Глава 1

В половине девятого утра резкий звонок телефона рядом с кроватью разбудил вялую от снотворных Луизу Хилари. Она долго лежала, не в силах пошевелиться, но телефон продолжал звонить, и наконец, нашарив трубку цвета слоновой кости, Луиза притянула ее к себе.

— Кто это? — хрипло спросила она.

— Хэлло, Луиза. Это я, Чарльз.

— А-а! — Она настороженно замолчала. — Тебе что нужно?

— Ты прочитала мое письмо?

— Какое письмо?

— Я отправил его вчера вечером, ты разве не получила?

— Нет, не видела. Наверное, оно валяется на коврике.

— Тогда, пожалуйста, прочти его. Мне необходимо с тобой увидеться. Можно зайти к тебе после обеда?

Она нахмурилась, пытаясь вспомнить, какой день сегодня. Четверг? Нет, пятница.

— Не получится, — сказала она. — Я сегодня вечером уезжаю, надо еще собраться.

— Тогда я заскочу до обеда. Мне очень нужно. В двенадцать, ладно?

— Ну хорошо, раз это так необходимо, — Луиза бросила трубку, мысленно проклиная своего мужа.

Откинув мятые простыни, она голая встала с постели и жадно глотнула из кувшина. По утрам ее всегда мучила жажда.

Подняв с пола прозрачный шелковый пеньюар, она ненадолго задержала взгляд на своем отражении в большом зеркале. Лицо со следами вчерашнего грима являло печальное зрелище. Глаза были красные, щеки запали. Во рту пересохло, руки сильно тряслись. Превращаюсь в старую ведьму, подумала она. С каждым днем все хуже и хуже. Правда, с фигурой пока более или менее нормально — слишком худая, возможно, но для сорока лет — совсем недурно. Грудь упругая, как у девушки. Пока мужикам нравится мое тело, цинично успокаивала она себя, с лицом как-нибудь обойдется. Уж с телом-то полный порядок, иногда даже перебор!

Нахмурившись, она вспомнила о Максе Рачински с его дурацкими требованиями и угрозами. Эти ревнивцы такие зануды! Какого черта он все время качал права?! Ему и предложить-то было нечего, кроме молодого сильного тела. В постели он был, конечно, что надо. Но ни денег, ни машины приличной, кроме этой его двухместной развалюхи, ни квартиры нормальной… Вообще никаких удобств! И в самом деле, не будет же она винить себя в том, что ей осточертели эти встречи по выходным в отелях. Сплошной риск и никакого удовольствия! С Джеральдом все пойдет по-другому. У него и доход приличный, и квартира ничего. Они развлекутся как следует, когда Джеральд приедет из Канады. Ну а пока надо смываться из Лондона. Ей совсем не понравились глаза Макса. Может, он просто трепался, по с этими поляками никогда не знаешь… Не забыть позвонить насчет билета на поезд.

Накинув пеньюар и сунув ноги в шлепанцы, Луиза пошла за письмом. Чарльз так настаивал, что ее разобрало любопытство. Она положила четыре листка, исписанных мелким почерком, на подушку; вытянувшись во весь рост на кровати, закурила. С первых же строк ей стало ясно, что Чарльз принялся за старое. Новой была лишь нотка отчаяния, которую она отметила с удовлетворением. Он, видимо, здорово перенервничал, иначе ни за что не пошел бы на унизительную встречу с ней после всего, что было. «Моя последняя просьба к тебе!…» Луиза мрачно усмехнулась. Ну уж нет! Он будет просить и просить — а что еще ему остается? А она будет отказывать и отказывать. Мысль о его приходе вызвала у нее чувство мстительного удовлетворения.

Голова все еще гудела, как будто наполненная сырой ватой. Чтобы прийти в себя, Луиза проглотила таблетку амфетамина. По утрам это вошло у нее в привычку, так же как люминал на ночь. Она наполнила ванну и на двадцать минут погрузилась в теплую воду, успокаивая свои воспаленные нервы. Затем, все еще в пеньюаре и шлепанцах, направилась в кухню и приготовила кофе покрепче. Утром она не ела, только пила кофе, просматривая газеты и прикуривая одну сигарету от другой.

Вернувшись в комнату, она присела за туалетный столик и приступила к ежедневному ритуалу. Окрашенные хной короткие волосы уложены завитками по всей голове, дабы скрыть редковатость, и не представляют особых проблем. Но с лицом предстояло работать. Густой слой грима просто необходим — кожа никуда не годится, сплошные морщины. Румяна накладываются искусно, чтобы не привлекать внимания к складкам у рта, создающим выражение уныния. Яркая губная помада и черные брови — потоньше. Ей было непросто нарисовать их трясущимися руками. И тушь на ресницы — погуще! В глазах скоро появится блеск — под воздействием амфетамина. И она вновь шикарная женщина! Если не особенно приглядываться. Но мужчины никогда особенно и не приглядывались, им нравилось, что она так сильно красится.

Прежде чем одеться, Луиза попыталась хоть чуть-чуть прибрать в комнате, где все стояло вверх дном после вчерашней пирушки. Чарльз снимал для нее неплохую квартирку, обставленную дорогой мебелью, но ей и в голову не приходило следить за порядком. Ее не оставляло ощущение, что эта квартира — неудачная попытка подкупить ее, поэтому беспорядок ее вполне устраивал, даже доставлял ей удовольствие, как ни странно. Она собрала подушки с пола в гостиной, провела ногтем по прожженному окурком ковру, выбросила испачканные губной помадой окурки из наполненной до краев пепельницы и убрала мокрый стакан с полированной поверхности телевизора. Запах оставшегося в стакане снотворного вызвал у нее желание еще взбодриться. Она пересекла комнату, налила из бутылки, стоявшей в углу на подносе, треть бокала рома «Тринидад», добавила туда же немного имбирного эля и сделала внушительный глоток. День начался!

Припарковав машину в тени под деревьями на Кенсингтон-стрит подальше от палящего июньского солнца, Чарльз Хилари решительно направился к дому. Стройный, высокий мужчина без шляпы, весьма моложавый на вид. Его худое интеллигентное лицо после двадцати лет, проведенных в субтропиках, было всегда загорелым. Несмотря на то, что дверь квартиры № 1 оказалась открытой специально для него, он постучал, как сделал бы любой посторонний посетитель, и подождал, пока жена не пригласит его войти.

Последний раз он видел Луизу мельком, обедая на Пикадилли, месяцев пять назад, когда та садилась в такси с каким-то мужчиной. И теперь резко остановился от неожиданности на пороге гостиной, увидав ее. Он в какой — то степени был готов к переменам в ее внешности, догадываясь о ее теперешнем образе жизни, но той гротескной маске, которую он увидел сейчас, позавидовала бы любая уличная проститутка. Любовь давно умерла, но он еще помнил ее живой хорошенькой девушкой, когда они только поженились, и теперь ее вид привел его в ужас. На мгновение у него вылетело из головы, что это она разрушила его жизнь, и он взирал на нее почти с жалостью.

— Может, перестанешь глазеть?! — раздраженно спросила Луиза, не меняя позы. Она сидела развалясь на низкой кушетке в хорошо сшитом, но сильно измятом черном костюме, с журналом в руках. Рядом стоял пустой стакан, а в комнате висел густой запах духов, смешанный с запахом рома.

— Прости. Как поживаешь, Луиза?

— Можно подумать, тебя это волнует! — отбросив журнал в сторону, она с ненавистью посмотрела на него. Как всегда, все в нем вызывало у нее раздражение: его приятная внешность, спокойные манеры, вид здорового человека, проводящего большую часть времени на воздухе, а больше всего — его неискренняя забота о ней. Но сегодня она с удовлетворением отметила, что он выглядит взвинченным, как будто нервы у него на пределе.

— Выпей, — предложила она. — Тебя это взбодрит.

— Не теперь. Большое спасибо.

— Тогда налей мне.

— Послушай, Луиза, — начал он, не обращая внимания на ее просьбу. — Я хотел бы серьезно поговорить с тобой.

— А разве мы уже не говорили серьезно?

— Это в последний раз, я тебе обещаю. Она пожала плечами.

— Без выпивки какой разговор? Угощайся. Вздохнув, он повернулся к столику.

— Что это? Обычное твое пойло?

— Как всегда, — зловеще усмехнулась она. — Помнишь, как ты угостил меня этим в первый раз в Порт-оф-Спейн? Неплохая вещь, сказал ты.

— Не мог же я тогда знать, что вы станете закадычными друзьями, — Чарльз поднял вверх бутылку рома, налил на два пальца бледной янтарной жидкости, добавил немного имбирного эля и передал ей стакан. Луиза выпила и поставила стакан на столик.

— Итак? — спросила она.

— Надеюсь, ты прочла мое письмо?

— Так, просмотрела.

Чарльз с трудом себя сдерживал. Он и раньше догадывался, что напрасно теряет время, но сделал последнее отчаянное усилие пробиться к сердцу Луизы, принеся в жертву и гордость, и свою обычную замкнутость, написав письмо. Ее равнодушие ранило больше всего. И все же терять контроль над собой не следовало.

— Но ты прочитала достаточно, чтобы прийти к решению? — спросил он. — Или мне следует начать все сначала?

— Если тебе не лень унижаться, унижайся, но это тебе ничего не даст. Я никогда не пойду на развод — пора бы уже привыкнуть к этой мысли. Ты останешься моим мужем до гробовой доски!

Злорадная решимость ее тона потрясла Чарльза. Она и раньше говорила, что не даст развода, но эта нотка злорадства оказалась для него неожиданной. Раз она на самом деле испытывает подобные чувства, продолжать разговор не имеет смысла. Он решил использовать последний довод.

— Твое финансовое положение значительно улучшится, Луиза.

— У меня и так все прекрасно, спасибо, — она встала, чтобы вновь наполнить стакан, и села на прежнее место. — Ты бы не смог купить у меня развод, даже если бы был богат, как Рокфеллер.

— Твоя «прекрасная» жизнь может скоро закончиться, если ты не дашь мне развода. Я могу прекратить выплачивать содержание.

— Ерунда! Я подам в суд.

— Ни один суд не присудит тебе тысячу в год без налога. Сама подумай, Луиза. Я плачу тебе гораздо больше, чем позволяют мои доходы, и если бы не наследство, я никогда не смог бы себе этого позволить, — он окинул взглядом шикарную комнату. — По судебному иску ты не получишь и половины, Луиза, и ты прекрасно знаешь об этом.

— А ты никогда не доведешь до суда — ты ведь слишком чувствительное растение! Ты ненавидишь всю эту шумиху, не так ли? В любом случае ты не единственный, за чей счет я живу. Не изволь беспокоиться.

— Не слишком ли ты рискуешь? Ты сказала, есть и другие мужчины… Может, со временем мне все-таки удастся привлечь тебя к суду за измену. Тогда… где ты окажешься?

— Сначала найди доказательства.

— Не думаю, что их так трудно найти.

— А вот здесь-то ты и ошибаешься. Я знаю, ты слишком разборчив, чтобы нанимать этих отвратительных «частников» и устраивать слежку, но тем не менее я предпочитаю не рисковать. Я весьма осмотрительна. Конечно, надоедает все время думать об осторожности, но игра стоит свеч. Нет, таким образом ты никогда не освободишься.

Он изумленно посмотрел на нее.

— Луиза… Хотелось бы мне понять твое отношение… Ведь это невероятно! Ты что же, все еще любишь меня?…

— Люблю тебя?! Я видеть тебя не могу!

— Тогда почему ты не даешь мне окончательно расстаться с тобой? Только для того, чтобы досадить мне?

— Ты совершенно прав! Я — собака на сене. И останусь такой навсегда.

— Не могу понять, за что ты меня ненавидишь.

— Не можешь? Я тебе тысячу раз говорила. Я ненавижу тебя за то, что ты сломал мою жизнь; за то, что ты увез меня на эти проклятые острова и оставил там гнить одну, пока ты прохлаждался на своей идиотской работе. Вот за что!

— Ты могла бы ездить вместе со мной. Ты знала, что я хотел этого.

— Жить в кустах и изучать вирус какао? Спасибо большое!

— Другим женщинам удавалось и там оставаться счастливыми.

— Я — не другие. Ты видел, что со мной происходит, и мог хоть что-то предпринять, пока еще было не поздно. Ты виноват, что я стала такой, и я тебе никогда не прощу, никогда!

Чарльз молчал, уставившись в пол. Пропасть между ними была столь велика, что наводить мосты бесполезно. Он знал, что слова не помогут, но врожденное чувство справедливости бунтовало внутри.

Я говорил тебе, что будет именно так, хотелось ему возразить. Я говорил тебе, что острова Карибского моря столь же опасны, сколь и красивы. Я говорил тебе, что там очень жарко и что многие женщины не выдерживают жары. Я говорил тебе, что мне придется надолго уезжать «на натуру», и если ты не захочешь сопровождать меня, тебе будет одиноко. Я говорил тебе, что работа меня захватила полностью, что мной руководило отнюдь не тщеславие и что быть женой инспектора по сельскому хозяйству совсем не то, что быть женой губернатора. Я говорил тебе все это перед тем, как мы туда отправились. Я не знал, что, охваченная своими романтическими иллюзиями, ты меня едва слушала. Мне казалось, ты понимала меня. Я не знал, что ты возненавидишь жизнь там и не сможешь поладить с цветными. Я не знал, что ты возненавидишь мою работу и станешь презирать меня за то, что я хотел помочь местным. Я не знал, насколько ты слаба духовно и физически и, что ты не в силах выдержать самых пустяковых неудобств. Я не думал, что ты откажешься рожать детей, чтобы не испортить фигуру, и предпочтешь играть в бридж и скандалить по каждому поводу. Я не мог предположить, что ты настолько подвержена действию алкоголя, что и дня без него прожить не сможешь. Я не понял вовремя, видит Бог, что ты была лишь хорошенькой, ветреной и совершенно безнравственной женщиной. Я был слишком влюблен в тебя и поторопился увезти тебя с континента прежде, чем. узнал тебя по-настоящему. Ведь у меня заканчивался отпуск, и сама мысль о скорой разлуке была для меня невыносима. Возможно, я совершил ошибку. Но и ты не права. Я не несу ответственности за все!…

Вот что он хотел бы сказать в свое оправдание, но взаимные обвинения сейчас вряд ли пошли бы на пользу, а кроме того, в ее словах была крошечная доля истины, и он промолчал.

— Ну что ж, — проговорил он наконец как можно спокойней. — Ты проклинаешь меня. Раньше я не подозревал, насколько ты меня ненавидишь, но теперь вижу. Ты хочешь наказать меня за то, что, по твоему мнению, я нанес тебе непоправимый урон. Но послушай, Луиза! В этой истории участвую не только я один. Есть Кэтрин. Она не сделала тебе ничего плохого. Она не взяла ничего, что бы принадлежало тебе. Ты могла бы проявить великодушие хотя бы по отношению к ней.

— Почему я должна это делать? Я ненавижу ее. Чарльз посмотрел на Луизу в упор, не скрывая своего удивления.

— Как ты можешь так говорить? Ты никогда с ней не встречалась, никогда даже не видела ее.

— Да нет, видела, — Луиза глянула в сторону телевизора. — я часто видела ее… там. Я способна убить ее.

Чарльз заметил этот ее взгляд, внезапно догадавшись, что именно отравило ее душу и наполнило ее сердце такой злобной и неукротимой ненавистью. Он представил себе эту комнату в темноте, горящий экран и Луизу, сидящую в одиночестве, одурманенную ромом и жалостью к самой себе, к своему моральному и физическому уродству. Он представил, как она следила за той, другой женщиной — молодой, полной жизни и сил, такой счастливой и обаятельной, какой ей, Луизе, уже не быть никогда. Она ощущала свое бессилие во всем, кроме одного-единственного: возможности причинить им вред!

— Да, понимаю… — медленно сказал он. — Это… ужасно.

— Ну, ты всегда меня прекрасно понимал, — фыркнула она.

— И все же, — продолжил Чарльз, — так ты ни к чему не придешь. Встав на пути Кэтрин, ты не станешь счастливой. А если бы ты попробовала вести себя по-другому?…

— Ах, заткнись, пожалуйста! Вечно ты читаешь мне мораль.

— Неужели ты не понимаешь, как жестоко все это по отношению к ней?

— Мне было еще хуже. Ей не на что жаловаться — просто наступила пора и для нее понять, что жизнь состоит не из одних удовольствий. Раз уж она так зациклилась на тебе, так пусть и живет с тобой, рожает и воспитывает ублюдков!…

— Луиза! Как ты смеешь так говорить?! — Чарльз придвинулся к ней со сжатыми кулаками.

Луиза издевательски усмехнулась.

— Хочешь ударить меня, ведь так? Давай, бей! Посмотрим, понравится ли ей, когда ты сядешь в тюрьму? Но ты не посмеешь этого сделать! Ты, такой замечательный, добрый, терпимый и понимающий Чарльз! Воспитанный Чарльз!

— Наверное, ты просто сошла с ума.

