Очень высока вероятность, что я уже умер.

И это неплохо.

Здесь я могу быть собой.

* * *

Через какое-то время, неважно когда, потому что в этом месте время значит столько же, сколько воздержание в Лас-Вегасе, я обнаружил, что не могу двигаться, не могу дышать и вообще не могу ничего из того, что обычно ассоциируется с жизнью, но каким-то образом, интуитивно я понял, что не умер. Это был новый шаг. Моя последняя воля и завещание были мысленно написаны и переписаны заново сотню раз с тех пор, как доктор Борежар, или кто он там, попрощался со мной, и что действительно грустно — мне почти нечего было сказать. Эрни получает большую часть моего имущества, а своему племяннику в Топике завещаю кое-какие деньжата и увлажнитель воздуха, поскольку у него астма.

А еще я считал. Сначала досчитал до ста, потом до тысячи, до десяти тысяч и так далее. Сбился я не так давно, думаю, где-то в районе 16 800. Но спать мне не хотелось, потому что я забыл, что каждую цифру надо ассоциировать с овечкой.

Со всех сторон меня окружала смола. По крайней мере, по моим ощущениям. Очень даже вероятно, что я все-таки умер и переродился в тамагочи у какого-нибудь хорошего мальчика, но в данный момент мне больше нравилось первое объяснение.

К счастью, я вспомнил один интересный факт, который узнал во время своего первого визита в музей… десять лет назад. Чем больше вы барахтаетесь в смоляной яме, тем быстрее умрете. Ваши движения лишь помогут вам уйти еще дальше на дно, и даже если вы можете жить без воздуха — к этому я по своей природе был подготовлен, — то в конце концов умрете от голода и жажды.

А еще, к счастью для меня, очень много ледяных глыб утонуло и растаяло за последние несколько тысячелетий, значит, по сравнению с саблезубыми тиграми, которые оказывались в ловушке без средств к спасению, у меня было определенное преимущество: уровень грунтовых вод стал выше. А я ведь водоплавающий.

Лежать, не шелохнувшись, — тяжелая задача, особенно когда у тебя чешется нос и никак не проходит. Но если я протяну руку, чтобы почесать, то рискую взболтать смолу и глубже уйти на дно. Уж лучше я буду спокойно лежать и как-нибудь переборю это сводящее с ума покалывание в носу и позволю воде помочь мне подняться к поверхности.

В таких случаях я себя чувствую как фишка из игры «Монополия». Каждый раз я начинаю кружить вокруг Вентнор и Марвин Гарденс и готовиться захватить себе по-настоящему хорошую часть города, как кто-то или что-то отбрасывает меня на Балтик-авеню и я вынужден все начинать сначала. Столько может вынести только динозавр, занимающийся частным сыском, а я уже на одну целую две девятых превысил допустимые пределы, да, здесь именно смешанная дробь, ради всего святого!

Передо мной расползлось пятно яркого света. Это туннель, который выведет меня навстречу предкам? Или мой дядя Ферди восстал из могилы и вот-вот появится в свете прожекторов, чтобы начать свое представление, которое в двадцатых годах вызывало бурю аплодисментов? А свет и впрямь приближался, становился все сильнее, ярче, но на мгновение мои умершие предки прекратили движение.

Внезапно я ощутил, как прохладный ночной воздух ласкает мою обнаженную кожу, и что-то внутри щелкнуло. Было такое ощущение, словно кто-то дернул за рычаг, поставил предохранитель на место и все мои органы тут же включились. Мои глаза сами собой открылись, лампочка на смотровой площадке сияла прямо над головой, я закашлялся и выкашлял струю смолы прямо из пищевода. Дальше последовал глубокий-преглубокий вдох, мои легкие расширились, наполняясь самым смолистым и полным паразитов воздухом в моей жизни, но это было самое сладкое, что я когда-либо пробовал.

