Реальная, но совсем не ледяная.

И тем более не неподвижная.

Я уже проснулся, или это было продолжением сна?

Ольга выбралась из-под своей кушетки, ее руки обнимали меня за шею и притягивали к себе.

Мертвая, которая хотела заставить себя любить. Как она оказалась в моей постели? Я постарался воскресить в памяти все, что делал по возвращении. Скотч, опьянение, спальня… Я не мог вспомнить, чтобы проходил через свой кабинет или приближался к Ольге. Однако следовало признать очевидное: она была здесь, как во сне с Максом. Если только я не был с ней под кушеткой. Я выпил слишком много скотча, чтобы знать, где нахожусь на самом деле. Единственное, в чем я был уверен, что она обнимала меня так крепко, что, несмотря на все мои усилия, мне не удавалось освободиться. В то же время ее кожа уже не казалась мне такой холодной. Возможно, она согревалась от соприкосновения со мной? Она была обнаженной – мне понадобилось некоторое время, чтобы заметить это, тем более что я не помнил, чтобы снимал с нее одежду, но в ее наготе не было ничего отталкивающего. Тело, обвивавшее меня, согревалось все больше, а кожа была чрезвычайно нежной на ощупь.

У меня в голове засела мысль: эта кожа была создана для ласк, неоспоримое утверждение наготы, которая хотела заставить полюбить себя. Я принял ее в свои руки, сначала робко, потом обнял крепче. Тогда я заметил, что тоже обнажен. Когда я разделся? У меня не было об этом ни малейшего понятия. Я был слишком пьян, чтобы помнить об этом. Ее лицо склонилось надо мной. В темноте я смутно различал его очертания, но мне не удавалось его узнать. Ольга? Волосы у нее были длиннее. Правда, смерть не мешает расти ни ногтям, ни волосам. Потом меня обхватили ее ноги, обтянутые чулками. Я провел по ним руссами до алмазной инкрустации, украшавшей ее лодыжки. Намек на вульгарность, чтобы возбудить мужчину. Я захотел заговорить, по крайней мере задать ей вопрос, но она прижалась ртом к моим губам. Ее руки направляли меня, возбуждая желание. Внезапно у меня возникло ощущение, что моя нижняя часть тела поймана, буквально взята в плен, в то время как ее ноги сомкнулись у меня за спиной. И снова я почувствовал ее кожу. Теплая и шелковистая, она окружала меня повсюду.

Я отдался на волю этой мягкости.

Губы, прижавшиеся к моему рту, были правы: слова лишние. Только движения имели значение. Они включались в бесконечность. Бесконечность обиженных женщин. Любовница или пациентка, любимая или отвергнутая, но, так или иначе, символически или в действительности, – истязаемые. Бросившая меня Флоранс, сбежавшая Математичка, Ребекка, которая обо мне забыла, задушенная Ольга Гибель одной провоцировала уход другой. И так до бесконечности. Как в том сне, который Лакану рассказала одна из его пациенток. Паскалевский сон, – говорил он, – о множестве бесконечно чередующихся жизней: существование всегда отражается в самом себе. А у меня было множество смертей, которые чередовались и отображались одна в другой, от Флоранс к Ольге. Она была там, в шелесте вздохов под моим напором, который я обрушивал на нее. Наслаждение рождалось в ней при каждом нашем движении, все сильнее и глубже, и в то время как я наполнял ее, голос, равно вежливый и властный, шептал мне нa ухо: «Давайте же, нужно спросить у нее про семь миллионов. Я уже пытался, но вам она должна сказать. Ну же, пошевеливайтесь, старина, задайте ей вопрос, тока еще не слишком поздно».

Но она мне этого не позволяла. Цеплялась за меня и двигалась с такой страстью, что мне не удавалось ни о чем ее спросить. Наслаждение выводило ее из себя, разжигало ярость. Она хотела получить от меня еще больше. Я находился в центре разгоряченной до предела наготы, которая больше не владела собой, одновременно колотила и сжимала меня, чтобы увлечь за собой на гибель, в то время как с губ ее срывались ругательства. Ругательства мешались со слюной. Те же самые, которые она произносила во время сеанса, чтобы возбудить меня. Голос, на мгновение отступивший перед этим неистовством, вновь обрел силу. «Давайте же, старина, – говорил он нетерпеливо, – вы не понимаете! Нужно спешить! Черт, надо с этим покончить!» Он был прав, с этим нужно было кончать. С этой жизнью, которая непрестанно двигалась. Тогда, уступая приказу, я медленно подобрался к ее горлу. Мои руки остановились у нее на затылке, тогда как большие пальцы пытались соединиться на шее. Эти действия были мне хорошо знакомы, их совершили передо мной двумя днями раньше. Не было ничего легче, чем воспроизвести их снова. Семь миллионов больше не имели никакого значения, важны были лишь пальцы, которые я погружал в ее плоть.

