«Гран-кафе Капуцинов» было заполнено на три четверти. Официанты в белых куртках, нагруженные огромными подносами с рыбой и дарами моря, двигались между столиками. Их проворство в сочетании с шумом голосов в зале создавало в ресторане атмосферу веселья.

Флоранс ждала меня за нашим привычным столиком в глубине зала. Я подумал, что она выглядит усталой и напряженной. На скатерти перед ней лежала полупустая пачка «Мальборо».

– Снова куришь? – заметил я, усаживаясь напротив.

– Они так достали в Чикаго с этой антитабачной кампанией, что мне вновь захотелось начать.

Официант, который пришел принять заказ, прервал ее.

– Ты не очень хорошо выглядишь, – сказал я, когда он ушел.

– Я очень устала, разница часовых поясов… Не сплю уже две ночи.

Мне тоже не очень-то удавалось поспать в последнее время, по рассказывать о своей жизни не хотелось. Я заметил ей, что мы могли бы перенести ужин, но Флоранс ответила, что ее все устраивает.

– И потом, – добавила она, улыбаясь, – я рада тебя видеть.

Я улыбнулся в ответ. Несмотря на усталый вид, она выглядела соблазнительной. Она знала и успешно использовала это, и при общении с пациентами тоже, что не всегда облегчало работу. В этот вечер она оделась по-простому, скромный макияж, волосы, перехваченные резинкой, темно-серый бархатный пиджак поверх белой футболки и подчеркивающие фигуру джинсы. Ничего изысканного, но по взглядам, которые бросали на нее официанты, было ясно, что ее привлекательность действует.

– Как конгресс в Чикаго?

– Не оправдал моих надежд. Американцы очаровательные люди, но у них неверная концепция психоанализа.

И она резко раскритиковала коллег из-за океана, не желая принимать Фрейда под американским соусом и прагматическую терапию, предполагающую быстрое избавление от симптома, из-за чего американцы теперь вынуждены юридически страховаться от неудовлетворенных пациентов. Кроме того, для больных синдромом безопасности-, главной проблемой стало расположение кушетки по отношению к креслу и двери кабинета. Без возможности свободно выйти, – объясняли они с самым серьезным видом, – никакая страховка не возместит расходы на госпитализацию в случае насилия.

– Вот так, такой примерно их уровень, – сказала она. – Они больше поднаторели в судебных процессах, чем в психоанализе. Эти люди нажились бы и на чуме. Представь себе, в Нью-Йорке существует что-то типа фрейдистской службы для звезд, очень занятых. Лимузин с кушеткой и креслом заезжает за пациентом к нему домой. В то время как автомобиль движется по направлению к Уолт-Стрит, психоаналитик выслушивает жалобы пациента. Конечно, продолжительность сеанса зависит от расстояния и пробок. Ты можешь представить себя избавляющимся от пациента посреди Бронкса, так как завершил сеанс?

Казалось, критика англо-саксонской терапии немного освежила ее. Было похоже, что Флоранс не будет тянуть с уничижительной статьей о психоанализе made in USA.

Официант принес бутылку рислинга в ведерке со льдом. Он налил немного вина мне, а затем, получив одобрение, наполнил бокал Флоранс.

– За твое здоровье и за Чикаго! – сказал я.

– Что происходило в Париже?

– Я виделся с Мэтью, мы замечательно провели выходные, он был рад сходить на «Мышьяк и старые кружева». Ничего необычного, кроме…

– Кроме Злибо? – закончила она.

– Да, я узнал сегодня утром. Мне жаль его. Я не думал, что мой психоанализ с ним так трагически завершится. На самом деле, я не могу осознать, что он…

– Когда ты это осознаешь, твой траур закончится.

Что и следовало доказать. Несмотря на усталость, у Флоранс на все был ответ.

– Тебе легко говорить, – сказал я. – Ты была холодна в отношениях с ним.

– Он становился своевольным и властным. Его руководство Аналитическим кружком вело к катастрофе. Вместо того чтобы называться пожизненным консулом, лучше бы уступил место другому.

– Ты за это его осуждала?

– Он меня ужасно раздражал тем, что взялся за историю психоанализа. Согласна, он встречался с Фрейдом, Мари Бонапарт, Эрнестом Джонсом или с кем там еще, но ему уже пора было на пенсию, это уберегло бы его от подобного конца.

Я предпочел ничего не отвечать. Официант принес наш заказ – зубатка на гриле для Флоранс (складывалось впечатление, что она не могла есть ничего другого в этом ресторане), и голавль для меня, и этим, к счастью, отвлек наше внимание. Он поставил перед нами тарелки и удалился, пожелав приятного аппетита.

