Прошло три дня, прежде чем Серена позволила себе хотя бы помыслить о том, чтобы подняться на чердак в Уинтерсгилле.

Мари на протяжении этих трех дней единолично заправляла заводом, предоставив Серене возможность целиком посвятить себя обустройству маленького домика, восседавшего на склоне горы над рудником. Это была тяжелая и грязная работа, но Серена, мечтавшая о собственном жилье, трудилась с энтузиазмом.

К вечеру, правда, она настолько уставала, что даже не имела сил составить Мари компанию у телевизора в большом доме на вересковой пустоши. Она просто поднималась в отведенную ей комнату — свою бывшую комнату — и укладывалась спать, забываясь крепким, лишенным каких-либо видений сном, после которого наутро пробуждалась вновь свежей и бодрой.

Один раз звонила Вив, чтобы излить Мари свое раздражение и обиду на Серену, но той удалось утихомирить гнев сестры, объяснив, что поселиться на время в Уинтерсгилле девушку вынудили обстоятельства: ей требовалось перебрать одежду, которую она оставила в доме десять лет назад. Отчасти это было правдой. Серена, действительно, отыскала в своих старых вещах годные для носки предметы туалета, — главным образом, нижнее белье и ночную сорочку, — но этого, разумеется, было мало, и потому, прежде чем приняться за уборку в своем новом доме, она на полдня съездила в Мидлсбро, чтобы приобрести кое-что из одежды взамен сгоревшей во время взрыва, произошедшего в минувшее воскресенье.

— Ты уверена, что тебе стоит в одиночестве копаться в вещах матери? — спросила Мари в четверг утром, собираясь отправиться в Кейндейл.

— Ничего со мной не случится. Неужто я не смогу совладать с собой, увидев драгоценности и прочие безделушки?

— Как знать? — озабоченно промолвила Мари. — Там хранится твое прошлое, дорогая.

— Вот именно, Мари. Прошлое. А мне теперь следует думать о будущем.

— Ты говоришь прямо как Макс, — улыбнулась Мари. — Знаешь, а в тебе ведь много от него.

— Полагаю, это очень кстати, раз уж я согласилась взять на себя заботу о Кейндейле. — Серена, лукаво улыбнувшись, стала убирать со стола грязную посуду, оставшуюся после завтрака.

— Ты больше не испытываешь ненависти к Кейндейлу?

— Нет. — Серена, отвернувшись от раковины, тихо засмеялась. — Эй! Ну что ты так тревожишься, Мари? Чувствую, что я скоро срастусь с ним душой и телом.

— И тебя не пугает, что ты изо дня в день будешь видеть только завод, и днем, и после работы — в окно своего тесного убогого домика.

— Завод — это всего лишь здание. Я постепенно узнаю людей, и они мне нравятся. По-моему, я им тоже нравлюсь, хотя некоторые не хотят забывать те глупости, что я вытворяла.

— Холт, кажется, приезжает завтра?

Лицо Серены омрачилось.

— Вроде бы рано утром… или, возможно, даже ночью.

— Что ты собираешься делать? — прямо спросила Мари, облокотившись на стол. — Скажешь ему о том, что нашла в чулане у него дома?

Серена передернула плечами.

— А куда ж деваться?

— Только не делай из этого проблему, любовь моя.

Девушка порывисто развернулась.

— Почему же? Думаю, я заслуживаю объяснения.

— Он ни в чем не виноват.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. — Мари уставилась взглядом в стол. — Знаю и все. Поверь мне, Серена. Ради Бога, не бросай ему в лицо дикие обвинения.

Серена, подбоченившись, подошла к столу.

— К чему ты клонишь, Мари?

Женщина подняла голову.

— Ты своенравная, прямая, заводишься с полоборота. Такая же, как Макс. А Холт… он ведь просто человек, дорогая, и я не хочу, чтобы ты губила свою жизнь…

— Еще раз! Ты ведь это хотела сказать, да?

Мари посмотрела ей в лицо.

— Да, — ответила она. — Это. Но только потому, что я знаю, каких мучений тебе это стоило.

— А не кажется ли тебе, Мари, что я обязана потребовать у Холта объяснения относительно куртки с капюшоном под лестницей в его доме, в которую, как утверждает молва, был одет человек, последним видевший моего отца живым? Разве это не мой долг перед отцом?