Она не противилась. Только дыхание становилось тяжелее, по мере того как сильнее я давил, язык начал вываливаться изо рта. Я чувствовал его, влажный, на своем лице. Язык, полный слюны. И я не смог бы точно сказать, облизывалась она от напряжения или поощряя мое желание поскорее кончить. Я сжал еще сильнее, изо всех сил. Боль раздирала мои предплечья, но ничто теперь не могло меня остановить. Постепенно буря стихла. Глубокий покой разливался по лицу рядом с моим. Глаза закрыты, смерть разрушала его изнутри. Иногда оно искажалось от боли. Потом, как если бы одно испытание было пройдено, разглаживалось и безмятежно ожидало следующего приступа. Я с трудом различал его в темноте, но черты казались мне бесконечно нежными. Грудь в грудь и рука об руку – я любил смерть, которую дарил ей, и мои руки снова неумолимо двинулись вверх, чтобы завершить начатое.

Скоро, скоро, шея показалась мне достаточно хрупкой. Я выпрямился на кровати и всем весом надавил ей на горло. Раздался хруст, затем все смолкло. У меня было чувство, будто я сжимаю в руках сливочное масло. Меня смущало, с какой легкостью я умертвил. На всякий случай я продолжал сжимать руки, хотя это уже было излишне.

И тут я услышал крик.

Ошеломленный, я открыл глаза: Ребекка, обнаженная, стояла посреди спальни. Нагая, в темных чулках, которые доходили ей до середины бедра. Она смотрела на меня как на сумасшедшего.

При виде ее у меня возникло ощущение, словно я прилетел с другой планеты. Кроме меня, в постели – никого. Она была в полнейшем беспорядке: простыни, сбившись в сторону, свисали на ковер, валик укатился в другой конец комнаты. Я держал в руках подушку, а Ребекка стояла напротив и испуганно наблюдала за мной. Я не сразу понял, что имел дело не с призраком.

– Что вы здесь делаете?

Вместо ответа она схватила с ночного столика пачку «Лаки». У нее дрожали руки, и ей понадобилось несколько попыток, чтобы зажечь сигарету. Она несколько раз затянулась, прежде чем собрать с пола свою разбросанную одежду.

– Что я здесь делаю? У вас входит в привычку задавать мне подобные вопросы. Вы что же, не знаете?

Эти слова вернули меня к действительности. Меня охватила смутная тревога, я взял сигарету и так же, как и Ребекка, дрожащей рукой зажег ее.

– Как вы вошли? Я не слышал.

Она открыла сумку, достала ключ и показала его мне.

– Очевидно, с помощью этого. А вы, может быть, думаете, что я проникла через окно?

– Я не понимаю, в течение двух дней я пытаюсь с вами связаться, вы и ухом не ведете, и вдруг ни с того ни с сего оказываетесь у меня.

– Ну, хорошо же, уверяю вас, что это больше не повторится. – Она бросила ключ мне в лицо. – Вот, после того, что только что произошло, ноги моей здесь больше не будет.

Я припомнил все, что делал.

– Что случилось? – спросил я, терзаемый жгучим беспокойством. – Я не пытался…

– Это самое меньшее, что можно сказать, – воскликнула она, ироничным и гневным тоном одновременно, – вы попытались! Только ошиблись партнершей. Как только я вас раздела, вы набросились на свою подушку. Я знаю, что вы были пьяны – стоило только увидеть бутылку из-под виски в гостиной, – но увлечься подушкой! Вы катались с ней по кровати, сжимали ее изо всех сил, ласкали ее, кидались на нее всем телом и называли Ольгой. А я была рядом с вами и все это видела. Оргия с постельным бельем. Кто эта Ольга? Так зовут вашу подушку или новую любовницу? Она была с вами, когда вы не пришли на свидание? А потом вы вдруг совсем обезумели. Принялись сжимать ее все сильнее и сильнее, – если бы вы на самом деле были с женщиной, я недорого дала бы за ее жизнь, – и кричать непонятно что. Звали какого Макса – вашу перину, я полагаю, – орали, что вам нужны семь миллионов или что-то в этом роде, я ничего не поняла. Мне надоел этот бред, и, чтобы покончить с ним, я принялась кричать еще громче, и вы, наконец, меня услышали.

Она раздавила в пепельнице сигарету, потом закончила одеваться. Мне захотелось проверить, есть ли у нее на чулках алмазная инкрустация на высоте лодыжек, но, даже выпрямившись на кровати, мне не удалось ничего увидеть.

– Возможно, у вас непереносимость к алкоголю, – продолжила Ребекка, – но в данный момент дела у вас неважные. Я хотела вас увидеть, но если бы знала, что вы займетесь любовью с подушкой, то не стала бы вас беспокоить.

В ее голосе мне послышались слезы. Если она и была огорчена, то старалась не показать этого. «Тебе платят не за то, чтобы ты спал», – сказала мне Флоранс. Распространялись ли эти слова и на мое поведение в постели?

Ребекка взяла свое пальто и направилась к гостиной.

– Спасибо за этот вечер, – сказала она, – я буду вспоминать его.

Прежде чем выйти из комнаты, она повернулась ко мне и добавила:

– В «Базар-де-л'Отель-де-Виль» около пятнадцати бельевых магазинов, сбегайте туда, вы там непременно найдете себе подружку.