Однако я едва притронулся к еде. Тема разговора и категоричный тон Флоранс создали некоторую неловкость, так что остаток ужина прошел в банальностях, призванных ее рассеять: общие друзья, жестокость времени, продвижение крайне правых, распущенность политиков, последняя книга, которую мы прочли, соперничество фрейдовских школ… Мы были не способны разговаривать на одну и ту же тему более двух минут подряд. Флоранс, казалось, заняла оборонительную позицию. У нее был нервный, прерывистый тон. Я не понимал, что привело ее в такое состояние. Хотела ли она заставить меня забыть о ее нападках на Злибовика с помощью этих пустых рассуждений обо всем и ни о чем? Если только это не последствия усталости или многочасовой разницы во времени, как она утверждала. Как; бы то ни было, ужин начал меня утомлять, и я спешил его закончить.

– А твои пациенты? – спросила она.

– Ничего необычного со времени твоего отъезда – ответил я уклончиво, – рутина продолжительные анализы с одной стороны, а с другой – работа с хроническими неудачниками. Ты знаешь эту песню: неприятности в школе, на работе, в любовных делах, потом безрезультатное лечение и неудавшаяся попытка самоубийства, потом снова реабилитация. Тяжелое время для невротиков…

– А как успехи с твоей клептоманкой?

Вопрос меня удивил, я никогда не говорил ей о клептомании Ольги.

– Это тебе Шарве сказал? Определенно, новости быстро расходятся, – с досадой заметил я.

– Он… немного рассказывал об этом, – пробормотала она.

Ее поведение показалось мне странным. Неужели она хотела скрыть от меня, что они были любовниками? Но она уже вышла из того возраста, когда такие вещи держат в тайне. Словно поняв причину моего удивления, она уточнила.

– Я видела его вчера. Мы должны были закончить кое-какую работу.

– Ты вчера его видела? Я думал, он звонил тебе из Вены. Он там на семинаре до конца недели.

Она сильно покраснела и чуть не опрокинула бокал. В первый раз я видел ее настолько взволнованной.

– Ну, я хотела сказать… по телефону. Он хотел получить уточнения по статье, – пробормотала она, все больше смущаясь.

Она явно лгала Шарве не звонил ей. И я ошибся: они не могли быть любовниками, иначе Шарве не справлялся бы о ней. Причиной замешательства, которое я, как мне казалось, почувствовал во время разговора с ним, было то, что происходило в картеле, а не его интерес к Флоранс. Почему она лукавила? Внезапно в голове у меня промелькнула догадка. Подозрение сначала покачалось мне настолько невероятным, что я хотел прогнать его прочь, но оно лишь укрепилось в моей голове с силой убежденности.

– Это Макс Монтиньяк рассказал тебе, что моя пациентка была клептоманкой? – спросил я внезапно.

Она выглядела так, будто ее ударили.

– О чем ты говоришь? – спросила она бесцветным голосом.

– Ты знала этого типа. Только он мог сказать тебе, что его жена была клептоманкой.

На этот раз Флоранс не выдержала. Избегая моего взгляда, она взяла сигарету и дрожащей рукой зажгла ее.

– Я действительно обсуждал это с Шарзе, – продолжил я, – но это не он тебе рассказал. Ты даже не знала, что он сейчас в Вене.

– Ну и что?

– И что?… Кроме него только два человека были в курсе: Злибо и Монтиньяк. Со Злибо ты в контрах, остается Монтиньяк. Назови кого-нибудь другого.

– Никого другого, – сказала она окрепшим голосом. – Ты прав, я знала Макса… Он был моим любовником.

– Твоим любовником!

– Тебя это шокирует? По-твоему, чтобы мужчина меня заинтересовал, ему нужно проучиться десять лет или полжизни провести на сеансах у психоаналитика. Заметь, – добавила она немного более спокойным тоном, – со всем тем, что у него было, Макс мог бы так и прожить всю жизнь. Тем не менее, он был моим любовником. Я предпочла бы, чтобы ты об этом ничего не знал, из-за его жены. Тем хуже. В сущности именно по оплошности правда обычно выходит наружу. Ты думал, что у меня была связь с Шарве, так? Мы действительно переспали два или три раза, но не более того… С Максом было по-другому, я познакомилась с ним, возвращаясь с конференции в Женеве. Мы сидели рядом в самолете. Он буквально взял меня приступом. Я испытала какое-то животное влечение к нему. В тот же вечер мы переспали.

