Ровно четыре недели спустя в рыбном ресторане «Ректор» на углу Бродвея и 42-й улицы Сара вновь увидела Алекса.

Этот день, как и все последние дни в большинстве своем, начался с оглушительного и уже успевшего смертельно ей надоесть громоподобного голоса Бена. Так как была суббота и Бен работал дома, его рык с небольшими перерывами слышался все утро напролет, поэтому все домашние, включая прислугу, пребывали в постоянном страхе. Сара, пытавшаяся прочесть последнее письмо, полученное от Лорины, встала из-за стола в своем крошечном кабинетике и закрыла дверь, чтобы приглушить то и дело доносившиеся до нее раскаты яростного недовольства, от которого у нее уже начали сдавать нервы. Стало немного лучше. Она снова села и принялась за чтение.

«…знаю, знаю, ты пыталась меня вразумить, причем со всей чуткостью и добротой, которые присущи только тебе одной. Но теперь я жалею, что ты меня щадила. Нет, на самом деле я, конечно, не жалею. Во-первых, это все равно ни к чему бы не привело. А во-вторых, несмотря на все случившееся, поверь, Сара, я считаю, что плакать не о чем. Ты, конечно, скажешь, что я сошла с ума, и ты скорее всего права, но я страстно любила его всей душой, – как же я могу об этом жалеть? Ты, конечно, скажешь, что он не стоил таких чувств, и будешь права, но теперь это уже не имеет значения. Я пережила свою любовь, все кончено, я изменилась и никогда уже не буду прежней. Мне остается лишь благодарить бога за то, что наша связь не имела никаких иных последствий, кроме моего разбитого сердца».

Да уж, в самом деле оставалось только благодарить бога! Саре нетрудно было вообразить, что напускная бравада Лорины, отдавшейся бессовестному, лицемерному подонку, сменилась бы совсем иными чувствами, если бы ее роман имел одно крохотное последствие. Она сложила письмо и откинулась на спинку кресла, глядя в окно на желтеющую листву китайского дерева гинкго. А ведь в каком-то смысле они с Лориной схожи, подумалось ей. Конечно, сама Сара была уже замужем и успела родить ребенка, но все это не имело значения. Если не углубляться в детали, она попала в объятия любовника, оставаясь, по сути, девственницей. Однако в отличие от подруги у нее бывали моменты – как вот сейчас, например, – когда она горько сожалела о своем опрометчивом поступке.

Каждое утро Сара просыпалась, захлебываясь в густом черном тумане, и спрашивала себя: «Откуда взялась эта тоска?» И всякий раз, когда она вспоминала, чернота сгущалась. Если бы не чувство долга, тоска поглотила бы ее целиком, но сознание ответственности брало свое: оно заставляло ее подниматься с постели и проживать день за днем, словно ничего не произошло. Только теперь – увы, слишком поздно! – она начала понимать, что ей бы не было так больно, если бы она не пошла к Алексу в тот роковой вечер.

Отдав ему свое тело и сердце, Сара как будто позволила втянуть себя в некую страшную машину, которая безжалостно и равнодушно перемалывала нервы, и плоть, и кости, и душу. И эта машина работала круглые сутки, не останавливаясь ни на секунду. Когда же все это кончится? Когда затянется и зарубцуется эта рана, когда перестанет ее терзать? Иметь возможность прожить хоть час, не вспоминая о нем, не переживая мучительную боль утраты, – воистину это было бы чудом. Наверняка настанет день (должен настать, никто не в состоянии выносить подобные мучения бесконечно), когда она сможет вспоминать о нем без боли, но до тех пор ей оставалось только терпеть.

Телефонный звонок оторвал ее от мрачных размышлений. Звонил Пэрин Мэттьюз, как всегда, энергичный и деловитый.

– Вы подготовили проект моей речи на совете общины, Сара?

– Да, я написала его еще вчера вечером.

– Вот и отлично.

В его голосе прозвучало легкое удивление, ничуть не польстившее Саре: он принимал ее расторопность как нечто само собой разумеющееся.

– Рад, что ваши светские обязанности на сей раз не помешали профессиональным. Когда же я его получу?

Сара обвела указательным пальцем черный кружок переговорного устройства.