Реальность вокруг набирала обороты, снова возвращаясь к нормальному состоянию. Словно я спал все это время и мне просто нужна была пара минуток, чтобы потянуться и прийти в себя. Но опасность все еще не миновала. Я подождал, пока вода поднимет меня над поверхностью смолы, схватился за стенку и постепенно, очень осторожно подтянулся и стал выдираться из смолы. Но когда я медленно протянул руку к ближайшему столбику, то понял, что это не сработает, — руки были слишком коротки, чтобы выбраться.

Ноги достаточно длинны, но недостаточно проворны для такой работы. Челюсть слишком далеко от перил, чтобы в буквальном смысле прогрызть себе путь на свободу, и не согревала мысль о том, что придется подождать, пока какой-нибудь вялый турист с пятнами от мороженого на футболке, купленной на бульваре Сансет, не вытащит меня из трясины. Это должен сделать мой собственный хвост.

Единственная проблема состояла в том, что мне нужно было перевернуться на бок, чтобы освободить этот ловкий кусок мяса от обузы. Я аккуратно перекатился на правый бок, как несушка, осторожно высиживающая яйца, и погрузился в смолу, стараясь, чтобы руку не засосало дальше, чем нужно.

Моя накладная человеческая задница торчала на свежем воздухе, я потянулся и попробовал одной рукой расстегнуть застежки серии «Г», удерживающие хвост. В молодые годы я был большим мастером с той лишь разницей, что тогда приходилось расстегивать чужие застежки. Задача усложнялась из-за наличия нескольких слоев одежды и искусственной кожи между моими настоящими пальцами и застежкой, как и постоянной угрозой, что эта вязкая черная смерть сожрет меня со всеми потрохами.

Внезапно мой хвост выскочил, как пружина, а застежки рассыпались внутри личины. Если я выберусь из этой ямы, то будет выглядеть так, словно я навалил в штаны, ну и хрен с ним. Всяко уж лучше краснеть от стыда, чем умереть. Теперь оставалось только расстегнуть несколько застежек на поясе, потянуть вниз…

И вот мой хвост оказался уже полностью на свободе, и снова верх взяла та незначительная часть моего я, которая была «настоящим динозавром» и даже прогрессистом. Быстро и уверенно я вытянул хвост на всю длину и обвил кончик вокруг куска какой-то арматуры, торчащей из стенки ямы. Я не стал рывком поднимать все тело, а использовал хвост как удочку, наматывая его вокруг железного прута и медленно вытягивая себя из смолы на волю.

Не теряя зря времени, я еще раз воспользовался хвостом, на этот раз для баланса, когда выпрыгнул из смоляной ямы на безопасную смотровую площадку. Быстро поправил костюм, спрятав хвост внутрь и неплотно закрепив застежки на своих местах перед тем, как выйти в парк. Смоляное чучелко, у которого на уме только месть.

Сейчас все фрагменты начали оформляться в единое целое — убийства, ритуалы, доктор, который на самом деле никакой не доктор. Возможно, на этом этапе мне понадобится помощь, по крайней мере, мне нужен кто-то в качестве свидетеля. Поскольку Эрни все еще в госпитале на Гавайях, то мне нужно добраться до Джул, и побыстрее. Но когда я, пошатываясь, вышел на стоянку, то у меня в буквальном смысле склеились бедра — теперь я понимаю, что чувствует Опра Уинфри, помнится, она все жаловалась, что у нее бедра в юбку не влезают. Странным образом на том месте, где должен был быть мой «линкольн», никакого «линкольна» не было, а на память о моей малышке осталась только лужица масла.

Так, теперь это уже личные счеты.

Машину угнали, и не было никакой возможности добраться до Голливуда, кроме как на общественном транспорте, но я очень сомневаюсь, что водители в дружественном нам соседнем районе позволят Болотной Твари сесть в автобус, пусть даже у нее имеются необходимые восемьдесят пять центов, которых у меня, кажется, не было. Так, такси тоже отпадают, хотя бы только потому, что они в Лос-Анджелесе такое же частое явление, как богатенькая девочка на «форде-пинто», а если я сниму трубку в телефонном автомате, чтобы позвонить, то приклеюсь к ней навеки.