Я ушам своим не верил. Флоранс спала с Максом! Чем она приглянулась этому человеку? Животное влечение, как она говорила? Макс рассказывал Злибовику, что лечился с другими женщинами от унизительной страсти к Ольге. А Флоранс, от чего лечилась она? Она часто подсмеивалась над порядочными и добросовестными интеллектуалами, с которыми обычно встречалась, как бы вспоминая нашу робость в браке, и нелестно отзывалась об их мужских способностях. «Такие же целомудренные, как и Фрейд», – говорила она. Был ли Макс панацеей? Такое ощущение, что весь мир старался от чего-то исцелиться. Макс хотел освободиться от Ольги, которая с помощью моих сеансов, возможно, пыталась получить избавление от него. А я, вероятно, того же ждал от Ребекки, которая, со своей стороны, искала исцеления со мной. Жизненные трудности в некотором роде толкали нас друг к другу. А психоанализ был на перекрестке этих разочарований и вносил некоторый порядок, подобно транспортной развязке в часы пик. Он не всегда помогал избежать аварий, как в случае с Ольгой, но некоторые все же предотвращал. Тем не менее, выходки Флоранс во вкусе Ольги, затем то непреодолимое влечение, которое Злибовик и я испытывали к нашей общей негодяйке… – все это вызывало у меня растерянность. Сыновья Фрейда близки к сумасшествию? – Вот только жизнь с мужчиной, – продолжила она, – длится, пока вы в постели. Макс был очаровательным, – если бы ты его видел, то согласился бы со мной, – но он не мог жить без публики. В конце концов это начинает утомлять. Он думал привлечь мое внимание, принимая меня в своем особняке. Но я не из тех, кому можно пустить пыль в глаза. На самом деле, несмотря на внешность конкистадора, он был слабаком с хронической депрессией. Жена делала его жизнь невыносимой. Она как безумная воровала в магазинах. Он оплачивал все, что она хотела, но ничего не помогало. Это вызывало у него невообразимые приступы ярости, однако он был не способен покинуть ее. Мне это надоело, и я порвала с ним прежде, чем уехать в Чикаго.

– Потому что ему не удавалось бросить жену?

Она пожала плечами:

– Не будь идиотом. Я не ревновала, но их скандалы меня раздражали. Кроме того, Макс становился вспыльчивым. Его донимали судебные преследования. Он повсюду видел заговоры. Послушать его, так целый мир охотился за ним. Он плакал у меня на руках. А иногда, наоборот, клялся, что не позволит себя арестовать, что у него компрометирующие досье на уйму людей. Пусть только осмелятся его задержать, и тогда посмотрим, что из этого выйдет. А потом снова распускал сопли. Я отдалилась, он этого не вынес. Постоянно мне звонил, чуть было не пришел посреди сеанса, обвинял меня в предательстве. Однажды он сказал мне, что собрал достаточно денег, чтобы убежать за границу, хотел, чтобы я поехала с ним. Ты, конечно, понимаешь, что я отказалась. На этот раз он угрожал задушить свою жену, а затем покончить с собой. И все в таком духе! Когда меня пригласили в Чикаго, я ухватилась за эту возможность. В других обстоятельствах я бы отказалась, но тут даже не задумалась. Я позвонила Максу из аэропорта, чтобы сказать ему, что между нами все кончено. У меня было ощущение, что это я сбегаю. Там я и узнала о его смерти. В прессе писали, что его убила жена. Обратное меня бы тоже не удивило. Во всяком случае иначе между ними закончиться не могло. Я признаю, что почувствовала облегчение. Всего неделя прошла, как он умер, а у меня такое ощущение, что прошла уже целая вечность. Вот так, – закончила она, – ты спрашивал, откуда я узнала про Ольгу, теперь ты знаешь.

Тем не менее, я не чувствовал себя полностью удовлетворенным. Чтобы покончить с этой историей, оставалось еще кое-что прояснить.

– Это ты представила его Злибо?

Она бросила на меня удивленный взгляд:

– Как ты узнал? Еще одно из твоих умозаключений?

– Назовем это интуицией, – сказал я туманно.

Флоранс была слишком умна, чтобы поверить, но ей было все равно.

– Ну, да, – сказала она, – я представила его Злибо. Это было в самом начале нашей связи. Было бы разумнее мне не лезть в это дело, но и Злибо не обязательно было попадаться. У Аналитического кружка были денежные затруднения. Макс искал, куда вложиться. Благодаря ему кружок расширил свое влияние, увеличил число семинаров и конгрессов, выпустил супержурнал, – ты в курсе всего этого. Но когда у нас начались трудности, Макс стал нападать, доставал меня через Злибо. Он в совершенстве владел искусством обогащения. И разорения тоже. Просто золотых дел мастер. Не успокоился, пока не разорил кружок. И в то же время собирал деньги для побега. Вот почему я избегала Злибо, злилась на себя за его провал, но что я могла сделать? На самом деле немного.

