Дэвон не услышал ни крика, ни шума падения. Опустившись на колени, он заглянул за край утеса. Прямо под ним, разбиваясь о скалы, кипели свинцово-серые волны. Они откатывались назад так стремительно, словно неистовая сила подступающего прилива вселяла в них ужас. На мгновение Дэвон различил мелькнувшую в воде коричневатым пятном куртку Кобба, но она тотчас же скрылась в белой пене прибоя. Он закрыл глаза, стараясь отдышаться, а когда вновь открыл их, то увидел Лили в полосе бурунов, отступивших на миг от кромки скал. Она была привязана за руки к скале Утопленника. У него на глазах надвигающийся прилив накрыл ее с головой.

Стараясь перекричать рев ветра, Дэвон выкрикнул ее имя. Когда-то в бухту Утопленника можно было спуститься по деревянным ступеням, но они давно сгнили, остались лишь еле заметные выемки в отвесной стене, скользкие от дождя и морской воды. Он подхватил нож Кобба и полез вниз по скале, бормоча мольбы и проклятья, в спешке забывая об осторожности, но, добравшись донизу, поблагодарил Бога за то, что его кости остались целы, и бросился в бурлящий водоворот.

Он увидел ее снова в отхлынувших на миг волнах прибоя. Она набрала полную грудь воздуха прежде, чем следующий вал накатил на нее, швырнув спиной о скалу Утопленника. Дэвон зашагал к ней, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие, изо всех сил борясь с ополчившейся на него стихией. В ту самую минуту, как он добрался до Лили, ударила еще одна волна, затопившая их обоих. Дэвон ухватился под водой за железное кольцо и ножом разрезал путы на запястьях Лили (это был кожаный пояс Кобба). Волна отхлынула, они вместе вынырнули, жадно глотая ртом воздух. Одной рукой он обхватил ее поперек груди, чтобы ее не смыло неумолимым натиском прилива, и, борясь с волнами, стал пробираться к берегу.

От берега осталось всего два фута мокрой гальки у подножия утеса, которые наступающий прилив еще не успел затопить. Дэвон опустился на колени, по-прежнему держа на руках Лили. Они не могли говорить. Их хлестал ливень, ураганный ветер не давал поднять голову. Оба ничего не чувствовали, кроме собственных тел, но Дэвону важно было только одно: знать, что она жива, дышит и крепко обнимает его. Это ощущение наполнило его душу трепетом.

Но она плакала! Он осторожно отстранился, чтобы заглянуть ей в лицо.

– Клей погиб, – прорыдала Лили и спрятала лицо у него на плече.

– Нет, Лили, он не погиб. Он ранен, но с ним все будет в порядке, – Дэвон говорил с абсолютной уверенностью.

Она вытерла слезы и взглянула на него.

– Он не умер? Но Кобб пырнул его ножом, я сама видела. И Габриэля тоже. Но у него рука не поднялась зарезать меня. Я думаю, это из-за ребенка.

Вспомнив о ребенке. Лили испугалась.

– Дэв…

– Габриэль дотащился ползком до самого дома, дорогая. Его нашла Алисия. Благодаря ему я узнал, где искать тебя.

– Гэйб, – прошептала она. – О Боже! Он умер?

– Я не знаю. Боюсь, что да.

Они опять крепко обнялись, утешая и поддерживая друг друга. Но плечи Лили вдруг напряглись, все ее тело пронзила острая боль. Дэвон испуганно выругался. Она хваталась за живот, а он не мог предложить никакой иной помощи и поддержки, кроме своих объятий. Наконец она распрямилась, видимо, боль отпустила ее. Трясущимися пальцами Дэвон коснулся ее твердого, как камень, живота, пытаясь обнаружить рану. Руки до локтей у нее были в синяках и ссадинах от ударов о скалу, плечи, видневшиеся из-под разорванного платья, – тоже, но никаких серьезных повреждений он не находил.

Лили остановила его руки и, задыхаясь, прислонилась спиной к мокрому камню.

– Дэв, – проговорила она с трудом, – роды начались.

С минуту он смотрел на нее с открытым ртом, потом решительно покачал головой.

– Нет, этого не может быть. Нет-нет, тебе показалось. Этого просто не может быть.

Лили откинула со лба волосы, по которым стекала вода.

