Пятница, 6 апреля 1894 года

До кровати Мориарти добрался лишь незадолго до утра, но уснуть сразу не получилось. К усталости, вполне естественной после долгого трудового вечера, добавились злость и раздражение: за время вынужденного пребывания на континенте его деловыми интересами в Лондоне никто толком не занимался, в результате чего бизнес оказался в значительной степени подорванным. Мало того, с арестом Морана вся ситуация катастрофически ухудшилась. Особенно же злило то, что район Уайтчепела перешел под крыло таких жалких, никчемных личностей, как Майкл Культяшка и Лорд Питер.

В те далекие дни Мориарти использовал Уайтчепел и Спитлфилдз в качестве тренировочной площадки, сборного пункта и места, где делались деньги, пусть и не очень большие. Добиться этого в огромном, отравленном нищетой и пораженном язвой преступности районе было нелегко, но лет за восемь или девять ему это удалось. Причем удалось с помощью Морана, тогда совсем другого человека — энергичного, активного, решительного. Многое с тех пор забылось, но в память крепко засели события 1888 года.

Уайтчепел и прилегающие районы были теми местами, где зло зарождалось, росло и расцветало буйным цветом, отравляя все вокруг. Именно здесь, в сердце проклятой зоны, Мориарти смог собрать группу сторонников, сколотить маленькую криминальную армию, обязанную ему мелкими услугами и одолжениями, готовую служить с исключительной верностью, потому что только он мог облегчить их лишения и страдания, и поставлять любые сведения за минимальную плату деньгами или продуктами. Переменчивое население этой части Лондона, к востоку от Сити, быстро поняло, что приверженцы профессора Мориарти более многочисленны и пользуются заметными преимуществами по сравнению со сторонниками, например, христианских социалистов, периодически распределявших благотворительные подачки из таких мест, как Тойнби-Холл.

Власти произносили высокопарные речи, выдвигали планы переустройства, обновления и развития социальной помощи в районах, прилегающих к Уайтчепелу и Спитлфилдзу, но сделано было немного. А потом, осенью 1888-го, место, бывшее для Мориарти источником пополнения криминальных рядов, стало ареной настоящего ужаса, улицы, переулки и дворы Уайтчепела подверглись нашествию полиции и привлекли пристальное внимание озабоченной публики.

Мориарти жил тогда неподалеку от Вест-Энда, в большом доме возле Стрэнда. Пейджет и Спир жили с ним, уютно расположившись в крыле для прислуги, где и работали с другими членами банды.

Первую весть о грозящей Уайтчепелу беде принес Спир. Он отправился туда по делам: предупредить или принять карательные меры в отношении нескольких наглецов, досаждавших в последнее время Сэлли Ходжес. Уйдя вечером, Спир отсутствовал всю ночь и возвратился только на следующий день, в пятницу, 31 августа, около одиннадцати часов утра. Пройдя сразу же в кабинет Профессора на первом этаже, он объявил буквально следующее: «Полли Николс перерезали горло. Ее нашли на Бакроу этой ночью, в полтретьего».

Полли Николс, невзрачная, неряшливая женщина сорока двух лет, опустившаяся вследствие пагубного пристрастия к алкоголю на самое дно восточного Лондона, жила в меблированной комнате и торговала собой на улице, перебиваясь с хлеба на воду. Мориарти знал ее лишь потому, что в одном или двух случаях женщина оказала ему и его подручным небольшую услугу: передала кому-то какое-то сообщение.

— Придется применить строгие меры к соплякам, — такой была первая реакция Мориарти. — С прошлого Рождества это уже четвертая.

Тот факт, что сам Мориарти поощрял своих людей использовать особо жестокие формы вымогательства денег у проституток, отношения к делу не имело. Все знали, что молодежные банды, особенно с Хокстон-маркет и Олд-Никол-стрит, нещадно калечат шлюх в районе Уайтчепела и Спитлфилдса.

Упомянув о том, что Полли Николс стала четвертой жертвой молодежных банд после Рождества, Мориарти имел в виду еще трех других проституток. Фэйри Фэй, чье настоящее имя все еще оставалось тайной, нашли сразу после прошлого Рождества на Коммершл-роуд, жутко изуродованной. Эмма Смит, жестоко избитая тремя мужчинами в ночь после Пасхи, 13 апреля, умерла позже от ушибов. И, наконец, Марта Табрам была обнаружена мертвой почти на том же месте, что и Эмма Смит — в Спитлфилдзе, на Осборн-стрит, — ночью, 7 августа, всего лишь за две с небольшим недели до убийства несчастной Полли Николс. На ее теле насчитали тридцать девять колотых ран.

Спир и Пейджет взяли на заметку известные им банды, но уже через неделю дела приняли новый оборот: в заднем дворе дома 29 по Хэнбери-стрит было найдено тело еще одной проститутки, Энни Чапмен по прозвищу Темная Энни. Ей перерезали горло и вскрыли живот.

Впервые за все время Мориарти стало очень не по себе. Обе женщины, Энни Чапмен и Полли Николс, определенно стали жертвами одного и того же убийцы. На территории, где Профессор привык чувствовать себя хозяином, воцарилась паника. Но и это было еще не все. Ужас, стоявший за путаными рассказами «очевидцев» и измышлениями газетчиков, вынудил власти принять меры, и криминальный мир вдруг обнаружил, что оказался под более чем когда-либо пристальным наблюдением. На улицах резко возросло число полицейских, как в форме, так и переодетых в штатское.

Вскоре, по прошествии буквально нескольких дней, Мориарти, Моран и остальные члены криминальной верхушки ясно осознали и ощутили едва ли не на собственной шкуре, что впервые с того времени, как район перешел под влияние Профессора, власти проявили к нему неподдельный интерес и начали задавать неудобные вопросы.

Что касается жуткой природы самого дела, то она в полной мере явила себя на предварительном следствии, когда коронер во второй раз в ходе одного слушания вызвал для дачи показаний полицейского врача, Джорджа Б. Филлипса. Хотя отчет о сенсационных откровениях мистера Филлипса не появился в газетах, а женщины и дети были удалены из зала суда еще до его выступления, молва быстро разнесла ужасающие подробности.

Отвратительные эти детали произвели особенно сильное впечатление, поскольку публика уже знала к тому времени, что убийца Полли Николс не только перерезал ей горло, но и изуродовал тело. Эта информация, а также ощущение паники, усиленное присутствием полицейских, рост числа соглядатаев на улицах, густая атмосфера ужаса и намеки на то, что все обнаруженные на месте преступления улики привели полицию в тупик, вынудили Мориарти предпринять следующий шаг.

— Полиция имеет дело не с заурядным злодеем, — сказал он Спиру и Пейджету. — Похоже, они столкнулись с каким-то сумасшедшим, ненавидящим проституток. Может быть, это религиозный фанатик, блюститель нравственности, а может, всего лишь какой-то несчастный, подхвативший заразу от одной из этих дам и вознамерившийся преподать им всем суровый урок.

— Если собирается перерезать всех, придется бросить работу, — хмыкнул Пейджет.

Знатокам того времени известно, что примерно за тридцать лет до описываемых событий число проституток в Лондоне составляло, по грубым подсчетам, около 80 000, но могло быть и выше. С большей уверенностью можно говорить о том, что в 1856 году только в трех больницах было отмечено не менее 30 000 случаев венерических заболеваний.

Немного позже Мориарти пришлось повторить это заявление перед большим собранием своих самых доверенных людей, мужчин и женщин, работавших на территории Уайтчепела и Спитлфилдза. На сей раз Профессор говорил более предметно.

— Убийца, весьма вероятно, избежит поимки, и если он продолжит свое дело, мы, несомненно, столкнемся с сильным противодействием полиции.

Более всего в этой ситуации Мориарти беспокоило то, что значительная часть криминальных элементов, оказавшись под сильным и продолжительным прессом закона, начнет рвать с традицией и откровенничать с полицейскими. Такого развития событий требовалось избежать любой ценой. В этом вопросе у него были свои козыри. До сих пор начальник столичной полиции, сэр Чарльз Уоррен, и правительство упорно отказывались предложить денежное вознаграждение за поимку Кожаного Фартука, как окрестили неизвестного убийцу. Правда, член парламента от Уайтчепела, Сэмюел Монтегю, пообещал награду в сто фунтов, а магистрат Генри Уайт добавил еще пятьдесят фунтов, но дальше дело не пошло. Мориарти мог легко назвать гораздо большие суммы.

— Я хочу, чтобы все знали, — продолжал он, — что у нас больше возможностей схватить Кожаного Фартука, чем у бобби. О любых слухах, намеках, подозрениях следует сообщать мне, а не полицейским. Если полученные нами сведения приведут к опознанию и поимке Кожаного Фартука, тот, от кого они будут исходить, получит награду в пятьсот гиней.

Названная сумма потрясала воображение измученного безысходной бедностью лондонского люда, и объявление ее имело значительные последствия: ручеек поступавшей в полицию информации иссяк, а энтузиазм перепуганных проституток, черпал, взломщиков, вышибал и сутенеров значительно повысился. Мориарти приходилось тратить по несколько часов в день, просматривая обрывки слухов, обвинений, сплетен, поступавших во множестве через Спира и Пейджета.

Никаких результатов, однако, не было до следующего трагического кровопролития, двойного убийства, случившегося 30 сентября. Именно после ужасающих событий той ночи, событий, сопряженных с омерзительными, отвратительными деталями, убийца стал известен под именем, которое он выбрал для себя сам — Джек Потрошитель.

Вечером 29 сентября — это была суббота — Джеймс Мориарти позволил себе небольшое и не слишком частое развлечение. Такого рода отдых он брал не чаще двух раз в месяц. Профессор заранее договорился с Сэл Ходжес, что та пришлет к нему свою последнюю тоффер, высокую, элегантную девушку лет двадцати четырех по имени Милдред Феннинг.

Как было заведено для таких случаев, Мориарти заранее позаботился о том, что Спир, Пейджет и другие члены его сомнительной семейки не слонялись без дела, и ясно дал понять, что не ждет их раньше полудня воскресенья. Люди, близкие к Мориарти, хорошо знали его привычки и пристрастия, как знали и то, чем намерен заняться хозяин, когда приказывает им провести ночь под другой крышей.

Ни одна из выбранных развлекать Мориарти девушек никогда не получала за это денег, но и сожаления по этому поводу никто из них не высказывал. Это может показаться странным, но с женщинами Профессор был робким и застенчивым, дамским угодником себя не считал и при необходимости обращался к самым высококлассным шлюхам, которые находили его общество приятным как в постели, так и вне ее, а самого клиента необыкновенно щедрым. Редко кто уходил от него без подарка, украшения или какой-нибудь милой безделушки, и никто не оставался голодным, поскольку Профессор питал слабость к хорошей пище, и вечера в его доме всегда начинались с отличного ужина.