С самого начала ее рассказа я подозревал, что именно она была тем сообщником, о котором он мне говорил. Официант принес десерт, мы к нему едва притронулись. Я оплатил счет, и мы без дальнейших разговоров покинули ресторан.

Снаружи снова пошел снег.

Флоранс рассеянно меня поцеловала, потом уселась в свой «Остин».

Она собиралась завести машину, когда, я, наклонившись, спросил:

– Что случилось с деньгами, которые Макс приготовил для своего бегства за границу?

– Не имею ни малейшего представления.

И, не дав мне ничего добавить, уехала. Чуть позже я еще видел, как ее машина повернула на улицу Галеви. Я остался один на бульваре Капуцинов. Снег толстым слоем покрывал мое пальто, но я не двигался. Думал о том, что она мне только что сказала.

Снова у меня было ощущение, что она солгала. Новое подозрение поселилось во мне, такое же стойкое, как и предыдущее. Могла ли одна воровка маскироваться за другой? «Макс обвинял меня, что я его обокрала», – рассказывала Ольга. Продолжение фразы потерялось в моем сне. Слишком занятый, я пренебрег деталью: Макс ее обвинял. Это не означало, что она действительно это сделала. Впрочем, сам-то Макс в это верил? «Подумайте, – сказал он мне, – вполне возможно, что у вас есть соображения по поводу этих денег». Соображение по имени Флоранс? Может быть, именно об этом он предлагал мне подумать. Ольга или Флоранс? Никто не находился в лучшем положении, чем я, чтобы это знать. Но я не знал. По крайней мере, до сегодняшнего вечера Флоранс раньше уже бывала в особняке Макса. И вполне могла наведаться туда до отъезда Как она действовала, чтобы обокрасть Макса? Знала ли она комбинацию цифр, открывающую сейф? Или он уже был открыт? Перепрятал ли Макс деньги в другое место, вопреки тому, что говорил Злибовику? У меня не было об этом ни малейшего понятия, но семь миллионов были украдены, а немного погодя Флоранс улетела в Чикаго. Если она и была виновной, можно было, по крайней мере, сказать, что она замечательная актриса. Обвинили бы Ольгу, и проклятая парочка свела бы счеты, сожрав друг друга Но тут результат превзошел все ее ожидания. Я понимал, что она почувствовала облегчение, узнав о смерти Макса. И почувствует себя еще лучше, когда узнает об Ольге.

Чем больше я об этом думал, тем больше эта гипотеза казалась мне правдоподобной. Возможно, Флоранс планировала вернуть эти деньги Злибовику? Но теперь, когда он был мертв, а Аналитический кружок – при последнем издыхании, вопрос так больше не стоял. Флоранс могла сама распорядиться этими деньгами. Она любила роскошь, изысканные заведения – все то, что давало богатство. С этими семью миллионами она купила бы себе чрезвычайно дорогую мебель от Элен Грэй, о которой она так мечтала, ансамбли от Жан-Поля Готье, Йоши Иамамото или Карла Лагерфельда, позволила бы себе пребывание в самых дорогих отелях, и конечно, вложила бы остаток денег в доходные предприятия. Мэтью имел бы право на более продолжительные каникулы и немного большее количество подарков. Что касается меня, возможно, она уменьшила бы сумму алиментов, которые я должен ей платить и – кто знает? – возможно, помогла бы мне погасить задолженность в банке? Все хорошо, что хорошо кончается. «Если вы отыщете эти деньги, воспользуйтесь ими правильно», – сказал мне Злибовик. Он должен был бы дать этот совет Флоранс.

Карман брюк раздуло подарочным пакетом от Бернштейна. Это немного подняло мне настроение. Я пошел к машине, говоря себе, что, возможно, не буду один на новогодние праздники. Но я не мог думать ни о чем другом, кроме этих семи миллионов. Мысль, что Флоранс могла стать их хозяйкой, не дала мне сомкнуть глаз всю ночь.

Я звонил ей на следующее утро, но каждый раз попадал на автоответчик, сообщающий, что ни ее, ни Мэтью не будет до следующей недели. Она не теряла времени, чтобы устроить себе уик-энд на деньги Макса. Я сказал себе, что стоит подождать ее возвращения, и не стал оставлять сообщение на автоответчике.

К полудню я пообедал в «Тай-Фон», читая «Либерасьон». Шапиро сдержал свое слово по поводу Злибовика. Целая страница была посвящена описанию его жизни и творчества, но ничего не сообщалось о причинах самоубийства и финансовых трудностях. По своему обыкновению, газета ссылалась на отзывы тех, кто его знал. Разумеется, самые известные люди в психоанализе не скупились на соболезнования, признавая его высокие заслуги. Тогда как Флоранс предпочла воздержаться.