– Извини, но мне-то лучше знать…

– Да не могли они начаться! Ты ошибаешься.

– Я ошибаюсь?

– Послушай…

– Дэвон, я рожаю!

– Ладно, ладно, – пробормотал Дэвон, чтобы ее успокоить.

Ему все еще не верилось. Он отвел глаза от ее испуганного лица и стал вглядываться сквозь пелену дождя в неумолимые скалы, холодные, гладкие и скользкие, нависшие над ними отвесной стеной.

– Ты не могла бы…

– Нет.

– Я так и думал.

А как ее нести? Только перекинув, как куль, через плечо и оставив себе всего одну свободную руку, чтобы взобраться на вершину утеса. Но именно сейчас Лили была не в том состоянии, когда ее можно было бы перекинуть через плечо.

– Ну что ж, – произнес Дэвон с наигранным спокойствием, – давай посмотрим, что мы можем сделать.

Пока они разговаривали, два фута твердой суши у них под ногами сократились до полутора.

– О Боже, Боже, – бормотала Лили, стуча зубами. – Не может быть, чтобы это случилось, этого просто не может быть.

– Вот и я о том же…

– Ой!

С сильным стоном она опять согнулась пополам, так крепко сжимая его пальцы, что он готов был вот-вот услышать хруст костей и едва не застонал вместе с нею. Когда боль стихла. Лили вновь подняла голову. Она была бледна, как привидение, все ее лицо покрылось испариной. Дэвон больше не мог отрицать очевидное: у Лили начались схватки.

– Боже! – простонала она. – Что же мне делать? Не могу же я рожать прямо здесь!

– Все в порядке, любовь моя, – заверил он ее, стараясь, чтобы его голос звучал убедительно, – все будет хорошо. Я о тебе позабочусь. Ни о чем не беспокойся, думай только о ребенке.

– Где?

Вместо ответа он поднял ее и взял на руки. Прибой пенился вокруг его ног. Стиснув зубы и щурясь от ветра, Дэвон пошел по мокрой гальке в восточном направлении. Он старался держаться как можно ближе к береговым утесам, но иногда земля уходила у него из-под ног, и ему приходилось брести чуть ли не по пояс в бурлящей воде. Лили изо всех сил цеплялась за его шею и молила Бога, чтобы он не оступился. Они прошли около сорока шагов, прежде чем она начала догадываться, куда направляется Дэвон.

– В пещеру… ты несешь меня в пещеру!

– В чудную, большую, просторную…

– … пещеру.

– Да.

– Мы с Клеем…

– … в детстве играли здесь в пиратов.

– Ну да. Это единственное…

– Я не хочу рожать в пещере! Ой! О, нет… Внезапно дыхание у нее пресеклось, а все тело свело судорогой. В ожидании нового приступа боли она еще крепче ухватилась за его плечи. Дэвон сел прямо в полосе прибоя, держа Лили на коленях, и стал укачивать ее.

– Сильнее, чем раньше, – заметил он нетвердым голосом, когда схватка миновала. Лили смогла лишь кивнуть в ответ.

– Послушай, Дорогая, другого места нет. Там будет темно и, наверное, грязно, но хотя бы сухо. Там мы укроемся от ветра. Мы уже добрались. Видишь? Вход вон там, позади дерева в расщелине.

– Но мы же утонем! Вода…

– … поднимается футов на двенадцать и забивает вход, но там начинаются ступеньки, ну, что-то вроде ступенек. Они ведут прямо в пещеру, а в ней сухо и безопасно.

Он поднялся, держа ее на руках.

– Что-то вроде?

– Лили, не волнуйся.

– Что это значит, Дэвон?

– Все будет хорошо.

– В пещере живут летучие мыши, верно?

– Нет там никаких летучих мышей!

– И мен.

– Никаких змей.

– – Ну, значит, пауки.

На это у него ответа не нашлось, и Лили воскликнула со злорадной укоризной:

– Значит, есть пауки? Ах ты, лжец!

– Я их раздавлю.

Дэвон поставил ее на ноги у входа в пещеру, представлявшего собой узкую зловещую щель в отвесной скале.

– Давай я первым войду.

– Давай.

– Держись за мою руку. Крепче.

– Тебе легко говорить!

Обеими руками он сжал ее лицо и заглянул прямо в полные ужаса глаза.

