— Итак, — снова начал досточтимый хозяин, — если все мои гости удобно устроились и если им угодно, я начну самую удивительную из своих историй.

Что до меня, то я был совершенно поражен таким поворотом событий. Сначала меня выдернули с пыльной улицы, потом накормили лучшей едой, какую только можно себе представить, а теперь мне предстояло узнать о роли судьбы в жизни великого человека. Однако многие из гостей, казалось, почему-то были заинтересованы куда меньше.

— Эй, ты! — окликнул одного из слуг мужчина с длинным, узким лицом и жесткой каштановой бородой. — Вот это затейливое лакомство, что у тебя. Если не ошибаюсь, это маринованное яйцо птицы Рух.

— Оно самое, — ответствовал слуга с любезнейшей из улыбок. — Каждое яйцо добывают с величайшим риском для жизни, потом целый год выдерживают в маринаде. Затем его тонко режут, вот как на этом блюде, и каждый кусочек стоит огромных денег.

— Совершенно верно, — согласился узколицый. — Я возьму полдюжины. — Он сгреб их с золотого блюда и затолкал в рот.

— Итак, — продолжал Синдбад Мореход, учтиво не замечая невоздержанности своих гостей, — многие из вас, возможно, знают, что я сын богатого купца и что, когда сей великий человек ушел из этого мира в мир иной, он оставил мне значительную сумму денег, не говоря уже об огромных земельных владениях. Я был весьма доволен своим новообретенным богатством и принялся знакомиться с чудесами света и этого прекрасного города, пробуя редчайшие деликатесы, нося роскошнейшие одежды и обучаясь искусству дружбы со слишком многими, чтобы упоминать о них.

К несчастью, — продолжал богач исполненным печали голосом, — в погоне за этими дорогими удовольствиями я забывал следить за своими деньгами, и оказалось, что вся моя земля продана, что деревни забрали кредиторы, а от сундуков с золотом осталось лишь несколько монет. Поистине я оказался в затруднительном положении, поскольку сделался вдруг беден… — Великий человек умолк и бросил извиняющийся взгляд в мою сторону. — Ну, возможно, не так беден, как некоторые, но я понял, что должен что-то срочно предпринять, чтобы не провести остаток жизни в нищете. Ибо разве не говорил мудрец: «Человек с мешком золота всегда выплывет, но тот, у кого не найдется и пары монет, утонет и в зловонной жиже пересохшей реки, не имея возможности удержаться на плаву»?

— Как это верно! — воскликнул темнолицый мужчина с еще более темной бородой. — Раб! Тащи сюда этот золотой кувшин!

Раб выполнил его приказ.

— Скажи-ка, — спросил темнолицый, когда тот приблизился, — уж не нектар ли это, добываемый из клюва среброкрылой колибри, существа, обитающего лишь возле легендарного истока Нила?

— Вы очень хорошо осведомлены, — любезно отозвался раб. — Этот нектар — сладчайший из сладких, но на солнце он прокисает, и поэтому его можно перевозить лишь в самые темные ночные часы, а это очень дорого. Каждый глоток его стоит как целый султанский дворец.

— Вот-вот! — с великим удовлетворением воскликнул гость. — Наполни мой кубок доверху!

— Но я должен-таки развлечь вас своим рассказом, — рискнул вступить пожилой Синдбад. — Итак, в тот миг я понял, что должен последовать за своей судьбой, — он слегка содрогнулся, — или навсегда остаться бедняком. Вот почему я собрал жалкие пожитки, которые у меня еще оставались, и продал их на торгах, выручив за все три тысячи динаров. На эти деньги я накупил на базаре редких и экзотических товаров и оплатил проезд на корабле, направляющемся в дальние страны… И вот мы поплыли вниз по реке от Багдада до Басры, а оттуда по огромному зеленому морю и останавливались во множестве портов, и я продавал и выменивал свои товары с великой выгодой.

— Очень интересная история, — сказал господин, со скучающим видом стоявший в толпе, ловя слугу за золотой браслет на запястье. — Послушай, вот это — не нежнейшие ли из фиников, что растут на карликовых пальмах лишь в самых высоких горах страны?

