- … я только не могу понять, зачем меня выдернули в Москву? Просидеть полтора часа в студии на скамейке запасных и сказать всего два слова?
- Подожди, давай посмотрим…
Топотун пришёл в гости к Владимиру Рыбаченко, чтобы вместе посмотреть передачу Георга Монахова «Начистоту». Иван ездил на съёмки популярного ток-шоу. Теперь Рыбаченко хотел увидеть друга в телевизоре.
Просторная студия Монахова. На двух длинных диванах «отсортированные» гости: родственники преступников, подруги потерпевшей, одноклассники, учителя, знакомые и друзья фигурантов резонансного преступления. Телеведущий сначала представляет гостя, а затем обращается к нему с вопросом. Время от времени беседа перебивается видеосюжетами. Сейчас ассистенты вывели на связь с аудиторией Татьяну Седловицкую – мать пострадавшей.
«…Обращаюсь к вам, люди, ко всему миру, потому что нас уже знают далеко за рубежом. Я благодарю вас за помощь, за то, что восстали за моего ребенка. Потому что своими усилиями я бы ничего не сделала. Говорю большое спасибо и низкий поклон от меня… Женщины, у кого есть дети, особенно девочки, я вас прошу, сделайте так, чтобы вот это никогда больше не повторилось с вашими детками. Берегите их. Потому что видите, что получается: ребенок пошёл просто отпраздновать 8 Марта, и её чуть заживо не спалили…».
- Что-то эта мамаша совсем потрёпанная, – Рыбаченко приглушил пультом громкость. – Интересно, где она была, пока дочь росла?
- Где? – Топотун повернулся к собеседнику. – По зонам чалилась, фарцой занималась, хахалей меняла. Девчонка росла у деда с бабой, потом попала винтернат. Родной отец и отчим – до сих пор на зоне. В общем, детство ещё то.
На экране сам Монахов. Небрежно всклокоченные волосы, костюм метросексуала, неизменный планшет в холёных руках.
«Одна из версий, которую сейчас выдвигают средства массовой информации, такая: Олеся – девушка лёгкого поведения, и всё то, что с ней произошло, закономерно. Вот что рассказывает бармен, которая работала в тот вечер и наблюдала развитие ситуации непосредственно».
- Помнишь, Вова, мы с тобой там…
- Подожди, давай послушаем.
«…о-очень была лёгкого поведения. Она любила крутить мужиков. То она подходила к одному: дай два рубля, то к другому – дай на пиво… Она постоянно вела себя так.
Как-то подходит: «Налей пятьдесят грамм». Я говорю: «Без денег не дам». - «Ну тогда сок!». - «Пять гривен», - отвечаю. Она пальцем показывает: «Мальчики рассчитаются». А парень в ответ: «Слушай, ты ещё не отработала, чтобы я за тебя платил».
Однажды начала перед мужиками танцевать и говорит: «Купите мне бутерброд». А они в ответ: «Нет… Ты это самое? Нас четверо… Где ты живешь? Давай мы тебя проведём». Часто бывало такое, что она знакомилась с ребятами: «Купи мне то, купи мне это» - и затем уходила, кидала...».
- Макс дурачок, реально, – Рыбаченко развернул кресло в сторону собеседника. – Надо выбирать, с кем бухать. Это как в разведку идти: не уверен в человеке – не пей с ним. Сколько ему могут впаять на общем ажиотаже? Пятнашку?
- Нет, скорее всего, закроют навсегда. Если бы не было крика, получили бы по червонцу, а за хорошее поведение еще и пару лет в бонусы скосили. Теперь им всем сидеть до смерти.
- Девчонку, конечно, жалко. Молодая… неразумная. Правильнее было бы мамашу спалить. Дети, мой друг, повторяют родителей, взрослые для них – эталон. Моральные уроды не могут вырастить праведника. Ты, Иван, веришь её крокодиловым слезам?
- Нет, конечно, сейчас она занята не дочкой, а бухгалтерией.
- В смысле?
- Да народ ей кучу бабла нанёс. Бабушки последние двадцать гривен из пенсии давали.
- А это знаешь кто? – Рыбаченко ткнул пультом в телевизор.
На экране истерика. Неопрятный мужик в полосатой майке машет руками и завывает в голос.
- Не помню, - Топотун нахмурил брови, - какой-то деятель или журналист.
- Сейчас расскажу…
Средний план. Спортивный костюм, пятидневная небритость и тельняшка вместо исподнего белья. Георг Монахов участливо подбежал к скамейке запасных и сунул микрофон.
«…журналист Игорь Бряцалов, который был лично знаком с Олесей Макароновой. Скажите, почему вы плачете?».
