, чтобы то и дело не разглядывать себя. Прошел целый год, в течение которого ты находился в другом теле, и даже если нынешнее тело все это время просто спало в Гнездовье, оно тем не менее росло и менялось, пока твои глаза и мозг жили своей жизнью.

Ты разглядываешь свои руки – оказывается, все родинки и веснушки, к которым ты привык, сменились другими, теми, которые ты смутно помнил по прошлому году, но теперь они стали темнее или больше, во всяком случае, более заметны, и ты думаешь о том, как другие ребята будут таращиться на эти странные пятна на твоей коже.

О да, кожа… особенно когда ты становишься подростком. Ты постоянно дотрагиваешься до нее – до той самой кожи, о которой страстно мечтал всего несколько дней назад. Не знаю, почему на меня производила такое впечатление именно кожа – да, конечно, имелись и другие, откровенно сексуальные части тела, и многие подростки (включая и меня) неделю (или больше) после перемены пола ежедневно пытались в одиночку добиться оргазма. Однако меня больше всего возбуждала именно новая кожа.

Будучи мужчиной в мужском теле, я порой вспоминал о том, как моя женская половинка мечтала дотронуться до мальчишеской груди или ягодиц, ощутить упругие мышцы под кожей, ее тепло… А будучи женщиной в женском теле, я помнил о том желании, которое возникало у моей мужской сущности при виде всего лишь обнаженного плеча…

Ты просто ощущаешь себя сексуальным, вот и все. Ты разглядываешь свою кожу, свои ноги, свое тело – и понимаешь, что ты очень сексуален. Ты чувствуешь, какая страсть вспыхивает в представителях противоположного пола, стоит им только тебя увидеть. И в течение нескольких недель, пока вдруг не обнаружишь, что подобная страсть вспыхнула в тебе самом, ты кажешься желанным для всех и каждого.

В эти несколько недель ты готов заниматься любовью с кем угодно – ведь твое тело проспало целый год и теперь стремится наверстать упущенное и приобрести новые ощущения. Ты даже не спрашиваешь себя: «Нравлюсь ли я ему? Хочет ли она меня?» Ты просто уверен в том, что обладаешь всем, о чем только может мечтать твой партнер.

Сомнения возникают лишь позже, когда проходит первый восторг и шепот в ночи уже не сводится к одному: «Разве это не здорово?». Когда оба начинают воспринимать друг друга не только как тела, но и как людей. Когда мысль: «Конечно, он меня хочет!» сменяется мыслью: «А хочет ли он меня на самом деле?» Когда твой партнер говорит, что ему или ей нужно определенное время для более близкого знакомства, а ты предпочитаешь подумать, прежде чем принимать решение. Когда ощущение себя утрачивает сладостную новизну, и ты вновь вписываешься в нормальное течение жизни, становясь обычным человеком.

Неожиданно я осознал, что после сегодняшнего дня никогда больше не смогу испытать подобного. Я просто буду собой – день за днем, вплоть до самой смерти. И я понял истинную причину, по которой родители вышли на улицу поиграть в мяч с детьми: они хотели вспомнить те дни, когда им самим казалось, что ежегодные новые ощущения никогда не закончатся.

Хакур и Дорр жили в сером каменном доме, тщательно сохранявшемся со времен Древних. Несомненно, он несколько раз обрушивался за четыре сотни лет, прошедшие с тех пор, как цивилизация Древних прекратила свое существование, – однако можно снова сложить камни с помощью свежего раствора и деревянной опалубки. Деревянные дома гниют, кирпичи со временем рассыпаются, лишь Господин Камень одарил своих детей прочностью и постоянством, так что они будут существовать вплоть до Великого Пришествия – венца всего сущего.

Дорр вышла из дома еще до того, как мы успели ступить на крыльцо. Не знаю, что она пыталась сделать со своими волосами: еще час назад на площади перед Советом они были кое-как причесаны, однако сейчас одна сторона ее головы напоминала копну, а другая – свалившееся с дерева гнездо, словно у девочки, которой не хватило терпения закончить первый в жизни начес. Я не помнил, чтобы Дорр когда-либо всерьез заботилась о собственной прическе, как правило, волосам предоставлялась полная свобода. Интересно, что вызвало в ней столь внезапную перемену? Может быть, хотела произвести впечатление на Лучезарного? Но сейчас, когда Лорд-Мудрец стоял перед ней, на лице девушки не отражалось никаких эмоций.

