Кит Рейсом надавила на звонок в центре черной двери. В столь поздний час Серс могла спать. Кит спешила — не хватало еще, чтобы ее здесь увидели. Она позвонила снова.

— Это ты. Кит? Я тебя не узнала Входи! — Серс провела Кит в мраморный вестибюль. — Как ты себя чувствуешь?

Серс Никос-Секора была девятой дочерью Ставроса Никоса, одного из богатейших и хитроумнейших содержателей борделей на обоих полушариях. На острове, в благодатном местечке, где впадают в Персидский залив Тигр и Евфрат, Никое возвел целый комплекс под названием «Улей», где предлагал тонким ценителям представительниц всех народов земли. Какое-то время его собственная дочь олицетворяла там прелести Греции, а ее подруга Китсия Рейсом, беглянка девятнадцати лет от роду, — прекрасную Францию.

Теперь, в возрасте восьмидесяти семи лет. Серс владела «Калипсо» — шикарнейшим на Манхэттене оздоровительным клубом, спрятавшимся на верхушке небоскреба. Здесь, в центре самого обезличенного города на свете, Серс оказывала своим клиентам услуги, максимально ориентированные на их личные запросы. В двенадцати покоях — непременно со своим садиком для медитации, сауной, паровыми ваннами, джаккузи, искусственными водопадами и много чем еще — «Калипсо» с помощью вышколенного персонала возрождал к жизни специфический контингент, преуспевающих дам — представительниц свободных профессий и высшего управленческого звена.

— Простите, что я пришла так поздно.

— Идем. — Серс повела ее за собой. — Ты не больна? Можно подумать, ты только что столкнулась с привидением.

Кит молча шагала за маленькой, хрупкой старушкой. Серс одевалась в кимоно, завязывала седые волосы высоким узлом, никогда не повышала голоса и, подобно стареющей гейше, источала аромат эвкалипта и алоэ.

— Я рада, что ты пришла. Зайди в кабинет, я дам тебе одежду, — она протянула Кит темное кимоно, — а ты отдай мне свою.

Кит сняла с себя все, за исключением Черной жемчужины в ухе. Взволнованно теребя мочку, она отдала вещи Серс, глаза которой, окруженные морщинами, напомнили ей высохшие озера среди пустыни, затем позволила вынуть заколки у себя из волос. Серс печально покачала головой и, отсчитав на маленьком, как школьная парта, письменном столе четыре деревянные бусины, бросила их в кожаный мешочек.

— Останешься здесь ровно на сутки. Только обещай, что не сбежишь на какое-нибудь экстренное совещание или на свидание к дружку.

Кит покорно кивнула и приняла из ее рук кожаный мешочек. Она знала, что бусины — это жетоны, которые позволят ей сделать четыре телефонных звонка. Серс была строга, но не до самодурства, она не полностью лишала своих клиенток отдушины во внешний мир.

Когда они вместе поднялись по винтовой лестнице в лентхаус, где расположился клуб «Калипсо», до слуха Кит донеслось птичье пение. Здесь обитали пернатые более дюжины видов — цветастые туканы и крохотные попугайчики, канарейки, неразлучники, отлично чувствовавшие себя под огромной лампой, обеспечивавшей цветение пышной тропической флоры. Над бассейном тянулась галерея с дверями спален Вода, сон и массаж — этими классическими приемами Серс ставила заработавшихся дам на ноги.

Когда среди ветвей мелькнул бассейн. Кит ускорила шаг.

Она с подозрением относилась к искусственной голубизне, выдающей насыщенность хлором, но этому бассейну доверяла — выложенный каррарским мрамором, он был чист и прохладен, как горное озеро.

«Кому, как не шлюхе, заботиться о чистоте?» — любила повторять Серс.

— Начни с бассейна. Кит. Это растянет тебе мышцы. — Она провела пальцем по ее спине.

Кит сбросила кимоно и, быстро спустившись по темно-зеленым ступеням, поплыла, широко взмахивая руками, а Серс стояла, провожая ее взглядом.

— Слишком много событий сразу, — сказала Кит, вернувшись. — Мне надо во всем разобраться.

