Шесть листиков базилика энергично творят свою особого сорта магию в горах и долах моего метаболизма, и лишь травяная истома удерживает меня от того, чтобы выбежать из переполненного городского автобуса, по-обезьяньи размахивая руками над головой. Первый раз в жизни мне приходится пользоваться общественным транспортом, и он будет последним, если скудные накладные расходы, выделенные Тейтельбаумом на это дело, позволят снять что-нибудь получше семьдесят четвертого «Пинто». Уж не знаю, что там сдохло в автобусе, но судя по накатывающим на меня с трех последних рядов ароматам, я представляю это себе огромным, уродливым и сожравшим на последнем издыхании чертову уйму карри.

У сидящей рядом со мной женщины голова обвязана лентой из фольги, и хотя я не спрашиваю, зачем ей эта фольга, — у меня принцип никогда не задавать вопросов тем, кто заведомо пользуется конституционным правом на невменяемость, — она все же чувствует необходимость проорать мне, что защитный головной убор отпугивает «наземных насекомых» от ее «влажных местечек». Я энергично киваю и поворачиваюсь к окну в надежде просочиться сквозь него в разумный внешний мир. Но окно закрыто. Наглухо задраено. К защелке прилеплен комок розовой жвачки, и я чуть ли не различаю пляшущих на нем бактерий, что приглашают меня испытать судьбу и отковырнуть затвердевшую дрянь.

Однако базилик пробирает все круче, смягчая окружающую действительность, и я откидываюсь на жесткую виниловую спинку автобусной скамьи в надежде отвлечься от какофонии кашля, чиханья и бесконечных речей, направленных против общества и этих проклятых наземных насекомых. Руки, прежде скрещенные на груди, расслабленно виснут по бокам; я ощущаю, как уголки губ дергаются в чуть заметной ухмылке. Полная расслабуха.

Не знаю, как ему это удавалось, но Эрни был постоянной опорой общественного транспорта. Действительно, каждую неделю, обычно по четвергам, не реже одного раза утром и одного вечером мой партнер-Карнотавр усаживался на скамейку и ждал, когда покажется номер 409, чтобы добраться до нашей конторы на Вест-Сайд, а потом вернуться домой.

«Будь ближе к народу, — не уставал говорить мне Эрни. — Не теряй связи с добрыми людьми». И хотя в этом автобусе нет никаких добрых людей, к которым мне захотелось бы стать поближе, я уверен, что сам Эрни верил в свои слова. Я всегда был в этом уверен.

Эрни.

Последний раз я видел Эрнста Джей Ватсона, частного детектива, утром восьмого января, почти десять месяцев назад. Он направился к двери, и я почел за лучшее не заметить его уход. Мы как раз закончили на редкость несущественный спор — полная чепуха, мелкая размолвка из тех, что случались у нас три-четыре раза в неделю; точно так же ссорятся давно живущие вместе супруги из-за привычки мужа грызть оставшийся на дне стакана лед или пустой непрекращающейся болтовни жены — привычка, не более того.

«Я позвоню тебе, когда вернусь из Нью-Йорка», — бросил он, переступая порог нашего офиса, и я хмыкнул в ответ. Вот так — просто хмыкнул. Последним, что услышал от меня Эрни, было недовольное «гм», и только ежедневная доза травки позволяет отогнать эту свербящую мысль.

Конечно, все его внимание сконцентрировалось на том деле, ничем, как мне казалось, не отличавшемся от других, но оно не было обычным. Это было большое дело. Большой Тиранозавр Рекс. Вернее сказать, большой Карнотавр.

Раймонд Макбрайд — Карнотавр, знаток самок рода человеческого и великий заправила «Макбрайд корпорейшн», финансового конгломерата, специализирующегося на ценных бумагах, облигациях, скупке акций, да практически на любой авантюре, где гребут деньги лопатой, — был убит в сочельник в своем офисе на Уолл-стрит, и событие это взволновало сообщество динозавров куда более обыкновенного.

