Больше всего на свете Диана Альберт не любила вылезать из ванны. Там, снаружи, было холодно, а здесь, внутри, — тепло и весело.

«Вот бы еще посидеть в мыльной пене с толстыми лягушками, плюющимися водой, и заводной черепашкой, так смешно дергающей лапками и пытающейся переплыть ванну от бортика до бортика».

Диане очень нравилось, когда ее купал папа. Он обычно не торопился и не выгонял ее из ванны, пока ей самой не надоедало играть с хлопьями пены и игрушками. Когда за купание дочери бралась Кораль, пены в ванне почему-то оказывалось меньше, да и само удовольствие не затягивалось. Но на этот раз все вышло не так, как обычно. Отец повозился с дочкой в ванной совсем недолго, почти столько же, сколько обычно занимало купание под руководством Арасели. Папа сказал, что у него болит шея, да Диана и сама видела, что он выглядел как-то необычно, зачем-то надел себе на шею этот странный жесткий воротник. О той аварии, которая чуть не стоила им всем жизни, Диана уже ничего не помнила.

Когда малышка вылезала из ванны, ей нужно было обязательно встать на розовую подушечку, чтобы не намочить пол. После этого она всегда поднимала руки и давала папе обернуть себя любимым полотенцем цвета меда. Оно принадлежало именно ей, потому что мама сама вышила на нем три буквы: «Д. А. А.» — Диана Альберт Арсе. Это случилось, когда Диана была еще совсем маленькой. Кстати, пахло полотенце очень вкусно. Арасели говорила, что стирает его с клубничным мороженым, только она прятала это лакомство от Дианы где-то там, на верхней полке шкафчика, так далеко, что и на цыпочках не дотянешься.

У Николаса тоже было свое полотенце. Оно у него синее, и вышиты на нем буквы «Н. А. А.»

— Теперь стой спокойно и не вертись. Дай я тебя вытру, — сказал потом папа.

Диана прижалась лицом к его животу и почувствовала, как мягкое полотенце ласково прикасается к ее волосам и коже.

«Вот у Николаса любимый цвет синий, а у меня — желтый и еще зеленый».

Потом послышалось знакомое жужжание, и в затылок девочки ударила струя теплого воздуха. Иногда ей бывало горячо и чуть-чуть страшно, но сегодня — нет.

«Зеленый и желтый карандаши в моем наборе стали самыми короткими, потому что я пользовалась ими больше всего и чаще других затачивала. Но пока что рисовать ими еще можно. Они лежат в пенале, в котором два отделения, каждое со своей застежкой-молнией. В одном — цветные карандаши, а в другом — простые, вместе с линейками и ножницами».

Пока Карлос сушил ей волосы феном, Диана изловчилась нарисовать на запотевшем зеркале улыбающееся солнышко. Кончиком языка она прикоснулась к одному из верхних зубов и обрадовалась, почувствовав, как он пошевелился. Это означало, что вечером, а точнее, совсем ночью к ней в темноте по большому секрету придет крысенок Перес.

— Папа, а у меня зуб шатается!

Карлос медленно и напряженно нагнулся, чтобы посмотреть, что творится у нее во рту. Зуб действительно чуть-чуть пошатывался в лунке.

— Ты только специально не расшатывай. Он пока еще не созрел, и крысенок Перес его не возьмет.

— Нет, возьмет. Он сегодня за ним ко мне придет.

— Нет, он придет тогда, когда зубик выпадет.

— А что крысенок делает с зубами?

Карлос стал терпеливо и неспешно расчесывать ее. Как же ему нравились эти светлые русые волосы!

«Ах ты, моя русская красавица! Какой же я молодец, что решил вместе с мамой взять к нам в семью и тебя. Кто бы мог подумать, что ты доставишь мне столько радости и прекрасных минут!»

— Ну, он… он делает из них волшебное пианино. Такое, у которого много-много-много клавиш. Все они беленькие и такие маленькие-маленькие. Ну, чтобы на нем мог сыграть даже такой крохотный зверек, как крысенок Перес.

— А как он на пианино играет?

— Хвостом.

— Ну да, у него же лапки совсем маленькие. А потом?

— Что потом, дорогая?

— Что он потом делает, когда на пианино уже наиграется, а зубы все приносит и приносит?

— Когда у него дома уже и пианино ставить некуда, он делает из детских зубов бусы. Нам они покажутся маленькими, а для него оказываются очень большими.

— А потом?.. Что он потом делает?

— Знаешь, об этом я расскажу тебе сегодня вечером, когда ты будешь ложиться спать.

— А какой он — крысенок Перес?

Карлос наклонился и в какой-то момент даже поморщился от боли. Тем не менее его глаза кое-как оказались на одном уровне с лицом приемной дочери.

Тогда он заговорщицким голосом описал ей таинственного крысенка, приходящего к ней по ночам, которого девочке никак не удавалось увидеть:

— У него длинный-длинный хвост и большущие острые передние зубы. Он может ими — раз-два! — любой орех разгрызть.

Диана Альберт внимательно выслушала описание и, судя по всему, осталась им удовлетворена. После этого они пошли в ее комнату. Диана шлепала босиком, прыгала со ступеньки на ступеньку.

Папа протянул ей пижаму. Она кувыркнулась на кровати и со смехом натянула ее на себя.

— А почему Аргоса с нами нет? Когда он вернется?

— Я же тебе говорил. Аргос ушел от нас и сказал, что навсегда. Смотри не упади с кровати, когда прыгаешь.

— Я попрошу крысенка, чтобы он привел его к нам обратно.

— Дорогая, так не бывает. Аргос теперь не здесь, он на небесах, в собачьем раю.