Значит, мне придется идти пешочком, шлепая настолько быстро, насколько мне позволят мои ноги, покрытые слоем смолы. Если бы кто-то приехал и отскоблил мои лодыжки, то смог бы снабдить энергией Манхеттен на несколько недель. Я старался идти по аллеям и темным местам в надежде избежать столкновений с другими формами жизни. По дороге в Голливуд я встретил дворняжку, которая пила бог знает что из старой банки из-под супа. Несчастная тварь посмотрела на меня, глаза у нее вылезли от удивления, и она поспешно ускакала прочь, опасаясь, что запыхавшийся, шаркающий ногами динозавр лишит ее статуса Самого Потасканного Создания.

Это путешествие продолжалось вечно, но оказалось, что в пути будут еще остановки. Я умудрился пройти поблизости от бульвара Беверли и был удивлен, что улицы не так пустынны, как должны бы быть в столь поздний час. По тротуарам бродили толпы проституток, покачиваясь на десятисантиметровых каблуках, подтягивая блестящие юбчонки наверх так, что они в среднем заканчивались чуть ли не под шеей.

От них несло сильными духами, и не чем-то там привлекательным, и не отталкивающим мускусом, который испускали многие человеческие самки, а каким-то смешанным парфюмом, ударявшим в ноздри словно пушечное ядро. Мне пришлось заткнуть нос, чтобы защититься от этого зловония.

Но от этого запаха, аромата шлюх, в моей голове как из пулемета строчили мысли. И вскоре у меня даже появилось какое-то подобие плана действий, я снова расчехлил свой газоанализатор, чтобы он сделал свое черное дело.

Я вдыхал прохладный ночной воздух, и мой нос пробивался через сильные запахи, искусственно созданные людьми, в поисках одного-единственного аромата, который даже в носу съеживался, словно стараясь слиться с толпой. Я шел по авеню Ла Бриа и знал, что вскоре отыщу запах этой самки, хотя бы только потому, что это ее владения, а сейчас — час пик для похотливых членов. Ну, если только она не отправилась уже баиньки в «Шато Мармон».

С каждым новым шагом я делал еще один глубокий вдох, а затем очищающий выдох. Любой запах, не принадлежавший динозаврам, тут же отбраковывался, это не то, что мне нужно сегодня вечером. Хотя мне это и вообще не нужно, ни сегодня, никогда…

И вот он возник, слабенький, но точно он. Сосна и запах осеннего воздуха. Да, это его основные ноты. Затем я быстро очистил его, отделил зерна от плевел и вскоре имел уже отличный «обонятельный» портрет: смесь жвачки и свежевскопанной земли.

А вот и она сама, демонстрирует свои формы клиентам, проезжающим мимо на машинах с опущенными стеклами и явственными либидо, трясет своей искусственной человеческой задницей, чтобы все видели. Ее тело плотно облегало красное мини-платье, даже мини-мини-платье, без рукавов, с крошечным топом и практически несуществующей юбкой. Серебряные туфли на шпильках, яркий макияж, а ногти на руках почти такие же длинные, как каблуки, могут оставить на вашей спине серьезные повреждения. И вот она уже одна, побрела куда-то в гордом одиночестве по темным улицам мимо пустых витрин.

Я прокрался дворами и возник прямо перед хорошо знакомой мне шлюхой.

— Стар, — прошептал я, — пора расхлебывать кашу, которую ты сама заварила.

Пока она не успела среагировать и воспользоваться возможностью оповестить других дамочек легкого поведения, что что-то не так, я зажал ей рот рукой и потащил ее в темный переулок. Она пыталась укусить меня за пальцы, но ей в рот набивалась смола, и она еще две минуты отплевывалась от этой гадости.