Команда первоклассных судебных медиков, отправленная на место преступления, провела обследование столь небрежно, что не смогла определить, кем был убит Макбрайд — человеком или своим братом динозавром, так что Национальному Совету — представительному объединению ста восемнадцати региональных Советов — пришлось отправить для предварительного расследования бригаду собранных по всей стране детективов. Убийство динозавра динозавром, независимо от обстоятельств, влечет за собой обязательное рассмотрение Советом, а потому необходимо прежде всего и как можно быстрее выяснить, кто повинен в преступлении и, что еще важнее, на кого возлагать бремя штрафной ответственности. Совет всегда начеку, когда можно урвать по-быстрому.

— Они сулят по десять косых каждой ищейке, что возьмется за это дело, — поведал мне Эрни в пятницу утром, сразу после Нового года. — Совет желает выяснить все как можно скорее — еще бы, такая шишка. Хотят знать, не человек ли его укокошил.

Я, помню, пожал плечами и отмахнулся:

— Его убил динозавр. У млекопитающих кишка тонка замочить такого богатого парня.

Тогда Эрни ухмыльнулся — обычной своей гримасой, от которой лицо его делалось шире на добрых три дюйма, — и возразил:

— А богатых никто и не убивает, Винсент. Тут всякий становится бедным.

Сказав это, Эрни ушел, я хмыкнул, а через три дня он был мертв. «Дорожно-транспортное происшествие» — так они выразились. «Скрывшийся таксомотор» — вот как они объяснили. «Сбил и уехал, ничего особенного» — утверждали они. Я ни единому слову не поверил.

На следующее утро с одним чемоданом, полным тряпок, и другим, полным базилика, я полетел в Нью-Йорк. Мне мало что запомнилось из той поездки. Вот несколько отрывочных образов, прорвавшихся сквозь зияющие провалы базиликовой тьмы:

«Окружной дознаватель, вскрывавший и Макбрайда, и Эрни, вдруг исчезает. В отпуске где-то на Тихом океане. Ассистент — человек, от него никакого толку, и сотрудничать он не желает. Драка. Кровь, кажется. Служба охраны».

«Бар. Кориандр. Женщина — Диплодок, что ли. Номер в мотеле, сырой и грязный».

«Полицейский офицер, один из многих расследовавших предполагаемый наезд, отягощенный бегством и отнявший у Эрни жизнь, отказывается отвечать на мои вопросы. Отказывается пустить меня к себе домой в три часа утра. Его плачущие дети. Драка. Кровь, кажется. Капот патрульной машины».

«Другой бар. Орегано. Другая женщина, несомненный Игуанодон. Номер в мотеле, такой же сырой, такой же грязный».

«В моем распоряжении банковская карта одного из многочисленных счетов Южнокалифорнийского Совета, потому что я тогда еще представитель Велосирапторов и уважаемый член самого бюрократического и лицемерного правления динозавров со времен Оливера Кромвеля и его дружков — Бронтозавров от первого до последнего, — обезумевших в сокровищницах Британской империи. Несанкционированное снятие со счета тысячи долларов. Еще одно, на этот раз десяти тысяч. Взятки в надежде на то, что кто-нибудь — кто угодно — даст мне сведения о Макбрайде, об Эрни, об их жизни и смерти. Новые взятки, чтобы скрыть первые. Бесполезные расспросы, ничего мне не принесшие. Ярость. Драка. Толпы полицейских».

«Судья, допрос и отстранение от дела. Авиабилет до Лос-Анджелеса и вооруженный эскорт, чтобы выпроводить меня с подчиненной трем штатам территории».

Совет каким-то образом прознал о моем творческом отношении к ведению их счета и ощутимых потерях — да и не было у меня настроения скрыть это как следует, — и проголосовал за то, чтобы дать мне пинка под зад. Дабы выправить положение дел, как они выражаются, и с единогласным «за» от всех членов Южнокалифорнийского Совета. За одну неделю я лишился всего: общественного положения, трезвости, безупречного полицейского досье, лучшего друга. На том и закончилось мое расследование, да и вообще вся моя жизнь частного детектива, работающего в пригородах Лос-Анджелеса.

