— Похоже, это самое необычное дерьмо, о котором мне доводилось слышать, — говорит Гленда, когда я выкладываю ей все до конца, главу за главой, версию за версией. Должен признать, все это действительно несколько необычно. В Бронксе мы останавливаемся прямо за тем знакомым переулком, через дорогу возвышается, поджидая нас, детская клиника. Чтобы заплатить шоферу, я опустошаю бумажник.

— Спору нет, удивительный город, — продолжает Гленда. — Это все, так? Больше никаких неожиданностей?

— Ну… — повожу я плечами. — Есть еще одна малость, в которую я тебя толком не посвятил. Но, знаешь, всегда лучше сперва убедиться самому, а потом уже вешать лапшу на уши друзьям. Я не из тех детективов, что расследуют и тут же начинают рассказывать. Да может, я и ошибаюсь.

— Ага, я хотя бы надеюсь, что в этом деле ты поглубже засунул голову в задницу, потому что если ты прав насчет того, что будет дальше, то и думать не хочется, что будет с нами.

Мы вылезаем из такси и разглядываем клинику. Окна заколочены досками, словно на глаза надели деревянные повязки; раздвижные алюминиевые двери тамбура плотно закрыты. Психи сегодня вечером высыпали в полном составе, и оказавшийся на нашем пути бродяга щиплет Гленду за задницу. Я удерживаю ее от ответных действий. — Будь начеку и держи нос по ветру, — предупреждаю я напарницу. — В прошлый раз у меня здесь возникла небольшая проблема. — Вернее сказать, большая, рычащая, зубастая проблема. — Дай мне знать, если уловишь запах барбекю.

Будто невзначай мы переходим через дорогу, стараясь казаться всему миру незлонамеренной человеческой парочкой, вышедшей на прогулку по задворкам Бронкса в десять часов вечера без оружия и прочих средств обороны.

— Давай быстрей, — подгоняю я, — но только естественно.

Немногочисленные фонари перед клиникой давным-давно разбиты вандалами, так что мы имеем возможность первый этап нашего путешествия завершить в темноте. Мы приближаемся к парадному входу. Закрыто. Заперто. А попытаешься раздвинуть те металлические уродины, так наделаешь слишком много шума в вечерней тишине.

Гленда бросает взгляд на здание, оценивая его размеры, и говорит:

— Должен быть черный ход с той стороны. Всегда бывает долбаный черный ход.

— Не знаю. Когда я в прошлый раз пытался найти его, меня… отвлекли.

Гленда идет вокруг здания, я за ней, и сердце у меня колотится так, что готово выпрыгнуть из груди в ожидании следующего нападения. С какой силой я ни втягиваю в себя воздух, органы обоняния не улавливают ни малейшего признака горелого пластика, но осторожность еще никому не мешала. Я не ослабляю бдительности, вглядываясь в каждый угол и каждое углубление.

Нет никаких следов моей тогдашней битвы, хотя мусорный контейнер кто-то убрал, то ли команда чистильщиков, приезжавшая за скелетом, то ли мусорщики, чей грузовик слегка барахлил.

Путь нам преграждает невысокая металлическая ограда, и Гленда собирается через нее перелезть. Она тянет руки…

— Подожди! — шепчу я. — Надо проверить.

Гленда удивленно оборачивается:

— Что проверить?

— Ограду. Они здесь не шутят: бестолковая проволочная оградка не слишком надежная преграда для злоумышленников. К тому же я видел здесь сторожевых собак.

Я нерешительно тянусь указательным пальцем к металлическим ромбам…

Разряд дергает палец, заставляя меня схватиться за решетку, втягивает руку — я рву ее на себя, корчусь, сражаясь за собственную конечность…

Я одерживаю верх и отлетаю назад, прямо на грудь Гленды; оба мы валимся на землю. Скатившись с подруги-Хадрозавра, я помогаю ей подняться.

— Какого дьявола…

— Ток, — объясняю я, потирая руку, которая с каждой секундой болит все сильнее. — Электрическая ограда, и, судя по тому, как она цепляется, мы имеем дело с совершенно смертельным напряжением.

Не видно никаких предохранителей, не видно способа закоротить ограду, не видно ни одной лазейки.

— Возвращаемся к главному входу? — предлагает Гленда.