Она молчала, ожидая, когда Рашид заговорит первым. Ходили слухи, будто Хакур однажды сказал ей, что у нее отвратительный голос, и с тех пор она почти не разговаривала, но иногда у меня возникала мысль – не пустила ли этот слух сама Дорр, чтобы люди возненавидели ее деда. Что бы ни было причиной такой молчаливости, я редко слышал от нее хоть несколько слов за все прошедшие годы, даже в то странное время, когда Дорр оказывалась рядом с нашим домом каждый раз, стоило мне отправиться на болото, чтобы поупражняться в игре на скрипке.

Рашид наконец понял, что девушка не намерена его приветствовать, и заговорил сам.

– Добрый день. Нам нужен служитель Патриарха.

Он говорил медленнее и отчетливее, чем обычно, – возможно, считал, что у внучки служителя что-то не в порядке с головой – не столь уж и нелогичный вывод, учитывая ее прическу.

– Нам нужно видеть Хакура, – сообщил я. – По официальному делу.

Дорр подняла бровь.

– Это не имеет никакого отношения к нашей с ним встрече на болоте, – поспешно добавил я. – Случилось кое-что еще.

Она пожала плечами и протянула руку – мне. Этот жест настолько меня удивил, что я, не раздумывая, ответил на рукопожатие. Девушка осторожно сомкнула пальцы, словно боясь причинить мне боль – возможно, она знала, что сделал со мной Хакур на болоте, – но мгновение спустя крепко стиснула мою ладонь и увлекла за собой наверх по ступеням.

Странное поведение – даже для Дорр. Впрочем, она пыталась со мной заигрывать, когда мне было четырнадцать, но все закончилось без последствий. Играя на скрипке на свадьбах и прочих торжествах, я по-прежнему замечал ее напряженный и пристальный взгляд, но такое поведение было свойственно этой особе; кроме того, я привык к тому, что люди таращатся на меня, когда я играю. Такова цена таланта.

Испытывала ли Дорр ко мне какие-либо чувства все это время? Может быть, теперь страсть вспыхнула ярче, когда стало понятно, что мы с Каппи – отнюдь не блаженно воркующая парочка голубков? Не исключено, что ее прическа тоже являлась способом привлечь мое внимание – последней попыткой перед тем, как я выберу себе пол на всю оставшуюся жизнь?

И додумалась ли она до этого сама, или ее склонил к тому Хакур?

О-о-о. Бр-р…

Я живо представил, как старый змей наседает на свою внучку, шипя о ее долге перед Патриархом: «Ну-ка повлияй на этого молодого хорька!» Дорр начала старательно укладывать волосы, а затем столь же старательно их растрепала, внутренне протестуя против диктатуры деда. Ко мне это не имело никакого отношения – девушка могла до сих пор находить меня привлекательным, даже если и пыталась отпугнуть своим видом. Что, если где-то в глубинах ее разума (возможно, там же, где зарождались странные узоры ковров и покрывал) возникла идея о необходимости отдаться будущему ученику своего деда?

Служителю Патриарха запрещено было жениться, но отнюдь не флиртовать. Говорят, когда-то Патриарх перепробовал всех женщин поселка – естественно, с их позволения, впрочем, подобное многим даже льстило. Хакур был теперь слишком стар для плотских утех – по крайней мере, я на это надеялся, поскольку при мысли о том, что он может делить постель с женщиной, у меня внутри все переворачивалось. Однако в свое время, по заслуживающим доверия сведениям, он повторил деяние Патриарха, точно так же совершив «выход в народ».

Будет ли и моя жизнь такой, если я стану учеником Хакура? И не потому ли Дорр сейчас держала меня за руку, что подобная идея всерьез ею завладела? Возможно, деду даже не потребовалось на нее давить – если только она не ждала всю жизнь повода, чтобы сблизиться со мной.