Если меня чему-то и научила первая неделя этого января, то лишь одному: есть долгое, медленное, изматывающее восхождение к среднему классу, а вот вниз летишь так, что дух захватывает.

Автобус ползет себе дальше.

Три часа спустя перед «Эволюция-клубом» я останавливаю чихающую и фыркающую машину, которую взял напрокат в самом захудалом агентстве, и возношу тихую молитву автомобильным богам за то, что последние две мили дорога непрерывно шла под уклон. Эта проржавевшая «тойота-камри» 83 года окончательно заглохла, когда я ехал через Лорел-каньон, и потребовалось часа полтора, чтобы найти того, кто откроет дверь незнакомцу, требующему плоскогубцы, проволоку и кусачки. Оказывается, я не первый, кто решил слегка усовершенствовать несчастный автомобиль, — взглянув на мотор, я погрузился в другую реальность, где механиками позволено быть лишь детям и душевнобольным. Изношенная подарочная тесьма связывала пучки проводов, на одном из цилиндров сохранилась наклейка супа «Кембл», и я голову даю на отсечение, что из канцелярских скрепок не смастеришь хорошего кронштейна для свечи зажигания. Я просто представить себе не могу, что любое из этих ухищрений продержится хотя бы до вечера. Если повезет, я смогу выдавить из Тейтельбаума еще немного денег и возьму машину получше, ибо, насколько я способен предвидеть ближайшее будущее, этот маленький японский импорт сегодня же надорвется под тяжестью наспех залатанного мотора и самопальных бензиновых шлангов, совершит харакири и благополучно покинет сей мир в пользу менее кустарного агрегата.

И я решаю не повторять эксперимента с автобусом.

«Эволюция-клуб» — заведение явно для динозавров, тут двух мнений быть не может. Нам по душе такое дерьмо, шуточки для внутреннего пользования: от них мы чувствуем себя ой куда как круче двуногих млекопитающих, с которыми приходится делить господство над миром. Сам я чаще всего бываю в клубе «Полезные ископаемые» в Санта-Монике, но случалось мне засиживаться до утра и в «Динораме», и в «Метеоре», и в сердце города — «Тар-Пит-клубе», да всех не перечесть. По последним данным Совета, динозавры составляют около десяти процентов населения Америки, но я подозреваю, что нам принадлежит несоизмеримо большее количество ночных клубов этой страны. Оно и понятно: если приходится большую часть дня проводить в человечьем обличье, то как же обойтись без места, где вечером можно расслабиться в обществе тебе подобных.

Моя арендованная колымага идеально подходит к нынешнему состоянию «Эволюция-клуба»: разваливающийся кузов прекрасно гармонирует с обугленными стенами сгоревшего здания.

— Может, тебя здесь и оставить, дружище? — игриво шлепаю я по багажнику. Ржавчина хрустит под рукой, и на металле остается рваная рана. Я направляюсь в клуб.

Судя по тому, что еще в среду утром служило основной танцплощадкой, а теперь представляет собой нагромождение обгоревшего пластика, «Эволюция-клуб» был заведением вполне достойным. На три уровня, каждый со своим баром, ведут с обеих сторон широкие мраморные лестницы в стиле «Унесенных ветром». Зеркальные шары в тусклом дневном свете, пробивающемся сквозь потрескавшиеся окна, сверкают, будто далекие угасающие звезды, и я могу оценить затейливую систему иллюминации, которая, если заменить разбитые лампочки, поправить линзы и очистить от вездесущего пепла пульт компьютера, посоперничала бы с лучшими образцами Бродвея и Пикадилли. Стены покрывают беспорядочные граффити, фантастические росписи воспевают роскошь и торжество неподвластного векам истинного гедонизма.

Лежащая в руинах массивная охладительная установка соединяется с останками гербокамеры — я чуть ли не ощущаю запах свежесрезанного базилика и майорана, но могу только догадываться обо всех прелестях вхождения в эту прохладную душистую комнату и выбора подходящего вещества, а то и всех сразу. Выглядит, как притоны, так привлекавшие меня в юности, и все мои внутренности преисполнены благодарностью за то, что я и не подозревал о существовании этого клуба.

