ПУТИНА

Речка у нас хорошая. Вода чистая. Берег тоже хороший, пляжи ухоженные. Рыбы много, клёв хороший. Бери в руки удочку и лови в своё удовольствие. И на ушицу рыбки хватает, и балычок к пивку всегда имеется. Дети тоже плотвичку подёргивают, купаются, загорают. Рыболовным промыслом в основном занимается наша артель: и нас рыбой кормит, и другим продаёт. В артельные дела мы не вмешиваемся, у нас других дел хватает. В общем, всё своим чередом, всё нормально.

Но не дают нам покоя рыбаки того, правого берега, потому что им не дают покоя наши рыбные места. У них у самих и берега хорошие, и рыбы навалом. Что только они с этой рыбой ни делают — и солят, и вялят, и коптят, и консервируют и в томате и в масле, и с луком и с морковкой. Ну, как и мы, в общем. Но помешались они на продаже рыбы, сделали рыбный промысел главным источником личного обогащения. Очень они жадные до денег, всё им денег мало. Веселятся на том берегу, попойки устраивают, ночами костры жгут, танцуют голяком у костров, песни орут, распугивая нам всю рыбу. А нам говорят: «Видите, как мы весело и беззаботно живём в богатстве, а вы не умеете так жить. И мы хотим научить вас жить так же». А сами зарятся на нашу рыбу. Обвиняют нас в нарушениях правил рыбной ловли: то снасти у нас не такие, то нересту рыбы мешаем и т. д. и т. п. Выдумывают всякую чушь, лишь бы нагадить нам. В конце концов заявили, что мы не умеем ловить не только рыбу, но и мышей. При чём тут мыши вообще непонятно.

И зачастили к нам соседи с того берега со своими советами, как правильно ловить рыбу. Подкупили Правление нашей рыболовной артели, и стали наши артельщики плясать под их дудку: подделали итоги выборов и упразднили актив, объявили, что артель работает неэффективно, и обанкротили её. Оформили самые рыбные места в своё личное пользование. Пляжи с раздевалками, душами и туалетами тоже переписали на себя и сделали платными. Так что дети наши речку видят теперь только издалека, потому что платить за вход нечем. Нам раздали старенькие, давно списанные удочки с рваной леской без крючков и поплавков и сказали, что теперь мы законные хозяева этих удочек и должны ловить рыбу каждый сам себе, если не хотим сдохнуть с голоду. Вместо артели по рекомендации правобережных рыболовов-инструкторов Правление нашей бывшей артели учредило «Рыбнадзор» и всем коллективом перешло работать туда. И перетащило с собой всех своих родственников, друзей детства, школьных товарищей, знакомых, а в последнее время и подруг. Все, как один с богатым опытом торговли. Где что купить подешевле, а по большей части украсть, да продать подороже. А в рыболовстве они, как показало время, совсем ничего не понимают. В основном «Рыбнадзор» нас надзирает: указывает время и место, где нам дозволяется ловить (почему-то места самые безрыбные), контролирует, сколько и какой рыбы мы наловили, конфискует наш и так скудный улов и продаёт на правый берег. Правда, с этого улова несколько мелких рыбёшек, которыми и кошка-то не всегда наестся, нам на кое-какую ушицу иногда и продают, но через своих многочисленных посредников-перекупщиков. В итоге малёк плотвички нам обходится по цене взрослой осетрихи с икрой. А сами наши бывшие артельщики со своими инструкторами-рыбаками с правого берега начали путину. (Путина — это рыболовный сезон, а не то, что вы подумали.) Они замутили всю воду в реке. Отменили все существующие правила разумной рыбной ловли и узаконили браконьерство. Инспекторы новоиспеченного «Рыбнадзора» вместе с рыбаками с правого берега реки сами занялись браконьерским промыслом. Начинали вроде бы пристойно, ловили рыбу красивыми импортными спиннингами, которые накупили на правом берегу за наши деньги. Но, как сказал один умный немецкий рыбак, нет такого рыбака-браконьера, который бы не пошёл на нарушение правил рыбной ловли, если прибыль от улова достигнет 300 %. И пошло-поехало.