В том, что касалось Ольги, Шапиро также очень грамотно представил дело. Сообщали, что ее тело было найдено на кладбище Пер-Лашез, но не устанавливалось никакой связи между ее гибелью и самоубийством Злибовика. Отвечая журналисту, Шапиро признавал, что ошибся, подозревая Ольгу в убийстве Макса Монтиньяка. На самом деле именно Макс в приступе губительной ярости задушил жену – по результатам вскрытия он убил ее в понедельник или во вторник, накануне собственной смерти, – а потом избавился от нее, спрятав труп в чужой могиле. В заключение он клялся сделать все возможное, чтобы арестовать того, кто действительно убил финансиста-мошенника Макса Монтиньяка.

Я не знал, насколько он был талантлив как полицейский, но что касается жонглирования фактами, тут он был мастер.

Внезапно я подумал, что пора и мне платить по счетам. По крайней мере оплатить те, что я могу. По возвращении домой я составил письмо Май Ли. Она не приходила уже неделю. Я написал, что не сержусь, что она дала показания: угрозы полиции не оставили ей выбора. Теперь все уладилось, и, если она хочет вернуться, я был бы ей рад. Я приложил к письму восемь тысяч франков, оставшихся у меня после похода в универмаг Бернштейна – оплата за месяц, которую я был ей должен, и премия к Новому году, – и отправил конверт на адрес ресторана в тринадцатом округе, где она работала.

После этого, – подумал я, – мне только и осталось, что продать «Вольво» с покореженным багажником и, вероятно, часть обстановки, чтобы избежать неприятностей с банком.

Но я не хотел улаживать проблемы такой ценой. Снова я подумал о Флоранс. Если она завладела деньгами, это, безусловно, удалось ей благодаря ее ловкости, но сохранить их она смогла частично благодаря мне и тому, что я вынес в то время, как она была на другом конце Атлантики. Я снова набрал ее номер и на этот раз оставил на автоответчике сообщение, в котором просил связаться со мной по возвращении.

Потом позвонил Ребекке.

Подарочный пакет лежал на низком столике, а я не без тревоги слушал гудки на том конце провода. Трубку она взяла сама.

– Это Вы? – спросила она.

– Да, – ответил я нетвердым голосом из страха, что она не станет со мной разговаривать. – Я хотел извиниться за прошлый раз.

Никакого ответа. Набравшись смелости, я добавил:

– Я… очень хочу Вас видеть.

Снова долгое молчание, потом она спросила:

– Вы уверены, что не предпочтете мне подушку?

Я засмеялся.

– Уверен. Я хочу быть с Вами.

– В таком случае прощаемся до вечера?

Мы договорились, что она придет ко мне домой в восемь часов, и я повесил трубку.

При мысли о том, что увижу ее, я почувствовал себя настолько взволнованным, как если бы речь шла о первом свидании. Я представлял ее перед собой, одетую лишь в серьги от Бернштейна, как в стихотворении Бодлера:

Я поднял глаза на «Конец света». Казалось, что картина смотрела на меня, и я вдруг понял, что купил эти серьги, потому что они были похожи на донышки артишоков.

С этой мыслью я поднялся в кабинет, чтобы начать вечерние сеансы психоанализа.

Первой пациенткой была Математичка Она должна была появиться полчаса назад. Вероятно, больше не придет. То, что должно было произойти у Бернштейна, не вызывало никаких сомнений, у нее не было мастерства Ольги. Я почти ждал звонка от Шапиро с требованием срочно приехать в комиссариат. На этот раз он обойдется без моих показаний. Все остальные, за исключением пациента с хронической депрессией, пришли. Семяизвергатель был моим последним пациентом в этот день. Он появился, как обычно, точно вовремя.

– Вы знаете, что с ней произошло, – спросил он, вытягиваясь на кушетке. – Конечно, это не она убила мужа, полиции можно доверять, однако я не знаю, жалеть ее или осуждать. Секс всему виной Они постоянно требуют его от мужчин. Я понимаю ее мужа, она, должно быть, достала его своими претензиями.

И он пустился в свою обычную проповедь против женщин, которые, распалив мужчин, требовали от них поумерить свой пыл и использовали их для своих целей. Невозможная, по его мнению, ситуация. Это заставило меня вспомнить о том, что он помял багажник моей машины. Однако я не знал, как коснуться этой темы. Сеанс не годился для этого даже в любезной форме, какой бы ни был пациент.