– Я могу завезти его вам во вторник, – ответила она, – поскольку мне все равно надо будет приехать на урок истории. Или, если хотите, я перешлю его по почте, и тогда вы получите его в понедельник.

Пора бы ей уже было привыкнуть к его сарказму. Она даже не слишком сильно винила Пэрина за его бесцеремонные манеры. И все же Сара чувствовала себя обиженной: ведь когда-то они были друзьями.

– Да-да, пришлите его почтой. Кто знает, вдруг что-нибудь опять помешает вам приехать во вторник? Поход по магазинам или чаепитие.

– Черт возьми, – возмутилась Сара, – это несправедливо, Пэрин, и вы это знаете.

В трубке воцарилось молчание, потом послышался вздох. Но в этот день ей так и не суждено было узнать, что означал вздох Пэрина и был ли он предисловием к извинению, потому что в эту самую минуту у нее в ухе раздался громкий щелчок, а затем громоподобный голос Бена:

– Алло! Алло!

– Бен? Я…

– Сара? Живо положи трубку!

– Я разговариваю с…

– Положи трубку, я сказал, мне нужен телефон. Ты что, оглохла? У меня деловой разговор!

Бен швырнул трубку с таким грохотом, что Сара подскочила на месте. Вся пунцовая от смущения, она попыталась спасти свое лицо в глазах Пэрина.

– Прошу прощения, мне пора освободить аппарат. Бен сегодня работает дома, и ему…

– Ясно, – коротко ответил Пэрин. – Пришлите мне речь почтой, Сара. Спасибо вам за труды.

Он бросил трубку почти так же резко, как Бен. Сара едва не разрыдалась. Ей не хватало дружбы Пэрина. Не хватало Лорины. Но больше всего ей не хватало Алекса,

Сара нащупала платок и высморкалась, стараясь думать о Бене, чтобы отвлечься от запретной темы. Что-то с ним творилось неладное в последнее время. Потратив несколько недель на ссоры и уговоры, она наконец добилась от него разрешения договориться о визите к врачу. Осмотрев его, доктор никаких отклонений не нашел, но Сара была убеждена, что постоянное напряжение и чрезмерные нагрузки подрывают здоровье Бена. В чем именно состояли его затруднения, так и осталось для нее тайной: всякий раз, как она пыталась его расспросить, он начинал возмущаться, и дело кончалось ссорой. Деньги и беспорядки среди рабочих – вот и все, что ей удалось узнать.

К четвергу ситуация достигла критической точки, но Сара могла бы так и остаться в неведении относительно причин кризиса, если бы не прочла о них в пятницу в газете. Служащие пекарен, а многие из них принадлежали Бену, без предупреждения объявили забастовку, требуя сокращения рабочего дня, повышения заработной платы и улучшения условий труда. Однако Бена окончательно взбесили даже не требования рабочих сами по себе: он носился по всему дому, как ослепленный яростью бык, из-за передовицы в «Ивнинг пост», вполне консервативной газете, как правило, не проявлявшей сочувствия к забастовщикам. Мало того, что в статье осуждались условия работы во всех городских пекарнях (это было бы еще полбеды), главное – в качестве вопиющего примера бесчеловечной эксплуатации рабочих в ней упоминались пекарни Кокрейна, причем текст сопровождался соответствующей карикатурой.

Гнев Бена был столь ужасен, что Майкл в страхе спрятался у себя в комнате за закрытой дверью. Вспышки ярости отца действовали на него так же, как на других детей действует гроза.

Вот и сейчас даже через плотно закрытую дверь своего кабинета Сара вновь услыхала яростный рев мужа. Она встала, чувствуя, как ее саму охватывает возмущение. Нет, все это зашло слишком далеко. Если она опять увидит, что Майкл прячется в страхе, она пойдет к Бену и положит этому конец. Тем или иным способом.

Оказалось, что Майкла нет в его комнате. И в своей комнате она его не нашла, и вообще ни в одном из помещений на втором этаже. В такие моменты Сара почти жалела об отсутствии миссис Драм, а также о том, что не наняла кого-нибудь вместо нее. Миссис Драм уволилась без предупреждения, пока хозяйка дома была в Ньюпорте. Сара так и не узнала, в чем было дело, ей было известно только одно: причиной увольнения гувернантки каким-то образом послужила Таша. Но Таша не захотела или не смогла объяснить, в чем суть. Только пожала плечами и сказала: «Она была глупая женщина. Тупоголовая Пэдди».

