Раз и другой, и третий огляделся дедушка вокруг, будто видел этот большой двор впервые. Он нервно поскреб предплечья. Затем постучал в дверь тремя четкими резкими ударами. Внутри царила тишина. Дверь оставалась закрытой. Дедушка еще раз повторил серию ударов, похожую на условный знак в детской игре, и, не получив ответа, отказался от стройной музыкальной дроби и заколотил в дверь изо всей силы. Он свистел, стучал, говорил и шептал.
— Это я, Макс… — говорил он, приблизив лицо к двери. — Якоб, открой мне, пожалуйста. Это я, Макс, Макс Райхенштейн…
Наконец из домика донесся ответ. Газета прокричал что-то на своем и дедушкином языке.
— Алес в порядке, — сказал дедушка. — Битте, мах ауф ди тир (Всё в порядке. Открой, пожалуйста, дверь). Это хорошие полицейские.
Послышался шум — похоже, что Газета отодвигал мебель. Потом раздался сухой кашель, и дверь отворилась. Дедушка не шевелился. Он остался стоять на пороге, глядя в глаза Якобу.
— Данке, — тихо сказал он. — Здесь Габи. Моя внучка. Она приехала нам помочь.
Газета сердито забормотал.
— Ша, ша, — зашептал дедушка тоном Мери Поппинс. — Это моя Габи. Ты ее знаешь. Она — твоя подруга. Она всегда приносить тебе красивые газеты.
Газета не отвечал.
Дедушка вошел внутрь, сделав мне знак следовать за ним. Чуть поколебавшись, я переступила порог и сразу же очутилась в запретной зоне.
Жилье Якоба представляло собой темную загроможденную комнатушку. Не было там ни певчих птиц, ни золотых рыбок. Ни свистулек, ни бус, ни деревянных игрушек. Только груды газет, спертый воздух и тяжелый дух плесени. Кажется, здесь никогда не проветривали. Воняло ужасно. Невозможно было дышать, не кашляя. Я зажала нос и рот рукой, но вонь проникала сквозь любую преграду.
— Дедушка, оставь дверь открытой, — простонала я.
— Ты в порядке?
Я кивнула. Это всего лишь запах. Можно продолжать.
Свисающая с потолка голая лампочка слабо освещала помещение. Постепенно я стала различать знакомые предметы. Стенные часы, некогда украшавшие гостиную в просторной квартире дедушки и бабушки, два старых матерчатых стула, перенесенные сюда из подвала на улице Ахад а-Ам, узкая железная кровать, стоявшая когда-то в одной из комнат дома дедушки и бабушки. Но большую часть пространства комнатушки занимали газеты. На полу, на старой покосившейся этажерке, на креслах, на поломанном журнальном столике — везде высились кучи старых газет, выстроившиеся, как солдаты на параде, в ожидании приказа.
Дедушка остановился у раковины в жалкой кухоньке в углу комнаты. Он казался растерянным. Его красивое лицо было изрезано морщинами, ставшими глубже за одну ночь.
На деревянном столе стояла старая зеленая жестянка. Я вспомнила эту жестяную коробку. Она была в подвале дома на улице Ахад а-Ам. В нее дедушка клал еду для Якоба — так у них было заведено.
Сам Газета сидел, напряженно выпрямившись, на старом стуле. В руке он держал игрушечное деревянное ружье.
Дедушка склонился над ним и зашептал ему на ухо по-немецки. Газета почтительно кивнул в мою сторону, как будто я приехала на бал в его роскошный дворец. В ответ я изящно и элегантно склонила голову, как это требовалось, и ждала, что будет дальше.
Газета молчал. Дедушка тоже. В домике стояла полная тишина.
Да что здесь происходит? Семейный вечер молчания? Меня вытащили из теплой постели для участия в сеансе Випассаны в лачуге Якоба-Газеты?
Я уставилась на дедушку нетерпеливым взглядом, выражавшим один единственный вопрос «Ну?..»