— А я тебя искал, — сказал я тихо, но настойчиво. — Ты у нас неуловимая птичка.

— И кто ты такой, мать твою?

— Меня зовут Рубио, мы как-то раз уже встречались. Небольшая вечеринка у тебя в номере.

— Ну. Я тебя еще раз спрашиваю, кто ты такой, черт тебя побери?

— А тебе мой предыдущий ответ не понравился? Ладно, попробуем вот так. Я тот парень, который может спасти тебя от перспективы следующие несколько лет пахать на каменоломнях под палящим солнцем. Готов поспорить, в тюрьме не так уж много членов. Ну, для тебя может пара бабенок найдется…

Да, изображать из себя плохого копа у меня хорошо получается, жаль только — это умение мне пригождается примерно раз в год.

— Продолжай, — сказала она заинтересованно.

— Мне кажется, у тебя завалялся пенис моего клиента.

Она попыталась вывернуться из моих рук.

— Что? Я не…

— Очень ценный пенис, насколько я понимаю. Муссолини.

— Ты не сможешь доказать…

— А мне и не нужно доказывать, — сказал я. — Если уж на то пошло, то я не хочу. Так что об этом не беспокойся. Я прошу тебя о любезности. И если ты окажешь мне ее, то я прекращу тебя искать и сделаю так, что Минский тоже перестанет тебя преследовать. Я понимаю, тебе нравится этот… предмет, и, если ты сделаешь то, что я прошу, он в твоем полном распоряжении.

— И ты защитишь меня от копов?

— Только по этому вопросу, — сказал я, чтобы она уяснила мои намерения, — а все остальное уж сама, дорогуша. Но, может, смогу замолвить за тебя словечко. У меня есть связи.

Я дал Стар несколько секунд поразмыслить, но более простого решения придумать было нельзя.

— И что ты хочешь? — спросила она, слегка смягчившись.

У нее в сумке нашлась ручка, я схватил с тротуара рекламку концерта какой-то новой панковской группы в одном из клубов на Сансет.

— Наклонись, — сказал я, и Стар охотно приняла нужную позу и начала подтягивать и без того короткую юбку, чтобы обеспечить мне доступ…

— Оставь свою чертову юбку в покое! — прикрикнул я, а затем снова понизил голос до шепота и сказал: — Я не интересуюсь… Слушай, я не хочу секса, просто нужно написать записку.

— И все? — чирикнула она, и на долю секунды я увидел перед собой маленькую девочку, которая когда-то владела этим юным телом и умом. На ее лице засияло какое-то невинное облегчение, взгляд потеплел, и она улыбнулась. Но затем это выражение исчезло, и снова ухмылка проститутки вернулась на ее некогда красивое лицо.

— Значит, я могу оставить член у себя?

— Да, я напишу записку, ты ее отвезешь, и мы в расчете.

Я быстро нацарапал послание Джул, подробно указав, что мне действительно известно и что, как я думаю, мне известно и план действий на сегодня, придуманный на ходу. Если я не вернусь из этого маленького путешествия, то нужно быть уверенным, что кто-то пойдет к членам Совета, к копам, к любому, кто может покончить с этими ублюдками. Я сложил листок четыре раза, засунул поглубже в сумочку Стар и взял с нее клятву не читать. Я догадывался, что она, скорее всего, не удержится, но не поймет и половины. Оставалось только надеяться, что Джул поймет.

Позаботившись таким образом, чтобы прогрессисты не ушли от наказания, я отправил Стар и Муссолини к Джул, а сам взял курс на следующий пункт назначения: одно местечко, которое можно назвать образчиком неоклассической архитектуры, разместившееся на Голливудских Холмах. В этот раз я надеялся, что вернусь с вечеринки не с пустыми руками и мне перепадет пара подарочков от хозяев.