Сара обнаружила Наташу в «алой гостиной», где та, растянувшись на диване, читала журнал мод. Новая прическа Таши, с недоумением и досадой заметила Сара, была точной копией ее собственной. Девушка послала ей ленивую улыбку, потянулась, как пантера, и вернулась к чтению. Сара изо всех сил стиснула зубы – эта откровенная демонстрация томной лени вызвала у нее в душе необъяснимую вспышку острого раздражения.

– Ты видела Майкла? – резко спросила она.

– Майкла? Нет.

«А ведь во всем доме только она одна совершенно не страдает от буйства Бена!» – вдруг сообразила Сара. Это лишь усилило ее раздражение.

– Будь так любезна, ты не могла бы мне помочь его найти?

Наташа выпустила из рук журнал, и он соскользнул на пол да так там и остался. Время уже подходило к полудню, но она все еще была облачена в свой robe du matin , как она его называла, поверх атласного белья.

– Я бы с удовольствием, но мне пора пойти одеться, а то придет учитель и застанет меня в дезабилье.

Она поднялась с дивана, еще раз сладко потянулась и неторопливо проплыла мимо Сары к двери. Сара стремительно обернулась ей вслед.

– Таша, мне надо с тобой поговорить.

Наташа, приняв театральную позу, остановилась на пороге.

– Но разве непонятно? Я спешу. Поговорим позже, Сара.

И она скрылась за дверью.

Сара чувствовала себя в равной степени изумленной и рассерженной. Ей наконец стало ясно, что она оказала Наташе медвежью услугу, позволив ей так долго оставаться без работы и без какого-либо полезного занятия. Как можно скорее следует что-то предпринять – с каждым днем, проведенным в праздности, Таша становилась все более нахальной и дерзкой. Но до чего же это тяжкая и неблагодарная задача: сказать ей, что она должна выехать из дома и найти себе собственное жилье! У Сары не было сил для подобного объяснения. С тяжелым вздохом она приняла привычное для себя решение: отложить окончательное объяснение на потом.

– Шейла, вы не видели Майкла?

– Нет, мэм, – ответила горничная, подняв голову от навощенной до зеркального блеска поверхности стола, который протирала в вестибюле. – Я его не видела с самого завтрака.

– Я не могу его найти, и мне что-то тревожно. Помогите мне его искать, будьте добры.

Они обыскали весь дом, даже вышли на улицу, хотя начал накрапывать дождь. Сара знала, что спрашивать у Бена бесполезно; он никогда не интересовался сыном, ему не нравилось, когда его отвлекали от деловых разговоров, да и Майкл по собственной воле не подошел бы к нему даже на пушечный выстрел. Наконец у нее не осталось другого места для поисков, кроме подвала.

Вот там она и обнаружила сына. Он лежал, свернувшись калачиком, как собачонка, на куске холстины рядом с корзиной угля, и крепко спал.

В тусклом свете единственной запыленной лампочки Сара заметила, что Майкл уснул в слезах; их следы, словно борозды на грязной дороге, остались на его замурзанной мордашке, выпачканной угольной пылью. Рядом с ним на полу валялся какой-то клочок бумаги. Она наклонилась и со страхом подняла листок, заранее опасаясь того, что может увидеть. В последнее время все его рисунки стали черными, страшными и полными отчаяния, а интерес к школе угас, хотя учился он по-прежнему хорошо.

Но рисунок оказался не таким мрачным и тревожным, как предполагала Сара. Разглядывая его в тусклом свете, она с удивлением обнаружила картинку, изображавшую море и пляж – неужели Бейли-Бич? – в ярко-желтых и голубых тонах. Посреди пляжа, держась за руки и солнечно улыбаясь, стояли трое – мужчина, женщина и ребенок. Все трое были в купальных костюмах в красно-белую полоску. Счастливая семья. Майкл даже пририсовал в самом низу собаку. Судя по коротким ногам и удлиненному туловищу, она предположила, что это такса. Гэджет.

Сара отложила рисунок и ласково провела рукой по льняным волосам Майкла. Его глаза открылись.

– Привет, – тихо окликнула его Сара. – Ты тут заигрался и заснул.

– Привет, мамочка.

Майкл улыбнулся, и сердце у нее сжалось.