В ожидании мисс Феннинг Мориарти позаботился о том, чтобы на столе присутствовали икра, креветки, сардины, маринованный тунец, анчоусы, копченый угорь, лосось, заливные яйца. За закусками следовали куриные дариоли, котлеты из баранины, заливная говядина, кнели из утки с помидорами и артишоком, македонский салат и английский салат с латуком, горчицей, редисом, зеленым луком и томатами, приправленный на французский манер. Все это запивалось чудесным шампанским «Руаяль Шартэ» из Эперне.

В то время как Мориарти с удовольствием готовился к приятному во всех отношениях вечеру, в районе Уайтчепела происходили другие события. Немногие из тех, кто бродил в ту субботнюю ночь по мрачным улицам, могли позволить себе шикарные закуски, холодное мясо и салат или бокал шампанского. Был среди них один, кто, подобно сотням других, употреблял в изобилии лишь джин.

Двумя днями ранее семейная пара, проходившая в полицейских отчетах под фамилией Келли, вернулась в Лондон с полей Кента, где участвовала в уборке хмеля. Мужчину, работавшего грузчиком на рынке, звали Джоном Келли; женщину, носившую темно-зеленое ситцевое платье, расшитое астрами и золотистыми лилиями, а также черный, с тремя металлическими пуговицами, хлопчатобумажный жакет с отделкой под мех и черную соломенную шляпку, украшенную черным бисером, знали под разными именами, в том числе как Кейт Келли и Кейт Конуэй. Маленькая, сорока трех лет отроду, с мелкими чертами лица, придававшими ей сходство с птичкой, страдающая вследствие пристрастия к алкоголю брайтовой болезнью, она жила в ночлежке, оплачивая пребывание в оной собственным телом. Настоящее ее имя было Кэтрин Эддоус, и с Джоном Келли она сожительствовала, довольно нерегулярно, последние семь лет. Мориарти она не знала и даже о нем не слышала, но была известна Пейджету и другим агентам Профессора. Многие работавшие в Уайтчепеле констебли считали ее обычной проституткой.

В Лондон эта парочка вернулась раньше времени из-за одной случайной реплики Кейт, брошенной ею в присутствии Джона неделей раньше. Жизнь за городом избавляет человека от многих опасностей и тревог, но даже там, на полях Кента, разговоры рано или поздно, особенно по ночам, заходили об убийствах и неведомом злодее, как будто следившем за всеми из темных подворотен и закоулков Спитлфилдза и Уайтчепела. Однажды, когда Джон Келли и Кэтрин пили в компании себе подобных, кто-то упомянул об объявленной неофициально награде в пятьсот гиней. Ни Келли, ни Кэтрин Эддоус ничего об этом не слышали, и Келли попросил человека, сообщившего эту новость, рассказать поподробнее.

— Я понимаю, что есть вещи, говорить о которых полицейским не следует, — сказал он. — Но кому еще, черт побери, рассказать о Кожаном Фартуке, как не им?

— Есть такой парень, Альберт Дэвис, обретается обычно в «Ягненке», на Лэмб-стрит. Он приведет другого, большого начальника; вот ему и надо все сообщить.

Позднее, уже после событий 29 и 30 сентября, Келли сказал в полиции, что вернулся с Кэтрин Эддоус за «вознаграждением». Полицейские решили, что речь идет о ста пятидесяти фунтах, обещанных Монтегю и Уайтом, и других вопросов по этой теме не задавали. Но Келли, несомненно, имел в виду гораздо большую сумму, предложенную главой криминальной семьи.

Разговор продолжался, и люди, успевшие нагрузиться алкоголем, спешили поделиться с собутыльниками собственными страхами и сочиненными в пьяном мареве теориями. В обсуждении участвовали все присутствовавшие за исключением Кэтрин Эддоус, которая странным образом притихла и погрузилась в какие-то свои мысли. Молчала она и на следующий день. Позднее Келли вспоминал, что Кэтрин была как будто во сне. Вечером она все же призналась сожителю, что догадывается, «кто такой Кожаный Фартук», а потом добавила уже с большей уверенностью: «Думаю, я знаю, кто это».

Мысль эта настолько овладела ею, что в конце концов Келли не выдержал и предложил вернуться в Лондон, чтобы она рассказала о своих догадках кому следует. Он несколько раз просил ее назвать имя или хотя бы намекнуть, кто попал под подозрение, но Кэтрин, у которой хитрость алкоголички сочеталась со скрытностью прожженной обитательницы ночлежки, упрямо отказывалась делиться тайной.

Пара вернулась в столицу. Заработанных на сборе хмеля денег хватило не только на поезд, но и на джин, и на койку в ночлежке на Дин-стрит.

Утром в пятницу, 28-го, оба проснулись в не лучшем расположении духа, что было естественным следствием неумеренного возлияния накануне, а также осознания того печального, неумолимо напоминающего о себе со всех сторон факта, что жизнь вернула их в ужасающую грязь и тесноту лондонского Ист-Энда.

Кэтрин нездоровилось, в чем также не было ничего удивительного, поскольку терзавший ее хронический нефрит, или, проще говоря, воспаление почек, вел неумолимое наступление на изнуренный организм. Они поспорили. Джон Келли попытался отправить ее в «Ягненок», к Альфреду Дэвису. Она отказалась, сославшись на недомогание. «Вот опохмелимся, и мне полегчает». Как и все достигшие хронической стадии алкоголики, Кэтрин не могла смотреть в лицо неприветливой реальности, не уняв пагубное влечение.

Но денег на выпивку не нашлось. Они опять поругались. В конце концов Келли согласился заложить башмаки. Эддоус сама стащила обувь с его ног у ссудной кассы на Олд-Монтегю-стрит, шмыгнула внутрь и вышла с олдерменом в кулаке.

С появлением денег в их общем кармане необходимость тащиться на Лэм-стрит ощущалась уже не так остро. Они вроде бы двинулись в нужном направлении, но застряли на полпути, проиграв в схватке с джином. Для пьяного время пролетает быстро. Разгоряченные спиртным и спорами, разгоревшимися в одной из пивных то ли на Олд-Монтегю, то ли на Уэнтуорт-стрит, пара внезапно, как им показалось, осталась с шестью пенсами в кармане и перспективой провести на улице ночь, которая уже спускалась на город.

К тому времени Кэтрин Эддоус уже пришла в доброе расположение духа.

— Пойду к Дэвису утром, — объявила она Келли. — Вот тебе четыре пенса. Возвращайся на Дин-стрит. А я попробую переночевать на Майл-Энд.

Кейт имела в виду, что рассчитывает найти приют в работном доме, куда доступ мужчинам требовалось заслужить.

К утру субботы, 29-го, оба снова подошли не в лучшем состоянии и снова без гроша в кармане. Только вот закладывать было уже нечего, и Джон Келли пребывал в пасмурном настроении. Какое-то время они просто слонялись бесцельно по улицам, а около двух Эддоус, все естество которой требовало выпивки, объявила, что отправляется к дочери.

К этому времени Джон Келли изрядно устал от сожительницы и уже не сомневался, что ее теория насчет личности Кожаного Фартука есть всего лишь плод воображения.

— Делай, как знаешь, — сказал он и, уже отвернувшись, добавил: — Берегись Джека-попрыгунчика.

Кэтрин выругалась в ответ и сообщила, что вполне в состоянии сама о себе позаботиться.

Живой он ее больше не видел.

Хотя Кэтрин Эддоус и впрямь сильно нездоровилось, она все же твердо вознамерилась добраться до Лэм-стрит и, если не попала туда раньше, то потому лишь, что не хотела делить с Келли награду в пятьсот гиней.

Расставшись с Келли, Эддоус дотащилась от Хундсдитч-стрит, где пара провела большую часть утра, до Бишопсгейт и свернула наконец вправо, на Лэм-стрит. Пивная под названием «Ягненок» располагалась на правой стороне улицы. Народу было много, и она не без труда пробилась к барной стойке.

— Привет, красотуля. Плохо выглядишь. Перебрала?

Сердце бармена, толстяка лет сорока, отнюдь не дрогнуло при виде несчастной женщины — здесь привыкли к пьяницам и бродягам. Иного рода публика в «Ягненок» заглядывала редко.

— Что-то нездоровится, — пробормотала Эддоус.

— Глоток джина быстро приведет тебя в порядок… или глоточек чего-то еще. — Бармен подмигнул уже обступившим Кэтрин завсегдатаям.

— Нет, нет. Просто ищу кое-кого.

Пьяница может говорить все, что хочет, но его всегда выдает особенный взгляд. Бармен узнал этот взгляд, а торопливый ответ женщины подсказал, что денег у нее нет. К милосердию — кроме как на словах, которые ничего не стоят, — склонны в этой части Лондона немногие. Тем более странно, что вид этой маленькой, истощенной женщины с мутными глазами вызвал у толстяка жалость.

— Ладно, дорогуша, выпей за мой счет.

Он пододвинул ей стакан, на донышке которого что-то плескалось. Эддоус оторвала руку от стойки, в которую вцепилась, чтобы не упасть, схватила стакан трясущимися пальцами и поднесла к губам.

— И кого ж ты ищешь, а? — дружески усмехнулся бармен.

Кэтрин подалась к нему через стойку и, понизив голос, прошептала:

— Говорят, здесь можно найти Альберта Дэвиса.

Усмешка на лице бармена растаяла. Оторвав взгляд от женщины, он скользнул им по толпе.

— А кому он нужен? — совсем другим тоном спросил толстяк.

В последние недели Дэвиса спрашивали многие, в большинстве своем клиенты того же типа, что и Кэтрин Эддоус, и бармен знал, почему. Ужас, пришедший в эту часть города, широко раскинул щупальца, и холод в жилах чувствовали не только жившие рядом с местами убийств. Каждый, кто приходил в пивную и спрашивал Дэвиса, подталкивал бармена к невидимому, неслышному зверю, таившемуся, с ножом в руке, в воображении всех лондонцев, за каждым углом, за каждой дверью, в каждой тени Ист-Энда.

— Он меня не знает. Но у меня есть для него кое-что. — Женщина допила остатки джина.

Настороженно наблюдая за ней, бармен медленно кивнул.

— Подожди, — предупредил он, после чего обслужил трех требующих внимания клиентов и, подозвав мальчишку-подавальщика, выскользнул из-за стойки и поднялся по ступенькам к тонкой деревянной двери.

Через минуту бармен вернулся и кивком подозвал Эддоус, которая протолкалась к углу стойки и подошла к стоявшему у лестницы толстяку.

— Поднимись туда. Дверь справа, — тихо сказал он.

Альберту Дэвису было между тридцатью и сорока, и в криминальный мир он попал в семь лет, когда освоил ремесло карманника. К семнадцати практиковать истинное искусство опустошения карманов стало, по понятным причинам, затруднительно, а применять более грубые версии ему как профессионалу претило. За решеткой Альберт побывал только однажды и, отбыв недолгий срок, вышел на свободу уже квалифицированным взломщиком. Несколько лет он работал исключительно на Пейджета и лишь за два года до описываемых событий узнал, что Пейджет в свою очередь работает на Профессора.