— Такой активный, но совершенно не способный на решительный поступок, а, Чарльз? Ты предпочитаешь писать письма, не так ли? — изложить свою просьбу и попытаться воззвать к разуму? Ты предпочитаешь просить… Почему бы тебе не встать на колени вот прямо сейчас и не начать умолять меня пощадить твою куколку? Давай! Ползи!! Мне это понравится, — она схватила стакан и залпом осушила его, продолжая издеваться над ним. — Она — грязная потаскушка!

На секунду Чарльз потерял над собой контроль. Еще никогда в жизни он не испытывал таких чувств, как сейчас по отношению к Луизе. Он смотрел сверху вниз на накрашенное лицо и худую, морщинистую шею… Кровь стучала у него в голове.

Он отвернулся, стараясь не смотреть на нее. Вышел из комнаты, пересек небольшой узкий холл и открыл дверь на улицу, не проронив ни слова. Внутри у него все дрожало от злости. Каким же он был дураком, когда решился прийти сюда!

В те дни, когда ему случалось бывать в Уэст-Энде, а Кэтрин не могла с ним встретиться, он обычно обедал в клубе «Колониал Сэрвисис» со своими приятелями. Он и сейчас чисто автоматически направился туда, но, доехав до Пэлл-Мэлл, понял, что меньше всего хотел бы сейчас увидеть кого-либо из знакомых. Он передумал обедать в клубе, припарковал машину и пошел пешком по Данкэннон-стрит, в конце которой была неплохая закусочная. Там он заказал сэндвич и пинту слабого пива с горчинкой, сел в углу и попытался остыть.

Он все еще не оправился от потрясения, вызванного его собственной вспышкой гнева, хотя и не испытывал ужаса при мысли о том, чего с трудом заставил себя не сделать. Должно быть, все случившееся подействовало на него сильнее, чем он предполагал раньше. Конечно, Луиза вела себя чудовищно, но ей уже давно пора в психушку. Скорее всего, она так привыкла упиваться своими вымышленными несчастьями, что они давно превратились в навязчивые идеи, и вряд ли стоило обвинять ее за все то, что она ему наговорила. Он совершил глупость, позволив себя спровоцировать, и самое лучшее в такой ситуации — это окончательно выбросить Луизу из головы и забыть о ней навсегда.

Стало бы легче на душе, если бы он прямо сейчас повидался с Кэтрин и рассказал ей о том, что случилось, но Кэтрин занята на службе до самого вечера. Он почувствовал необходимость как-то отвлечься. Можно было, например, вернуться в квартиру в Хэмпстеде и сесть за работу, продолжить отчет о своем исследовании, в последнее время захватившем его целиком. Дело касалось сравнительной характеристики производительности шести экспериментальных ферм, основанных им на острове Тринидад, которыми он занимался, пока не ушел из Министерства по делам колоний. Результаты, как ему казалось, могли произвести революцию в освоении земель в Карибском бассейне. Однако теперь дело вряд ли пойдет, вряд ли он сумеет сосредоточиться после такой напряженной встречи с женой. Проблема их с Кэтрин будущего так и осталась нерешенной. Он зажег трубку и стал размышлять, как убить время до вечера. Может, пойти в кино?…

Он все еще раздумывал над этим, когда случайно увидел заголовок в забытой кем-то газете: «Матч посетит вся Англия!» А ведь это идея! Поеду в «Овал». Уже несколько лет он не видел ни одного первоклассного матча по крикету, а в индийской команде, он слышал, теперь появились два шикарных бэтсмена. Да и погода больше подходит для матча, чем для кино.

Он допил пиво и медленно направился обратно к машине. Теперь, когда он решился пойти на матч, он снова стал обдумывать мучивший его вопрос: что им с Кэтрин делать. Она, конечно, скажет, что Луиза поставила точки над «и» и что теперь они спокойно осуществят задуманное. Он не найдет в себе сил сопротивляться ей, но еще тяжелее будет сопротивляться самому себе и своему к ней чувству. И тем не менее хотелось бы держаться в разговоре с ней как можно уверенней.

Он подъехал к «Овалу» в начале третьего. Вокруг оказалось множество надписей «не парковаться», поэтому он оставил машину в переулке. Когда же наконец он добрался до входа, то обнаружил, что трибуны переполнены: погода стояла отличная, и народ повалил на международный матч. Заплатив в кассу четыре фунта шесть пенсов, он стал протискиваться сквозь толпу, окружившую поле. Придется постоять, если надеешься хоть что-нибудь увидеть, а кроме того, будет жарко… Наверное, лучше все-таки было пойти в кино — там кондиционер, прохладно. Но тут наконец он нашел местечко, где зрители стояли пореже.

Матч очень скоро его разочаровал. Ну и скучища! Игроки еле двигались, как будто впали в летаргический сон. Разве так бегают первоклассные игроки? Может, жара виновата? Какое-то время он еще пытался следить за игрой, но постепенно внимание его окончательно рассеялось, и он вновь вернулся к своим проблемам. Легко сказать — выбрось Луизу из головы: перед его мысленным взором опять предстало искаженное злобой лицо. Вот если бы ему удалось убедить себя, что он не несет никакой ответственности за то кошмарное состояние, в котором она сейчас оказалась! Вероятно, она была изначально порочна, иначе не позволила бы себе так опуститься… Но, возможно, она стала бы другим человеком, оказавшись в другой ситуации? Ведь она начинала совсем неплохо, работая манекенщицей в лондонском салоне, и если бы он на ней не женился, она скорее всего встретила бы какого-нибудь преуспевающего джентльмена, который с радостью посвятил бы себя хорошенькой, веселой девушке. Тогда бы не случилось всего, что случилось. Вместо этого ее вырвали из привычной для нее обстановки и бросили в новую и совершенно непривычную… Учел ли он в свое время весь риск подобной неожиданной трансформации? Ведь это произошло по его инициативе: он убедил ее и заставил поехать с ним. Он подробно описал ей все, что их там ждало, но все же настаивал… Он умышленно перекраивал ее жизнь по своему образцу — с этим нельзя не согласиться. Так не несет ли он ответственности за все происшедшее?

А когда эксперимент не удался, справедливо ли он поступил по отношению к ней? Этого он не мог сказать. Честное слово, не мог. Трудно ведь ожидать от мужчины, чтоб он пожертвовал делом всей своей жизни ради благополучия жены, которая к тому же вскоре после замужества заявила, что он ей совершенно безразличен, что она презирает его. Но у нее было право вернуться в Англию и без него, если ей так хотелось. Он с радостью обеспечил бы ей вполне сносное существование, и она снова начала бы работать, если бы захотела. Она сама решила остаться. Но разве это оправдание? Плоха она была или хороша, разве не должен он был сам увезти ее домой подальше от этой жары и рома, как только заметил, что с ней происходит? Он должен был вытащить ее оттуда какой угодно ценой.

Или все это просто разрушительное самокопание человека, перенесшего тяжелое потрясение?

Он отрешенно посмотрел на табло со счетом, когда толпа вокруг него радостно заволновалась при виде упавшей калитки. Он имел весьма смутное представление о том, что происходит на поле, и внезапно сам факт, что он находится здесь под палящим солнцем, не в силах сосредоточиться на игре более двух минут, показался ему совершенно абсурдным. Не лучше ли вернуться домой? Кэтрин занята до самого вечера. Он подождал замены бэтсмена, но игра так и не набрала темпа; решив, что с него достаточно, он начал проталкиваться обратно сквозь пробку, образовавшуюся у выхода.

 

Глава 2

— По существу, сэр Джон, — сказала Кэтрин Форрестер, — нам требуется гораздо больше полицейских. Таково ваше мнение, не так ли?

Она сидела в шезлонге на лужайке перед загородным домом сэра Джона Фосетта, задумчиво перелистывая книгу его воспоминаний, которая должна была лечь в основу ее телеинтервью с отставным комиссаром полиции.

— Именно так, — согласился он с ней. — И если народ захочет, чтобы в стране укрепились закон и порядок, нам следует сделать работу полицейского достаточно привлекательной.

— Ну что ж, вот на этих словах и закончим интервью… — Кэтрин полистала книгу, остановилась на одной из фотографий. — Вы знаете, мне пришло в голову, что было бы неплохо время от времени прерывать наш разговор показом документальных кадров. Например, можно показать, как полицейские и шахтеры играют вместе в футбол во время всеобщей забастовки.

— Великолепная идея! Вы достанете пленку?

— Думаю, это будет несложно. Существует целая коллекция старых роликов; она хранится в фильмотеке. Мы время от времени пользуемся их материалами. Посмотрим, что получится, — она взяла в руки перчатки и сумку.

— Не выпьете чашечку чая перед отъездом? — в его словах прозвучала искренность, он не хотел ее отпускать. И в самом деле, ему очень нравилась эта умная, деловая женщина с пикантной внешностью и теплыми карими глазами.

— Ах, нет, спасибо, сэр Джон, мне пора возвращаться в студию. Мы увидимся в среду на репетиции.

— В среду в десять. Боюсь, я буду ужасно нервничать.

Она с некоторым изумлением взглянула на мужественное лицо и высокую стройную фигуру человека, который большую часть своей жизни посвятил борьбе с преступностью.

— Глядя на вас, не подумаешь, что вы чего-нибудь в жизни боитесь. Уверена, вас ожидает успех.

— По крайней мере, новые ощущения. Как вы считаете, у меня будет возможность все там осмотреть? Мне бы очень хотелось…

— О да, конечно! Я сама проведу вас по студиям, когда закончится репетиция.

— Вы так любезны, — Фосетт проводил Кэтрин до самой машины. — Мне было очень приятно познакомиться с вами, мисс Форрестер. Я так часто видел вас по телевизору, что у меня возникло ощущение, будто я знаю вас уже очень давно. Однако изображение всегда уступает оригиналу, не так ли?

Кэтрин рассмеялась.

— Это зависит от оригинала. До свидания, сэр Джон, — она дружески махнула рукой и быстро поехала вниз по дорожке, усыпанной гравием.

Кэтрин повезло — она быстро нашла работу, которая полностью ее устраивала. Одно время она мечтала стать актрисой и целый год работала как проклятая в Королевской Академии драматического искусства. Наконец поняла, что не настолько талантлива, чтобы выделиться из толпы. Она переключилась, стала работать газетным репортером сначала в провинции, затем на Флит-стрит, но и на этом поприще ее скорее можно было назвать компетентной, чем талантливой. Ей нравилось брать интервью, но никогда не удавалось с блеском выполнять импровизированные задания, без которых не обходится эта профессия. Телевидение предоставило ей то, чего ей недоставало. Чтобы стать хорошей ведущей популярной телепрограммы, необходимо иметь организаторские способности, актерские данные и обладать умением непринужденно беседовать с людьми перед камерой. Кроме того, и приятная наружность дело не последнее, а у нее как раз все это было. Она нашла собственное место в жизни!

Вспоминая о встрече с экс-комиссаром, она испытывала профессиональное удовлетворение. На бешеной скорости она свернула на лондонское шоссе. Первое интервью удавалось не всегда. Несмотря на ее природное умение легко завязывать контакты с людьми, далеко не все так скоро сдавались, да еще надо учесть, что на телевидении ей предоставляли всего полчаса раз в две недели, и времени на каждого подопечного было очень мало. Но сэр Джон оказался прекрасным собеседником: он сочетал прямоту, решительность в своих взглядах на жизнь и полную готовность к сотрудничеству. К тому же он наверняка фотогеничен: волнистая седая шевелюра и лицо такое красивое… В свои двадцать девять Кэтрин предпочитала зрелость юности — тем более что и Чарльзу уже перевалило за сорок, подумала она вдруг.

Ее мысли вновь вошли в привычное русло, она вспомнила знаменитое интервью, с которого все началось, всего два года назад, когда она посетила Чарльза Хилари в лондонском отеле и он рассказал ей о проблемах питания в Антигуа. Весьма странное начало для любовной истории. Однако на репетиции он вел себя столь безупречно, что к тому моменту, когда они наконец предстали перед телекамерой, оба уже мечтали друг о друге. Все это вполне естественно, говорила она себе, нянечки часто выходят замуж за своих пациентов, а телерепортеры в конце концов очень напоминают больничных нянечек, ободряя и морально поддерживая своих подопечных… Все это так, да только они-то не поженились…

Настроение испортилось. В какую же безнадежную ситуацию они попали! Их отношения достигли пика, просто быть вместе уже не означало быть счастливыми. Они слишком напряжены и измотаны. А глупая ссора, которую она затеяла прошлой ночью! Все это нервы, конечно, но если подобные сцены будут продолжаться, для них все кончено. Бедный Чарльз! И все же ему придется забыть о своих предрассудках и прийти к какому-то решению. В конце концов он так и поступит, она в этом совершенно не сомневалась, как не сомневалась и в том, каково будет это решение. Но почему нужно столько ждать? Интересно, чем у него закончилось с Луизой, подумала Кэтрин, резко нажав на акселератор.

Она приехала в студию около шести вечера, убрала свой стол и переговорила с продюсером о новой телепрограмме. Затем Кэтрин направилась в фильмотеку спросить у Боба Сандерсона, сможет ли он найти хронику.

Боб еще не вышел из подросткового возраста, в его обязанности, весьма скромные, по его мнению, входило закладывать огромное количество пленки в плоские круглые коробки в соответствии с указаниями его непосредственного шефа мистера Спротта, а также дежурить по вечерам на случай, если кому-нибудь срочно понадобится материал. В отличие от Кэтрин он явно был не на своем месте. Его страстью был спорт — в прямом смысле, когда ему удавалось участвовать в соревнованиях, и косвенно, когда ему это не удавалось. Он мечтал о карьере спортивного журналиста, как его друг Лесли Холмс из «Рекорда». Когда Кэтрин заглянула в комнату, он сидел, уткнув нос в последнюю страницу газеты «Стар».

— Хэлло, Боб, ты, как вижу, не очень занят?

Боб немедленно убрал ноги со стола, когда увидел, кто вошел в комнату. Он уже пережил самый тяжелый период в своей телячьей влюбленности в Кэтрин, но все еще считал ее «самой шикарной бабой» на телевидении.

— Сегодня здесь тихо, как в могиле, — торжественно прозвучал его ломающийся басок.

— Ну что ж, я хочу показать тебе кое-что, как раз по твоей части, — Кэтрин присела к столу, открыв книгу Фосетта «Воспоминания полицейского». — Как ты думаешь, смог бы ты найти пленку, где полицейские и шахтеры играют вместе в футбол во время всеобщей забастовки?

Он взял книгу у нее из рук и внимательно посмотрел на фотографию.

— Никогда не слыхал об этом.

— Тебя тогда еще и на свете не было. Боб усмехнулся.

— Ладно, бабуля, поищем. Это все?

— Нет, меня еще интересует материал об ирландцах из ИРА, подложивших бомбу в метро.

— Ты надеешься, что все это снимали на пленку?

— Ничего, сгодятся и кадры взрыва.

— Хорошо. Тебе прямо сейчас нужно?

— Нет, не обязательно. Просто отложи материалы в сторонку, а в понедельник вечером ты мне их прокрутишь. Мне всего секунд на тридцать и того и другого.

Боб кивнул головой.

— Слушай, смотрела Уимблдон на этой неделе?

— Нет, работы было по горло.

— Вот, посмотри, — он включил проектор, и на маленьком экране в углу комнаты появилась картинка. Центральный корт. Люди сидели, прикрыв головы газетами от палящего солнца, и вид у них был такой, как будто их поджаривали на сковородке. Позади на табло высветилось, что во втором сете лидирует мисс Морин Коннолли со счетом 3:2. Затем камера показала широкоплечую молодую женщину, уверенно пустившую мяч в самый дальний угол корта.

— Малышка Мо, — сообщил Боб благоговейным шепотом, как будто говорил о богине. — Ну разве она не гигант?

— Очень симпатичная, — согласилась Кэтрин.

— Не глупи, я имею в виду удар с тыла. Боже, чего бы я не отдал, чтобы достичь такого класса!

Они еще просмотрели пару моментов, и Кэтрин сказала:

— Просто замечательно, но мне действительно надо бежать.

Боб выключил проектор.

— О'кей, Кэтрин. К понедельнику я все приготовлю. Пока!

В ответ она улыбнулась и поспешила в свою комнату, чтобы собрать вещи.

Через несколько минут она уже направлялась в свою квартиру в Челси. Час пик заканчивался, она доехала очень быстро, поставила машину на обычном месте и едва успела переодеться, как услышала телефонный звонок. Это был Чарльз, проверявший, пришла ли она домой. Минут двадцать спустя, услышав, как он два раза погудел под окном, она спустилась открыть ему дверь.

Он обнял ее, задохнувшись от счастья, и крепко держал, касаясь щекой ее густых темных волос. Они слились в долгом и страстном поцелуе в знак молчаливого примирения.

Чарльз с горечью произнес:

— Лучше я скажу тебе сразу, любимая, у меня ничего не вышло. Говорить с ней — все равно что биться головой об стену…

Этого и следовало ожидать, и Кэтрин не почувствовала разочарования.

— Ладно, — сказала она, — успокойся. Давай лучше выпьем, — она разлила по бокалам бренди, пока он возился с трубкой и табаком. — Ты только что от нее?

— Нет, конечно, я виделся с ней перед обедом и пробыл там не более получаса, а дальше просто болтался по городу. Работать не хотелось, общаться с кем-нибудь из знакомых тоже… В конце концов я пошел в «Овал» на крикетный матч.