— Вон там. Это там… — ответил дедушка на мой раздраженный взгляд и указал на пол. Там у ног Газеты лежало что-то, накрытое серым армейским одеялом.
Я приблизилась, стараясь не испугать этого несчастного, и осторожно потянула за край одеяла.
Это была женщина. Труп женщины.
Настоящая женщина, с головой и волосами…
Горло у меня сжалось и втиснулось в легкие. До сих пор трупы попадались мне только в детективах — в кино или в моих любимых книгах — там было полно разрезанных на части женщин, сожженных тел, заколотых детей или застреленных мужчин, и всё это не вызывало у меня никакой физической реакции. Но этот труп был здесь, по-настоящему!
Я опустилась на колени. Ее глаза были широко раскрыты и смотрели застывшим взглядом. Волосы лежали на полу, блестя от засохшей на них жидкости, в происхождении которой невозможно было ошибиться. На ней был синий спортивный костюм, покрытый пугающими пятнами. Очень пугающими. Ноги были босы.
— Это труп женщины, — промямлила я и быстро встала. Газета улыбнулся мне счастливой улыбкой и закивал, будто подтверждая мой диагноз.
— Ну, это понятно, — язвительно сказал дедушка. — Что ты об этом думаешь?
— Что с ней что-то сильно не в порядке. Кто это?
Дедушка не ответил.
— Что он с ней сделал?
— Он ничего с ней не сделал, он даже не знает, кто это.
— А ты знаешь?
Дедушка поднял руки вверх.
— Я — нет! Найн! Может, это проститутка? Тут много таких. Бедные девочки… Может, какой-нибудь клиент-имбецил убил ее и бросил здесь.
— Кто-то оставил ее здесь?! В домике Газеты? Дедушка, это невозможно!
— Так, может, она была очень больна, искала, где бы отдохнуть, и умерла здесь…
— Деда!
— Елзо, ихь вайс нихьт. Я не знаю. От чего ты думаешь, она там умерла? — Он сердито взмахнул рукой, указывая на кусты за окном, под которыми лежали белые кроссовки.
— Понятия не имею, и это не мое дело. Для этого существует полиция, деда!
Дедушка протестующе зарычал.
Я приблизилась к женщине. Может, это ошибка?! Может быть, эта женщина, лежащая на полу со спокойным лицом и открытыми глазами, еще дышит, и, если к ней прикоснуться, она встанет и уйдет?.. Я снова склонилась над ней, но Газета, издав предостерегающий звук, замахал передо мной своим игрушечным ружьем. Он вклинился между мной и женщиной и осторожно накрыл ее серым одеялом так, будто это был ребенок, которого ему доверили нянчить.
Я отступила.
— Как она сюда попала?
Дедушка насмешливо шмыгнул носом.
— Ну, Габи! Какая разница? Видишь — нет? Попала…
— Трупы не укладываются сами собой в домиках, деда! Они предпочитают холодильные комнаты.
— Ой, мне плохо, я задыхаюсь, — простонал дедушка и несколько раз громко вдохнул. Знакомые фокусы! Это делается для того, чтобы сообщить окружающим: «Меня нельзя нервировать, так что, будьте добры, прекратите! В моем возрасте я заслужил, чтобы со мной немного считались!»
— С тобой всё в порядке? — Я обняла его. — Может, откроешь мне, зачем ты меня вызвал?
— А кого я мог вызвать?
— Скорую помощь, полицию, начальника городской канализации, председателя комитета работников электрической компании… Не знаю… Кого-нибудь, кто знает, что делать с людьми в таком безнадежном состоянии!
— Абер найн. Я думал, что ты знаешь, что с ней делать. — Он уставился на меня хитрым взглядом. — Твой отец наверняка знал бы…
— Я вызываю полицию!
— Нет! — крикнул дедушка. — Найн, битте, Габи, лучше ты увозишь ее отсюда, это нельзя, чтобы ее здесь нашли, плохо, нихьт гут!
