— Теперь ты можешь поблагодарить меня, — прозвучал в моих ушах голос, — а можешь сделать это потом.

Даже не глядя ни наверх, ни по сторонам, я знал, что снова нахожусь на попечении женщины-птицы. Я также понял, что со мной нет больше бутылки. Должно быть, я выронил ее от изумления и таким образом оставил Синдбада под градом драгоценных камней. Может, волшебная бутылка защитит его. Жаль, что не нашлось бутылки побольше для остальных моих спутников.

Но я не видел, как они погибли. Возможно, удача Синдбадов озарит и их судьбы тоже и им удастся спастись. А я лечу.

— Значит, мне суждено было выжить? — спросил я с изумлением и недоверием, ибо не мог поверить в свою удачу. Если только это действительно удача, поскольку мне была неведома истинная цель этой птицеженщины. Равно как не мог я себя заставить спросить об участи тех, кого моя спасительница оставила позади, хотя и не переставал думать о них. В любой момент я ожидал услышать их последние, исполненные муки крики, когда они будут погребены под этой бесценной грудой камней.

Все, что я слышал вместо этого, — свист ветра и щебетание моей крылатой хранительницы.

— Тебе суждено куда большее, — сказала она мне, — ибо я собираюсь отнести тебя к себе домой.

— Домой? — переспросил я, понимая, что будущее мое подвластно мне еще меньше, чем прежде. Очевидно, я никогда больше не увижу своих товарищей, даже если их не расплющит до неузнаваемости под обвалом.

Пожалуй, впервые с того момента, как мы попали в долину фиг, я с тоской подумал о моей Фатиме. Ах, если бы только она не закричала, когда я решился наконец приблизиться к ней. Подобные вещи представляли собой, безусловно, такой аспект наших взаимоотношений, над которым нам еще надо было поработать.

Или над которым мы поработали бы, не случись со мной такое. Но Фатима и почти наверняка все прочие женщины человеческого рода теперь были мне недоступны, и, возможно, недоступны навсегда.

Что именно это существо, несущее меня теперь в своих когтях, намерено делать со мной? Я понял, что мне совсем не хочется спрашивать, поскольку я помнил, как сверкал на солнце ее крепкий клюв. Вместо этого я спросил ее о доме:

— Это далеко?

Тут женщина рассмеялась, словно соловей зазвенел теплым летним вечером:

— Будь он ближе, я ни за что не сумела бы покинуть его. В этот самый миг мы как раз пролетаем под ним.

Под ним? Я уставился на движущуюся тень, казалось поглотившую все небо. Не хочет ли она сказать, что ее дом на Иззат? Я хотел было попросить ее объяснить, но меня вынудила умолкнуть та бесконечная тьма, к которой мы теперь поднимались, столь бесконечная и всепоглощающая, что любые слова, вообще все, о чем мог помыслить человеческий разум, представлялось мелким и незначительным.

И так мы поднимались все выше и выше, приближаясь к этой громаде, пока я не увидел наверху длинную полоску синевы между Иззат и землей. И эта полоса чистого неба становилась все больше по мере того, как мы поднимались.

— Мой народ живет на левом крыле, — объяснила моя спасительница, когда мы поднялись наконец над громадной тенью существа, казавшегося огромным, как луна. Небо, окружавшее теперь нас, было такой внезапной, сияющей синевы, что было больно глазам, и мне пришлось поморгать, чтобы они приспособились к свету. Мы продолжали подниматься, когда очередная огромная тень упала сверху и закрыла полнеба. При свете солнца я увидел, что эта новая штука покрыта темными перьями, не черными, а скорее темно-синими, как ночь, так что они слегка отсвечивали фиолетовым, — цвет вечернего неба в тот миг, когда над горизонтом сгущаются сумерки. Этот огромный движущийся предмет, понял я, должно быть, крыло Иззат.

Мы по спирали снижались, пока крыло не достигло нижней точки своей гигантской дуги. Потом мы, казалось, на миг неподвижно зависли в воздухе, а затем крыло, такое огромное, что само походило на большой остров, устремилось нам навстречу.