Карлос присел на краешек кровати.

Улучив момент, Диана вытащила из десны молочный зуб и с гордостью протянула его отцу. На ее губах, растянутых в довольной улыбке, показалась капелька крови.

— На, держи, отдай его крысенку.

Карлос протянул руку за зубом, и его вновь пронзила вспышка боли. Резкая, стремительная как молния, она впилась ему в ключицу и прокатилась по всей руке.

Карлос поморщился и даже застонал.

— Папа, что с тобой?

— Все хорошо, дочурка, — как мог ласково произнес он, когда смог говорить. — Все хорошо. Так, ерунда. У папы просто чуть-чуть ручка болит.

Длиннохвостый крысенок Перес не забыл про нее. Проснувшись поутру, Диана сразу почувствовала, что под подушкой у нее что-то лежит.

«Это наверняка подарок, который оставил мне крысенок в обмен на зубик», — подумала девочка.

Ей даже показалось, что ночью она в какой-то момент почувствовала прикосновение к руке его хвостика, когда Перес подсовывал подарок ей под подушку. Вот только почему-то всякий раз, когда крысенок приходил, ей так хотелось спать, что увидеть его своими глазами у нее так и не получалось.

На этот раз Перес оставил ей в качестве подарка за зубик прозрачную баночку в виде Микки-Мауса с разноцветными конфетами-пуговками внутри.

«Интересно, а этот Микки-Маус — не братик ли он, случайно, нашего Переса, приехавший к нему из Диснейленда?»

Диана искренне порадовалась тому, что у крысенка, жившего где-то в потайном уголке подвала их дома, появилась новая клавиша для пианино, на котором он так любил играть и лапками, и хвостиком.

«Только жаль, что он такой скрытный и осторожный. Папа всегда говорит, что услышать, как он приходит за новыми зубами, а уж тем более увидеть его почти невозможно».

Днем, после обеда, Диана увидела, что в саду вместе с ее братом сидел на скамеечке и папин друг, высокий такой дяденька.

«Раньше никто из папиных гостей с Николасом не общался. Интересно, о чем они там говорят?»

Мама сказала ей, чтобы она им не мешала. Мол, они уже взрослые и говорят о важных вещах. Но Диана не смогла отказать себе в удовольствии подкрасться к ним незаметно, желая посмотреть и послушать, чем они там занимаются.

Увиденное несколько разочаровало ее. Гость и Нико просто рассматривали фотографии из семейного альбома, те самые, где она и брат были сняты еще маленькими. Николас уже не раз показывал их ей. Каких-то Диана совсем не помнила, но отдельные сцены, запечатленные на снимках, отлично сохранились в ее памяти. Особенно те, что были связаны с их летней поездкой на море. Там они катались на большой лодке с белыми парусами, мама носила розовый купальник, а у папы была удочка.

Николас только показывал фотографии, а говорил в основном дяденька, который пришел в гости. В общем, никаких важных секретов у них не было.

«Может быть, он потом и со мной поговорит, — подумала Диана. — Этот дяденька, наверное, хороший, потому что все время мне улыбается. Я бы показала ему своего Микки-Мауса и угостила круглыми конфетами».

Кораль внимательно наблюдала через кухонное окно за гостем и Николасом. Девочка понимала, что мама очень волновалась из-за того, что Нико плохо вел себя, но лично у нее не было к нему никаких претензий. Брат всегда был заботлив и никогда ничего плохого ей не делал. А еще ему нравились ее рисунки.

Она все так и рассказала папиному другу, когда тот поинтересовался, как относится к ней старший брат. Они никогда не спорили и не ссорились, да и мама всегда была рядом. Иногда сестра говорила брату, чтобы тот перестал себя плохо вести, но он почти никогда ее не слушался. Об этом она тоже сообщила гостю, который расспрашивал ее о Нико.

27 апреля

Ах, Диана, Диана! Как же хорошо мы поболтали с тобой в саду, представляющем для тебя целый мир. Каждый его уголок несет особый смысл. Вот здесь — твой кукольный домик, вот здесь — маленькая художественная мастерская.

Девочка говорила со мной, как бы не замечая, что я находился рядом. Ее монолог был долгим, сбивчивым и запутанным. Как и все маленькие дети, она не слишком заботилась о том, чтобы смысл сказанного дошел до меня. Более того, когда Диана вдруг оглянулась и увидела, что я по-прежнему рядом и внимательно ее слушаю, она, похоже, была несказанно удивлена таким вниманием к собственной персоне. В ответ я получил ее очаровательную и счастливую улыбку.

Она приемная дочь и, естественно, пока что не знает об этом. Когда-то ее звали Даной. Малютке не было еще и года, когда ее привезли из Санкт-Петербурга в этот большой и гостеприимный дом, где ей не составило труда освоиться. У нее началась новая жизнь.

«Моя драгоценность, моя любимая дочка», — называл ее Карлос.

Это он убедил Кораль, что они должны взять в семью еще одного ребенка. Потом и она стала безмерно счастлива оттого, что согласилась на уговоры мужа. Диана принесла в дом только радость. Она оказалась общительным, но не надоедливым ребенком и быстро научилась подолгу заниматься своими игрушками. Недостатка в них у нее, конечно же, нет. Одних только кукол у девочки, по-моему, несколько десятков.

Старательно расчесывая одну из своих воспитанниц, Диана рассказала мне, что спасает их из магазина, потому что там им плохо и скучно, а теперь она будет им мамой. Кажется, что где-то у нее в подсознании каким-то неведомым образом отражается невеселая мысль о том, что когда-то родная мать ее бросила.