Крупный план. По небритой щеке катится натуральная мужская слеза. Слеза скупая, и потому рукой её никто не вытирает.
- Блин! – Рыбаченко хлопнул по ручке кресла. - Во даёт! Артист, сука!
- Вова, кто это? – Топотун посмотрел на друга.
- Да подожди, давай послушаем…
Опять долгий кадр. Слеза медленно пробивает дорогу сквозь щетину. «Как… как… можно не плакать? Такое горе… такое горе…». Человек в тельняшке уткнул лицо в ладони, плечи затряслись.
- Пять баллов! Представляешь, Иван, на нём застряла на целых сорок секунд! Расценки знаешь?
- Нет.
- Сорок тысяч долларов за минуту... минимум! На ровном месте себя отрекламировал.
- А зачем?
- Так он же руководит всем сбором денег, которые люди несут.
- Ладно, выключай, меня больше не покажут.
- Тогда поехали погуляем. Там у мэрии митинг. Погода хорошая, доберёмся как-нибудь.
Оделись. Топотун выкатил друга на улицу. Платаны на Дзержинского приготовились к весне, барышни разделись. Длинные ноги в колготках, туфли на высоком каблуке.
Весеннее либидо, - подумал Рыбаченко. – Эротическая провокация после тоскливой зимы. Ну, и как тут кого-то не трахнуть? Надо быть инопланетянином, чтоб сопротивляться вечному инстинкту. А Максима жалко. Придурок. Жизнь сломал. Себе и близким.
Друзья свернули на Потёмкинскую, добрались до Садовой и вышли по ней к гостинице «Ингул». На видимом горизонте у площади Ленина пчелиным роем шевелилась толпа.
- Ого! – нахмурился Топотун.
- Это, мой друг, активные горожане выступают против ментовского беспредела. За равенство всех перед законом.
- Чего?
- Против коррупции в правоохранительной системе. Твоего знакомого Сурка и моего подопечного Максима следователь выпустил под подписку о невыезде.
- Да знаю. Но сейчас-то их закрыли!
- Но лишь после того, как люди вышли на митинги.
- И из-за этого такой сыр-бор?
- Именно, Иван. Когда погода благоприятствует и есть общая цель, повод может быть самый малый. Это как театральная премьера, когда люди приходятне на спектакль, а для того, чтобы пообщаться между собой в антракте.
- Не понял… - Топотун увёл коляску в сторону и освободил дорогу продовольственному фургону, - а при чём тут погода?
- Она играет важную роль в истории. Одним тёплым днём в феврале семнадцатого года женщины Петрограда после холодной зимы вышли на улицу. Если бы шёл дождь, они бы никуда не выползли. Однако выглянуло солнце, и барышни в хлебных очередях обсудили нелёгкую жизнь. А когда отоварили карточки, не вернулись в сырые квартиры. Им захотелось погулять по Невскому. Так, мой друг, началась февральская революция, которая привела к отречению царя, большевистскому перевороту и гражданской войне с красным террором. Затем были репрессии, голод, коллективизация. Страна потеряла пятьдесят миллионов человек из-за одного солнечного дня. Сегодня, - Рыбаченко вздохнул, - тоже хорошая погода, и тоже хочется гулять.
Друзья прошли здание областной администрации и приблизились к памятнику Освободителям. На высокой сцене парень в кожаной куртке громко орал в микрофон. Друзья прислушались.
- ...У меня есть много знакомых девчонок, которые могли бы так же случайно попасть в ту квартиру. Сейчас милиционеры делают её проституткой. А что, проститутки не люди? Что, бомж у нас не человек? И можно убивать его, как бродячую собаку?!
Толпа захлопала.
- Вы посмотрите, каждого из нас можно опорочить. И когда вот это случилось, я позвонил своим ребятам, попросил приехать. Мы всю ночь готовили митинг. Сделали акцию под прокуратурой. Мы подняли под это всю прессу в стране и за рубежом!
Внизу два десятка молодых парней по команде что-то орали и аплодировали. Рыбаченко обернулся к другу.
- Вот тебе и «скамейка запасных», всё как на передаче у Монахова. Быстро, однако, он усваивает уроки…
Топотун напряг близорукие глаза и разглядел оратора – Игоря Бряцалова, который продолжал вещать.