– Все будет хорошо, любовь моя, я обещаю.

– Но, Дэв, мне придется рожать в пещере! Он поцеловал ее лоб и щеки.

– А я буду тебе помогать. Я не допущу, чтобы с тобой что-то случилось.

Опять у нее начались схватки. Лили тяжело прислонилась к нему, и прикосновение его могучего тела помогло ей пересилить боль.

– Ты меня не бросишь? – простонала она, когда боль наконец отпустила ее.

– Я никогда тебя не брошу. Идем, любовь моя, вода поднимается. Держись за мою руку.

Лили заметила, что волны разбиваются у самых ее колен. Ей пришлось наклонить голову, чтобы войти в пещеру. Почти тотчас же они оказались в кромешной тьме.

– Прекрасная пещера, что и говорить! – прошипела Лили с сарказмом.

– В самой пещере не так уж темно, – торопливо пояснил Дэвон, – там сверху свет проникает, – добавил он, полагаясь на воспоминания двадцатилетней давности и надеясь, что они его не подведут. – Идем, нам сюда.

Ступени, вырубленные в скале, были высокими и неровными, ему пришлось на каждом шагу подсаживать Лили. На четвертой ступеньке, пока они отдыхали, у нее опять начались схватки.

– Они приходят все чаще, – испуганно заметила она.

– Вот и хорошо, – бодро отозвался Дэвон, незаметно вытирая лоб тыльной стороной ладони. – Это значит, что все скоро кончится.

Самому Дэвону понравилась уверенность, прозвучавшая в его голосе. Интересно, удалось ли ему убедить Лили? При мысли о том, что придется принимать роды, его прошиб пот.

Добравшись до вершины последней ступеньки, он велел ей оставаться на месте и не двигаться. Лили обещала, что никуда отлучаться не собирается. С ней все будет в порядке? Да, конечно. Но когда Дэвон, выпустив ее руку, скрылся во тьме. Лили охватил безрассудный, слепой страх.

– Дэв!

Через секунду он был уже рядом с нею.

– Все хорошо, – Дэвон обнял ее и принялся успокаивать тихим, проникновенным голосом. – Тебе было очень больно?

– Нет… это не то…

Лили умолкла, обдумывая возможность приврать немного, но тут же отбросила эту мысль.

– Я просто испугалась, – призналась она. – Не оставляй меня одну. Разве мне нельзя пойти с тобой? Ты же говорил, что здесь не будет темно!

– Надо немного подождать… пока глаза привыкнут.

– А что это за странный запах?

– Не знаю.

– А какой тут пол? Наверное, кругом пауки ползают. И змеи, если уж на то пошло…

– Лили, ради всего святого…

– Это все по твоей вине, Дэвон.

– По моей вине?

– Ну… это же твой ребенок!

Его рука крепко сжала ее плечи, и Лили прикусила язык.

– Да, мой, – торжественно провозгласил Дэвон. – Долго же ты с этим тянула! Но я рад, что ты все-таки признала его моим еще до того, как он появился на свет.

Тысячи мыслей хлынули ей в голову одновременно.

– Я не об этом хотела поговорить.

– Тут вообще не о чем разговаривать.

– Ты прав, не о чем. Это мой ребенок, а не твой. Ей показалось, что он сквозь зубы испустил проклятье, осторожно пробираясь вперед в полной темноте. Она крепко держалась за полу его куртки. Вдруг Дэвон выругался по-настоящему, в полный голос, ударившись ногой обо что-то металлическое, и Лили не смогла подавить в груди испуганный крик.

– Что? Что это?

– Откуда мне, черт побери, знать? Стой смирно, не двигайся.

Лили повиновалась. Дэвон стал ощупывать препятствие.

– Боже милостивый!

– Что это?

– Это… мне кажется, это… ну да.

– Что?

– Фонарь. Слава Богу, в нем даже масло есть! А рядом с ним, Лили, – в его голосе послышалось что-то, похожее на благоговение, – рядом с ним коробка с кремнем и огнивом.

– Ты шутишь, Дэвон? Если ты шутишь…

– Да не шучу я! Присядь вот здесь, прямо здесь, посиди, пока я не зажгу фонарь.