– Ты только посмотри на себя. Весь перемазался с головы до ног. Ты что, играл в прятки в корзине с углем?

– Нет.

Она потерла большим пальцем черное пятно у него на щеке.

– Нет? Значит, мне показалось. Идем наверх, тебе надо принять ванну.

– Мне не хочется.

– Я сама налью воду и все приготовлю, а Шейлу мы отпустим. И ты сможешь поиграть в ванне со своим новым кораблем.

В глазах мальчика вспыхнула искорка интереса, но тотчас же угасла.

– Я не хочу подниматься наверх.

Тяжело вздохнув и не обращая внимания на шесть рядов белой тесьмы, украшавшей подол ее красной поплиновой юбки, Сара опустилась рядом с сыном на грязный цементный пол.

– Ты же знаешь, папа на тебя не сердится. – Молчание.

– Думаешь, он сердится на тебя?

– Я не знаю.

– Можешь не сомневаться.

– Тогда почему он такой сердитый?

– Он недоволен тем, как идут дела у него на работе, Вот и все. А когда он сердится, он начинает кричать. Так уж устроены некоторые люди.

– Ты никогда не кричишь.

– Нет, почему же, со мной тоже всякое бывает.

– Почти никогда. Только в тот раз в Ньюпорте, когда я взял лягушку к себе в постель, чтобы она могла поспать, потому что на дворе дождь шел. Вот тогда ты тоже закричала. Помнишь?

– Еще как!

Майкл привалился головой к ее плечу.

– Мне это не нравится, мамочка, – признался он. – Не люблю слушать, как люди кричат.

– Я знаю. Но ты должен помнить, что ты тут ни при чем. Ты ни в чем не виноват, никто на тебя не сердится. Папочка сердится не на людей, а на то, как идут дела, понимаешь? Он тебя любит.

Сара так часто ему об этом говорила, что уже и счет потеряла, но только сейчас, глядя в его несчастное, осунувшееся личико, она впервые прочла в его глазах недоверие и похолодела. Ей вспомнилось, как он рассказал ей несколько дней назад – причем в его голосе слышался настоящий трепет, – что папа Чарли О’Ши брал сына на руки и целовал его каждый вечер, возвращаясь с работы. «Я сам это видел, мама», – повторил Майкл, не в силах оправиться от изумления.

– Это Ньюпорт? – спросила Сара, подтянув к себе рисунок и незаметно вытирая слезы со своей собственной щеки о волосы Майкла.

– Да. Это ты, и я, и мистер Макуэйд.

Она была так потрясена, что даже не сразу смогла заговорить. Острое чувство вины пронзило ее: ведь она знала, необъяснимым образом понимала, что это по ее милости главой счастливого семейства на рисунке Майкла оказался ее любовник, а не ее муж.

– Почему он нас больше не навещает?

– Потому что он в Ньюпорте. Он все еще строит для нас дом.

– А он все еще наш друг?

– Конечно!

– Можно мне написать ему письмо? Я для него кое-что сделал, да так и не отдал.

– Что это?

– Это секрет.

– Вот как?

– Не старайся угадать, ладно?

– Ладно.

Честная сделка: всякий раз, как у него появлялся какой-нибудь секрет, Сара всегда разгадывала, в чем он состоит, потому что Майкл не мог удержаться от весьма прозрачных намеков.

– Можно мне ему написать, мамочка? – снова спросил Майкл.

Сара помедлила, не зная, на что решиться. Преданность ее сына дружбе с Алексом приводила ее в замешательство. Они сблизились в самом начале лета, но ведь это было так давно! Обычно детская память коротка, привязанности меняются с легкостью, но дружбе с Алексом он неизменно оставался верен,

Может быть, это ее рук дело? Что, если Майкл почувствовал в ее поступках нечто, такое, чего не замечала она сама? Одна лишь мысль об этом привела ее в ужас. И в то же время… разве она могла отказать ему теперь? Это было бы жестоко – лишить сына такой простой радости.

– Хорошо, – нерешительно проговорила Сара, – можешь написать ему, если хочешь.

Но она от души надеялась, что он забудет.

– Здесь внизу холодно, милый, к тому же тебе непременно нужно переодеться и умыться перед полдником.

И они оба поднялись на ноги.

– А папа будет с нами полдничать?