Я уже собирался заканчивать, когда он внезапно заговорил о Математичке.

– Она тяжело переживала ваше отсутствие. Прождала вас внизу до самого вечера. На таком холоде, понимаете! К счастью, я был там. Изо всех сил старался ее успокоить. Вы знаете, это очень чувствительная женщина, решившая посвятить себя обучению молодежи, а не одержимая сексом. Это доказательство высокой нравственности. Я думаю… – он замялся, – что очень хотел бы снова ее увидеть. Удивительно, что она не пришла сегодня. По четвергам она приходит первой. Я расположился в кафе «Жан Барт», сразу после обеда, чтобы увидеть, когда она появится. Что-то, должно быть, помешало ей прийти, я уверен, она очень серьезная особа.

Я поздравил его с наступающими праздниками и закончил сеанс.

Они, вероятно, встретились на лестнице, так как едва он ушел, снова позвонили в дверь. Удивленный, я пошел открывать. Может, это Математичка? Либо Шапиро ее отпустил, либо Семяизвергатель был прав: ее что-то задержало.

Это была не Математичка, а Герострат.

Он был одет в костюм Деда Мороза и тащил за собой мешок.

– Ты можешь меня принять? – спросил он.

Этот визит удивил меня лишь отчасти. Я ответил, что у меня было немного времени для него, и подвинулся, уступая дорогу. Против обыкновения в его дыхании не чувствовалось запаха спиртного.

Мой кабинет, казалось, поверг его в сильное смятение. Можно было подумать, что он проник в святая святых фрейдизма.

– Вот оно как, у психоаналитика! Пациент устраивается здесь, на кушетке; а ты слушаешь в этом кресле. Так?

Кивком головы я дал ему понять, что он не ошибается.

– Я уже давно хотел прийти, – сказал он, – но не осмеливался. Это нелегкое дело, психоанализ, знаешь. Ты прикладываешь усилия, несешь ответственность за свои действия, ты не должен говорить об этом с полицией, даже находясь под усиленным наблюдением.

Он заколебался, потом пристально и одновременно вопросительно взглянул на меня:

– Что мне делать? Ложиться или садиться?

Я указал ему на стул, а сам уселся напротив, демонстративно взглянув на часы. Ребекка скоро придет. Я не знал, о чем он хотел со мной поговорить, и давал ему минут десять, не больше. И если он снова начнет свои намеки по поводу Ольги, я выкину его за дверь без всяких церемоний.

– С тех пор, как мы виделись, – начал он, – я не перестаю размышлять. Ты себе представить не можешь, насколько я заинтересован. Я понимаю, что психоанализ – это не пустяк, люди не просто вытягиваются на кушетке, а потом больше об этом не думают, вроде «До свидания, месье, до следующего раза». Это что-то, что не отпускает тебя, занимает все твое время. Даже когда спишь или беспробудно пьян. По-другому смотришь на остальных людей. Если хочешь знать мое мнение, психоанализ повсюду, а психоаналитик – нигде, только в своем кресле. Но, возможно, для тебя трудность, чтобы взять меня на психоанализ, заключается в…

Он прервался, явно смущенный, поколебался:

– … заключается в оплате. Тогда я тебя сразу же успокою. Я сказал себе, что платить тебе, ремонтируя твою машину, в сущности, не годится. На самом деле за все надо платить, и бесплатный сыр только в мышеловке. Я это понял с моими двадцатью миллионами, выигранными в «Лото». На этот раз я принимаю меры предосторожности: если бы ты устроил для меня бесплатные сеансы, у меня было бы впечатление, что они не мои, и я бы не осмелился сказать то, что хочу. Вот почему я предпочитаю заплатить. Быстрым жестом он потянул застежку-молнию на своей сумке на колесиках. К моему величайшему изумлению, там оказалось огромное количество пятисотфранковых банкнот, которые начали вываливаться на пол.

– Семь миллионов, – сказал он, – этого хватит?

Ошеломленный, я смотрел на пачки денег, которые были разложены на моем ковре. Местами они образовывали горки, которые росли прямо на глазах.

Он победно улыбнулся:

– Это пациентка на «Ланче» дала мне их на сохранение Она украла их у своего мужа.

– Ольга! – воскликнул я, одинаково удивленный его словами и количеством денег, громоздящихся передо мной.