Она протянула ему бокал с бренди.

— Вот и прекрасно! Тебе понравилось?

— Не очень. Народу было полно, я еле протиснулся и смог встать только рядом с табло — оттуда многого не увидишь. Игра развивалась медленно… — поймав ее укоризненный взгляд, он внезапно почувствовал себя неловко. — Извини, дорогая, у меня паршивое настроение… Как дела с Фосеттом?

— Он просто душка! Мы замечательно побеседовали.

— Ну что ж, тебя можно поздравить еще с одной победой? У тебя уже целая толпа поклонников!

— Что делает лишь честь тебе, дорогой, — сказала Кэтрин, поставив бокал на стол. — Послушай, милый, и все-таки, что случилось? Ты что, не можешь рассказать мне?

— Да не о чем особенно рассказывать. Она отказала мне, вот и все. Она живет одной ненавистью, и ненависть пропитала ее мозги. Должно быть, она видела твои замечательные выступления по телевидению и затаила злобу против нас обоих. Она не просто упряма, как было раньше, она озлоблена. Я бы сказал, что она поставила целью всей своей жизни помешать нам.

— Ах, Чарльз, все это так несправедливо! В самом деле, ну что за чудовищные у нас законы?! Как она вела себя? Она была трезвая?

— Достаточно трезвая, чтобы сознавать, что говорит… Вначале, во всяком случае. К концу она совсем опьянела, и это было отвратительное зрелище. Я еле сдержался, чуть не дал волю рукам.

— Не может быть! Ты не преувеличиваешь?

— Да нет, в самом деле. Это лишь доказывает, как она отвратительно действует на меня. У меня в глазах потемнело и буквально трясло от злости.

— Не надо было тебе туда ходить. Это я виновата во всем.

— Идея-то была моя.

— Я знаю, но я подвела тебя к этому.

— Ладно. Мы оба переборщили вчера — и неудивительно! В любом случае теперь мы точно знаем ответ. Мне очень не хотелось туда идти, но теперь я доволен, что пошел. Теперь у нас не осталось иллюзий.

— А ты сообщил, что попытаешься сделать ее виновницей развода?

— Она лишь рассмеялась в ответ. Считает, что мы не получим доказательств. И в самом деле, чтобы что-нибудь доказать, потребуется целая вечность, и все может окончиться неудачей.

Кэтрин закурила сигарету.

— Ну что ж, мы сделали все, что в наших силах, теперь нам ничего не остается, как осуществить задуманный нами план «Б».

— Я все-таки считаю, что это очень рискованный шаг, — мрачно заметил Чарльз.

— Его нелегко предпринять, безусловно. Но все-таки нам придется пойти на это.

— Беда в том, что ты слишком известна. Когда два обыкновенных человека решают жить вместе как муж и жена, никому, как правило, нет до этого дела. Но если один из них… знаменитость?

— Не забывай, мы будем жить за границей.

— Верно. Однако газеты наверняка поднимут шумиху, недоумевая, куда ты исчезла. Рано или поздно тебя кто-нибудь узнает. Представляешь, что начнется тогда?…

— Ах, Чарльз, перестань! Можно подумать, мы не обсуждали этого уже тысячу раз. Меня достаточно быстро забудут — не первая и не последняя.

— Тебя не забудут!

— Дорогой, с тобой становится трудно. Я уже говорила тебе: для меня это не имеет никакого значения. Мы будем жить своей жизнью и, возможно, ни разу не возьмем в руки английскую газету. Найдем себе тихое, спокойное местечко где-нибудь на юге Франции, купим маленький домик с террасой и великолепным видом из окна; ты будешь писать свою книгу, а я буду опрыскивать виноград или черт его знает что еще там с ним делают, и нам будет совершенно до лампочки, кто и что о нас подумает.

— В твоих устах все это звучит весьма романтично. Но сколько пройдет времени, хотелось бы знать, прежде чем ты затоскуешь по своей теперешней жизни, друзьям и всеобщему обожанию? Твоя работа значит для тебя слишком много, у тебя блестящие перспективы…

Она нетерпеливо перебила его.

— Послушай, Чарльз, мы уже столько раз обсуждали все это, каждую мелочь. Что с тобой происходит? Ты струсил?

— Да, я боюсь, но не за себя. А за тебя я боюсь сегодня больше, чем вчера. Кэтрин, неужели ты не видишь, что история повторяется? Я сам не осознавал этого до конца, пока Луиза не обвинила меня, что я сломал ей жизнь.

— Это неправда.

— Возможно. Но факт остается фактом, я убедил ее поехать со мной и жить моей жизнью или, во всяком случае, попытаться. У нас ничего не вышло. И именно эта мысль преследует меня сегодня целый день. Видит Бог, больше всего на свете я хотел бы быть с тобой вместе, но предположим, что и у нас ничего не выйдет. Я никогда не прощу себе этого.

Кэтрин смягчилась.

— Мой дорогой, ну разве можно нас сравнивать? Во-первых, я старше, чем была она в то время, опытней и гораздо разумней. Я отдаю себе отчет в том, что собираюсь делать. Не стану скрывать, мне нравится моя работа, и если бы нам удалось пожениться и создать семью, а мне бы еще удалось в промежутках работать, я была бы на седьмом небе от счастья. Но мы не в состоянии всего этого достичь, значит, не стоит это и обсуждать. И если уж выбирать между тобой и работой, я выбираю тебя. Неужели ты не видишь, любимый, что ты для меня важнее всякой работы? Я готова распрощаться с жизнью, к которой привыкла, начать совершенно новую жизнь, именно к этому я и стремлюсь.

Чарльз вздохнул, не смея поверить.

— Кэтрин, ты замечательная женщина!

— Во мне нет ничего замечательного, милый. Я точно такая же, как и любая другая женщина, которая любит, и больше всего на свете мне хотелось бы жить вместе с тобой в одном доме, помогать тебе в работе, а в конечном итоге — воспитывать наших с тобой детей, — она взглянула на него с улыбкой. — И если сейчас ты откажешься от меня, считай, что мы с тобой незнакомы.

Чарльз нежно обнял ее.

— И я хочу того же самого, любовь моя. Но вот в чем проблема — я так сильно хочу этого, что боюсь все испортить.

— Мы все испортим, если ничего не предпримем. Мы не можем больше продолжать жить так же, как жили раньше. Это было прекрасно в самом начале, когда мы только познакомились и каждый украденный уик-энд был божьим благословением. Но прошло уже два года. Теперь наши отношения изменились, Чарльз. Хорошо, что у нас есть маленький домик и лодка, но и это только на время. Я так устала целую неделю не видеть тебя только потому, что кто-нибудь что-нибудь скажет. Я знаю, что долго так не выдержу; мне кажется, что и ты тоже. Сейчас мы либо начнем новую жизнь вдвоем, либо расстанемся, хотя мы оба знаем, что расстаться не в силах. Мы уже пробовали.

Чарльз задумчиво кивнул головой.

— Да… все это так… Хорошо… что же ты предлагаешь?

— В понедельник я подаю заявление об уходе. У меня контракт на три новых программы, мне придется их закончить, но к середине августа я буду свободна. Торчать здесь, в Лондоне, нет никакого смысла, поэтому, я считаю, наплюем на наше путешествие в лодке Питера, а вместо этого поедем во Францию. И там попытаемся найти какое-нибудь жилище.

Она казалась такой решительной и уверенной в себе, что Чарльз отбросил в сторону последние колебания.

— Согласен, любовь моя, — сказал он, — сегодня же я подам весточку Питеру, сообщу, что «Ведьма» нам не понадобится. С этого и начнем!

— Милый мой!

— Если нам повезет, то к зиме мы уже, наверное, более или менее устроимся.

— Если нам повезет, — возразила она, — то мы забудем, что такое зима. Ах, Чарльз, все будет так замечательно!

Он взял ее лицо в свои ладони.

— Я люблю тебя, Кэтрин, я буду любить тебя вечно, и я надеюсь, что сумею сделать тебя счастливой, — он нежно поцеловал ее, затем облегченно вздохнул; с души его свалилась огромная тяжесть. — Послушай, а почему бы нам не завалиться к дядюшке Педро и не отпраздновать это событие?

— Наконец-то я слышу разумные речи, — обрадовалась Кэтрин. — Подожди меня, всего две минуты…

 

Глава 3

На следующее утро, около десяти, когда Чарльз подъехал к огромному дому в Хэмпстеде, где снимал квартиру, он все еще находился в приподнятом настроении после вчерашнего разговора с Кэтрин. Поставив машину рядом с голубым «остином», в котором сидели двое мужчин, он быстро прошел через холл, энергично кивнув портье. Денек выдался на диво — он чувствовал себя на верху блаженства! Кэтрин должна пробыть на службе всего часок-другой, а в полдень он заедет за ней, и они отправятся в свой загородный домик, преисполненные надежды на новое будущее и совершенно не беспокоясь о том, увидит ли их кто-нибудь вместе. Наконец-то все тревоги позади…

Он отпер дверь в квартиру и уже собирался войти, когда услышал шаги позади и чей-то мужской голос:

— Простите, сэр, вы случайно не Чарльз Хилари?

Он резко обернулся, увидев тех двоих из «остина». Один — высокий, довольно молодой человек, пышущий здоровьем; второй, постарше, — мощный, широкоплечий, с подернутыми сединой бровями и усами. Оба в темно-синих костюмах и мягких велюровых шляпах.

— Да, — отвечал он. — Я и есть Чарльз Хилари.

— Тогда мне бы хотелось переговорить с вами, — произнес тот, что постарше. — Моя фамилия Бэйтс, старший инспектор криминальной полиции.

Чарльз посмотрел на него с удивлением.

— Ну что ж, нам лучше войти в квартиру, — произнес он секунду спустя. Он вынул газету из ящика и прошел вперед. — Что случилось, инспектор?

— Мы здесь по поводу вашей жены, сэр, — миссис Луизы Хилари.

Чарльз замер от неожиданности.

— Слушаю вас.

— Вы что, ничего не знаете? — в голосе инспектора сквозило недоверие.

— О чем? Нет, не знаю.

— Понятно. Тогда я вынужден с прискорбием сообщить вам, сэр, что вашу жену обнаружили мертвой.

— Мертвой?! — Чарльз с ужасом посмотрел на инспектора, внимательно наблюдавшего за его реакцией.

— Боже правый! Когда? Где?

— Вчера после обеда в ее доме на Клэндон Мьюз. Ее задушили.

— Задушили?!! — Чарльз испуганно переводил взгляд с одного полицейского на другого. — Не может быть! Это какая-то ошибка…

Второй полицейский хладнокровно взял в руки газету, валявшуюся на пуфе, раскрыл ее и поднес к глазам Чарльза, отчеркнув указательным пальцем небольшое сообщение с заголовком «Нашли задушенной». Чарльз с недоверием прочел его.

— Боже мой! — воскликнул он, опустившись на пуф. Его затошнило. Внезапно он представил себе Луизу, когда она издевалась над ним… Худую шею, в которую ему так захотелось вцепиться в минуту охватившего его гнева. Тогда на какие-то доли секунды он сам превратился в потенциального убийцу. Теперь ее задушили на самом деле! Какой кошмар! Ему стало жутко.

Мысли его прервал голос инспектора Бэйтса.

— Мы нашли в спальне вашей жены письмо, мистер Хилари, которое, как выяснилось, было написано вами, — он говорил таким обвиняющим тоном, как будто в квартире Луизы нашли по меньшей мере взрывчатку.

Внезапно придя в себя, Чарльз со всей четкостью осознал, в какую ловушку он может попасть. Если они нашли это письмо, они уже знали о его отчаянном состоянии, об отказе в разводе и о Кэтрин! Каким бы фантастическим это ни казалось, но у них были все основания подозревать в убийстве именно его!! Вот почему его поджидали внизу. Встретив холодные, пронизывающие взгляды обоих полицейских, он содрогнулся при мысли о том вопросе, который ему сейчас с неизбежностью зададут.

— В вашем письме изложена просьба немедленно увидеться с вашей женой. Я предполагаю, вчера вам этого не удалось сделать?

Несколько мгновений Чарльз колебался, делая выбор между спасительным «нет» и губительным «да». Время… Ему необходимо было время, чтобы немного подумать. Сказав «нет», он мог выйти сухим из воды… А что он навлечет на себя, сказав «да»? Новые вопросы и объяснения?… Вряд ли они сразу ему поверят… Боже, они еще могут вообразить, что в этом замешана Кэтрин?!

— Нет, — резко ответил он. — Вчера я ее не видел. Я действительно собирался, но когда утром позвонил ей по телефону, она сообщила мне, что вечером уезжает и намерена собирать вещи после обеда… — теперь, когда он солгал, речь его полилась легко. Он посмотрел на Бэйтса с большей уверенностью. — Надеюсь, инспектор, вам не пришла в голову фантастическая идея, что именно я совершил убийство?

— Я не любитель фантазий, сэр, — сухо ответил Бэйтс. — Я только собираю информацию. Когда же все-таки вы виделись с вашей женой в последний раз?

— Довольно давно… Кажется, в начале мая.

Бэйтс кивнул и заглянул в свой блокнот. Казалось, напряжение, царившее в комнате, несколько спало. Все нормально, подумал Чарльз, они не смогут доказать, что я приходил туда. Когда я подъехал, вокруг никого не было, во всяком случае вряд ли кто-то опознает меня. Раз я не совершал убийства, то не о чем и беспокоиться. Но сердце его продолжало бешено колотиться; казалось, что эти двое тоже вот-вот услышат такой отчаянный стук.

— Очень хорошо, сэр, — сказал инспектор после небольшой паузы. — Надеюсь, вы мне немного поможете. Знаете ли вы что-нибудь об отношениях вашей жены с другими людьми? Другими… мужчинами?

— Не думаю, что смогу сообщить вам что-либо стоящее… Хотя вот кое-что… — он начал рассказывать об инциденте с такси на площади Пикадилли. — Но я не сумел бы описать этого человека, я видел его со спины.

Бэйтса это явно не заинтересовало.

— Вероятно, она с кем-нибудь дружила? Имела любовную связь? Она никогда ни о ком не упоминала в разговоре?

— Нет, инспектор. Боюсь, что в последнее время мы стали чужими людьми. Последние два года мы жили по разным квартирам, видите ли, и редко встречались.

— Ах, так… — Бэйтс слегка кашлянул. — В таком случае, сэр, позвольте поинтересоваться, что вы делали вчера после обеда?

— Я был в «Овале», смотрел крикет.

— Вы были там с кем-нибудь?

— Нет, один.

— Гм… Я бы не возражал, если бы вы, хотя бы приблизительно, описали, что вы делали вчера начиная с обеда. Чистая формальность, поймите. Нам всегда приходится задавать подобные вопросы.

— Я понимаю, конечно… Что ж, дайте подумать… — он коротко рассказал, как зашел в закусочную, заказав там кружку пива и сэндвич, и как потом ему неожиданно пришла в голову мысль посетить знаменитый матч. — Я подъехал к стадиону без чего-то два, а подошел к полю вскоре после перерыва… что-нибудь в двадцать минут третьего. Я был там примерно до без четверти четыре, а затем поехал домой.

— Так, понятно, — Бэйтс взглянул на коллегу. — Очень хорошо, мистер Хилари, думаю, на сегодня все. Единственное, за что я был бы вам весьма признателен, это если бы вы позволили сержанту Никсону взять у вас отпечатки пальцев.

Отпечатки пальцев?! Несколько мгновений Чарльз ошарашенно глазел на инспектора. А ведь этого-то он не предусмотрел! Конечно, они снимут отпечатки пальцев в квартире жены и разоблачат его! Он их оставил и на бутылке с ромом, и на бокале, который передавал Луизе. Они установят, что он находился в квартире именно вчера и что он солгал. Как же ему быть, думал Чарльз, ошеломленный чудовищностью своей оплошности.

— Итак, сэр?

В отчаянии он попытался хоть как-нибудь исправить свое положение.

— Послушайте, инспектор. Боюсь… я вас неправильно информировал. Дело в том, что я был вчера в квартире Луизы. Но это произошло не днем, а утром. Я вышел от нее около часа и могу поклясться, что видел ее в последний раз.

Серые глаза инспектора Бэйтса приняли холодное выражение.

— Почему же вы не сказали об этом сразу?

— Потому что я сразу понял, в каком дурацком положении оказался. Простите, это такая глупость с моей стороны. Я только теперь это понимаю.

— Теперь? Вы имеете в виду, когда обстоятельства вынудили вас сказать правду?

Чарльз глубоко вздохнул.

— Правда состоит в том, что я не убивал своей жены. Она была жива, когда я ушел от нее. Но вы ведь прочли письмо и ясно дали понять, что подозреваете именно меня. Тот факт, что я случайно оказался там утром, не имеет ничего общего с ее смертью, но мне показалось, что вы сделаете неверные выводы, если я признаюсь, что был там.

Бэйтс фыркнул.

— В таком случае, сэр, боюсь, мне придется просить вас отправиться вместе со мной в участок.

— Вы хотите арестовать меня?

— Нет, сэр, я не хочу вас арестовать, но ввиду того, что случилось, нам потребуется выяснить гораздо больше подробностей о ваших передвижениях в тот печальный день, и нам это проще сделать в участке. У вас есть возражения по этому поводу?