— Нет смысла. Сам он по волшебству не откроется. — Разве только… Я поднимаю глаза, вглядываясь во тьму, и замечаю прямо над оградой маленький карниз. — Гленда, сможешь подсадить меня на водосточную трубу?

— Я шестерых таких могу подсадить на эту трубу. Но я-то как туда попаду?

— Я проберусь сзади и открою главный вход. Давай помоги мне.

После необходимых взаимных предупреждений избегать риска, сохранять осторожность, действовать с оглядкой и т. д., Гленда сажает меня на плечи, словно мамаша, поднимающая сына полюбоваться парадом, и я хватаюсь за трубу. Она держится на совсем слабеньких кронштейнах, подозрительно задрожавших, когда я всей массой висну на ней. Хорошо, что у меня давно не было времени поесть; похоже, один-единственный гамбургер в моем желудке привел бы к сокрушению всего сооружения. Кронштейны трясутся, вибрируют, трепещут, но держат.

Короткий подъем — с каждым оставленным позади дюймом труба скрипит все более угрожающе, — и я у карниза. Но только вскарабкавшись на него, соображаю, что окно заколочено точно так же, как остальные окна этой клиники. Внушительные балки преграждают мне путь. А я забыл дома электропилу.

Гленда уже завернула за угол, вышла за пределы слышимости и направляется к главному входу ждать, когда я открою ей дверь, так что с этой стороны помощи ожидать не приходится. Выбора нет, только прыгать, но до земли добрых двадцать пять футов. Если б я мог распустить хвост, добавочная мускульная поддержка, может, и смягчила хоть как-то удар, но…

Черт возьми, а почему, собственно, я не могу распустить хвост? Будут нарушены правила, но если существует время для нарушения правил, то оно как раз настало. Вцепившись для равновесия в сучок деревянной доски, я быстро снимаю брюки и трусы, дергаю сзади оболочку и освобождаю верхнюю часть серии «Г».

Боже, как приятно, когда хвост снаружи! Прохладный ночной ветерок ласкает мне шкуру, заставляя вспомнить прошлую ночь с Джейси, как она терлась об меня, и своим телом… Ладно, работать, Винсент, работа прежде всего. Но надо признать, что эта свобода просто потрясающа, и остается надеяться, что мне еще выпадет возможность вот так порезвиться на свежем воздухе в каком-нибудь другом месте, нежели детская больница на Восемнадцатой улице.

Перспектива долгого полета к твердой земле, конечно, располагает к медлительности, но надо двигаться. Сотворив короткую молитву богам на тот случай, если я всю жизнь ошибался, не веря в их существование, я собираюсь с силами, делаю крошечный шаг к самому краю и прыгаю.

Как и было задумано, хвост помогает смягчить удар, и я, свернувшись клубком, качусь по земле, остановившись всего в нескольких дюймах от внутренней стороны ограды. Поскорее вскочив, я отряхиваюсь. «Плевое дело», — говорю я, ни к кому конкретно не обращаясь, и голос мой скоблит ночную тишину. Я решаю помалкивать, раз все равно никого нет рядом.

Я чую поблизости смерть и разложение, запахи, обязанные вернуть меня в боевую готовность, однако сейчас в них нет налета опасности. Решив выяснить, что к чему, я делаю несколько шагов и оказываюсь в небольшой нише. Я всматриваюсь, ожидая, когда глаза привыкнут к еще более сгустившейся темноте. Неровно закругленная стена ниши вся испещрена длинными царапинами, как будто дикий зверь, наплевав на бетон, решил прямо здесь вырыть себе логово.

Кости животных с обгрызенными хрящами, расколотые, с высосанным мозгом, грудой в два фута высотой окружают постель, изготовленную из разорванных в клочья матрасов, газет и старой одежды. На стене будто рукой ребенка кровью намалеваны изображения людей, собак, динозавров…

Кажется, я знаю, кто — что — жил когда-то в этом логове. Прежде чем напал на меня. Прежде чем я убил его.

В другой нише я обнаруживаю вход в клинику, и замки здесь достаточно просты, чтобы отпереть их нужным инструментом. Фокусы с кредитной карточкой и пивной жестянкой годятся для обычных дверей, но для нынешней работы требуется слесарный набор, и в этот раз я оказался достаточно мудр, чтобы прихватить его. На мое счастье, у Эрни был товарищ, у которого был племянник, у которого был приятель, чья мать работала на заводе, выпускающем такое оборудование, и он достал для меня комплект по себестоимости. Во всяком случае, мне он сказал, что по себестоимости.