– Да, у меня давно было желание поговорить с тобой о ней, но я не знал, как начать разговор. То, что у меня с ней произошло, – необычно. Как я тебе уже сказал, я часто брожу по кварталу без всякой цели. Смотрю по сторонам, захожу в кафе, наблюдаю. Однажды она подошла ко мне. Сам бы я этого не сделал, потому что у меня трудности с женщинами. В ректорате я сжигал досье, но не более того. Женщины – нет, даже с деньгами, выигранными в «Лото», я не позволял себе этого. Но тогда она сама подошла ко мне. Когда она выходила от тебя и муж не ждал ее, мы шли в «Жан Барт». Она угощала всех спиртным, не скупилась на расходы! Действительно шикарная женщина, которая имела столько денег, сколько хотела. Но это не мешало ей воровать. Везде, где бы она не проходила, она должна была что-нибудь утащить. Однажды в «Жан Барт» она воспользовалась тем, что хозяин повернулся к нам спиной, и стащила бутылку рома. Просто для удовольствия. Это было у нее в крови. Я видел профессиональных воров. Ничего похожего. Она приводила меня в магазин, я становился в уголке и смотрел, как она это делает. Она не хотела, чтобы я был с ней, я бы ей мешал. Вот почему я никогда не сопровождал ее в универмаг Бернштейна, где она была завсегдатаем. Жаль, я очень хотел бы посмотреть на нее в действии там. Потому что то, что она делала, было настоящим искусством. Никогда я не видел, чтобы она вышла откуда-нибудь с пустыми руками, даже если за ней гналась вся охрана.

Я не верил своим ушам. Ольга и Герострат вместе в бистро, вместе ходили по магазинам, и я ничего не знал об этом! После ее смерти другие люди говорили мне, кем она была и что делала.

– Она отдавала мне то, что воровала, – снова заговорил Герострат. – Тебе это нужно больше, чем мне, – говорила она. Это правда, но чаще всего она таскала наугад выставленный на витрине товар, и я не всегда знал, что мне с этим делать. Однажды она отдала мне женские колготки. Она очень любила воровать такого рода вещи. Говорила, что это напоминает ей о том, как она начинала. Но колготки, я не мог их надеть! Тогда я бросил все в огонь. Очевидно, они не стоили пятисотфранковой купюры, выигранной в «Лото», но это было лучше, чем ничего. Теперь, когда она мертва, – добавил он грустно, – мне будет ее не хватать. По ее мнению, жечь досье Управления обучающим персоналом № 12 или воровать в магазинах – в сущности, одно и то же. Вот почему мы были настоящими сообщниками.

Он остановился, ждал, вероятно, что я скажу. Я молчал.

– Это странно, что ты ничего у меня не спрашиваешь про сексуальную сторону наших отношений, – сказал он с таким видом, как будто напоминал о моем долге. – Она говорила мне, что этим всегда интересуются в психоанализе.

Он, казалось, еще поколебался немного:

– Потому что, с этой стороны, все прекрасно. Однажды я пошел с ней в шестнадцатый округ. В частный особняк, где был убит ее муж. Очень богатый дом. Даже выиграв в «Лото», я не смог бы себе такого позволить. Она принялась мне рассказывать, как это происходило у нее с мужем. Он ее бил и все в таком роде. Потом разделась, чтобы показать мне. Ты знаешь, я в своей жизни видел немного обнаженных женщин. Один раз в больнице я по ошибке вошел в женский душ. Они так кричали, что я тотчас же сбежал и не успел ничего разглядеть. А тогда она дала мне время рассмотреть ее. У нее повсюду были синяки. Ее мужу пришлось попотеть, поверьте мне. На мой взгляд, газеты правы – он убил ее. После твоего сеанса он приехал за ней и посадил в свою машину. Вот, должно быть, почему «Ланча» осталась стоять внизу перед твоим домом. Но внимание! Я не сказал, что он это сделал нарочно. Я склоняюсь к несчастному случаю. Он, должно быть, сжал ей горло немного сильнее обычного, она не успела его предупредить, и хрясь! Неосторожность во время любовных игр, если хочешь. Это очень возможно, я понял это. Потому что после того, как позволила рассмотреть себя, она захотела, чтобы я делал с ней то же, что и ее муж. Представляешь себе? Я не силен в том, что касается традиционного секса, а уж за специфическими ощущениями ко мне тем более не стоит обращаться. Но она настояла. «Ты действуешь очень грубо, – сказала она, – изо всех сил сжимаешь мне горло». Чтобы доставить ей удовольствие, я окал его чуть-чуть. Она завелась с полоборота, извивалась всем телом, кричала, чтобы я продолжал и давал ей по полной. Но я не смог, слишком боялся, и мы остановились. Она была недовольна. «В любви ты звезд с неба не хватаешь», – сказала она, одеваясь. Я был огорчен. Тогда-то она и посоветовала сходить к тебе на консультацию. По ее словам, у меня половые проблемы, она считала, что ты можешь мне помочь, потому что это твоя специальность.