Всю жизнь она ждала сигнала от Китсии, но сегодня, увидев черепашку, испытала только страх. Десять лет назад она бы несказанно обрадовалась, но теперь было слишком поздно, она давно выросла и достигла возраста, когда перестала нуждаться в отце.

— Как поживает твой «Последний шанс»? — спросила Серс с бортика.

Кит улыбнулась и промолчала: Серс и ее персонал жадно поглощали колонки сплетен.

— Я читала о гибели молодой актрисы, — прощебетала Серс, обращаясь, скорее, к самой себе. — Как печально!

Кит пыталась точно вспомнить слова журналистки, но вспоминались только глаза черепашки.

— Я чувствую давление. Серс.

— Перевернись на спину! — Серс прикоснулась пальцем к выключателю, и свет погас; остались гореть только две маленькие синие лампочки в глубине бассейна. — А теперь смотри. — Она указала на прозрачный купол, заменявший потолок.

Кит увидела нежно-розовое ночное небо Ей хотелось раствориться в неподвижной воде, остановить бег времени. Казалось, она превратилась в тщедушную морскую звезду. Она хотела найти свой нервный центр, но этому мешали и угрозы Раша, и двусмысленные замечания Арчера об отснятом материале, и лицо Брендана, схлопотавшего от нее пощечину. Да еще Либерти Адамс, ее ни на секунду не закрывающийся рот и неподвижные фиалковые глаза…

— Дело в матери. Серс, — вымолвила наконец Кит. Ей захотелось рассказать Серс, как это трудно — быть дочерью Китсии, но она сдержалась.

Опустившись на белую мраморную скамью под лимонными деревьями. Серс высыпала на ладонь птичий корм — две канарейки и попугайчик-неразлучник немедленно принялись его клевать. Старуха умильно зачмокала.

— Когда я работала на своего отца, — заговорила она, — у меня был один постоянный клиент — красивый австралиец из доков. Он приходил каждую субботу и требовал меня. Воскресным утром он присылал мне цветы. Мы не занимались сексом: я раздевалась перед ним, и он меня целовал. Я совершила непозволительное для шлюхи: влюбилась в него. Однажды он не пришел в субботу, но в воскресенье утром, как всегда, появились цветы. Я почувствовала себя счастливой, потому что скучала по нему. Он больше не приходил, но воскресные цветы оставались правилом. Через три месяца кончились и цветы, но к этому времени мне уже стало все равно: я перестала по нему скучать. Только спустя много лет я узнала, что австралиец уехал и думать обо мне забыл. Цветы по воскресеньям присылала Китсия.

Кит чувствовала полную растерянность. Китсия из рассказа Серс была совершенно ей незнакома.

— Вы давно ее знаете. — Кит повисла на бортике. Серс кивнула, очищая семечки подсолнечника. — Вечно она играет в игры! — Серс опять кивнула и бросила себе в рот семечко. — Почему она не может быть как все?

— Потому, малышка Кит, что она не как все. Она не соприкасается с остальными.

— Вам известно, что мы не разговариваем? Она вас предупреждала? — спросила Кит, выходя из воды.

— Грустно это слышать. Она стареет. — Серс горестно покачала головой.

Принимая полотенце. Кит испытующе посмотрела на хозяйку всего этого великолепия.

— Тоже мне, старуха!

«Женщина, способная соблазнить Брендана Марша, еще молода», — думала она.

— У тебя мало уважения к матери.

— А зачем ее уважать? Меня-то она не уважает… И потом, она хочет не уважения, а власти. — Кит накинула кимоно и стала подниматься на галерею, к своей комнате.

— Уважение, власть… Все это слова, малышка Кит, одни слова. — Серс открыла дверь. — Ты сама довольна собой? — Вопрос был риторический, но Кит заносчиво вздернула подбородок. Серс покачала головой:

— Только ты начала расслабляться, как я тебя поддела. Очень неосмотрительно с моей стороны.

Она притушила свет в комнате, и тогда зажглись фонарики за стенами из рисовой бумаги, осветив безмятежный сельский пейзаж. В этот момент Кит захотелось оказаться далеко-далеко…

— Ах, Серс, до чего хочется сбежать! А вообще-то нет, лучше суметь со всем этим справиться. Не дадите мне лампу поярче, чтобы я могла почитать?