— Но у меня тоже есть куртка с капюшоном, Серена. — Мари встала из-за стола. — Показать?

— Не болтай глупостей.

— В чем же тут глупость? Под подозрением находятся все обитатели Кейндейла и окрестностей, имеющие куртки с капюшоном. Разве нет?

— Конечно, нет!

— Только Холт.

— Нет. Нет. Я вовсе не это имела в виду. — Серена была в смятении. — О, Мари, — она беспомощна развела руками, — я так не хочу, чтобы оказалось, что на обрыве с отцом находился Холт.

— Когда погиб Макс, Холт был в отъезде, в Шотландии. И тебе это известно.

— Да, — подавленно отозвалась девушка.

— Но ты почему-то сомневаешься.

— Он уезжал один. У него нет алиби.

— Его алиби — если таковое ему понадобится — тахограф. В тахографической карте указываются и фамилия водителя грузовика, и даты, и пункты назначения, и сколько часов он провел за рулем, сколько сделал остановок, откуда тронулся в путь, куда прибыл. Господи, Серена, ну как ты не понимаешь? Холта и близко не было в Кейндейле в день гибели Макса.

— Но мы ведь не видели эту карту.

— Не наседай на него, Серена. Говорю тебе, он не имеет никакого отношения к гибели Макса.

— Однако утверждать это с полной уверенностью ты не можешь.

— Могу, любовь моя. Поверь мне.

— На каком основании?

— Не спрашивай. На этот вопрос я отвечать не стану.

Одно скажу: выброси из головы мысль о причастности Холта к гибели твоего отца. Он не виновен.

— Значит, я должна весь остаток жизни провести в сомнениях?

— Серена, некоторые вещи приходится принимать на веру. — Мари взглянула на настенные часы. — Послушай, мне надо идти. Правда. Сегодня четверг. В десять должны привезти зарплату. Я не могу оставить это на Джеки.

— Прости, Мари. — Серена вздохнула. — Много со мной хлопот, да?

— Просто разберись в себе. Приведи в порядок свои мысли и чувства, а также тот идиотский дом, в котором вознамерилась поселиться. Сделай это. Сегодня. В выходные Марк перевезет мебель, а мы с тобой тем временем займемся малярными работами. Договорились?

— Слушаюсь, босс.

Мари весело хмыкнула и направилась к выходу.

— И не вздумай горбатиться, как проклятая, — предупредила она от двери, погрозив девушке пальцем.

— Не буду, — с легкостью пообещала Серена, заведомо зная, что не сдержит слова. Она страстно желала поскорей обзавестись собственным жильем, да к тому же ее мучила совесть за то, что Мари вынуждена вот уже на протяжении недели одна тащить на своих хрупких плечах весь завод.

Проводив Мари, Серена вымыла посуду, прибралась на кухне и уже подумывала, чтобы подняться на чердак, как вдруг зазвонил телефон.

— Серена! — услышала она в трубке измученный голос Кирсти. — Я понимаю, что опять злоупотребляю твоей добротой, но у меня ужасная мигрень…

Серена заверила австралийку, что с удовольствием приедет в Райвлин и посидит с Рин пару часов; все ее неотложные дела подождут до завтра.

Девушка немедленно отправилась в город и вскоре уже была в гостинице. Кирсти с дочкой переселились в номер поменьше на втором этаже с убогим видом из окна.

— Апартаменты, конечно, не ахти. — Австралийка, бледная, с запавшими глазами, удрученно показала рукой на комнату, довольно уютную, но тесную. — Но глупо как-то платить за двухместный номер, когда Райан все равно здесь пока не живет.

— Если тебе не хватает денег… — начала Серена, но Кирсти остановила ее жестом.

— Эй, я ни на что не намекаю. Просто расхандрилась сегодня.

— Наверно, у тебя упадок сил, любовь моя.

— Тем не менее в больницу мне придется поехать, — вздохнула Кирстен. — Райан с ума сойдет от беспокойства, если я не появлюсь.

В колыбели возле односпальной кровати довольно гукала Рин. Серена улыбнулась девочке.

— По-моему, она счастлива.

— Если бы ты присмотрела за ней до обеда…

— Разумеется. Мы вот что сделаем. Я сгоняю в Мидлсбро за покупками. Мне ведь только раз удалось урвать полдня для восполнения своего гардероба.