Впрочем, стоп, Хулио! Юнг, конечно, великий психолог, но его «подсознательное» сейчас тебе мало поможет.

Диана действительно главная радость дома. Похоже, она является своего рода контрапунктом старшему брату. Арасели для девочки — как вторая мать. По-моему, даже Нико меняется, когда рядом появляется Диана. Она очень любит рисовать вместе с братом. Тот с удовольствием набрасывает ей контуры драконов и чудовищ, которых она потом раскрашивает. Диана берется за кисточки и одновременно начинает говорить — в общем-то, сама с собой. Николасу это очень нравится. Он слушает ее, и порой на его губах непроизвольно появляется самая нормальная ласковая улыбка. Нет, совершенно точно, Диана — это добрая сторона Николаса.

Я по-прежнему двигаюсь на ощупь. Вот сегодня предложил Нико написать на бумаге пять слов, обозначающих то, что он больше всего не любит. Мальчишка немного подумал и вернул мне чистый лист. Я стал настаивать, и на словах он неохотно признался, что терпеть не может школу и весь район Ла Моралеха. Жаль, что мне не удалось раскрутить его на более подробный разговор на эту тему.

Нужно просчитать его эмоциональный алфавит, понять, какие явления окружающего мира вызывают у него те или иные эмоции. Вот, спрашивается, какие чувства вызывают в нем мысли о семье, о его же собственной жизни? Нужно поискать его детские фотографии и попробовать разговорить парня. Другая важная задача — разобраться в его системе ценностей. Отличает ли он добро от зла?

Было бы неплохо предложить ему тест в стиле Кольберга. [13]Лоренс Кольберг (1927–1987) — американский психолог. Окончил Чикагский университет (1949). В 1958 г. защитил докторскую диссертацию по теме «Развитие образа моральных суждений и выбора в 10–16 лет».
Пусть подумает при мне над моральными дилеммами, тогда посмотрим, как он понимает соответствующие термины, умеет оперировать ими и ориентироваться в дебрях моральной оценки человеческих поступков.

Беседка с кованой железной решеткой была увита сплошной зеленой стеной глицинии. Ее крупные сиреневые цветки роняли лепесток за лепестком, которые то и дело слетали на столик и раскрытый альбом с фотографиями, лежавший на нем. Даже в яркий солнечный день здесь, в этой зеленой пещере, было свежо и слегка прохладно. Лучшим местом во всем особняке и на прилегающем участке действительно оказался сад и эта беседка, расположенная в самом укромном его уголке.

Именно здесь, вдыхая воздух, напоенный ароматами жасмина и глицинии, Омедас и разглядывал одну фотографию за другой. Кораль, Карлос и их дети представали на снимках в виде просто идеальной семьи, словно спустившейся на землю из какой-нибудь волшебной сказки. Вот Карлос обнимает супругу на палубе круизного лайнера. Вот они, загорелые и улыбающиеся, в порту Пальма-де-Майорка. Вот тенистая платановая аллея, по которой идет Кораль, толкая перед собой детскую коляску. Вот она позирует в саду с сыном на руках. Николасу от силы несколько месяцев.

Время раскручивалось перед Омедасом страница за страницей, фотография за фотографией. Вот Нико сидит за столом на высоком детском стульчике. Вот он забрался на горку — ребенок как ребенок, только… кое-где уже виден не совсем обычный взгляд, слишком проницательный для малыша его возраста. Чуть позже к очаровательной семье присоединяется Диана. Все выглядят счастливыми и довольными. Карлос машет рукой с водительского сиденья белого «мерседеса», Диане исполняется два года. Вот ей готовят к маскараду в детском саду костюм улитки. А вот опять Нико. Веселый и беззаботный, он пытается ухватить ртом струйку, бьющую из садовой поливалки, над которой в солнечный день играет радуга.

На столе Хулио ждали еще несколько альбомов, которые он забрал сюда, в беседку, из гостиной. По этим снимкам можно было безошибочно проследить, как Кораль выбрала спокойствие и достаток. Она сознательно и последовательно сделала свою жизнь воплощением комфорта, радости и безмятежности. Впрочем, последнее, как выяснилось позднее, удалось ей далеко не в полной мере. Год за годом она просто наслаждалась жизнью, растила детей, летом плавала с мужем на собственной яхте, названной «Ла Бокана», вдоль побережья Менорки, загорая на палубе, слушая крики чаек и чуть лениво наблюдая за тем, как муж учил детей стоять у штурвала.

Ничего предосудительного в такой жизни, пусть и весьма заурядной, скучной и буржуазной, не было. Другое дело, что эта успокоившаяся Кораль не имела ничего общего с девушкой, которую когда-то знал Хулио, с молодой художницей, нонконформисткой, считавшей творчество единственным достойным занятием в жизни и вообще оправданием существования человека на земле.

«Впрочем, я и сам за эти годы тоже успел поменять туристские ботинки на добротные итальянские туфли», — одернул себя Хулио.

Рядом с Омедасом сидел Николас. Мальчик рассказывал гостю подробности того, что было запечатлено на снимках, заодно пояснял психологу, насколько значимы для него были те или иные события в жизни. Хулио аккуратно направлял его рассказ, задавая те или иные наводящие вопросы. Его интересовала не столько канва событий, сколько те эмоции, которые они вызывали у ребенка. На этот раз Нико словно отгородился от собеседника непроницаемой стеной зевков и демонстративного безразличия. Его рассеянный взгляд скользил по саду, никак не желая фокусироваться на альбоме, лежавшем на столе.

— А это что? Диснейленд под Парижем?

— Где?