Здесь вполне можно ожидать какой-нибудь сигнализации, так что я с облегчением перевожу дыхание, не услышав при входе трубного зова. Я попадаю в мрачный коридор; здесь не светит луна, а потому еще темнее, чем снаружи, вдобавок стены покрыты паутиной и плесенью. Коридоры сходятся и расходятся почти как в лабиринте. С улицы больница кажется гораздо меньше, и я гадаю, что же это за оптическая иллюзия.

Достаточно быстро я нахожу главный вход и открываю пять запертых изнутри засовов.

— Вот долбаный холод, — жалуется Гленда, и я прикладываю палец к губам.

Мы вместе движемся по коридорам, жестами советуясь относительно направления и поворотов. Повсюду нас сопровождает непрерывное жужжание, так что я полагаю, что рано или поздно мы отыщем источник энергии. И когда отыщем, то посмотрим, в чем я нрав и в чем не прав во всем этом деле.

— Тсс! — Я поворачиваюсь и вижу Гленду у полуоткрытой двери. — Я что-то слышу оттуда.

Мы идем дальше по широкому темному коридору, стены которого покрыты чем-то металлическим, впитывающим протекающее здесь электричество: приложив ладонь к стене, я чувствую покалывание. На стенах трепещут прожилки голубого света, и я невольно задаю себе вопрос, не приближаемся ли мы к самому центру этого лабиринта.

Еще одна дверь, а за ней приглушенный рокот, будто вода падает на заржавевшее мельничное колесо или публика недовольно гудит после очень плохого фильма.

— Кажется, это оттуда, — говорит моя спутница, без малейших предосторожностей открывая дверь. Внутри непроницаемая чернота, и Гленда шарит по стене в поисках выключателя.

— Подожди, — шепчу я. — Не гони волну…

С оглушительным треском над нашими головами вспыхивают ряды флюоресцентных ламп, осветивших длинную прямоугольную комнату в сто футов длиной и по меньшей мере сорок шириной; вдоль стен тремя рядами в высоту тянутся клетки. Странное бормотание усиливается, и, ступив в комнату, мы невольно разеваем рты, ясно уразумев происхождение этого шума.

В каждой клетке находится… существо, за неимением более подходящего слова, миниатюрный вариант той твари, что напала на меня три дня назад. Впрочем, это не совсем точно. В этих существах можно разглядеть генетические свойства всех шестнадцати видов динозавров. Маленькие уродливые рога под невероятными углами вылезают из больших уродливых голов, покоящихся на перекрученных уродливых шеях на перекалеченных уродливых телах. Звуки, которые мы слышим, несомненно, потому столь необычны для уха, что нет здесь двух одинаковых ртов, — у тех существ, что не обижены ртами. У иных нет ничего, кроме зияющих с обеих сторон головы отверстий, так что тоненький истерзанный визг, исходящий оттуда, усиливается ужасными пустотами впадин.

Они совсем маленькие. Они просто младенцы. Но это еще не все. Далеко не все.

Еще есть пальцы. Самые настоящие пальцы. И ноги, истинные ноги. И уши, и ушные мочки, и носы, и торсы, и все эти части тела вопиют: это существа рода человеческого.

— Он сделал это, — выдыхает Гленда с изумительной смесью благоговения и отвращения. — Валлардо действительно сделал это.

— По-похоже на то… — заикаюсь я.

— Но что… что же с ними такое?…

— Я думаю… думаю, это уроды, — предполагаю я.

— Уроды?

— Любое дело не обходится без неудач. Это они.

И как по сигналу, они принимаются издавать тихие плачущие звуки. Котята, щенята, младенцы, нуждающиеся в помощи и заботе.

— Но он запер их здесь, как… как животных.

Я киваю:

— В известном смысле, они и есть…

— Как можешь ты так говорить? — чуть ли не кричит Гленда, гневно повернувшись ко мне. Надо же — на какой час выпал материнский дебют Гленды Ветцель. — Они малыши, Винсент.