— Ой, Серена… я совсем не подумала об этом. Все твои вещи, должно быть, сгорели во время пожара…

— Не волнуйся. Послушай. Я отвезу тебя в больницу и потом съезжу с Рин в магазин. Хорошо?

— Даже не знаю, что бы мы делали без тебя.

— Эту тему отложим. Прежде всего нам следует думать о Райане.

Кирсти обвела взглядом комнату.

— Не представляю, как мы станем управляться, когда Райана выпишут из больницы. Сразу в Австралию мы отправиться не сможем. Он ведь будет еще слишком слаб для подобного путешествия. А возвращаться с ним сюда…

Надежды Серены на собственный уголок мгновенно рассыпались в прах. Она понимала, что должна будет уступить Райану с Кирсти свой маленький домик — хотя бы на то время, пока они не утрясут свои дела. Что ж, придется пожить у Мари в Уинтерсгилле.

— Врачи говорят, что его, возможно, выпишут в конце следующей недели.

— Райана? Так скоро?

Неприятная неожиданность. В доме работы непочатый край: и крышу надо починить, и полы подправить. Разве успеет она за такой короткий срок подготовить дом к приему инвалида и грудного ребенка?

— Он уже вне опасности. Говорит, что чувствует себя хорошо. Голова, конечно, беспокоит. Но ведь от приступов не избавиться, да? — Лицо Кирстен внезапно искривилось, по щекам потекли слезы. — Почему еще и это? Почему? Почему? — всхлипывала она. — Почему это случилось? Неужели он мало выстрадал?

Серена подошла и обняла девушку. Кирсти плакала, как ребенок, у нее на груди, и Серена понимала, что утешения бесполезны. Она просто раскачивалась вместе с ней из стороны в сторону, пока слезы не иссякли.

Кирсти со стоном отстранилась от нее.

— О Господи! А я думала, что выдержу. — Австралийка отерла ладонями лицо, провела пальцами по длинным темным волосам и с несчастным видом уставилась на свое отражение в зеркале. — Я даже к Холли не могу обратиться за помощью. Она ведь уже вернулась в Австралию.

— Ты выдержишь, справишься. Ты уже это доказала, — убеждала ее Серена.

Кирсти, шмыгая носом, подошла к раковине, умылась холодной водой и вытерла лицо полотенцем.

— Я обязана сохранять самообладание. Ради Райана, — пробормотала она причесываясь, потом повернулась к Серене. — Как я выгляжу? Райан не должен знать, что я плакала…

— Выйдешь на свежий воздух и сразу почувствуешь себя лучше. А утро выдалось морозное, уверяю тебя. Так что чуть покрасневший нос ни у кого не вызовет подозрений.

Кирсти слабо улыбнулась.

— А за жилье не беспокойся. У меня есть прекрасная идея. Райану не придется возвращаться сюда.

— Не придется? — просияла Кирстен.

— Послушай, больше пока ничего не скажу. Но не волнуйся. Я вас не брошу. Обещаю.

В третьем часу Серена вернулась с Рин в больницу и вручила малышку родителям. Райан поднялся с постели и сидел в комнате отдыха. Он был бледен, но определенно чувствовал себя лучше, и потому Серена решила, что нужно немедленно возвращаться в Уинтерсгилл и разбирать вещи на чердаке. Маленький домик временно обойдется косметическим ремонтом. Может быть, Холт подыщет столяра и кровельщика, которые быстро приведут дом в порядок.

В тусклом свете пасмурного апрельского дня Серена мчалась в Уинтерсгилл, надеясь до темна разобрать большую часть вещей на чердаке. Покупки — одежду и обувь — она пока оставит в машине: позже примерит обновы.

Через десять минут копания на чердаке девушка пришла к выводу, что хранившейся здесь старой мебели вполне хватит на то, чтобы основательно обставить новое жилье, однако если Райан с Кирсти собираются временно поселиться в маленьком домике над рудником, им потребуются кое-какие вещи и для ребенка.

