Контора «Расследования Винсента Рубио», прежде контора «Расследования Ватсона и Рубио», в последнее время претерпела разительные перемены. Минский, пронырливый местный хозяйчик, который сдает мне помещение в офисном здании Вествуда, в результате расследований Совета был обвинен в мелких шалостях с представителями других видов, а когда я оказался достаточно умел, чтобы защитить мелкого хорька перед местным Советом Южной Калифорнии, он дал мне поблажку на предмет ежемесячной выплаты. В результате у меня оказались дополнительные средства для обновления мебели. Понятное дело, когда ты начинаешь всего-навсего со стола и стула, даже малейшее улучшение достойно идти отдельным номером в телешоу про обустройство своей квартиры и офиса.

Так что теперь у меня есть диван, дубовый стол, несколько картин, кофейный столик и все те вещи, которые у меня имелись, когда мы были здесь на пару с Эрни, — все те вещи, которые я потерял, когда мы были здесь на пару с базиликом. Лампа, к примеру. С абажуром.

Мои друзья в «Анонимных гербаголиках» уговорили меня также посетить несколько собраний «Анонимных должников», хотя я упорно твердил, что знаю, как жить на свои средства. Тогда мне сунули под нос мое банкротство, вещи, изъятые у меня за неплатежи, мой постоянно пустой банковский счет. Я объяснил, что у меня действительно в последнее время возникали некоторые проблемы с бизнесом, но что ситуация уже нормализовалась. Тогда мне сунули под нос мои объемистые счета по кредитным карточкам, уже догребающие до 21 процента. Я обвинил в этом расплывчатые законы Южной Калифорнии о ростовщичестве. Тогда мне сунули под нос полное отсутствие у меня какой-либо программы капиталовложений или чего-то хоть отдаленно похожего на здравый смысл в отношении покупательских привычек вкупе с моей наклонностью очертя голову бросаться в ближайший дорогой универмаг и хватать там все что ни попадя. На это у меня особого ответа не нашлось — я лишь свернулся на диване в позу эмбриона и принялся тихонько мяукать. Вот что эти ублюдки делают — ломают тебя, пока природные средства защиты не призовут тебя взять тайм-аут и под свист трибун ухромать с площадки. Таков первый шаг.

Хотя на самом деле первый шаг заключается в признании того, что я бессилен против трав, что моя жизнь становится неуправляемой. Там и тогда — резкий бросок сверху — точно в кольцо. Мое повседневное существование достигло такой стадии, когда любой спец по научной организации труда, который хоть чего-нибудь стоит, лишь один-единственный раз оглянулся бы вокруг себя и мгновенно прекратил работу. Так что мне несложно было перейти к шагам второму и третьему, которые заключаются в том, чтобы признать наличие высшей силы (имеется в виду Бог, а не мафия), после чего подчинить свою жизнь Его воле. Дальше последовал примерно месяц некоторых затруднений. Дело в том, что для любого диноса, даже для самого фанатичного члена АГ, признать наличие высшей силы — задача не из легких. В рептильной компании редко встречаются трясуны. Однако мой поручитель — питчер «Лос-Анджелес Доджерс», который каждую неделю щедро снабжает меня бесплатными билетами на стадион — помог мне пройти эти шаги, предложив, чтобы я повнимательнее взглянул на реальные слова документа. Полностью шаг третий гласит: «Мы выбираем препоручить нашу волю и нашу жизнь заботе Бога, как мы Его понимаем». Это значит, что пока я понимаю Бога как улыбку ребенка, доброе слово от незнакомца и тому подобную чепуху, я вполне могу продолжать дальше в том же духе, и спасибо большое за важную информацию.

Шаг номер четыре: «Проведи тщательное исследование и бесстрашную моральную инвентаризацию самого себя».

Вот тут я малость подзастрял. Бесстрашие — нет проблем. Я готов встретиться лицом к лицу с любыми демонами, таящимися в глубинах моего подсознания, и отбиться от них любыми средствами, которые окажутся необходимыми. Проблема у меня возникла по части исследования и инвентаризации. Я просто не знаю, есть ли у меня столько энергии. Для меня исследование и инвентаризация самого себя кажется чертовским объемом работы, и неподготовленным я в такой геморрой влезать не хочу.