На ковре спокойно продолжали появляться миллионы. Скорость немного замедлилась, но они заняли добрую половину моего кабинета, и маленькие кучки все еще образовывались тут и там. Герострат был их хозяином, благодаря Ольге, по крайней мере, благодаря ее смерти.

– Вы действительно не смогли ее задушить? – спросил я.

У него был смущенный вид.

– Ведь я же сказал тебе! Это было сильнее меня, я не мог. Потом мы больше не пытались. Я тебя уверяю. По ее словам, мне следовало лечиться. Теперь, когда она умерла, нужно исполнить ее последнюю волю. Вот почему я здесь.

Он показал мне на деньги, разбросанные вокруг:

– Сначала было около восьми миллионов. Значит, она высоко ценила меня, раз доверила все это. Я действительно верю, что она очень любила меня, несмотря на мои половые проблемы. Но когда я узнал о ее смерти, то сказал себе, что эти деньги стали моими. Я правильно сделал, не отдав их ее мужу, у него не было бы времени ими воспользоваться. Это напомнило мне о «Лото». Такое происходит только со мной. Тогда я начал жечь их. Всего около миллиона. Но лучше использовать оставшиеся на психоанализ, прежде чем они полностью сгорят в моем камине. Я не знаю, сколько это будет стоить, но предпочитаю, чтобы ты взял все. Это будет оплата за будущие сеансы. Семи миллионов должно хватить. Ты ведь понимаешь: можно сжечь деньги, но нельзя сжечь сеансы психоанализа.

Я почувствовал себя жалким. Как я мог ошибиться? Этот человек просил взять его на психоанализ, возможно, что было редкостью, по-настоящему просил. С невероятным доверием он был готов заплатить за это семь миллионов. Подумать только, я принял его за шантажиста! Должно быть, я потерял чувство меры!

И подумать только, я подозревал Флоранс в краже этих денег! Перед глазами вновь появилась ее мебель от Элен Грей, ансамбли от Жан-Поля Готье, Йоши Йамамото и Карла Лагерфельда, пребывание в шикарных отелях, вложения в доходные предприятия. Она никогда бы не увидела, как все это выглядит, если только она об этом мечтала, встречаясь с Максом. Что касается ее дорогостоящего уик-энда с Мэтью, она, должно быть, как всегда, отправилась к родителям в Бургонь. Любопытный поворот событий. С этими деньгами я не только не должен больше просить снижения суммы алиментов, но мог бы даже ее увеличить, если мне подскажет сердце. А Мэтью в любом случае было бы хорошо. Случись это с Флоранс или со мной, его всегда будут баловать так же, кале и раньше. Мой банк это тоже устроило бы. Отныне Лами принимал бы меня в агентстве со всеми почестями. Мне больше не надо было бы продавать мою «Вольво» или мебель, и я мог бы даже поменять ее, если захочу! И потом, Ребекка! У нее были бы все выставки, которые она пожелает, и ей не пришлось бы терпеть директоров галерей.

Все было бы в моей власти.

Мой взгляд упал на Герострата, который ждал, немного обеспокоенный, со своей сумкой на колесиках, где еще недавно было все его состояние Опустевшая верхняя часть песочных часов. Семь миллионов! Два слова, которые решили бы все мои проблемы.

– Ну? Тебя устроит то, что я рассказал? – спросил Герострат. – Как ты считаешь, готов я для сеансов психоанализа?

В соседней квартире женский голос пел: «Весь мир наполнен надеждой». В последний раз я слышал ее, принимая Ольгу.

Я подумал несколько мгновений. «Наше призвание в том, чтобы позволить человеческой речи звучать», – говорил мне Злибовик. И еще: «Если Вы отыщите эти деньги, правильно распорядитесь ими». Несомненно, я собирался правильно их использовать. Странное ликование овладело мной, более сильное, чем то, которое я испытал, думая, как смогу потратить их.

Жестом я указал на миллионы, рассыпанные на моем ковре:

– Сожалею, – сказал я, – но сеансы психоанализа не оплачиваются заранее. Вам нужно будет ухитриться сделать так, чтобы платить за каждый сеанс отдельно.

Он казался ошеломленным. Его взгляд остановился на деньгах, потом вернулся ко мне, почти умоляющий. Он выражал одновременно смятение и сильное недоумение.

– Но если деньги останутся у меня, я сожгу их! – возразил он.

– Сами решайте, хотите ли вы заниматься психоанализом.

Я ничего больше не сказал.

Это было бы бесполезно.

И в первый раз за долгое время у меня возникло чувство, что я произнес именно те слова, которые должен говорить психоаналитик.