Теперь мы были столь близко от него, что я уже не мог видеть каждое перо целиком и вместо этого был зачарован сложностью его строения. Словно огромный узор расходился по обе стороны стержня, который был шире, чем река за Басрой в месте своего впадения в море. От этого огромного центрального стержня отходили другие, поменьше, похожие на заостренные колья, а от них — еще меньшие, на тех росли еще более тонкие прутики, из которых расходились более тонкие волоски, и так далее, и так далее, хотя ни одна из этих частей ни в малейшей степени не выглядела хрупкой, ибо в целом каждое перо по величине действительно было сравнимо с целым городом.

Итак, мы ли нырнули вниз, или, может, крыло поднялось, как я увидел, что даже наиболее плотные из его частей так далеко отстоят друг от друга, что мы с легкостью смогли бы проскочить между всеми этими волосками безо всякого вреда для себя, и мы так и сделали, петляя между частицами этого пера и других перьев, растущих под ним, пока не добрались до того, что, должно быть, было кожей этого существа, столь огромного, что я никогда не смогу представить его целиком.

Как ни странно, однако, пока мы летели все глубже и глубже внутрь оперения этой огромнейшей из огромных птиц, страх мой снова покинул меня, и я обнаружил, что меня опять занимают мысли о собственной значимости. Каждому из нас предписана своя задача на земле, и моя, на свой манер, не менее уникальна, чем задача Иззат. Или, говоря проще: может, та, на которую мы собирались опуститься, и была самой огромной из всех существующих божьих тварей, но я не сомневался, что, попытайся она сделаться носильщиком, стало бы ясно, что Иззат — не более чем большая птица.

И тогда я вновь обрел дар речи.

— Что со мной теперь будет? — спросил я женщину-птицу, когда мы сели.

— Теперь, — ответила она, — я познакомлю тебя со своей семьей.

С этими словами она при помощи крыльев погнала меня вперед, через место, похожее на огромные заросли бурого папоротника, где процеженный сквозь перья солнечный свет превращался в тусклые сумерки.

Я прошел между огромных стержней и увидел, что впереди неясно виднеется некое сооружение, двухэтажное, состоящее из веток и соломы, каким-то образом похожее разом на затейливую соломенную хижину и на птичье гнездо.

— Мама! Папа! — позвала женщина-птица, когда мы подошли ближе. — Я привела того молодого человека, о котором столько вам рассказывала.

Я услышал пару мелодичных приветствий, и еще два человека-птицы вышли на перепончатых ногах из темной глубины своего жилища. Оба были приземистые и более невозмутимые, чем женщина позади меня, но у них были такие же резкие черты клювастых лиц и сверкающее оперение, как и у их дочери.

— Да, дорогая, — прощебетала высоким голосом одна из птиц. Должно быть, это мать, предположил я. — И для человека он действительно кажется очень славным. — По ее тону я понял, что в их обществе люди считались чуть лучше — но только чуть — таких существ, как червяки и гусеницы.

— Так это вас зовут Синдбад? — раздался другой, более низкий голос, похожий на грозное карканье.

Я решил, что самым вежливым будет кивнуть, поскольку птичий папаша отрывисто продолжал:

— И как же именно вы собираетесь обеспечить будущее нашей дочери?

— О папа! — Тон птицеженщины говорил о том, что это был самый дурацкий вопрос на свете. — Он не сможет не обеспечить! Разве ты не знаешь, что он избранный?

— Ну же, дорогая, — успокаивающе сказала птица-мать. — Не следует повышать голос на отца. Женщине это решительно не подобает. Кроме того, все эти разговоры о судьбе всего лишь слухи…

Их дочурка фыркнула — звук, который, кажется, не подобает не только женщинам, но и птицам тоже:

— Слухи! Он явно избран как баловень судьбы. Да что там, с того момента, как я услышала о нем, он то и дело сталкивался с джинном, и Рух, и демонами, и монстрами!

— Да-да, возможно, дорогая, — отвечала ее мать все тем же увещевающим тоном. — Но действительно ли это судьба, или у него просто был неудачный день?

Честно говоря, этот вопрос я и сам задавал себе.