— Вы пошли по неверному следу, инспектор, должен вам сказать, но я ничего не имею против, чтобы пойти вместе с вами, если вы полагаете, что это поможет следствию выяснить правду.

Чарльз горестно повернулся к двери. Он был ошеломлен скоростью разворачивавшихся событий. Казалось невероятным, что он сумел угодить в такую переделку за столь короткое время. Интересно, долго они будут разбираться со всем этим? Теперь он скорее всего не сможет встретиться с Кэтрин, а это означало, что она будет звонить сюда, чтобы выяснить, что случилось. Предусмотрев такой вариант, он остановился в холле и оставил портье записку для Кэтрин, где сообщал, что его неожиданно вызвали и что он позвонит. Ярким солнечным днем он вышел из дома в сопровождении двух полицейских, следовавших прямо за ним.

Когда он сидел в машине рядом с могучим инспектором, ему пришло в голову, что он, возможно, мог бы потребовать присутствия адвоката в участке. Хотя, конечно, такое условие необходимо лишь человеку, вынужденному скрывать правду, если он боится выдать себя каким-нибудь неосторожным словом. А так как он совершенно невиновен, самое лучшее — честно рассказать обо всем, не прибегая к помощи адвоката. И он отказался от этой идеи.

Тут он опять вернулся мыслями к Луизе. Интересно, в каком состоянии она встретила смерть? Она уже здорово напилась к моменту его ухода, и, может быть, продолжала пить дальше. И если к ней днем заходил знакомый мужчина, она легко могла спровоцировать фатальную сцену. Какая мерзкая, отвратительная история!

Машина остановилась, и Бэйтс провел его в участок, в небольшую комнату, где стоял стол и несколько жестких стульев. Затем он на секунду исчез, оставив Чарльза с неразговорчивым сержантом Никсоном. Вернулся он в сопровождении еще одного мужчины в штатской одежде, — тот уселся за стол, вооружившись толстым блокнотом.

Бэйтс прочистил горло.

— Итак, сэр, как я уже говорил, вы не находитесь под арестом, но, учитывая все обстоятельства, я должен сообщить вам, что вы не обязаны давать показания и что все сообщенное вами будет записано и может быть использовано в интересах следствия. Это понятно?

— Понятно, инспектор. Я хочу быть абсолютно честным с вами — мне нечего скрывать.

— Тогда, возможно, вы расскажете мне в свободной форме, но точно, все, что произошло вчера утром?

С чувством облегчения Чарльз рассказал все как было. О своем телефонном звонке Луизе, о том, как он предложил зайти днем, а она предпочла утро, о том, как он приехал на своей машине перед обедом, и об их последующем разговоре. Пытаясь как бы загладить свою вину, он был абсолютно правдив, рассказывая об отвратительной сцене, в которой они оба участвовали, о ее причинах и о том, к чему они пришли к концу встречи. Стенографист едва успевал записывать, скользя пером по бумаге, а Бэйтс слушал молча. Потом начал задавать вопросы.

— Сообщали ли вы кому-нибудь, что собираетесь нанести визит жене?

Чарльз покачал головой. Кэтрин знала, что он собирался к Луизе, но не знала точно, когда, а кроме того, меньше всего на свете он хотел бы впутывать ее в эту историю.

— Останавливались ли вы по дороге от вашего дома до дома вашей жены?

— Нет.

— Вы поставили машину рядом с домом?

— Нет, немного подальше, внизу, на противоположной стороне улицы.

— Почему вы так сделали?

— Из-за жары, а там была тень.

— Понятно. Как вы думаете, видел ли кто-нибудь, что вы вошли в дом, а также что вы вышли?

— Очень сомневаюсь, — грустно ответил Чарльз, вспомнив, как он поздравлял себя с этим обстоятельством совсем недавно. — Я не особенно обращал на это внимание, так как весь был погружен в мысли о том, что скажу жене. Мне кажется, я никого не видел. В это время дня на улицах мало народу.

— Гм… А когда вы выходили из дома? Вы говорили, что сразу отправились в закусочную на Данкэннон-стрит. Как долго вы там пробыли?

— Примерно полчаса.

— Как вы думаете, вас там сможет кто-нибудь узнать?

— Возможно, бармен. Он знает меня.

— Но он, конечно, не имеет представления, где вы были до этого?

— Нет, конечно.

— Когда вы подъехали к «Овалу», вы припарковали машину на стоянке?

— Нет, там не было мест. Я объехал вокруг в поисках тихого переулка и припарковал машину рядом с другими за поворотом.

— Не припомните ли вы название этого переулка?

— Нет, но я смог бы найти его.

— Вы случайно не запомнили, какие машины стояли рядом с вашей? Модель, цвет… Нас интересуют любые подробности.

Чарльз потер лоб ладонью.

— Нет… боюсь, что нет. Я был в таком состоянии, что ничего не запомнил. Вот в чем беда.

— В какой части стадиона вы стояли? На боковых трибунах?

— Нет. Там не было места — народу полно. Я пошел вместе с толпой и еле-еле нашел, где встать.

Никсон прервал их беседу:

— Вы покупали карточку участников соревнований?

— Да.

— Вы сохранили ее? Чарльз нахмурился.

— Нет, не думаю. Кажется, я скомкал ее и выбросил, когда уходил со стадиона.

Ручка продолжала скользить по бумаге, сержант Никсон внимательно изучал свои ногти.

— Вы разговаривали с кем-нибудь после полудня? — снова начал спрашивать Бэйтс. — С кем-нибудь, кто мог бы вас вспомнить?

— Нет, инспектор. Мне вообще не хотелось ни с кем разговаривать, — Чарльз уже начинал немного нервничать.

— Вы понимаете, как это важно — установить факт вашего действительного присутствия на матче?

— Конечно. Но мне ничего не приходит в голову.

— Тогда попытайтесь рассказать об игре. Чарльз задумался.

— Я попытаюсь, но я не очень разбираюсь в крикете. Я пошел просто для того, чтобы убить время.

Бэйтс немедленно подхватил эту фразу.

— Убить… время?

— Да, инспектор, у меня вечером было свидание, а до этого мне нечем было заняться, вот я и подумал, что игра отвлечет меня.

— Ну что ж, давайте мы это проверим. Расскажите нам все, что вы помните.

— Так, сначала играла Индия… Да, именно так.

— Кто был бэтсменом, когда вы приехали?

— Э-э-э, Хейзар. Я не уверен, как звали второго. Эти индийские имена так плохо запоминаются. Кажется, оно начиналось на «Мэн…».

— Мэнжрекар? — предложил Никсон.

— Возможно, — неуверенно согласился Чарльз.

— Или Мэнтри? — Сержант, по всей вероятности, был большим поклонником этой игры.

— Я точно не помню.

— У вас же была карточка с фамилиями участников, — напомнил Никсон.

— Я знаю, но я… я просто смотрел игру. Так, для общего впечатления. Мне нравится смотреть удары, а не на игроков.

— А как насчет боулеров?

— А-а, это были Бедсер и… Трумэн. Во всяком случае вначале.

— Очень хорошо. Теперь не опишете ли вы саму игру? Все, что вспомните. Какие-нибудь любопытные инциденты, случаи с игроками… Может, калитка упала… Замену боулера и так далее.

Минут пятнадцать Чарльз мучительно вспоминал, пока Бэйтс продолжал задавать ему наводящие вопросы. Это был жесткий допрос, и он прекрасно понимал, что показал себя не с самой лучшей стороны. Несколько раз Никсон громко фыркал, затем нервно вытащил из кармана газету и уткнулся в нее.

— Наверное, это все, — сказал Чарльз наконец.

— Боюсь, что этого мало, но больше я ничего не в состоянии припомнить. Дело в том, что я никак не мог сосредоточиться на игре. Я думал совсем о другом.

— Вы все еще настаиваете, что были на стадионе? — мрачно спросил Бэйтс.

— Да, я там был.

— И вы все еще утверждаете, что не появлялись на Клэндон Мьюз после полудня.

— Я и близко там не был. После «Овала» я сразу же отправился домой и оставался там до самого вечера.

В этот момент в дверь постучали — инспектору звонили по телефону. Стенографист закрыл свой блокнот и откинулся на стуле. Никсон избегал взгляда Чарльза и смотрел в окно. Интересно, подумал Чарльз, звонила ли уже Кэтрин и что она поняла из записки, оставленной у портье. Полиция, кажется, закончила с вопросами, но, возможно, понадобиться где-нибудь расписаться, да и чтобы отпечатать всю эту ерунду, потребуется немало времени…

Бэйтс вернулся в комнату.

— Ну что ж, мистер Хилари, — бодро сказал он, — у нас тут небольшие новости; можно сказать, нам весьма повезло. Мы нашли женщину, которая видела, как какой-то мужчина выходил из квартиры вашей жены на Клэндон Мьюз вчера примерно в половине четвертого. Она утверждает, что смогла бы опознать его.

— Слава Богу! — воскликнул Чарльз. — Я же говорил вам, что не имею никакого отношения к этому делу, инспектор! Теперь вы убедитесь, что я говорил правду.

— Я тоже надеюсь на это, сэр, — тон инспектора стал значительно мягче. — Возможно, вы согласитесь принять участие в процедуре опознания прямо сейчас, тогда мне больше вас не придется беспокоить, — и он объяснил, в чем заключалась сама процедура.

— Хорошо! — с готовностью воскликнул Чарльз. — Давайте поскорее покончим с этим.

Во дворе полицейского участка на Гейт-стрит уже ждала группа мужчин. К ним присоединился Чарльз и еще несколько человек, которых отловили прямо на улице. Большинство из них были возраста Чарльза и внешне на него похожи. Все двенадцать без головного убора.

Через несколько минут во дворе появился инспектор Бэйтс и выстроил всех в одну линию вдоль забора. Затем привели и женщину. Она была среднего роста, скромно одета, на вид лет сорока. Лицо довольно приятное и серьезное. Она быстро прошла вдоль ряда мужчин, коротко взглядывая в лицо каждому. Остановилась напротив Чарльза.

— Вот этот человек, — сказала она после весьма непродолжительного раздумья.

Чарльз с ужасом уставился на нее.

— Послушайте, я вас ни разу в жизни не видел…

— Зато я вас видела, — сказала она.

Наступила мертвая тишина. Одиннадцать человек с любопытством смотрели на Чарльза. Затем сержант Никсон увел женщину, остальные разошлись.

Чарльз почувствовал, как кто-то крепко схватил его за руку выше локтя.

— Вам лучше вернуться в участок, — заявил ему Бэйтс.

 

Глава 4

— Чарльз Эдвард Хилари, вам предъявлено обвинение в том, что третьего июня сего года вы убили вашу жену Луизу Мэри Хилари. Чарльз Эдвард Хилари, признаете вы себя виновным?

— Нет.

Со своей скамьи в Олд-Бейли, где находится Центральный уголовный суд в Лондоне, Чарльз ответил улыбкой на жалкую улыбку Кэтрин. Теперь по крайней мере окончится ожидание. Уже скоро…

Со времени его ареста прошло семь долгих недель — семь недель, вместивших целую жизнь, полную тревог и волнений. Вначале самым главным его чувством было ощущение невероятности того, что его заключили в тюрьму по обвинению в убийстве, что все то, о чем он раньше знал только по книгам, случилось именно с ним. Произошла, он был в этом абсолютно уверен, глупейшая, чудовищная ошибка! Пройдет время, и полиция, безусловно, выйдет на след настоящего убийцы, а его выпустят на свободу. Затем, когда после бесед с адвокатом он понял всю серьезность своего положения, им овладели более тяжелые переживания. Ярость по поводу чудовищности всего происшедшего, разъедающая душу обида на несправедливость судьбы, сыгравшей злую шутку над ним и Кэтрин в момент наивысшего счастья. Боль при мысли о Кэтрин и о том, что ей предстоит пережить. Пронзительное одиночество в долгие, бесконечные бессонные ночи. Отчаянные и позорные приступы жалости к самому себе, сменявшиеся обжигающим душу страхом, когда он давал волю воображению. Надежда терзая его, приходила на смену отчаянью.

Теперь, когда он слушал список присяжных, им вновь овладело ощущение невероятности всего совершавшегося. Сама мысль о том, что вся эта процедура была затеяна лишь для того, чтобы определить и взвесить степень его вины, его — Чарльза Хилари, который знал о смерти Луизы не больше, чем судебный пристав, казалась фантастикой! Еще более невероятным казалось то, что через несколько часов или дней эти незнакомые ему люди, которые сейчас принимали присягу, смогут торжественно объявить, что именно он убил свою жену — он, столь же неповинный в этом, как и сам судья… Произнести чудовищный приговор и послать его к месту казни!

Невероятно, но факт — вот он, сидит здесь на скамье подсудимых, главный герой и виновник самого скандального судебного процесса из многих на счету Олд-Бейли. Он может чувствовать себя непричастным ко всем судебным приготовлениям, они кажутся ему нереальными, зато вполне реальными были и полицейский, стоявший на страже у него за спиной, и волнение галерки, и репортеры, уже заносившие в книжечки любопытные подробности его внешнего вида и поведения. Но реальнее всего была веревка!

Он облизнул губы и нервно осмотрел зал суда. Публика, набившая зал до отказа, была, должно быть, лишь частью толпы, стремившейся пробраться сюда. Вне всякого сомнения, они ждали с пяти утра из-за Кэтрин; это из-за нее газеты готовили дополнительные тиражи, а процесс был у всех на устах в каждом отдаленном уголке Англии. Она к тому времени стала почти членом семьи для нескольких сотен тысяч телезрителей. Нет ничего удивительного, что процесс вызвал такой интерес, но было противно думать о том, что они обсуждали между собой. Во всяком случае, если они ждут пикантных, интимных подробностей из жизни своего поверженного кумира, их ожидает жестокое разочарование. Это было, пожалуй, единственным преимуществом того обстоятельства, что он выбрал ограниченную защиту: обвинение не выйдет за рамки приличий. По словам Мёргатройда, процесс не вызовет особых сенсаций и треволнений. Он закончится быстро, хотя надежд на оправдание мало, резюмировал он четко и определенно.

Чарльз взглянул на галерку. Так и есть, все пялятся на него с нескрываемым любопытством. Только Кэтрин, сидящая рядом с братом в части зала, отведенной для членов суда, пытается взглядом ободрить его. Она бледна, смертельно бледна, но с виду столь же спокойна и выдержанна, как и на протяжении всего следствия. Чарльзу казалось, что только теперь он оценил ее по достоинству. Он молил Бога придать ей сил и мужества в те мучительные часы, что ждали их впереди.

Пригладив парик и одернув судейскую мантию, сэр Фрэнсис Дьюк, королевский прокурор, торжественно поднялся и начал речь.

— Достопочтенные судьи! Мне выпала честь выступать здесь, на этом процессе, от лица обвинения вместе с моим достопочтенным коллегой мистером Форбсом. Обвиняемый Чарльз Хилари имеет честь быть представленным также моими достопочтенными коллегами мистером Лео Мёргатройдом и мистером Холлисом…

Дьюк был блестящим прокурором. Высокий, крепкого телосложения, он обладал способностью одним своим видом внушать доверие судьям. Он отличался весьма ограниченным и консервативным взглядом на жизнь, хотя и не был тем ревностным фанатиком, который с удовольствием отправит человека на виселицу за измену жене, если не найдет достаточно поводов обвинить его в убийстве. На него можно было вполне положиться в том, что он изложит доводы обвинения полностью и со знанием дела, а также внимательно выслушает и противную сторону. Методы его не отличались особой зрелищностью, а личность — особым обаянием, да ведь и данный процесс не требовал особого блеска, — во всяком случае, со стороны обвинения. Факты достаточно ясно говорили сами за себя.

— Достопочтенные судьи, — опять начал он. — Как стало известно суду, в пятницу днем, а именно третьего июня сего года, без четверти четыре пополудни в гостиной ее дома номер один по Клэндон Мьюз в Кенсингтоне, где она жила совершенно одна, было обнаружено тело Луизы Хилари. Тело обнаружено мальчиком-посыльным по имени Артур Мэйсон, который зашел, чтобы доставить железнодорожный билет из агентства «Уайд Уорлд Трэвел Эйдженси». Постучав в дверь и не получив ответа, а также зная, что миссис Хилари должна была его ждать, он заглянул в верхнюю прорезь ящика для газет. К своему ужасу, он увидел чьи-то ноги на ковре в гостиной и сразу понял, что случилось неладное. Он немедля направился к ближайшему телефону и набрал три девятки. Спустя несколько минут прибыла полиция, выбила дверь и обнаружила мертвую Луизу Хилари. Ее задушили.

