Уайтвилл, штат Виргиния
22 часа 4 минуты. Температура 34 градуса
Кимберли разместила всех в крохотном придорожном мотеле. Рей и его группа получили необходимые комнаты. Кимберли заказала еще по одной для Норы Рей и доктора Эннунцио. Наконец взяла одну для себя и Мака.
Вернувшись к машине, Кимберли не смотрела на него. Раздала ключи, демонстративно обойдя Мака вниманием, за что удостоилась любопытного взгляда. Потом начала выгружать вещи из багажника. Им необходим план действий. Рей обещал позвонить Маку или Кимберли, когда у группы появится какая-то версия. Они, в свою очередь, разбудили бы остальных. Мак включил сотовый телефон, как будто принимавший какой-то сигнал. Кимберли тоже включила свой — ва тот случай, если понадобится отцу.
Теперь оставалось только принять душ и поспать несколько часов. Вскоре им предстояло снова быть на ногах.
Кимберли проводила взглядом Нору Рей до простой белой двери одноэтажного строения. Потом смотрела, как доктор Эннунцио идет по автостоянке к своему крылу мотеля. Когда он скрылся, она повернулась к Маку.
— Держи. Я сняла для нас одну комнату.
Если он и удивился, то ничего не сказал. Просто взял ключ из дрожащей руки. Потом поднял их сумки и понес внутрь.
Переступив порог, Кимберли едва вновь не утратила мужество. Комната оказалась бежевой, совершенно будничной. Такую можно увидеть в любом отеле в любой части страны, и это почему-то сильно огорчило ее. Всего раз Кимберли пожелала от жизни чего-то большего, чем безнадежные попытки добиться счастья. Поехать бы куда-нибудь в полупансион с розами на обоях, красными стегаными одеялами и громадной кроватью с пологом, где можно глубоко погрузиться в перину, спать далеко за полдень и не вспоминать об окружающем мире.
Такой роскоши у них не было. Кимберли подумала, что не знала бы, что с ней делать.
Мак поставил их сумки возле кровати.
— Может, примешь душ первая? — предложил он. Кимберли кивнула и с удовольствием вошла в маленькую ванную.
Она стояла под струями душа. Сперва под горячими, чтобы расслабить усталые мышцы, потом под холодными, чтобы истребить память о жаре. На сей раз даже не плакала. Не видела навязчивых образов матери или сестры. Ощущение горя слегка притупилось, Кимберли чувствовала себя спокойнее, чем в последние недели.
Они снова пытались. Снова потерпели неудачу. И вскоре, через день или через час, будут пытаться снова. Такова жизнь. Можно либо бросить попытки, либо упорно двигаться вперед, а она не из тех, кто бросает начатое. Значит, так тому и быть. Она выбрала себе дорогу. Будет пытаться, пытаться, пытаться, даже если когда-нибудь это разобьет ей сердце.
Кимберли неспешно вытерлась, поискала в туалетной сумочке флакон духов, но их там не было. Подумала, не сделать ли что-нибудь с волосами, не подкрасить ли бледное лицо. Пожалела, что нет даже лосьона, чтобы смягчить обожженную солнцем кожу.
Но она была не из тех девушек. Не брала в дорогу таких вещей.
Кимберли вернулась в спальню, стыдливо обернув грудь старым полотенцем. Мак молча взял бритвенные принадлежности и скрылся в ванной.
Кимберли надела серую форменную майку ФБР и ждала.
Снаружи уже совсем стемнело. «Все еще жарко, — подумала Кимберли. — Легче ли пропавшей девушке быть на жаре, чем где-то в темноте и холоде? Или ей безумно хочется ощутить перегретой кожей что-то прохладное, приносящее облегчение? Как нелепо, что воздух остается таким горячим, хотя солнце давно зашло».
Нора Рей выжила под открытым небом. Она защищалась от солнца; нашла способ оставаться в прохладе, пока один бесконечный день переходил в другой. Какой маленькой, должно быть, она казалась себе, какой ничтожной, когда зарывалась поглубже в болото и ждала, чтобы кто-то обнаружил ее на громадной линии прибрежного горизонта. Однако так и не сдалась, так и не впала в панику. И в конце концов выжила.
Только утратила ощущение победы из-за смерти сестры. Она выиграла сражение, но проиграла войну. И неудивительно.
Шум душевых струй прекратился. С легким металлическим скрежетом отодвинулась занавеска. Дыхание Кимберли стало неровным. Она села в продавленное кресло перед телевизором. Лежавшие на бедрах руки дрожали.
Звук текущей в раковину воды, движущейся во рту зубной щетки. Потом плеск. Видимо, Мак брился.
Кимберли встала, начала ходить по комнате. Выпускные экзамены давались ей легче. Первый свой заряженный пистолет она держала с меньшим трепетом. О, почему это так трудно?
Потом дверь открылась. В проеме появился Мак, чистый, свежевыбритый, с полотенцем, обернутым вокруг талии.
— Эй, красавица, — мягко сказал он. — Часто подходила сюда?
Кимберли пошла к нему, положила руки на его голые плечи, и это оказалось вовсе не так трудно.
* * *
Нора Рей не спала. Оказавшись наконец одна в комнате она опустилась в старое кресло и уставилась на дорожную сумку. Нора Рей знала, что нужно делать. Странно, когда эта минута приблизилась, она мешкала. Робела.
Она не думала, что оробеет. Надеялась быть сильной, торжествующей, но вместо этого испытывала страх.
Нора Рей поднялась из кресла, небрежно осмотрела комнату. Продавленная двуспальная кровать. Дешевая тумбочка под телевизором со свежими царапинами и давними пятнами от сырости. Сам телевизор до того старый, маленький, что никому не приходило в голову его украсть. Сосчитала отверстия, прожженные сигаретами в ковре.