Потом хлопнула дверью, быстрым шагом пересекла гостиную, и входная дверь в свою очередь закрылась за ней.

Я остался в кровати, с подушкой между ног. Эта ссора оглушила меня еще больше, чем мой сон. Я немного подождал, затем подошел к окну. Снег, вихрем кружащийся вокруг уличных фонарей, заставил меня подумать о насекомых, привлекаемых светом. Хотел бы я, чтобы все это оказалось только дурным сном, но «Ланча» напротив лицея свидетельствовала об обратном. И, как если бы требовались дополнительные доказательства, Ребекка вышла из здания. Закутанная в свое пальто, она напомнила мне пациентку после сеанса. Она села в красный «Гольф», оставленный чуть дальше. С нескольких попыток ей удалось завести мотор, и она уехала в направлении бульвара Рошешуар.

Я потушил сигарету и, опустошенный, снова вытянулся на постели, уставившись в потолок. Ребекка покинула эту спальню, возможно, и мою жизнь тоже, а я даже не знал, носила ли она чулки «Шанталь Томас». А наверху, в моем кабинете, находилась другая женщина. Когда я разберусь с ней, позвоню Ребекке, уговорю ее вернуться.

На этой мысли я погрузился в сон без сновидений.

Проснувшись, я обнаружил под входной дверью письмо из банка, сообщающее, что задолженность на моем счете возросла до двухсот пятидесяти тысяч франков. У меня не было желания начинать день с подобной новости, и я бросил письмо в корзину для мусора. Меня ждали дела поважнее.

Было два часа дня. Через две минуты у меня сеанс со Злибовиком. Иными словами, он был пропущен. В любом случае, разве я ему не говорил, что собираюсь сдаться Шапиро? Но сначала я хотел узнать, что произошло у Макса дома. Кто был тем человеком, которого он убил? Ни по радио, ни по телевидению об этом не сообщали. По крайней мере, пока, поскольку я не сомневался, что произошло убийство, как не сомневался, что Макс снова приедет ко мне, чтобы запугивать. Я просмотрел свой журнал встреч: ожидалось несколько пациентов, в том числе Математичка и Семяизвергатель. У меня не было желания принимать их. Только не с Ольгой, спрятанной под кушеткой. Сеансы втроем – я думал о термине «оргия», использованном Ребеккой, – я был сыт ими по горло. Нужно было уладить это дело как можно скорее. Пусть сегодня мои пациенты придут к закрытым дверям.

Я надел куртку и спустился вниз купить «Франс-Суар». Странно, Герострата не было. Неужели холод подавил у него страсть к наблюдению, или ему предложили поработать Дедом Морозом сверхурочно?

На этот раз пресса опередила телевидение и радио. «ЗАГАДОЧНОЕ УБИЙСТВО НА АВЕНЮ МОНТЕСПАН» – гласил газетный заголовок, отсылая на одну из внутренних страниц. Там меня ожидал сюрприз: две фотографии на полстраницы. Одна, отныне классическая, Макса, вторая – Ольги. Над фотографиями заголовок, выполненный жирными буквами:

СМЕРТЬ ДЕЛЬЦА

А ниже располагалась следующая статья:

Вчера между девятью и одиннадцатью часами вечера, в своем частном особняке на авеню Монтеспан несколькими выстрелами из пистолета калибра 6,35 миллиметра был застрелен Максим Монтиньяк. Доставленный службой неотложной помощи в больницу Сент-Перин, он вскоре скончался от нанесенных ему ранений. Убийца мог быть родственником жертвы и пользоваться ею доверием. Предположительно речь идет об Ольге Монтиньяк, супруге убитого. Улики, доказывающие ее присутствие в момент убийства, были найдены в кабинете, где делец был застрелен. Однако в настоящее время полиция отказывается сделать заявление.

Напомним, что Макс Монтиньяк являлся подозреваемым в деле о займе, предоставленном Европейским торговым банком. По мнению судьи Моран, который ведет расследование, общества, находившиеся под управлением Макса Монтиньяка, были оценены гораздо выше их реальной стоимости. Органом, ответственным за экспертизу, является не кто иной, – как этот самый банк. Суммы, вложенные в дельца, исчисляются несколькими миллионами франков. Они сильно превышают гарантии, которые он был в состоянии предоставить. Эти деньги, вероятно, пошли на финансирование политических партий большинства и оппозиции – Монтиньяк стремился заручиться поддержкой со всех сторон, что объясняет индульгенции, которыми он пользовался до настоящего времени. Однако ситуация изменилась, и расследование, как и последующее заключение Монтиньяка в тюрьму, ни у кого не вызывали сомнения.

Его смерть положила конец судебному преследованию, но расследование будет продолжаться. Судья Моран по-прежнему желает встретиться с управляющими банка, предоставившими эти ссуды месье Монтиньяку.

Что касается его супруги, на данный момент она неуловима. Полиция, желая получить ее свидетельские показания, объявила Ольгу Монтиньяк в розыск.