— Следствию удалось установить сравнительно ограниченный период времени, в который могло быть совершено это убийство. Незадолго до трех пятнадцати того же дня Луиза Хилари звонила по телефону в агентство, спрашивая, почему до сих пор не доставили билет до Парижа, который она заказывала заранее. Подлинность ее голоса подтвердил один из служащих по имени Уильям Харбин, который и раньше имел с ней дело по такому же поводу. Поэтому мы можем со всей определенностью утверждать, что в три пятнадцать Луиза Хилари была еще жива, тогда как без четверти четыре, когда мальчик-посыльный позвонил в полицию, она была уже мертва. Из этого можно заключить, что Луиза Хилари была убита в течение этого получаса. Отсутствие каких-либо следов насильственного вторжения в дом говорит о том, что убийца был впущен самой Луизой Хилари и, что его ждали. По мнению обвинения, нет никаких сомнений и в том, кто именно был этот гость. Во время обычного осмотра места преступления полицией обнаружены бутылка рома, находившаяся в гостиной, а на стакане, из которого пила Луиза Хилари? — несколько четких отпечатков пальцев, которые, как было установлено впоследствии, принадлежат ее мужу Чарльзу Хилари. Самое тщательное расследование, проведенное полицией, не смогло дать доказательств того, что в доме в тот день мог побывать еще какой-то мужчина.

— Кроме того, достопочтенные судьи, отпечатки пальцев оказались не единственной уликой, найденной полицией. На постели Луизы Хилари обнаружено письмо, отправленное накануне вечером и полученное ею, по всей вероятности, рано утром. Вы сможете ознакомиться с этим письмом, представленным в качестве доказательств со стороны обвинения. Я думаю, что на данный момент будет вполне достаточно, если я зачитаю два или три абзаца. Я бы хотел, кроме всего прочего, обратить ваше внимание, господа судьи, на тот факт, что Хилари обращается к своей жене просто по имени — «Луиза!», выражая тем самым явно негативное свое к ней отношение, тогда как более естественным и чисто формальным было бы обращение

«Дорогая Луиза!». Теперь я предлагаю вашему вниманию самые существенные отрывки из этого письма:

«Не могу поверить, что ты до конца понимаешь, в какое отчаянье ты повергаешь меня, продолжая отказывать мне в разводе. Я не могу ни спать, ни работать, бесконечно обдумывая всевозможные выходы из сложившейся ситуации. Именно это занимает все мои мысли. Кэтрин переживает еще больше, чем я. Желание иметь семью и детей, вести нормальную жизнь вполне естественно для нее. Она не может больше мириться с нашими встречами украдкой, к которым ты нас принуждаешь.

Я мог бы понять твой отказ сделать меня свободным, если бы ты сохранила остатки любви ко мне, но ты совершенно ясно дала понять мне еще до того, как мы расстались, что наш неудавшийся брак оставил в тебе лишь чувство досады. Что же ты выиграешь, продолжая отказывать мне? Какую ощутимую пользу получишь, ставя препятствия на моем пути?

Луиза, я в полном отчаянии, в таком отчаянии, что с трудом нахожу силы написать тебе это письмо. Ты ломаешь мне жизнь. Если бы ты разрешила мне встретиться с тобой и еще раз поговорить, возможно, мне удалось бы заставить тебя понять, что ты делаешь. Я позвоню тебе утром и спрошу, могу ли я зайти завтра».

Сэр Фрэнсис положил письмо, вытерев уголки рта белым носовым платком.

— Это «завтра», леди и джентльмены, и был день убийства.

Он помолчал, затем обратился к присяжным через головы притихшей публики:

— В свете того, что случилось впоследствии, трудно представить себе более компрометирующее послание. Обвинение не обязано устанавливать мотив преступления для того, чтобы установить вину обвиняемого. Но в данном случае этот мотив совершенно ясен. Рассмотрим ситуацию, которая привела к написанию этого письма. Чарльз Хилари в результате неудавшегося брака живет отдельно от своей жены. Он страстно влюбляется в некую Кэтрин, которую мы все знаем как мисс Кэтрин Форрестер, привлекательную ведущую телепрограмм. Он сделал ее своей любовницей и страстно желает жениться на ней. Он несколько раз умоляет жену дать развод, но она все время отказывает. Нервное перенапряжение в результате таких «встреч украдкой», осознание того, что у них нет будущего, делают их жизнь совершенно невыносимой. В конце концов Кэтрин Форрестер объявляет своему любовнику, что так больше продолжаться не может. Хилари должен добиться развода или потерять любимую женщину. Он находится в состоянии полного отчаяния и именно в таком состоянии наносит визит жене. Это факты, которые нельзя опровергнуть.

Что именно произошло во время встречи супругов, мы не можем установить сейчас со всей точностью, но факт остается фактом: без четверти четыре того же дня Луиза Хилари лежала мертвой в своей гостиной. Точкой зрения обвинения в таком случае является то, что Чарльз Хилари, получив очередной отказ в разводе со стороны жены и не видя другого выхода из создавшейся ситуации, преднамеренно и жестоко убивает ее.

Сэр Фрэнсис позволил себе еще одну драматическую паузу.

— Прочтя злополучное письмо, — продолжал он через некоторое время, — полиция не теряла времени и немедленно встретилась с Чарльзом Хилари. Инспектор Бэйтс, офицер полиции, которому было поручено расследование, прямо спросил его, посещал ли он дом на Клэндон Мьюз в тот злосчастный день. Хилари ответил решительным «нет». И это была ложь. Ложь, на которой он впоследствии настаивал и которую еще более усугубил, добавив, что не виделся с женой уже несколько месяцев. И он продолжал лгать, пока инспектор Бэйтс не спросил у него согласия оставить полиции свои отпечатки пальцев. Поняв, что его ложь будет неминуемо разоблачена — я уже говорил ранее, что его отпечатки пальцев нашли на бутылке и бокалах, — он торопливо меняет свою предыдущую версию. Оказывается, он все-таки был в Клэндон Мьюз в день убийства, показал Хилари, но не днем. Он был там, по его словам, примерно в половине двенадцатого. Достопочтенные судьи, по мнению обвинения, мы имеем здесь классический случай поведения человека, осознающего свою вину и отчаянно пытающегося избежать последствий своего злодеяния. Сначала откровенная ложь, а затем, когда разоблачение становится неизбежным, резкий переход к другой версии.

— Когда его спросили, где он провел остаток дня после обеда, если не на Клэндон Мьюз, Хилари заявил, что он посетил стадион «Овал», где наблюдал международный матч по крикету между Англией и Индией. Если бы это было правдой, то нам представляется вполне возможным, что кто — нибудь мог его там видеть и запомнить. Со времени ареста Чарльза Хилари его фотографии широко помещались в газетах, а само дело было предметом всеобщего обсуждения. Однако еще ни один человек не пришел заявить, что видел его в «Овале» или заметил его машину рядом со стадионом. Сомнение в достоверности этих показаний вызывает не только отсутствие добровольных свидетелей. В целях подтверждения правдивости этого его заявления мистера Хилари попросили описать все, что он смог запомнить во время матча, который, как он утверждает, он видел. В свое время вам будут представлены его показания по этому поводу, и вы сможете сделать вывод о том, как далеки они от официальных репортажей.

Достопочтенные судьи! Если бы даже на этом закончились обоснования, выдвинутые стороной обвинения, вы бы неизбежно, по моему разумению, пришли к выводу, что Чарльз Хилари задушил свою жену. Налицо мотив преступления, возможность совершить его и явная ложь со стороны обвиняемого, так как он не смог убедительно показать, где и как он провел время в момент преступления. Более того, по существу, он является единственным подозреваемым, так как во время следствия не возникло никаких других подозрений относительно лиц, связанных с его покойной женой. Как я уже говорил, всего этого было бы уже вполне достаточно. Но это еще не все. Дело в том, что Чарльза Хилари, который отрицает, что был на Клэндон Мьюз в тот печальный день после обеда, видели, когда он выходил из дома жены как раз в тот промежуток времени, равный тридцати минутам, когда было совершено убийство. Его вторая ложь, так же как и первая, растаяла как дым, не выдержав столкновения с неопровержимыми фактами…

Королевский адвокат Лео Мёргатройд с напряжением слушал сокрушительную речь прокурора. Невысокий и коренастый, внешне он не производил внушительного впечатления, хотя и считался одним из сильнейших защитников. Кроме профессиональных навыков и ясности ума, необходимых хорошему адвокату, он обладал еще одним редким качеством — воображением, сочетавшимся с неплохим знанием людей. На его счету был не один случай, когда ему удавалось добиться оправдательного приговора в совершенно безнадежной, казалось бы, ситуации, и всё благодаря умению представить обвиняемого суровому суду присяжных с самой лучшей стороны и вызвать к нему сочувствие.

Сегодня, однако, он был отнюдь не уверен в том, что его обычная тактика приведет к успеху. В пользу обвинения свидетельствовали восемьдесят процентов приведенных фактов, и этого было вполне достаточно, чтобы повесить Хилари. Оставалась одна надежда — выгодно использовать оставшиеся двадцать процентов или по крайней мере выдвинуть достаточно стройную версию, чтобы посеять сомнение в виновности подсудимого. Однако недостаточность фактов со стороны защиты делала эту задачу весьма сложной. Они почти ничего не знали о жизни покойной Луизы Хилари и, как верно подметил Дьюк, не имели оснований подозревать кого-либо еще.

Слабость защиты не была результатом того, что Роберт Фэрей, опытный адвокат с уголовной практикой, привлеченный к процессу стороной Мёргатройда, приложил недостаточно старания. Он нанял несколько частных детективов, которые усердно пытались вытащить на поверхность как можно больше фактов из частной жизни Луизы Хилари. Они тщательно опросили ее ближайших соседей, которые как назло в день убийства находились в отъезде, и достопочтенную миссис Бриггс, убиравшую в доме два-три раза в неделю, а также торговцев, но так и не нашли ничего существенного. Никто из них ни разу не видел, чтобы в дом заходил посторонний мужчина, не заметили даже следов присутствия в доме мужчины, как показала уборщица. Сложилась картина, что миссис Хилари большей частью находилась дома одна, коротая время с бутылкой рома перед телевизором или листая журналы. Во время отлучек она никогда никому не сообщала о том, где была или чем занималась. Иногда обсуждала с миссис Бриггс увиденные ею фильмы, но никогда не рассказывала о друзьях. Если у нее и были какие-нибудь секреты, то она их весьма тщательно оберегалa.

Только однажды детективы напали на след, или так им во всяком случае показалось: в сумочке Луизы обнаружили несколько оплаченных счетов за проживание в гостинице. Отправившись на все морские курорты, где проживала Луиза, агентам не удалось получить тем не менее ни одного доказательства того, что она проводила время с мужчиной. Совсем напротив, все ясно указывало на то, что она предпринимала такие вояжи без компаньона. Справки наводились и в европейских отелях, где она также несколько раз снимала комнату с помощью «Уайд Уорлд Трэвел Эйдженси», — и опять ничего. Защиту строить было практически не на чем.

Усилия адвоката составить хоть сколько-нибудь ясную картину о передвижениях обвиняемого в день убийства также оказались абсолютно бесплодными. Не нашлось ни одного свидетеля, видевшего, как он входил в дом на Клэндон Мьюз или выходил из него в то злополучное утро, а его рассказ о посещении матча в «Овале» также не получил никакого подтверждения.

При других обстоятельствах такая ситуация не слишком волновала бы Мёргатройда, так как на его памяти подобные процессы бывали не раз и не два. Чаще всего он мало что мог сообщить суду в пользу виновного, а виновные попадались чаще, чем невиновные. Он знал также, что в процессах с убийством невиновные попадали на виселицу крайне редко, хотя сегодня, как это ни печально, ввиду отсутствия фактов у защиты как раз именно это и могло произойти. В невиновности подсудимого его убедила бурная и искренняя реакция их обоих: Чарльза Хилари и Кэтрин Форрестер; но он не видел возможности, к своему глубочайшему сожалению, убедить в этом кого-либо еще. Доводов «против» было гораздо больше, чем «за».

Первые несколько свидетелей дали обычные показания, а шарканье ног и покашливание в зале свидетельствовали о том, что напряжение спало. Топограф представил план расположения дома на Клэндон Мьюз, а полицейский фотограф — кадры, снятые на месте преступления. Мальчик-посыльный рассказал, как он обнаружил тело, а свидетели подтвердили, что он позвонил в полицию точно в указанное им время.

Следующим вызвали свидетеля Уильяма Харбина, бдительного молодого клерка из транспортного агентства. Он показал, что миссис Хилари действительно заказывала один билет до Парижа за двадцать четыре часа до отбытия поезда, а впоследствии позвонила, проверяя, будет ли доставлен билет. Он хорошо знал ее голос и не сомневался, что звонила именно она. Он точно указал время звонка, так как в этот момент посмотрел на часы.

После сэра Фрэнсиса вопросы Харбину начал задавать Мёргатройд.

— Не упоминала ли миссис Хилари случайно цель своего визита в Европу?

— Она сказала, что едет отдыхать.

— Не говорила ли она, почему покупает только один билет?

— Я понял, что у нее не было определенных планов. Она сказала, что еще точно не знает, куда направится из Парижа, и что, возможно, вернется в Англию другим путем.

— А что, подобные путешествия без определенных планов входили в ее привычки?

— Нет, обычно она ездила в определенное место.

— И всегда брала обратный билет?

— Да.

— Она всегда брала билет только за сутки?

— Нет, обычно она связывалась с нами задолго от отъезда.

Сэр Фрэнсис едва заметно пожал плечами, когда Мёргатройд сел, и вызвал следующего свидетеля — патологоанатома, производившего вскрытие. Через некоторое время Мёргатройд опять вскочил с места и задал врачу вопрос, интересуясь, находилась ли, по его мнению, Луиза Хилари в состоянии алкогольного опьянения в момент своей смерти, не было ли прямых указаний на то, что она регулярно и много пила, интенсивно курила, а иногда употребляла наркотики, и можно ли было по общему состоянию ее организма предположить, что она в целом вела нездоровый образ жизни. На этот раз и судья удивился его вопросам, но воздержался от замечания.

Следующим выступил инспектор Уоррен, эксперт Скотланд-ярда, снимавший отпечатки пальцев. Он показал, как именно он снимал отпечатки пальцев в доме на Клэн-дон Мьюз и что ему удалось идентифицировать только те из них, которые принадлежали трем известным суду лицам, бывавшим в доме: Луизе Хилари, миссис Бриггс и обвиняемому. Мёргатройд сразу же попытался извлечь максимальную пользу из этих неудачных показаний эксперта.

— Нашли ли вы еще где-нибудь в доме отпечатки пальцев подсудимого, кроме как на бутылке и на бокалах?

— Нет.

— Итак, несмотря на то, что он, как он сам признает, находился в квартире в течение некоторого времени, он не оставил бы там других следов своего присутствия, если бы не дотрагивался до указанных предметов?

— Выходит, что так.

— Тогда вполне разумно предположить, не так ли, что если бы какой-то другой мужчина побывал в этом доме и случайно не дотрагивался до этих предметов, он также не оставил бы в доме своих отпечатков?

— Совершенно верно.

— Преступник ведь не всегда оставляет отпечатки пальцев на месте преступления?

— Нет, не всегда.

— Не кажется ли вам, господин эксперт, исходя из вашего опыта, что преступники в наши дни очень хорошо знают о том, что оставлять отпечатки пальцев на месте преступления крайне опасно?

— К несчастью, это именно так.

— И тот, кто собирается совершить преступление, чаще всего принимает меры предосторожности против этого?

— Да, это так.

— Тогда как ни в чем не повинный человек может и не подумать об этом?

— Совершенно верно.

— Большое спасибо.

Вызвали инспектора Бэйтса. Он показал, как выглядело место преступления, когда он приехал туда, как обнаружил письмо, и подтвердил отсутствие каких-либо улик против кого-либо, кроме Хилари. Сэр Фрэнсис тщательно опросил его относительно его первого разговора с обвиняемым, допроса в полиции, а также обстоятельств, приведших к аресту.

И вновь вопросы Мёргатройда вызвали у всех удивление. Он поинтересовался, в каком состоянии находилась квартира погибшей Луизы: была ли застелена кровать, имелись ли пятна рома на поверхности телевизора, не возникло ли у инспектора ощущения беспорядка и неприбранности? Кроме этого Мёргатройду удалось добиться еще существенного признания в том, что обвиняемый был искренне потрясен вестью о смерти жены, хотя инспектор и попытался жестом и интонацией показать, что лично он не поверил в это.

Вслед за Бэйтсом показания начал давать некий седовласый, розоволицый мужчина, произнесший присягу приятным интеллигентным голосом. Вопросы задавал мистер Форбс, помощник прокурора.

— Ваше имя Генри Джордж Сэлкомб и вы живете по адресу Мэйнор Роуд тридцать восемь «а» в доме Барнета?

— Да.

— А по профессии вы спортивный комментатор?

— Верно.

— Вы, кажется, специально изучали игру в крикет, выступали в команде от округа и написали три книги по этому поводу?

— Да.

— Присутствовали ли вы на матче в «Овале» в пятницу днем, а именно третьего июня сего года?

— Да.

— Давали ли вы комментарий в тот день для телепрограммы Би-би-си?

— Да.

— Итак, мистер Сэлкомб, вы слышали, как зачитывались суду те вопросы по поводу матча, которые инспектор Бэйтс задавал подсудимому четвертого июня, а также ответы подсудимого?

— Да.

— Имели ли вы возможность заранее ознакомиться с этими вопросами и ответами?

— Да.

— Можно ли назвать описание подсудимым того, что происходило во время матча, точным?