Газета подтвердил дедушкины слова кивком.
— Вы оба сошли с ума? Увезти ее — это значит, прикоснуться к трупу, помешать следствию, скрыть улики. Ни в коем случае!
— Почему? Это только я и ты — кто узнает?
— Дедушка, ты что-то от меня скрываешь? Ты знаком с ней?
Он пробормотал что-то неразборчивое, и поднял на меня глаза, полные надежды.
— Нет, деда, нельзя! Ты прав, с полицией будут неприятности. Мы трое станем главными подозреваемыми, полицейские на нас отыграются, это ясно. Вы же прикасались к трупу, смазали отпечатки пальцев и следы. Будут большие неприятности… Начнут задавать вопросы, терзать тебя, терзать его, нас. Но выбора нет. Тут поблизости бродит убийца и, наверняка, знает, что мы трогали его труп…
— Это шлехт, — сказал дедушка. — Зачем сообщать? Кому нужно? Никакого убийства, была больна, легла там и умерла.
Газета, который прислушивался к нашему разговору, начал трясти женщину, словно пытался ее разбудить. Подергал за руки, за ноги, и, не дождавшись реакции, горестно завыл.
— Скажи ему, пусть прекратит, — испугалась я. — Можно попросить его отойти от нее, деда? Положение и так довольно паршивое, а вы его еще хотите усугубить…
Дедушка подошел к Газете, но тот направил на него игрушечное ружье.
— Ахтунг! Нихьт пройти, — приказал Газета.
— Не проходим! — сказал ему дедушка. — Габи хочет увидеть ее еще раз вблизи, только посмотреть.
Газета наморщил лоб и важно кивнул.
Я вынула из сумки фотоаппарат и стала фотографировать женщину. Ее руки лежали на полу над головой, вытянутые назад. Казалось, она всё еще пытается сопротивляться тому, кто ее волок. Газета радостно замигал мне, поднял над головой деревянное ружье и улыбнулся. Я склонилась над женщиной и сфотографировала ее серое лицо.
— Зачем ты это делаешь? — сердито спросил дедушка.
— Не знаю. Зачем он перетащил ее сюда?
— Он не понял, что это мертвая женщина.
— Как? Кто ее нашел?
— Это Мориц. Дизер хунд (этот пес). Он лаял, не переставая, пока я не вышел посмотреть, что там. А он что? Ведет меня прямо туда, к кустам, и там мы видим женщину — лежит, не шевелится. У меня во дворе!
— Быстро думай, деда! Ты ее трогал? Двигал с места?
— Найн, я попробовал с ней говорить: варум — сказал я, — почему здесь лежите? Пожалуйста, мадам, уходите, тут не спальня, а она — лежит, тогда я понял, что она не может встать, говорить… Так я подумал — может, она больна, может, упала. Я понимаю что есть большая проблема и иду в свой кабинет всё уладить. Но этот Якоб! Он берет женщину к себе в комнату, чтобы она спала, и даже снимает ей обувь, чтобы ей было удобнее спать.
— Полиция будет его подозревать! Это большая ошибка, деда!
Дедушка покраснел от злости.
— Мне не нужен анализ ситуации! Я знаю, что мы в беде. Я боюсь, что у меня снова заберут Якоба. Габи, я тебя прошу! Что ты делаешь?
Что я делаю?! Ситуация была — хуже некуда! Мертвую женщину ночью перетащили в домик Газеты. Возможно, Газета был свидетелем убийства. Может быть, он видел убийцу. Сейчас он сидит рядом с трупом и оставляет на нем отпечатки пальцев. Он присвоил его, как новую игрушку! Плохо, очень плохо! От волнения и растерянности меня даже мочевой пузырь перестал беспокоить. Голова работала со страшной скоростью, но не могла найти выхода из создавшейся путаницы.
— Ну, что ты думаешь мы делаем? — Синие дедушкины глаза пристально смотрели на меня.