— О, сколь велика ваша мудрость, что вы заметили, — отозвался безукоризненно вышколенный слуга. — Да, это те самые финики, доставленные сюда с гор, где лето такое короткое, что все плоды надо собрать за один день, иначе они померзнут прямо на деревьях.

— И стоят целое состояние, верно? — уточнил скучающий господин, отсыпая пригоршню изысканного лакомства себе в тарелку.

— Стоимость их такова, — учтиво ответил слуга, — что если бы какие-нибудь богатейшие из стран цивилизованного мира вдруг решили, что они стали слишком богаты, чтобы по-прежнему расплачиваться золотом, они приняли бы этот самый фрукт в качестве новых денег.

— Поразительно! — воскликнул скучающий мужчина, которому, казалось, было уже не так скучно. — Прошу прощения, но я возьму еще немножко. — С этими словами он опустошил золотой поднос слуги.

Воистину замечательное празднество довелось мне наблюдать в тот день, роскошный пир во всех смыслах этого слова. Хоть я и был всего лишь бедным носильщиком и обычаи богатых были мне неведомы, меня поразило, что кто-то, пусть даже столь богатый, как великий Синдбад Мореход, мог позволить себе пировать с таким невероятным размахом.

— Но позвольте мне продолжить свою историю, — отважился напомнить о себе Синдбад, и его публика позволила-таки ему это, лишь изредка прерывая рассказ звуками глотания, жевания да время от времени прорывающейся отрыжкой. — Да будет вам известно, — продолжал Синдбад, — что после многих дней пути корабль наш бросил якорь возле огромного острова, чтобы находящиеся на борту его купцы могли раздобыть фруктов и свежей воды, чтобы подкрепиться.

Но, увы, это новообретенное пристанище посреди океана было не тем, чем показалось сначала. Мы с моими товарищами-купцами высадились на этот остров, и многие вскоре начали разводить костры, чтобы пожарить мясо из судовых припасов. Я решил, однако, что не столь велик мой голод, как потребность размять ноги. Вот почему я успел добраться до дальней оконечности острова, прежде чем дразнящие запахи пищи достигли моих ноздрей, чтобы напомнить, что, пожалуй, мне тоже в конце концов нужно поесть. Но не успел я повернуть обратно, как земля у меня под ногами задрожала и вздыбилась со страшным ревом, как будто сам остров вскричал от боли.

Синдбад помедлил, словно давая слушателям время представить себе чудеса, о которых он говорил. Продолжая свой рассказ, он раскачивался, будто все еще стоял на том заколдованном острове.

— Мгновением позже я понял, что мы находимся вовсе не на острове, но на спине живого существа. Я слышал позади себя голос капитана, остававшегося на борту, он кричал, чтобы мы поспешили вернуться на корабль, в безопасность. Мы и на самом деле наткнулись не на остров, но на огромного кита, который спал там так долго, что поверх его шкуры накопились слои грязи и на спине у него выросли деревья. Так он покоился многие годы, но — увы! — костры, разложенные моими спутниками-торговцами на теле чудища, нарушили его покой, так что теперь этот самый кит наконец собрался погрузиться в море.

Я был просто поражен тем, сколько всего сумел капитан сообщить нам за столь короткое время, но у меня не было возможности долго восхищаться этому, ибо гигантский кит в самом деле исчезал под волнами. Живой остров начал двигаться, и вода закружилась вокруг моих лодыжек. Купцы бросали свои припасы и кухонную утварь и опрометью бежали к кораблю, и некоторые особо удачливые смогли добраться до него, пока капитан спешно поднимал якорь.

Мое положение было отнюдь не столь благоприятным. Я стоял в самой задней части огромного, поросшего лесом чудовища, в добрых пяти минутах ходьбы от корабля, причем это были пять минут, когда земля не вздыбливалась и не раскачивалась у меня под ногами.

Купец раскачивался взад и вперед, зримо демонстрируя свою историю, и, безусловно, колыхание его брюшка действительно помогало понять, в каком затруднительном положении оказался он посреди открытого моря.