Я не мог опомниться: не Макс убил своего посетителя, его самого лишили жизни, и подозревали в этом его жену? Я вернулся в книжный магазин, скупил все сегодняшние газеты и поднялся к себе. Однако их чтение не дало мне ничего нового. Макс Монтиньяк был застрелен накануне, между девятью и одиннадцатью часами вечера, в своем особняке на авеню Монтеспан. Что касается Ольги, в разных изданиях версии немного отличались. Либо ее виновность не вызывала никаких сомнений, либо она была представлена как главный свидетель, которого хотела видеть полиция.

Откуда у журналистов эта информация? Макс принимал мужчину. В этом у меня не было никаких сомнений, я слышал, как он говорил: «И я еще должен выносить такого типа, как вы!» Вот этот человек его и убил.

Что делать? Позвонить Шапиро, рассказать ему, что знаю? Это дело слишком сильно меня затягивало. Я рисковал быть вовлеченным в него, хотя мне более чем хватало убийства Ольги.

Телефон положил конец моим размышлениям.

Это был Шапиро. Его звонок едва ли удивил меня.

– Нужно, чтобы ты сейчас же пришел, – сказал он. – Это срочно.

И повесил трубку, не дожидаясь моего ответа.

– Итак, ты не видел Ольгу Монтиньяк с понедельника и не начал беспокоиться? В последний раз ты проявил меньшее беспристрастие по отношению к ней.

Я бы сумел оценить, если бы Шапиро избавил меня от своей иронии. Его гаев не смягчился. Вместо того чтобы сразу же принять меня, как того предполагала срочность его вызова, он заставил меня прождать около часа в малюсенькой и студеной комнате. За столом полицейский в штатском печатал отчет на старой пишущей машинке. Иногда он бросал на меня искушенный взгляд – в его глазах я, должно быть, был преступником, арест которого был само собой разумеющимся делом. Два или три раза я вставал, чтобы согреть ноги, но каждый раз он жестом приказывал мне сесть обратно.

Когда наконец Шапиро меня принял, он тем же самым жестом указал на стул перед своим столом. Не оставляя мне времени сказать что-нибудь, он начал допрос, без конца возвращаясь к одним и тем же вопросам. Была ли Ольга моей любовницей? Где она сейчас находится? Что делает ее машина перед моим домом?

От него не стоило ожидать никакой снисходительности. Что бы он сделал, – думал я, – если бы знал, где она находится в данный момент? Считая мою вину доказанной, он не успокоился бы, пока не впутал меня в это дело.

Я достал сигарету из своей пачки. Он молча смотрел, как я прикуриваю. У меня было впечатление, что каждый мой жест, каждое слово увеличивают его подозрение.

– Сколько раз тебе повторять, что это обычное дело – пропустить сеанс? Любой специалист по психоанализу тебе скажет.

– И поэтому ты не переставая звонил мне?

Его вопрос застал меня врасплох. Я совершенно забыл о своих звонках в комиссариат.

– Я… я хотел предложить тебе пообедать, – невнятно говорил я. – Из-за этой женщины в наших отношениях появилась холодность… – Объяснение напрашивалось само собой.

– Тогда почему ты не ответил на мое сообщение?

– У меня не было времени. Но я собирался это сделать.

– Конечно, – согласился он насмешливо, – ты настаиваешь на разговоре со мной, а когда я оставляю сообщение на твоем автоответчике, у тебя больше нет времени… Все это немного не последовательно.

Я не нашел, что ответить. Внезапно он спросил:

– А последовательно то, что машина Ольги Монтиньяк все еще стоит перед твоим домом?

Снова я промолчал.

– По этому поводу, – сказал он, – хотел бы я знать, кто заплатил за нее штраф за парковку в неположенном месте. Я знаком с контролершей, следящей за соблюдением правил парковки автомобилей в твоем квартале – настоящая находка для Государственного казначейства. Она не пожалела сил на выписку квитанций.

Он открыл ящик письменного стола и достал оттуда пачку прямоугольных листочков голубого цвета.

– Кто их оплатил, ты или Ольга?

Я смотрел на него, ничего не понимая.

– Но это невозможно! – воскликнул я. – Если ее машина осталась стоять перед моим домом, каким образом это касается меня? У меня резидентская карточка, разрешающая парковаться на авеню, я не понимаю, с чего бы мне оплачивать чужие штрафы.

Было тут что-то выше моего понимания. Мог ли я действительно оплатить эти штрафы и не помнить об этом? Продолжение эпизода, относящегося к спутанности сознания, который привел к тому, что я задушил Ольгу? Если только это не Макс их оплатил. Но с какой целью?

– Ладно, – уступил Шапиро, – это не ты заплатил за нее. Но ты же не собираешься заставить меня поверить в то, что Ольга Монтиньяк возвращалась в твой квартал специально за этим, или что это подарок Деда Мороза… Возможно, – добавил он почти угрожающим тоном, – тебе следовало бы сознаться, что ты укрывал эту женщину у себя до того, как было совершено убийство ее супруга.