В каком-то смысле Дэвис был образцовым «семьянином» — верным, исполнительным, прожившим едва ли не всю жизнь в том районе, что отделял город от Уайтчепела и Спитлфилдза. Он присутствовал на том собрании, когда Мориарти говорил о планах по установлению личности Кожаного Фартука, и с того дня безропотно, не жалуясь, сидел в тесной каморке, принимая и выслушивая каждого, кто приходил поделиться своими соображениями и подозрениями. «Не так уж все и плохо, — утешал себя Альберт, — удобная койка, выпивки хоть залейся, трехразовая кормежка, уважительное отношение со стороны хозяина, а при желании — и удаче — возможность порезвиться с любой из осведомительниц».

— Садись, — любезно предложил он взволнованной Кэтрин Эддоус, когда та переступила порог, и указал на стул.

От его внимания не укрылось, что женщина нервничает и, похоже, больна. Понял Альберт и то, что ей нужно выпить. Многое пережив и повидав, он научился читать по лицам и ставить диагноз не хуже любого лекаря.

— Как насчет стаканчика?

Она согласно закивала, и Альберт, спустившись по лестнице, крикнул Тому — так звали бармена, — чтобы тот принес хорошего джину. Вернувшись в комнату, он подождал, пока мальчик выполнит заказ.

— Как тебя зовут, дорогуша? — спросил Альберт, когда женщина сделала глоток.

Она назвала свое имя и адрес — дом номер шесть по Фэшн-стрит.

— С чем пожаловала?

— Мне сказали про награду тому, кто укажет на Кожаного Фартука.

Дэвис снова кивнул.

— Ты же из семьи, так что должна и сама знать. Какую сумму тебе назвали? Я про награду.

— Говорили, что дадут пятьсот гиней.

— Вот как? И ты, Кейт, думаешь, что у тебя есть то, что стоит таких денег?

— Да.

Он пристально посмотрел на нее. Приходя к нему, все говорили одно и то же, но на поверку выходило, что их слова не стоили и чиха. За то время, что Дэвис провел в каморке, у него развился нюх на такие вещи. Уверенность, прозвучавшая в голосе Кейт Эддоус, свидетельствовала в пользу того, что ее сведения относятся к иной категории. Альберт Дэвис учуял, что здесь пахнет серьезным делом.

— Что ж, в таком случае выкладывай, что знаешь, — стараясь не выдавать волнения, сказал он.

— А деньги ты даешь? — спросила она.

— После того как скажешь.

Но ее такой ответ не устроил.

— Я про то, кто тут главный, ты или нет?

— Ну… — Альберт помолчал. Женщина перед ним была не проста и, похоже, могла даже сквозь пьяную завесу различить неуверенность и ложь. У шлюх есть что-то вроде шестого чувства, без которого в их ремесле долго не протянешь. Впрочем, Полли Николс и Темной Энни оно не помогло. — Ты расскажешь мне, а я передам главному. Он и решит.

— Так вот… что знаю, я только главному и скажу, — твердо заявила она.

— Перестань, дорогуша. Намекнуть-то хотя бы ты можешь. Что у тебя есть? Ты встречалась с Кожаным Фартуком или как? — Эти слова ему еще предстояло вспомнить на следующий день.

— Я знаю имя. — И снова похоже на правду.

— Это точно?

— Точней не бывает.

— Ты знаешь его имя? Знаешь, кто он? Знаешь, где он?

— Знаю имя. Знаю, где он был год или два назад. Знаю достаточно, чтобы его найти.

— Так скажи мне.

— Скажу только ему. Главному.

Дэвис посмотрел в свой стакан, который к тому времени был пуст, и только характерный запах указывал на то, что в нем присутствовал добрый можжевеловый сок. Потом посмотрел на Кэтрин Дэвис. Прикинул, что следует сделать. И наконец улыбнулся.

— Ладно, я пошлю за хозяином.

Было уже за полчетвертого. Пейджет появился около пяти, и к тому времени Дэвис еще пару раз угостил Кэтрин джином, следя, впрочем, за тем, чтобы она не перебрала. Пейджет был настроен серьезно — он тоже повидал таких, которые много обещали и ничего определенного не давали.

Кейт не напилась, но выпила достаточно, чтобы расслабиться и почувствовать себя в безопасности. Тем более, что мужчина напротив был высок, крепок и силен. Она улыбнулась ему по привычке, но он не ответил и, опустившись тяжело на койку Дэвиса, спросил:

— Ты — Кэтрин Эддоус?

— Она самая.

— У тебя есть для меня что-то важное?

— Если ты главный.

И тут Пейджет допустил ошибку.

— Для тебя, дорогуша, я — главный.

— С тобой я говорить не стану.

Как и Дэвис, Пейджет почувствовал в ее тоне решительность и уверенность. Неужто это чучело, эта жалкая шлюха и впрямь что-то знает? Чутье подсказывало, что он подошел к правде, и оно же подсказало, что женщина эта не совсем от мира сего. Он вспомнит об этом чувстве на следующий день.

— Послушай, милочка, — твердо заговорил Пейджет, старательно скрывая истинные мысли. — Хозяин сегодня прийти не может.

— Тогда пусть придет завтра.

— Он не может каждый раз приходить.

— Так отведи меня к нему.

Пейджет ненадолго задумался.

— Я бы мог, но мне надо дать ему какое-то подтверждение.

— Я уже дала подтверждение мистеру Дэвису.

— А теперь дай и мне.

— Я знаю его имя. Знаю, где он бывал раньше. Когда я вам все скажу, вы легко его найдете. И я жду за это пять сотен гиней.

— Если мы найдем его по твоей наводке, ты свое получишь.

— Тогда отведи меня к главному.

— Не так-то все легко и просто. Мне нужно что-то… какое-то доказательство. К нам тут многие приходят, говорят, что знают, кто такой этот Кожаный Фартук, и, поверь мне, в большинстве случаев это либо сосед, с которым они разругались, либо какой-нибудь барыга, которому они спихнули мамашин медальон, либо вообще незнакомец, у которого физиономия не на их вкус. Послушай меня, Кейт. Даю тебе слово, что деньги ты получишь, но мне надо убедить хозяина, что у тебя есть на него что-то серьезное. Так что скажи мне, и я сразу же передам ему.

Эддоус задумалась. Жизнь научила ее торговаться и договариваться, а чутье бывалой шлюхи подсказывало, что Пейджет с ней откровенен.

Она кивнула в сторону сидевшего в сторонке Дэвиса.

— Ничего личного, мистер Дэвис, но я скажу мистеру Пейджету и никому больше. Или не скажу никому.

Пейджет сделал Дэвису знак выйти из комнаты.

Альберт вышел.

— Говори.

Эддоус подалась к нему.

— Скажи главному так. Он еще молодой. Образованный и все такое. Как говорится, человек свободной профессии. Несколько лет назад был в Тойнби-Холле. Там я его в первый раз и увидела. А в последний видела недавно, может, месяц назад или около того.

— Как его имя?

— Его звали Дрю. Или Дрют. Что-то вроде этого.

— А откуда ты знаешь, что он тот, кто нам нужен?

— Хватит. Остальное расскажу только главному и никому больше. Никому. Я и так сказала слишком много. Вы его найдете.

Пейджет кивнул.

— Молодец. Думаю, главный захочет с тобой встретиться. Может, сегодня вечером. А пока оставайся здесь с мистером Дэвисом. Я постараюсь вернуться пораньше и тогда обо всем договоримся.

Пейджет ушел из «Ягненка» без четверти шесть, рассчитывая попасть к Мориарти еще до того, как к нему пожалует гостья, и зная, что если опоздает, то дело придется отложить до утра.

Народу на улице было много, туда и сюда катили кэбы и экипажи, так что на Стрэнд Пейджет попал только к половине седьмого. Было еще светло, но едва увидев дом, Пейджет выругался с досады. Окна гостиной и главной спальни закрылись шторами. Значит, гостья пришла. Раздраженно пыхтя, он повернулся и пустился в обратный путь, к «Ягненку». Впрочем, увидев Эддоус, Пейджет даже обрадовался, что не попал к Мориарти. Устав сдерживать требовавшую выпивки Кейт, Дэвис по глупости распорядился принести в каморку бутылку джина, и теперь женщина уверенно шла к цели, то есть к полной невменяемости.

— Я доставлю главного сюда или отведу тебя к нему завтра в два часа дня, — объяснил Пейджет. — Сегодня он занят.

Эддоус ухмыльнулась и кивнула.

— А пока, чтобы поддержать дух, вот тебе на вечер.

С этими словами он протянул ей один фунт. Глаза у Кейт заблестели так, словно ей выпало целое состояние. Если полагать истиной утверждение, что Бог бережет дураков и пьяниц, этих денег ей вполне хватило бы, чтобы упиться до смерти, заплатить за ночлег и еще оставить кое-что на утро.

Потом Пейджет сказал, что их с Дэвисом ждут дела, и посоветовал не опаздывать к назначенной на следующий день встрече. Эддоус пообещала прийти вовремя, после чего удалилась, но ушла недалеко — первую остановку она сделала внизу, в баре, где залила в себя еще немалую порцию джина.

Около восьми вечера Кейт вышла, пошатываясь, на улицу — в приподнятом настроении, напевая и привлекая к себе внимание прохожих. Через несколько минут ее забрали двое полицейских — женщина стояла посредине Бишопсгейт, изображая пожарную карету. Нарушительницу порядка и спокойствия горожан отвели в ближайший полицейский участок, где и оставили, дав возможность протрезветь.

С начала девятого и до часа ночи Эддоус дремала, бубнила что-то неразборчивое, а потом и разразилась песней. Отпустили ее не совсем трезвую, но время было позднее, и в полиции решили, что добавить она не сможет, поскольку достать выпивку уже негде.

В те последние пьяные часы ее жизни сам Мориарти приятно проводил время в компании мисс Милдред Феннинг, не имея понятия о том, что его люди получили ценные сведения о личности уайтчепелского убийцы.

В сентябре 1888-го Джеймсу Мориарти исполнилось тридцать шесть лет, и к тому времени он уже двенадцать лет возглавлял огромную и постоянно разрастающуюся криминальную семью.

Хотя обслуживавшие Профессора дамы и находили его забавным и даже достойным партнером по части постельных утех, для божьих коровок Сэлли Ходжес не было секретом, что хозяин имеет свои сексуальные предпочтения. Так или иначе, вскоре после полуночи парочка, исчерпавшая силы в бурной схватке, уже сладко посапывала, развалившись на широкой кровати.

В половине первого Кэтрин Эддоус, бодрствовавшая последние четверть часа и развлекавшая компанию громким пением, обратилась к надзирателю:

— Эй, когда меня выпустят? Я хочу уйти отсюда!

— Уйдешь, как только протрезвеешь и будешь в состоянии позаботиться о себе! — крикнул в ответ надзиратель.

Около часа ночи ее вывели наверх.

— Можешь убираться.

— А час-то который? — спросила Эддоус, потерявшая счет времени за мутной хмельной завесой.

Дежурный сержант рассмеялся.