В оцепенении выходит она на середину комнаты, с отвисшей челюстью разглядывая окружающих ее уродцев. Прежде чем я успеваю ее остановить, Гленда подходит к одной из клеток и скребет за причудливым ухом то, что выглядит помесью Хадрозавра и человека. Оно урчит от удовольствия.

— Видишь, Винсент. Они нуждаются в любви, вот и все. — Лицо ее темнеет, и в голосе нарастает гнев: — А этот сукин сын Валлардо запер их тут.

— Согласен, он не прав и должен быть наказан, — говорю я, — но у нас нет на это времени. Давай же, Глен, идем отсюда.

Но Гленда, похоже, другого мнения. Она направляется к пульту управления у дальней стены, пробегает пальцами по кнопкам, и с каждым мгновением гнев ее нарастает. И вместе с яростью Гленды усиливается шум в клетках.

— Засранец думает, что может извращать природу, а потом сажать малышей за решетку? Это забавляет его?

— Глен, я действительно думаю, что пора тебе остановиться. — Уже гремят прутья, все существа проснулись, насторожились и бьются в своих клетках. Плач оборачивается воем и уже недалек от визга.

Но Гленда не слышит ни моих возражений, ни нарастающего гвалта. Она направо и налево щелкает переключателями, и мертвый до того пульт вспыхивает, ощутив прилив энергии. Я кидаюсь к ней, готовый немедленно прекратить, что бы она там ни задумала.

— Я покажу этому сукину сыну, как забавляться с генофондом, — визжит она. — Я ему покажу! — Вот теперь зверинец уродов дает себе волю по-настоящему, прыгает в своих клетках, словно стая обезьян, бросается на прутья, будто понимая, что близится избавление, что явился мессия, который освободит их из рабства.

— Гленда, не… — кричу я в тот момент, когда она бьет ладонью по кнопке, разом открывающей все клетки.

С диким воплем, способным посрамить Тарзана и всех его лесных друзей, с неба сыплется сотня ужасающих тварей, скачет по комнате, на Гленду и мне на спину. Нападение началось.

Моя первая мысль, что я составил себе неправильное мнение об этих существах, и на самом деле они не опаснее, чем блохи, улетучивается, как только первое из них принимается грызть мое ухо, срывая части облачения вместе с хорошим куском моей собственной плоти. Уже не задумываясь, я тянусь за спину, хватаю тварь за загривок — зубчатой шеи? — и швыряю прочь от себя. Она шмякается о дальнюю стену и падает на пол, после чего, неустрашенная, поднимается и снова кидается в свору собратьев.

Но на моем пути их множество, и они прыгают на меня, отталкиваясь от земли чахлыми извивающимися хвостами, кривя широко разинутые пасти, смыкая острые как бритвы зубы на моих глазах, лице и мягких тканях тела. Смертельная комбинация — человечьи пальцы цепляются за меня, в то время как зубы дина делают свое черное дело. Сквозь суматоху я вижу Гленду, согнувшуюся под грудой тварей, и стараюсь отшвырнуть их как можно дальше, чтобы пробиться через комнату.

Мои когти, вылезшие через оболочку, словно шипы на розе, гребут всякую плоть, с которой вступают в контакт, а руками я отбиваю атаки спереди. Хвост, снова вырвавшийся на свободу, приходится кстати, чтобы отбивать противника, нападающего сзади, и хотя за две минуты я весь искусан и расцарапан, раздал все же больше, чем получил. Кровь на полу комнаты с клетками в основном не моя.

— Гленда! — пытаюсь я перекричать этот кошачий концерт, и слышу в ответ:

— Винсент!

— Как у тебя? — воплю я, превозмогая новую вспышку боли, на этот раз в запястье, опускаю глаза и вижу ряд зубов на бесформенном куске плоти, плотно сомкнувшихся на моей руке. Я трясу рукой, крутя бестию во все стороны, но она не ослабляет впившихся в мышцу челюстей. Когтем другой руки я пронзаю ей голову; взвизгнув, она разжимает зубы и падает на землю, мертвая.

И вот уже Гленда рядом со мной, еще больше, чем я, окровавленная, но оба мы живы, и оба устояли.

В углу.