* * *

Идти было тяжело, мои ноги так и норовили приклеиться к асфальту, но с каждой пройденной милей слой смолы становился все меньше, а шагать становилось все легче. Дисплей на витрине одного из банков, мимо которого я прошел, сообщил, что сейчас пять утра, а это значит, что я лежал в смоляной яме, не двигаясь и не дыша, чуть более двух часов. Но сейчас я об этом не мог думать.

Проходя по какому-то бедному дворику — да, должно быть, здесь и тусуются богатые белые бездельники с Голливудских Холмов, — я снял с бельевой веревки несколько прищепок и засунул их поглубже в свои наполненные смолой карманы. У меня возникли серьезные сомнения, смогу ли я вообще когда-нибудь достать их из этих штанов, но если возникнет необходимость, то я рвану что есть сил. В районе самих Холмов было очень мало укрытий, и я поймал себя на мысли, что все чаще и чаще крадусь по задним дворам, прячась за деревьями и кустами. Когда я шел по небольшому пустырю, то практически возникло ощущение, что я снова на острове Прогрессистов, снова блуждаю в джунглях.

Впереди раскинулась территория, принадлежавшая секте, а там — участники сегодняшнего представления. Они даже не подозревают, что я уже не во втором составе. Но занавес быстро опустится, если только я не смогу найти быстрый и безболезненный способ проникнуть в театр. Без сомнения, где-нибудь на территории должны быть выставлены часовые, надеюсь только, что мой нынешний камуфляж — в этом году в моде оттенки черной смолы — сослужит мне службу.

Единственным заграждением служила низкая кирпичная стенка, но прежде, чем спрыгнуть, я осмотрелся, чтобы убедиться, что по ту сторону нет ямы со змеями или какой-нибудь бешеной гориллы. Когда дело касается прогрессистов, то меня уже ничто не может удивить.

Ни змей, ни гориллы, ни хитрых ловушек с острыми пиками и страшных чудовищ. Прижимаясь к деревьям, я шел по территории, еще раз удивившись ее масштабам. Возможно, где-нибудь в Айове пятьдесят, шестьдесят или даже сто акров — это тьфу, почтовая марка, но такого участка на Голливудских Холмах достаточно, чтобы объявить суверенитет и выйти из состава Штатов.

Тут впереди показалось главное здание, под первыми лучами восходящего солнца просыпались ослепительно белые колонны и арки, готовясь сиять и слепить всякого, кто имел несчастье посмотреть в их сторону, превосходная смесь архитектуры и защиты. Стоянка была полна машин всех производителей и моделей, все места под парковку были заполнены, и даже пространство между ними — везде были втиснуты автомобили. По сравнению с этим зрелищем переполненная стоянка у Голливудской Чаши кажется просто долиной Серенгети.

Как и тогда, на острове, когда мы тайком проникли во дворец, проскользнуть в дом было намного легче, чем, например, вломиться в «Спаго» на закрытую вечеринку, ежегодно устраиваемую по случаю присуждения «Оскаров», да и синяков намного меньше получаешь в итоге (даже и не спрашивайте!). Вскоре я уже крался по главному коридору, стараясь оставаться в тени и держа не только ухо востро, но и нос с глазами. Из бального зала раздавался громкий шум, не сочетающиеся между собой запахи шибанули мне в нос. Но мне пока туда не надо. Пока.

Сзади раздались шаги, кто-то громко топал по коридору. Я отпрянул и спрятался в затемненной нише, прижавшись к мраморной стене. Холодно. Я сдержал дрожь, хорошенько укусив себя за язык, и наблюдал, как мимо меня прошли двое динозавров при полном параде. Похожи на бизнесменов, ну, знаете, костюмы-тройки и все такое. Они устремились в бальный зал. По дороге эта парочка начала раздеваться, сначала сняв с себя человеческую одежду, а вскоре и искусственную человеческую кожу. Они приподняли маски, латекс растянулся, отклеиваясь от эпоксидки, а затем маска с треском соскочила, и через мгновение гадрозавр, прятавшийся за ней, уже вправлял свой подвижный клюв на место. Они развернули хвосты, на голове вылез фирменный рог гадрозавров, и вскоре я следовал за двумя динозаврами в их естественном обличье, отставая метров на десять.