— Поздно, так что на выпивку не рассчитывай. А теперь ступай.

Выйдя на улицу, относительно тихую и спокойную, Кейт огляделась, словно еще не решила, куда податься, потом, ухватившись за какую-то мысль, побрела в сторону Хундсдитч-стрит. Она уже не пела, но музыка еще звучала у нее в голове: «Я бедный лютик, маленький лютик. Я милый маленький лютик…»

На углу Олдгейт-Хай-стрит стоял мужчина. Пытаясь разглядеть мир сквозь пьяную пелену, она остановилась, опершись рукой на так кстати подвернувшуюся стену. В каком бы состоянии ни пребывала Кэтрин Эддоус, шанса подзаработать она не упускала никогда.

— Привет, красавчик. Ты, я смотрю, припозднился. А с мисс Лейкок хочешь познакомиться?

— Почему бы и нет, — отозвался кандидат в клиенты.

Эддоус подошла поближе.

— Тебе это обойдется в фартинг. Но, обещаю, не пожалеешь. Получишь все, что требуется.

— Где?

— Пойдем, покажу. — Она сообразила наконец, где находится. — Место тихое, никто нам не помешает. Давай, красавчик, идем с Кейт.

Она повела его по Дюк-плейс, свернула в узкий Черч-пэссадж и вышла на Митр-сквер. Там, на площади, туман у нее в голове на какое-то время рассеялся, и женщина вспомнила, что к двум часам дня ей нужно быть в «Ягненке». Вспомнила, зачем… почему… и кто этот мужчина рядом с ней…

Ничего больше Кэтрин Эддоус вспомнить не успела.

Когда ее нашли — всего лишь через пятнадцать минут, — горло ее было перерезано, лицо обезображено. Кэтрин была второй жертвой той ночи; первой же стала шведка Элизабет Страйд, более известная как Длинная Лиза. Ее тело обнаружили в полумиле от Митр-сквер, рядом с Международным женским образовательным клубом на Бернерс-стрит.

Ровно в полдень воскресенья Пейджет, еще под впечатлением от двойного убийства — утром он в числе многих посетил оба места происшествия, — явился к дому Мориарти. Время было не самое удобное, поскольку Профессор и мисс Феннинг решили позавтракать поздно и вместе. Войдя и услышав наверху смех, Пейджет отправился в кухню, где и оставался почти до часу дня, когда после продолжительного прощания Милдред Феннинг, осыпанная многочисленными подарками, была препровождена к дожидавшемуся ее кэбу.

Выждав для приличия некоторое время, Пейджет поднялся наверх и постучал в дверь кабинета. Мориарти, хотя и выглядел уставшим, пребывал в добродушном расположении духа. Рассказ о Кэтрин Эддоус и ее свидетельствах лишь добавил ему энтузиазма.

— Я знал, что мы его отыщем, — с мрачной улыбкой заметил Профессор. — Ступай за женщиной и как можно скорее приведи ее сюда. И пусть придут Спир, Дэвис и полковник.

Выполняя поручение, Пейджет в первую очередь отправился в «Ягненок», где почти до половины четвертого прождал Дэвиса. Город полнился слухами, повсюду обсуждали последние события, но имена жертв названы еще не были, и ни Пейджет, ни Дэвис даже не подозревали, что одной из них может быть Эддоус.

— Как и остальных, — качая головой, вздохнул Пейджет. — Ловок шельмец.

— Могу поклясться, что ей известно.

Дэвис прекрасно понимал, чего можно ждать от Мориарти. В конце концов Пейджет приказал ему оставаться в «Ягненке» до тех пор, пока он по крайней мере не поговорит с Профессором.

Мориарти сохранял спокойствие, ожидая со Спиром и полковником Мораном плодотворного завершения предпринятых усилий. К семи часам вечера Пейджет и Спир отправили на улицу всех своих людей — выяснить местопребывание Кейт Эддоус, — но все старания не дали результатов. Поступающие донесения оптимизма не вселяли — квартал кишел полицейскими, горожане толпились на улицах, возмущенные последними зверствами, — и к вечеру до Мориарти дошло, что ситуация выходит из-под контроля. И Пейджет, и Спир докладывали, что с трудом сдерживают своих людей.

К этому времени от былого благодушия Мориарти не осталось и следа. Он понимал, что сохранит влияние только в одном случае: если избавит свою территорию как от убийцы, так и от постоянного присутствия полицейских. Если в середине дня, ободряемый заверениями Пейджета о том, что Эддоус назовет им имя, Профессор пребывал в состоянии эйфории, то к вечеру, когда обнаружилось ее необъяснимое исчезновение, он впал в глубокую депрессию. Сев за стол, Мориарти попытался сосредоточиться. Его деловые интересы оказались под угрозой, и он уже сожалел, что вообще выбрал этот пораженный бедностью район центром приложения своих усилий. С другой стороны, лучшего места для привлечения под свое крыло молодежи было не найти. Гонимые голодом, отсутствием средств к существованию, отчаянием, парни шли к Спиру и Пейджету и обучались криминальному ремеслу, становясь взломщиками, карманниками, добытчиками и поставщиками всего, от упругой юной плоти до лауданума, цена на который всегда держалась на высоте. Тем не менее мир, успешно существовавший под прикрытием высокопарной морали и респектабельности, этой тонкой облицовки века, склонил даже Мориарти к некоей фатальной философии, так что к понедельнику он принял как факт, что Кэтрин Эддоус провела и Дэвиса, и Пейджета.

Во вторник тело, находившееся в морге на Голден-лейн, было опознано Элизой Гоулд (сестрой Эддоус) и Джоном Келли как принадлежащее Кэтрин Эддоус, она же Кейт Конуэй, Кейт Келли, Кейт Гоулд и Кейт Трол.

Уже через час после получения этой новости Мориарти собрал у себя, в доме на Стрэнде, людей из ближайшего окружения — Пейджета, Спира, Дэвиса и полковника Морана — для обсуждения тех немногих сведений, что удалось получить от покойной Кэтрин Эддоус.

Итог этому затянувшемуся и сошедшему на пустое теоретизирование разговору подвел Мориарти.

— Нам придется найти что-то более существенное. Пора самим навести справки, а не ждать. Начать, думаю, следует с Тойнби-Холла. Это дело я возьму на себя.

Тойнби-Холл, находившийся под крылом преподобного Сэмюеля Барнета, служил центром, в котором сходились миссионерское рвение одних и политические идеалы других, центром, призванным перекинуть мостик через разделявшую классы пропасть. Сюда, в самый центр Уайтчепела, приходили выпускники Оксфорда и люди доброй воли, представлявшие другие, самые различные аспекты жизни. В конце первой недели октября 1888 года повидать преподобного Барнета явился преуспевающий с виду священник. Одежда и манеры выдавали джентльмена вполне обеспеченного, принявшего в какой-то момент определенное решение и ступившего на путь служения. Назвавшись каноником Брюстером из Бата, гость сказал, что много слышал о той работе, которую выполняют призванные на Восток, а потому, оказавшись в Лондоне, не мог не взглянуть на все сам.

Первым жестом каноника было пополнение фонда Барнета на сотню гиней, что обеспечило ему самый теплый прием. В ходе последовавшего засим обмена мнениями был упомянут некий молодой человек, с которым Брюстер давно потерял связь и который, несомненно, оказал Барнету немалую помощь.

— Так у нас общий знакомый? — обрадовался преподобный.

— Да. — Каноник улыбнулся. — Жаль только имени его вспомнить никак не могу. Однажды, будучи в Бате у родственников, он пришел ко мне за советом и рассказал о вашей впечатляющей работе здесь. По-моему, он назвал себя Дрю или Дрют. Что-то в этом роде.

Такого имени Барнет, как ни старался, вспомнить не мог. Не удалось его найти и в списке проживающих. Тем не менее один из них вдруг заговорил о человеке, называвшем себя Монтегю Дрюит.

— Был такой парень. Монтегю Джон Дрюит. Да я видел его тут на днях. Закончил Нью-Колледж, барристер, хотя пока работает в школе в Блэкхите.

— И его видели здесь совсем недавно? — Каноник с сожалением покачал головой. — Какая досада. Мне так хотелось бы встретиться с ним.

— Нет, я видел его не здесь, не в Тойнби-Холл. Это было на Бишопсгейт, на прошлой неделе.

Голова каноника совершила странное движение взад-вперед.

— Господи, как бы мне хотелось, чтобы вы увидели его снова!

Проведя в центре еще несколько минут, гость вдруг объявил, что ему нужно идти, и покинул заведение в сопровождении самого Сэмюеля Бартлета, рассыпавшегося в благодарностях за щедрый дар.

Часом позже Пейджет уже помогал хозяину избавиться от маскировки и привести себя в привычный вид.

— Его зовут Дрюит, — с мрачной улыбкой объявил Мориарти. — Барристер. Сейчас работает в какой-то школе в Блэкхите. Отправь туда своих людей. Мне нужно знать все.

Людям Пейджета понадобилось несколько дней, чтобы отыскать в Блэкхите школу, в которой работал Дрюит. О результатах хозяину рассказал сам Пейджет.

— Школа эта находится на Элиот-плейс. Директором там мистер Валентайн. Этот Дрюит, как ушел из барристеров, сохранил за собой место в Иннер-Темпл.

Слушая Пейджета, Мориарти ощутил знакомое каждому охотнику волнение: погоня подходила к концу. Он распорядился, чтобы за Дрюитом установили постоянное наблюдение. В последующие недели Дрюит трижды приезжал в Лондон, каждый раз в сопровождении одного из людей Пейджета. В городе бывший барристер неизменно отправлялся в Иннер-Темпл, где и проводил какое-то время в полном одиночестве в своей комнате.

Тень Джека Потрошителя, как называли теперь уайтчепелского убийцу, еще лежала на грязных улицах Ист-Энда. Но время шло, неделя улетала за неделей, число жертв не увеличивалось, и горожане — полицейские и патрулировавшие улицы добровольцы, люди Пейджета и проститутки — понемногу проникались ложным ощущением безопасности.

Вечером 8 ноября Монтегю Джон Дрюит вышел из школы, расположенной в доме номер девять по Элиот-плейс, сел в поезд и в четвертый раз с момента установления за ним наблюдения отправился в Лондон. В тот день на «хвосте» у него висел опытный соглядатай, Фредерик Хокинс.

Для этих соглядатаев Мориарти придумал хитроумную систему: при каждом сыче-наблюдателе состоял бегунок, обычно мальчишка, обучавшийся какому-то другому ремеслу, например, взломщика, ужа или карманника, который в силу молодости мог при необходимости, если Дрюит менял вдруг маршрут, быть отправлен с предупреждением к Пейджету.

В данном случае Дрюит взял билет от Блэкхита до Кэннон-стрит. Хокинс ехал с ним в одном вагоне, а бегунок, парнишка лет десяти, в другом.

Сойдя на Кэннон-стрит, Дрюит взял кэб и отправился к Иннер-Темплу, куда и вошел со стороны Миддл-Темпл-лейн.