В углу она нашла свою старую детскую кроватку с откидными бортами, которая оказалась в довольно приличном состоянии; требовалось только матрас заменить. В принесенном с собой блокноте Серена отметила: «Матрас для кроватки. Шторы для всего дома» и продолжала осмотр: кресло-качалка, раскладушка, коробки с чайным и столовым сервизами. Девушка улыбнулась. Мать неизменно проявляла недовольство, когда коллеги Макса приносили ей образцы посуды из его гончарной мастерской. Кэтрин Кордер предпочитала фаянс фирмы «Веджвуд».

На глаза попался принадлежавший матери старинный ящик-секретер — тоже покрытый пылью. Серена, опустившись на колени, сдула с него пыль и открыла. Мать не имела привычки вести дневник, но к удивлению девушки, ящик оказался заполненным письменными принадлежностями — стопка бледно-голубой бумаги для письма, голубые конверты, изящные ручки с тонкими перьями.

На чердаке смеркалось. Серена вытащила из ящика бумагу с конвертами, среди которых обнаружила фотографию матери размером с открытку, сделанную в фотоателье.

«Дорогому Филиппу! С любовью!» — прочитала она начертанную на снимке надпись.

Серена хмурясь вертела в руке фотографию. На обратной стороне стоял штамп с фамилией владельца фотоателье и датой. Серена была потрясена, когда сообразила, что снимку больше двадцати лет. Она пришла в недоумение. Имя «Филипп» было ей не знакомо. Кто такой этот Филипп? И почему мать сделала ему такое посвящение?

Внизу хлопнула дверь. Девушка вздрогнула от неожиданности.

— Серена! Это я! — донесся голос Мари.

Она резко поднесла к лицу руку с часами, нечаянно перевернув ящик; его содержимое разлетелось по полу.

— Черт! — Серена поднялась и вышла на узкую лестницу, ведущую на первый этаж. — Я еще здесь, Мари! — прокричала она. — Разобрала гораздо меньше, чем надеялась успеть.

Внизу у лестницы появилась Мари.

— Я специально приехала пораньше, чтобы помочь. Чаю принести?

— Буду весьма признательна. Потом расскажу тебе про свой день.

— Ты, должно быть, куда-то ездила, — судя по сверткам на заднем сиденье твоей машины.

Мари рассмеялась.

— Мне пришлось сегодня побыть нянькой. У Кирсти началась мигрень, поэтому я забрала Рин и вместе с ней поехала за покупками в Мидлсбро.

— Бедняжка!

— Дети меня до смерти пугают. Они такие маленькие, хрупкие.

— Надеюсь, ты заговоришь иначе, когда своих заведешь, — усмехнулась Мари.

Серена вновь подумала о Холте. Внутри все сжалось. Она страшилась встречи с ним, страшилась спрашивать о куртке с капюшоном, которую увидела в его доме.

Мари, должно быть, по выражению лица девушки, догадалась, какие мысли ее тревожат.

— Забудь об этом, — сухо бросила она. — Думай лучше о том, каких детей вы вместе народите, а не об этой проклятой куртке.

— Так и сделаю. Во всяком случае, сейчас мне не до Холта с его курткой. Я, кажется, что-то сшибла и завалила хламом весь пол.

— Вместе с чаем прихвачу лампу, — пообещала Мари. — Уже темнеет. Макс всегда говорил, что надо провести на чердаке свет, но руки до этого так и не дошли.

Мари ушла в комнату, а Серена вернулась на чердак и стала собирать разбросанные бумаги.

Взгляд опять наткнулся на фотографию матери. Так все же, кто такой этот Филипп?

Голубая писчая бумага поблекла по краям. Девушка спрашивала себя, стоит ли ее хранить, но в данный момент не чувствовала в себе решимости выбросить что-либо из вещей, принадлежавших матери. Она уложила бумагу аккуратной стопочкой на дне ящика, сверху поместила конверты, потом развернула газетную вырезку. «Собрание молодых фермеров Западного Йоркшира»! Это была групповая фотография. Ее мать, в восхитительном вечернем платье, смотрела в лицо высокому симпатичному мужчине, обнимавшему ее за талию.

Серена свернула вырезку и тоже убрала в ящик. Западный Йоркшир! Чушь какая-то. Что ее мать делала в Западном Йоркшире, если она жила на Восточном побережье?

На полу оставалось несколько писем. Серена взяла в руки одно. Оно было адресовано миссис Кэтрин Кордер. Штемпель указывал, что письмо было послано из Харрогита двадцать три года назад. Серена пробормотала с улыбкой:

— Мне тогда было пять лет.