Существа на минуту отступают, по меньшей мере семьдесят злобных маленьких гоблинов, каждый не более двух футов высотой, включая рога. Они все так же визжат и курлычат, словно стая голубей-мутантов, но теперь в этом гвалте слышится осмысленность, словно они как-то общаются между собой, планируя новую атаку.

— Ладно, я была не права, — признает Гленда. — Это не милые крошки.

Я быстро озираюсь. Стена за нами абсолютно гладкая, ни единой опоры для руки или ноги.

— Что теперь? Они загнали нас в угол.

И они, похоже, это понимают.

Мы с Глендой устремляемся влево, и они тут же перестраиваются, преграждая нам путь к бегству. Мы дергаемся вправо — результат тот же.

— Мы в ловушке.

Шум опять нарастает, существа снова жаждут крови. Двое в последних рядах стаи бросаются друг на друга, маленькие человечьи пальцы и маленькие когти дина бьются не на жизнь, а на смерть, мощные челюсти с убогими человечьими зубами инстинктивно тянутся к беззащитным шеям и главным артериям.

— Беги, — говорит Гленда.

— Что?

— Ты проходишь и запираешь за собой дверь. А я позабочусь… об этом.

— Тебя убьют.

— Может, и нет. Слушай, ты нарыл такую срань, что ее нельзя не остановить. Ты начал это расследование, тебе его и заканчивать. Здесь я заварила кашу, мне ее и расхлебывать.

— Но я не могу бросить тебя…

— Черт тебя возьми, Рубио, — давай! — И добавляет: — Найди эту, как ее там зовут. Забери ее в Лос-Анджелес. Назови в мою честь ребенка.

У меня нет времени спорить. Гленда кричит:

— Эй вы, мерзкие траханые гномы! Подходи, угощайся! — и отскакивает влево, лягаясь на лету, выставив когти навстречу десяткам тел, уже прыгающим на нее. Она тут же исчезает под массой увечной плоти.

В хаосе открывается лазейка, и я, не оглядываясь, устремляюсь в нее и со всех ног бегу к выходу. Один из младенцев вырывается из общей кучи и выскакивает вслед за мной из комнаты, прежде чем я успеваю захлопнуть дверь. Существо издает слабенький предупреждающий вопль — отрезанное от прочих детенышей, кричит оно скорее трогательно, нежели воинственно, — и тщетно пытается вцепиться мне в голень. Я дрыгаю ногой, существо летит к потолку и с глухим хлюпающим звуком падает на пол.

Прощай, Гленда. Поторопись туда, где все мы будем.

Я держусь правой стены, используя старый способ выхода из лабиринта, и вскоре жужжание становится громче. Беспорядочно распахивая двери, я брожу по клинике в высшей степени боеготовности. Запущенные части здания в конце концов сменяются более новыми, отделанными и чистыми. Я чувствую себя в достаточной безопасности, чтобы стянуть окровавленную маску, открыв при этом настоящие ноздри, и хорошенько принюхаться.

Снова запах хлора, на этот раз смешанный с розами и апельсинами, как я и ожидал. Анисовая настойка с пестицидами, запах Валлардо, тоже присутствует и, мне кажется, исходит из того же места. Как Мышь Полевая из мультфильма, ведомая ароматом великолепного городского праздника, я следую за своим носом дальше и дальше.

Пять минут спустя я захожу в главную лабораторию «детской клиники», раздавая улыбки, словно пробные бесплатные подписки на журнал. Теоретически по одной на клиента, но Валлардо и Джудит Макбрайд получат по дюжине. Оба они, увидев меня, бледнеют. Зеленая от природы шкура Трицератопа Валлардо не в состоянии скрыть потрясения: обесцветившись, она становится белесой, как у снежного человека. Будь у меня с собой фотоаппарат, мог бы заработать десяток тысяч долларов, предоставив бульварной газете доказательства его существования.

Все они — Валлардо, Джудит, Джейси (возникшая из-за спины доброго доктора) — оценивают мое появление. Я ощущаю на себе тяжесть их взглядов и немых вопросов. Каков этот коренастый крепыш? Справлюсь я с ним в одиночку? Справимся мы все вместе?

Я подавляю эти мысли в зародыше, щелкнув хвостом и заревев так, что чуть не лопаются даже мои собственные барабанные перепонки. Присутствующие шарахаются от меня.