— Я понял, что громадное чудище, — продолжал Синдбад, — которое уже дважды всплывало и погружалось, так что морская вода перехлестывала через его спину, первый раз намочив меня до лодыжек, а второй раз — до колен, начинает вздыматься в третий и последний раз и, несомненно, нырнет глубоко в море, и все, кому не повезло очутиться в этот миг на спине кита, будут безжалостно увлечены в морскую пучину.

Моряк резко хлопнул в ладоши, будто подражая звуку, с которым огромный кит обрушился в волны.

— Что мне оставалось делать, кроме как вверить жизнь свою воле Аллаха (в которой, несомненно, пребывают все наши жизни!) и спрыгнуть со спины кита прежде, чем тот завершит свой нырок? Однако судьба улыбнулась мне в тот день, поскольку мне попалось здоровенное деревянное корыто, около двух футов в ширину и шести в длину, плававшее на поверхности. Купцы раньше использовали его для приготовления пищи. Я уцепился за этот плавучий кусок дерева и, гребя ногами изо всех оставшихся у меня сил, сумел уцелеть среди громадных волн, грозивших погубить меня после погружения кита, и направился к острову, который приметил вдалеке.

Синдбад Мореход сделал паузу, и его гости, которые и без того вели себя не слишком тихо, пока он рассказывал свою историю, с удвоенной силой принялись требовать еще редкостной снеди и вин, переставая набивать свои ненасытные рты, лишь когда надо было пожаловаться, что оброненные ими бесценные яства испачкали великолепные подушки, на которых они восседали (рабы заменяли эти подушки с похвальной быстротой), и рыгая с еще большим наслаждением. Хотя я и не был знаком с обычаями богачей, но все же понимал, что кто-нибудь не столь мудрый, как Синдбад, мог бы счесть подобное поведение оскорбительным, но хозяин-торговец лишь улыбнулся, кивнул и продолжил свой рассказ:

— Добравшись до острова, я много дней оставался там, питаясь фруктами, что росли в изобилии во множестве тенистых рощ. Так я сумел восстановить силы и решил обследовать свое новое жилище, посмотреть, что еще мне удастся обнаружить. Однако я совсем не предполагал, какие чудеса за этим последуют, поэтому шел, пока не добрался до пространного песчаного берега, где белые кристаллики песка сверкали, уступая блеском одному лишь солнцу, и там увидел, как в далекой дымке движется какое-то существо.

Пожилой Синдбад нахмурился при этом воспоминании.

— Сначала я преисполнился страха, решив, что это очередное морское чудовище. Но разве не говорят мудрецы: «Невнимательный никогда не разбогатеет»? Вот почему я приблизился к неведомому и был изумлен, поняв, что это вовсе не чудовище, а великолепная кобыла, привязанная к колышку, забитому глубоко в песок. Столь чудесной была эта лошадь, что я невольно подходил все ближе, пока не был остановлен внезапным окриком.

«Кто ты? — раздался голос, первый, который услышали мои уши за много дней. — И как ты сюда попал?»

— Я обернулся и увидел идущего ко мне по песку мужчину, жизнерадостного, судя по внешнему виду и манерам. Я приветствовал незнакомца и вскоре уже рассказывал ему историю своих злоключений и спасения. Этот человек выразил удивление по поводу моего счастливого избавления и, взяв за руку, отвел меня в глубокую пещеру, подобной которой я никогда не видел, ибо в высоту она была такова, что пятеро мужчин могли бы встать один другому на плечи под ее сводом, а в ширину — в два раза больше того. Пещера была обустроена не как дыра в земле, но как какой-нибудь великолепный зал во дворце, с множеством прекрасных ковров и подушек, и меня провели на почетное место и угощали, покуда мой голод не был утолен.

Это упоминание о еде, казалось, возбудило толпу, которая еще более рьяно возопила, требуя пополнения запасов быстро исчезающей снеди.

— И вот я, — выкрикнул почтенный Синдбад, перекрывая гомон собравшейся публики, — на которого желание обследовать неведомое уже навлекло затруднения, которых хватило бы на несколько человек, чувствовал себя просто обязанным расспросить, в свою очередь, про то, что нас окружало, и про ту кобылу на берегу.