— Да и будет ли судьба возиться с таким? — заметил папаша, покачивая покрытой перьями головой. — Он выглядит довольно хилым даже для человека.

Юная женщина-птица, защищая, укрыла меня крылом.

— Вы можете приводить какие угодно доводы, но с фактами не поспоришь. Разве вы не заметили недавние перемены в климате? Иззат забрался далеко от своих привычных путей, чтобы убить его.

— Вот как? — склонила голову набок ее мать. — Да, теперь, когда ты сказала, я понимаю, что под перьями стало теплее. — Для разнообразия она мило чирикнула в мою сторону. — Иззат, знаете ли, обычно обитает в холодных и запретных местах, вдали от цивилизации.

Я улыбнулся старшей женщине-птице. Если я собираюсь проводить время среди этих существ, то хотел хотя бы делать это как можно более приятным образом. Супруг ее, однако, лишь нахмурился.

Минуту спустя, правда, даже он добавил крайне недовольным тоном:

— Впечатляюще. Наш дом пытается разрушить этот жалкий смертный?

— Иззат не стал бы делать это просто ради кого-то, — настаивала дочь.

— В самом деле, — заметила мать, — я не припомню, чтобы Иззат делал нечто подобное ради кого бы то ни было, во всяком случае, после того, другого человека по имени Синдбад.

— Вот видите? — чирикнула дочка еще более пронзительно и взволнованно, чем прежде. — Об этом я и говорю! Какие бы ужасные опасности ему ни грозили, для другого Синдбада пройти сквозь них было все равно что для вас или для меня весенним днем прогуляться на солнышке. И этого юношу тоже зовут Синдбад! И он явно обречен вести такую же волшебную жизнь.

— Он? — Птица-папаша тихонько присвистнул, потом помолчал с минуту, снова разглядывая меня. — Пути Провидения воистину неисповедимы.

— И наша малышка выбрала его из всех этих людишек? — вставила мамаша, от гордости выпятив покрытую перьями грудь. — Наверное, она обладает талантами, о которых мы и не подозревали.

— Так я могу оставить его?

Оставить его? То, что она назвала это именно так, сразило меня. Когда женщина-птица унесла меня, я понимал, что могу оказаться вдалеке от себе подобных, но в этих двух словах звучала такая необратимость. Неужели я теперь не буду иметь права голоса при обсуждении моего будущего — никогда?

— Ну, не знаю, — с сомнением ответил ее отец. — От людей в гнезде бывает столько проблем.

Но дочь не сдавалась:

— Я ведь всегда смогу клюнуть его легонько, чтобы он знал свое место!

Ее мамаша взглянула на супруга.

— Да, мужчины, кажется, хорошо поддаются этому.

Отец переступил с ноги на ногу, но потом признал:

— Быть может, это научит ее чувству ответственности.

— Видит небо, нам это не удалось, — согласилась мать. Она повернулась к дочери. — Ну, хорошо, если ты обещаешь хорошенько за ним ухаживать.

— Я знала, что вы мне позволите! — Их дочурка от радости захлопала крыльями. — Итак, Синдбад, добро пожаловать в твой новый дом!

Значит, меня оставили. Очевидно, моего мнения больше никогда никто не будет спрашивать.

— Где твое воспитание?! — пожурила ее мать. — Наверное, тебе следовало бы предложить гостю немножко подкрепиться. Скажите, Синдбад, — так вас зовут? — не хотите ли немножко червяков? Они очень свежие, уверяю вас.

Я попытался найти во всем этом свои плюсы. Быть может, я умру от голода и мое пребывание здесь будет не слишком долгим.

— Он не очень-то общителен, — с сомнением сказал отец. — Ты точно уверена, что он избран?

— Ой, папа, — отмахнулась дочь, — такие вещи девушки знают точно. Кроме того, его хотела Виша!

— О! — произнес отец, как будто этот факт каким-то образом объяснял все происшедшее. — Так это работа твоей кузины!

— Мы могли бы догадаться, отец, — добавила его супруга таким же понимающим тоном. — Эти морские гарпии порой созревают слишком рано!