— Вы даже не заперли дверь лаборатории, — укоряю я, понизив рык до разговорного уровня. — Я в вас очень разочарован.

Джейси подбегает ко мне, явно сомневаясь, как поступить. Обнять меня? Вытолкать за дверь? Она предпочитает остановиться на безопасном расстоянии и сказать:

— Винсент… ты должен уйти.

— Нет, — отзываюсь я. — На этот раз я дождусь окончания представления.

Я указываю на другой конец помещения, где разместился самый большой аквариум из всех, которые мне доводилось видеть. Лаборатория Эмиля Валлардо, доктора медицины, доктора философии, акушера-гинеколога, ничем не уступает увеселительным паркам «Морской мир». Со стеклянными стенами, более тридцати футов высотой, резервуар занимает половину площади лаборатории; туда можно вылить Индийский океан, и еще останется место для Лолиты, кита-убийцы. Но здесь нет Лолиты. Здесь не плавают рыбки и вообще нет ничего, чем можно было бы занять детишек, пока родители подрумяниваются в Буш Гарденс.

В эту искусственную колыбель погружено яйцо, одно-единственное яйцо, фунтов, может, в двадцать, подвешенное в сетке на несколько футов ниже поверхности воды. Ослепительно белая скорлупа испещрена бурыми и серыми крапинками, и от каждой отходит электрод, проводом соединенный с компьютером, расположенным в непосредственной близости от воды. На мониторе, приделанном к краю резервуара, можно увидеть равномерно попискивающие диаграммы работы сердца и мозга.

На скорлупе уже появились трещины. Со своего места я вижу три. Подозреваю, что есть они и с другой стороны. Нечто хочет наружу.

— Когда ты собиралась рассказать мне эту часть повествования? — спрашиваю я Джейси, зная, что никогда.

— Я… я не могла, — признается она, оборачиваясь за поддержкой к Валлардо и Джудит. — Мы… мы втроем… приняли решение ничего не рассказывать.

— Мы не решали ничего. — Голос Джудит полон сарказма. — Ты решила, Джейси.

— Я сделала то, что должна была сделать, — парирует Колеофизис, на мгновение выпуская когти.

— Прежде чем мы начнем представление и вы двое тоже примете в нем участие, — объявляю я, — хотелось бы увидеть каждого в его естественном обличье. Всем, кому необходимо снять оболочку, сделайте это прямо сейчас.

Никакой реакции; они пялятся на меня, как будто я на иностранном языке говорю. Валлардо и Джейси уже до того сбросили свои костюмы; только Джудит Макбрайд остается в человечьем обличье. Меня это не удивляет.

— Ладно, я помогу, начну первым. — Со щегольством стриптизера я сбрасываю остатки одежды, кое-как отстегиваю корсеты и распускаю бандажи, являя миру свое истинное тело. Когти щелкают, хвост с удовольствием рассекает воздух, я реву своим ужасным ревом и скрежещу своими ужасными зубами, все только ради удовольствия.

— А теперь те, кто дин, поднимают лапу. — И чтобы как-то их расшевелить, тут же поднимаю свою. Вскоре все трое нерешительно поднимают передние конечности.

Я приближаюсь к Джудит Макбрайд, чью левую щеку свело восхитительно забавной судорогой, беру ее за руку и тяну вниз:

— Давайте же, миссис Макбрайд. Неужели истинное обличье приводит вас в замешательство?

— Я… я не знаю, что вы имеете в виду, — заикаясь, бормочет она. — Я Карнотавр, вам это известно. Вы слышали обо мне разные истории, видели фотографии.

— Что правда, то правда, — соглашаюсь я и, кивая как заведенный, принимаюсь описывать вокруг нее сужающиеся круги. Ах, если бы на мне была моя шляпа, мое пальто-тренч. Я подмечаю висящий рядом на крючке плотный белый халат и спрашиваю Валлардо, нельзя ли одолжить его на минутку. Он в таком замешательстве, что не спорит, так что я влезаю в длинный халат, ощущая на плечах его приятную тяжесть.

— Я видел фотографии, миссис Макбрайд, и ваши, и вашего покойного мужа. И вы представали на них превосходной четой Карнотавров. И разумеется, я слышал истории. Слухи. Россказни о Карнотавре Раймонде Макбрайде и его выдающемся окружении друзей-динов. Артисты, бизнесмены, государственные деятели. Очень солидно.