Он вынул пачку «Честерфилда» из кармана, выудил из нее сигарету и прикурил от своей зажигалки, затем спросил, четко выговаривая каждое слово:

– А по поводу убийства мужа есть у тебя какие-нибудь соображения?

Он медленно выдыхал дым в потолок, в то время как я давил свою сигарету в пепельнице, полной окурков. Эта операция на несколько секунд отвлекла его, потом, увидев, что я не отвечаю, он продолжил:

– Лично я думаю, что у нас есть достаточно веские улики против этой женщины. У нее, скорее всего, были ключи от особняка и, вероятно, от кабинета, она могла спокойно поджидать мужа внутри, чтобы убить. Причин для этого хватало. Он невероятно жестоко с ней обращался. Она показывала нам синяки по всему телу. Мы предложили ей написать заявление, но она отказалась. Я думаю, она должна была тебе об этом рассказывать, если нет, то стоило бы задуматься о том, что она у тебя делала.

– Она только об этом и говорила. Ее клептомания была средством провокации мужа. Она не могла вынести полного подчинения у этого типа. Параноик, считавший, что ему все позволено, и к тому же обладающий значительным состоянием.

Шапиро раздраженно пожал плечами:

– Все это – пыль в глаза, выдумки прессы. Монтиньяк был нищим. Знаешь пословицу: богатому все бесплатно. Его талант заключался в том, чтобы заставить поверить, что он богач. Для этого он не скупился в средствах: особняк, шумные приемы, роскошные офисы, частный самолет. Все эти финтифлюшки богатых. А на самом деле гол как сокол. Ни сантима. Но он мог рассчитывать на средства массовой информации, чтобы поднять шумиху. Тактика была проста. Он раздевал Поля, чтобы одеть Пьера. Если хочешь, он занимал справа, чтобы вернуть долги налево. Старо как мир, но эффективно. Особенно в его исполнении! Он пользовался таким авторитетом, что, несмотря на долги, банки абсолютно утратили бдительность. Он сравнивал их с женщинами в пылу страсти, которые поднимали юбки при его приближении. И небезосновательно. Они настежь открывали перед ним сейфы, ему оставалось только пользоваться. Это позволяло ему подбирать разорившиеся предприятия, которые он выкупал за символическую сумму, а затем перепродавать их, получая дополнительную прибыль, которой он делился со своими кредиторами. Скомпрометировано множество людей. И я еще не закончил разбирать досье. Его политическая поддержка заменяла ему магию. Услугами Монтиньяка пользовались, чтобы вливать наличные в подпольные кассы. Когда он оказался на скамье подсудимых, его бывшие сообщники начали притворяться, что только что узнали, кем он был, или клясться, что незнакомы с ним. Короче, крысы бегут с корабля… Ольга каждый раз, когда ее арестовывали, публично заявляла, что это не ее, а мужа надо посадить в тюрьму. Потому что, по ее утверждению, рядом с ним она была просто наивным младенцем.

– И тем не менее не из-за этого же она его убила!

– Конечно, нет! Она убила его, чтобы он не прикончил ее. По ее словам, он хотел от нее избавиться, потому что она слишком многое знала о его делах, но потом она больше не говорила об этом или пробавлялась тем, что писалось в газетах. Мы не приняли ее всерьез. Признаю, это было ошибкой. Если хорошо поразмыслить, ее клептомания, вероятно, была своеобразным призывом о помощи.

Он прервался, чтобы найти свободное место в пепельнице. Не найдя, бросил окурок в корзину для бумаг. Его кабинет пропах табаком, он, должно быть, провел день, выкуривая сигарету за сигаретой. Очевидно, дело Монтиньяка портило ему жизнь. Он прикурил новую, затем, поколебавшись немного, протянул мне пачку, я не стал отказываться.

– В любом случае, для нее было бы лучше, чтобы мы ее арестовали. Воровство с витрины – менее серьезный проступок, чем убийство. К сожалению, из-за твоих показаний, мне пришлось ее отпустить.

Он не ошибался. Если бы она оказалась в тюрьме, это, по крайней мере, уберегло бы ее от того, чтобы погибнуть на моей кушетке. У меня был соблазн рассказать ему правду, но он не оставил мне на это времени.

– Я уверен, что ты солгал мне в тот вечер, – сказал он. – Но не будем к этому возвращаться. Я понимаю, что ты хотел защитить ее. Если бы моя любовница оказалась в подобной ситуации, я, вероятно, поступил бы так же.

– Ольга Монтиньяк никогда не была моей любовницей.

– У меня есть доказательства обратного.

У меня глаза расширились от удивления.

– Доказательства обратного?

– Твоя домработница застала тебя с ней на кушетке. Она была полуголой, ты целовал ее в губы. Не говори мне, что именно так ты лечишь своих пациентов. Вот ее показания, можешь прочитать.

Вот почему Май Ли избегала меня. Я проигнорировал отпечатанный на пишущей машинке листок, который он мне протягивал.

– Ты допрашивал мою домработницу! По какому праву?

Мой гнев его совершенно не смутил.