— Ага, — криво усмехнувшись, согласился отец. — Ты знаешь, как бывает у этих юных гарпий. Стоит одной решить, что она хочет человеческого мужчину, как другие ни за что не смогут оставить его в покое!

Оба от души расхохотались.

— Мама? Папа? — не веря своим ушам, чирикнула дочь. — О чем вы? Родители вечно ничего не понимают! — Взъерошив перья, она опрометью кинулась в хижину.

— Вот, пожалуйста, и это твоя дочь, — заметил птица-мужчина, распушив перья на груди.

— Моя дочь? — взвизгнула женщина. — Почему, когда она поступает подобным образом, она всегда моя дочь?

Эти двое, казалось, на миг забыли про меня. Теперь, когда юная женщина-птица исчезла, что со мной будет? Может быть, пока эти двое заняты другим, я сумею исчезнуть в этом лесу из гигантских перьев.

— И куда это ты направился? — поинтересовался мужчина, едва я сделал первые бесшумные шаги прочь. — Наша дорогая Кавда никогда не простит нам, если мы тебя потеряем.

— Это, — резонно добавила женщина, — если мы вообще решим оставить его.

— А что нам тогда с ним делать? — спросил папаша. — Может, лучше избавиться от него прямо сейчас?

Мать расправила крылья, прежде чем ответить:

— Конечно, Кавде будет проще забыть его, если у нее не будет возможности к нему привязаться.

Мужчина склонил голову набок, приглядываясь ко мне повнимательнее.

— Он вроде мягкий и пухлый. Немножко похож на червяка, правда? — Отец вопросительно взглянул на супругу. — Я думаю, мы могли бы съесть его.

Я был в отчаянии. Ну почему все на свете хотят меня съесть?

Но, к счастью для моего дальнейшего существования, женщина не согласилась.

— Больше возни, чем проку, — каркнула она. — Такое мясо всегда плохо переваривается. Кроме того, взгляни на него. На этих костях — одни хрящи. Ну и есть еще наша дочь. Ты же знаешь, что Кавда может быть против.

Отец дернул головой.

— Эта молодежь бывает такой сентиментальной по отношению к самым странным вещам.

— По мне, так лучше добрая кучка личинок хоть каждый день, — с энтузиазмом сообщила женщина.

— Да, дорогая, ты уж точно знаешь путь к сердцу птицы, — охотно согласился папаша. Он снова взглянул на меня. — Так что, унести его из гнезда?

— Думаю, так было бы лучше, — ответила мать, отвернувшись и направляясь в гнездо, несомненно, чтобы заняться дочуркой.

— Отлично, мы уже улетаем. — Он захлопал крыльями и взлетел, петляя меж гигантских перьев, пока не оказался позади меня.

Я почувствовал, как две здоровенные когтистые лапы впились мне в плечи, отнюдь не так нежно, как это делали когти его дочери.

Но я снова летел, и похоже было, что эта птица унесет меня с Иззата, так что у меня может снова появиться шанс вернуться в мир людей и попытаться вести нормальную жизнь. Какими бы странными ни были теперешние мои приключения, наверное, все, что ни случается, — действительно, к лучшему.

Птица-отец поднимался ввысь, его сильные крылья несли меня даже быстрее, чем во время предыдущего полета крылья его дочери, и вскоре мы уже летели высоко над поверхностью Иззата.

— Я донесу тебя до края, — сообщил мне папаша.

И впрямь, за крылом гигантской птицы я уже мог видеть синее небо.

— После этого, — продолжал он, — ты должен будешь позаботиться о себе сам. — Он умолк на миг, что-то обдумывая. — О, верно, ты же не умеешь летать? Сдается мне, люди очень ограниченные, не так ли? Ну что же, так или иначе, я все равно сброшу тебя, и после этого я умываю крылья.

Мы наконец добрались до края крыла Иззата, и я увидел облака, клубящиеся далеко внизу.

— Если ты избранник судьбы, — добавила птица, — как полагает моя дорогая дочь, то наверняка спасешься. А если нет, это послужит тебе хорошим уроком за то, что ты врал нашей милой девочке. Счастливого приземления.

С этими словами он выпустил меня.