Перегородили всю реку сетями. Опутали её донками и перемётами, полезли в неё с бреднями. В мутной воде начали бить бедную рыбу острогами и глушить динамитом. И весь улов на продажу туда, на правый берег. Наш же берег загадили мусором, остающимся от их бесконечных шабашей, на которых жгут костры из вяленых лещей. И саму реку, нашу кормилицу, превратили в свалку.

Разумеется, такое хищническое отношение к рыбалке до добра не доведёт, и, рано или поздно, это должно было привести к печальному финалу. Так и случилось. Уловы катастрофически снизились, рыба в реке стала пропадать. Наши бывшие артельщики, а теперь как бы эффективные рыбаки, запаниковали. Народная мудрость «На безрыбье и рак — щука» им не подходит, потому что за раками лезть в ими же загажан реку они брезгуют. Мы напомнили им про удочки, которыми в начале реформ они советовали нам ловить рыбу и предложили им самим взять в руки эти удочки. Но они, уже привыкшие без труда загребать рыбу сетями, отказались и потребовали вместо удочек рыбу. И «Рыбнадзор», не спрашивая нашего согласия, берёт рыбу из наших и так очень скромных запасов и отдаёт её этим эффективным рыбакам. Потому что котёл, в котором и рыбаки и «Рыбнадзор» варят уху, у них общий и навар с этой ухи они делят между собой, а нам с этой ухи перепадают только рыбьи косточки, жабры да чешуя. Иногда хвосты, когда кто-нибудь из нас на них нечаянно падает. Рыбаки, вместо того чтобы поделиться с нами рыбой, которую им выделил «Рыбнадзор» из наших же запасов, опять отвезли её на правый берег и продали. А на правом берегу накопилось так много выловленной рыбы, что рыбаки не могут её ни сами съесть, ни продать. Сытые уже и не знают, куда её девать, а у голодных денег нет, чтобы её купить. Выловленная рыба начала протухать. Её стали сбрасывать в нашу и так отравленную многострадальную реку. Всё случившееся рыбаки обоих берегов назвали кризисом. Но не прекратили под шумок свою хищническую браконьерскую деятельность, а наоборот — охамели ещё больше.

Когда мы возмущаемся создавшимся положением, нам отвечают, что во всём виноват один грузинский рыбак, стоявший у истоков создания нашей артели и руководивший ей. Якобы из-за него все наши беды. Но мы-то знаем этого грузина и помним, что при нём с рыболовством был полный порядок. Браконьеров он гонял и серьёзно наказывал. И было за что. А простые люди жили нормально, в достатке. Икру и чёрную, и красную ели ложками, детей бесплатно лечили рыбьим жиром. С тех пор прошло без малого сто лет. Много воды утекло по нашей реке с тех пор, а наши эффективные рыбаки другой, не грузинской и не русской национальности всё винят этого грузинского рыбака. За эти годы другие артели и выше по течению реки, и ниже выработали разумные правила лова рыбы и, соблюдая их, живут нормально. Только у нас ситуация ухудшается. Наши эффективные рыбаки всё больше наглеют, варварски тащат и тащат сетями не успевающую нереститься рыбу. Отвозят на правый берег и продают, продают, продают, обрекая нас на голод.

Уважаемая редакция, подскажите, пожалуйста, в какую прокуратуру пожаловаться на этот беспредел? Или самим навести порядок? Спасибо.

М. ЖАЛНИН,

и около ста миллионов жителей левого берега реки

 

ПЕРВЫЙ

Учредил Ющенко новую награду — «Крест Ивана Мазепы». И, конечно, думает, что надо бы кому-нибудь ее вручить. А то как-то неловко получается: награда есть, а награжденных нет. Вызывает к себе министра обороны Еханурова.