Поднимаясь на второй уровень, я чувствую покалывание в спрятанном хвосте. Я встряхиваю задом, но оно не прекращается, такое легкое и острое, как будто на моем хвосте устроила себе шведский стол мелкая зубастая рыбешка. Это зажим «Г-3», будь он неладен, как-то сбился налево, и металлическая пряжка впивается в бок, а исправить положение можно не иначе, как полностью перестегнув всю серию «Г». Это недолго и достаточно просто, но придется на несколько драгоценных минут целиком выпростать хвост. И если в этот момент войдет кто-нибудь из млекопитающих…

Но кому придет в голову забрести в сгоревший ночной клуб в полдень рабочего дня? На всякий случай я, согнувшись пополам, карабкаюсь вверх по лестнице — зажим всю дорогу тычет, щемит, колет меня — и ныряю в относительную безопасность ближайшей тени.

Там подогнуть, тут повернуть и хлоп! — зажимы «Г-1» и «Г-2» отстегнуты, пряжки отскакивают. Мой хвост избавляется от оков, и я вздыхаю с облегчением, когда наконец-то высвобождается и звякает об пол злополучный «Г-3». В ляжке пульсирует тупая боль, и там, где зажим терзал мою плоть, назревает синяк. Теперь снова застегнуться, прежде чем…

— Есть кто-нибудь здесь? — доносится от входа.

Я замираю. Из всех моих пор выступает пот и солеными ручьями стекает по телу. Я проклинаю эволюционный процесс, одаривший нас потовыми железами после стольких тысячелетий блаженной сухости.

— Частное владение, приятель. Да еще и место происшествия под полицейским надзором.

Я не в состоянии поверить, что все это творится на самом деле. Мои руки, толстые и грубые под человеческой оболочкой, неуклюже возятся с пряжками, пытаясь водворить их на место.

— Эй ты! Да-да, ты! — новый возглас прорывается сквозь захлестнувший мозги рев сигнализации.

Я подпрыгиваю с мастерством и проворством, достойными олимпийского атлета или подающего бейсболиста высшей лиги, и в мгновение ока прячу хвост между ног, обвивая им туловище. Зажим «Г-3» встает на место сразу вслед за «Г-2». Неистово вожусь со своим облачением: с такой скоростью я еще не одевался. Застежки застегиваются, защелки защелкиваются, пуговицы, кнопки, петли, молнии — еще быстрей…

— Здесь не положено, — доносится с середины лестницы. — Посторонним вход воспрещен. Катись отсюда, парень.

Мой зажим «Г-1» заело напрочь. Да, знаю, старая модель, но они считаются вполне надежными, черт бы их всех побрал! Из расстегнутой молнии вылезает конец моего хвоста. И даже если тот тип, что взбирается по лестнице, не поймет, что перед ним кусок динозавра, видок получается крайне непристойный. Я уже провел два дня за решеткой в Цинциннати по обвинению в нарушении норм общественной нравственности — лучше не спрашивайте! — и, благодарю покорно, не имею ни малейшего желания повторять пройденное. Я сую, пихаю, проталкиваю, подбираю…

— Эй ты… да, ты, в углу.

Я поворачиваюсь, медленно, неохотно, готовый соврать, готовый заговорить, неловко похихикивая: простите, какой конфуз, рубашку не заправил. Хвост? Господи, нет же! Это просто смех какой-то! Хвост у столь неоспоримого человека, как я?! Какой абсурд!

И тут зажим поддается. Со звуком сотни когтей, скребущих сотню классных досок, хвост вырывается из оков и рвет пополам мои «Докеры». Хлопчато-полиэфирные лоскутья штанов развеваются на сквозняке.

Медленно, чуть ли не сладострастно прокручиваю перед мысленным взором оставшиеся годы моей жизни. Начиная с этого пришельца, вопящего словно чучело из «Пещеры ужасов», скатывающегося с лестницы, выбегающего на улицу, требующего срочного приема у своего психиатра, выплескивающего всю эту муть о получеловеке-полузвере, который фактически напал на него, ей-богу, прямо в дымящихся развалинах ночного клуба. Его помещают в лечебницу (мой совет: не ешь там ничего, кроме десерта), но это неважно. Слова о моей неосторожности вылетели — не поймаешь, и я заканчиваю свой век в одиночестве, без гроша в кармане, торгую на углу всяким мусором, официально отлученный Советом, изгнанный из общества динозавров за разглашение самой тайной из всех тайн: нашего существования.