— Ничего мы не делаем, дедушка! И думать мне не о чем! Для этого есть полиция. Сыщики. Следователи по делам о смерти. Криминалисты. Пусть они думают! Я понимаю, почему ты не хочешь им звонить, но у тебя нет выбора.
— Нет, нельзя! Не полиция! — Дедушка смотрел вдаль, на какой-то воображаемый закрывающийся горизонт.
— Они будут к нему приставать, — сказал он тихо. — Они скажут, что человек в его состоянии сделал что-то ужасное, не владел собой, скажут, что он способен на всё, что он не различает добро и зло — всякую такую чепуху. И сразу же наденут на него смирительную рубашку и увезут. Как тогда. Найн, Габи, битте!
— Они захотят узнать, зачем он тащит в свою комнату трупы и почему размахивает ружьем! — рассердилась я. — И еще они захотят узнать, почему вы сразу не вызвали полицию…
Газета понял, что говорят о нем. Он встал, вытянулся по стойке «смирно» и торжественно отдал мне честь.
— Как только я увидел ее, я знал, что ей здесь нужно, — сказал он, указав на труп.
Дедушка подскочил к нему с легкостью чемпиона по прыжкам и что-то прошептал. Газета расплылся в довольной улыбке и снова уселся.
— Дай ему сказать, что он видел, дедушка!
— Не надо — что он понимает!.. Он уверен, что это нацистская шпионка, ты же его знаешь — не понимает, голова не в порядке. Пожалуйста, помогай нам, Габи, нельзя, чтобы приехала полиция — много вопросов… Это не хорошо…
— Сожалею, гроссфатер, — я ласково погладила его по щеке. — Мертвая женщина — это дело полиции, а не охотника за нацистскими шпионами.
— Есть другое решение, Габриэла. Увезем ее отсюда в другое место — это то, что нужно, — далеко, можно к морю. Нельзя оставлять ее здесь!
— Нет, дедушка! Я к ней не притронусь! Не важно, где ее найдут, — они всё равно придут сюда. Если на листьях розмарина остался хоть один волос, они его найдут. Если она дышала воздухом твоего двора — они узнают. Это только ухудшит наше положение. Если твой друг что-то видел, пусть всё им расскажет, а если ты ее знаешь — то тебе лучше рассказать об этом мне сейчас!
Макс — мой дедушка! — закричал в ответ:
— Не видел! Что видел? Не знаю ничего! Положим ее в твою машину, выбросим в песках и пойдем спать! И — всё хорошо!
О’кей. Понятно. Не о чем говорить! Я стала пятиться к двери.
— Куда?! — Дедушка метнулся за мной, наплевав на свои восемьдесят пять лет.
— Если ты хочешь помощи, принимай ее так, как понимаю я! Я вызываю полицию!
Дедушка казался больным. Разбитым. Я знала, что он умоляет о душе своего друга, верит, что я смогу вытащить их из этого болота. Но я не могла этого сделать. Ни за что на свете не стала бы я так рисковать — это только запутало бы их и меня еще больше…
— Если ты уверен, что вы в этом не замешаны, — бояться нечего. Приедут, разберутся и уедут. Дай мне с ними поговорить — я всё объясню, и его состояние тоже. Это помощь, которую вы от меня получите. Но если ты имеешь отношение к этой женщине, всё меняется.
— Если бы здесь был твой отец, он знал бы, что делать.
Опять эти манипуляции!
— Мой отец? — удивленно подняла я брови. — Ты уверен? Да он бы мне позвонил и попросил бы помощи!