Временная задержка на шаге четвертом также уберегает меня от продвижения к шагу пятому и всем остальным — пусть даже поручитель говорит мне, что я вовсе не должен делать их все строго по порядку. Я твердый приверженец правил (которые мне подходят), и здесь я выбираю вытащить на свет психастеническую сторону моей натуры. Я закончу четвертый шаг, а до тех пор дальше не двинусь. Думаю, когда вся эта возня с Талларико закончится, я как раз за него возьмусь. Уверен, он никуда не денется и сможет подождать.

Несмотря на сомнения на предмет принятия дела от мафиозного босса Лос-Анджелеса, выданные вперед двадцать кусков очень мне пригодились. Частью моего соглашения с «Анонимными должниками» (АД) явилась составленная мною программа капиталовложений, где мои потребности идут на первом месте, моя платежеспособность на втором, и этот порядок я как могу стараюсь соблюдать. Поначалу меня здесь, правда, ожидал крупный провал. Возникли неожиданные покупки, и я мало что мог с этим поделать. К примеру, Нордстрем вдруг взялся распродавать у себя в отделе мужской одежды костюмы от Армани с 25 % скидкой, и я абсолютно уверен — все в АД согласятся, что подобное событие следует квалифицировать как безусловное исключение.

С другой стороны, я старался оставаться на хорошей ноге со всеми моими кредиторами и выплачивать как можно большую часть моего солидного долга, сколько бы наличных ко мне ни приплывало. А потому я испытал колоссальное облегчение, когда позвонил компаниям кредитных карточек, торговцам мебелью, в различные универмаги и охотно передал солидную часть тех 20 000 баксов ее новым полноправным владельцам, оставляя себе славные четыре куска на рабочие и личные расходы.

Талларико был нрав — я с легкостью сумел спихнуть все остальные свои заморочки сыщикам из «Правды-Матки», где хозяйничает мистер Тейтельбаум и которая направляет мне массу дел. Другие работники агентства были более чем счастливы принять задания и выплатить мне 10 процентов комиссионных. Сатерленда, в частности, просто осчастливила перспектива взять на себя слежку в Инглвуде. Поскольку Сатерленд женат на сестре Тейтельбаума, он в последнее время постоянно высказывает желание на максимально продолжительные периоды времени выбираться из дома.

Так что у меня выходит легкая двадцатиминутная поездка до международного аэропорта Лос-Анджелеса по едва ли не пустынной автостраде, славные минут пятьдесят — и так все остальные без малого двадцать три часа в сутки. Согласно информации, переданной мне Талларико, Нелли Хагстрем прибывает рейсом дельта-782 из Форт-Лодердейла. Я располагаю маловразумительной фотографией, где этот парень скорее похож на помесь инопланетянина со снежным человеком, весьма общим описанием, а также инструкцией сидеть на хвосте у этого гадрозавра до его отеля и дальше.

Я прибываю на место за несколько минут до приземления самолета и приятно провожу время, сидя на одном из неудобных и жестких стульев, а также притворяясь, будто читаю утренний номер «Таймс». На мне бейсбольная кепочка и темный костюм — ничего такого, что могло бы выделить меня из тысяч других путешественников, прибывших сегодня утром в аэропорт. Бейсбольные кепочки и темные костюмы для Лос-Анджелеса примерно то же самое, что тоги для древних греков. Тебе совсем не обязательно их носить, но если ты их не носишь, то бросаешься в глаза как сотрудник отдела по борьбе с наркотиками на концерте The Grateful Dead. Надеюсь, Нелли Хагстрем меня не заприметит — понятное дело, если я сам смогу его заприметить.

Впрочем, в ту самую секунду, как я вижу это высокое, мускулистое тело на взлетно-посадочной полосе, эту мрачно-самоуверенную физиономию, пока Хагстрем проталкивается мимо более медлительных пассажиров, этот превосходный костюм, натянутый на мощный каркас, я понимаю, что никакой фотографии мне уже не требуется. Я следую за гангстером до багажной «карусели», где шофер лимузина выскакивает, чтобы помочь ему с чемоданами. Не иначе как Прада, из новой коллекции. Водитель затаскивает тяжелую поклажу на тележку и быстро катит ее к выходу. Хагстрем от него не отстает, двигаясь с плавной легкостью. Он явно бывал здесь раньше и точно знает, куда едет.