— Юрий Иванович, — говорит Ющенко. — Я тут подумал и решил наградить тебя первым «Крестом Ивана Мазепы». Ехануров только что вел секретные переговоры с Тимошенко и, услышав «Мазепа», сперва подумал, что Ющенко об этом пронюхал. Глянул в глаза: не блеснет ли красным? Но там была обычная пустота.

— Нельзя меня, Виктор Андреевич.

— Почему?

— Потому что я бурят. А первым кавалером такой почетной награды непременно должен быть украинец.

— Хм, ну иди.

Вызывает Ющенко главу СБУ Наливайченко.

— Валентин Александрович, — говорит Ющенко. — Я тут подумал и решил наградить тебя первым «Крестом Ивана Мазепы».

Наливайченко только что вел секретные переговоры с Януковичем и, услышав «Мазепа», испугался, подумав, что Ющенко как-то об этом узнал. Глянул в глаза: не блеснет ли красным? Но там была обычная пустота.

— А почему бы не наградить первым Еханурова? (Наливайченко уже знал о его секретных переговорах с Тимошенко.)

— Еханурова нельзя: он бурят, а первым кавалером «Креста Ивана Мазепы» непременно должен быть украинец.

— Ну почему если Мазепа, так непременно украинец? — Наливайченко позволил себе даже чуть-чуть обидеться. Совсем чуть-чуть.

Ющенко внимательно посмотрел на него.

— Ты хочешь сказать, что среди украинцев никто не достоин этой высокой награды?

— Не-не-не-не, Виктор Андреевич, каждый достоин, абсолютно каждый! Но если награду дать одному, этим мы несправедливо обидим всех остальных.

— Хм. — Ющенко задумался. — Что же делать? Бурятам нельзя, украинцам нельзя… Кого же наградить? Может, Саакашвили?

— Да его вроде не за что? (Наливайченко не знал, что Саакашвили уже давно ведет секретные переговоры с Путиным.) А давайте какого-нибудь шведа наградим.

— Почему шведа?

— Ну как же, Виктор Андреевич? Мазепа, Карл XII, Полтава…

— «Полтава»? — Ющенко посмотрел на него еще внимательней. — Ты что,

Наливайченко, Пушкина читаешь?

— Боже упаси, Виктор Андреевич! Я даже не знаю, кто это!

— Ладно, посиди пока.

Ющенко позвонил шведскому премьер-министру:

— Здравствуйте, господин Райнфельдт! Вот хочу наградить вас первым «Крестом Ивана Мазепы»!

Райнфельдт ни с кем не вел секретных переговоров, но изменял жене и сейчас размышлял, что следует быть осторожней, раз уж об этом знают даже в Киеве.

— Нет, господин Ющенко, я не могу принять эту высокую награду. Неловко получится: вы нас награждаете, а мы вас нет.

— Ну так и вы меня наградите орденом… — Ющенко прикрыл трубку рукой и шепнул Наливайченко:

— Как там этого, ну который с Мазепой, швед который?

— Карл XII.

— … орденом Карла XII.

— Но, господин Ющенко, у нас нет такого ордена.

— Хм, ну тогда вы можете дать мне Нобелевскую премию мира.

— Некрасиво получится, господин Ющенко. На премию вы выдвигались вместе с господином Саакашвили, и, если мы теперь вам двоим ее дадим, получится, что мы одобряем военные авантюры.

— Ну дайте премию мне одному, без Саакашвили!

— Тогда получится, что мы осуждаем демократически избранное правительство Грузии.

Ющенко повесил трубку. Возникла неловкая пауза.

— А давайте, Виктор Андреевич, вы эту награду вручите себе.

— Но я же украинец, а ты сам говорил, что украинцам нельзя.

— Но вы ведь не простой украинец, вы же первый Президент!

— То есть как это первый, Наливайченко? А Кравчук, Кучма, не говоря уж об этом, как там его…

— Грушевский, Виктор Андреевич. Ну с ним дело темное. А Кравчук и Кучма — ну какие же они президенты? Тьфу, а не президенты. А первый настоящий Президент — вы, Виктор Андреевич!