— Потерпи сутки, — серьезно сказала Серс, массируя ей руки. — Плечевые мускулы никак не расправляются. Если не хочешь заболеть, слушайся меня!

— Хорошо, пусть будет по-твоему.

Это означало: никаких сценариев, почты, газет до завтрашнего утра. До завтрака — никаких дел. Мысль об этом была невыносима, но Кит знала, что должна подчиниться. Она села и сделала несколько глотков отвара, предназначенного для успокоения нервов и крепкого сна.

— Серс…

— Что, моя овечка?

— Я тоскую по Брендану.

— Знаю. — Голос Серс стал ласковее. Она перевернула Кит на живот и начала массаж спины.

— Тоскую! — повторила Кит, словно Серс вытянула из нее это слово. — Он в Нью-Йорке. Я только сейчас поняла, что он приехал, чтобы со мной помириться, а я так с ним обошлась!

Кит закрыла глаза. Она совершила непростительную ошибку — глупо было требовать от Брендана того, чего она не могла потребовать от себя самой.

— Я взрослая женщина, но мать до сих пор меня пугает, злит. Она владеет мной!

— Полегче! — Серс принялась за ее поясницу. — И не сопротивляйся.

— Если даже я бессильна перед Китсией, чего же ждать от него? Знаете, в чем ее беда? Она никогда не знала, что такое любовь.

— Думаю, знала.

— Нет, и мне ее жаль: ей невдомек, что значит любить кого-то так сильно, как… — Кит поперхнулась.

— И все же однажды Китсия влюбилась…

— Когда?

— Очень давно, но ее любовь оказалась безответной. А теперь спи, уже поздно.

Кит чувствовала, что отвар делает свое дело: ей казалось, что у нее тает кожа, увеличиваются лицевые кости. Перед глазами опять мелькнула зеленая черепашка с сапфировыми глазами, и сердце ее сильно забилось.

— В кого. Серс? В кого была влюблена Китсия?

Но Серс словно растворилась во мгле. Кит продолжала неподвижно лежать, вспоминая Звар и свое детство.

Четверо сыновей самой молодой жены старого эмира катались верхом по берегу гавани. Дочерей эмира, которых у него была, по слухам, целая дюжина, никто никогда не видел, и иногда Кит казалось, что она — единственная девочка в целом свете.

Спрыгнув со своих чистокровных арабских скакунов, мальчики отдавали поводья старому конюху Кассиму и бежали к кухне, где за сетчатой дверью доедала завтрак Маленькая Кит.

Как правило, в это время ее уже можно было спокойно увозить:

Большая Кит рано отправлялась к себе в мастерскую. Впрочем, Большая Кит была хитра: иногда она пила кофе дольше обычного. Завидя ее, мальчики переставали хорохориться и, подойдя к двери, прижимались носами и ладонями к сетке. Так произошло и в тот раз.

Маленькая Кит издала пронзительный крик — то был их условный сигнал. Вместо того чтобы зажать уши, Большая Кит медленно повернулась и уставилась на гостей своими черными безжалостными глазами.

— За мной пришли друзья, — сказала девочка. — Мне пора.

— Ладно, ступай. — Она шлепнула дочь по попке. — Знаю, ты предпочитаешь их общество моему, маленькая язычница.

— Спасибо, мама. — Кит обняла мать и показала мальчишкам, томящимся за сеткой, сложенное из пальцев колечко — американский знак «о'кей», который она подсмотрела у буровиков, недавно приехавших на Звар.

— Скажи им, что я не велела тебя трогать, — шепотом напутствовала ее Китсия.

— Мы же играем! Как играть в воде, если друг дружку не трогать? — Кит кинулась к сетке, мать последовала за ней.

Мальчишки, единственной одеждой которых были полосатые набедренные повязки, дружно расступились.

— С добрым утром, храбрецы, — произнесла Китсия.

— С добрым утром, миледи! — Демонстрируя хорошие манеры английских школьников, они затараторили, перебивая друг друга:

— Хэлло! Чудесная погода, не правда ли?