До чего же невыносимым показался ей страх, явственно прозвучавший в голосе Майкла! Завтраки, обеды и ужины в последнее время превратились в тяжкое испытание. Всякий раз, оказавшись за общим столом, Бен начинал рычать и огрызаться на нее, на сына, даже на Ташу.

– Нет, – внезапно решила Сара. – Мы с тобой сегодня поедим в городе.

– Правда? А где?

– М-м-м… У Флейшмана?

В ответ послышался радостный визг.

– А потом мы пойдем на Юнион-Сквер, послушаем уличных ораторов и пороемся в книгах у Брентано.

– Здорово!

– А по дороге домой, если не слишком устанем, мы, возможно, заглянем к Хайлеру.

Сара знала, что это непростительное баловство, но ей уже было все равно. Любой ценой она хотела вновь услышать смех сына.

Однако при упоминании о его любимой кондитерской чумазая физиономия Майкла вдруг стала серьезной.

– Мамочка, ты не должна… ну ты знаешь… не надо так беспокоиться обо мне. Со мной все в порядке.

Сара попыталась рассмеяться, но, к счастью, смех застрял у нее в горле, не успев превратиться в рыдание. Наклонившись к сыну, она крепко обняла его.

– Я знаю, что с тобой все в порядке! – прошептала она с неистовой убежденностью.

Какое счастье – сжимать в объятиях это хрупкое, маленькое тельце…

Майкл прижался вымазанным в угле личиком к ее шее, с шумом втянул в себя воздух – ему нравились ее духи – и, как настоящий ценитель, промычал: «М-м-м…» Сара держала его, пока он не заерзал и не высвободился, вдруг вспомнив, что ему уже, слава богу, стукнуло семь и он слишком взрослый для таких проявлений нежности.

– Я назвал свой новый военный корабль «Непобедимый», – с важностью сообщил Майкл, взбегая впереди нее по ступенькам. – Мама?

– Да, любовь моя?

Они уже добрались до кухни.

– Тебе не надо готовить для меня ванну. Я уже сам все умею.

Не успела она ответить, как Майкл пробежал вперед и скрылся в коридоре, оставив ее одну. Она услыхала легкий топот его ножек по лестнице. На другом конце дома Бен продолжал громогласно изливать свой гнев.

* * *

Она едва не отказалась от похода на симфонический концерт в этот вечер. Долгая прогулка по городу с Майклом утомила ее, мысль о том, что придется еще раз переодеваться, причесываться и выходить из дому, нагоняла на нее тоску, а главное – ей были ненавистны все те бесконечные ухищрения, к которым приходилось прибегать, чтобы провести вечер с Беном на людях. Как ни странно, это он настоял, чтобы они все-таки пошли, хотя настроение у него все последние дни было отвратительное, а переутомление, делавшее его похожим на загнанного зверя, бросалось в глаза даже посторонним.

Разумеется, Вивальди его нисколько не интересовал, но после полудня позвонила миссис Конрад Шеридан и предложила чете Кокрейнов присоединиться к ней и ее мужу в их частной ложе в Карнеги-холле, а потом отужинать вместе с ними и небольшой компанией других приглашенных в кафе «Бустаноби». Мистер Шеридан был президентом Нантокского Торгового банка и Трастовой компании, а тот очевидный факт, что о Кокрейнах вспомнили в последнюю минуту, чтобы заменить какую-нибудь более именитую пару, имевшую иные планы на вечер, для Бена значения не имел.

Большую часть концерта Бен проспал. Глядя, как ее муж сидит, свесив голову на грудь и уронив руки на колени, Сара впервые обратила внимание на то, как заметно он прибавил в весе за последнее время. При этом вид у него был нездоровый, а его лицо, обычно багрово-красное, теперь казалось бледным, почти землистым. И он, должно быть, действительно страшно переутомился, если уснул в Карнеги-холле, где ему всегда доставляло огромное удовольствие разглядывать представителей четырехсот богатейших семейств Америки и мечтать, что в скором времени он станет одним из них.

Увы, в слишком тесном для него вечернем костюме Бен выглядел ряженым; черный шелковый галстук бабочкой врезался в белый крахмальный воротничок рубашки на тучной шее и, казалось, душил его. В этот вечер, как всегда, он заставил ее надеть слишком много драгоценностей со светло-голубым туалетом от Калло. Сара пыталась протестовать, но Бен настоял на своем:

«Какой же от них прок, если их не носить?»