– Застала она тебя с этой женщиной, да или нет?

И снова я промолчал. Шапиро не стал настаивать.

– Я не требую письменного признания. Ты волен спать, с кем тебе хочется. Только, если Ольга была твоей любовницей, разъясни мне некоторые вещи. Ты уже оказал ей любезность, избавив от тюрьмы, а теперь еще хочешь прикрыть ее бегство.

– Это неправда.

– Тогда где она?

– Я ничего об этом не знаю.

– Как так, не знаешь?

– Ничего не знаю, вот и все.

– Она тебе ничего не говорила до того своего исчезновения?

– Нет.

– Так ты видел ее перед тем, как она сбежала?

– Да не видел я ее! – воскликнул я вымученно. – Она не приходила с понедельника. Что она делала потом, я не знаю.

– Сожалею, но я тебе не верю.

– У тебя есть еще свидетельские показания и доказательства, чтобы опровергнуть мои слова?

Он указал мне на толстую стопку информационных распечаток на своем столе.

– Это банковские операции, которые Макс Монтиньяк осуществил за последние недели, – сказал он. – Семь миллионов франков, сняты с разных счетов, включая Швейцарию и Люксембург. Он опустошил все, что только мог. И не для того, чтобы погасить долги. Он готовился покинуть Францию, прежде чем судья предъявит ему обвинение. Что стало с этими деньгами? Мы ничего не нашли в его сейфе на авеню Монтеспан. Или он спрятал их где-то еще, или их забрал, а скорее, забрала его убийца Ольга знала о планах своего мужа, догадывалась, что он хотел от нее отделаться. Полагаю, она говорила тебе об этом на ваших… сеансах. Дальше все ясно. Она убивает мужа и сбегает с деньгами. С ее точки зрения, это компенсация за все, что он заставил ее вынести. Во всяком случае, это версия, которую я поддерживаю.

– Вот что называют совокупностью предположений, основанных на вероятности, – заметил я.

– Твое участие в этой истории тоже очевидно. Ольга рассказала тебе о своих планах. Я признаю, что ты, должно быть, пытался отговорить ее, но безуспешно и, возможно, не слишком сильно старался. Потому что, по сути, это убийство тебя устраивает. Монтиньяк – негодяй. Какие угрызения совести можно испытывать с таким человеком, как он? Его жена – твоя любовница. Он угрожает ее убить. Это уже достаточно веская причина, чтобы его устранить, не так ли? А тут вот еще: он собрал себе в дорогу что смог, и у тебя как раз по горло проблем с деньгами. С этого момента круг замыкается. Конечно, это не ты стрелял, я считаю, что ты не способен никого убить. А Ольга – да. Итак, ты приютил ее у себя дома, пока она не нанесла ему решающий удар. Чтобы не обнаружилось, что ее «Ланча» стоит рядом с твоим домом, ты оплатил ее штрафы за неправильную парковку. А когда Ольга убила мужа, ты помог ей сбежать. Я ошибаюсь?

Он посмотрел мне прямо в глаза, чтобы оценить произведенный его словами эффект. Я опешил. Он сам верил в эту сказку или собрал ее, как мозаику, из разных деталей, чтобы вынудить меня признаться в преступлении?

– Если ты не хочешь усугублять свое положение, – продолжил он, – тебе лучше сказать мне, где вы договорились встретиться.

– Мы можем на этом остановиться, – ответил я. – Если ты убежден в том, что я соучастник Ольги в этом убийстве, тебе остается только арестовать меня. Я лишь хочу позвонить адвокату. Это мое право, не так ли?

Шапиро посмотрел на меня с задумчивым видом. Потом взял пепельницу и вытряхнул ее содержимое в корзину для бумаг.

– Я действительно мог бы задержать тебя здесь, – сказал он, – но вопреки тому, что ты думаешь, у меня нет никакого желания преследовать тебя. Мы старые друзья, и в данный момент я не располагаю ничем, кроме домыслов. Напротив, я прошу тебя остаться в зоне досягаемости полиции и не покидать Париж, не предупредив меня. Ну вот, теперь можешь вернуться к себе.

Он не пожал мне руку, и снова у меня возникло ощущение, что он выбросил меня за дверь своего комиссариата.

Долго ждать не пришлось. Почти сразу после моего возвращения из комиссариата приехала полицейская машина техпомощи, чтобы увезти «Ланчу». Нельзя сказать, что гололед облегчил им работу. Тем не менее место ее освободилось – никакая другая машина не заняла его, – и это нарушало стройную линию автомобилей на стоянке. Словно дырка в беззубом рте. Что Шапиро надеялся найти в этой машине? У меня не было ни малейшего понятия об этом, полицейская рутина, видимо. Во всяком случае, он не знал, где находилась Ольга, и, вероятно, был убежден, что я приведу его к ней. По какой еще другой причине он бы меня отпустил?