Хокинс отправил бегунка к Пейджету с сообщением, что останется на посту до восьми утра. Визиты Дрюита в Лондон доставляли Пейджету немалое беспокойство. Он опасался, что бывший барристер, войдя в Иннер-Темпл через одни ворота, легко уйдет через другие. Понимая, что во избежание неприятностей следовало бы взять под наблюдение и остальные ворота, он, тем не менее, не ставил перед Мориарти вопрос о выделении дополнительных ресурсов. В конце концов, если раньше ничего не случилось, то почему что-то должно случиться сейчас?

Хокинс заступил на смену всего за четверть часа до отъезда Дрюита в Лондон и ночное дежурство у Иннер-Темпл перенес без особого труда. Побеспокоиться пришлось только ближе к утру, когда небо пару раз брызгало дождиком.

Рассвет выдался сумрачный, но в семь часов Хокинс с удивлением обнаружил спешащую к воротам знакомую фигуру. Это был Дрюит — в длинном, цвета ржавчины пальто и войлочной охотничьей шляпе. Хокинс обратил внимание на красный шейный платок, а также на то, что украшенное пшеничными усами лицо бывшего барристера, как он выразился потом, «белое как смерть». Шел Дрюит быстро, хотя и явно с напряжением всех сил, выдававшим огромную усталость. В руке он нес пакет, завернутый в водонепроницаемую ткань, называемую также «американкой».

Хокинс со страхом понял, что в какой-то час ночи Дрюит, должно быть, вышел из Иннер-Темпл то ли на набережную, то ли на Тюдор-стрит и теперь возвращается обычным путем. Хокинс незамедлительно отправил бегунка к Пейджету. В восемь пришел сменщик со своим бегунком, а Хокинс направился прямиком в дом на Стрэнде, где обнаружил и Пейджета.

В половине десятого Мориарти, Пейджет, Спир и полковник Моран собрались в гостиной. Позвали и Хокинса. Настроение преобладало мрачное, поскольку все понимали, что Дрюит ушел от наблюдения и неопределенное время оставался предоставленным самому себе. Пейджет и Спир уже отправили в район Уайтчепела своих людей с тем, чтобы незамедлительно сообщать обо всех серьезных происшествиях.

В то утро лондонский мэр устраивал шоу, но в Уайтчепеле желающих отправиться в Сити, чтобы посмотреть парад, нашлось немного. В числе этих немногих был Джон Маккарти, владевший, кроме свечной лавки на Дорсет-стрит — самой зловещей лондонской улице, — и еще кое-какой недвижимостью, включая шесть полуразвалившихся лачуг в мрачном Миллерс-корт. В номере тринадцатом жила довольно молодая проститутка, Мэри Джейн Келли, любительница напустить туману на свое прошлое и, что называется, разыграть Ротшильда, называвшая себя порой Мари-Жанетта Келли. Ей было двадцать пять лет, и ее долг по квартплате уже достиг тридцати пяти шиллингов.

В пятницу, 9 ноября, примерно без четверти одиннадцать, Маккарти послал своего помощника, Томаса Бойера, по указанному выше адресу для взыскания долга. Денег Бойер не увидел, но впечатлений получил столько, что их хватило на всю жизнь. Постучав и не получив ответа, Бойер сдвинул закрывавший разбитое окно кусок мешковины и заглянул внутрь. Мэри Келли была на месте, точнее, в нескольких местах. Повсюду темнели пятна крови.

Полицейские и врачи попали в комнату только около половины второго, но Мориарти и его приближенные узнали жуткие детали случившегося еще до полудня.

— Итак, теперь мы знаем наверняка, — холодным, могильным голосом объявил Мориарти. — Больше этого быть не должно.

— Хотите, чтобы я все устроил? — спросил Пейджет.

— Тут требуется тонкий расчет. Да, я бы хотел, чтобы все устроил ты, но только когда дело будет закончено. Думаю, для начала Морану следует надеть на него каменный пиджак.

План действий обсуждали часа три. Время от времени с улицы доносились крики продающих газеты мальчишек:

— Убийство в Уайтчепеле!

— Еще одно страшное убийство!

— Ужасные зверства!

— Читайте о последней жертве Потрошителя!

Наблюдение за Дрюитом усилили, но новых поездок в Лондон он не предпринимал и до конца четверти оставался в школе мистера Валентайна. Однако, 30 ноября самого Дрюита посетил гость. Неизвестный прибыл в дом номер девять незадолго до пяти часов пополудни и, не назвав себя, спросил, можно ли ему повидать мистера Дрюита по частному делу большой важности. Гостем был, разумеется, полковник Моран, и дело, о котором он упомянул, не отняло много времени. Встретились мужчины в тесной гостиной на первом этаже.

— Мистер Дрюит, — без долгих предисловий начал полковник, — я скажу это только раз, так что слушайте внимательно. Вы не знаете меня, но я знаю, кто вы. Мне известно о ваших делах в Ист-Энде, и у меня есть доказательства.

Дрюит побледнел.

— Никому больше знать об этом не обязательно, — продолжал Моран, становясь спиной к двери и опуская руку в карман, где лежал его верный «шаттак», револьвер 32-го калибра. — Сегодня пятница. Мы встретимся в понедельник, в шесть часов вечера, у Говард-Армс, что недалеко от ваших апартаментов в Темпл. Вы никому ничего не скажете и придете один. При встрече я передам вам имеющиеся у меня улики в обмен на шестьдесят фунтов. Сумма для вас, человека со средствами, небольшая. Итак, мистер Дрюит, до понедельника.

С этими словами Моран коротко кивнул, открыл дверь и, не дав Дрюиту времени для ответа, вышел, попятившись, в коридор.

Весь уикенд лил дождь. В субботу Дрюит перебрался с Элиот-плейс на Кингс-бенч. Люди Пейджета продолжали следить за ним, и на этот раз под наблюдение взяли все входы в Темпл.

В последний раз Дрюита видели утром в понедельник, 3 декабря, но никто не видел, чтобы он шел в сторону Говард-Армс около шести вечера.

Моран сидел за столом в небольшом, уютном, обшитом деревянными панелями баре. Неприветливая, ненастная погода не способствовала наплыву посетителей; еще двое мужчин за столом у стены негромко переговаривались меж собой. То были Пейджет и Спир. Моран ждал Дрюита и, заказав два стакана бренди, не спеша потягивал из своего. Время тянулось медленно.

Дрюит появился в самом начале седьмого и сразу направился к Морану.

— Деньги у меня. Чек и золото, — негромко сказал он, опуская руку к карману.

Полковник остановил его торопливым жестом.

— Не здесь. Садитесь, мой дорогой Джек, выпейте бренди, согрейтесь.

Дрюит, заметно нервничая, неохотно опустился на стул и быстро, в два или три глотка, как и предсказывал Мориарти, выпил бренди. Никто и не заметил, что по пути от стойки к столу полковник высыпал в стакан какой-то белый порошок.

— Где улики? — спросил Дрюит.

— Всему свое время, — ответил Моран и, похлопав по карману, добавил: — Здесь.

— На то была веская причина, — нервно произнес бывший барристер и сделал очередной глоток.

Полковник кивнул.

— Нисколько не сомневаюсь.

— Несчастные живут в ужасной грязи. Кто-то должен был привлечь к этому внимание. Может быть, теперь власти что-то сделают. — Он допил остатки бренди.

Спир и Пейджет поднялись и вышли из бара. Немного погодя Дрюит тряхнул головой и пробормотал, что ему жарко. Он выглядел так, словно вот-вот лишится чувств.

— Вам нужно освежиться. — Моран поднялся сам и помог подняться Дрюиту. — Пойдемте. Закончим наше дело.

Уже подходя к двери, учитель из Блэкхита покачнулся, а за порогом начал оседать. Спир подхватил его под руки.

Два крепких парня, бывших при Моране в качестве сычей на подхвате, перенесли Потрошителя через улицу и положили на землю. Пейджет уже приготовил кучку камней, которые тут же перекочевали в карманы Дрюита, после чего парни ловко подхватили его и, словно мешок, бросили в поднявшиеся воды Темзы. В меркнущем свете дня еще можно было разглядеть мелкие пузырьки, поднимавшиеся из глубины.

Тело Монтегю Джона Дрюита нашли в канун Нового года.

Больше Потрошитель никого не убивал, и Мориарти, вспоминая, как избавил Уайтчепел от сковавшего его ужаса, только укрепился в решимости избавиться так же и от Майкла Культяшки.

Он хорошо выспался. Сон вернул его в детство: зеленые луга и холмы Ирландии, животные и птицы… потом, вдруг, переезд в Ливерпуль… переполненный пароход, качка, тошнота, старший брат, насмехающийся над его слабостью, другой брат, пытающийся помочь и успокоить, мать, бледная, с покрасневшими глазами… весьма ощутимое отсутствие отца…

Сон не отпускал всю ночь. Картинки прошлого, ясные и четкие, сменяли друг друга: новый дом, намного меньше, чем ферма в Ирландии… странные звуки и еще более странные лица… школьный класс и учитель, пророчащий его брату, Джеймсу, большое будущее… чувство ненависти к этому гению, как будто занявшему в семье место отца. Там, в школе, какой-то мальчишка, да, Макгрей, научил его воровать по мелочам — платки, сладости и тому подобное. В голодные дни ходили воровать хлеб — опасное дело по тем временам.

В первые секунды после пробуждения Мориарти показалось, что он еще там, в 1888-м, на Стрэнде. Но мозг быстро перестроился на настоящее, вернув к многочисленным и непростым обязанностям: проблеме с оказавшимся в тюрьме полковником Мораном, освобождению из Стила братьев Джейкобс, изгнанию из Уайтчепела Майкла Культяшки и его банды и дюжине других, более насущных задач. День предстоял нелегкий: встреча с Элтоном, надзирателем в Стиле, деловое — но не без приятностей — свидание с Мэри Макнил.

Начиналась новая жизнь.

На завтрак миссис Райт приготовила Профессору жареный бекон, почки и колбасу — все куплено у «Уорвик Филд энд компани», Уоппинг, Хай-стрит. Стол накрыл Ли Чоу, сновавший туда-сюда с неизменной улыбкой на круглой, как луна, физиономии. Остальные «преторианцы» разошлись с первым светом, получив задания, после выполнения которых Мориарти мог с полным правом заявить о восстановлении полного контроля над столицей. Сделать это требовалось в ближайшие дни, чтобы его представители, прибывающие из крупнейших европейских городов, смогли убедиться в возможностях и силе их хозяина.

Перед тем как лечь спать, Мориарти избавил Эмбера от одного из поручений, переложив его на плечи Пейджета. Эмбера ждал трудный день: вместе с Паркером ему предстояло оценить масштабы и сферу деятельности Майкла Культяшки и Лорда Питера и, самое главное, выявить имена ближайших подручных Культяшки. Ему же Мориарти приказал изучить предложение по ограблению в Хэрроу. Последним и предстояло теперь заняться Пейджету. Поездка в Хэрроу требовала времени, и, отсылая его туда, Профессор преследовал и другую цель: выяснив местонахождение и условия содержания Себастьяна Морана, Спир должен был навести справки насчет юной подружки Пейджета, Фанни Джонс.