— Это весьма неточное описание. Он допустил две ошибки, рассказывая о перебежках бэтсменов. Он сказал, что один из них поймал мяч, тогда как на самом деле он выбыл из игры, а про другого — что он ударил ногой по мячу, а на самом деле тот блокировал калитку. Три раза спутал фамилию полевого игрока и два раза боулера. И два раза он неправильно назвал счет.

— Спасибо.

— Нет вопросов, — проревел Мёргатройд. Хилари совершил множество и более серьезных промашек, не стоило сейчас вступать в пререкания относительно подробностей матча. Ах, если бы только у его клиента хватило ума посоветоваться с ним, прежде чем решиться на столь нелепое описание матча! Он постарается объяснить суду причину этих ошибок, когда придет время, хотя совсем не уверен в успехе. Мёргатройд заметил, как двое присяжных обменялись многозначительными взглядами. Интересно, подумал он, многие ли из этих десяти являются любителями крикета?

Сэр Фрэнсис величественно произнес:

— Вызывается Мэри Агнес Скотт.

Присяжные, проявлявшие живейший интерес к показаниям знаменитого Генри Сэлкомба, вновь притихли, пока новая свидетельница давала присягу. Доброе лицо этой женщины казалось еще более обеспокоенным, чем в первый раз, когда Чарльз увидел ее на опознании.

— Ваше имя Мэри Агнес Скотт?

— Да.

— Вам сорок один год, вы домашняя хозяйка, замужняя, имеете троих детей и живете на Эвертон Роуд, дом четырнадцать, в Кенсингтоне?

— Да.

— Ваш муж работает в лондонском Окружном совете в качестве учителя вечерней школы?

— Да.

— Миссис Скотт, не проходили ли вы днем третьего июня сего года по улице Клэндон Мьюз?

— Да, проходила.

— В какое время?

— Около половины четвертого.

— Вы можете утверждать это?

— Да. Я посмотрела на часы, прежде чем выйти из дома. Я собиралась забрать мазь в аптеке у Суоллоу, она должна была быть готова в половине четвертого.

— Ваши часы идут верно?

— Спешат на одну или две минуты.

— Прекрасно. Теперь, миссис Скотт, не сообщите ли вы суду, что вы видели, проходя по Клэндон Мьюз.

— Я увидела, как из дома в конце улицы, из квартиры, которая ближе всего к тротуару, вышел какой-то мужчина.

— Это вы позвонили на следующее утро в полицию, сообщив, что видели человека?

— Да, я.

— Что вас заставило сделать это?

— Я прочитала в газете, что в доме номер один по Клэндон Мьюз нашли убитую женщину и что полиция хотела бы побеседовать с теми, кто кого-нибудь видел вблизи того дома в тот день. Я прошлась по улице и убедилась, что это и был дом номер один, из которого тогда выходил мужчина. Я подумала, что следует позвонить в полицию.

— Вы поступили так из чувства гражданского долга?

— Да. Мне казалось, что я поступаю правильно.

— Вы правы. Я уверен, что суд согласится со мной: вы повели себя самым лучшим образом. В то утро вы описали полиции этого человека?

— Да, попыталась.

— Как вы описали его?

— Я сказала, что он был высокий и очень загорелый, что на нем не было шляпы, и мне показалось, что у него темные волосы.

— Вам что-нибудь подсказывали или задавали наводящие вопросы, когда вы делали это описание, или вы сказали то, что хотели?

— Я сказала то, что хотела.

— А потом инспектор Джонсон доставил вас в полицейский участок на Гейт-стрит для опознания этого человека?

— Да.

— Не обсуждали ли вы с ним по дороге, каким должно быть ваше описание и тот человек, который должен ему соответствовать?

— Нет.

— Что произошло, когда вы прибыли в участок на Гейт-стрит?

— Сначала я сидела в маленькой комнатке, потом меня привели во двор, где много мужчин выстроились в один ряд, и там был еще один полицейский. Инспектор Бэйтс сказал мне: «Сможете ли вы найти среди этих мужчин того человека?»

— И вы?

— Я сразу его нашла.

— Вам было трудно это сделать?

— Совсем нет.

— Вы были абсолютно уверены в том, что человек, на которого вы указали, и был тем мужчиной, который выходил из дома номер один на Клэндон Мьюз накануне примерно в половине четвертого?

— Да.

— И вы до сих пор в этом уверены?

— Да.

— Вы не припомните, видели ли вы этого человека когда-нибудь раньше?

— Нет.

— Видите ли вы этого человека сейчас в зале суда?

— Да, вижу.

— Укажите на него, пожалуйста.

— Вот этот человек — на скамье подсудимых.

Неторопливо поднявшись, Мёргатройд внимательно посмотрел на женщину, чьи показания, по всей вероятности, должны были привести его клиента на виселицу. Он наблюдал за ней в суде магистратов и составил о ней свое мнение. Как свидетельница она могла произвести самое благоприятное впечатление на присяжных, и он сделал вывод, что с ней следует обращаться с особой осторожностью, в противном случае он причинит своему клиенту скорее вред, чем пользу.

— Миссис Скотт, надеюсь, вы ясно понимаете, что от ваших показаний зависит жизнь этого человека?

— Да, понимаю.

— Итак, если у вас есть хоть малейшая тень сомнения в том, что вы утверждаете, вы должны нам сказать об этом, не так ли?

— Да, конечно, но у меня нет никаких сомнений.

— Очень хорошо. А теперь скажите, как долго вы проживаете на Эвертон Роуд, четырнадцать?

— Около пяти лет.

— Наверное, вы хорошо знаете окрестности?

— Да, конечно.

— Вы, наверное, каждый день ходите за покупками?

— Да.

— И я думаю, часто бываете на Клэндон Мьюз?

— Да, очень часто.

— Вы сказали, что в тот день, в пятницу, вы направлялись в аптеку за мазью. Для чего вам понадобилась мазь?

— У моего младшего сына появилась сыпь на лице.

— Так. Понятно. Сыпь неприятного вида?

— Да, очень.

— Поэтому вам, наверное, хотелось получить мазь как можно быстрее?

— Да.

— В таком случае, думаю, вы не задерживались по пути в аптеку?

— Нет, не задерживалась.

— Вы шли довольно быстро?

— Нет, не очень — был жаркий день.

— Но вы шли бодрым шагом?

— Да.

— Что заставило вас взглянуть в сторону дома на Клэндон Мьюз, когда вы проходили мимо?

— Я услышала шум. Как будто, кто-то, выходя, хлопнул дверью.

— Тогда вы обернулись и увидели мужчину?

— Да.

— На каком примерно расстоянии он находился от вас, когда вы его увидели?

— Пожалуй, ярдов пять или шесть.

— Он стоял у двери?

— Нет, он как раз отходил от нее.

— В каком направлении он смотрел?

— Он смотрел в мою сторону.

— Миссис Скотт, а когда вы проходили в конце улицы и увидели этого человека, вы остановились?

— Нет.

— Вы замедлили шаг?

— Нет.

— Вы услышали шум и просто взглянули на него, проходя мимо?

— Да.

— Но если вы только взглянули, проходя мимо, значит, вы не всматривались в его лицо?

— Нет, не всматривалась.

— Вы что-нибудь подумали о нем в эту секунду?

— Нет, тогда я ничего не подумала.

— Ничто в этой ситуации не привлекло вашего особого внимания?

— Нет.

— Вы, например, не подумали про себя: «какой странный мужчина», или «какой симпатичный мужчина», или «какой обеспокоенный мужчина»? Что-нибудь вроде этого?

— Нет.

— Вы заметили, в чем он был одет?

— Нет.

— Ведь то описание, которое вы дали полиции, — «высокий, загорелый, без шляпы, темноволосый», — подходит ко многим мужчинам, не так ли?

— Да, согласна.

— Пытались ли вы описать его лицо?

— Нет.

— Вы не сделали этого лишь потому, что получили весьма поверхностное представление о нем?

— Да, но тем не менее это было весьма четкое представление. Я не смогла описать его лицо, но я узнала его сразу же, как увидела.

— Я ценю ваши способности, миссис Скотт, но факт остается фактом, вы не могли запомнить деталей — форму лица или носа, цвет глаз, например?

— Я не запомнила частностей, только лицо в целом.

— Итак, когда вы присутствовали на опознании, вы не искали человека с определенными внешними данными, которые вы запомнили в тот момент?

— Нет, я просто думала, узнаю ли я его лицо.

— Лицо, о котором вы получили лишь мимолетное впечатление, проходя мимо по улице?

— Да.

Мёргатройд взглянул на присяжных и сел, всем своим видом выражая полное удовлетворение. Сначала, когда он увидел, что на стороне обвинения начали перешептываться, он подумал, что допрос свидетельницы будет продолжен, но сэр Фрэнсис не сделал этого и вызвал последнего свидетеля — офицера полиции, который устраивал опознание. Полицейский объяснил, как именно подбирались добровольные участники, и рассказал о тех мерах предосторожности, которые были предприняты, чтобы исключить возможность ошибки. Он уточнил, что Хилари было разрешено самому выбрать, на каком месте встать, и что полиция специально позаботилась о том, чтобы миссис Скотт не видела его заранее, прежде чем ее привели во двор.

— У меня нет вопросов к свидетелю, — сказал Мёргатройд.

Сэр Фрэнсис сложил бумаги и приподнялся.

— На этом, дамы и господа, разрешите закончить слушанье дела.

— Я думаю, — сказал мистер Джастис Грин, который за все предшествовавшее время не произнес ни единого слова, — что настал удобный момент удалиться на время обеда.

Встав и поклонившись, он выскользнул из зала суда, где в тот же момент публика начала оживленно переговариваться, нарушив царившую ранее тишину. Кэтрин ободряюще помахала рукой Чарльзу, когда того уводили, но улыбка у нее получилась совсем вымученной. Если бы даже она сама этого не понимала, то по мрачному выражению лица Мёргатройда могла бы заключить, что дела идут плохо. Взяв брата под руку, она прошла мимо целого ряда камер, нацеленных на нее. Полиция провела ее сквозь толпу, а несколько дамочек презрительно засвистели ей вслед.

 

Глава 5

Вызывается обвиняемый!

В сопровождении полицейских Чарльз, встав со скамьи подсудимых, прошел по небольшому коридорчику к месту, где присягали свидетели. Спиной он почувствовал, как выкручивает себе шеи галерка, пытаясь взглянуть на него; в воздухе повисло ожидание, равное по накалу тому, которое сопровождает звезду, выходящую на сцену. Он давно боялся этого испытания, боялся, что может каким-нибудь неподобающим или унизительным образом, споткнувшись или упав, например, выдать свое состояние нервного перенапряжения публике. Но когда этот момент настал, он, напротив, почувствовал себя более собранным, более уверенным в себе, чем в начале и во время всего процесса. Оказалось, что в пронзительном свете прожекторов, направленных на него, и в сознании того, что теперь он хозяин на этой сцене, было нечто успокаивающее. Более тщеславный человек мог бы даже испытать удовольствие, пусть мимолетное, от того, что стал центром притяжения всех взоров в этом последнем смертельном поединке, где на карту поставлена жизнь. Он не был тщеславен, но был горд, с трудом мирился со своим вынужденным покорным молчанием на скамье подсудимых. Теперь по крайней мере он сможет защитить себя, как настоящий мужчина. Теперь будут разговаривать с ним, а не о нем, что было гораздо менее унизительно. Конечно, это все его дурацкая чувствительность, но он остро переживал, когда о нем говорили «подсудимый» или «Хилари». Не все ли равно, раз уж они собирались его повесить, и тем не менее это было ему неприятно.

— Возьмите Библию в правую руку, — донесся до него голос, — и повторяйте за мной…

Мёргатройд долго и мучительно обдумывал, как построить защиту, прежде чем решил окончательно, что Хилари будет вызван для дачи показаний. Риск был велик, и он прекрасно об этом знал. Единственным способом защиты было отрицать все и вся, не приводя никаких доказательств. Что бы ни заявил суду Хилари, он не сможет противоречить обвинениям прокурора; более того, его могут подвергнуть перекрестному допросу, а это будет конец. Если бы обвинение не было столь сильным, Мёргатройд отказался бы от показаний подсудимого, и крепко стоял бы на своем: «Он этого не делал, он там не был, он ничего об этом не знает» и попытался бы убедить в этом суд присяжных. Но при существующем положении дел он не осмеливался на это. Если Хилари не даст показаний, ему неминуемо присудят смертную казнь. Единственной надеждой была личность самого подсудимого, которая, быть может, раскрывшись более полно в результате его ответов на вопросы, хоть до какой-то степени нейтрализует предыдущие показания в представлении присяжных. Надежда на это была очень слабой, но в практике Мёргатройда такое случалось.

Первое впечатление было во всяком случае вполне благоприятным. Хилари не был похож на преступника. Он стоял прямо, положив руку на Библию, и повторял присягу тихим и ровным голосом. Спустя семь недель заточения и нервного напряжения щеки его слегка втянулись, лицо похудело, что придавало ему более мужественное, аскетичное выражение. Видя его сейчас, трудно предположить, что он способен на насилие и грубую страсть.

Мёргатройд посмотрел ему прямо в глаза.

— Чарльз Хилари, вы убили вашу жену?

— Нет.

Столь прямой вопрос и не менее прямой ответ, последовавшие совершенно неожиданно в самом начале допроса, должны были оказать воистину драматическое воздействие на публику и на присяжных. Защита вновь перешла в нападение. Начав допрос таким образом, Мёргатройд объявил, что его подопечному нечего скрывать от суда, и теперь ему следовало подкрепить это фактами.

Он продолжал дальше неторопливо и непринужденно задавать вопросы, позволяя присяжным спокойно их выслушать и обдумать ответы. Ему было совершенно необходимо хоть немного замедлить этот процесс, развивавшийся слишком бурными темпами. Обвинение, возможно, само того не желая, оставило у суда впечатление, что приговор был вынесен уже заранее. Мёргатройд, возможно, и проиграет дело в конце концов, но уж во всяком случае он вовсе не собирается своими руками толкать клиента на виселицу. Он хотел, чтобы суд присяжных получше познакомился с Хилари, чтобы они узнали о нем как можно больше.

Шаг за шагом он терпеливо направлял Чарльза, рассказывавшего свою длинную и волнующую историю со всеми подробностями, ничего не выпустив. Двадцать лет упорной работы на островах Карибского моря, характер этой работы, встреча с Луизой, неудавшийся брак и причина их последующей жизни врозь. Чарльз рассказал, как он снял ей квартиру на Клэндон Мьюз, о своей встрече с Кэтрин, о своих визитах и письмах к Луизе, у которой просил развода, о надвигавшемся кризисе в его отношениях с Кэтрин и их ссоре вечером накануне убийства, когда она заявила, что им следует жить вместе или расстаться. По существу, он повторял ту же версию обвинения, но с другой эмоциональной окраской. Мёргатройд продолжал расспрашивать:

— Скажите, мистер Хилари, когда мисс Форрестер заявила вечером накануне убийства, что вам следует вместе уехать и жить открыто, каково было ваше к этому отношение?

— Я был очень против.

— Почему?

— Я не был уверен в том, что смогу сделать ее счастливой при таких обстоятельствах, а кроме того, мне претила идея, что ей придется бросить свою работу из-за меня. Она уже многого успела достичь, и я гордился ею.

— Когда вы сообщили ей, что возражаете против ее предложения, означало ли это, что вы уже твердо решили не принимать его?

— Нет. В тот момент я еще ничего не решил. Я сказал Кэтрин, то есть мисс Форрестер, что попробую еще раз поговорить с женой, и что если она будет продолжать упорствовать, мы поговорим об этом еще раз.

— Значит, вопрос оставался открытым?

— Безусловно.

— Слышали ли вы мнение обвинения, что, нанося визит вашей жене, вы стояли перед выбором: избавиться от нее или потерять мисс Форрестер?

— Да, слышал, но ситуация была совершенно иной. Хотя мы и имели некоторые разногласия — я и мисс Форрестер, — мы никогда не ставили вопроса о том, что нам нужно расстаться. Мисс Форрестер хотела, чтобы мы уехали, а я понимал, что в самом крайнем случае нам придется решиться на это.

— Пришли ли вы к какому-нибудь решению, когда вновь увиделись с нею в пятницу вечером?

— Да, мы снова говорили об этом и в результате сделали вывод, что ей следует бросить свою работу, а нам — уехать во Францию и попытаться купить жилье.

— Если бы вы к тому времени убили вашу жену, вам ни к чему было бы принимать такое решение?

— Совершенно верно.

— Обдумывали ли вы ранее возможность убить вашу жену, чтобы найти выход из тупика?

— Ни разу в жизни. Мне бы и в голову не пришла подобная мысль.

— Оставив в стороне вопросы морали, могли бы вы вообще представить себе подобное решение проблем?

— Ни при каких обстоятельствах. Это было бы полным безумием. Если бы я совершил что-либо подобное, я всю последующую жизнь мучился бы раскаянием. Для меня все было бы кончено.

— Сохранить «треугольник» было бы для вас предпочтительней?

— Безусловно.

— Мистер Хилари, что вы и мисс Форрестер делали позже вечером после того, как приняли решение уехать вместе во Францию?

— Мы праздновали это событие.

— Каким образом?