К счастью, я тоже знаю. Хагстрем останавливается в «Регент-Беверли-Уилшире», лучше известном жителям других городов и стран как тот самый отель, где Джулия Роберте и Ричард Гир снимались в «Красотке». Один мой знакомый агент по имени Брайан заверил меня, что Джулия Роберте — стегозавр, хотя, глядя на ее гибкое тело, в это трудно поверить. Согласно Брайану, все до единого в Голливуде динозавры, однако их биографы держат это в секрете, выдавая вполне правдоподобные на вид истории про их млекопитающих предков. И все же пасть Джулии с головой ее выдает, а потому, по крайней мере, в этом случае, я Брайану верю.

Хагстрем исчезает в отеле, а я паркую машину в боковой улочке неподалеку от автостоянки для постояльцев «Уилшира». Уладив свои долги с ребятами из агентства, я подобрал себе еще один «линкольн», и, хотя это подержанная модель, на несколько лет старше моего последнего «линкольна», она по-прежнему ходит так, что любо-дорого. Я заказал тонированные стекла — 2 процента сверх легального лимита (все верно, я живу на краю), — и этих стекол вполне хватает, чтобы надежно меня скрывать, когда мне это требуется.

Не прошло и десяти минут с тех пор, как он вошел в отель, а Нелли Хагстрем уже вышагивает из вращающихся дверей «Регент-Беверли-Хилтона» и садится в лимузин. Я завожу мотор «линкольна» и вталкиваюсь в транспортный поток позади него, заботясь о том, чтобы нас разделяло несколько машин. Это нетрудно — через каждые десять футов какой-нибудь кретин меня подрезает. Интересно, когда с современных машин поснимали сигналы поворота? Должно быть, в то же самое время, когда решили раздавать водительские права слепым.

Кстати, о водительских правах. Все лимузины Лос-Анджелеса получают свои разрешения путем сложного и высокотехнологичного процесса, известного как «выплата уймы бабок». В результате вышеупомянутого процесса каждому лимузину выдается специальный номер TCP, который в целом обозначает то, что данный конкретный лимузин имеет право развозить народ по городу и подавать этому народу столько крепких напитков, сколько он захочет. Однако, преследуя машину Хагстрема, я не заметил там никакого номера TCP. Это означает одно из трех…

Первое; номер попросту отвалился. Такой вариант почти невозможен, поскольку для присобачивания номера используется особый клей, такой зловредный, что он никуда не денется даже после того, как двадцатимегатонный ядерный взрыв обратит весь остальной мир в радиоактивные пары. Когда черный день наконец наступит и радиация плотно окутает планету Земля, автострады Лос-Анджелеса по-прежнему останутся загажены только тараканами и прямоугольничками с гордыми надписями: «МОЙ СЫН — ОТЛИЧНИК».

Второе: компания владельцев лимузина не имеет лицензии. Такой вариант возможен, но маловероятен. Штрафы очень солидны, и наказание выходит куда круче возможных выгод. Большинство просто глотает горькую пилюлю и платит взятки, после чего отыгрывается на своих клиентах.

И наконец, третье — вариант, на котором я настаиваю: это частный лимузин. И это значит, что Хагстрем уже пустил в ход свои связи здесь, в Лос-Анджелесе, поскольку Талларико и словом не обмолвился о том, что за этим парнем вышлют машину.

Несколько минут спустя я звоню по мобильнику в «Правду-Матку», и, после мелких заморочек с автоответчиком, мне удается достучаться до Кэти, секретарши Тейтельбаума.

— Привет, это Винсент.

Кэти — мелкое млекопитающее мышиного облика, чертовски ровное и холодное почти со всеми, кто входит в дверь. Но когда Кэти слышит по телефону мой голос, ей невесть как удается заморозиться еще на градус-другой.

— Его нет.

— Я звоню не мистеру Тейтельбауму, — говорю я ей. — Сатерленд там?

— Я не телефонистка…

— Я знаю, но она вышла…

— Подождите.