Тут мужчина кивнул и ответил: «Я лишь один из многих, служащих нашему великому царю Михрджану и присматривающих за его лошадьми. Каждый месяц в новолуние я должен брать из королевских конюшен отличную чистокровную кобылу и привязывать ее на берегу. Когда падет ночь, ее запах привлечет морского коня, который появится из волн и примется озираться налево и направо, чтобы убедиться, что поблизости нет людей.

Итак, мы спрячемся в этой пещере, пока морской конь покрывает кобылу и делает ей жеребенка. Когда жеребец выполнит свою задачу, он попытается увлечь кобылу с собой в свой подводный дом, но веревка и колышек не пустят ее. Тогда морской конь издаст громкий вопль и начнет бить кобылу. Когда мы услышим, что жеребец вопит, значит, он сделал свое дело, и тогда громкими криками и звоном мечей мы загоним его обратно в море. Но покрытая им кобыла в свой срок подарит нам драгоценного жеребенка».

И в самом деле, едва незнакомец успел договорить, я услышал доносящееся извне пещеры громкое ржание. Мы оба кинулись на шум, и там, в тусклом свете вечерних звезд, я увидел не одну, а две лошади.

И что это была за новая лошадь! — Синдбад восхищенно хлопнул в ладоши. — Возможно, все дело было в звездном свете, но я клянусь вам, что тот жеребец был глубокого зеленого цвета взбаламученного штормом моря, копыта его — темны, как полированный коралл, а спутанная грива похожа на морские водоросли, принесенные приливом.

Тут явилась еще дюжина мужчин, и они подняли ужасный крик и принялись стучать мечами о щиты. Огромный конь в страхе взвился на дыбы и стрелой понесся прочь от берега, галопом — прямо в море, пока не слился с перекатывающимися волнами.

Тут другие конюхи подошли поприветствовать меня и предложили мне отличную лошадь, чтобы я мог поехать верхом. Так я попал в их город и, получив соответствующее приглашение, предстал перед их правителем.

Великодушный повелитель пожелал услышать мою историю из моих собственных уст, и я рассказал ее так же, как делаю это сейчас. А когда я окончил, царь заявил, что всякому, пережившему столь великое и ужасное приключение, наверняка на роду написано прожить долгую жизнь, и удостоил меня высокой чести, назначив начальником морской гавани.

При упоминании об этом замысловатом повороте событий в ходе путешествия гости торговца принялись кричать и хлопать вдвое громче прежнего, но не рассказу Синдбада, а его слугам, чтобы те расторопнее снабжали их едой и питьем. Воистину, это повествование делалось столь длинным и запутанным, что даже я почувствовал, как аппетит возвращается ко мне.

— Итак, я честно выполнял свои новые обязанности на протяжении многих месяцев и сделался при этом одним из пользующихся наибольшей благосклонностью при дворе. Но все это время я ни на миг не забывал свою родину, и, по мере того как день шел за днем, мне все больше хотелось увидеть когда-нибудь снова величайший из великих городов — Багдад.

Потеплевшим голосом купец продолжал:

— И вот в один из дней в порт прибыл большой корабль; корабль, который привез много торговцев и огромное множество товаров. Матросы разгружали все это, а мы с моими помощниками старательно переписывали все, что оказалось в порту, и когда, казалось, ничего уже больше не осталось, один из моих подчиненных, как того требовали его обязанности, спросил у капитана, есть ли на борту еще что-нибудь, что тот желал бы предъявить.

«Увы, — ответил капитан, — товаров на борту еще полно, но они принадлежали одному из наших спутников, который утонул при прискорбных обстоятельствах, поэтому мы должны возить их с собой, пока не сможем возвратить его семье в Багдаде».

Во время их разговора я стоял неподалеку и боялся поверить своим ушам. «Капитан, — обратился я к нему, — а как звали этого несчастного?»

«Синдбад Мореход», — был ответ капитана.

«Но я и есть этот Синдбад!» — воскликнул на это я.

Мальчишка Ахмед склонился к моему уху и прошептал:

— У моего хозяина всегда были проблемы с памятью на лица.