— Расскажи об этих фотографиях. Ты здесь вроде улыбаешься…

— Нечего тут рассказывать. — С этими словами Нико резко оттолкнул альбом в сторону.

— Ты нормально себя чувствуешь?

— Охрененно. И вообще, псих, какое тебе дело до того, как я себя чувствую?

Психолог спокойно вернул альбом на прежнее место и показал мальчику следующую фотографию.

— А об этой ты что скажешь? Здесь вы с сестрой, и оба такие довольные. Это где вас снимали?

— Я что, тебе всю свою жизнь пересказывать обязан?

Нико явно нервничал.

— Всю, положим, не надо, но кое-что о ней узнать мне было бы интересно, — продолжал настаивать Хулио.

— А ты мне потом тоже про себя расскажешь? Может, ты и фотографии покажешь? Рассказал бы лучше про свою великую любовь. Слышишь, псих? Открой мне свое сердце.

Удар был расчетливо нанесен в самое слабое место. Хулио оставалось только догадываться, были ли эти слова маленького нарцисса произнесены наугад, просто по случаю, или же он что-то знал. Вот только оставалось совершенно непонятным, откуда он мог это выведать, и если так, то в какой мере и что именно.

На всякий случай Омедас решил не выражать особой реакции по поводу этих заявлений Николаса, чтобы не давать мальчишке повода убедиться в том, что ему удалось задеть за живое настоящего психолога. Он спокойно закрыл альбом с фотографиями и отодвинул его в сторону.

Ему, в общем-то, стало понятно, что эта часть занятия была потрачена почти впустую. Разговор на тему воспоминаний о прошлом ни к чему не привел. Выдавить из этого парня хоть какие-то эмоции оказалось не легче, чем ощипать кактус иголка за иголкой. Тем не менее Хулио профессионально видел, что общение с ним вызывает у Николаса определенный интерес. Этот фактор нужно было обязательно использовать.

Настало время попробовать разобраться в системе моральных правил, которые Нико установил для себя и был готов соблюдать.

— Предлагаю сыграть в другую игру, — обратился к мальчику Хулио. — Я описываю тебе какую-нибудь ситуацию, а ты мне рассказываешь, как, по-твоему, следует поступить в подобном случае.

— Ладно, псих, как скажешь, так и будет.

— Представь себе, что ты идешь по улице и видишь, как прилично одетый человек снимает в банкомате деньги и при этом оставляет в слоте аппарата купюру в пятьсот евро. Как ты думаешь, можно ли взять эти деньги?

— Если автомат их не зажевал и отдаст, то, конечно, можно.

— Я имею в виду не то, что можно ли их взять физически, а то, как ты с ними поступишь. Оставишь себе или отдашь хозяину?

— Конечно оставлю. Ты что, меня совсем за идиота держишь?

— То есть, по-твоему, с моральной точки зрения будет правильно оставить деньги себе?

— Э, нет, подожди. Ты ведь вопрос по-другому ставил. Ты меня спросил, заберу ли деньги я, а не заберешь ли их ты.

— Согласен, — с улыбкой ответил Хулио. — Давай уточним. Речь идет о том, будет ли твой поступок честным и достойным.

— Если вести себя достойно означает говорить правду, то я тебе так и скажу. Деньги я оставлю себе. Если же более достойным вариантом будет считаться поступить так, как угодно тебе, то я, само собой, должен вернуть деньги хозяину. Но найду ли я его после того, как мы с тобой здесь столько времени на разговоры потеряли? Ну да, а потом, следуя твоей логике, самый честный человек в мире, который, кстати, одновременно является и самым большим идиотом, должен будет отыскать самого хорошего и несчастного нищего на свете и всучить ему эту бумажку.

Хулио с довольным видом покивал. Теперь хотя бы кое-что из системы моральных ценностей этого парня ему стало ясно. Он посмотрел на явно заскучавшего собеседника и всерьез призадумался, удастся ли ему сегодня выудить из него еще хоть какую-нибудь полезную информацию.

— А что бы ты сделал с пятьюстами евро?

— Понятия не имею, — с коварной, притворно сладкой улыбкой произнес Николас.

— Тогда скажи, зачем они тебе.

— Я же говорю, понятия не имею, — все тем же ангельским голоском повторил мальчик, которому явно понравилась роль говорящего автомата, твердящего одну и ту же фразу.

— Может быть, ты купил бы себе диски с музыкой или какие-то фильмы?

— Понятия не имею.

Хулио понял, что, пожалуй, не выдержит очередного ответа в том же духе. Он замолчал и посмотрел в сторону.

— Ну что, псих, закончил допрос?

Хулио очень не нравилось, что Нико называл его психом, но он прекрасно понимал, что если сказать об этом мальчику, тот будет использовать это обращение при каждом удобном случае.

— Понятия не имею, — передразнил Хулио Николаса и добавил: — А чем бы ты предложил теперь заняться? Хочешь, покатаемся на американских горках или сходим, например, в луна-парк? По правде говоря, не хотелось бы расставаться с тобой, понимая, что тебе весь день было скучно.

Нико улыбнулся, на этот раз уже почти естественно, смилостивился и дал собеседнику еще один шанс.

— Все очень просто. Для начала я согласен пройти еще один тест из тех, что ты для меня заготовил. Только давай какой-нибудь поинтересней.

— Ладно. Это нетрудно. Есть у меня одна задачка, для решения которой нам потребуются те самые пятьсот евро, найденные тобой. Готов?

Николас явно оживился.