Дожидаясь Сатерленда, я кручу ручку радиоприемника. Большинство станций, на которые я напарываюсь, вещают на испанском, и хотя я не прочь послушать самую малость сальсы, болтовню латиносов по радио я с некоторых пор выносить решительно неспособен. Дело здесь не только в том, что я не понимаю слов, — меня тревожит, что они говорят обо мне.

— Вперед. — Голос на том конце линии. Простофиля Сатерленд.

— Вперед? Почему «вперед»? Почему не «назад»?

— А, Винсент, рад слышать. Не знаю. Я просто пробую разные варианты. Тебе не нравится?

— Послушай, Сатерленд. — Я вздыхаю. — Мне нужно, чтобы ты проверил один номерной знак. — Я отчеканиваю цифры и буквы, объясняю, что именно мне от него нужно, причем до самой последней детали, потому что Сазерленду ни в коем случае нельзя позволять думать самому. Когда это в последний раз произошло, я заполучил кусок ржаного хлеба из непросеянной муки вместо нормального, и весь мой бутерброд оказался непоправимо загублен. Не могу поверить, что Сатерленд — вице-президент «Правды-Матки», а все потому, что он женился на сестре своего начальника. Похоже, я все эти годы не с теми, с кем надо, спал.

— Нет проблем. Кстати, еще раз спасибо за то задание в Инглвуде…

— Вот что, Сатерленд, — перебиваю я. — Номерной знак. Живо. Прямо сейчас.

Слышно, как он что-то недовольно фырчит, затем по линолеуму «Правды-Матки» шаркают его тяжелые ботинки. Стук пальцев по клавиатуре — очень рад, что он знает, как обращаться с компьютером, по крайней мере на поверхностном уровне. Проходит еще какое-то время, и Сатерленд снова на линии.

— Не могу найти, — говорит он.

— Ты правильно все напечатал?

— Да нет, я не об этом. Я программу не могу найти. Знаешь, у нас тут эта новая компьютерная система.

Эту новую компьютерную систему они три года тому назад получили. Громадным достижением Сатерленда стало то, что он за это время выучился «грузиться», как он сам это называет. Так что я беру недоумка за киберруку, шаг за шагом инструктируя его, как проверить номерной знак в системном реестре управления автомобильным транспортом, и довольно скоро он уже получает нужную мне информацию.

— Он зарегистрирован в бизнесе, — говорит Сатерленд, считывая данные с экрана. — «Дворец Удачи Инкорпорейтед». Могу попробовать найти тебе адрес…

— Спасибо, не надо, — отвечаю я. — Я знаю, где он находится. — И, прежде чем Сатерленд успевает вставить еще что-то бессодержательное, я тыкаю кнопку на мобильнике и отключаю питание.

«Дворец Удачи» — совершенно неподходящее название для картежного игорного дома в Норуолкском районе Лос-Анджелеса. Никаких игральных автоматов, никаких рулеточных колес — никаких «игр случая», как любят выражаться законодатели. Дозволяются только покер, очко и другие типичные «игры навыка». Немногим диносам из числа моих знакомых, которые туда ходили, удача ни в какую не светила. Кроме того, кто не отваживался описать это заведение как дворец.

Впрочем, это вовсе не означает, что владельцы игорного дома не расстарались как только могли. Во «Дворце Удачи» имеется демонстрационный зал, где высвечиваются старые салонные номера — совсем как в больших казино Лас-Вегаса. И там предлагают буфет для безбожного зарывания денег — тоже совсем как в больших казино Лас-Вегаса. В этом буфете, в зависимости от твоего общего здоровья по части пищеварения, ты можешь либо получить пищевое отравление, либо его не получить. Коктейли там разносят официантки, чья одежда целиком пошита из скудного куска ткани, который какой-то портной выкинул за ненадобностью. Ковры «Дворца Удачи» буквально орут, чтобы ты или отвернулся от них, или ослеп. Еще там есть предельно смутные указатели выхода, а также вездесущие автоматизированные кассиры, а также…

Вот только всему этому недостает гламура, хвастовства, нарочитости. Когда ты в Вегасе, все твои земные заботы куда-то уходят, сменяясь восхитительным туманом излишества и безудержного потребления. А когда ты во «Дворце Удачи», ты только и думаешь, как бы у тебя машину не стырили.