Когда Ли Чоу вернулся, чтобы убрать посуду, Мориарти указал ему на стул, стоявший напротив.

— Помнишь мистера и миссис Доуби? Приходили вчера поговорить насчет их дочери, Энн-Мэри?

— Энн-Мэли? Той, сто обозгли кислотой?

— Да. Так помнишь?

— У меня холосий слух. Я много слысу, но нисего не говолю, пока не спласивают.

— Ее родители сказали, что кислотой ей в лицо плеснул какой-то Таппит. Мне нужно, чтобы ты поговорил с кем надо и узнал, как все было.

Круглую физиономию расщепила широкая ухмылка.

— Все сделаю. Все узнаю. Быстло-быстло.

Мориарти посмотрел на него в упор.

— И чтобы никаких ошибок. Ли. Мне нужна правда. Если это сделал не Таппит, узнай, кто и почему. Понятно?

— Понятно. Если Таппит не виноват, давить Томми Лоллокс не надо.

Мориарти улыбнулся.

— Томми Роллокс, Ли Чоу, — поправил он.

— Я и говолю — Лоллокс.

Профессор усмехнулся.

— Ладно, Ли Чоу. Пусть так. Ступай.

Китаец, ухмыляясь, удалился, а Мориарти подумал, что если Таппит виноват, то одним ударом по яйцам не обойтись. Человек, изуродовавший девчонке лицо, заслуживал наказания иного рода. У. С. Гилберт и сэр Артур Салливан выразили это простой фразой: «наказание должно соответствовать преступлению». Кто бы ни изуродовал Энн-Мэри, он получит по заслугам. Наказание будет жестоким.

К одиннадцати часам Профессор тщательно проверил отчеты за последние три года по пяти своим ресторанам и паре мюзик-холлов. Человек прозорливый, он понимал, что на данном этапе карьеры легальные предприятия являются для него высшим приоритетом.

Удовлетворенный результатами проверки, Мориарти откинулся на спинку кресла. Судя по бухгалтерским книгам, заведения принесли немалую прибыль. Прибавка легального бизнеса к криминальному могла серьезно укрепить его положение, а осуществление планов, связанных с растущим анархистским движением в Европе, содействовало бы выполнению первой части грандиозного замысла: установлению абсолютного контроля над уголовным миром Европы.

Назначенная на 13 апреля встреча с континентальными коллегами была для Профессора, возможно, самым важным на данный момент делом, от исхода которого зависело все его будущее: удачный исход сулил большие проекты, а планы обрели бы прочную основу и значительно продвинулись.

В дверь постучали. Вошел Пейджет.

— Я собрал всех внизу.

Выглядел он решительно. Решительнее, чем обычно.

— Проверенные парни?

Пейджет кивнул. Мориарти улыбнулся.

В «комнате ожидания» собралось девять человек, девять мужчин, способных на любого нагнать страх. Каждый за шесть футов ростом, широкоплеч, крепок. У каждого в лице явные признаки склонности к жестокости.

Когда-то все эти люди были уличными борцами и профессиональными боксерами, о чем напоминали шрамы, сломанные носы и изуродованные ушные раковины. Некоторые имели и более характерные отметины: у одного как будто съехал в сторону левый глаз, у другого скособочился подбородок.

Остановившись у подножия лестницы, Мориарти обвел взглядом лица собравшихся. Он хорошо знал всех и каждого. Когда-то, при первой встрече, на их лицах лежала печать отчаяния; теперь ее сменило твердое выражение решимости. И перемена эта случилась, в первую очередь, благодаря ему.

— Рад снова вас видеть, ребята, — улыбнулся он.

Ответы прозвучали негромко. Кто-то стащил с головы шляпу, кто-то кивнул, кто-то ухмыльнулся.

— Что ж, Пейджет уже сказал, наверное, насчет работы, — продолжал Профессор. — У нас тут появились смутьяны, надо кое-кого поставить на место. Вы пока поешьте да отдохните. Я жду нашего доброго друга Эмбера с несколькими именами, и как только он вернется, выпущу вас как стаю ангелов мщения. — По его лицу расплылась улыбка. — Хотя я с трудом назвал бы вас ангелами…

Среди присутствующих послышались довольные смешки.

— Скорее ангелами разрушения, Профессор, — подал голос громила по имени Терремант.

— Ангелы разрушения? Да. А теперь позвольте миссис Райт поухаживать за вами. — Он повернулся к Пейджету. — Толковые ребята. Займись теперь тем делом в Хэрроу. До завтра ты мне не нужен.

— Я бы хотел вернуться поскорее.

Уж не беспокойство ли в глазах Пейджета?

— А, да, я и забыл, что у тебя есть теперь особая причина вернуться к ночи. Твоя честная леди…

— Она не шлюха, — моментально ощетинился Пейджет. Назвать женщину «честной леди» вовсе не означало сделать ей комплимент.

Мориарти позволил себе паузу.

— Нет, конечно. Извини, Пейджет. Ты же рассказывал мне о ней. Фанни Смит, если не ошибаюсь?

— Джонс, Профессор. Фанни Джонс.

— Да, разумеется, Джонс. Виноват. Знаешь, я немного расстроен из-за того, что узнал о ней так поздно… что она живет под моей крышей. Вы оба здесь и находитесь под моей протекцией. Когда я смогу познакомиться с девушкой?

— Когда пожелаете, сэр.

Мориарти снова выдержал паузу, приняв задумчивый вид.

— Сейчас у меня дела… вечером я тоже занят… Может быть, я повидаю ее завтра. Она дома?

— Да. Помогает миссис Райт по кухне, ходит за покупками и все такое.

— Хорошо. Занимайся делом, а о ней поговорим завтра. И не серчай. Человек ты хороший, надежный.

— Спасибо, Профессор.

Пейджет кивнул собравшимся, которые к этому времени уже вовсю угощались элем и поданными миссис Райт горячими пирогами, и неслышно удалился.

Примерно через полчаса вернулся Спир, разгоряченный и заметно нервничающий.

— Ты нашел его? — спокойно осведомился Мориарти, уже сидевший к тому времени за столом. Речь шла о Моране.

Спир кивнул.

— Он на Хорсмангер-лейн, ждет суда. Сегодня рано утром его, похоже, доставили в магистрат на Боу-стрит и предъявили обвинение в убийстве. Так что на Хорсмангер-лейн ему оставаться недолго, несколько часов в лучшем случае.

Мориарти нахмурился.

— Ждет суда? — пробормотал он, не ожидая ответа. — Это ведь дает ему некоторые привилегии, не так ли?

— Ему дозволено принимать передачи, еду, напитки, одежду. Там его скорее всего и повесят. Все необходимое у них есть.

— Моран молчать до виселицы не станет, а если заговорит, то нам всем крышка. Надо сделать так, чтобы наш друг полковник покинул сей мир задолго до суда.

Мориарти погрузился в раздумья.

— Фанни Джонс. — Он улыбнулся. — Полковник узнает Фанни Джонс?

— Сомневаюсь. Девушку он видел раз десять, если не меньше, а на лица внимания никогда особенно не обращал, его другое интересовало, что пониже.

— Узнай о ней все, что только можно. И побыстрее. Если эта Фанни и в самом деле такая чистенькая, как все считают, то она может кое-что для нас сделать. Выясни, служила ли она у леди Брэй и за что ее выгнали. Покопайся в ее прошлом.

— На это много времени надобно, Профессор.

— Глубоко не бери. Положись на чутье. Я тебя знаю, Спир, ты уже через пару часов мнение составишь.

Улыбка Мориарти придавала лицу то странное и редкое выражение, которое свидетельствует о крайней степени человеческой развращенности. Нынешние психиатры имеют для него с десяток наименований, но тогда, в 1894-м, Зигмунд Фрейд еще только брел — во мраке, на ощупь — к постижению природы психического расстройства, а такие понятия, как психология преступника или судебная психология, просто-напросто не существовали.

Стремление к власти, желание обладать и распоряжаться — собственностью, жизнью, городами, душами — пришли к Мориарти еще в юности. В десять или одиннадцать лет он уже понимал, что отличается от других.

Воспоминаний об Ирландии не сохранилось, хотя и мать, и старшие братья часто говорили о зеленых полях, ферме, домашнем скоте. Первые его воспоминания касались Ливерпуля, маленького, тихого домика в районе, где жил преимущественно средний класс, и проникавшего в сознание яростного голоса, требовавшего вырваться из плена потертого бархата и мертвых глаз незнакомых людей, глядевших из рам в крошечной гостиной. Рамки эти висели аккуратными радами над комодом вместе с декоративными тарелочками, расписанными голубыми цветочками.

Он улыбнулся про себя — те дни давно ушли, как и те времена, когда его называли Джимом. Три брата с одним именем — Джеймс. Дурацкая прихоть то ли отца, то ли матери. Пока мать играла на рояле в гостиной, Джеймс делал уроки, а Джейми предавался мечтам о войне, смерти и славе. Джим? Джим не мечтал ни о славе, ни вообще о чем-либо. Миг удачи нужно хватать за глотку, использовать его, выжимать из него все, до последней капли, а потому Джим уже в нежном возрасте начал присматриваться, искать источники власти и влияния и довольно быстро обнаружил, что найти их совсем нетрудно. Итак, сначала надо схватить человека, сделать его своим рабом, обрести полный контроль над ним, и это, как он выяснил, было легче, чем могло показаться на первый взгляд.

Самое большое влияние на мужчин имеют женщины и девушки, а значит, начинать следовало с них. Вечерами Джим Мориарти бродил по городу, отмечая для себя места, где легче всего найти людей, живших на их улице. Дальше было легче.

Первой его целью стала няня, жившая в доме номер пятнадцать. Джим поймал ее — вернее, просто увидел — с каким-то солдатом. Потом выяснилось, что девчонка, ей было шестнадцать, проводит свободное время — один вечер в неделю и воскресенья — не с одним солдатом, а с несколькими. Продолжая наблюдение, Джим в конце концов застал ее в кустах на территории старого зоологического сада: юная няня распростерлась на земле с задранной до плеч юбкой, а лежавший на ней здоровяк-капрал ерзал так, словно старался выиграть золотой кубок.

Когда все закончилось, капрал дал девушке денег и ушел; звон монет еще долго оставался в памяти Джима. Минут через пять с ней был уже другой солдат, и все повторилось.

Мориарти сознавал, насколько опасно то, чем он занимается. В Ливерпуле едва ли не каждый день находили убитых парней. Но опасность его не остановила. Он знал, что девушка работает в очень уважаемой семье, а ее отец занимает должность директора сельской школы. По крайней мере так говорила его мать. Когда Джим Мориарти рассказал ей, что знает, девушка только фыркнула презрительно.

— Ты просто маленький паршивец. Тебе никто не поверит.

— Подождите и увидите.

— Ты ничего мне не сделаешь. Я напущу на тебя своих ребят.