— Ну не знаю… А как народ посмотрит на то, что я сам себе вручу первый «Крест Ивана Мазепы»?

— Народ одобрит, Виктор Андреевич.

Наливайченко был абсолютно прав. Народ одобрил.

http://roland-w.livejournal.com

 

ИСТОРИЯ ЕЛЕНЫ ПАСЮК

Среди множества журналистов, выдвинувшихся в постсоветскую эпоху, особое место занимает Елена Пасюк, более всего почитаемая в либеральных и демократических кругах общества. Буквально первые же её репортажи и статьи показали, что на журналистском небосводе всеми цветами радуги заблистал новый яркий, можно сказать ярчайший, талант. Причём в своих публикациях Елена не страшилась поднимать самые острые, самые злободневные и животрепещущие темы, частенько затрагивающие власть предержащих. Последние неоднократно даже пытались «одёрнуть», «вразумить» принципиальную журналистку. Но любые компромиссы Елена всегда однозначно отвергала.

В начале девяностых годов прошлого столетия Елена Пасюк особо пристальное внимание обратила на неблагополучное положение в Российской правоохранительной системе, а также на ситуацию с организованной преступностью. В прессе и на телевидении неоднократно появлялись её острые материалы и выступления, в которых Елена яростно обличала произвол, творимый работниками спецслужб, их топорные, устаревшие методы работы. Когда же силовые структуры приступили к широкомасштабным действиям по пресечению деятельности организованных преступных группировок и наведению «конституционного порядка», она выступила с резким осуждением подобных акций, доказывая, что, не смотря на свои политические убеждения, на род занятий и сферу интересов, каждый гражданин этой страны имеет неотъемлемые общегражданские права и свободы, гарантированные ему конституцией, посягать на которые не позволено никому. Она с отвращением писала о неуклюжих потугах силовиков, о некомпетентности и малообразованности их командного состава, о некультурности и забитости рядового. По её словам, в сравнении с ними значительно в более выгодном свете предстают так называемые «боевики» и «братки», часто элегантно и модно одетые, пахнущие дорогими французскими одеколонами и лосьонами, а их деятельность, опять-таки в сравнении, отличается изяществом и гуманностью.

И вот, по злой иронии судьбы именно боевики одной из бандгрупп похитили Елену Пасюк, доверчиво вступившую на подконтрольную им территорию. Похитив журналистку, бандиты долгое время не выдвигали никаких требований. Родные и коллеги по работе уже начали беспокоиться, предполагая самое худшее. Но через некоторое время в редакцию газеты, где она числилась сотрудником, позвонил неизвестный и предложил обменять Елену Пасюк на кубинские сигары, причём обменять по весу (или, как он выразился, по курсу) — сколько весит Елена, столько он требовал отгрузить им кубинских сигар — баш на баш, а в случае отказа грозил убить пленницу.

Предложение выглядело до нелепости странным, пугающим, так нехарактерным для действий организованных преступных группировок, что в либеральных средствах массовой информации независимыми экспертами было даже высказано предположение, а не провокация ли это правоохранительных органов, мстящих талантливой журналистке за резкие выступления против них. Ведь выкупы табаком до сих пор производились только в фильмах, точнее, в одном фильме. Увы, вскоре преступники подтвердили свои требования и дали на их исполнение всего три дня сроку.

Выхода не было, решено было срочно собрать деньги и закупить на них необходимое количество дорогущих кубинских сигар. А так как все знали Елену Пасюк как девушку, в общем-то, хрупкую, весившую не более шестидесяти килограмов, то расходы на выкуп не казались уж очень обременительными. Часть суммы на покупку кубинских сигар собрали родственники, часть выделила редакция газеты, сигары приобрели и уже готовились к встрече с похитителями. Каково же было всеобщее удивление и возмущение, когда бандиты в ходе очередного телефонного разговора сообщили, что теперь Елена Пасюк весит более двухсот килограмм, а, значит, и сигар нужно в три с половиной раза больше.