- …Прокуратура сразу задрожала! Начальник областной милиции лично при мне звонил и говорил, что задержали всех троих! То есть надо было, чтобы мы встали, начали кричать, начали топать на них, чтобы они поняли, что надо делать! И они за вот этот час, который мы протестовали, сумели найти нужные доказательства… И теперь мы так же должны всем миром собрать необходимые деньги, чтобы наша Олеся могла…
- Пошли отсюда, Иван, я не могу слушать этот бред. Мужики пробирались сквозь толпу по улице Адмиральской. Впереди гаишник с жезлом заворачивал на Московскую поток медленно идущих машин. Группа молодых парней и девчонок бурно веселилась. Несуразное чучело в старой куртке и джинсах подняли на руках, расстегнули ширинку, вставили длинный тепличный огурец и отрезали его по кускам перочинным ножом. Барышни визжали, хлопали в ладоши, подбадривая молодого человека: «Давай, чикай! Помельче, помельче руби… как на салат!».
- Подожди, – Рыбаченко обернулся к товарищу, и Топотун остановил коляску. – Что, красавицы, по огурцам соскучились?! Хлопцы вам вечером полную торбу напихают. Будете счастливы и будете так же орать?!
Все сразу замолчали.
- Ты, дрянь, - бывший афганец ткнул пальцем на высокую девицу в коротких шортах поверх колгот, - для чего жопу заголила на улице?! Молчишь?! Для такого вот огурца и заголила! Дразнишь? Провоцируешь мужика?! А потом, если что, в ментовку побежишь?! А он тебе за это провод на шею?!
- Вова, перестань… не заводись… поехали, – Топотун хотел оттянуть Рыбаченко, но тот вцепился мёртвойхваткой в колёса.
- Домой идите… учиться, работать, книжки читать! Уроды малолетние!
Володя вдруг отпустил руки, которые блокировали колёса, чтобы вырвать чучело из рук шутников. Топотун, тянувший коляску назад, пошатнулся и неловко отступил. Ботинок соскользнул с бордюра, нога предательски подвернулась. Иван карандашом упал на мокрый асфальт, ударился затылком и отключился. Коляска с инвалидом выкатилась на дорогу именно в тот момент, когда старый разбитый «жигулёнок» на скорости сдавал назад, повинуясь жезлу гаишника.
Топотун поднялся, в глазах кривилось мутное пространство. Вокруг толпились незнакомые люди.
- Что такое… где Вова?
- Идти можете? Не ранены?
- Могу. Володя где?
- Подойдите сюда. Вы знали пострадавшего? Как его фамилия?
Топотун не помнил, сколько времени ушло на расспросы. «Скорая помощь» приехала быстро – дежурили на митинге. Однако ничем помочь инвалиду не могли. Гаишники отвели Топотуна в сторону, стали задавать вопросы. Он что-то отвечал и наблюдал поверх погон медленную картинку немого кино: мёртвое пространство обступившей толпы, бланки протоколов на капоте, санитары кладут носилки с неподвижным телом афганца в фургон «неотложки».
Бывший охранник прислонился к дереву и закрыл глаза. За спиной молодой голос сбивчиво диктовал по телефону:
- …сегодняшний митинг по сбору средств в поддержку Олеси Макароновой… написала?.. не обошелся без трагических инцидентов… Да, блин, я не тороплюсь! Буквы выучи!.. Давай дальше… под колеса автомобиля попал пешеход на инвалиднойколяске… Записала?.. Пострадавший скончался на месте. Абзац сделай… Несмотря на заверения правоохранителей о том, что на митинге задействован весь личный состав ППС, ГАИ и воинские подразделения МВД – успеваешь? – безопасность общественных собраний остаётся слабым местом властей… Есть? Опять абзац… Гораздо лучше у них получается с организацией разгона митингов и шествий… написала? …о чём свидетельствует недавняя акция с участием «Беркута» по разгону протестного митинга во время выборов в парламент… Записала? Всё, пока. Сейчас фотографии будут…
Топотун обернулся. Молодой парень собирался уходить: он сунул в карман мобильник и расчехлил фотоаппарат.
- Подожди, сынок, - удержал репортера за руку, - этот пешеход в инвалидной коляске – участник афганской войны, кавалер ордена Боевого Красного Знамени, старший лейтенант Владимир Андреевич Рыбаченко. Запомнишь фамилию?
- Сейчас запишу. Спасибо, дядя.
Бывший охранник шёл по Московской в сторону проспекта. Ноги привели его в древнюю бодегу на Потёмкинской. Топотун взял чекушку, налил сразу полстакана, выпил без закуски и снова налил. Вот и всё, Вова, отгулял ты своё. На войне уцелел, а смерть нашёл в родном городе… Топотун знал, что родители Рыбаченко давно умерли, а жена бросила сразу после ранения. Ничего, Володя, я тебя похороню… будет всё как у людей…