Хулио начал диктовать условия задачи:

— Дано: человек покупает себе часы, которые стоят двести евро. Рассчитывается за покупку он одной купюрой в пятьсот евро. У часовщика нет сдачи, и он идет разменивать деньги в соседний банк. Затем он возвращает клиенту триста евро, и тот уходит с покупкой. Чуть позже кассир в банке обнаруживает, что та самая купюра, которую принес ему часовщик, фальшивая. Чтобы не поднимать скандал, часовщик соглашается взять себе фальшивку и возместить банку пятьсот евро. Так вот, спрашивается: сколько потерял на этом часовщик?

Секунд десять Нико что-то высчитывал в уме, потом торжествующе улыбнулся и щелкнул пальцами.

— Предполагается, наверное, что я отвечу так: часовщик попал на пятьсот евро плюс часы. Это сказал бы любой нормальный человек, не слишком серьезно задумываясь над условиями задачи. У тебя же, естественно, припасен другой ответ, более логичный и продуманный.

— Думаешь ты, конечно, в верном направлении, но ответа я пока так и не услышал.

— Я уверен, что ты считаешь правильным такой ответ: часовщик остался без часов и без тех трехсот евро, которые он отдал клиенту в качестве сдачи. Я понимаю, так сказал бы математик. Но и это неправильно.

— То есть как неправильно? У этой задачи есть единственное решение, и ты его нашел.

— Нет, есть и другое, причем гораздо лучше.

— Какое же?

— Сам догадайся, если ты такой умный.

Хулио нахмурился. Он был абсолютно убежден в том, что другого решения у этой задачи нет, но уверенность Нико почему-то заставила его усомниться, казалось бы, в очевидном. По правде говоря, ему не терпелось узнать, что придумал этот мальчишка.

— Ладно, сдаюсь.

— Часовщик ничего не теряет, а, наоборот, остается в плюсе, — заявил Нико. — У него ведь есть фальшивая купюра в пятьсот евро. Если он сам не понял, что она поддельная, то ее можно точно так же всучить в другом магазине. Так что, как видишь, игра не закончена. Все только начинается.

Такое видение ситуации, честно говоря, изрядно удивило психолога. Впрочем, немного подумав, он пришел к выводу, что от такого ребенка, как Нико, вполне можно было ожидать чего-то подобного. Ему самому, например, никогда не пришло бы в голову, что человек, оставшийся с фальшивой купюрой на руках, мог что-то выиграть. Судя по всему, в его собственных логических построениях не было зарезервировано возможности участвовать в продолжении цепочки обмана. Омедасу оставалось только поздравить Николаса с оригинальным и остроумным ответом.

Затем он поинтересовался у мальчика, не знает ли тот какой-нибудь остроумной и интересной загадки. Нико тотчас же оживился и предложил Хулио решить интересную задачку:

— Два человека играют в шахматы пять партий. В итоге у каждого одинаковое количество побед, и ни одна партия не закончилась вничью. Как такое может быть?

Хулио подумал несколько секунд и ответил:

— Пять — нечетное число, следовательно, такого быть не может.

— Ну-ну.

— Если, конечно, они играют друг с другом, а не вместе против кого-нибудь еще.

— Смотри-ка, соображаешь! Ладно, а как насчет того, чтобы сыграть сейчас? — будто бы невзначай поинтересовался мальчик.

— Об этом и речи быть не может. Мы ведь даже первую партию с тобой не доиграли.

— То есть как?

— Ты что, забыл, как устроил мне целый спектакль? Взял да и разбросал фигуры по всей комнате. Нет, ты уж меня извини, но я на детские глупости время терять не намерен.

Нико изобразил на лице жалостное выражение, что получилось у него достаточно фальшиво, но и эту малость Хулио воспринял как хороший знак.

— Если хочешь играть и побеждать, научись сначала проигрывать с достоинством.

— А почему ты сказал, что мы ту партию еще не доиграли?

— Остались невыполненными некоторые формальности.

Нико размышлял в полной тишине. Хулио молча наблюдал за ним. Судя по всему, ответа мальчик так и не нашел. Через несколько секунд он и в самом деле лишь молча развел руками, давая понять, что готов выслушать версию собеседника.

— Я имею в виду поздравление победителя со стороны проигравшего, как и положено в конце любой игры. Меня вполне устроит простое рукопожатие.

Николас молча встал и через стол протянул Хулио руку.

— Вот так-то лучше, — сказал Омедас. — Теперь мы можем считать ту партию законченной. Надеюсь, ты в курсе, что обычно делают после этого?

— Начинают следующую игру?

Хулио покачал головой и с укоризной посмотрел на мальчика. Внутренне он радовался каждому своему вопросу, остававшемуся без ответа. Так шаг за шагом психолог завоевывал себе территориальное преимущество.

— После матча нужно обязательно сесть и проанализировать закончившуюся партию. Вот скажи, что было отличительной чертой, характеризовавшей твою игру в тот день?

— Не помню я. Может быть, поспешность?

— Я бы скорее поговорил о твоем стиле в общем. Чего стоит только твоя манера обрушивать фигуру на каждую следующую клетку. Ты что, в домино играешь? Я почему-то уверен в том, что у тебя есть более сильные козыри, чтобы удивить меня.

— Не собирался я тебя удивлять.

— Если хочешь играть со мной за одной доской, то будь любезен сменить манеру поведения. В шахматах, как тебе, наверное, хорошо известно, существуют правила писаные и неписаные, а также самый настоящий кодекс чести. Это игра людей благородных, настоящих рыцарей. В ней можно быть сильным, грозным, беспощадным соперником, при этом оставаться достойным и благородным. Всегда уважай своего противника, пусть даже он заведомо слабее тебя. Никогда не оскорбляй этого человека, не отпускай в его адрес обидных шуток и комментариев — ни во время партии, ни после нее. Главное — гордись, но не кичись своими победами.