— Вас все равно поймают, — возразил он. — Я все записал. Все, что видел. И эти записи в надежном месте. Если со мной что-то случится, мой друг знает, что надо сделать.

— Что тебе надо, чертов ублюдок?

— Мама говорила, что вы — леди. Леди так не выражаются.

— Что?

Он назвал половину того «вознаграждения», что она имеет с солдат. Девица спорила и даже пустила слезу, но заплатила. Заплатили и другие: сын лучшего друга его матери, еще две няни, кухарка из дома номер сорок два и строгая, чопорная мисс Стелла, преподававшая в воскресной школе — на нее Джим наткнулся случайно, но деньги отдала и она.

Все эти люди были его первоклассной клиентурой, но юный Мориарти не брезговал и рыбешкой помельче, например одноклассниками. Шантажируя их, он усваивал первые уроки настоящей власти. То было только начало.

Несмотря на сломанный нос и уродливый шрам Спир вполне мог сойти за полицейского. Бар «Виктория», где он сидел, находился неподалеку от Парк-лейн, его часто посещали слуги — дворецкие и камердинеры, не ниже, — состоявшие при богатых, известных и влиятельных особах, чьи особняки располагались поблизости.

Спир не сказал бармену, что представляет отдел уголовных расследований Скотланд-Ярда, но дал понять, что такая возможность существует. Намек сработал: в последние недели сюда нередко захаживали переодетые в штатское сыщики, занимавшиеся расследованием убийства Рональда Адэра, и появление еще одного, тем более на следующий после задержания убийцы день, вовсе не выглядело чем-то странным. Бармен пошептался с хозяином паба, и тот, подойдя к столику, спросил, не желает ли гость выпить за счет заведения. Спир добродушно согласился и уже через десять минут получил необходимые сведения. Оказалось, что дворецкий сэра Ричарда Брэя, некий мистер Хейлинг, имеет привычку регулярно заглядывать в «Викторию» около девяти вечера, а два или три раза в неделю приходит и около полудня.

Спиру повезло еще больше, когда в пять пополудни в баре появился высокий, сухощавый, с печальным лицом гробовщика мужчина, несомненно, принадлежавший к верхнему эшелону прислуги. Хозяин тут же свел их, и Спир, настороженно оглянувшись и понизив голос, осведомился у мистера Хейлинга, не может ли тот уделить несколько минут для небольшого конфиденциального разговора. Он также взял два стаканчика горячительного.

Хейлинг явно заколебался; в последнее время здесь рыскали репортеры, и ему не хотелось бы попасть в какую-нибудь историю.

— Об этом, мистер Хейлинг, можете не беспокоиться, — почтительно заверил дворецкого Спир. — У нас нет ни малейшего желания впутывать кого-либо в какие-то истории, но в связи с тем неприятным делом по дому четыреста двадцать семь на Парк-лейн возникли кое-какие вопросы.

Хейлинг насупился и подозрительно уставился на собственный нос, как будто тот учуял некие оскорбляющие его обоняние запахи.

— Прискорбное дело, — произнес он тоном человека, комментирующего скорее случай с утерей флорина, а не убийством молодого джентльмена. — В высшей степени прискорбное и заслуживающее всяческого сожаления. Я бы предпочел избежать каких-либо заявлений.

Спир вздохнул, убедительно изобразив разочарование представителя власти.

— Что ж, мистер Хейлинг, если не желаете об этом говорить, ваше право. Я лишь подумал, что таким образом мы могли бы избавить сэра Ричарда и леди Брэй от полицейского допроса по делу, которое, уверен, не будет иметь для них больших последствий. Вас тоже придется вызвать, поскольку леди Брэй понадобятся ваши знания и память относительно некоторых фактов. Дело, о котором идет речь, слишком незначительно, чтобы она помнила о нем, зато от вашего внимания, мистер Хейлинг, я не сомневаюсь, не ускользает ничто. — Изуродованный шрамом уголок рта едва заметно задергался.

В первый момент Спир даже подумал, не зашел ли слишком далеко с такими речами, но опасения рассеялись, когда в глазах дворецкого мелькнуло что-то похожее на уважение, словно Хейлинг успел мысленно оценить проницательность собеседника, сумевшего так быстро признать за ним несомненные достоинства.

— Возможно, вы подскажете, о чем именно идет речь. — Дворецкий даже улыбнулся. — Достаточно легкого намека, — добавил он с ударением на последнем слове.

— Конечно. — Спир пригубил бренди. — Речь идет о девушке, работавшей одно время в доме Брэев. Некая Джонс. Горничная или что-то в этом роде. Приехала из деревни, по-моему, из Уорвикшира. Служила у леди Брэй, уволена примерно год назад. Да, Фанни Джонс.

Хейлинг, напустив на себя важный вид, с достоинством кивнул. В этот момент он напомнил Спиру выскочку, выбившегося в секретари церковного прихода.

— Я помню эту девицу. — Голос дворецкого сочился высокомерием, а слово «девица» он произнес так, словно речь шла о кучке хлама.

Спир сдержался. Фанни Джонс ему нравилась и была к тому же девушкой старого приятеля, Пейджета. Живая, веселая да и красотка — ножки на загляденье. (Он знал это потому, что, заглянув однажды к Пейджету, застал ее неодетой, и те самые ножки запали ему в память на несколько недель.) Но Спир служил Мориарти, и коль уж Профессору захотелось разузнать о Фанни побольше, ему надлежало забыть о симпатиях и добросовестно исполнять поручение.

— Не расскажете мне о ней?

— Снова неприятности?

Снова? Спир был удивлен.

— Боюсь, не могу с вами поделиться. Полиция ведет расследование, и я не вправе обсуждать его с кем-либо. — Спир наморщил лоб, потом, словно приняв какое-то решение, взглянул на дворецкого. — Могу лишь сообщить — разумеется, по секрету, — что девушка связалась с нехорошей компанией.

— Шлюхи?

Хейлинг подался вперед. В глазах блеснул интерес, хотя голос выдал презрение.

«Друг мой, — подумал Спир, — если за Фанни ничего дурного нет, а на улице она оказалась не без твоего участия, то я сам позабочусь, чтобы ты получил по заслугам». В одну секунду взгляд дворецкого сказал ему больше, чем он узнал бы за десять лет разговоров. Спир мог узнать шлюху, едва посмотрев на женщину, и сейчас мог бы поклясться, что угрюмый мистер Хейлинг регулярно навещает либо Хеймаркет, либо Лейстер-сквер — в Сохо дворецкий вряд ли рискнул бы сунуться, — и наверняка ищет особых удовольствий.

— Что-то в этом роде, — уклончиво кивнул Спир.

— Вам известно, где?

Прямой вопрос. Возможно, особым пристрастием мистера Хейлинга была сама Фанни Джонс.

— Больше сказать не могу, но нам нужно знать, что она собой представляет и сколько времени находилась в услужении у сэра Ричарда и леди Брэй. Если вы пожелаете принять участие в спасении заблудшей, я, возможно, смогу дать вам дополнительные сведения, испросив разрешения у начальства.

Хейлинг понимающе кивнул. Его прямо-таки распирало от осознания собственной значимости; напыщенность — естественная черта, обретенная за поколения прислужничества.

— Взбалмошная, капризная девчонка. Других слов, сэр, я для нее и не нахожу. Взбалмошная и капризная.

— Продолжайте.

— К леди Брэй поступила с наилучшими рекомендациями. Приехала из какого-то местечка вблизи Уорвика, кажется, из Кенильворта. Нам прислуга не требовалась, но леди Брэй ее приняла — по доброте душевной. По-моему, за нее ходатайствовал кто-то из приятелей сэра Ричарда. Старая история, сэр: сделай человеку добро, и он отплатит тебе злом.

— Верно, верно, — кивнул Спир.

— Связалась с одним молодым лакеем. Я довел это до сведения сэра Ричарда, и, что характерно, он отнесся к этому в высшей степени снисходительно. Поговорил с парнем, и, как я думал, на этом все кончится. Молодым горничным непозволительно заигрывать с лакеями. В таком доме это недопустимо.

— Разумеется, — вставил Спир.

— К сожалению, дело на том не кончилось.

— Неужели?

— Вскоре я узнал — по чистой, заметьте, случайности, — что Джонс взяла за правило отлучаться на час-другой по вечерам для того лишь, чтобы встречаться с другим молодым человеком.

— Не из прислуги?

— Нет, сэр, с каким-то бездельником. Насколько я понимаю, отставным военным. Да это и неважно. Девчонка совсем потеряла стыд. Однажды ночью я застал ее, когда она прокрадывалась в дом после двухчасового отсутствия. Я сразу же пошел к леди Брэй, и она поручила мне разобраться самому и уволить ее. Через час в доме и духу ее не было.

— Так вы выставили ее на улицу?

— А что еще делать? Она бы оказывала дурное влияние на других девушек.

С каким удовольствием Спир врезал бы этому напыщенному, самодовольному негодяю! Врезал бы так, чтобы зубы посыпались и глаз заплыл. В том, что на самом деле случилось в благородном доме на Парк-лейн, у него не было ни малейших сомнений. Но Спир был человеком дисциплинированным.

— Что ж, думаю, больше мы вас не побеспокоим. По крайней мере, не в ближайшее время, мистер Хейлинг. Благодарю за помощь, приятно было побеседовать. Всего вам хорошего, сэр.

Возвратившись на склад, Спир обнаружил, что Эмбер уже вернулся, а Ли Чоу вызван наверх, к Мориарти.

Эмбер сидел в уголке, подальше от девяти здоровяков, которых Спир знал только наглядно. Они же, по-видимому, знали его лучше, потому что приветствовали с положенным его статусу уважением.

— Наши ребята? — спросил Спир, тяжело опускаясь на деревянную скамью рядом с Эмбер.

— Пустим в дело вечером. — Эмбер оторвался от кружки с элем. — Этот мерзавец Культяшка собрал вокруг себя приличную свору. Все крепкие парни, некоторых ты и сам знаешь.

— Кто? — бесстрастно спросил Спир.

— Джонас Фрей, Уолтер Роуч…

— Сволочи. Они же всегда работали на Профессора. — Шрам задергался, и лицо снова превратилось в маску злодея.

— Теперь вот в банде Культяшки. Вот тебе и полковник, дьявол его дери. Не удержал.

В не столь уж давние времена и Джонас Фрей, и Уолтер Роуч числились в приближенных «преторианцев»: сильные, ловкие, умные ребята. Профессор, конечно, нашел бы для них достойное место, продвинул наверх. Когда-то их использовали для выполнения заданий, требующих определенной ответственности. Их переход от Мориарти к Культяшке не мог расцениваться иначе, как откровенное предательство.

Спир сплюнул на пол — равного эффекта он достиг бы, швырнув в окно кирпич.

— Есть и другие. — Глазки Эмбера блеснули ненавистью. — Профессор сам тебе всех назовет. И что мы с ними сделаем, тоже скажет.

— Для таких никакое наказание суровым не будет. И чем раньше мы с ними разделаемся, тем лучше.