Ее тяготило хвастливое выставление напоказ своего богатства; увешанная с головы до ног многочисленными нитями жемчуга и назойливо сверкающими бриллиантами, она смущалась и чувствовала себя донельзя глупо. Но стеснялась она напрасно: на ней было надето не больше побрякушек, чем на других (пожалуй, даже меньше, чем на многих) блистательных дамах в браслетах, брошах и диадемах, окружавших ее в фойе. Поэтому Сара могла утешать себя мыслью о том, что она по крайней мере не отличается безвкусием ото всех остальных.

Концерт закончился. Среди гостей Шериданов были еще две супружеские пары – Стенли и Киммели. В ожидании карет, которые должны были доставить их по Бродвею до 40-й улицы, миссис Киммель упомянула о том, что вчера вечером она с мужем и Лестер Стоун со своей женой уже были в кафе «Бустаноби» и сочли, что там очень скучно – совершенно не модное заведение. План мгновенно изменили, было решено отправиться всей компанией на площадь Лонгэйкр, к «Ректору», чтобы поесть омаров. Веселье им обеспечено: никогда не знаешь, кого можно встретить у «Ректора» после закрытия театров.

Усталое лицо Бена моментально оживилось, и Сару это ничуть не удивило. Ему было приятно, несмотря на усталость, покрасоваться в главном храме городских удовольствий. Когда их без колебаний провели к столику на первом этаже ярко освещенного, переполненного посетителями ресторана, у Бена появился лишний повод для торжества: на первый этаж пускали только тех, кто действительно преуспел в этой жизни; менее удачливым – если им вообще удавалось проникнуть внутрь – приходилось довольствоваться одним из семидесяти пяти столов наверху.

К полуночи свободных столиков не осталось ни для кого, невзирая на любые заслуги. Гам голосов и взрывы веселого смеха прокатывались между высокими стенами в сплошных зеркалах, люстры с хрустальными подвесками над головой подмигивали и переливались отраженным светом, позаимствованным у рассыпанной внизу груды бриллиантов и ослепительных дамских туалетов самых модных оттенков – лазоревых, светло-лиловых, канареечно-желтых.

Шампанское лилось золотистым водопадом, и Сара в тревоге следила за тем, как настроение Бена под его воздействием переходит от угрюмости к лихорадочному возбуждению. Он говорил, не умолкая, и раскаты его голоса обрушивались на ее беззащитные нервы подобно кулачным ударам. Что с ним произошло? До сих пор Бен никогда не напивался пьяным на публике, особенно в компании людей, на которых хотел произвести благоприятное впечатление: он слишком боялся потерять контроль над собой.

Однако в этот вечер его как будто подменили. Он дважды рассказал Конраду Шеридану, едва скрывавшему свое нетерпение, одну и ту же бесконечно нудную историю о своей последней сделке на бирже и трижды похвастался Джеймсу Киммелю и его жене Луизе, что его новая ложа в мюзик-холле Мэдисон-Сквер-Гарден стоит четыреста долларов. Неприлично громкие взрывы его смеха, подобные пушечным выстрелам, раздавались поминутно. Прекрасно понимая, что нечего и пытаться его образумить, Сара молчала. Ей было стыдно за мужа. Глубокая, пульсирующая головная боль стучала у нее в висках, в глазах – появилась резь.

Она увидела Алекса раньше, чем он ее заметил: его фигура отразилась в зеркале с золоченой рамой, за головой Дженни Стенли с пышным убором из страусовых перьев. Он держал под руки двух женщин. Казалось, они сестры – обе высокие, статные, черноволосые, с царственной осанкой. Алекс о чем-то добродушно спорил с метрдотелем, когда к нему подошел другой мужчина – худой, бородатый, светловолосый – и освободил его от забот об одной из величественных брюнеток, небрежно сунув ее руку себе под локоть.

У Сары закружилась голова от прилива крови; она машинально потянулась за своим бокалом, но пальцы у нее дрожали так сильно, что ей пришлось опустить руку на колено, так и не взяв его. Голоса за столом слились в ее ушах в однообразный гул, огни заплясали перед глазами и завертелись каруселью. Стараясь не видеть и не слышать ничего вокруг, она закрыла глаза и попыталась найти какое-то безопасное укрытие у себя внутри. У нее ничего не вышло. Громыхающий голос Бена едва не заставил ее упасть со стула.