— Винсент, мне кажется, сейчас действительно не время… — пытается вставить слово Джейси.

— Но должен вам сказать, за долгие годы я получил немало травм и не могу столь безоговорочно, как прежде, доверять своим органам чувств. К примеру, я не слишком полагаюсь на свои уши с тех пор, как около десяти лет назад слегка поохотился вместе с ватагой людей. Охочие до огнестрельного оружия ублюдки стреляли по оленям боеприпасами огромного калибра прямо у меня под ухом. Три дня и бог знает сколько выстрелов спустя я едва не утратил весь верхний диапазон моего слухового регистра. Вы говорите, я слышал истории, ну да, я их слышал, но это не значит, что я поверил услышанному. Мои глаза? Забудьте о них. Какое-то время я водил машину с испорченным зрением, пока не поумнел и не проверил его, так позвольте вам заметить, что в половине случаев я понятия не имел, стою ли перед красным светофором или смотрю скучнейшее лазерное шоу. У меня контактные линзы — толстые, как бутылка колы, такое, знаете, плохое зрение. Так что эти ваши с Раймондом снимки, где вы так славно расфуфырены, словно Карнотавры, за которых себя выдаете, эх, может, я и не видел их, как следовало их видеть. Так что я никак не могу поверить увиденному. Вкус? Лучше даже не начинать. Я люблю пряную еду, привычка у меня такая, но она загубила мои вкусовые рецепторы. После десяти лет джамбулайи тетушки Мардж, хм… в общем, ему я тоже не могу доверять. Осязание? Ну, до этого мы с вами не дошли. Но хоть бы и так, есть в этом мире соляные впрыскивания, есть силикон, есть поливолокна, значит, и осязание не гарантирует достоверности, так ведь? А потому на самом деле у меня остается всего один орган, и в результате приходится полагаться на него больше, чем на все остальные. Уверен, что это вы понимаете. Носом я зарабатываю на жизнь, миссис Макбрайд, и настоящий дин никогда, никогда не забывает запах. Его нельзя подделать, хотя, как вам известно, можно постараться. Можно изо всех сил постараться. Но в конце концов…

Не обращая внимания на ее жалобы и возражения, на ее руки, колотящие меня по лицу, я захватываю шею Джудит Макбрайд в замок и свободной лапой прихватываю толстый пук волос у нее на затылке. Я без труда нахожу искомое приспособление, приклеенное знакомым эпоксидным клеем, и отрываю его. Она визжит от боли.

Мешочек заполнен хлорным порошком с высохшими розовыми лепестками и апельсиновой кожурой: смесь, испускающая синтетический запах динов благодаря постоянному электрическому току от крошечной батарейки, соединенной с мешочком тонкими медными проводами.

Помахивая у нее под носом ароматической подушечкой так, словно в руках у меня кусок вонючего дерьма, я рычу:

— Вот и весь ваш запах, мешок с химикалиями, и это единственное, чем вы отдаленно напоминаете одного из нас. Мне кажется, что и муж ваш был таким же, не правда ли, миссис Макбрайд? Вы не дин, — голос мой преисполнен отвращения. — Вы… вы всего лишь обыкновенный человек.

Звучит душераздирающая музыка, реприза.

Абсолютный триумф. Джудит слова не в состоянии вымолвить, только открывает и закрывает рот, открывает и закрывает. Веки ее дрожат. Проклятая человеческая особь, мне следует прикончить ее на месте, и не только по долгу, но чисто из принципа. Так мне врать, гоняя туда и обратно через всю страну!

Но тут все это прерывает Валлардо, резким всхлипом привлекший внимание как истинных, так и псевдодинов.

— Яйцо, — благоговейно шепчет он. — Время пришло.

Все как один мы устремляем взгляды к одинокому обитателю гигантского резервуара. Несколько трещин, которые я заметил прежде, разошлись паутиной по всей поверхности яйца и разрастаются с каждой секундой. Когда Валлардо набирает несколько команд на компьютере у резервуара, начинает жужжать динамик, усиливая звуки происходящего в воде. Потрескивание, похрустывание и… неужели это плач?

— Давай, малыш, — бормочет Джейси. — Ты сделаешь это. Вылезай к маме.