Мне было выгодно избавиться от нее. То, что я не сказал Шапиро о ее смерти, квалифицировало меня как убийцу. Гипотеза, которая подтвердила бы убийство Макса и особенно исчезновение семи миллионов. Удар грома средь ясного неба – я становился серийным убийцей. Сначала убил Ольгу из-за семи миллионов, потом ее мужа. Раз я уже прикончил Ольгу, то и убийцей Монтиньяка мог оказаться только я. А мотивы? Об этом не стоило беспокоиться, они найдутся. Логика прокурора не слишком отличалась от рассуждений Монтиньяка. Не могло быть и речи о том, чтобы попасться.

Я знал только один способ избежать этого. Он вызывал у меня отвращение, и Злибовик, скорее всего, его осудит, но у меня не было выбора.

Было два часа утра, идея уже достаточно сформировалась у меня в голове. Возвращаясь из комиссариата, я зашел в магазин инструментов, чтобы купить ломик, и теперь точно знал, что собираюсь делать.

Сначала я спустился, чтобы удостовериться, что внизу нет полицейского, следящего за домом. Холод пробрал меня до костей. Вся жизнь, казалось, исчезла. Герострат, должно быть, эмигрировал куда-нибудь в более мягкий климат. Фонари отбрасывали тусклые отблески, которые еще больше подчеркивали тишину и безлюдность пространства. Я обошел улицу, не обнаружив никого, кто выглядел бы наблюдающим за окрестностями.

Вернувшись, я вытащил Ольгу из-под кушетки. Несмотря на все меры предосторожности, я не смог помешать началу разложения. Кислый запах стоял в кабинете. Ольга пробыла там слишком долго. На кончиках ее пальцев уже появился мертвенный фиолетовый оттенок. Это зрелище не заинтересовало меня, но мои движения могли бы быть и более точными и результативными. Тогда я поднялся наверх за пледом. Странный ритуал, который требовал, чтобы мертвый был скрыт от посторонних глаз, даже если в два часа утра в разгаре зимы не было никакого риска кого-нибудь встретить. Я завернул Ольгу в плед и подтащил ее к выходу. Проверив, нет ли кого на лестнице, вызвал лифт. Было относительно легко разместить ее внутри. Настоящие трудности ждали меня снаружи.

«Вольво» был припаркован перед лицеем, а это значило, что мне придется пересечь авеню. В такую погоду проделать эту операцию с трупом на спине не так-то просто. Приехав на первый этаж, я положил Ольгу на правое плечо и пересек холл здания, опасаясь наткнуться на припозднившегося соседа. Этого не произошло, и я благополучно выбрался на улицу.

Из-за сильного холода снег покрылся ледяной, чрезвычайно скользкой коркой. Я не обратил на это внимание, когда выходил на разведку, но с Ольгой на спине это было совсем другое дело. Осторожно продвигаясь, я достиг края тротуара. Впереди разделительная полоса показалась мне неприступным островом, отрезанным от остального мира поблескивающим в свете фонарей шоссе. Зеркальная поверхность, преодоление которой было опасным предприятием. Если мне оно удастся, в тех же условиях придется пересечь и вторую часть дороги. Это казалось выше моих сил. Тем более что Ольга все больше давила на плечо. Следовало бы переложить ее на другое, но я еле сохранял равновесие, малейшее движение могло привести к падению. К тому же я не подумал надеть перчатки, пальцы закоченели, и я чувствовал себя неспособным владеть своими руками. Но вернуться назад с Ольгой, – об этом я даже думать не хотел.

Я вышел на шоссе. Земля была еще более скользкой, чем я опасался. Ноги у меня разъезжались, и я сам не понял, как растянулся посреди дороги. Если бы ехал автомобиль, я неминуемо угодил бы под колеса. К счастью, машин не было, и я продолжил двигаться, вцепившись в свою ношу, я был уверен, что никогда не достигну разделительной полосы. Однако чудо произошло, и я все-таки до нее добрался. Посыпанный здесь гравием, снег показался более рыхлым, во всяком случае, не таким ненадежным. Я со вздохом облегчения положил Ольгу на землю. Первая половина пути меня измотала, но оставалась еще вторая, до «Вольво», припаркованного на другой стороне улицы.

Я немного отдохнул, затем снова взвалил Ольгу на спину. Она осталась в той же позе, в какой я ее тащил, согнутая, как лошадиная подкова, затвердевшая на холоде, ее было бы невозможно разогнуть. Плед, в который я ее завернул, тоже стал ледяным и твердым. Он казался частью ее самой. Я огляделся, нет ли поблизости машин, и предпринял второй переход, надеясь, что чудо повторится.

Но, как известно, дважды не бывает. Внезапно нога соскользнула в сторону, и я тяжело упал на спину, выпустив из рук Ольгу. Она выкатилась из пледа, и, скользя по льду, как по дорожке в боулинге, остановилась у машины, припаркованной в десятке метров, да так и осталась там, привалившись, с полностью расстегнутым пиджаком, ноги широко расставлены, будто возвращалась с попойки.