— Господи, Рубио! — снова доносится голос. — С таким хвостом все бабы твои.

Взор мой из мира болезненно-преувеличенных фантазий возвращается на второй этаж «Эволюция-клуба» и останавливается на ухмыляющемся сержанте Дане Паттерсоне, старейшем детективе лос-анджелесского полицейского департамента и самом ярком представителе Бронтозавров, с каким мне доводилось встречаться.

Мы обнимаемся, и сердце мое, до того бешено колотившееся в ритме рэгги, постепенно замедляет ход.

— Что, напугал тебя? — на толстых губах Дана играет озорная улыбка. Его запах, смесь чистейшего оливкового масла и смазки коленвала, сегодня еле ощутим, отчего, по всей вероятности, я не учуял его сразу.

— Меня напугал? О чем ты, парень, я же Раптор.

— Ну, так я снова спрошу: я ж тебя до смерти напугал?

Мы вместе беремся за мой упрямый хвост, то так, то эдак пытаясь запихнуть несносного мальчишку. Упругие мускулы Дана, явно проступающие сквозь личину средних лет афроамериканца, вздуваются от напряжения, когда мы в конце концов ухитряемся засунуть этого неслуха на место, затянуть все зажимы «Г» и застегнуть пряжки, не причинив при этом новых повреждений одежде. В машине есть запасная пара штанов, и если те, что пока на мне, не решат окончательно разорваться, я подожду еще несколько минут вполне прилично облаченный. Дан Паттерсон никогда не производил на меня впечатления пуриста от моды, и его вроде бы нисколько не беспокоит мое нынешнее полуодетое состояние.

— Рад видеть тебя, дружище, — говорит Дан. — Давненько мы…

— Все собирался тебе позвонить… — виновато улыбаюсь я.

Затянутой в человечью плоть рукой Дан сжимает мое плечо:

— Я понимаю, старина, поверь мне. Как, держишься? Работа есть?

— У меня все в порядке, — вру я. — Просто великолепно. — Если начну рассказывать Дану о финансовых проблемах, он предложит мне деньги, фактически навяжет, насколько я его знаю, — а мне не по душе принимать милостыню, даже от самого близкого из Бронтозавров.

— Слушай, ты получил часы, что я послал тебе, те, что…

— Да, да, конечно. Спасибо. — Некоторое время тому назад Дан случайно наткнулся на часы, которые Эрни забыл у него невзначай где-то за месяц до убийства. После моего бесславного возвращения из Нью-Йорка Дан отправил часы с посыльным на мой адрес, что я расценил как скрытую поддержку. И это оказалось самым весомым из полученных мной соболезнований.

— Ты представляешь здесь интересы страховой компании? — интересуется он.

Я киваю:

— Меня послал Тейтельбаум.

— Без дураков? Ты снова вкалываешь на «ТруТел»?

— По крайней мере, в этом деле. Кто знает, может, и дальше без работы не останусь.

— Как в старое доброе время, так, что ли? Мистер Тейтельбаум… Да, Т-Рекс, о котором хочется забыть. — Дану выпали скверные полтора года контракта с «ТруТел» — так мы и познакомились, — прежде чем он распрощался с независимостью и поступил на службу в лос-анджелесский полицейский департамент. В агентстве ходят легенды о его стычках с Тейтельбаумом.

Мы немного болтаем о старых добрых временах — дело Страма, процесс Куна, провал шлюхи с Голливуд-бульвара — лучше не спрашивайте, — еще чуть-чуть о планах на будущее. Он не прочь провести отпуск в «Экспрессии», нудистской колонии динозавров в Монтане — там сотни наших прохаживаются в своем натуральном обличье, грея шкуру на теплом солнышке, — и хотя подобного рода мечты — кратчайший путь к безделью, я не хочу объяснять ему, что не могу себе позволить нескольких дней безделья, и не только из-за цены хорошего крема для загара.