Она замерла, и действительно через секунду раздался стук кремня об огниво, фитиль зашипел и загорелся. Лили сморщила нос: оказалось, что фонарь заправлен рыбьим жиром. Когда огонь разгорелся, она первым долгом отметила, что на полу, по крайней мере поблизости от нее, нет пауков, и лишь постепенно начала осознавать, что находится в весьма необычном месте. Настолько необычном, что у нее перехватило дух от изумления.

– "Дэв, смотри!

Он огляделся и вопреки ожиданиям не увидел пустой, сырой и грязной пещеры своего детства, населенной пауками и змеями. Они оказались на складе. Ряды громоздящихся друг на друге ящиков, тюков и бочек окружали их со всех сторон. На расстоянии вытянутой руки возвышалась стена скатанных штуками всевозможных тканей. Чего тут только не было: и шелк, и атлас, и парча, и бархат, и цветной муслин. Рядом выстроились большие и малые бочки, полные вина, рома и коньяка. Вдоль другой стены лежали скатанные турецкие ковры, пестрые и немного отдающие затхлостью, а к ним примыкали огромные связки мехов: бобровые, лисьи и енотовые. Поодаль высилась гора расписанных вручную китайских обоев, напоминавших древние свитки. Лили и Дэвон, разумеется, не могли видеть кофе и чая, но зато отчетливо ощущали их запах – терпкий аромат, который почуяли, едва войдя в пещеру, но не сумели сразу определить: уж слишком он казался странным и неожиданным в подобном месте. Длинный, обитый железом короб, о который Дэвон споткнулся при входе, нес на себе аккуратно выведенную надпись “Мушкеты”. Однако самым поразительным предметом оказался простой, ничем не украшенный деревянный сундук, стоявший посреди пещеры в шести футах от них. Тяжелая крышка была откинута, внутри, призрачно мерцая и отсвечивая, лежали насыпанные грудами до самого верху золотые и серебряные монеты.

– Господи, спаси нас, – прошептала Лили. – Куда мы попали, Дэв?

Он тихонько рассмеялся, оглядываясь вокруг.

– Это тайник Клея. Другого объяснения у меня нет. Он не мог вспомнить, куда спрятал свой клад.

– Кобб все знал. Дэв, ты не представляешь, что он мне рассказал! Он был твоим братом… ну… наполовину. Сыном твоего отца.

Дэвон медленно повернулся к ней.

– Что? Лили, что ты такое говоришь?

– Кобб был незаконным сыном твоего отца! Он всегда это знал и всех вас ненавидел, потому что ему приходилось служить тебе и Клею. Он сказал, что у вас и украсть не грех… что он имел полное право присвоить часть вашего добра.

От потрясения лицо Дэвона превратилось в застывшую маску. Говорить он не мог. Лили хотела прикоснуться к нему, успокоить, но в этот самый миг ее настигла новая схватка, оказавшаяся особенно продолжительной. Ей хотелось вытерпеть боль молча, и невольно вырвавшийся из груди крик раздосадовал ее самое.

– О, черт, – проговорила она, задыхаясь. – Мне хотелось перетерпеть, но, черт возьми, до чего же больно!

– Кричи сколько хочешь. Ори во всю глотку! – посоветовал Дэвон, надеясь, что его ободряющая улыбка скроет владеющий им страх. – Но прежде всего давай-ка освободим тебя от этих мокрых тряпок. Ты будешь рожать на ложе из теплых мехов, покрытых шелком. Ну скажи, кому еще из женщин так повезло?

Его слова не произвели должного впечатления на Лили. Она ворчала, не умолкая, пока Дэвон осторожно снимал с нее мокрую одежду и укутывал в мягкий, как масло, вишневый бархат. Оставив ее сидеть у сундука с сокровищами и не обращая внимания на ее ворчание, он устроил ей пышное ложе из кроличьего и лисьего меха.

– Возьми лучше муслин, – деловито посоветовала Лили, увидев, что Дэвон расстилает поверх мехов бледно-желтый шелк в качестве покрывала. – Его легче отстирать.

Он помог ей взобраться на роскошную постель и тщательно укрыл мехами сверху, хотя ее тело уже согрелось. Лили сказала, что чувствует себя лучше в сидячем положении, и Дэвон смастерил для нее импровизированную высокую подушку из завернутых в атлас бобровых шкур. Закончив, он выпрямился и с улыбкой отошел на шаг, чтобы полюбоваться делом своих рук.