Он безнадежно закивал головой. Знал мое упрямство! Это наследственное…
Я обняла его. Обвилась руками вокруг шеи, дыша в макушку… Всю жизнь он заботился о Якобе-Газете. С того самого случая, когда он, вернувшись с Мертвого моря, нашел подвал пустым, а Якоба — помещенным в психбольницу, он впятеро усилил свою опеку. Он понял, что только он один во всем мире может защитить этого вырванного из жизни человека. Помню, как он бушевал, обнаружив, что подвал пуст, как обвинял ее — ту, которая тогда еще была моей мамой, меня, Лиора, папу, мэра города, коммунистов… А больше всех — Рут. Это она — так он сказал — она уговорила маму пожаловаться на его друга. Он ей этого так и не простил. Потом нанял адвоката и оформил опекунство над несчастным. Когда Якоб выписался, всё изменилось. И мы тоже… Папа поддался на мамины уговоры, и мы переехали в дом в Рамат а-Шароне, о котором она так мечтала. Подальше от дедушки.
Газета подозрительно смотрел на нас и повторял, что труп принадлежит ему, и он намерен выдать его французскому подполью. Плечи дедушки поникли. Он прислонился к стене. Он сдался. Я беспокоилась за него — он был печален и подавлен и тяжело дышал. Но у меня не было выбора. Я не занимаюсь трупами — это не в моей компетенции.
Позвонила в полицию. Мне сразу ответил дежурный по округу Яркон. Я сказала, что хочу сообщить о неопознанном трупе. Он замолчал. Я повторила еще раз:
— Я хочу сообщить о трупе, который был обнаружен около часа назад во дворе мастерской по производству порошка и сырья для шлифовки алмазов, на территории между Тель-Авивом и Герцлией. На продолжении улицы Колокола Востока.
В воздухе повеяло чем-то торжественным. «Маленькая Габи» в центре большой драмы делает именно то, что нужно. Я вытащу дедушку из болота! Очищу его от любой грязи! Но дежурный не спешил мне на помощь.
— Простите?..
— Чего «простите»? Мы нашли труп!
— Где? — Может, он надеялся, что труп найден где-то там, в степях Индонезии, и он сможет спокойно продолжать дремать …
— В районе границы между Тель-Авивом и Герцлией, — уточнила я. — Поэтому я звоню вам, в округ Яркон. Я выбрала вас, потому что у вас, несомненно, больше опыта. Ну, сколько там трупов находят в Герцлии?..
Парень на другом конце линии, похоже, чуть не потерял сознание.
— Труп? — простонал он.
— Труп, — повторила я. — Труп женщины. Ее нашел мой дедушка с другом.
Дежурный прокашлялся и переспросил:
— Вы сказали — дедушка с другом?
— Да. Я сейчас у них во дворе. Когда вы за ней приедете?
— Чей это труп?
— Не знаю, я же сказала.
— Так что он делает в вашем дворе?
— Это вам самим придется узнать.
— В каком она состоянии?
Хватит. Есть предел любой глупости.
— Уже почти пять часов утра, — рассердилась я. — Я не собираюсь тратить время на объяснения, которых у меня нет. Если вы не едете, мы все идем спать, и завтра вы будете задавать другие вопросы! Себе…
Дедушка заметил мою агрессивность и улыбнулся. Мой деда! Я положила руку ему на плечо. Всё будет хорошо, не волнуйся. Я здесь. И, в конце концов, это же наша полиция! Наша славная еврейская полиция!
— Ждите там, мы приедем в течение получаса, — сказал ошарашенный дежурный. — И ничего не трогать, поняли?! Ничего! Любая мелочь может помешать следствию. Отойдите оттуда немедленно!
Светало. Еще немного, и мир за стенами нашего мира проснется. Огромный ястреб сидел у меня на груди, сдавливая легкие. Затруднял дыхание. Даже загорелое тело Арика стало всего лишь размытым воспоминанием. Встанет, увидит, что меня нет, соберет одежду и уйдет. Ну и пусть! Еще один уйдет… Завтра найдем замену. Незаменимых нет…
Ничто больше не казалось мне важным или обидным.
За окном виднелись кусты розмарина, раскачиваемые прохладным утренним ветром. Меня вдруг пробрала дрожь. Могу поклясться, что кто-то смотрел на меня со двора.