Я моргнул, на миг вырванный из плена захватывающего повествования. Это, догадался я, должно объяснить, почему мореход не вспомнил сразу же ни лица капитана, ни его голоса, ни даже названия корабля, на котором не так давно путешествовал.

— И капитан стал проверять меня, — продолжал Синдбад, как будто никакого объяснения тут и не требовалось, — а я — капитана, пока мы оба не признали друг в друге своих спутников по долгому совместному плаванию. И поскольку капитан так долго считал меня погибшим, я еще напомнил ему о некоторых деталях и событиях во время плавания, о которых мог знать только тот, кто при этом присутствовал. Тут капитан был совсем поражен и сказал, что не иначе как мне даровали вторую жизнь.

Да, я едва мог поверить своему счастью и велел капитану сгрузить мои товары с корабля и доставить на базарную площадь, где продал их с великой выгодой, все, за исключением нескольких ценнейших и превосходнейших вещиц, отложенных мною в подарок царю.

Когда великодушный царь Михрджан услышал о моей удаче, он, в свою очередь, одарил меня и затем дозволил мне покинуть его страну, чтобы вернуться на родину. — Тут сияющий торговец широко распростер руки, словно хотел обнять целый город. — Вот как получилось, что я возвратился в Багдад богатым человеком и сохранил богатые королевские дары до того самого дня.

— Какая замечательная история, — без особого энтузиазма заметил парень с длинным лицом и грубой бородой. — Теперь мне необходимо подкрепиться маринованным яйцом птицы Рух.

— И в самом деле… — добавил чернобородый мужчина и сделал паузу, чтобы зевнуть во весь рот. — Очень воодушевляющий рассказ. — А теперь — куда подевался этот раб со своим нектаром?

Многие гости могли бы присоединиться к этим не вполне чистосердечным восхвалениям, если бы примерно половину собравшихся в огромном зале, до отвала насытившихся обильной едой и питьем, не сморил глубокий сон.

— Это, несомненно, превосходная история, — с искренним воодушевлением согласился Синдбад Мореход. — И она всегда приводит меня в щедрое расположение духа.

— Джафар! — позвал он, хлопнув в ладоши. — Куда подевался этот домоправитель, когда он нужен мне?

— Я здесь, о щедрейший! — отозвался надтреснутый голос из середины спящей толпы.

Я повернулся на голос, желая получше разглядеть человека, который вел дела торговца, и увидел ковылявшего к нам мужчину, тяжело опирающегося на отполированную палисандровую трость; человека столь тощего и согбенного, что он казался достаточно старым, чтобы годиться мне в прапрадеды.

— Мой замечательный Джафар! — воскликнул хозяин, поведя рукой в мою сторону, так что драгоценные камни во множестве его колец засверкали в лучах полуденного солнца. — Ты видишь перед собой бедного неудачника.

Джафар перестал ковылять и вперился в меня долгим взглядом.

— Воистину так, о великодушнейший.

— Очень хорошо! — Синдбад снова указал на меня рукой. — Дай этому бедному неудачнику сто динаров.

Джафар, казалось, вздохнул.

— Ничего другого я и не ожидал, мой щедрый хозяин.

Я был просто ошеломлен своей нежданной удачей. Сто динаров — мне? В силу моего положения и нерегулярности заработка мне всегда приходилось очень аккуратно обращаться с каждым случайным динаром, попавшим ко мне в руки. То, как этот человек раздавал свои богатства, не просто изумляло, но даже немножко пугало, поскольку до сих пор я не знал, что бывают такие огромные состояния, пусть хотя бы и во дворце самого султана. Сто золотых монет; думаю, что и половины этого я не держал в руках не то что за один раз, а за всю свою жизнь!

Возможно, однако, что это казалось ошибкой лишь с моей точки зрения, и то, что сказал торговец насчет меня, было правдой, и я действительно был беднее бедного. Может быть, люди в этих благоухающих садах, сокрытых во внутренних дворах, раздают динары сотнями и больше по сто раз на дню. Это была здравая мысль, и хотел бы я присутствовать при таких раздачах почаще.