— …сказал, что они будут готовы в Европе, — говорил один, — одновременно с нами.

— По его сигналу…

— Разумеется, разумеется, только по его сигналу…

С этими словами они зашли в бальный зал, который, как сказал мне мой нос, был забит под завязку. Если не считать одного случая, когда меня по ошибке поместили в каталажку для незаконных иммигрантов-динозавров в Сан-Диего, я никогда не был в месте, где находилось бы одновременно столько моих сородичей. Плотность динозавров на единицу площади в этом зале достигала больших величин, должно быть, они набились голова к голове, хвост к хвосту, так что яблоку негде упасть, надеюсь, стены здесь достаточно крепкие, чтобы не было пробоин.

Я прошел по знакомому коридору, в конце которого располагались покои Цирцеи. Это моя комната для отдыха, — сказала Цирцея Эрни меньше недели назад. — Я прихожу сюда перед важными мероприятиями, чтобы… приготовиться, если хотите, можно это и так назвать. Ну, на первом этаже у нас проходит важное мероприятие, и что-то подсказывает мне, что сейчас в этой комнате к нему готовится не только Цирцея. Разумеется, есть лишь один способ узнать наверняка.

В стене рядом с дверью было проделано небольшое отверстие для пальцев очень знакомых габаритов, и я знал, что должен делать. У меня не осталось сомнения, что все эти защитные системы, родограф и все остальные пародии на механизмы, используемые прогрессистами, — это приборы для навешивания лапши с технической точки зрения, то есть все — вранье. И «настоящий динозавр» — термин, созданный единицами, чтобы держать в страхе многих, и больше ничего. Хотя нет сомнений, что они действительно могут производить больше феромонов, это фокус, который высокопоставленные прогрессисты научились выполнять по команде, без дыма, зеркал и симпатичных ассистенток.

Но теперь моя очередь. Посторонись, Дэвид Копперфилд.

Сейчас, когда Эрни сошел со сцены, мне придется провернуть этот фокус в одиночку. Я запихнул палец внутрь и попытался освободить свой разум от человеческих мыслей. Первыми из моего «ментального» окна полетели выплаты по закладной, но вскоре за ними последовали угрожающее распространение компьютерных вирусов, мои счета за химчистку, надежды лос-анджелесской команды «Лэйкерс» на победу в дополнительных матчах. Все, о чем мне хотелось думать, — бег, еда, сон, секс. Прыжки, скачки, рев, секс. Драки, победы, гарцующая походка, секс.

Я закрыл глаза и переместился обратно в заросли папоротников, туда, где прошлое прорастает сквозь настоящее, где парк Юрского периода прорывается сквозь стены и во всеуслышание дает о себе знать, где мои ноги утопают в мягкой земле, а мой крик — это похоронный звон для всех существ поменьше. Я пытался не чувствовать холодную сталь вокруг пальца, которая становилась все холоднее с каждой секундой, высасывая из меня соки. Старался сконцентрироваться на теплом, влажном, солнечном дне семьдесят миллионов лет назад, каждое деревце, каждый кустик и каждый листок стали частью меня, мне было тепло и хотелось бежать на цыпочках. Движения свободные, ничем не сдерживаемые и неограниченные, просто расслабиться и свободно бежать. Мои глаза открывались, впитывая сочные натуральные цвета, не запятнанные смогом, выхлопами. Мои уши выгнулись назад, приготовившись услышать крики птеродактилей, я слегка присел и почувствовал, как между пальцев ног ползут длинные скользкие жуки, и тысячи ножек щекочут мою обнаженную кожу. Стайка компсогнатов — но не неотесанных и грубых, какие они сейчас, а естественных красивых существ — стремглав промчалась среди пышной зелени.