Нико слушал его внимательно, явно стараясь запомнить каждое слово.

— Если ты будешь выполнять эти правила, то я отведу тебя в свой клуб. Там ты познакомишься с людьми, которые любят шахматы точно так же, как ты. Сможешь играть с ними сколько захочешь. Думаю, что в клубе ты найдешь себе много друзей.

Тем временем Кораль вернулась домой с работы и сразу же поднялась на второй этаж в спальню, чтобы переодеться. Из окна она увидела Хулио и Николаса, сидевших в беседке. Мальчик, к изумлению матери, внимательно, с явным интересом слушал психолога. Он даже сидел не так, как обычно.

«Занятно, — подумала она. — О чем это они так увлеченно беседуют? Нико явно выглядит очень заинтересованным».

В этот момент к собеседникам подошла Диана, решившая, что настало время угостить их конфетами. Хулио аккуратно посадил ее рядом с собой. Это ангелоподобное создание никого не могло оставить равнодушным. Все окружающие получали от нее только положительные эмоции. Она никогда никого не расстраивала. Теперь они сидели в беседке втроем.

В какое-то мгновение эта очаровательная «семейная» идиллия предстала перед мысленным взором Кораль совершенно в ином ракурсе. В ее голове нарисовалась абсолютно безумная картина, в которой Хулио был отцом этих детей, а она — матерью прекрасного семейства. Ей не без труда удалось вырваться из плена сладких иллюзий и признаться себе, что это попросту невозможно ни в этой жизни, ни в какой-либо другой параллельной вселенной.

«Странная все-таки штука — жизнь. Вот бы поговорить с Хулио по душам. Причем лучше всего прямо сейчас».

При этом Кораль твердо помнила, что пообещала ему не соваться в его разговоры с Николасом и по возможности вообще не появляться перед ними во время подобных бесед, проходящих в их доме.

Сын Кораль попросил Хулио рассказать ему о профессиональных шахматах, о том, как живут люди, превратившие эту игру в дело своей жизни. Омедас вспомнил несколько интересных турниров. Диана поняла, что речь о шахматах зашла всерьез, вскоре заскучала и ушла из беседки. Внимание же Николаса, наоборот, было полностью приковано к рассказу собеседника.

Хулио рассказывал, какая напряженная обстановка бывает на турнирах, как нужно уметь отключаться от окружающей реальности и сосредоточиваться только на игре, как порой становится страшно, как игроки скрещивают взгляды над доской, словно шпаги на дуэли. Он пояснил мальчишке, что все происходящее во время партии на доске является лишь бледной тенью настоящего безмолвного сражения. Два человека садятся за стол, готовые истерзать друг другу нервные клетки, помериться силами разума, уничтожить один другого стальным клинком чистой логики. При этом оба не произносят ни слова. Сражение идет до тех пор, пока тот разум, который слабее, не оказывается сломлен более сильным. Победитель забирает себе очередной трофей.

Это описание пришлось по душе Николасу Альберту. Его небесно-голубые глаза жадно сверкали. Психологу оставалось лишь сожалеть о том, что это был единственный способ достучаться до эмоций ребенка. Впрочем, Хулио надеялся, что со временем он сумеет подобрать к эмоциональному миру мальчика и другие ключи.

В конце концов Нико признался, что хочет, как и Хулио, стать профессиональным шахматистом, ездить по всему миру с турнира на турнир, одерживать все новые победы. Омедас прекрасно понимал, что его подопечный как минимум изрядно идеализирует мир профессиональных шахмат, но решил, что придет время, найдется человек, который разрушит в нем эту иллюзию. Ему оставалось только надеяться, что этим человеком окажется не он сам. Пока что звание мастера, присвоенное Международной шахматной федерацией, оказалось для него волшебной палочкой, неким могущественным атрибутом, который он мог использовать в поединке со столь неожиданно сильным соперником. Это звание давало ему право если не казнить, то уж точно миловать, а главное — вести переговоры на выгодных для себя условиях.

— Давай поговорим откровенно. Я действительно могу научить тебя играть в шахматы намного лучше, чем ты умеешь делать это сейчас. Но ты для этого должен привыкнуть вести себя по-взрослому. Я хочу видеть перед собой не капризного мальчишку, а серьезного человека. — Хулио говорил все строже и жестче: — Твои последние выходки еще слишком свежи в памяти у всех нас. Я имею в виду и то, что ты натворил с собакой, и то, что устроил в машине. Надо же было такое придумать — ткнуть отца в шею острой линейкой! Ты хоть понял, что «мерседес» мог стать для вас общей могилой? Между прочим, я оказался здесь только потому, что ты в последнее время стал совершенно несносным.

Нико слушал его молча.

— Так что не пытайся вести со мной двойную игру и не старайся перехитрить меня. Все равно рано или поздно любая твоя хитрость раскроется, и тогда — извини — ни о каких шахматах не будет и речи. — Он посмотрел на часы и довольно неожиданно завершил разговор: — Ладно, продолжим на следующей неделе.

Для Николаса эти слова прозвучали как гром среди ясного неба. Он явно рассчитывал на большее уже сегодня. Эта беседа только-только начала ему нравиться.

Хулио понял, что попал в точку, и непроизвольно улыбнулся. Он почувствовал, как чаша весов склонилась в его сторону. В конце встречи они пожали друг другу руки, коли уж так теперь было у них заведено, и мальчик ушел к себе в комнату.

Омедас остался доволен тем, как шло дело. Нет, на чудесное превращение и подарки судьбы с этим парнем рассчитывать не приходилось. Но мальчишка начал хотя бы реагировать на его слова. Дело сдвинулось с мертвой точки. Оставалось только выяснить, в какую сторону.