– Макуэйд! Эй, Макуэйд! – без устали звал он. – Это мой архитектор, Конрад. Знаете его? Лучшая фирма в городе. Макуэйд!

Пестрота вокруг превратилась в одно сплошное смазанное пятно, голос мужа отдавался в ушах гулким эхом. Сара сидела неподвижно, словно в кошмаре, когда надо бежать, но тело не слушается. Она даже глаз не могла поднять, пока не почувствовала его присутствия рядом с собой. Дикая какофония звуков распалась на отдельные кусочки: люди знакомились и обменивались приветствиями. «Все знакомы с Алексом Макуэйдом? – гремел Бен, самовольно взявший на себя обязанности хозяина. – Скажите метрдотелю, пусть принесет еще стульев, им всем вполне хватит места, если они немного потеснятся. Садитесь, присаживайтесь! А кто эти очаровательные дамы?»

Оказалось, что они представительницы великолепного секстета «Девушки Флорадора», ежевечерне выступавшего с песнями и плясками в театре «Казино» на 39-й улице. Бен, от благоговения лишившийся дара речи, вскочил на ноги и тотчас же уступил ближайшей к нему «девушке Флорадора» (как выяснилось, ее звали мисс Сэмпсон) свой стул. Сопровождавший ее светловолосый мужчина с бородой поднял красиво изогнутые брови и бросил насмешливый взгляд на Алекса. До Сары едва дошло, что он скульптор. Они с Алексом были знакомы со студенческих лет, проведенных в Париже.

Вторую «девушку Флорадора», все еще державшую под локоть Алекса, звали мисс Фелан. Сара бесчувственной рукой пожала протянутую ей руку танцовщицы. Ее взгляд скользнул вверх по щедрому, лишь слегка задрапированному атласом бюсту и наконец встретился с парой знойных черных глаз. Женщины обменялись формальными приветствиями и фальшивыми улыбками.

Потом Сара перевела взгляд на Алекса. Он не протянул руки, но наклонился к ней, словно собираясь что-то сказать, однако она его опередила. Ее негромкий голос с насмешливыми, язвительными интонациями был слышен только ему одному.

– Поздравляю, Алекс, она ослепительна. К тому же тебе крупно повезло: она свободна и не отягощена досадными мещанскими предрассудками.

Сара не смотрела ему в лицо, но он резко дернулся всем телом, словно она его ударила. Горе обрушилось на нее тяжкой, удушающей волной. Она оглохла и ослепла, пока ворчливый голос Бена, повторявший: «Подвинься, Сара», и его рука, грубо рванувшая спинку ее стула, не вернули ее к ужасной действительности. Втиснув еще один стул между нею и мисс Сэмпсон, Бен уселся на него и немедленно повернулся спиной к жене, занимая соблазнительную субретку громким и оживленным разговором.

Время превратилось в самого изощренного и жестокого из ее врагов. Каждый час Сара бросала взгляд на усыпанные бриллиантами и рубинами часики, приколотые к груди, только для того, чтобы убедиться, что прошла всего минута. Запах еды вызвал у нее накатывающую волнами дурноту. Алекс был где-то на другом конце стола, она понятия не имела где, потому что ни разу не взглянула в его сторону. Дважды она спрашивала Бена, нельзя ли им уйти, но он ее даже не слышал. Бородатый скульптор (оказалось, что его фамилия Блэкмен) не раз обращался к ней, но Сара была не в состоянии уследить за его забавными историями и односложно отвечала на его вопросы.

В конце концов, силы ей изменили, продолжать стало невозможно. Ей пришлось схватить Бена за запястье, чтобы привлечь его внимание.

– Мне дурно, ты должен отвезти меня домой.

Он начал возражать, и она сжала его руку, словно тисками.

– Нет, сейчас же, сию минуту. Говорю тебе, мне нехорошо.

Сара не догадывалась, насколько Бен пьян, пока он не попытался встать. Она потянулась, чтобы его подхватить, но было уже слишком поздно. Он навалился на стол всем своим весом, и приборы задребезжали. Размахивая рукой в попытке за что-нибудь ухватиться и сохранить равновесие, Бен опрокинул стакан воды, бокал с вином и высокую зажженную свечу, стоявшую в центре стола в окружении живых цветов.