Китсия властным жестом заставила их умолкнуть:

— Присмотрите за ней.

Мальчишки ответили радостными улыбками. Несмотря на обучение в Великобритании, даже старшие — тринадцатилетний Ахмед и одиннадцатилетний Дхали — выглядели маленькими дикарями.

— Счастье, что у вас нет спортивных машин. Еще нет… — добавила Китсия мрачно и выпустила дочь на волю.

Все пятеро тут же забрались на лошадей. Кит устроилась за спиной у старшего, Ахмеда. Держась за него, она обхватила лошадиный круп голыми коленями и одновременно с ним ударила лошадь пятками. Всадники, размахивая руками и отчаянно визжа, помчались к широкому влажному пляжу, отражавшему солнце, как зеркало. В пятидесяти ярдах от берега торчали, словно вылезшие из воды чудовища, грозные скалы, облепленные водорослями.

Компания, спешившись, кинулась в воду и, ныряя, как стая заправских дельфинов, устремилась к самой большой из скал.

Любимой их игрой была «Волшебная лампа Аладдина». Кит была джинном, мальчики — матросами, потерпевшими кораблекрушение. Им полагалось найти лампу и вызвать джинна, который обещал исполнить три желания.

Ахмед и Дхали яростно соперничали друг с другом. Обычно первым ее находил Дхали, однако, несмотря на предсказуемость, игра всегда таила для игроков загадку. Дхали мог задерживать дыхание даже дольше, чем Кит, и долго плыл под водой вдоль корпуса затонувшего португальского парохода, внутри которого она любила прятаться. Вытянув Кит из люка, он в целости и сохранности доставлял ее, обнимая за талию, на камни, а потом в Волшебный грот.

Чтобы попасть в грот, приходилось сначала погрузиться на двадцать футов, после чего они выныривали в Загадочной пещере. Это было осуществимо только в отлив: в прилив даже у Дхали не хватало дыхания. Оказавшись с Кит в гроте, Дхали смущался и долго не мог сказать три желания. Тем временем в грот поспевал Ахмед. Он набрасывался на младшего брата и тузил до тех пор, пока тот не отказывался от джинна в его пользу.

Правила гласили, что, не исполнив трех желаний. Кит не имеет права дотрагиваться до земли, а может касаться только своего повелителя. Обычно она обхватывала Ахмеда за пояс, но однажды ее рука случайно скользнула ниже. Она уже видела у матери в мастерской обнаженных натурщиков и знала подробности мужской анатомии, но все равно была потрясена. На следующий день он схватил ее руку и не выпускал, пока она не догадалась погладить содержимое его набедренной повязки — рыбешку, угодившую в сеть.

— Каро-лайн… — Мать всегда произносила это имя нараспев, блаженно жмурясь.

Каролайн приехала на месяц, а осталась на шесть — дольше, чем остальные. Это была высокая стройная женщина с карими глазами, светло-рыжими волосами и рыжими бровями, протянувшимися до самых висков. Кит втайне прозвала ее Шивой, вспомнив картинку в книге об индийском искусстве.

«Шива» носила рубашки с открытым воротом, галифе и черные сапоги. Кит не то чтобы не любила «Шиву», просто ей не нравилось, как ведет себя в ее присутствии мать, — при ней Китсия становилась уклончивой, называла Кит не «дочка», а «дорогая» или просто «ты».

Теперь Китсия не торопилась по утрам в мастерскую, и они с «Шивой» вечно над чем-то посмеивались вдвоем. Полеживая в прохладной гостиной на ковровых ложах, почти соприкасаясь ногами, они курили черные сигареты. Иногда они желали поделиться с Кит причиной своего веселья, но она отшатывалась, почуяв запах, который всегда исходил от седобородых курильщиков гашиша на арабском «суке». Ей не нравилось находиться в их обществе, еще меньше нравилась их манера вышучивать ее друзей. Однажды она не выдержала и потребовала у «Шивы» объяснений.

— Ты хочешь знать, что мы находим забавного в твоих Маленьких Принцах? — спросила та, внезапно посерьезнев. — Ничего особенного. Просто я говорила Китсии, как печально, что сейчас они так добры к тебе, а когда вырастут, захотят отрезать тебе клитор.