— Отличная идея, — говорю я. — Позвони, когда определишься со временем.

В конце концов, когда разговор двух старых друзей входит в привычный ритм, я возвращаюсь к делу:

— Что привело тебя сюда? Разве этот случай не выходит за пределы твоей компетенции? — Дан обычно работает в центре; долина Сан-Фернандо очень далека от протоптанных им троп.

— Они обратились за помощью в наш отдел поджогов, — объясняет Дан. — Мы постоянно помогаем друг другу. Я всего лишь охраняю место происшествия, и, видать, не слишком прилежно.

— И что скажешь мне о пожаре?

— Самому лень искать, господин частный сыщик?

— Думаю, если спихнуть всю работу на тебя, самому можно отправиться домой и поспать наконец. Неделя была долгой.

Дан вытаскивает потертый желтый блокнот и бормочет себе под нос, листая страницы:

— Поглядим… в среду утром, около трех, в восемнадцатую пожарную часть поступил сигнал о том, что горит «Эволюция-клуб» на бульваре Вентура. Звонивший себя не назвал, только сообщил, что весь дом охвачен пламенем.

— Откуда был звонок?

— Из телефонной будки напротив. Были отправлены три машины вместе с целым караваном спецтранспорта: кареты «скорой помощи», фельдшеры и тому подобное.

— Это обычная процедура? В смысле, целый караван? — Я достаю ручку и блокнот и записываю детали — важные, неважные, — все, что успеваю ухватить. Никогда не знаешь, что пригодится.

— Ясное дело, когда горит ночной клуб. Как правило, больше вреда наносят не огонь и не дым, а охваченные паникой клиенты. Они превращаются в стадо обезумевших Компи, и плевать им, кого они топчут. — Он лижет палец и снова листает блокнот. — Клиенты рвутся на улицу, лезут отовсюду…

— Пятьдесят, сто, сколько? — Другими словами, сколько свидетелей, будь они неладны, мне предстоит опросить?

Дан смеется и качает головой:

— Видно, ты давно не посещал вечеринок в Долине?

— Стараюсь не выбираться за пределы Западной стороны. У меня здоровье и так ни к черту, чтобы еще окончательно погубить его здешним смогом.

— В хороший вечер в такие места набивается сотни четыре. К счастью для тебя — и для них, я полагаю, — утро среды не самое время для столпотворения. По приблизительным оценкам, можно говорить о ста восьмидесяти — двухстах гостях.

— Имена и номера телефонов?

— Около двадцати.

— Для меня вполне достаточно.

— Двое погибших — задохнулись в дыму, как мы полагаем, — продолжил Дан. — Еще один, с ожогами, в критическом состоянии — кстати, тот тип, которому и принадлежал клуб.

— Динозавр, так?

Дан поднимает бровь:

— Кому же может принадлежать клуб с названием «Эволюция»? Ну, продолжай…

— Похоже, к черту летит теория страховой компании о самоподжоге. В смысле, реши я спалить собственное заведение, отправился бы куда-нибудь перекусить не меньше чем за час до пожара.

— И любой бы так поступил, верно? А мои люди утверждают, что им вчетвером пришлось ломать дверь, чтобы вытащить парня из его конторы. Он уже был полумертвый, поджаренный, как индейка, а все сопротивлялся… Говорят, никогда такого не видели.

— Будто охранял что-то?

— Кто знает? Мы не нашли ничего, кроме действительно красивого кресла.

— Дай угадаю — он ведь Компи, верно?

— Не-а, он как раз твоего вида. Рапторы, известное дело, не слишком догадливы.

— По крайней мере, мозг у меня побольше шарика для пинг-понга.

Дан кидает мне шелестящий страницами блокнот:

— Сам убедись, — тычет он пальцем в каракули. — Вот, слово в слово, показания присутствовавшего офицера. Все свидетели утверждают, что сначала раздался грохот, потом повалил дым. Гости кинулись наружу, сметая все на своем пути, а уж затем сзади вырвалось пламя, как раз к приезду пожарных.