Имеет ли она право прочитать это письмо? Ведь оно адресовано матери. В ней разыгралось любопытство. В сущности, хоть она и злилась на отца, когда узнала в день смерти матери о его связи с Мари, все ее воспоминания связаны только с ним.

Услышав, как Мари медленно поднимается по лестнице, девушка выпрямилась, перенеся тяжесть тела на ступни, и прокричала:

— Смотри под ноги. Я еще не все собрала с пола.

Мари, осторожно ступая меж писем, поставила на голый пол две дымящиеся кружки.

— На твоем месте я бы их не трогала, любовь моя. Может, пойдем вниз?

— Черт, нет, Мари. Я должна поскорей привести в порядок тот дом в Кейндейле.

Она села на пол, подогнув под себя ноги, взяла кружку с чаем и стала рассказывать про Кирсти с Райаном.

Мари отодвинула ногой в сторону письма и, вытащив маленький кожаный пуфик, тоже села.

— Так что, как ты понимаешь, придется мне уступить дом Кирсти с Райаном, — по крайней мере, до тех пор, когда он окрепнет и будет в состоянии вернуться в Австралию.

— Хмм.

Мысли Мари явно занимало что-то другое.

— Эй! Ты меня слушаешь?

— Конечно. Однако здесь становится совсем темно. Пойдем вниз, а? Никогда особенно не любила чердаки.

— Ты вроде бы обещала лампу?

— Ой! Да! Забыла принести.

Серена нахмурилась.

— Да нет, ты не забыла, Мари. Она на лестнице. Я видела, как ты оставила ее там несколько минут назад.

— Это старая лампа, любовь моя. Батарейки нужно заменить. Давай оставим все это до завтра, хорошо?

— Ну что ты, Мари. Еще даже четырех нет. Мне вполне хватает дневного света.

— Серена, брось это! — вспылила Мари.

Девушка отпила глоток горячего чая.

— Не могу. Это вещи матери. Ее личные вещи, письма. Я не могу оставить их валяться на полу.

Мари быстро допила свой чай.

— Ему следовало сжечь их, — пробурчала она. — Говорила я Максу, что надо все сжечь!..

— Мари, ну что ты несешь? — Серена сердито смотрела на женщину, которую уже стала считать своей подругой. — Как можно быть такой бессердечной? Я понимаю, ты, наверно, ненавидела мою мать, но…

— Ненавидела?

Мари неприятно рассмеялась.

— Это очевидно.

— Послушай, Серена, кончим этот разговор. — Она поднялась. — Пойдем вниз, поужинаем, пока не наговорили друг другу глупостей, о которых после будем сожалеть.

— Нет! — Серена поставила на пол кружку и взглянула на письмо, адресованное матери, которое по-прежнему держала в руке. — Нет, — повторила она. — Я останусь и разберу эти письма. Думаю, я вправе узнать, как и чем жила в последние годы моя мать.

— Не надо! — сдавленно прохрипела Мари. — Не делай этого, Серена!..

— Почему?

Взгляд девушки метнулся к ее лицу.

— Я… я не могу объяснить. — Мари направилась к лестнице, но на выходе резко обернулась и проговорила: — Серена… прошу тебя… умоляю, не трожь это, не вороши. Забудь, что ты когда-либо видела эти письма. Я думала, ящик заперт. Макс сказал, что запрет его, а ключ выбросит…

— Так сказал мой отец?

— Прошу тебя, любовь моя. Оставь их. Прошлое давно похоронено.

Серена так не считала.

— Прошлое для меня загадка, — спокойно отвечала она. — Никогда не пойму, почему отец изменил матери. Она была такая красивая… — Она нагнулась и подняла с пола фотографию Кэтрин Кордер. — Моя мать, — объяснила девушка, посмотрев на Мари, на лице которой застыло выражение невыносимой муки.

Серена встала и, еще раз бросив взгляд на фотографию, воззрилась на лежавшие у ее ног письма.

Из груди Мари вырвался вздох, прозвучавший, как всхлип.

— Что ж, если ты так считаешь, оставайся… разбей свое сердце.

С этими словами она ушла. Серена смотрела ей вслед, терзаемая дурным предчувствием, почти уверенная в том, что с минуты на минуту весь ее мир развалится на куски.