Сначала им никто не поверил, но через некоторое время в редакцию по почте пришёл конверт с фотографией, на которой действительно была изображена Елена Пасюк, только располневшая до невероятных размеров. Оказалось, что бандиты, изуверски издеваясь, применили к ней полусекретную украинскую технологию откорма на сало особо жирных свиней. В одной из заброшенных деревень на пустующем скотном дворе журналистку подвесили на широких ремнях к перемёту и более полугода продержали в таком положении, кормя исключительно буряками, отрубями и полужидкой массой, состоящей из пшеничной муки, замешанной на топлёном масле, в результате чего её вес так катастрофически и возрос, а тело приняло шароподобные студенистые формы.

Родные и коллеги пребывали в шоке. Столько дорогого курева приобрести они были просто не в состоянии. Но бандиты по телефону пригрозили откормить журналистку до трёхсот килограммов, если в ближайшую неделю необходимое количество кубинских сигар не будет доставлено в условленное место. Пришлось родным и коллегам Елены Пасюк срочно обращаться за помощью к власть предержащим. Узнав, что дело обстоит так серьёзно, что жизни известной и популярной журналистки угрожает смертельная опасность, президент государства, сам являющийся многолетним горячим поклонником её самобытного незаурядного таланта и высоко ценивший её творчество, распорядился незамедлительно сократить финансирование некоторых социальных программ и высвободившиеся в результате этого средства направить на вызволение из бандитского плена Елены Пасюк.

Получив нужные суммы, родные и коллеги приобрели на них необходимое количество кубинских сигар и доставили их в указанное бандитами место. Последние же, перегрузив выкуп в автомобиль без опознавательных знаков, быстро скрылись в неизвестном направлении. А через два часа в редакцию газеты от них пришёл факс с указанием координат, где следует искать Елену Пасюк.

Прибывшая в означенное место опергруппа во главе с первым заместителем министра внутренних дел генерал-полковником NN обнаружила в заброшенной деревне Закавыкино на пустующем скотном дворе подвешенную на широких ремнях к перемёту известную журналистку. Вокруг неё вился целый рой навозных мух, слепней и других кровососущих насекомых. Под руководством опытного врача XX, с исключительными предосторожностями, Елену Пасюк спустили на землю, затем аккуратно перекантовали на тележку и таким образом доставили к автофургону, на котором уже и перевезли в Центральную клиническую больницу, где в последующие шесть месяцев она проходила курс интенсивного лечебного голодания.

В своём первом после освобождения интервью Елена Пасюк, тем не менее, по-прежнему весьма доброжелательно и даже с теплотой отозвалась о членах организованных преступных группировок, лишь один раз эмоционально назвав их скотами, но тут же, впрочем, уточнив, что таковыми она считает только самую малую часть их. Остальные же, по её словам, вполне нормальные и даже симпатичные люди, с которыми приятно и интересно общаться. Она также рассказала, что написала три новые книги, в которых поведала миру о тяжких испытаниях, выпавших на её долю в бандитском плену, о перипетиях освобождения, о своих взглядах на мировые процессы. В конце беседы Елена заявила, что собирается подать иски в суд о защите чести и достоинства и возмещении ей морального ущерба на некоторые органы печати, допустившие в отношении её оскорбительные измышления и злобные выпады. Так, по её словам, в некоторых газетах сообщалось, что при освобождении её вес превышал двести килограммов, хотя на самом деле она весила тогда не более ста девяносто восьми. Также лживыми являются утверждения, что подвешена к перемёту она была на жёстких кожаных ремнях: «Ложь и провокация, — утверждает Елена. — Я висела на довольно мягких и удобных лямках. Издания, печатающие инсинуации безответственных борзописцев, достойны не только морального осуждения, но должны понести и наказание вполне материальное! Чёрному пиару не место в нашей журналистике!».

По итогам года Елене Пасюк была присуждена премия «За честь и достоинство», как лучшему журналисту года.