– Что тут такого смешного?

– Ты похожа на беременную медведицу по пути на бал.

Но чувство юмора у Лили в эту минуту полностью отсутствовало.

– Как смешно! Просто умора, – ответила она с обидой в голосе, но это только заставило его рассмеяться. – У тебя есть еще остроумные замечания? Если да, выкладывай все сразу.

Все еще посмеиваясь, Дэвон присел рядом с нею и взял ее за руку.

– Расскажи мне историю своей жизни, – попросил он. – Расскажи мне все о Лили Трихарн, Как ты выглядела, когда была маленькой?

Она подозрительно уставилась на него.

– Ничего я тебе рассказывать не буду. Зачем тебе знать? Если бы тебя действительно интересовала моя жизнь, ты бы задал этот вопрос давным-давно.

Тут Лили охнула и приподнялась с подушки, вновь охваченная болью, пришедшей как будто в наказание за ее слова. Когда приступ наконец миновал, она откинулась назад, задыхаясь и обливаясь потом, напуганная продолжительностью и силой схватки.

– Неужели так и должно быть? – прошептала Лили. – Это слишком, слишком…

Она умолкла, увидев его лицо. Дэвон поспешил напустить на себя бодрый вид, но было уже поздно, Лили успела заметить его отчаяние. Ей стало совсем скверно.

– Все будет хорошо, – подхватила она его собственную песню и крепко сжала его руку. – Я это точно знаю. Меро говорила, что у меня будут быстрые и легкие роды, а она была ясновидящая.

– Кто такая Меро?

– Она была моим другом. Я жила у нее в доме на болотах. Ты положил волшебные камни на ее могилу, когда нашел меня той ночью. Я так и не поблагодарила тебя за это. Приляг рядом со мной, Дэв. Мне легче, когда ты рядом.

Дэвон вытянулся рядом с нею на лежанке из мехов и стал осторожно разминать ладонью ее живот В перерывах между схватками Лили рассказала ему о Меро, о жизни на болотах, о скульптурах и о стеклянной стене. По ходу рассказа образ старой женщины яснее высветился в ее собственной памяти; ей даже показалось, что она чувствует присутствие Меро в пещере. Это была приятная и утешительная фантазия.

Дэвон рассказал ей все, что знал о Коббе. Он припомнил, что мать его управляющего умерла родами. Это случилось за четыре года до появления на свет самого Дэвона. Ее звали Мэри Кобб. Любовница его отца.

– Ничего удивительного тут нет. Моя мать не смогла или не захотела жить одной жизнью с отцом, хотя я до сих пор не понимаю почему. Очевидно, ему нужен был кто-то на то время, что мать проводила в Девоншире.

В завещании его отца для потомков старого Кобба было оговорено исключительное право занимать должность управляющего в Даркстоун-Мэноре, буде они того пожелают. Очевидно, подобным образом Эдвард пытался загладить свою вину за то, что не признал сына, прижитого вне брака.

– Знаешь, о чем я подумала? Кобб потерял руку, спасая тебя и Клея, когда вы были детьми. Может быть, это еще больше его озлобило? – сказала Лили, размышляя вслух.

Она вспомнила гот день, когда нашла Кобба пьяным в его коттедже. “Дарквеллы – неподходящая компания для молоденьких девушек. Запомни: Дарквеллам доверять нельзя”, – предупредил он ее. Только теперь она поняла, что он, должно быть, думал о своей матери.

– Почему он все это оставил, как ты думаешь? – спросила она вслух, указывая на собранные в пещере сокровища. – Почему не взял все это и не сбежал? Он мог бы уехать куда-нибудь далеко-далеко и жить по-царски. И если уж на то пошло, почему он не убил Клея? Почему не добил его? Он же не мог не знать, что Клей в один прекрасный день все вспомнит!

Дэвон долго молчал, погрузившись в раздумье.

– Возможно, он вовсе не хотел никого убивать. Я думаю, он остался здесь, потому что ему просто некуда было идти. В сущности, кроме Клея и меня, у него никого на свете не было, никакой семьи.

Перед глазами у него всплыло чернобородое лицо Кобба. В ту минуту, когда он вылез из-за края утеса, оно было полно раскаяния.