Мистер Блэкмен мигом оказался рядом с ней. Он подхватил Бена, принялся увещевать его спокойным, дружелюбным голосом и осторожно отбуксировал прочь от стола. Сара извинилась перед присутствующими и пробормотала что-то насчет кэба (свою карету Кокрейны в этот вечер оставили дома, их подвезли Киммели). Ошеломленное лицо миссис Шеридан еще долго стояло у нее перед глазами. Помогая Бену вытащить деньги из бумажника (он намеревался расплатиться за всех), она не обратила внимания на Алекса, пока тот сам не сунул деньги стоявшему за плечом официанту, а затем подхватил Бена под вторую руку. Вместе с Сарой они вытащили Бена из ресторана. Мистер Блэкмен придерживал дверь.

Свежий воздух немного взбодрил Бена, но не помог ему протрезветь. Вместо того чтобы утихомириться, он еще больше разбушевался.

– Макуэйд! – вскричал Бен, словно только что увидел Алекса (ни имени Блэкмена, ни его самого он, похоже, вообще не запомнил). – Эй, кто этот тип, вы его знаете? Это Макуэйд, мой архитектор. Строит для меня самый, черт его побери, здоровенный дом во всем Ньюпорте. Верно? Верно? Скажите ему, Макуэйд, во сколько эта штуковина мне обходится.

Его занесло на ходу, он покачнулся и налетел на Сару, обхватив ее рукой для равновесия.

– Найди кэб, – бросил Алекс другу. Блэкмен сошел с тротуара на мостовую.

– Я пьян, Сара. Как же так, черт возьми? Какого дьявола?

Оттолкнув Алекса, Бен обхватил Сару обеими руками и тяжело повис на ней.

– М-м-м, пахнет вкусно.

Он уткнулся лицом ей в плечо, довольно мыча себе под нос какую-то пьяную песенку без слов и без мотива. Сара споткнулась и, наверное, рухнула бы под его тяжестью, если бы Алекс не оттащил его с внезапной, едва сдерживаемой яростью.

– Эт' моя жена, Сара. Ах да, ты же ее знаешь… я з'был. А знаешь, ее мамаша была герцогиней! Ее хренова светлость, чтоб мне лопнуть!

Бен захохотал, потом снова покачнулся и грубо выругался. Сара сама не замечала, что плачет, пока он не схватил своей пьяной лапой ее лицо.

– Эт' что? – заплетающимся языком промямлил Бен, пялясь на нее.

Наемный кабриолет остановился у тротуара рядом с ними. Алекс и Блэкмен первым долгом втащили внутрь и усадили Бена; он плюхнулся на сиденье с тяжелым стуком, от которого карета покачнулась, как лодка на воде.

– Я поеду с вами, – с мрачной решимостью заявил Алекс, взяв ее под руку.

Сара проворно вывернулась и попятилась, загораживая дверцу кареты.

– Спасибо, не нужно.

– Но вам нужна помощь. Мы оба поедем…

– Вы очень любезны, мистер Макуэйд, но у дома есть слуги, они помогут.

Он не смог сдержаться и прошептал:

– Сара…

Она повернулась кругом, слепо нащупывая подножку. Алекс подхватил ее обеими руками, и Сара, ощутив его ладони у себя на талии, с трудом подавила в груди рыдание. Она понимала, что близка к гибели. И все же, когда Алекс потянулся, чтобы захлопнуть дверцу, Сара протянула руку и удержала ее открытой на несколько драгоценных секунд. «Забудь все, что я сейчас наговорила. Я не хотела тебя обидеть, – сказала она ему полными слез глазами, моля бога, чтобы он ее услышал. – Алекс, я люблю тебя».

Она откинулась на сиденье кареты. Дверца захлопнулась. Блэкмен дал вознице денег; Алекс сказал ему адрес. Кабриолет дернулся. Бен застонал и положил голову ей на колени, обхватив их руками. Она опустила руку ему на плечо, машинально укачивая его, пока электрический грифон на желтом фасаде ресторана «Ректор» не скрылся из виду за окном. Кэб плавно влился в вечерний поток экипажей на Бродвее.