Н. СЫЧЕВ

 

КОЕ-КАКОЙ ЗАКОН

Как вы знаете, сейчас особое значение получила политкорректность. Так вот, в рамках усиления политкорректности у нас в Германии было решено запретить употребление кое-каких фраз. Эти фразы, по мнению парламентариев, оскорбляли афро-германцев, тюрко-германцев и, что самое страшное, иудео-германцев. Соответственно, произносить, а тем более писать эти фразы оказывалось совершенно недопустимым. Но их, несмотря на многочисленные призывы, всё равно упорно писали и произносили.

Мы, германцы всех национальностей, славимся своей законопослушностью, поэтому единственное верное решение в наших условиях — принять закон о запрете написания и произнесения вслух кое-чего. И такой закон, что характерно, был принят. Постарался тут Ганс Штутгарт — он составил законопроект, в котором говорилось о недопустимости употребления в СМИ и разговорах сами понимаете чего. Однако в первом варианте закон хотя и вступил в силу, но упорно не желал работать. Дело в том, что он говорил исключительно о «фразах, оскорбляющих достоинство ряда негермано-германцев», и на первом же суде возникла неприятность — разошлись мнения. Ответчик считал, что произнесённая им фраза никого не оскорбляет, а адвокат истца утверждал обратное. На это ответчик предположил, что адвокат истца заинтересован в выигрыше дела, поэтому экспертом в данном вопросе выступать не может. Пришлось произвести следственный эксперимент: набрать группу негермано-германцев и в течение двух часов произносить в их адрес сказанное ответчиком. Мнения разошлись и в этой группе тоже. Часть негермано-германцев по-немецки не говорила, поэтому на данные фразы не оскорбилась. Вторая часть языком владела, поэтому в большинстве своём оскорбилась и подала в суд на следователя-экспериментатора.

Данный прецедент показал, что в подобном виде закон вызывает проблемы с трактовкой. А именно, при каждом судебном процессе придётся проводить описанный следственный эксперимент, что ставит под удар эксперта, но оправдывает подсудимого — он-то ведь потом сошлётся на субъективность выводов по результатам эксперимента.

Иными словами, закон требовалось довести до ума. И Ганс Штутгарт доработал его до более современного вида, перечислив все варианты фраз, которые запрещалось говорить и писать. Закон был принят, и сразу после его принятия все парламентарии, участвовавшие в обсуждении, включая Ганса, были арестованы по подозрению о нарушении только что принятого закона — присутствовавшие в зале свидетели подтвердили, что Ганс и прочие неоднократно произнесли запрещённые фразы, а сам Штутгарт их даже написал.

Очень скоро состоялся суд, и подсудимые были признаны виновными. Но адвокат Ганса не растерялся и подал в суд на судью же — за произнесение запретных фраз во время оглашения приговора. А заодно и апелляцию — во время судебного процесса судьёй ведь был нарушен закон. Ситуация осложнилась. Состоялся следующий суд, на котором был осуждён прежний судья, а его адвокат подал в суд на нынешнего. И апелляцию вдобавок. Число подсудимых множилось, ибо порочная цепочка казалась неразрываемой. Уже семь судей находились под тяжёлым мечом пестуемой ими же Фемиды. Однако восьмой по счёту судья нашёл отличный выход из ситуации. Он принял решение о невиновности Ганса и группы парламентариев, поскольку закон обратной силы не имеет, а все они произносили запрещённое ещё до того, как был принят закон. Но судьи-то произносили запрещённое уже после, поэтому все они виновны и должны отправиться в тюрьму.

При оглашении приговора мудрый судья избежал произнесения запрещённого, просто сославшись на номер закона. И всё было бы хорошо, но один из адвокатов осуждённых судей подал иск и на мудрого судью тоже, поскольку тот в явном виде дал ссылку на то место, где прямым текстом были написаны запрещённые фразы, что тоже считалось незаконным согласно этому самому закону.