— Вырвалось, говоришь? Бомба?

Дан качает головой:

— Мы здесь все прочесали — никаких следов взрыва. Но ты на правильном пути… Пойдем-ка со мной. — Дан спускается по лестнице, и я покорно семеню следом. Тупая боль в хвосте постепенно утихает, за что я ей очень признателен.

Мы держим путь мимо обгоревших столов и почерневших табуретов у стойки; все покрыто легким серым пеплом. Я замечаю, что спинки стульев вырезаны в форме силуэтов человекообразных на разных этапах их эволюции, причем все они изрядно шаржированы и ни один симпатии не вызывает. Совершенно идиотская физиономия афарского австралопитека превосходно уравновешивается самодовольной миной гомо эретикуса; гомо хабилис радостно застыл над кучкой собственных фекалий, в то время как, по-видимому, сильно эволюционировавший гомо сапиенс запечатлен в виде оплывшей массы, намертво прилепленной к огромному телевизору. Кто-то изрядно повеселился, проектируя это заведение.

— Смотри вон туда, — говорит Дан. — Там, у стены.

Прищурившись, я вглядываюсь в полумрак. Сейчас мы стоим довольно далеко от входа. И единственным источником света служит потолочное окно в виде зазубренной молнии. Однако мне удается разглядеть на стенах полосы, будто уродливые следы торможения, а я вел достаточно дел о поджогах, чтобы разобраться, что к чему.

— Взрыв, — говорю я, и Дан кивает. Длинные темные выжженные следы будто солнечными лучами расходятся от распахнутой двери, ведущей туда, где должен был вспыхнуть пожар.

— Там контора? — спрашиваю я.

— Кладовая. А еще электрощит с пробками. — Шершавые руки Дана бегут по стене, и потрескавшийся, пузырящийся узор осыпается на землю. — Там куча коробок, но большая часть изрядно обгорела. Пока мы с тобой болтаем, в них копаются ребята из управления.

До меня доносится чуть уловимый запах, знакомый запах прогорклого мяса, однако я в деле не новичок, так что знаю, что к чему.

— Бензин, — бормочу я. — Чувствуешь?

— Конечно. Наши химики отыскали кое-какие следы, но ничего неожиданного. У них тут этажом выше генератор на случай, если электричество отключат, а здесь они хранили топливо.

Я едва успевал записывать, и теперь просматриваю свои заметки. Четкие буквы, аккуратные петельки, узкие и высокие.

— Вы, парни, похоже, уже представляете, что здесь произошло.

— А ты как думал? Полиция Лос-Анджелеса никогда не спит.

— Ясно теперь, почему на вас столько бабок уходит. Ладно, попробую угадать. — Я откашливаюсь и собираюсь с мыслями, готовый ошеломить или хотя бы слегка удивить Дана: — Искры в кладовой, тлеющий огонь. Может быть, предохранитель взорвался — отсюда шум, который слышали очевидцы. Загорелось несколько ящиков с глянцевыми журналами или той порнухой из Тайваня.

— Откуда? Не темни, Рубио, давай, выкладывай, если есть что.

— Не перебивай. Итак, дошло дело до журналов, горят они себе, шелестя и потрескивая, а через полчаса из закрытой конторы начинает валить дым. Динозавры и люди пляшут себе вовсю, как вдруг кто-то замечает дым. Шум-гам-тарарам, топот, топот, топот, все рвутся наружу, кто-то звонит пожарникам. Пока еще только дым, но уже очень много. Приезжают пожарные, огни мигают, сирены ревут, туча народу, и как раз в тот момент, когда вся публика покидает заведение, вдруг как бабахнет — огонь доходит до запасных канистр с горючим, и тут же все вокруг охватывает пламя. Несчастный случай, конец фильма, все расходятся по домам вешать лапшу на уши супругам, кроме двух покойников и хозяина, попавшего в больницу.

Дан рукоплещет, и я низко кланяюсь, чувствуя, как давит ремень.

— Все почти как у нас, — признает Дан. — Заодно уж мы проверили финансовую документацию Донована Берка…

— Хозяина, так?