Я хотел забрать ее оттуда, но едва поднялся на ноги, как снова упал. После нескольких бесплодных попыток я предпочел ползти по льду. Только так я добрался до нее, схватил ее за ногу и, как игрок в хоккей, ведущий перед собой шайбу, отправил ее по льду к «Вольво». Она двигалась с точностью бильярдного шара и достигла моей машины с двух или трех толчков. В это время раздался шум мотора. Я поскорее добрался до Ольги, открыл дверцу машины со стороны водителя и затолкал ее на кожаные сиденья.

И вовремя: полицейский автобус с зажженными фарами только что въехал на авеню. Его присутствие в этом безлюдном месте казалось нелепостью. Он медленно двигался. Видимо, водитель был больше занят тем, чтобы машина не скользила на льду, чем наблюдением за кварталом. Поравнявшись с «Вольво», он немного сбросил скорость. Несколько лиц повернулись в мою сторону, и он медленно удалился к улице Малезерб. Несмотря на холод, я весь вспотел. Рядом со мной Ольга носом уткнулась в приборную доску. Я пошел открыть багажник, вернулся за ней, кое-как дотащил по льду и затолкал внутрь. Подобрал плед, лежавший посреди дороги, и сунул его к Ольге Сел за руль и включил зажигание. Но не тут-то было. Мотор слабо заурчал и заглох окончательно и бесповоротно. Еще несколько попыток были столь же безуспешны. Уныние охватило меня: было так же напрасно пытаться завести эту машину, как и вернуть Ольгу к жизни.

Будто для того чтобы подтвердить диагноз, рядом кто-то заплетающимся языком сказал:

– Лучше оставьте это, шеф. Аккумулятор, должно быть, совсем разрядился. Неудивительно на таком холоде.

Подняв голову, я увидел склонившегося надо мной Герострата.

Он был в своем костюме Деда Мороза, что придавало ему причудливый вид. Можно было бы подумать, что сумка, которую он волочил за собой, была полна игрушек.

– Что вы здесь делаете? – спросил я изумленно.

– Заканчиваю работу Деда Мороза, – ответил он, – слишком много водки в голове. Меня выгнали с работы, но оставили костюм. Тогда я пошел за провизией. Он показал мне полную сумку. Дошел до самого Батиньоля, чтобы найти спиртное, представляете! Я там знаю кое-кого, он мне ни в чем не отказывает, сколько бы ни было времени. Большой глоток согревает. И вот я здесь.

– И как долго вы уже здесь?

– Достаточно, чтобы увидеть, как: вы ехали по льду со своим одеялом.

– Это все?

– А что было еще?

Я не ответил, и он заметил:

– Ваш «Вольво» не заведется. По такой погоде аккумулятор не выдерживает. То же самое, что и с «Ланчей» вашей пациентки. Я был в «Жане Барте», когда ее увезли. Вот так.

Он облокотился на дверцу моей машины, в его дыхании чувствовался запах алкоголя. Мне стало не по себе. Я мог бы поклясться, что он знал больше, чем старался показать, и давал понять мне это маленькими намеками, внешне невинными.

– Даже если подтолкнуть этот драндулет, – сказал он, – это ничего не даст. Недостаточно тока. Нужен новый аккумулятор.

– Хорошо, – сказал я, вылезая из машины, – завтра посмотрим.

– Я мог бы вам помочь. Теперь, когда я больше не работаю Дедом Морозом. И потом я разбираюсь в аккумуляторах.

– Спасибо, но я уже достаточно взрослый, чтобы справиться самому.

– Как скажете, шеф, – сказал он, прикладывая палец к колпаку Деда Мороза – Всегда к вашим услугам, но поверьте мне, это работа не для интеллектуала.

Потом он ушел, весь одетый в красное, волоча за собой мешок. Дед Мороз! Я внезапно вспомнил слова Шапиро в комиссариате: «Наверное, Дед Мороз оплатил штрафы Ольги». Но зачем бы ему это делать? Кроме того, откуда у него деньги? Он не выглядел так, будто купался в золоте. Я тревожно наблюдал, как он исчезает в тумане. Другой вопрос, гораздо более важный, занимал мой ум: видел ли он только, как я подбирал плед, или всю сцену целиком?

В любом случае, эта ночь была потеряна. Из-за аккумулятора я был обречен ждать до завтрашнего дня. Если только Герострат не предупредит полицию. Однако даже если он что-то видел, я не думал, что он это сделает. У него были другие планы, в этом я был уверен.

Я поднялся к себе, допил бутылку скотча и, как накануне, заснул смертельно пьяный, даже не раздевшись. На этот раз ни женщина ни подушка не потревожили мой сон.

Мне снилось, что было темно, я на кладбище – том самом, которое я видел за окном особняка Макса в предыдущем сне. Со мной был мужчина, одетый Дедом Морозом. Мы бесцельно бродили среди могил, декламируя стихотворение Верлена:

На вепсах орехового дерева сидели волки, они смотрели на нас и, казалось, рассказывали вместе с нами:

– Ты помнишь ли, как счастье к нам ласкалось? – спрашивал один.

– Вам нужно, чтоб оно мне вспоминалось? – отвечал другой.

И прерывались лишь только для того, чтобы разразиться громким хохотом.