Впрочем, наверное, я придавал слишком большое значение простому соприкосновению рук. Девушка просто пыталась выглядеть хорошей хозяйкой, а может быть, сочувствовала моим пальцам, которые едва не изуродовал ее обожаемый родственник.

Иногда я жалел, что боги не одарили меня возможностью читать чужие мысли. Менять гениталии каждый год, конечно, здорово, но на некоторые вопросы это свойство все же не помогает найти ответы.

В доме Хакура пахло растениями, которые Дорр использовала для окрашивания нитей, как свежими, так уже и основательно подгнившими. Я знал, что она хранит свои смеси в подвале – в свои женские годы я иногда покупала краски у нее, вместо того чтобы готовить собственные, – но запахи проникали и в дом, пропитывая покрывала, которыми была накрыта вся мебель, и ковры, сотканные Дорр.

Эти покрывала были густо покрыты вышивкой – мать Дорр тоже была искусной вышивальщицей, хотя скорее ее можно было бы назвать помешанной на вышивке. Целые дни от рассвета до заката она проводила с иглой в руках, так что у нее не оставалось ни минуты времени на готовку, уборку и даже на то, чтобы прилично одеваться.

Никто никогда не рассказывал мне, что стало причиной подобного помешательства – предательство друга, смерть любовника?.. Или она стала слышать голоса богов, заглушавшие для нее все остальное. Может быть, Хакур нанес ей тяжкую травму, воспользовавшись Рукой Патриарха, когда жена, по его мнению, повела себя неподобающим образом. Так или иначе, женщина непрерывно вышивала, пока Дорр не исполнилось двенадцать, после чего спустилась в подвал, выпила целый кувшин самых ядовитых красок и выплеснула из себя жизнь вместе с вязкой разноцветной рвотой. («Возможно, она мечтала о подобной смерти многие годы, – как-то поделился со мной своими соображениями Зефрам. – И эта мысль преследовала бедную женщину, словно привязанный к ноге груз, который в конце концов увлек ее за собой».)

Все это могло объяснять, почему Дорр редко говорила, беспрекословно подчинялась воле деда, выбирала своеобразные рисунки для своих изделий… но к слишком простым объяснениям я всегда относился подозрительно. Легко было сказать, что девушка просто последовала по пути своей безумной матери. Дорр вовсе не страдала слабоумием, скорее всего, ей просто нравилось играть подобную роль. Кстати, после того как Господин Ворон подарил Дорр дитя и у нее на четвертом месяце произошел выкидыш, в Тобер-Коуве сочли, что ей просто в очередной раз не повезло. А Каппи неодобрительно отнеслась к моему предположению, что Дорр, возможно, тоже попыталась глотнуть своих красителей. Мало кто из тоберов знает о существовании растительных экстрактов, способных преждевременно вытолкнуть зародыш из утробы.

Погруженный в раздумья, я вдруг обнаружил, что слишком пристально смотрю на Дорр – и она стремительно повернулась, встретилась со мной взглядом. Некоторое время она изучала меня, словно размышляя, стоит ли нарушить молчание. В ее глазах я не видел безумия – это была просто женщина, глубоко погруженная в себя, но не отрешившаяся от всего мира. Рот ее приоткрылся, и она уже собиралась что-то сказать, когда послышался кашель, шаркающие шаги, и в дверях появился Хакур.

– Что на этот раз? – бросил он.

Я отвел взгляд от Дорр, как только услышал шум, сопровождавший появление хозяина дома, но все равно чувствовал себя так, будто меня застали за каким-то постыдным занятием.

– Боннаккут мертв, – выпалил я. – Убит.

Пальцы Дорр слегка сжали мою руку – скорее сочувственно, чем от потрясения из-за только что услышанного.

– Ты займешься телом? – спросил я Хакура.

– Боннаккут? – переспросил старик столь резко, что я понял: он мне не верит. – Боннаккут убит?

– Боюсь, что так, – ответил Рашид. – На дороге через лес к… – Он махнул рукой в сторону дома Зефрама.