Кораль достала из холодильника несколько банок пива и принесла их в гостиную. Она вошла неожиданно и застала Хулио за разглядыванием старой фотографии, сделанной, когда ей самой было всего двадцать два года. На снимке девушка была запечатлена на том самом чердаке, переоборудованном под мастерскую, где позировала фотографу Омедасу в халате, перепачканном красками, и с кистью в руке. Более счастливого человека, чем Кораль на той старой фотографии, представить себе было просто невозможно. Хулио так засмотрелся на снимок, что не услышал, как открылась дверь. Когда она подошла вплотную, он от неожиданности вздрогнул и резко захлопнул альбом. Хулио почувствовал себя еще более неловко, когда понял, что Кораль все видела и обо всем догадалась. Его попытка скрыть свои чувства совершенно не удалась.

Кораль из вежливости сделала вид, что ничего не заметила.

— Я тебе пива принесла. «Шпатен».

Кораль прекрасно помнила, что он больше всего любил именно это пиво. Хулио поблагодарил ее и протянул руку за банкой. Они стояли друг против друга, и Кораль вдруг почувствовала, что совершила несколько необдуманный, даже рискованный поступок. Ей, наверное, не стоило так близко подходить к нему, особенно здесь, в ее новом доме, где он чувствовал себя совершенно чужим. Она нервно сделала шаг назад и зачем-то стала собирать игрушки Дианы, валявшиеся на полу.

Затем женщина положила их на стол и спросила, явно волнуясь:

— Так что ты о нем скажешь?

— Работаем понемногу.

— Удалось что-нибудь выяснить?

— Он прекрасно понимает, что такое хорошо и что такое плохо. Вот только мир, с его точки зрения, слишком безжалостен для того, чтобы можно было позволить себе роскошь быть добрым и хорошим. Впрочем… может быть, в этом он не так уж и неправ.

— Ты ему понравился, это сразу заметно.

— Ты так думаешь?

— С кем попало он говорить не станет, я тебя уверяю. Более того, по-моему, он даже уважает тебя и ценит — конечно, по-своему. Я, если честно, счастлива узнать, что сын способен уважать хоть кого-нибудь. Может быть, настанет такой день, когда он и нас с Карлосом хоть немного оценит.

Некоторое время они стояли молча, глядя друг на друга.

Хулио сделал несколько глотков, увидел, что Кораль явно собирается прощаться, и вдруг совершенно неожиданно для нее спросил:

— Ты рисовать продолжаешь?

Мысленно Кораль была благодарна ему за то, что он завел разговор, так или иначе касающийся их общего прошлого.

Она улыбнулась и ответила:

— Перестала. По правде говоря, не думаю, что у меня сложилась бы настоящая карьера художницы. Я никогда не обладала ни особым талантом, ни трудолюбием. Кроме того, работа в клинике, дежурства, дети — свободного времени, которое можно было бы потратить на себя, оставалось не так уж много.

Хулио попытался изобразить на лице что-то вроде улыбки.

— Разве это не та идеальная жизнь, о которой ты так мечтала? Муж, дети, роскошный дом в Ла Моралехе…

Кораль пропустила мимо ушей этот явный упрек. Она чувствовала себя неуютно и, в общем-то, готова была признаться, что виновата перед Хулио.

— Да, жаловаться не приходится, — с глубоким вздохом сказала женщина, надеясь, что разговор не перейдет во взаимные обвинения.

Им было слышно, как в соседней комнате играли Диана и Нико. Кораль подумала, что, наверное, не стоит после стольких лет разлуки специально обмениваться дежурными любезностями и избегать серьезных разговоров. В другой ситуации, может быть, и получилось бы обойтись без грустных воспоминаний, но, судя по всему, Хулио не был намерен вести просто светскую беседу.

«Что ж, видимо, лучше сразу расставить все акценты и выяснить отношения раз и навсегда».

— Не могу избавиться от ощущения, что ты даже рад сложностям, возникшим у меня.

— Между прочим, я здесь для того, чтобы помочь вам всем.

Кораль услышала, как открылась дверь, ведущая в сад, а через несколько секунд заскрипели плохо смазанные петли качелей. Нико раскачивал Диану, судя по звуку и заливистому смеху девочки, все сильнее и сильнее.

— Нико, не так сильно! — скомандовала Кораль.

Николас, разумеется, проигнорировал слова матери. Диана смеялась все громче. Она была довольна ощущением полета и не представляла себе той опасности, которой подвергал ее брат.

— Выше, выше, до самого неба! — восторженно кричала девочка.

— Я, судя по всему, должна кое-что тебе объяснить, — сказала Кораль, постаравшись отвлечься от мыслей о детях и посмотрев Хулио прямо в глаза.

Тот лишь кивнул. Между ними опять возникло неловкое молчание. Омедас внимательно слушал скрип качелей, а Кораль мысленно подбирала нужные и правильные слова.

— Когда мы с тобой познакомились, у меня уже был другой мужчина. Это мой старый друг, первый парень, моя первая любовь, то есть Карлос. Представляешь, когда мы начали встречаться, мне было всего шестнадцать лет. Так вот, представь себе, я решила бросить его еще до того, как влюбилась в тебя. Я его не любила. Наши отношения продолжали развиваться по инерции, превратились в рутину — по крайней мере, для меня. Он-то продолжал любить меня по-прежнему, а потом уехал учиться за границу, в Америку. Вот тут-то и появился ты. Ты поверь мне. Я действительно рассказываю тебе все так, как было.

Хулио снова кивнул, давая Кораль понять, что верит ей.