— Да, эдакий плейбой и большая шишка, на запад прибыл пару лет назад и очень быстро раскрутился — сейчас он на интенсивной терапии в окружной больнице. Мы его тут же проверили, потому что знаем, что и вы тут как тут, вынюхиваете, не сам ли он подпалил свое заведение, ан нет, все чисто. Здесь был самый популярный кабак в Долине — несчастный сукин сын каждую ночь греб деньги лопатой. Нанял специальную девицу выручку считать.

Мне знакома великая магическая сила, чуть ли не сексуальная привлекательность каждого нового дела, за которое берется частный детектив, рыщущий по самым грязным улицам, роющийся в самом грязном белье, чтобы в конце концов отыскать нужного человека, — черт, да я сам подцепил на эту удочку не одну красотку. И в определенном смысле я действительно ловлю кайф от такой работы. Чувствую себя в форме. Но когда попадается нудное дело, вроде этого, я предпочитаю вытянуть все данные у доброго приятеля из местных правоохранительных органов. Я к тому, что все равно они этим занимаются, — так что ж не поделиться накопленным?

К сожалению, подчас они упускают детали.

— Ну как, дело закончено? — спрашивает Дан, направляясь к выходу, то есть к моей машине и запасной паре «Докеров». — Так что возвращайся к Тейтельбауму, вручи ему информацию и не забудь объяснить, куда он может ее засунуть.

— Увы, я дорожу этой работой, — вынужден напомнить я. — А также собственной жизнью. Оскорблять Т-Рекса не лучший способ сохранить и то и другое. Я собираюсь дернуть еще пару ниточек.

— Слушай, я предоставил тебе все свидетельские показания. Что еще проверять?

Мне бы шляпу напялить, запахнуться в пальто-тренч, и чтобы на губах висела сигарета. Без этой бутафории частный сыщик будто голенький.

— Ты говорил об анонимном звонке в пожарную команду. Кто-то сообщил, что весь «Эволюция-клуб» охвачен пламенем, так? Прозвучали именно эти слова: «охвачен пламенем»?

— Насколько мне известно, да.

Затянутым в кожу пальцем я стучу Дана по карману рубашки, где у него блокнот.

— Но в действительности никто из твоих свидетелей не видел огня до приезда пожарных машин. — Я замолкаю, ожидая… ожидая… пока до него не дойдет.

— Неувязка со временем получается, так, что ли? — наконец соображает Дан.

— Вот именно. — И я растягиваю губы сияющим полумесяцем — широчайшая из имеющихся в моем распоряжении улыбок. — А тебе предстоит исписать еще пачку бумаги.

Дан угрюмо кивает — протоколы и вообще всяческая писанина никогда не были сильной стороной Бронтозавра. Но он полицейский, и в глубине души я уверен, что утром он скрючится над своей пишущей машинкой и углубится в детали, словно монах, толкующий драгоценную рукопись.

— Ты ведь не собираешься возвращаться на пепелище? — спрашивает он. — Я думаю поджарить несколько бифштексов; может, плюнем на все да приправим их орегано?

Я качаю головой и делаю шаг в сторону выхода из клуба. Обед — это прекрасно, бифштексы — еще лучше, а бифштексы с орегано — и вовсе выше крыши, но я должен работать. Во-первых. А во-вторых, мне необходима пара доз базилика, срочно. — Было бы здорово, но давай как-нибудь в другой раз.

— Жаркое свидание, а? — Дан похотливо изгибает бровь.

Я думаю об обгоревшем Велосирапторе в больнице, о его непонятной борьбе за то, чтобы остаться в задымленной, лопающейся от жара комнате, где он наверняка бы погиб. Кресло тут ни при чем — даже Тейтельбаум оторвал бы задницу и выбрался из офиса, подталкивай его в спину пять тысяч градусов. Однако ясно, что у Донована Берка были свои причины оставаться в комнате — чертовски основательные, — и есть лишь один динозавр, способный объяснить мне эти причины.

— Жарчайшее, — киваю я Дану и выбираюсь из клуба.