Внутри «Дворец Удачи» — именно такой, каким я и ожидал его увидеть, только еще хуже. Игорных столиков там совсем не так много, а ковер отнюдь не такой густой, каким ему следует быть. Краска на стенках местами потрескалась, в мозаичном потолке зияют пустые квадратики.

— Вы играть или просто слоняться? — спрашивает у меня мышцатый охранник казино в тускло-серой униформе.

— А это имеет значение?

Парень кивает. Человек — никаких сомнений. От него так и несет мощным, дешевым одеколоном, и мне становится интересно, не назначил ли он сегодня кому-то свидание. Телкам по-настоящему нравятся мужчины с уоки-токи и именным значком.

— Просто слоняться вы не можете. Игорные законы штата. Играйте или проваливайте.

— Игорные законы штата или «Дворца Удачи»? — интересуюсь я.

Парень волком на меня смотрит и тянется к уоки-токи, как будто для моего урезонивания ему непременно требуется вызвать подмогу.

— Ухожу я, уже ухожу, — говорю я и продолжаю шагать по вызывающе-яркому ковру. Представляю себе выражение лица Талларико, когда ему придется брать меня на поруки из тюремной камеры казино. Радостным оно точно не будет.

Мне требуется немалое время, чтобы снова засечь Хагстрема, но в конце концов до меня доходит дуновение его запаха, и мое рыло ведет меня верным путем. Сегодня в этом заведении хватает озавров, их запахи переплетаются, но, точно Фабричная работница у ткацкого станка, я способен зацепить единственную нить из мотка и проследить ее до самого источника.

По ту сторону зала для покера, за баром с бесплатными засахаренными вишнями и плесневелым арахисом, чуть вниз по лестнице оказывается небольшой игровой зальчик, окруженный колоннами фальшивого мрамора. Красные бархатные стены и толстый коричневый ковер резко контрастируют с убранством остальной части «Дворца Удачи», скорее напоминающим декор нижнего этажа универмага, где торгуют дешевым товаром. Секунду спустя я понимаю, что забрел в зал, где играют в единственную карточную игру, о которой я ровным счетом ничего не знаю, — баккару.

Внутри игрового зальчика, напротив банкомета, горбится Хагстрем. Рядом с ним сидит единственный другой игрок в помещении, пожилой джентльмен с гривой прекрасных седых волос, ниспадающих к его плечами. Я могу учуять тянущийся от него запах сосны. Пожилой джентльмен — рептилия, никаких сомнений.

Теперь, когда у меня есть время хорошенько присмотреться к Хагстрему, мне удается сосредоточиться на его лице. Маска немного мне знакома — пожалуй, Талларико был прав, и я действительно видел его в отделе светской хроники. Но в самом центре лба Хагстрема топорщится странный шрам, который капитально все перекашивает, небольшой участок исковерканной кожи, совершенно там неуместный. Почти всегда подобные косметические добавления делаются только после продажи, требуя дополнительных расходов. Должно быть, с головой этого парня случилось что-то слишком трагичное, чтобы оправдать дополнительные манипуляции с его личиной. С другой стороны, некоторым диносам порой просто надоедает таскаться в одном и том же костюме, и они устраивают себе легкие модификации. Я помню, как несколько лет тому назад молодые парнишки шатались по округе, раздобывая себе все новые и новые родинки, которые вшивались в их личины, пока Советы не обрушились на лавки, торгующие подобными аксессуарами. Теперь подростки просто по дурости всюду себя протыкают, увешивают разной дребеденью, и никто не жалуется.

Когда я вхожу в помещение, Хагстрем смотрит на своего партнера и слегка кивает. Похоже, его не приводит в особый восторг то, что я решил вторгнуться на его территорию.

— Добрый день, ребята, — душевно здороваюсь я, присаживаясь рядом с Хагстремом.

Сдержанные кивки отовсюду. Впрочем, от Хагстрема я едва ли получаю что-то больше недовольного фырканья. Зато седовласый удостаивает меня беглого осмотра.

— Добрый день. Что-то я тебя здесь раньше не видел.

— Обычно я чуть подальше играю.