— Не понимаю. Что такое клитор?

— «Розовый бутон», «безделушка», «сахарок» — мало ли как это называют? Такой нежный кусочек плоти… вот здесь. — Ее рука опустилась вниз, и Кит в ужасе отпрянула. После этого ей снились кошмары об Ахмеде и старике эмире, его отце, заносящем над ней нож.

Через неделю после отъезда Каролайн Кит снился ставший привычным кошмар, а проснувшись утром, она увидела у себя на простыне кровь. Она сдернула простыню с кровати и бросилась с ней в мастерскую к матери. Китсия подняла на лоб защитные очки, поставила паяльную лампу на помост и спустилась с лесов.

— Итак, это произошло. Я так и думала, что это вот-вот случится. Между прочим, некоторые матери хлещут по такому случаю дочерей по щекам. Не бойся, я этого не сделаю.

Они пошли во двор, и она показала дочери, как отстирывать кровь холодной водой и песком.

— Я сама грязная, — сказала Кит.

— Так прими душ.

— Я недавно принимала.

— Теперь, когда ты стала женщиной, тебе придется в дни кровотечения делать это чаще.

— А вот и не обязательно! Я ведь каждый день плаваю.

— Да, с ужасными мальчишками! Это мы тоже обсудим.

Стоя под душем, Кит смотрела, как ее кровь, смешиваясь с водой, исчезает в стоке. Когда она вытерлась и натерлась маслом, Китсия дала ей марлевую прокладку. Кит почувствовала себя младенцем в подгузнике и так расслабилась, что поведала матери о преследующем ее кошмаре. Китсия молча выслушала дочь, потом произнесла:

— Кажется, причина кошмара налицо. — Она указала на запятнанную ночную сорочку. — Теперь, когда у тебя начались месячные, кошмары, надеюсь, прекратятся. Но запомни мои слова, дочь: стать женщиной тоже означает погрузиться в своего рода кошмар. В этой связи я должна предупредить тебя еще об одном… — Вытираясь, Кит посмотрела на мать из-под полотенца. — Если ты хоть раз позволишь Ахмеду или кому-нибудь из его братьев засунуть пенис туда, откуда у тебя идет кровь, это станет для тебя, для нас обеих несравненно худшим кошмаром.

После этих слов Китсия достала что-то из брючного кармана. Вещица блеснула на утреннем солнце, и Кит загородила ладонью глаза, чтобы получше ее разглядеть. Это была драгоценная черепашка — магический талисман, отгоняющий любые кошмары.

— Какая красивая! Откуда она у тебя?

— Издалека. Бери, теперь она твоя. Считай это утешительным призом.

Кит взяла черепашку и, повертев ее в руках, осмотрела со всех сторон.

— Это не только красивая, но и полезная вещь. — Китсия надавила на живот черепашки. Разноцветный панцирь откинулся, и в ладонь Кит упала серьга с черной жемчужиной.

— Еще один приз?

Прежде чем она успела поблагодарить мать, слуга вынес из дома поднос и поставил перед ними на скамью.

— Какое ухо тебе проколоть?

— Как это? Разве серьга одна?

— Скажи спасибо за одну.

— Не понимаю…

— В день, когда ты получишь вторую серьгу, ты узнаешь, кто твой отец. Надеюсь, этот день никогда не наступит — для твоего же блага.

Дырочка в мочке уха быстро зажила, и Кит снова стала почти ежедневно плавать с Ахмедом и его братьями. Они восхищались первым ее взрослым украшением — черной жемчужиной — и отпускали на ее счет оскорбительные шуточки.

Однажды во время игры в «сардинки» она спряталась за небольшой скалой, похожей очертаниями на присевшего на корточки великана. Ахмед вынырнул из воды у нее за спиной и принялся ее целовать. Она не удивилась: все братья издавна лезли к ней с поцелуями. Но в этот раз Ахмед пошел дальше и стал пихать в нее палец. Она едва не выпрыгнула из воды, но он не унимался, палец проникал все глубже, причиняя ей боль и одновременно заставляя ее гореть огнем.