Три года очень долгий срок. Она могла ошибиться, но сомневалась в этом. Последние мгновения с сестрой не забываются. И эти подробности все глубже врезаются в память.
Итак, она теперь здесь. И он здесь. Как быть?
Нора Рей подошла к сумке, расстегнула ее, сунула внутрь руку и достала пластиковую сумочку на молнии, похожую на косметичку. Маку она не солгала. Девушка мало что может пронести мимо службы безопасности аэропорта.
Но в сумочке кое-что было. Собственно говоря, она переняла эту науку непосредственно у того человека.
Нора Рей вынула пузырек глазных капель, потом нащупала в ботинке длинную иглу, спрятанную в разрез на каучуковой подошве, быстро вытащила из флакона с шампунем пластиковый шприц.
Она надела на него иглу, очень осторожно набрала в него жидкость из пузырька. Когда-то в нем действительно были глазные капли, но на прошлой неделе Нора Рей заменила его содержимое.
Теперь в пузырьке находился кетамин. Быстродействующий. И в надлежащей дозе неотвратимо смертоносный.
* * *
Мужчине снился сон. Он метался из стороны в сторону. Взмахивал руками, сучил ногами. Мужчина терпеть не мог это сновидение и пытался проснуться. Но пришедшие во сне воспоминания пересиливали и затягивали его обратно в бездну.
Он был на похоронах. Стоял невыносимо жаркий день на невыносимо жарком кладбище, солнце нестерпимо жгло покуда священник бубнил и бубнил слова панихиды, на которую никто из округи не потрудился прийти. Мать крепко держалась за его руку. Единственное ее черное платье — шерстяное, с длинными рукавами — не годилось для такой погоды. Она покачивалась, жалобно вздыхала, а он и его младший брат поддерживали ее, не давая упасть.
Наконец все кончилось. Священник умолк. Гроб опустили в могилу. Потный могильщик с облегчением начал засыпать ее.
Они пошли домой, и он был рад этому.
Дома он растопил печку и бросил в нее весь оставшийся уголь. Воздух в лачуге был и так спертым, но без электричества приготовить ужин иначе нельзя. Завтра ему придется найти дров для печи. А послезавтра придумать что-то другое. Но это потом. А сейчас он хотел только поставить на стол еду и увидеть легкий румянец на лице матери.
Брат ждал, когда разгорится печь, чтобы согреть бульон.
Мать они кормили молча. Сами не проглотили ни капли, только совали ложку с говяжьим бульоном в бескровные губы и отламывали кусочки черствого хлеба. Наконец она вздохнула, и он счел, что самое худшее позади.
— Его больше нет, мама, — услышал он собственный голос. — Жизнь теперь станет лучше. Вот увидишь.
И тут ее бескровное лицо поднялось. Безжизненные голубые глаза ярко вспыхнули, щеки пугающе раскраснелись.
— Лучше? Лучше? Неблагодарный гаденыш! Он давал тебе кров, давал еду. И чего за это требовал? Чуточку уважения от жены и детей! Это было слишком много, Фрэнк? Слишком много, черт побери?
— Нет, мама, — ответил он, испуганно пятясь от стола. Его робкий взгляд обратился к столь же оробевшему брату. Они никогда не видели ее такой.
Мать поднялась из-за стола, бледная, тощая, костлявая,и подошла к старшему сыну.
— У нас нет еды!
— Я знаю, мама…
— У нас нет денег!
— Я знаю, мама…
— Мы лишимся этого дома.
— Нет, мама!
Но мать не успокаивалась; она все приближалась и приближалась. А он пятился, пока плечи не прижались к стене.
— Дрянной мальчишка, гадкий мальчишка, неблагодарный, эгоистичный мальчишка. За что я только наказана таким отвратительным сыном, как ты!
Его брат плакал. Бульон остывал на столе. И мужчина-ребенок понял, что теперь уже нет избавления. Отца не стало. И его место заняло новое чудовище.
Он стоял, опустив руки. Подставляя лицо. Первый удар был почти неощутимым по сравнению с отцовскими. Но мать училась очень быстро.
И он ничего не делал. Держал руки по швам. Позволял матери бить себя. Потом медленно сполз на горячий пыльный, пол, а мать пошла за отцовским ремнем.
— Убегай, — сказал он брату. — Беги, пока можешь.
Но брат был так испуган, что не мог двинуться, а мать быстро вернулась, размахивая в воздухе кожаным ремнем и наслаждаясь его свистом.
Мужчина внезапно проснулся. Дыхание его было неровным, глаза дико блуждали. Где он? Что случилось? На миг ему показалось, что черная пустота овладела всем. Потом он сориентировался.
Он стоял посреди комнаты. И держал в руке коробок спичек, первая была уже наготове в пальцах…
Мужчина положил спички на стол, поспешно отошел от него, держась за голову и внушая себе, что еще не безумен.
Нужен аспирин, нужна вода, нужно что-то гораздо более действенное. Нет еще, нет еще, не сейчас. Пальцы скребли небритые щеки, вжимались в виски, словно одной силы воли хватило бы, чтобы череп не раскололся.
Надо не выпускать его. Еще немного. Недолго.
Ощущая беспомощность, он поймал себя на том, что снова смотрит на спички. А потом понял, что нужно сделать. Взял коробок со стола, держал эти драгоценные палочки в руке и думал о том, что давным-давно не приходило на ум.
Об огне. О том, что все прекрасное должно погибнуть. А затем вспомнил тот день в лачуге и то, что произошло дальше.