– Кто его убил? – поинтересовался служитель.

– Мы не знаем.

Хакур посмотрел на него, сузив глаза.

– Где была эта твоя… ах да, бозель?

– С моим отцом, – тотчас же ответил я. Не знаю, почему я решил защищать Стек – потому что она была моей матерью или потому что я был ее сыном?

– С твоим отцом, – повторил старик. – Со своим бывшим… – с отвращением прошипел он. – Хоть кто-то из дьяволов остался в преисподней или они все явились сегодня в Тобер-Коув?

Рашид посмотрел на меня, словно ожидая объяснений. Я сделал вид, что не замечаю его взгляда.

– Тебе нужно заняться мертвецом, – сказал я Хакуру. – Туда уже слетаются насекомые.

– Гм… – Обязанностью служителя было забрать тело как можно быстрее, и ему это не нравилось. Хакур предпочитал, чтобы под его дудку плясали другие; говорят, он ненавидел смерти и рождения, поскольку эти события вынуждали его подстраиваться под чужой распорядок жизни. – Целительница осмотрела его?

– Она говорит, что он мертв, – сухо ответил Рашид. – Больше ее ничего не интересовало.

– Гм… – Видимо, Хакур надеялся выиграть несколько минут, послав за Горалин. – Ладно. Надо – значит, надо. Женщина! – рявкнул он на Дорр. – Отпусти этого придурка и принеси носилки. Погодите… где моя сумка?

Дорр молча указала на стену. Сума Патриарха, в которой хранились ритуальные мази и тотемы, висела за входной дверью. Я видел ее каждый раз, когда бывал в этом доме, – Хакур наверняка знал, где она находится, и просто хотел прикрикнуть на кого-то, кто не являлся Лучезарным.

Пока старый змей возился с сумкой, снимая ее с крючка, Дорр отправилась за носилками – но не отпустила мою руку. Вместо того чтобы устраивать сцену, пытаясь освободиться в присутствии Лорда-Мудреца, я пошел следом за ней в подвал, где от запаха красителей жгло глаза.

Поскольку вверху одной из стен имелись маленькие стеклянные окна, нам не требовалась свеча для освещения. Тем не менее в просторном подвальном помещении царила полутьма, и там, куда не попадали солнечные лучи из окошек, на пол падала глубокая тень. Мне вдруг подумалось, что, возможно, это не самое лучшее место для странной молодой женщины, продолжавшей держать меня за руку.

– Фуллин, – прошептала она. – Так-так… Носилки там.

Она повела меня в самый темный угол подвала, где стояли прислоненные к стене носилки. Ничего особенного – просто натянутая между двумя палками парусина. Дорр показала на них и отпустила меня, чтобы я мог забрать носилки, – свою помощь она не предложила. Носилки оказались весьма тяжелыми – конечно, дерево должно было быть достаточно прочным для того, чтобы выдержать вес самого упитанного жителя поселка, но мне пришлось несколько раз поправить груз на плече, чтобы его удобно было нести.

И как раз в этот момент Дорр меня поцеловала. Мягкие ладони обхватили меня за плечи, ее губы прижались к моим, и ее язык на мгновение скользнул мне в рот.

– Дорр, не надо, – тихо попросил я.

– Разве не этого ты ждал? – прошептала она. – Что еще, по-твоему, я собиралась сделать?

– Ну… да.

– Ты думал, что я собираюсь тебя поцеловать, и я тебя поцеловала. У тебя же все мысли написаны на лице.

– Неужели настолько явно?

– У тебя всегда так, – ответила Дорр. – Тем ты и интересен.

Вряд ли у меня было желание вызывать подобный интерес.

– Надо отнести носилки наверх, – сказал я.

Она отодвинулась, пропуская меня, и направилась к лестнице.

– Иди впереди.

Я снова поправил носилки на плече и двинулся вперед. Когда я проходил мимо нее, ко мне снова метнулись ее руки, губы и язык. Все произошло в мгновение ока, и Дорр с торжествующим видом отпустила меня.

– Первый поцелуй был твоим. А второй – мой.