— Хочу тебя подготовить, — прошептал он ей на ухо. Это походило на инструкцию для новой игры, и она перестала сопротивляться, позволив ему продолжать загадочные приготовления.

В последующие дни они регулярно играли в «сардинки», и она возвращалась к той же скале, зная, что он обязательно вынырнет рядом. Потом настал день, когда она обнаружила, что палец сменило нечто более крупное и твердое. Она вскрикнула, но он зажал ей рот рукой, чтобы остальные не услышали крик и не собрались посмотреть. Младшие увлеклись игрой в поло на мелководье. Слушая, как шлепают по воде копыта их коней и как кричат в запале игроки, она невольно принимала его в себя все глубже. Соленая морская вода приобрела сладковатый привкус. Она оперлась о камень, он заработал ожесточеннее…

— Сдается мне, ваши игры становятся чересчур серьезными, — заявила как-то раз Китсия.

— Перестань, мама! — ответила Кит со вздохом. — Ты не понимаешь… — Она провела руками по волосам, полным соли, и ушла к себе в комнату, чтобы переодеться к ужину. Китсия последовала за ней и стала смотреть, как она снимает купальник, как покрывает тело ароматным маслом.

— Ты превратилась в поразительно красивую девушку.

— Спасибо, мама. — Кит покраснела и стала, поглядывая в зеркале на мать, натирать маслом ноги. Выпрямившись, она увидела, что мать смотрит на волосы внизу ее живота.

— Отобью-ка я телеграмму Пози: пусть подыщет для тебя в Америке приличную школу для девочек. Твои здешние учителя — форменные ослы. А главное, не хотелось бы, чтобы тебя обрюхатил кто-нибудь из местного сброда.

— Этот сброд, как ты выразилась, мама, — принцы, — заявила Кит, гневно подбоченясь. — Когда отец Ахмеда умрет, Ахмед станет эмиром. Между прочим, он — мой лучший друг.

— Он тебе не друг» — процедила Китсия сквозь зубы. — И никогда им не будет!

Кит не выдержала:

— Ты ненавидишь его, потому что… потому что… — Она не смела закончить.

— Договаривай. Раз начала, выскажись до конца.

— Ты вообще ненавидишь всех мужчин! — брякнула Кит и испуганно прищурилась.

Но мать не сочла себя смертельно оскорбленной.

— Никогда еще не слышала столь абсурдных утверждений!

Кит обиженно отвернулась к зеркалу и стала причесываться.

— Действительно, большинство мужчин — идиоты, — продолжила Китсия назидательно. — Впрочем, то же самое относится и к женщинам.

— Да, но лично ты предпочитаешь обнимать и целовать идиоток, а не идиотов, ведь правда? Ведь ты… ты — лесбиянка.

Китсия схватила ее за плечи и заставила обернуться.

— Где ты слышала это слово?

Кит вырвалась и, пожав плечами, подошла к шкафу, но мать, подскочив к ней, захлопнула дверцу.

— Отвечай, где ты это слышала!

Кит словно воды в рот набрала. Она вспомнила, как однажды вошла, не постучав, чтобы пожелать матери спокойной ночи.

При свете, проникшем из холла, она увидела мать в ногах кровати, с растрепанными волосами и мокрым ртом. Каролайн на крыла задранные колени сорочкой и крикнула:

— Китсия, вот черт! Я знала, что это случится, знала!

Кит была потрясена — не столько мокрым ртом матери и стонами, которые успела услышать, подходя к двери, сколько ее растрепанными волосами. Китсия носила волосы, исключительно стянутыми в тугой узел. Что с ней стряслось?

На следующий день Кит взволнованно поведала о случившемся Дхали, но тот покраснел и заявил, что ничего в этом не понимает. Зато Ахмед с готовностью растолковал ей, чем занимались ее мать и гостья и как это называется.

— Они лесбиянки. В Англии много лесбиянок, — сказал он со знанием дела. — Мой кузен Али учился в Оксфорде и видел все это за деньги.

Уезжая через месяц учиться в Америку, Кит не испытывала ни малейшего сожаления — мать все равно запретила ей видеться с Ахмедом и его братьями, а без них остров утратил для нее всю привлекательность. От Китсии она была готова сбежать куда глаза глядят.