— И пригласи его прийти сюда завтра, — продолжал купец, — когда я буду рассказывать о своем втором путешествии, которое, уверяю вас, было еще более грандиозным и исполненным чудес, чем первое.

Почтенный старец смущенно закивал:

— Есть небольшое затруднение с выполнением вашего распоряжения, о ваша расточительность. Боюсь, что, возможно, у нас в хозяйстве не отыщется лишних ста динаров.

Нет динаров? Мне показалось, что в сердце моем возникла дыра, в которую утекает надежда. Наверное, такова моя судьба — быть беднейшим из бедных.

— Нет динаров? — переспросил купец, и я впервые за весь долгий день заметил на его лице следы гнева. — Как же ты ведешь наше хозяйство? А дальше ты мне скажешь, что наши запасы редкой провизии и добрых вин почти иссякли?!

— Я думал, о богатейший из богатых, что лучше дождаться, когда гости уйдут, прежде чем говорить… — запинаясь, начал Джафар.

— Ты найдешь динары до ухода наших гостей! — твердо заявил торговец.

Джафар пробурчал что-то себе под нос, как это делают старики, разговаривая сами с собой, и похромал прочь.

Синдбад разглядывал глубокое синее небо над внутренним двориком.

— Однако уже далеко за полдень. — Купец вновь улыбнулся своим гостям. — А пока Джафар исполняет мою просьбу, я развлеку собравшихся, начав рассказывать о своем втором путешествии.

Меня поразило, что среди окружающего нас могучего храпа я все же сумел расслышать стоны.

— Итак, знайте, что сначала я наслаждался мирной жизнью в Багдаде, — начал торговец.

Но я и те гости, которые еще не погрузились в сон, не слушали его, поскольку в тот же миг, как он начал говорить, примерно в десяти футах над его головой возникло огромное фиолетовое облако.

К чести купца, даже он заметил эту помеху.

— Э?.. — несколько рассеянно произнес он.

Именно в этот момент фиолетовое облако взглянуло на собравшихся во внутреннем дворе. Да, у этого облака была пара глаз, каждый величиной со сложенные вместе головы дюжины мужчин. А вслед за глазами возник здоровенный нос и уши цвета старой бронзы, и рот, который улыбался с зеленоватого лица с невероятной злобой, и я понял, что это вовсе не облако, а магическая голова злого джинна.

— Синдбад! — взревел джинн, и в голосе его слышался лязг боевых клинков.

В этот миг меня словно злая магия потянула за язык.

— Это мое имя! — отозвался я, одновременно и теми же словами, что ответил человек, у которого я был в гостях.

— Что?! — воскликнул джинн, который, судя по голосу, разозлился пуще прежнего. — Я явился говорить с Синдбадом. Его ждет возмездие!

— Это мое имя! — снова воскликнули и торговец, и я, слова сами слетали с губ перед этим жутким видением.

— Ты бессердечно уничтожил… — начал джинн, потом заколебался. — Во время своего опрометчивого путешествия ты беспечно нарушил… — Он снова умолк. — Меня послали схватить и растерзать… — Он опять помедлил в нерешительности. — Бесполезно. Меня послали полностью уничтожить Синдбада…

К своему ужасу, я обнаружил, что вновь кричу: «Это мое имя!» — вместе со своим тезкой.

— …но которого? — закончил джинн с ноткой отчаяния. — Я мог бы убить вас обоих — но нет. Наемный джинн никогда не убивает никого бесплатно. — Мгновение он что-то тихонько бормотал сам себе — раскаты грома перед грозой. — Я должен вернуться и уточнить. Но знайте, жалкие смертные, вам не удастся одурачить джинна. Когда мое возмездие придет, оно будет быстрым и ужасным!

Раздался еще один взрыв, и джинн исчез.

Что мне было делать? Что на самом деле произошло? Я не знал, хочется ли мне смеяться от облегчения или же дрожать от страха. Я повернулся к своему хозяину, ища ответа.

Но ответа не было. Мой хозяин обмяк в огромном кресле, закрыв глаза, свесив голову, столь же безучастный, как его спящие гости.

Великий Синдбад Мореход лишился чувств.