Тем временем Ли Чоу отчитывался наверху перед Профессором, который сидел за столом, как обычно, сложив ладони домиком.

Сомнений не оставалось: человеком, плеснувшим кислоту в лицо юной Энн Доуби, был Таппит. Дело ясное, свидетельств хватает. Если бы пострадавшая обратилась в полицию, Таппит уже сидел бы за решеткой, но у тех, кто считал себя частью семьи профессора Мориарти, действовали другие порядки. Полиция лишь играла роль служителей закона, и хотя закон был суров и немилосерден, во многих случаях, по причинам, известным лишь отправителям правосудия, виновному удавалось избежать всей тяжести наказания. С другой стороны, немало было и людей относительно невинных — мужчин, женщин и детей, — жестоко пострадавших за мелкие прегрешения. Вот почему те, кому выпало жить в ужасной тени того времени, со здоровым и небезосновательным недоверием относились как к полиции, так и к закону. Они предпочитали восстанавливать справедливость по собственным понятиям.

Энн-Мэри Доуби была приятной, симпатичной девушкой и могла бы, как признал и сам Мориарти, неплохо зарабатывать, перейдя под опеку женщины вроде Сэл Ходжес. Но она предпочла другой путь и решила упорным трудом сама устроить свою личную жизнь. Возможной такая ситуация стала только лишь потому, что ее отец работал исключительно на Профессора.

В «Звезде и Подвязке», куда Энн-Мэри устроилась барменшей, ей пришлось общаться с той разношерстной частью человечества, что покровительствовала заведению. Платили мало, но зато она могла сама выбирать мужчин, что и делала весьма умело, избегая клейма шлюхи. Удостоенные ее милостей клиенты считали себя в некотором смысле победителями, покорителями женского сердца, хотя и платили за победу наличными. Энн-Мэри знала, как сделать так, чтобы мужчина воспринимал ее тело в качестве награды, естественного результата своего обаяния, чтобы ее дар — никаким даром вовсе и не бывший — представлялся ему следствием взаимного желания, не имеющим ничего общего с тем грязным бизнесом, которым занимались уличные женщины или обитательницы ночлежек и борделей.

Джон Таппит был, очевидно, давним воздыхателем Энн Доуби, почитателем, старания которого ею не поощрялись. Ли Чоу провел настоящее расследование, скрупулезное, но скорое. Множество свидетелей, как мужчин, так и женщин, говорили о том, что Таппит постоянно преследовал девушку, которая, не принимая знаков внимания, относилась к нему с добродушным юмором. Ли Чоу выслушал описания по меньшей мере трех безобразных сцен, имевших место в «Звезде и Подвязке», в результате последней из которых хозяин бара запретил Таппиту появляться в его заведении.

— Энн-Мэли — доблая девуска, — рассказывал Ли Чоу. — Когда хозяин заплетал Таппиту плиходить в бал, она пообесала встлетиться с ним веселом в одиннасатъ сясов, но не смогла плийти, потому сто клиентов было слиском много. Таппит сильно ласселдился и волвался в бал с кликами: «Я добелусь до тебя, лзивая стелва. Я полозу конес твоим иглам». Слысали это многие. На следуюсий весел, когда Энн-Мэли выходила из «Звезды и Подвязки», Таппит пелебежал серез дологу, кликнул сто-то и плеснул в лисо кислотой. У меня есть тли свидетеля, все надезные люди, которые видели, как это слусилось. Они все знают, сто я плисол от вас, и говолят, сто пытались его догнать, но уз больно быстло этот Таппит бегает. Есе они говолят, что вы бегаете быстлее и поймаете его.

Как всегда, Ли Чоу выполнил работу безукоризненно, так что дополнительных вопросов не потребовалось.

— Ты знаешь, где живет Таппит?

— Узнаю. Быстло-быстло.

Мориарти кивнул.

— Найди его. А потом…

Отдав четкие и ясные указания неизменно тихим, бесстрастным голосом, Профессор отправил китайца заниматься порученным делом и попросил прислать наверх Спира, если тот вернулся.

Фанни Джонс исполнилось двадцать. Высокая, стройная, аккуратная, с овальным личиком в обрамлении темных локонов, большими карими глазами и тонким носиком, она привлекла Мориарти прежде всего своим ртом, вызвавшим у этого далеко не пылкого и много повидавшего человека странные представления о поцелуях, прохладных и свежих, как сорванный с грядки огурец, и соблазнительно сладких, как горшочек с медом. Фанни знала, что лицо выдает ее трепещущую, нервическую натуру. Девушка понимала, как ей повезло встретить Пипа Пейджета. Если бы не он, оставалось только идти на улицу. Многие служанки, уволенные за ту или иную провинность, заканчивали тем, что попадали в бордели или, еще хуже, оказывались за решеткой.

Последние три дня, узнав о возвращении Профессора — личности, внушавшей ей благоговейный ужас и вызывавшей восхищение, — Фанни сильно нервничала из-за предстоящей встречи с ним. Не успокаивала даже мысль о том, что в нужный момент рядом будет Пип Пейджет. Но Пип уехал на целый день, и когда Берт Спир пришел на кухню, где Фанни помогала Кейт месить тесто для пирогов, и сказал, что Профессор желает видеть ее прямо сейчас, бедная девушка жутко смутилась.

«Испугалась, — подумал Мориарти, — да и как не испугаться бедняжке». Короткий, четкий доклад Спира он уже выслушал.

— Ты знаешь, где найти этого Хейлинга, если потребуется? — спросил Профессор.

— Я знаю, где его найти, и если все обстоит так, как мне представляется, то просил бы вашего позволения разобраться и с самим мерзавцем.

— С удовольствием. Если в случившемся с ней виноват Хейлинг, ты сам, не вмешивая Пейджета, преподашь ему тот урок, которого он заслуживает. Но… посмотрим. Приведи девушку.

Вот так Фанни Джонс оказалась в личных апартаментах Профессора.

Мориарти радушно улыбнулся.

— Много слышал о вас, Фанни. Проходите, садитесь. — Он указал на стул. — Бояться не надо.

Брошенный в сторону Спира быстрый взгляд ясно дал понять, что присутствие третьего здесь излишне.

Когда дверь за Спиром закрылась, Профессор откинулся на спинку стула.

— Чувствуйте себя как дома, моя дорогая. Я лишь вчера узнал, что вы живете под моей крышей. Пейджет служит у меня давно, и я хочу, чтобы вы знали — каждый, кто близок к нему, близок и ко мне. Каждый, кто живет под моей крышей, находится под моей защитой, и, как, возможно, уже сказал вам Пейджет, тот, кто пользуется мой защитой, имеет передо мной определенные обязательства.

Привычные, избитые слова. Знакомая, из года в год повторяемая схема. Этими словами и этой схемой Мориарти пользовался еще мальчишкой в школе и позже, подростком, на улицах Ливерпуля.

Я плачу тебе — ты мне обязан.

Ты обещал — ты мне обязан.

Я видел тебя. И мои друзья тоже. Ты мне обязан.

Хочешь, чтобы об этом узнал учитель?

Думаю, не хочешь.

Значит, ты мне обязан.

— Вы понимаете, Фанни, что это значит?

— Да, Профессор.

Она поняла, потому что Пейджет уже говорил ей об этом.

— Хорошо. Мы отлично поладим, Фанни, а сегодня вы поможете мне. Но сначала позвольте задать несколько вопросов. Видите ли, я не успел расспросить о вас Пейджета. Вы ответите? Ответите правдиво?

— Я всегда буду говорить вам только правду, Профессор.

Ей почему-то стало немного не по себе.

— Вы правдивая девушка, Фанни?

— Думаю, что да. Тем более с людьми, которых уважаю.

— Хорошо. До того, как Пейджет нашел вас и привел сюда, вы работали на сэра Ричарда и леди Брэй, верно?

— Да, горничной.

— Тогда вы знаете некоего мистера Хейлинга?

Под его пристальным взглядом щеки ее побледнели, как будто покрывшись меловой патиной, руки нервно задвигались, не находя себе места, пальцы сплелись.

— Мистер Хейлинг служит дворецким у Брэев, не так ли?

Она коротко кивнула, точнее, дернула головой.

— Да.

— Вы боитесь его, Фанни?

Снова кивок.

— Так, может быть, в том, что вас уволили, виноват он?

Она отвела глаза.

— Как я уже сказал, вам нечего бояться, Фанни. Даже если вы не рассказали чего-то Пейджету, со мной можете быть откровенной. Вас из-за него уволили?

Девушка замерла, упрямо наклонив голову. Прежде чем она шевельнулась, Мориарти мог легко сосчитать до двадцати. В следующее мгновение Фанни выпрямилась, словно собрав воедино призванные на помощь невидимые силы.

— Да. — Голос ее слегка дрогнул. — В том, что меня уволили, виноват мистер Хейлинг. Он пытался…

Медленно покачивавшаяся голова Мориарти остановилась.

— Соблазнить вас?

— Почти с самого начала, как только я пришла в дом Брэев. Всегда пытался лапать меня. Это было омерзительно, но я боялась. Он угрожал мне…

— Он добился своего?

— Один раз. — Она опустила голову. — Только один раз.

Лицо ее сделалось пунцовым.

— Он… он…

— Понимаю.

— Но он все равно продолжал. Постоянно. Сначала были подарки. Потом угрозы. Я не могла больше быть с ним, Профессор. Не могла.

— Угрозы?

— Он говорил, что если я не…

— То он выбросит вас на улицу.

— Да.

— Этим все и кончилось.

Она опять кивнула, теперь уже медленно, с горечью, и ее глаза потемнели, наливаясь жаждой мести.

— Вам не стоит так уж сильно его ненавидеть, — ласково промурлыкал Мориарти. — Если бы не он, вы не встретились бы с Пейджетом. Но можете не сомневаться, мистер Хейлинг получит по заслугам.

Она нахмурилась.

— Это означает, что его ждет наказание.

— Ах, да, к тому, кто ждет приходит отмщенье.

— Вы правильно рассуждаете. — Мориарти подался к ней через стол. — А теперь, Фанни, поговорим о небольшой услуге, которую вы можете оказать мне.

Часом позже Мориарти отдал необходимые распоряжения. Поговорил с миссис Райт, чтобы та отпустила Фанни. Поручил Спиру лично разобраться с его другом Хейлингом. Отправил Терреманта в помощь Ли Чоу. Еще до исхода ночи Джону Таппиту должно было воздаться за изуродованное личико Энн Доуби.

Мориарти ждал сообщений от Паркера о местонахождении двух главных подручных Культяшки, Джонаса Фрэя и Уолтера Роуча. Как только те выберутся из своих убежищ, в дело вступят экзекуторы. Пейджет еще не вернулся из Хэрроу, и Мориарти надеялся, что он не появится, пока Фанни Джонс не выполнит свою миссию в тюрьме на Хорсмангер-лейн.

Сам же Мориарти между тем решил подготовиться к встрече с Элтоном, надзирателем из Стила.