— Мы пообедали в ресторане, где выпили бутылку шампанского, затем немного потанцевали.

— Вы танцевали?!

— Да.

Мёргатройд удовлетворенно кивнул головой. Он прекрасно знал, что избранная им манера допроса могла бы показаться кое-кому из ученых мужей слишком уж вызывающей, но поскольку он решил, что в данном случае защите терять нечего, подобная шокирующая тактика казалась ему вполне оправданной.

Теперь он перешел к реальному разговору, который происходил между Луизой и Чарльзом. Здесь вновь потребовалась полная беспристрастность, так как Хилари уже рассказывал полиции все в своем первоначальном заявлении, а последующие подробности должны были разуверить присяжных в том, в чем их уже удалось убедить обвинению. Сцена, разыгравшаяся в Клэндон Мьюз, была, таким образом, разыграна как по нотам, с упоминанием мельчайших деталей, дабы воспроизвести как можно более полную картину происшедшего с наибольшей пользой для установления истины. Под конец Мёргатройд коснулся довольно щекотливой темы, которую, как он думал, было совершенно необходимо вытащить на поверхность.

— Приходило ли вам когда-нибудь в голову, мистер Хилари, что вы сможете в один прекрасный день подать в суд на миссис Хилари с целью получить развод?

— Да, мне приходила в голову эта мысль.

— В вашем последнем разговоре с женой, после того как она вам вновь отказала, упоминали ли вы такую возможность?

— Да.

— Что она вам ответила?

— Она рассмеялась, сказав, что ведет себя очень осторожно и что мне не удастся получить доказательств.

— Она отрицала, что у вас могут быть основания для развода?

— Нет. Скорее я бы сделал вывод о том, что она имела отношения с другими мужчинами, но была полна решимости не афишировать их. Еще она заявила, что ненавидит меня и собирается добиться того, чтобы я был связан с нею навеки.

— И поэтому она вела столь скрытный образ жизни?

— Да, именно так я это и понял.

— Видели ли вы ее хоть когда-нибудь в обществе другого мужчины с тех пор как вы расстались?

— Однажды я видел, как она садилась в такси с каким-то мужчиной в обеденное время на Пикадилли.

— Итак, у нее были друзья-мужчины?

— Очевидно.

И вновь Мёргатройд кивнул головой, но на этот раз с напускным удовлетворением. Ему казалось совершенно необходимым коснуться этого вопроса именно в таком ракурсе, так как ни один человек на свете не мог ничего добавить к сказанному об образе жизни Луизы Хилари. И тем не менее у него не было никаких иллюзий относительно возможных последствий.

И вновь пункт за пунктом они проиграли всю версию обвинения. Чарльз подробно описал свои действия после того, как ушел от жены, и рассказал, в каком состоянии находился. Теперь, когда он признался, что на секунду чуть не поддался искушению применить насилие по отношению к Луизе, он был в состоянии более убедительно объяснить причину того, что он не мог сосредоточиться на матче в «Овале» и вынужден был солгать полицейским.

Осталось задать лишь несколько формальных вопросов.

— Вы слышали показания миссис Скотт, утверждавшей, что она видела вас в тот день после обеда выходящим из дома вашей супруги?

— Она ошибается. Меня там в то время не было.

— Вы были в это время в «Овале»?

— Да.

— Вы можете поклясться в этом на Библии?

— Клянусь.

— Чарльз Хилари, я спрашиваю вас еще раз — имеете ли вы отношение к смерти вашей жены?

— Никакого. Я абсолютно невиновен. Мёргатройд с вызовом посмотрел на присяжных и сел на место. Чарльз собрался с духом, чтобы встретить новое нападение прокурора.

По существу, перекрестный допрос оказался менее страшным, чем он ожидал. Защита осветила так много фактов, что обвинению почти нечего было делать. Сэр Фрэнсис попробовал поглубже подобраться к мотивам, повлекшим за собой губительную ложь со стороны Хилари, и подробнее остановился на скандале с Луизой. Чарльз, оставаясь на стороне незыблемой истины, продолжал рассказывать то же самое. Осложнения возникли только тогда, когда сэр Фрэнсис вернулся к попытке защиты направить следствие по другому пути.

— Мистер Хилари, вы сообщали суду, что однажды видели, как ваша жена садилась в такси с каким-то мужчиной. Мне кажется, вы упомянули время обеда. Можете ли вы описать этого человека?

— Нет, мелькнула только его спина.

— Можете ли вы предположить, кем был тот мужчина?

— Нет.

— Это был просто какой-то мужчина?

— Да.

— Не собираетесь ли вы утверждать, что садиться в такси с мужчиной во время обеда — предположим на минуту, что вы не выдумали эту историю с начала и до конца, — есть доказательство супружеской измены?

— Конечно, нет.

— Но вы же предполагали, не так ли, что ваша жена имела противозаконные связи с другими мужчинами?

— Я говорил, что она практически признавалась мне в этом.

— Пожалуйста, не уклоняйтесь от сути вопроса. Утверждаете вы или не утверждаете, что она имела противозаконные связи с мужчинами?

— Думаю, да, утверждаю, если вы считаете, что их можно назвать противозаконными.

— А как бы вы их назвали?

— Я не считаю себя вправе называть их каким-нибудь образом.

— Это, конечно же, так, мистер Хилари; однако имеете ли вы хоть малейшее представление о том, кем могли быть эти ее предполагаемые друзья?

— Никакого. Я почти не встречался с женой в течение последних двух лет и почти ничего не знаю о ее жизни.

— И все-таки вы обвиняете ее в неверности. Имеется ли у вас хоть какое-то, пусть даже самое незначительное доказательство того, что она когда-нибудь изменяла вам?

— Доказательством служит лишь ее собственное поведение.

— Уличали ли вы ее в неверности во время вашего совместного пребывания на островах Карибского моря?

— Большую часть времени я не имел ни малейшего представления о том, что она делает. Я часто бывал в отъезде.

— Отвечайте, пожалуйста, на мой вопрос. Уличали или не уличали?

— Нет.

— Со времени вашего возвращения в Англию имели ли вы неопровержимые доказательства того, что она когда-нибудь изменяла вам?

— Нет.

— По существу, вы пытались очернить вашу жену в наших глазах, не имея ни малейших доказательств?

Чарльз покраснел. Как мог он позволить загнать себя в угол подобным образом? Конечно же, у Луизы были друзья-мужчины, она всегда обладала повышенной сексуальностью. Трудно было себе представить, чтобы она вела затворническую жизнь все эти годы, а кроме того, она сама упоминала об этих связях.

— Итак, мистер Хилари?

— Я не пытаюсь очернить ее, я даже не думаю, что она сама имела подобный взгляд на эти вещи. Я просто хочу ознакомить вас с тем, что, по моему мнению, является фактом.

— Пытались ли вы когда-либо проверить ваши сомнения? Вы так добивались развода… Вам не приходило в голову нанять частных агентов?

— Я думал об этом, но потом отказался от слежки.

— Почему?

— По разным причинам. Сама идея шпионить за женой казалась мне не слишком привлекательной, а кроме того, в любом случае я не был уверен, что слежка увенчается успехом. И потом, я все же надеялся, что она даст мне развод.

— Ловлю вас на слове. Значит, вы не предпринимали никаких действий потому, что не верили в то, что вам удастся выяснить о ней что-либо компрометирующее?

— Это не совсем так.

— Тогда мне остается сделать вывод, что вся эта история о неверности вашей жены и о том, что вы ее видели садящейся с мужчиной в такси, выдумка с начала и до конца. Я подозреваю, что вся эта версия была выдвинута вами лишь для того, чтобы отвлечь от вас подозрение и направить его по следу какого-то несуществующего любовника.

— Я считаю, что он существует! Я не убивал ее, значит, ее убил кто-то другой!

Сэр Фрэнсис мрачно взглянул на него. — А это решит суд присяжных…

По дороге домой в машине брата Кэтрин не проронила ни слова. Суд объявил отсрочку в слушании дела… Она очень верила в Мёргатройда и в то, что его заключительная речь повлияет на решение присяжных, ведь до сих пор, ей казалось, защите абсолютно не на что было опереться. Ах, если бы они смогли хоть что-нибудь доказать, не основываясь лишь на весьма эфемерных предположениях относительно жизни Луизы! Все говорили, что Фэрей — очень ловкий адвокат; не исключено, что он предпринял все возможное, но ей бы хотелось, чтобы он больше доверял ей. Она была бы счастлива, если бы ей позволили самой раздобыть какие-нибудь доказательства, но Фэрей с самого начала дал ей понять, что чем меньше она будет принимать участия в этом деле, тем лучше, и отверг ее предложение самым решительным образом.

Она умоляла, чтобы ей разрешили дать показания в суде, но адвокаты, при мощной поддержке со стороны Чарльза, решили не делать и этого. Она, безусловно, вполне разделяла точку зрения Мёргатройда, хотя и была единственным человеком, способным подтвердить все показания Чарльза, но при этом слишком заинтересованным человеком. Любое ее заявление могло вызвать неодобрение у присяжных. У публики, кроме того, могло бы сложиться впечатление, что она принимала участие как сообщница, а это беспокоило Чарльза больше всего. Мёргатройд не отрицал, что она в силах произвести самое выгодное впечатление на присяжных; возможно, настолько выгодное, что они воспримут ее как именно тот тип женщины, ради которой можно решиться и на убийство. Разумно ли, рассуждал он, так выставлять себя напоказ? Кэтрин не была с ним согласна. А не покажется ли им странным, даже зловещим, что она не стала давать свидетельских показаний в поддержку своего любовника?

Итак, решение было принято, и вряд ли Мёргатройд изменит его сейчас. Может, действительно было лучше предоставить все дело Чарльзу — его одиночество могло вызвать симпатию. Он вел себя молодцом, давая Мёргатройду ясные и продуманные ответы на все вопросы, не уклоняясь и не делая театральных жестов. Конечно, поведение этого ужасного Фрэнсиса Дьюка вызывало у Чарльза вполне справедливое негодование, но он не мог навредить себе этим. Казалось совершенно невозможным, что присяжные подвергнут сомнению хоть одно его слово… Должны же они понимать, что Чарльз невиновен, что он просто попал в ловушку. И завтра они объявят об этом… Страшно подумать, что они могут принять и другое решение…

Заключительная речь сэра Фрэнсиса на следующий день в суде звучала почти патетически.

— Обвинение, — начал он, — не жаждет победы, оно жаждет справедливости, основанной только на фактах. И если факты не смогли убедить вас, уважаемые присяжные, если у вас осталась хоть малейшая тень сомнения, тогда во исполнение своего долга и, я уверен, во исполнение своего собственного желания, вы объявите подсудимого невиновным. Позвольте мне вновь остановиться на этих фактах…

Холодно и бесстрастно он перечислил пункты, на которых зиждилось обвинение: отчаянное положение подсудимого накануне убийства, исход разговора с женой, сознательное введение суда в заблуждение, отсутствие четкого алиби, опознание.

— Подсудимый заявил, что когда он отправился на встречу с женой, у него не было намерения убивать ее, так как в случае ее отказа он собирался уехать за границу вместе с любовницей. Возможно, это правда. Но вам, леди и джентльмены, предстоит решить, думал ли он о поездке с любовницей во время своего разговора с женой. Он говорил о своем нежелании решиться на этот шаг. Не было указания на такое решение и в его письме — скорее, наоборот. Если вы помните, он пишет о том, что попал в тупик. Разве не вполне вероятно, а может быть, даже полностью ясно в свете приведенных доказательств, что в самый напряженный момент разговора с женой он думал о ней как о единственном и непреодолимом препятствии на своем пути и, будучи разъярен, избавился от него раз и навсегда?

Вы слышали, как он объяснил свою ложь полицейским. Он сказал, что, будучи невиновен, он все равно ощущал нависшую над собой опасность. Задайте себе вопрос, естественная ли это реакция невиновного человека, в особенности того, который заявил вам, что, по его убеждению, у его покойной жены были тайные связи с любовниками? Не было ли более естественным в такой ситуации поинтересоваться, кто мог совершить подобное злодеяние, чем предполагать, что, найдя единственное написанное им письмо и судя по минутному побуждению, которое, по его словам, ему удалось в себе подавить, мы предъявим ему обвинение?!

Что же до мифических любовников Луизы Хилари, то вы, очевидно, обратили внимание, что защита не привела ни единого факта в доказательство их реальности. Все, чего достигла защита, сводится к подозрениям, бросающим тень на образ жизни покойной. И в данный момент, так же как и в начале процесса, Хилари остается единственным подозреваемым в этом деле. У вас в целом могло создаться впечатление, что обвиняемый, дав свидетельские показания, полностью обелил себя. Не забывайте о том, что подсудимый является высокообразованным человеком, а умение создать впечатление невиновности не следует отождествлять с истинной невиновностью. Хилари — далеко не первый убийца, проявляющий такой артистизм. Вы сможете, безусловно, прийти в результате к своему собственному решению, но в конечном итоге истину защитят факты. Свидетельские показания опознавшей обвиняемого миссис Скотт хотя и подвергались сомнению со стороны защиты, но от этого отнюдь не потеряли своей весомости. Она ни разу не пошла по пути преувеличения виденного, ни разу не взяла своих слов обратно. Она добровольно явилась, чтобы дать свое описание виденного ею мужчины, как только ей предоставилась такая возможность, и без всякого принуждения или посредничества со стороны полиции. Ее описание, хотя и весьма приблизительное, вполне соответствует внешности обвиняемого. Она не сделала ни малейшей попытки сказать больше, чем видела на самом деле; она честно призналась, что имеет о нем мимолетное впечатление. Но самое мимолетное впечатление может сохраниться в памяти навсегда подобно моментальному снимку, навечно запечатленному на пленке. Верность этого впечатления подтвердилась дальнейшими фактами. Никогда ранее не видевшая обвиняемого, за исключением того случая, когда он покидал дом жены, никогда ранее ничего не слышавшая о нем и не ознакомленная с его фотографией, она сразу же опознала его, выбрав из двенадцати стоявших рядом мужчин. Результаты подобного опознания, по мнению обвинения, должны оказать весьма ощутимое влияние на решение судей.

Итак, господа присяжные заседатели, никакие соображения, продиктованные состраданием или чувством симпатии к личности обвиняемого, не могут повлиять на вас во время исполнения вашего долга. Если у вас имеются хоть малейшие сомнения в том, что Чарльз Хилари действительно задушил свою жену, он немедленно должен быть выпущен на свободу. Если же, взвесив все факты, вы придете к заключению, что, ослепленный своей страстью к любовнице, он свел свои счеты с женой, тогда вашим неотъемлемым долгом станет необходимость свести счеты с Хилари.

С этими словами он сел на место. Кэтрин взглянула на Чарльза, не в силах заставить себя улыбнуться. Ужас застыл на ее лице.

— Достопочтенные судьи!

Мёргатройд опять встал, чтобы произнести свое последнее слово, повернувшись лицом к встревоженной публике и присяжным, к разуму и рассудку которых он еще раз пытался воззвать.

— Господа присяжные, я не собираюсь ни в коей мере разуверять вас в том, что обвинение представило весьма веские аргументы в этом деле, или заставить сделать вывод, что его задача оказалась чересчур легкой. Случай, с которым мы имеем дело, не относится к числу ординарных, где одно доказательство выступает против другого. Жизнь Чарльза Хилари грозит оборваться из-за того, что его обвинили в преступлении, которого он не только не совершал, но о котором он даже и не подозревал вовсе, что делает задачу суда еще более сложной. Весьма редкий случай, чтобы обстоятельства складывались таким образом и в таком количестве против одного человека. До последнего момента самой главной уликой, выдвинутой против обвиняемого, являются, безусловно, показания миссис Скотт. Позвольте мне сразу же уверить вас в том, что ее положительные намерения ни в коем случае не подвергались, не подвергаются и сейчас хоть малейшей тени сомнения. Мы вполне допускаем, что она действительно видела какого-то мужчину, выходящего из дома на Клэндон Мьюз третьего июня в половине четвертого, и что этот мужчина внешне весьма походил на обвиняемого. Она вполне искренне верит в то, что это и был обвиняемый. Мы вполне допускаем, что именно этот мужчина и был, по всей вероятности, убийцей Луизы Хилари. Но мы решительно отвергаем вывод о том, что этот мужчина был Чарльзом Хилари, и утверждаем, что миссис Скотт совершила ошибку. Давайте попробуем разобраться, как и почему сия достойная женщина могла впасть в столь нелепое заблуждение… Все, что я могу сделать в теперешней ситуации, достопочтенные судьи, это предложить вашему вниманию некую версию, причем версию столь правдоподобную, что она, безусловно, должна заронить тень сомнения в ваши умы. Давайте на мгновение вернемся к самому существенному моменту в показаниях миссис Скотт. Она пришла в полицейский участок на Гейт-стрит, как вы помните, чтобы поделиться своим зрительным впечатлением о лице человека, которого видела мельком. Она знала, что ее попросят по возможности указать на этого человека, которого она видела всего один раз в жизни. Поэтому на самом деле, выбирая из двенадцати лиц, она попыталась найти знакомое ей лицо — лицо, которое ассоциировалось в ее памяти с человеком, выходящим из дома на Клэндон Мьюз.