— Между нами все шло просто замечательно. Я уже почти перестала вспоминать своего прежнего парня и уж точно не беспокоилась о том, что скажу Карлосу, когда он вернется. Уехал он, кстати, надолго — почти на два года, собирался защищать там, в Америке, диплом магистра. Ну так вот, когда мы с тобой встретились, я была уже свободна. Он уехал где-то за два месяца до этого. Я тебе о нем никогда не рассказывала, потому что была уверена, что Карлос уже ничего для меня не значил, хотя формально мы с ним не выясняли отношений и не расставались. Я ждала только, когда он приедет летом на каникулы. Тогда у меня появится возможность объясниться с ним. Ну вот, настало лето, он приехал. Как-то раз мы уехали с ним на выходные на дачу… Я не стала тебе об этом рассказывать, потому что прямо тогда же объяснилась с Карлосом, сказала, что ухожу от него. Он не сдавался и продолжал названивать мне каждый день. Ну а потом произошло то, чего я, надо признаться, совсем не ожидала.

Кораль взволнованно посмотрела на Хулио.

Тот пришел ей на помощь и вымолвил за нее ту фразу, произнести которую она так и не смогла:

— Ты забеременела.

Кораль молча кивнула и отвернулась. Она вновь почувствовала себя виноватой и была готова просить у Хулио прощения. Впрочем, женщина прекрасно понимала, что сейчас это бесполезно. Ни о какой милости с его стороны не могло быть и речи. Однако и тогда, и сейчас Хулио больно ранило не столько само исчезновение Кораль, не столько ее измена, сколько молчание и неизвестность. Сейчас он просто хотел узнать то, что осталось для него неведомым тогда, много лет назад.

— Я так испугалась… Поверь, это решение далось мне нелегко. Я долго думала и в конце концов выбрала ребенка. Ну, в общем, ребенка и его отца. — Она замолчала, потому что в комнату зашла Арасели.

В руках у служанки был целый ворох игрушек Дианы, которые та раскидала по саду. Судя по всему, напряженное молчание в помещении, где находились два человека, показалось Арасели несколько неестественным. Она деликатно сослалась на какое-то дело и тотчас же удалилась.

Кораль надела темные очки, висевшие до этого у нее на блузке, причем сделала это не столько ради того, чтобы защитить глаза от солнца. Она хотела, чтобы эти глаза и слезы, стоявшие в них, не выдали ее состояния.

— Ну ладно, хватит. Все понятно, — подвел итог разговору Хулио. — Давай оставим эту тему.

Кораль мысленно спрашивала себя, действительно ли ему не нужны ее извинения и оправдания или же он потребует их от нее позже, когда осмыслит информацию, полученную сейчас. Оба вспомнили встречу в кафе «Ван Гог», которая, как им показалось, произошла совсем недавно, может быть — буквально на днях. Тогда она так и не нашла нужных слов, подавленная тяжестью принимаемого решения и страхом совершить ошибку. Впрочем, есть решения, которые женщина должна принимать одна. Кораль прекрасно понимала это и тогда, и сейчас.

Хулио встал из-за стола и поблагодарил ее за пиво, чем дал понять, что разговор окончен, он собирается уходить.

Неожиданно в саду что-то громко звякнуло. Хулио сразу же понял, что это ударились об опору качели, судя по всему пустые. Они с Кораль шагнули к окну и увидели, как Диана весело убегала от Нико в дальний угол сада. Кораль с облегчением вздохнула. У нее кружилась голова и пересохло во рту.

Она проводила Хулио до машины, припаркованной напротив дома. Важный разговор получился каким-то скомканным, и больше всего ей сейчас хотелось плакать. Женщине очень не хватало буквально нескольких если не ласковых, то хотя бы добрых слов от него, от Хулио. Она прекрасно понимала, что была тогда несправедлива к нему, что Омедас имел полное право вообще вычеркнуть ее из памяти и уж тем более отказаться от ее просьб подкорректировать поведение сына.

Кораль нашла в себе силы заговорить, когда Хулио уже собирался садиться в машину:

— Если ты больше не придешь, то я все пойму. Я прекрасно знаю, что тебе больно, что ты, наверное, не хочешь меня видеть… Что ж, придется поискать для Нико другого специалиста. Пойми, это сейчас не самое главное. Прости меня.

— Теперь мне не нужны твои извинения. Мы ничего друг другу не должны. Вот только…

Он посмотрел на Кораль так, словно хотел увидеть ее глаза за темными стеклами очков.

— Отец, я так понимаю, все-таки он?

Ему очень нужно было узнать ответ на этот вопрос. У Кораль же эти слова вызвали только волну раздражения.

— Успокойся. Я же тебе сказала, что Нико — не твой ребенок, если тебя это интересует.

Хулио понял, что задал, мягко говоря, не самый деликатный вопрос, но при этом почувствовал большое облегчение. Он осознал, что Кораль говорила правду. Все подозрения на этот счет можно было назвать снятыми.

Он сел в машину и завел мотор.

Кораль осталась стоять на тротуаре. В первое мгновение она не знала, какое чувство играло в ней сильнее — обида или злость. Она чуть подумала, успокоившись, и даже нашла в себе силы едва заметно улыбнуться. Хулио ушел эффектно, но некрасиво, словно сбежал, изображая при этом пусть и не ненависть, но уж точно обиду и озлобленность. Все это могло означать лишь одно. На самом деле она ему по-прежнему небезразлична.

Кроме того, Кораль поняла, что вскоре Хулио вернется, потому что тот, кто не уходит, но убегает, рано или поздно появляется, чтобы высказать то, что не успел при расставании.