Лили преследовало другое воспоминание: о том, как Кобб тащил ее за собой, выворачивая ей руки и не слушая просьб о пощаде, как привязал ее к скале Утопленника и оставил в наступающем приливе. У нее было доброе сердце, но она не могла заставить себя оплакивать смерть Кобба.

Время шло. Схватки стали терзать ее все чаще, но в кратких промежутках между ними Лили рассказывала Дэвону о своем отце, о детстве, а также то немногое, что помнила о матери. Щадя его чувства, она больше ни разу не закричала. Дэвон слушал, разминал ей плечи, спину, ноги, задавал вопросы или рассказывал о себе, чтобы отвлечь ее от мучений. Ни он, ни она не забыли того, что было между ними в прошлом, и Лили его не простила, но сейчас обоим казалось, что они вместе отправляются в большое плаванье, и все, что осталось на берегу, представлялось им мелким и незначительным.

– Ну же, кричи, – повторял Дэвон. Боль стала приходить затяжными волнами, заставляя ее корчиться и выгибаться, но Лили предпочитала страдать молча, судорожно ловя воздух широко раскрытым ртом: от этого вроде бы становилось немного легче. Сколько же ей еще мучиться? Она никак не могла унять дрожь в ногах, а в перерывах между схватками чувствовала себя обессилевшей, раздражительной и несчастной; когда Дэвон сказал ей, что все идет отлично, Лили злобно огрызнулась в ответ и тут же принялась со слезами на глазах просить прощения, пока новая схватка не обрушилась на нее, как шквал, и тогда он вновь стал уговаривать ее потерпеть.

В тот самый миг, когда она решила, что ее терпению пришел конец, и уже открыла рот, чтобы сообщить об этом Дэвону, что-то в ее состоянии изменилось.

– Дэв, – проговорила Лили задыхающимся шепотом, чувствуя, как то, что давило ее изнутри, медленно смещается книзу, – мне кажется, ребенок пошел.

– Не волнуйся, любимая, – предупредил он, присев на корточки у ее колен и следя за тем, как продвигается дело, – спокойно, не торопись. Я пока ничего не вижу.

Новый приступ, несмотря на болезненность, принес ей странное чувство, похожее на удовлетворение. Когда он миновал. Лили расслабленно откинулась на спину, сберегая силы, а Дэвон тем временем принялся старательно растирать ей икры, ни на минуту не прерывая свой успокоительный монолог.

– О Боже, – сказал он немного погодя, – мне кажется, я его вижу! Вижу, вижу головку! Ты можешь поднатужиться, дорогая?

Могла ли она поднатужиться? Да она не могла не тужиться! Обезумев от восторга, забывая от возбуждения даже о боли, Лили старалась изо всех сил.

– Ты правда его видишь?

– Вижу! Идет, идет! Уже видно лицо и волосы… темные… по-моему, каштановые. Тужься, тужься!

Лили с радостью последовала совету, наконец-то ощутив, что ее страдания небесполезны, что она действительно участвует в появлении ребенка на свет. Вот по ее телу прошла самая последняя, невероятно сильная судорога, и Лили с удивительной ясностью, словно видела все собственными глазами, представила себе, как продолговатое и безупречно сложенное тело ее ребенка выскользнуло из утробы. Это ощущение заставило ее рассмеяться сквозь слезы облегчения, неудержимо покатившиеся по лицу.

– Это мальчик, правда? Я точно знаю, что мальчик!

– Да, это мальчик. Он прекрасен. Посмотри на него, Лили!

– О Боже.

Да, это был самый прекрасный малыш на свете! Мокрый, красный, он заорал во всю глотку, едва появившись на свет, и принялся энергично вырываться из рук Дэвона. Лили разглядывала с жадностью его маленькие пальчики, у него был прелестный носик и пухлые губки. Он дрыгал ножками, и на них тоже были пальчики, крошечные и круглые, как горошины. От темени до пят все в этом ребенке было бесподобно.

Лили протянула руку Дэвону, и он сжал ее. Она так устала, что почти не могла двигаться, но ее охватило неудержимое ликование. Ее пальцы тонули в его сильном и теплом пожатии, в его глазах она увидала отражение своего собственного восторга. Но больше всего ее изумило то, что он плакал, плакал открыто и без стеснения.

– О, Лили, – повторял Дэвон, качая головой и держа на руке своего новорожденного сына, – как он прекрасен! И точь-в-точь похож на меня!