— Чуть подальше? А это где?

Думай, Винсент, думай. Видел же ты рекламные плакаты на трассе-101.

— В казино «Чумаш». Это где индейская резервация.

— Не знал, что там есть баккара, — говорит пожилой.

— Ну, у них там чего только нет.

Мужчина кивает, и я не могу понять, решил он, что я серьезный товарищ или придурок каких мато.

— Любишь баккару? — спрашивает он.

— Конечно, — говорю я. — Игра королей.

— Поло, — рычит Хагстрем. Теперь я могу четко различить его запах — палочка корицы и жженая соя.

— Прошу прощения?

— Поло — игра королей.

— А, — отзываюсь я. — Вообще-то я думал, что поло — игра богатых засранцев.

Тут Хагстрем опять презрительно фыркает, однако седовласый по-доброму усмехается.

— Брось, Нелли, не рычи, — говорит он. — Этот парень сюда поиграть зашел.

— Да, хотелось бы. — Я выуживаю из заднего кармана бумажник и достаю оттуда пару двадцатидолларовых банкнот. — Нельзя ли несколько фишек?

Хагстрем переглядывается с банкометом. В глазах у обоих — нескрываемое презрение. Очевидно, я допустил ляп.

— В зале баккары обычно играют на наличные, — информирует меня банкомет. — Возможно, вы хотите сыграть где-то еще.

— Нет-нет, — настаиваю я. — Наличные вполне подойдут. — Я швыряю двадцатку на столик. — У вас сдача будет?

Еще один выплеск презрения из глаз банкомета.

— Здесь минимальная ставка — пятьдесят долларов с руки.

Пятьдесят долларов с руки? Лучше бы я им какую-нибудь чертову квитанцию выписал.

— Конечно. Давайте приступим.

Банкомет вздыхает и толкает колоду карт в сторону Хагстрема.

— Ставки? — говорит он.

Хагстрем щелкает пальцами, и совсем молодой парнишка вдруг материализуется из полумрака в зале для баккары с толстым бумажником в руках. По его стремительному отклику и почтительным манерам я догадываюсь, что он простой солдат на учебе. Неужели мафия интернатуру содержит?

Парень вручает бумажник с наличными Хагстрему. Тот снимает сверху четыре купюры и подталкивает их к банкомету.

— Четыреста на дом.

Теперь все глаза на мне. Похоже, у меня осталось по меньшей мере два варианта — игрок или дом. Сейчас лучше всего особо не выпендриваться.

— Игрок, — говорю я банкомету. — Пятьдесят. Начнем помаленьку.

Банкомет не удостаивает меня никакого отклика, а вместо этого поворачивается к Хагстрему и кивает. Нелли принимается скрести стол рядом с колодой, водя длинным ногтем по мягкому сукну Постепенно сдвигая палец и не отрывая глаз от карт, он проводит вокруг них ленивый кружок.

— Ты правда думаешь, что это помогает? — спрашивает пожилой.

— Тихо, Дуглас.

— Знаешь, Нелли, сюда народ с какими только суевериями не заходит, а расклады всегда одни и те же.

Хагстрем не перестает скрести ногтем.

— Отстань, старик. Не гони.

Теперь мы все пленники предыгрового ритуала Хагстрема. Дожидаемся, пока приговор будет приведен в исполнение. В конце концов он отрывает руку от стола, приподнимает ее на два дюйма над сукном и медленно снимает верхнюю карту с колоды, гладя пластик, точно полуголую любовницу. Я немного удивлен тем, что игрокам во «Дворце Удачи» позволяют сдавать карты; в большинстве казино хозяева любят крепко держать подобные процедуры в своих руках. Пожалуй, так здесь улаживают преступные долги — отрабатывая их в казино; а по-настоящему паршивым игрокам приходится на парковке дежурить.

Хагстрем резко переворачивает карту. Восьмерка червей.

— Восьмерка, — объявляет банкомет, как будто мы все внезапно ослепли. Затем он без всякой помпы берет себе карту с верха колоды и кладет ее напротив карты Хагстрема. Четверка треф.

— Значит, игрок выигрывает? — спрашиваю я.