И вот уже я сам бегу один, я волен двигаться, как мне хочется, есть, что хочется, убивать, когда захочется, я — превосходный охотник, но в моем желудке только голод, а когти так и чешутся, чтобы утолить его. Я несусь по лугу, и ветер дует мне в морду, и я, как никогда, страстно желаю начать погоню, охоту, начать…

Дырка внезапно выплюнула мой палец, как малыш, который выплевывает брюкву через весь кухонный стол, на секунду я оказался в двух мирах одновременно, в доисторическом и в современном, словно прозрачная пленка наложилась поверх отличного цветного снимка. Коридор заполнился шестиметровыми цветами, а на дверях ползали килограммовые жуки. Мраморная статуя аллозавра в шести метрах от меня вдруг обросла плотью, мускулами и кожей и взревела так, что эхо прокатилось по холмам и дальше, по долине Сан-Фернандо.

Бум! С яркой вспышкой джунгли разлетелись перед моими глазами на миллион осколков и растворились без следа, а я остался стоять перед открытой дверью в самом сердце дома на Голливудских Холмах. На минуту мне почти показалось, что я чую остатки своего собственного запаха, я втянул носом воздух и, кажется, уловил аромат кубинских сигар. Но я понимал, что это совершенно невероятно, и даже глупо об этом думать, когда игра зашла уже так далеко. Короче, мне удалось с первой попытки выработать достаточное количество феромонов, чтобы открыть дверь. Приятно быть победителем, но давай-ка, Винсент, за раз делать только один шаг.

Я прошел в комнату для отдыха и убедился, что дверь за моей спиной осталась открытой. Те, кто внутри, будут слегка расстроены моим присутствием, а я не хочу перекрыть себе пути к быстрому отступлению. Я еще никогда не сражался без Эрни.

Мягкие бескаркасные кресла, модные в 70-х, к несчастью, так и остались лейтмотивом в дизайне этой комнаты, но наличие массивного стола из красного дерева и кожаного кресла с широкой спинкой в дальнем конце комнаты, как говорят консультанты по менеджменту, в зоне власти, говорило о том, что к оформлению приложил руку кто-то еще, кроме Цирцеи. Тень на стене не шелохнулась ни на миллиметр, когда я вошел, откашлялся и заявил:

— Я знаю, чем вы тут занимаетесь. И Эрни тоже, и еще мои друзья в «Лос-Анджелес Таймс».

Ну, последняя фраза была чистой воды блефом, но в такие моменты всегда хорошо упомянуть о СМИ.

— Я предлагаю тебе прямо сейчас отказаться от своих замыслов, пойти со мной, и если ты окажешь помощь следствию, то возможно, Совет проявит к тебе снисходительность.

Сидящая на кресле фигура не ответила мне, если не считать… хихиканья? Это что, смех, что ли?

— Я рад, что ты думаешь, что это все шутка, — сказал я, часть моей уверенности утекла через ноги и исчезла в трещинках в полу. — Потому что контрабанда оружия, похищение и убийство считаются уголовными преступлениями, а Совет еще ни о чем не знает. Им захочется услышать…

— И кого же я убил? — послышался тихий ровный голос, в котором чувствовался намек на веселость. — Кто именно пал моей жертвой?

— Например, Руперт Симмонс, — выпалил я. — Как тебе это для начала?!

— Правда? Ой, как странно…

И с этими словами кресло повернулось. Должно быть, он знал, что я здесь, и специально устроил это представление с вращающимся креслом, которое продолжалось последние десять минут, чтобы поглумиться надо мной, чокнутый сукин сын… И тут я внезапно оказался лицом к лицу с первопричиной, по которой я вообще взялся за это чертово дело.

— Я бы сказал, что довольно хорошо выгляжу для умершего парня? — широко улыбнулся Руперт. — Тебе не кажется?