В это время заворожённая чередой процессов публика делала для себя далеко идущие выводы. А именно, всеми силами избегала употребления кое-каких фраз. Причём, избегание касалось в том числе и публикации новоявленного закона. Ведь любой информационный орган, опубликовав данный закон, автоматически его бы и нарушил. Ровно то же самое творилось и в типографиях, куда поступило распоряжение напечатать новый уголовный кодекс. Во-первых, печатать его и садиться за это в тюрьму дураков не было, а во-вторых, не было и дураков посылать в типографию макет уголовного кодекса с законом, за перепечатывание которого можно сесть. Фактически закон существовал в единственном экземпляре — том самом, который написал Штутгарт.

На распоряжение напечатать и донести до сведения народа поступали расплывчатые ответы: «Мы отказываемся, поскольку там есть кое-какой закон о кое-чём». Все понимали, какой и о чём, но делать ничего не желали. Весть о законе, в результате, распространялась исключительно устно и исключительно в виде намёков на «кое-что». Только что запрещённые фразы, которые предполагалось исключить из лексикона, неожиданно стали самыми популярными, хотя и непроизносимыми. Теперь негермано-германцы обижались уже на само словосочетание «кое-что». И хотя его пока ещё произносить не запретили, народ предвосхитил развитие событий и «кое-что» стало тоже «незаконным». В смысле, перешло в разряд табуированной лексики. Для него придумали эвфемизм «сами знаете что», для этого эвфемизма, в свою очередь, «понятно что», для него — «ну, вам ясно», для него «оно самое», а для «оного самого» — «фраза». Дальше идти уже было некуда, поскольку становилось понятно, что в разряд табуированной лексики через некоторое время попадут все слова и словосочетания немецкого языка. Так, последний эвфемизм привёл к тому, что даже учителя немецкого на своих уроках были вынуждены объяснять материал в основном намёками, избегая некогда научных, а теперь табуированных терминов.

По этой причине закон снова был направлен на доработку. В него включили уточнение: «незаконно употреблять кое-какие фразы везде, кроме как в этом законе». Заодно уточнили, что эвфемизмы не являются этими самыми фразами и ответственности за их произнесение нет. Последнее вызвало волну манифестаций негермано-германцев, которые требовали повторного запрета эвфемизмов на основании того, что всем понятно, что они обозначают, а это оскорбительно. Первое же оказалось недостаточным, поскольку сложилась парадоксальная ситуация, при которой закон можно печатать, но на него нельзя ссылаться. На манифестации временно закрыли глаза, а закон дополнили ещё: «…кроме как в этом законе и ссылках на него». Чуть позже, по всё тем же причинам технического характера, было разрешено и цитирование закона. Но решённые технические проблемы обернулись новыми юридическими: теперь подсудимые все как один утверждали, что в своих речах они вовсе не говорили запрещённое, а просто цитировали закон. Появился даже речевой оборот: «согласно закону, нельзя сказать, что кое-кто — кое-кто». Именно в такой форме негермано-германоненавистники выражали свои мысли, и это оказывалось совершенно легальным.

Закон снова уточнили. Теперь цитировать закон разрешалось только лицам, находящимся при исполнении. Это вызвало волну манифестаций уже со стороны германо-германцев. Они требовали отмены закона, который, во-первых, даёт самому себе особые права, несовпадающие с правами граждан Германии, а во-вторых, теми же правами наделяет небольшую группу людей, которым, по мнению германцев, и так слишком жирно. Такой закон, соответственно, недемократичен и должен быть отменён во избежание.

Таким образом, действие закона было приостановлено вплоть до его окончательного уточнения. Которое продолжается и по сей день. Закон на данный момент по объему занимает почти тысячу страниц — именно столько требует учёт всех нюансов и возможных коллизий. Его планируется выпустить отдельным томом к уголовному кодексу, а некоторые даже предлагают сделать этот закон отдельным кодексом. На кафедрах некоторых университетов уже введена специальность «законоведение закона о кое-чём». Введена впрок — когда закон доработают, такие специалисты будут весьма востребованы. А мы, германцы всех национальностей, с нетерпением ждём, чем же эта бодяга закончится.

http://lex-kravetski.livejournal.com/151979.html