Хагстрем раздраженно вздыхает, но пожилой мужчина по имени Дуглас улыбается и сообщает мне, что со сдачей карт мы еще не закончили.

— Выигрывает ближайший к девятке, — говорит он, — после еще двух-трех карт.

— Конечно. — Я делаю паузу, надеясь, что он еще что-нибудь прояснит, но безуспешно. Приходится спрашивать самому: — Так двух или трех?

Тогда Дуглас продолжает пробегать список правил баккары, включая прибавление цифры на карте к другим цифрам, сопоставление этих цифр с какой-то другой картой, а также прикидку, стоит Луна в созвездии Девы или в твоей заднице. Я ни бельмеса не понимаю, но когда карты наконец сданы и игра завершена, до меня доносятся самые сладчайшие слова, какие только можно услышать в казино:

— Игрок выигрывает.

Сотня долларов скользит мне на колени. Пожалуй, я бы все-таки смог полюбить эту самую баккару, особенно если нет никакой нужды тратить время на то, чтобы действительно научиться в нее играть.

Через тридцать минут я врубаюсь в баккару еще меньше, чем раньше, зато мой выигрыш вырос почти до двух тысяч баксов. Скрежет зубов Нелли Хагстрема можно расценивать только как проявление дикой ярости, поскольку он прилично продулся, и к тому же его совсем не забавляет, что такой полный лох, как я, 90 процентов всего этого времени обставлял дом.

— Все, с меня хватит, — рычит Хагстрем, разрывая свои карты пополам и швыряя их на сукно. — Долбаное казино точно мухлюет…

Дуглас пытается его утешить.

— Брось, Нелли, о чем речь. В прошлый раз ты нас на сорок тысяч обул.

— А в этот раз я обратно все просадил.

Дуглас пожимает плечами:

— Такова природа игры.

Однако банальности старика очень мало успокаивают Хагстрема, пока взбешенный гадрозавр расхаживает взад-вперед по ковру зала для баккары. Ладони его снова и снова оглаживают превосходный черный парик. Молодой солдат мафии делает все возможное, чтобы держаться поближе к своему боссу, но при этом не выделывать с ним пародию на кордебалет.

— Я тебя понимаю, — говорит Дуглас, сохраняя свой мягкий, ровный тон. — Ладно, давай вернемся, проверим новую партию звезд.

Хагстрем не удостаивает меня ни единого слова, со своим солдатом на хвосте стремительно вырываясь из зала для баккары в главные помещения казино. А вот Дуглас поворачивается пожать мне руку.

— Будьте осторожны, — говорит он мне. — И удачи.

— Вам тоже, — откликаюсь я.

Дуглас слегка усмехается, качает головой и выходит вслед за Хагстремом и его солдатом. Я наблюдаю за тем, как все трое исчезают за небольшой дверцей без всякой таблички рядом с залом для покера, затем поворачиваюсь к банкомету.

— А ведь он никаких ставок не делал, — говорю я.

— Кто?

— Пожилой.

Банкомет кивает, разрывая обертку новехонькой колоды карт и машинально ее тасуя.

— Ему нет надобности. Он хозяин казино.

— Вон тот чувак? Дуглас?

— Дуг Трикони, — сообщает мне банкомет. — Несколько лет назад купил это заведение у первоначального владельца. Чертовски славный босс. Просто на редкость.

Мне следовало бы обработать эту информацию. Следовало бы как можно скорее оттуда выбраться, приготовиться снова сесть на хвост Хагстрему, а в свободное время выяснить все, что только можно, о Дугласе Трикони. Тогда, отчитываясь перед Талларико, я был бы куда более информирован. Но как только я начинаю вставать из-за столика и хватаю с сукна буро-зеленые купюры, на меня падает тень банкомета.

— Еще партию, сэр?

Я опускаю взгляд на карты, на новехонькую, практически девственную колоду. На сияющий пластик, которого еще никогда не касалась чья-либо шкура или личина. И я думаю о том чувстве, которое испытываешь, когда эти карты переворачиваются, о восхитительном предвкушении ярко-красных и густо-черных цифр.

— Пожалуй, еще одну, — сдаюсь я, падая обратно в удобное кресло и снова выталкивая свои деньги в середину стола. — На дорожку.