Теперь обратите, пожалуйста, на этот факт особое внимание. Следует вспомнить о том, что Чарльз Хилари не был совершенно незнакомым человеком для обитателей Клэндон Мьюз. Он и раньше несколько раз бывал там, а не только в злополучную пятницу: в первый раз, когда снимал этот дом, а впоследствии — когда несколько раз заходил к жене, чтобы попытаться добиться развода. Миссис Скотт ведь сама говорила, что проходит по этой улице каждый день по пути в магазины. Она сообщила нам также, что не припоминает, чтобы она видела мистера Хилари ранее, до злополучного дня третьего июня, но не случилось ли так, что именно в этом и кроется причина ее ошибки? Я думаю, вы должны согласиться со мной: нам гораздо легче бывает запомнить контуры чужого лица, чем зафиксировать обстоятельства, при которых мы его видели. Не можем ли мы вследствие этого предположить, что миссис Скотт проходила по этой улице и видела Чарльза Хилари выходящим из дома раньше, а не в тот самый день, когда случилось убийство?! А если такое предположение верно, тогда то, что имело место на опознании, уже не является столь неопровержимой уликой против Хилари. Миссис Скотт, повторяю, искала лицо, ассоциировавшееся в ее памяти с человеком, выходящим из дома на Клэндон Мьюз, а не с кем-либо еще. И если среди этих двенадцати она не увидела лица убийцы, а увидела лицо Чарльза Хилари, не выбрала ли она со всей неизбежностью именно это лицо — знакомое ей, виденное однажды при аналогичных обстоятельствах и в общих чертах похожее на лицо убийцы?… По версии, предложенной мною, и по моему глубочайшему мнению, именно это и случилось в действительности.

Уважаемый суд присяжных! Мне трудно преувеличить всю ненадежность и опасность подобного опознания по памяти. В архивах суда содержится не один пример аналогичных случаев опознания, сделанных из самых добрых побуждений, но которые в конечном итоге оказывались ошибкой. Небезызвестный Оскар Слэйтер лучшие годы своей жизни мостил булыжные мостовые в городе Питер-хеде после того как многочисленные свидетели опознали в нем убийцу пожилой леди. Теперь установлено, что он был невиновен, а свидетели ошибались. Некоего Адольфа Бека вполне определенно опознала как преступника дюжина различных свидетельниц, хотя в конечном итоге следствие убедительно доказало, что им был совсем другой человек. Насколько же менее охотно в таком случае согласились бы мы признать результаты теперешнего опознания, совершенного всего одной свидетельницей, принять его за основу и, опираясь в основном на него, обречь подсудимого на страшную, неотвратимую казнь?!

Мёргатройд замолчал на секунду, с удовлетворением убедившись, что внимание присяжных приковано к нему, затем продолжал в том же духе:

— Уважаемые леди и джентльмены! Теперь, когда истинная ценность этого опознания рассмотрена нами в ее подлинном значении, процесс по обвинению Чарльза Хилари приобретает совершенно иную окраску. С чем же мы теперь остаемся? Мотивом данного преступления, по мнению обвинения, послужила необходимость убить жену с целью сохранить любовницу. Что ж, вы слышали версию самого подсудимого относительно данного предположения, а также его эмоциональное заявление о том, что впереди его ждала более приятная перспектива. Данная перспектива хоть и не слишком привлекала его — ведь он и не скрывал этого, как и всего остального, имеющего отношение к данному делу, — но вне всякого сомнения, казалась ему более легкой и безопасной, а к тому же более радостной, чем убийство. Мужчина вполне может внутренне сопротивляться тому, чтобы любимая женщина жертвовала своей карьерой ради него, и в еще большей степени внутренне сопротивляться тому, чтобы просить ее «погрязнуть с ним во грехе», как написано в Библии, но он должен быть умственным и моральным уродом, чтобы решиться предпочесть всему этому жестокое и бессмысленное убийство. Какие бы сиюминутные сложности и проблемы ни стояли на пути наших любовников, они, безусловно, знали, что время на их стороне и что в конечном итоге со всеми этими сложностями будет покончено.

С чем мы остаемся еще? Ложь, говорит обвинение, — ложь, доказывающая вину. Достопочтенные судьи, как же легко быть выше человеческих слабостей, рассматривая их с высокой трибуны суда, и совершенно забыть о них, вынося приговор! Но факт остается фактом: человека не обязательно называть убийцей или даже просто плохим человеком, если он однажды солгал. Мы можем только сожалеть о том, что Хилари столь неподобающим образом солгал полицейским, но ложь эта вполне объяснима и объяснена им самим. Неужели только виновным в каком-либо преступлении позволено обладать инстинктом самосохранения? Хилари совершенно ясно увидел, что сеть, сплетенная косвенными уликами, накрывала его, а нынешняя ситуация, в которой он оказался, — верное подтверждение правильности его опасений, порожденных его невиновностью. Что еще? Неподтвержденное алиби, говорит обвинение, которое невозможно проверить? Это правда — мы не смогли доказать алиби, как не смогли доказать и того, что обвиняемый находился в квартире жены между половиной первого и часом злополучного дня. Однако должен ли нас удивлять тот факт, что ни один из добровольных свидетелей не явился в полицию, чтобы подтвердить показания Хилари? В его внешности нет ничего необычного, ничего выдающегося… У него нет очевидных уродств или длинной черной бороды, — словом, на первый взгляд ничего, что выделяло бы его из толпы сограждан. Удивительно ли в таком случае, что он ухитрился нанести столь краткий визит жене, а сотни свидетелей не заявили тут же в полицию, что видели его там? Удивительно ли в таком случае, что его никто не заметил в «Овале»? Тысячи, десятки тысяч людей столпились во время матча на стадионе, и все они в отличие от мистера Хилари сконцентрировали свое внимание на игре — ведь за билет уплачены деньги! Почему же кто-то обязательно должен был запомнить его? Что касается неточности его описания матча, Хилари вполне вразумительно объяснил свое состояние, и это вполне приемлемое объяснение. Что же до меня, я утверждаю следующее: если бы Хилари на самом деле не был в тот день в «Овале», вряд ли он бы согласился на предложение полиции описать этот матч. Сама попытка сделать это говорит о его чистой совести, хотя и не о хорошей памяти. Итак, что осталось от пунктов обвинения, приведенных здесь для того, чтобы избавить вас от сомнений? Мы не смогли опровергнуть их, но мы смогли ответить на все вопросы, не обойдя ни одного из них, и ответить вполне разумно. Теперь разрешите мне обратить ваше внимание на некоторую психологическую недостоверность данного обвинения. Вы видели Чарльза Хилари на скамье подсудимых и слышали его свидетельские показания. Вне всякого сомнения, вы составили о нем свое мнение. Вы слышали о его работе, о его интересах, о его деятельности. Вы наблюдали его поведение. Это тихий, интеллигентный человек, который обязательно сначала подумает, а уж потом совершит поступок или заговорит. Всю свою жизнь он посвятил исследованиям, направленным на развитие сельского хозяйства и улучшение жизни своих сограждан. Это интеллигентный и добрый парень.

Задумайтесь на мгновение о том обвинении, которое предъявлено этому человеку. Он обвиняется в том, что убил жену, задушив ее своими руками. Затем без капли жалости или раскаяния он прямиком направляется к своей любовнице и ведет ее в ресторан праздновать! — там они обедают, пьют шампанское и танцуют! Если Чарльз Хилари способен на это в то время, когда убийство жены еще свежо в его памяти, а руки его еще не остыли от прикосновения к ее теплой шее, тогда он — самое хладнокровное и бессердечное чудовище, которое когда-либо встречалось в уголовной практике. Взгляните на него, господа присяжные, взгляните! Вы видите перед собой именно такое чудовище? Или перед вами Чарльз Хилари такой, как он есть — интеллигентный и абсолютно невиновный, взглянувший в лицо смертельной угрозе несправедливого обвинения?!

И наконец, я хочу кратко коснуться еще одной стороны этого дела. В задачу защиты, разумеется, не входит необходимость искать других возможных убийц. Мы и не располагаем подобными фактами. Но вдумайтесь… Луизу Хилари никак нельзя назвать весьма милой особой. По обоюдному согласию сторон она жила отдельно от своего мужа, полностью находясь на его содержании, к тому же позволяя себе комфорт, даже роскошь. Она не любила его — она даже не испытывала к нему симпатии. Она ненавидела этого человека, щедротами и великодушием которого продолжала пользоваться. Зная о его безвыходной ситуации и о том, что наносит ему ощутимый вред, она все же отказывала ему в разводе. Вы можете заявить, что она имела юридическое право на это. Верно, она имела такое право. Но с точки зрения обычных человеческих норм поведения она действовала из побуждений зла и отмщения. Что еще мы знаем о ней? Она много и регулярно пила, можно сказать, была алкоголичкой. Она принимала таблетки, чтобы уснуть, и принимала таблетки, чтобы проснуться. Она никогда не следила за порядком. Вспомните, в три часа дня постель была еще не застелена, дорогой ковер прожжен окурками сигарет, полированная мебель — в пятнах от бутылок с вином. Можно ли обвинить меня в преувеличении, если я выскажу свое мнение о том, что Луиза Хилари была избалованной, бессердечной и неряшливой невротичкой? Думаю, нет! И все же она еще оставалась в некотором роде физически привлекательной. Вы видели ее фотографии? В молодости она считалась очень хорошенькой, и хотя беспорядочный образ жизни нанес непоправимый ущерб ее внешности, она все еще оставалась внешне довольно эффектной. Было бы совершенно естественно предположить, что у такой женщины имелся любовник или даже любовники. Вы можете возразить, что мы не получили тому подтверждения, и будете правы. Но вспомните, эта женщина пришла к почти патологическому решению не дать своему мужу возможности стать счастливым. Она обвиняла его в своих собственных неудачах, вынашивая злобные планы отмщения. Чтобы не дать свободу Чарльзу, она была готова прибегнуть к любым ухищрениям и скрыть подробности своей жизни. Я предоставляю возможность решить этот вопрос вам, господа присяжные: были ли у Луизы Хилари любовники, а если были, то не мог ли один из них задушить ее? Призовите на помощь свой разум и сделайте должный вывод. Мы знаем также, что она собиралась в течение суток покинуть страну, не располагая определенными планами, то есть совершить поступок, которого она ранее никогда не совершала. Что заставило ее решиться на столь неожиданный шаг? Можем ли мы быть уверены в том, что он никак не связан с преступлением, которое вскоре должно было совершиться? По существу, мы ничего не знаем о жизни этой женщины за последние два года, и именно этот пробел в наших знаниях должен заставить нас крепко задуматься. Вправе ли мы приговорить обвиняемого к смертной казни на фоне собственного столь трагического неведения? Можете ли вы поклясться, что знаете всю правду?

Достопочтенные судьи, у вас появились сомнения, а раз появились сомнения, как сказал вам мой уважаемый оппонент, вы должны только исполнить свой долг. Только вынеся приговор «Не виновен!», вы сможете быть уверены в том, что не совершили самую страшную из ошибок — судебную, несправедливо послав человека на смертную казнь!

По мере того как Мёргатройд продолжал свою убедительную и проникновенную речь, обращенную к судьям, Кэтрин почувствовала, как ледяной комок, сковавший ее грудь, начал потихоньку рассасываться. Все будет хорошо, она зря сомневалась. Жаль только, что королевскому прокурору каким-то образом удалось представить обвинение более сильным, чем оно являлось на самом деле, но теперь Мёргатройд не оставил от него камня на камне. С обвинением покончено! Мёргатройд восхитителен!! Он все изложил так ясно и четко. Все, что он говорил о Чарльзе, было абсолютно верно, и присяжные должны были осознать это. Чудовище! Какая нелепость!! А какое великолепное объяснение он дал тому, что миссис Скотт опознала Чарльза! Именно так наверняка и было на самом деле. Теперь процесс скоро закончится… Они подведут итоги, а затем судьи посовещаются и вынесут приговор. Чарльза тут же освободят; она заберет его, и они уедут. Она будет ухаживать за ним, и они постараются поскорее забыть всю эту историю…

Но когда главный судья начал свою заключительную речь, страх опять овладел Кэтрин. За несколько секунд атмосфера, царившая в зале суда, вновь изменилась, а весь эффект магнетической речи Лео Мёргатройда, казалось, исчез без следа. Профессионально и беспристрастно судья представил все в мрачном свете, и, что было еще хуже, он собирался вновь перечислить все эти кошмарные пункты стороны обвинения…

— Вам придется решить, уважаемые присяжные, сможем ли мы основываться на показаниях миссис Скотт. Защита считает, что свидетельница ошиблась, и выдвинула свою версию, объясняющую такую ошибку. Вы можете считать эту версию правдоподобной или неправдоподобной — решать вам. Возможность совершить такую ошибку исходя из мимолетного впечатления вполне вероятна, так что имейте это в виду. Но в то же самое время не позволяйте увести себя по ложному следу с помощью ссылок на ошибочные опознания на предыдущих процессах, когда они проводились при совершенно иных обстоятельствах. Оцените показания миссис Скотт по достоинству. И если вы испытываете хоть малейшее сомнение в их соответствии истине, тогда вы должны с полной серьезностью отнестись и к остальным пунктам, предъявленным обвинением. Если же, напротив, вы поверите в то, что Хилари находился в доме убитой именно в указанные дневные часы, вы скорее всего должны будете прийти к заключению, что он виновен в убийстве.

И вновь судья подробно рассказывал обо всех уже навязших в зубах пунктах, предъявленных обвинением, характеризуя их избитыми фразами. Иногда он, казалось, слегка склонялся в одну сторону, иногда — в другую, как китайский болванчик. По поводу мотива убийства он, например, сказал: «…по мнению защиты, у Хилари имелся лучший выход из тупика, чем убийство жены, но ни для кого не секрет, что далеко не каждый вспомнит о таком „лучшем выходе“, будучи вовлечен в безобразную сцену с кем-то, кто является препятствием на пути». Или далее, переходя к описанию Чарльзом крикетного матча: «Большое впечатление на вас могло произвести утверждение защиты, что человек, который и близко к стадиону не был, вряд ли согласится давать показания в полиции относительно якобы виденного им матча».

И так далее и так далее, с подробным зачитыванием улик и повторением противоположных точек зрения до тех пор, пока сами присяжные не начали беспокойно ерзать и перешептываться. Он перечислил все, но ни на чем не остановился как следует. Последовало обычное напутствие не забывать о том, что обвиняемый не должен доказывать свою невиновность, что данный суд не является судом чести, обычное напоминание о том, что следует считать «разумным сомнением».

— Вам не следует говорить себе: «Мы многого не знаем о жизни Луизы Хилари, поэтому возможность того факта, что ее решился убить один из ее знакомых, полностью не исключается нами». Это нельзя назвать разумным сомнением. Не следует вам также рассуждать и таким образом: «Мы слышали, как Хилари давал свидетельские показания: он очень приятный парень, почти такой же, как мы, и он совсем не похож на такого, который смог бы задушить свою жену». Это также нельзя назвать разумным сомнением.

Маленькая проповедь с целью погубить обвиняемого?

— И наконец, несколько слов о косвенных уликах. Существует общепринятое мнение, что косвенные улики — это не настоящие улики, но это мнение зачастую бывает ошибочным. Иногда косвенные улики бывают столь же существенными и убедительными, как и прямые показания свидетелей. Но каждую косвенную улику следует подвергать жесткой проверке. А проверка должна состоять в нижеследующем: исключает ли данная косвенная улика, по мнению любого разумного человека, все остальные версии или возможности? Если нет, у вас возникает сомнение, а если у вас возникает сомнение, значит, подсудимого следует оправдать.

Последнее, казалось, должно было восстановить равновесие. Присяжных вернули назад к тому, с чего они начали. Теперь судьба Чарльза Хилари была целиком в их руках.

Кэтрин сидела, сгорбившись, в ожидании приговора. В душе ее застыл ужас — такой ужас, что она не могла говорить. Джон пытался заставить ее уйти, чтобы избавить от муки ожидания, но она, казалось, не слышала. Конечно, она останется в зале.

Прошло десять минут, затем двадцать, затем полчаса. Брат предложил ей выйти из зала, посидеть в кресле, вытянув ноги, выкурить сигарету — сделать хоть что-нибудь, лишь бы отвлечься. Кэтрин отрицательно покачала головой. Она боялась сдвинуться с места.

Сорок минут… Пятьдесят… Сколько времени человек может подвергаться пытке, оставаясь в здравом уме? Внезапно вдалеке послышался шум, возбужденные голоса и звук откидываемых сидений. Боже! Они уже возвращались!!

— Достопочтенные судьи! Готовы ли вы вынести приговор?

— Да, готовы.

— Виновен ли подсудимый, по вашему мнению, или нет?

— Виновен!

Кровь застучала в висках у Кэтрин. Сквозь какую-то пелену она увидела вскочившего с места Чарльза, услышала голос судьи: «Хотите ли вы что-нибудь сообщить суду?» И холодный ответ Чарльза: «Нет, ничего». Затем отвратительные, невероятные слова, которые будут звенеть в ушах Кэтрин вечно в сопровождении звучного «Амен!». Она почувствовала, что падает, пытаясь уцепиться за рукав сидящего рядом брата… А дальше долгая темнота…